Через пять секунд после того, как он закончил говорить с президентом и повесил трубку, генерал Боугэн вместе с полковником Касцио подходит к двери, расположенной, в пятнадцати ярдах от его стола. Оба офицера сознавали, что не должны встревожить Рэскоба и Кнэпа. Шли быстро, но не суетясь. Все было давным-давно отработано — дело привычное. И хотя тревога впервые в жизни была объявлена взаправду, их движения оставались такими же размеренными, как всегда на учениях.

Табличка на двери гласила: «Боевое командование». Полковник Касцио отворил дверь, и офицеры вошли в комнату, где дежурный сержант хоть и вытянулся при их появлении в струнку, но по-прежнему не сводил глаз с бесчисленных циферблатов, лампочек и приборов, среди которых приковывала внимание длинная узкая консоль с множеством переключателей, В комнате стоял шумок — легкий, не лишенный приятности гул, напоминавший гудение пчелиного улья, слышный издалека в погожий день. На столе у консоли стоял один-единственный аппарат.

— «Красная» тревога всем командным пунктам, сержант, — отдал приказ генерал Боугэн.

— Есть «красная» тревога всем командным пунктам, — повторил приказ сержант.

Отработанным до автоматизма движением сержант прошелся рукой по всему ряду переключателей, и под каждым мгновенно зажглась красная лампочка. Одновременно погасли точно такие же, только зеленые, огоньки, светившиеся поверх переключателей.

— Подтверждение? — спросил полковник Касцио, глядя на сержанта.

Вопрос полковника придал генералу Боугэну уверенности. Его помощник знал до мелочей, назубок весь установленный порядок действий, все наставления и инструкции для каждого подразделения центра управления, и это радовало генерала.

Отчасти, подумал он, потому, что выучка полковника Касцио подтверждала его собственное умение разбираться в людях, отчасти потому, что такая целенаправленная, сугубо профессиональная сноровка обнадеживала, внушала уверенность.

Повернувшись кругом, сержант окинул взглядом другой прибор, выполнявший двойную функцию: проверял, действует ли центральная консоль, а также давал подтверждение, что каждый из разбросанных по всему миру командных пунктов стратегической авиации получил сигнал «красной» тревоги и связь действует. То есть дублирующее устройство, предназначенное гарантировать систему от возможных неполадок.

— Все командные пункты оповещены, связь боевого управления функционирует нормально, — доложил сержант.

Генерал Боугэн поднял трубку установленного на столе телефона. Теперь сеть передатчиков, действующих минимум на трех частотах, донесет его голос до каждого командного пункта стратегической авиации.

— Говорит генерал Боугэн, центральный пункт управления, Омаха, — произнес он, — объявляю «красную» тревогу, приказа открывать боевые действия не отдаю. Прошу подтвердить, как меня поняли.

Так была задумана «красная» система: ступень между объявлением боевой тревоги и началом боевых действий, на которой приводилась в полную боевую готовность гигантская машина. Ряд ее элементов, безусловно, непосредственно приступал к выполнению своих функций, но основная масса приводилась в состояние повышенной готовности. Специалисты, проводящие исследования по заданию командования стратегической авиации, давно установили, что «цветовые» тревоги дезориентировали личный состав. Ветеранам второй мировой войны чудился в слове «красная» зловещий оттенок. У других оно ассоциировалось с привычным сигналом «стоп» на перекрестке. Все винтики огромной машины воспринимали тревогу просто как нарастание напряженности, неимоверные приготовления, изощренный ритуал предварительных действий. С момента, когда щелкали тумблеры переключателей и произносились слова приказа, начиналось действо, в котором так смешивались изящество и сила, солисты и хор, что оно походило на игру оркестра.

Выслушивая доклады дежурных офицеров, подтверждающих получение приказов, отданных машинами и подтвержденных им устно, генерал Боугэн вспомнил слова полковника Касцио о «красной» тревоге, сказанные им несколько месяцев назад:

— Словно выходишь на старт стометровки, — говорил тогда полковник. — Разве что слышишь: «на старт», затем — «внимание», а затем ждешь, напрягаясь аж до пота… А стартовый пистолет так и не стреляет, и команды «марш» так и не дают.

Боугэну ничего подобного на ум не приходило, ну да ведь полковник был первым спринтером в колледже, пробегал сто ярдов за 9,6. Солдаты и сейчас шептались, что он пробегает сто ярдов меньше чем за 10 секунд. Боугэн никогда не спрашивал, но на вид было похоже: полковник подтянут, что твой ягуар. Сохранял отменную физическую форму, но никогда на сей счет не распространялся. Никогда не хвастал своими подвигами в спортзале, никому не читал нотаций, что, мол, надо сбрасывать жир и заниматься спортом. Просто держался подтянутым — и все.

Генерал Боугэн закончил принимать рапорты. Приказ на «красную» отдан и выполнен. Отдал его человек, проверила машина, перепроверил человек, которого перепроверила другая машина, и эту группу людей и машин тщательно перепроверила другая. Гигантская человеко-машина привела себя в действие, проверила и скоординировала себя, сама себя сдержала, передала себе самой информацию, тщательно отфильтровала поступившую информацию и автоматически привела в действие другие обслуживающие ее системы.

На базе ВВС Барксдейл в Луизиане командующий 2-й Воздушной армией подтвердил получение приказа генерала Боугэна, повесил трубку и включил прибор, дублирующий регистрацию устного приказа Боугэна соответствующей аппаратурой в Омахе. Затем нажал расположенную близ телефона кнопку. По всей территории базы взвыли сирены. Гигантские казармы на глазах преображались. Откатилась в сторону стена, за которой оказались десять автофургонов, выхлопные трубы которых были подсоединены к специально прорезанным в полу дырам. За рулем каждого сидел солдат, фургоны медленно разворачивались. Позади фургонов виднелся уютный бар с карточными столиками, телевизорами, диванами и креслами, где располагалось около пятидесяти человек. Еще полминуты назад здесь царили мир и покой — этакая странная смесь атмосферы студенческого клуба, общежития холостых офицеров и спортивной раздевалки. Но лишь взвыли сирены и откатилась стена, все ринулись к заранее расписанным фургонам. С отработанной до изящества точностью движений фургоны ринулись сквозь бескрайнее летное поле. Каждый из них остановился подле своего «виндикейтора», экипажи высыпали из кабин. Группы аэродромных техников уже изготовили сверхзвуковые бомбардировщики к полету, не только прогрев двигатели, но и держа под постоянным контролем все сложнейшее их оборудование. Техники передавали свои самолеты абсолютнейшим чужакам, до последней минуты не сводя глаз с контрольных приборов, затем, обменявшись улыбками с летными экипажами, передали управление им и посыпались вниз, в ждущие их фургоны.

Через две минуты после начала тревоги первый бомбардировщик уже выруливал на взлетную полосу, начинал разбег по длинной черной гудроновой полосе. Еще через пять минут все машины уже были в воздухе.

Но активность на базе Барксдейл на этом не прекратилась, а напротив, усилилась. После того как стартовала первая волна бомбардировщиков, начала готовиться к старту следующая, и очередная группа экипажей заступила на дежурство в казарме. Снова их поджидали фургоны.

Двери казармы захлопнулись. Ни те, кто выехал из них минуту назад, ни те, кто занял их места, не имели ни малейшего представления, война это или очередная учебная тревога. Люди казались спокойными, да такими они и были: все переживания и треволнения перегорели давным-давно.

На некоторых базах при объявлении «красной» тревоги у летчиков даже не наблюдалось заметного учащения пульса. Экипажи самолетов-заправщиков, например, шли к своим гигантским машинам, прекрасно зная, что для них существуют лишь две вероятности: если противник уже выпустил ракеты, то они и до машин не дойдут, их всех испепелит, пока они вразвалочку шагают по летному полю. Самолеты-заправщики беззащитно стояли на открытых аэродромах. А если нет — значит, тревога была учебной. Летчики давно уже перестали думать, учебная объявлена тревога или боевая. Одно они усвоили крепко-накрепко: что бы ни произошло, изменить это не в их силах.

Некоторые компоненты системы представляли собой зауряднейшие учреждения — часть «аппарата обеспечения». Служащий в них персонал выполнял канцелярские, но необходимые функции, присматривая за тем, чтобы все остальные имели все, что нужно: жевательную резинку, миллион тонн горючего для ракетных двигателей, отравленные иголки в пластмассовых чехольчиках, от укола которых человек умирал через три секунды, свежие помидоры, разнообразнейшие модели «черных ящиков», болты, винты, пишущие машинки, резиновые шины, маленькие серые кубики, превращавшиеся в бифштексы, если их размочить в воде, аспирин, шприцы с морфием, бумагу и копирку всех существующих форматов, «законсервированные» реактивные двигатели, отлаженные и готовые к транспортировке ракетные двигатели, бобы сушеные, бобы-консервы, спасательные жилеты, шифровальные книги, сигареты, кожаные куртки, коньячные фляжки, комиксы, смирительные рубашки, счетчики Гейгера, таблетки, отделанные глазетом гробы.

— Все, чего душа желает, — скажет сонный и неимоверно гордый старшина, хозяйским взглядом окидывая ряды несгораемых шкафов и счетных машин. И по всему свету еще с добрую сотню таких же старшин делают то же дело… гордо, уверенно и не задавая вопросов.

Тысячи стройных истребителей приводились в состояние готовности, но лишь десятки из них поднимались в воздух. Остальные снаряжались боезапасом в капонирах, ангарах, на взлетно-посадочных полосах — напрягшиеся полированные иглы, еще не расправившие крылья. Их час придет позже.

И во всем этом гигантском механизме никто толком не знал, что привело его в действие. Никому не было ведомо, настоящая ли объявлена боевая тревога, либо очередная из бесчисленных отработанных ими учебных. Люди не проявляли беспокойства. Сложный механизм функционировал безупречно.

Второй системой, которую привел в ход генерал Боугэн, была «золотая» система — отнюдь не цепь золотистых телефонных аппаратов, через особый коммутатор соединявшая узкую группу творцов политики непосредственно с Белым домом, но глобальная система стратегических ракет, аппаратов, созданных человеком, но не несущих людей на борту. Да и управлялись человеком после запуска лишь некоторые из них, остальные же ориентировались по звездам и планетам, постоянно корректируя курс на скорости 20000 миль в час. Эти ракеты не могли запустить обслуживающие их расчеты, они могли стартовать лишь по воле человека на самом верху пирамиды. И отозвать их после запуска уже невозможно. Как и невозможно утаить их запуск от противника.

Размеры ракет варьировались от огромных, массивных тупорылых стратегических, весящих сотни тонн, до более легких и маневренных тактических.

Подготовка гигантских ракет к запуску была делом долгим и сложным. Жидкий кислород, которым заправляли ракеты класса «Атлас» и «Титан», окутывал их неестественными облаками пара. На твердотопливных «Поларисах» и «Минитменах» начался дотошный предстартовый отсчет, как и сотни раз во время предыдущих тревог.

Ни в воздушном пространстве над базой ВВС Лоури в Колорадо, ни на территории самой базы на земле никому бы и в голову не пришло, что семьдесят квадратных миль колорадской прерии ушли под ракетные позиции. Здесь размещалась одна из «укрепленных» пусковых площадок. Все было упрятано глубоко под землю. Только лишь прямое попадание могло вывести из строя одну из трех ракет «Титан» каждой из шести защищенных от взрывной волны ракетных батарей, составляющих полк стратегических ракет. И даже окажись выведенной из строя одна батарея, пять остальных останутся в строю, поскольку разбросаны на удалении 18 миль друг от друга. Каждая зарывшаяся в землю батарея жила своею собственной жизнью, отдельно от всего окружающего мира. База Лоури была одной из основных целей потенциального противника.

Расчеты баз, в зависимости от происхождения и образования, по-разному ее именовали: «яблочко», «первый номер», «после нас — хоть потоп», «конская задница», «последнее прощанье». Но все имели в виду одно. Все ведь знали, что противник — кто бы он ни был — первым делом будет бить по ракетным базам. Города, порты, корабли, самолеты — это все потом.

У человека, спускавшегося на глубоко зарытый в землю командный пункт и в жилые помещения личного состава, возникало впечатление, что он опускается в изобретательно сконструированный коллективный гроб. Каждый спуск мог оказаться последним. Но по-настоящему никто не верил ни в ту, ни в другую крайность: ни в то, что наступил конец, ни в то, что объявлена очередная учебная тревога. Они давно уже были выхолощены эмоционально. С самого начала придирчиво-остроглазые психологи отсеяли всех, кто страдал клаустрофобией и легко поддавался панике. Остальных умышленно лишили нервов, превратили в технических служителей величайшего ужаса, выдрессированных не думать о том, что вся их деятельность ведет к неизбежному концу, которого не изменить. И, положа руку на сердце, большинство из них не верило в свое дело. Грандиозная игра, мастерство, отточенное до совершенства. Задача, каждый раз требовавшая — и получавшая — безупречное исполнение. И все — ни к чему. Впустую. Сотни раз они прокручивали действо с начала до конца, проверяли тысячи деталей и позиций, отдавали тысячи рапортов, рассчитывали миллионы данных… А потом останавливались в шаге-другом от развязки.

Когда «Титан» воздымался на массивном подъемнике, когда миновал сделанные из бетона двухсоттонные створки пусковой шахты, когда в клубах пара жидкого кислорода начинала отсекаться соединяющая его с пусковой мачтой пуповина, каждый боец расчета работал так, будто вот-вот начнется война. Но каждый раз, каждый из сотен предшествующих раз, поступал отбой и «Титан» аккуратно опускали обратно на место.

Хотя межконтинентальной баллистической ракете требуется всего двадцать минут, чтобы достичь цели в Евразии, для совершения этого короткого полета требуются часы подготовки.

Десятки людей, использующих целую сеть компьютеров, высчитывают, проверяют, перепроверяют, движутся предельно быстро, но и предельно четко. Каждая ракета также обладает своей позицией гарантированной безопасности, но это, скорее, позиция во времени, в процессе предстартовой проверки, нежели в пространстве. Размеренная, канцелярски выверенная четкая позиция. Но длится она лишь до известного момента. После точно определенного и хорошо известного мгновения «позитивного контроля» в предстартовом отсчете каждая ракета вступает в фазу «окончательной готовности». На этом этапе приказ отдается лишь президентом Соединенных Штатов Америки.

Жизнь под землей, искусственно нагнетаемая атмосфера секретности, невероятные нагрузки в процессе обучения придают мирку ракетной базы странные черты. Расчеты живут похороненными заживо. Завершение срока службы воспринимается как завершение срока заключения.

Отбывшие срок расчеты поднимались на свет божий, моргая от яркого солнца, с трудом веря, что вернулись в нормальный мир торговых центров, детей и любви. Ведь их приучили к мысли, что главным делом будет спасение от радиоактивного поражения и ожесточенная борьба за выживание.

Подробности этой борьбы умышленно не уточнялись. Настраивать солдат на поражение — значит заведомо подрывать их способность нанести ответный удар. Они знали, что в экстремальной ситуации обязаны испытывать ярость, но вот объект этой ярости точно определен не был.

Люди, тратящие жизнь на то, чтобы поднимать и опускать обратно на место эти гигантские массы сложнейшего и взрывоопасного оборудования, отнюдь не были лишены ума и сердца. И вполне отдавали себе отчет в неестественности, кошмарности своего существования, обдумывали его, спорили о нем. Этот сюрреалистический диалог велся техниками с восемью классами образования и офицерами с научными степенями. Среда обитания пробуждала в них качества, внушающие почтительную робость. Эти подземные жители бестрепетно обживали свой рукотворный мир, развивали новые воззрения, обретали представления о самих себе и о реальности, искаженные страннейшим образом, порождали новый вид юмора, одновременно и теплый, и циничный, усваивали особую манеру усмехаться, тосковали по чистому воздуху и траве, строили фантазии, доселе никому из людей неведомые, ибо никому из людей доселе не доводилось жить подобно им.

И возвращались из своих подземелий в жизнь наверху без напряжения и усилий. Казались такими же обыкновенными, такими же нормальными, как и все остальные. Но там, внизу, они составляли иную породу.

Они переложили древний миф о Сизифе на манер, удививший бы исследователей классической литературы. Миф о Сизифе, обреченном вкатывать глыбу на вершину холма только затем, чтобы после всех трудов начать вкатывать ее туда снова, когда она сорвется с вершины. Миф этот доходил от офицеров к солдатам в самых вульгарных и неожиданных формах, но в смысле его невозможно было ошибиться. И каким бы языком его ни излагали, в нем всегда звучали странно сочетаемые нотки абстрактной притчи и реальности, имеющей самое непосредственное к ним отношение.

Наиболее тонкие среди ракетчиков, «яйцеголовые», избрали своим неофициальным «поэтом-лауреатом» Альбера Камю. Этот писатель, глубоко прочувствовавший бессмысленность, капризность и никчемность столь многого в современной жизни, каким-то образом сумел обрести принципы и силу воли, позволившие ему пережить тяготы второй мировой войны. И, подобно Камю, ракетчики учились осмысленно жить в ставшем абсурдным мире.

Попасть на ракетную базу в период «золотой» тревоги было все равно, что очутиться в суровой монастырской общине, до мозга костей преданной идее служения механическим тотемам. Тихо и методично, без громких заявлений, не осведомляя о том общественность, страна приходила в состояние полной и грозной готовности.

И еще одной гранью оборачивалось подземное существование — всеобъемлющим, априорно известным, до конца понятным и никогда не обсуждаемым осознанием того, что все то же самое делает противник. Где-то на другой половине планеты так же, как здесь, вырыты ракетные шахты, так же искусно расположены укрепленные позиции и почти так же, надо полагать, функционирует аналогичная группа людей. Нелегко жить с подобным знанием. Одно дело — оснащать гигантскую ракету термоядерной боеголовкой. Совсем другое — знать, что кто-то, почти так же хорошо обученный, оснащает ракету, нацеленную на тебя, и при этом пытается представить себе тебя, представляющего, как он пытается представить себе тебя, и так до бесконечности.

Нет, такая жизнь не про обычных людей. Здесь требовалось иметь воображение и обходиться совсем без него, быть чувствительным и не знать, что такое нервы, проявлять беспрекословное повиновение и уметь самостоятельно принимать решения. Требовалось сочетать внешнее дружелюбие с внутренним холодком, ибо жизнь в ракетных подземельях создает такую атмосферу вынужденной человеческой близости, что становится рискованно как распахивать душу настежь, так и держать ее застегнутой на все пуговицы.

Обитатели этих подземелий были гордыми, уверенными в своем мастерстве людьми, отточившими чуть ли не до совершенства умение забывать конечную цель своей деятельности, сосредоточиваясь на исполнении своих обязанностей. Они образовывали трудолюбивую, блестяще натасканную команду, проявлявшую, пожалуй, даже воодушевление в выполнении поставленной им задачи. Но при этом тщательно избегали любого обсуждения конечного результата своей деятельности.