Руководитель Барашевского политического лагеря «гражданин начальник» майор Алексей Шалин в зону, как правило, приходил рано утром, до пробуждения заключенных и еще до того, как в шесть часов утра по радио экзальтированно-героический торжественный голос не начинал греметь: «Со-о-оюз нерушимый…», вынуждая заключенных поспешно вскакивать с нар. Эта традиция нарушалась редко, но, если Шалину днем приходилось пройти по полному заключенных двору, он опускал голову, чтобы никого не видеть, и торопливым шагом направлялся прямо в свой кабинет. Все старожилы лагеря знали, почему он так поступал.

В некой инструкции Министерства внутренних дел было записано, что обозреваемый волосяной покров заключенного не должен превышать двух миллиметров, будь то волосы на голове или борода с усами. За превышение двухмиллиметрового лимита следовали угнетение и разнообразные наказания – начиная с лишения права на покупки в «ларьке» и кончая запретом на свидания с семьей либо помещением в шизо.

Несмотря на эти угрозы, один из заключенных нашего лагеря, подражая своему вождю, отцу и учителю, носил настоящие, многомиллиметровые «сталинские» усы, но Шалин его в упор не замечал. Если бы он его «увидел», то был бы обязан наказать его незамедлительно, но все сравнительно легкие и нелегкие наказания были давно исчерпаны, даже помещением в шизо уже было не ограничиться. Ясно, что бог, чьи усы носил заключенный, не был простым смертным и для майора Шалина.

Усатый заключенный-сталинист носил фамилию Разлацкий. Алексей Борисович Разлацкий, житель шестого по величине города России, Самары (с 1935 по 1991 года – Куйбышев), был редким экземпляром в диссидентском движении всего послевоенного периода, так как по ставшей к тому времени мифической семидесятой статье Уголовного кодекса РСФСР «Антисоветская агитация и пропаганда» был осужден как сталинист и учредитель партии Диктатуры пролетариата (ПДП).

Эту исключительно опасную личность, большевика, с крайне левых позиций критиковавшего, по его словам, «феодальную» Коммунистическую партию Советского Союза эпохи Хрущева и Брежнева, Комитет государственной безопасности и его покорный слуга – советский суд на максимальное время отстранили от активной деятельности: Разлацкому дали семь лет колонии строгого режима и ссылку на пять лет. Разлацкий в семидесятые годы предсказал крах «развитого социализма» и грядущую катастрофу Советского Союза.

Как и большинство заключенных со строгой идеологией, Разлацкий тоже был неимоверно стойким, непоколебимым и несгибаемым заключенным, сочетавшим в себе ипостаси поэта, диссидента, математика и философа.

На мой взгляд, из таких качеств личности, как честность, интеллект и коммунизм, совместимыми могут быть лишь два. Честный и интеллектуальный человек, по-моему, не может быть коммунистом; интеллектуальный коммунист – честным, а честный коммунист – интеллектуалом. Для меня это неоспоримо, однако на все подобные, высосанные из пальца «премудрости», а скорее. интеллектуальную забаву жизнь находит неожиданный ответ. Алексей Разлацкий был одним из подобных ответов жизни: в его честности не сомневался никто, его интеллект объективно подтвержден изданным в сам– и тамиздате обширным научным и политическим творчеством, а что он был убежденным коммунистом, подтвердили КГБ и жестокость судебного приговора.

Разлацкий был настолько уверен в своей правоте, насколько человек вообще может быть в чем-то уверенным. Нас он называл «неисправимыми либералами» и «оппортунистами» и с улыбкой говорил, что, придя к власти, всех нас уничтожит. У него был любимый сын, Алексей Алексеевич, рассказам о котором не было конца. Разлацкий все мечтал о встрече с ним, писал ему письма, а получив ответ, бывал на седьмом небе. Однажды Дато с Жорой спросили Разлацкого: «Если твой сын заразится либеральной идеологией – все-таки конец XX века, надвигается XXI первый, и все может случиться – короче, если вдруг твой сын заявит тебе, что Сталин был тираном и ничего, кроме зла, человечеству, России и лично тебе не принес, что ты с ним сделаешь?» Задумался Разлацкий, так глубоко задумался, что вокруг нас начали собираться люди. Манилович вкратце объяснял подошедшим суть заданного вопроса. Разлацкий так глубоко ушел в раздумья, что не слышал иронических комментариев Маниловича и не обращал внимания ни на заключенное Жорой пари, ни на просьбу гуманиста Полякова: «Будьте людьми, отстаньте от него – правда, он сталинист, но тоже человек». Прошло время, и наконец Разлацкий принял решение, лицо у этого доброго человека вдруг стало как бы отлитым из стали, и приговор был вынесен:

– В том случае, если мой сын, Алексей Алексеевич Разлацкий, не разберется в личности Сталина и примется распространять ревизионистскую ложь, я приговорю его к смерти и собственноручно приведу в исполнение приговор, расстреляв его как предателя.

Разочарованный Поляков махнул рукой, обрадованный Хомизури выиграл пари у Донского, Дато оторопел, у Рафика Папаяна на глаза навернулись слезы, а Джони спустя несколько минут наивно спросил: «Что случилось?»

Однажды в лагере появилась гитара – как и откуда, не знал никто, но появилась. Это была классическая шестиструнная гитара, хотя в зависимости от того, в чьих она оказывалась руках, настраивалась то в терцовом стиле (e-b-g-d-a-e – ми-си-соль-ре-ля-ми), то на русский лад (d-b-g-d-b-g-d – ре-си-соль-ре-си-соль-ре). Исполнители делились на «испанцев» и «русских». Мы с Маниловичем были «испанцами», а Донской и Папаян – «русскими». Когда к кому-нибудь из «испанцев» попадала в руки побывавшая в руках «русского» гитара, второй, третьей и четвертой струн он не трогал, первую настраивал по второй, шестую – по первой, а пятую – по шестой. Это была несложная процедура, и, если только слон не наступал на ухо, справиться с ней было легко. Однако при такой частой настройке-перестройке струны сбивались с первоначального музыкального значения, и хотя они и были в соотношении друг с другом терцетами, но соответствовали ли первая и шестая струны действительно ми, или опускались до ре или вовсе звучали как до, трудно было сказать. Требовался камертон – кто бы нам его дал в политическом лагере?

Как-то раз мы с Рафиком Папаяном рассуждали об этом в «курилке» (она напоминала устроенные в большинстве аэропортов сегодняшнего мира курительные комнаты, только вот с чистотой и комфортом была не совсем в ладах).

– У меня идея! – заявил Папаян. – Запомним тональность гимна Советского Союза, который нам поют каждое утро, потом как-нибудь раздобудем его ноты и по ним настроим гитару.

– Вы правда диссиденты и испорченный народ, – неожиданно вмешался в нашу беседу вошедший в «курилку» Разлацкий, – однако, в отличие от меня, все же являетесь законными заключенными – почему же вы должны столько мучиться?

– Может, предложите нечто получше? – учтиво спросил его Рафик, тихонько подмигнув мне: мол, что этот сталинист и политический динозавр может сказать полезного нам, кавказским и продвинутым политзаключенным?

– Во-первых, вам не нужны ноты советского гимна, я – живые ноты. Ревизионисты и псевдокоммунисты-феодалы посягнули на слова, а музыку и тональность оставили неизменными. Первый слог ненавистного для вас слова «Союз» – «со-» – является нотой соль, то есть третьей струной гитары в обоих ладах. Затем идет до-соль-ля-си-ми.

Со-юз не-ру-ши-мый рес-пуб-лик сво-бод-ных…

(Соль – до – соль – ля – си – ми – ми – ля – соль – фа – соль – до)…

И Разлацкий с явным удовольствием спел полную версию гимна Советского Союза в варианте 1943 года; когда он дошел до упоминания Сталина, голос его задрожал и на глаза навернулись слезы, возникла долгая пауза, но за ней последовало в полную мощь легких:

                   Нас вырастил Сталин – на верность народу,                    На труд и на подвиги нас вдохновил.

– Однако, – продолжил воодушевленный торжественной песней Разлацкий, – и этого не надо делать, не расходуйте гимн великого Советского Союза на эту дурацкую гитару, я подам вам безошибочное ля, когда захотите.

На мой вопрос, откуда у него такой идеальный слух, Разлацкий сказал, что у каждого политического заключенного есть вторая профессия: в то время пока грузины пили, ленинградская аристократия работала дворниками (он имел в виду Полякова и Донского), бундовская мелкая буржуазия (Манилович и Фельдман) вкалывала электромонтерами, он, куйбышевский пролетарий, на протяжении многих лет работал настройщиком фортепиано и руководил жюри на конкурсах независимых поющих поэтов, так называемых бардов.

На этом музыкальные истории Разлацкого не закончились. Когда на проводимых по инициативе Христианской федерации народов Южного Кавказа вечерах кавказской музыки Руслан Кетенчиев исполнил сложную балкарскую песню, Рафаэл Папаян предстал с обработанной Комитасом знаменитой армянской песней «Цицернак» («Ласточка»), а я взялся исполнить «Сулико», со слов «гуламосквнили втироди» («горько плакал») Разлацкий стал подпевать мне на прекрасном песенном грузинском и до самого конца так повел второй голос, что вся аудитория умывальной комнаты, то есть «курилки», взорвалась бурными аплодисментами и великолепный приз за первое место – спичечную коробку черного чая – заслужил я (Разлацкий отказался разделить со мной эту награду). Правда, Георгий Хомизури окончательно возненавидел «Сулико» как символ сталинизма, и даже мои объяснения, что это стихотворение в 1895 году написал Акакий Церетели и Варенька Церетели тогда же подобрала к нему музыку, не поколебали его убежденности. Жора возмущался: «При Сталине по радио только и звучало, что «Сулико». Как же вы, господин председатель жюри, могли за исполнение песни-фаворита людоеда, тем более в дуэте с Разлацким, дать Бердзенишвили чай?!»

Председатель жюри Вадим Янков не принял вспышку Жоры близко к сердцу, более того, официально заявил: «Отец всех времен и народов генералиссимус товарищ Сталин любил также и вино. И если я когда-нибудь удостоюсь освобождения, то, не убоявшись ни тебя, ни Сталина, и вино выпью, и, возможно, еще и «Сулико» спою!»

Как истинный русский и заступник пролетариата, Разлацкий, конечно же, был человеком пьющим. Однажды, когда речь зашла о зарплате, наш друг-сталинист свое карьерное продвижение и заработки оценил стоимостью пол-литровой бутылки водки, которая, как оказалось, гораздо адекватнее отображала подоходную ставку, чем старые или новые рубли и копейки.

– С самого начала у меня была очень маленькая зарплата, всего пять бутылок. После защиты диссертации зарплату прибавили, и она выросла до 20 бутылок. Когда я стал научным сотрудником, зарплата достигла идеала и сравнялась с 50 бутылками. Если вычесть траты на еду и культурные мероприятия, оставалось 30 бутылок. Я говорю «идеал», потому что на каждый день приходилось по одной бутылке, и если вдруг день пропадал… Вот когда я стал заведующим лабораторией, у меня была очень большая зарплата, целых 72 бутылки и еще несколько глотков.

Когда Разлацкий беседовал о водке, он становился истинным поэтом. «Я очень Ленина уважаю, – говорил он, – однако не могу забыть, что он поддержал затеянную Николаем II глупость, „сухой закон“, и запретил водку. Пить было запрещено до 1924 года, и, как только Ленин умер, Сталин снял этот запрет. Разве грузин, да еще хороший поэт, мог запретить пить?»

Разлацкий наизусть знал несколько выступлений Сталина, в том числе речь на XIV партийном съезде, в которой великий вождь назвал водку «источником резерва». Вот, оказывается, что сказал тов. Сталин дословно: «Мы не сможем принять кабальные условия, которые предлагают нам капиталисты и которые мы отвергли. Остается одно: искать источники в других сферах. Это хотя бы лучше, чем кабала. Тут мы должны сделать выбор между кабалой и водкой, и люди, думающие, что социализм можно построить в белых перчатках, жестоко ошибаются».

В качестве школьного отличника Разлацкий в 1951 году заслужил путешествие по «сталинским местам» всего Советского Союза. Их было несколько детей и три учителя, один из них, преподаватель труда, был, как оказалось, фронтовиком. Так посетили они наряду с другими городами Тбилиси, Гори и Батуми. Батуми и Тбилиси Разлацкий помнил навряд ли, а вот Гори знал гораздо лучше меня – и не только меня, но и выросшего в селе Доеси Горийского района Джони Лашкарашвили. Что касается музея Сталина, то все его сотрудники были известны Разлацкому по имени-отчеству, так как он по крайней мере раз 20 побывал в Гори – ну и, конечно же, каждый раз посещал музей, ведь не в пример другим он не для того приезжал в Гори, чтоб атенский храм Сиони посетить! В связи с памятником Сталину Разлацкому были ведомы сказочные детали, оказалось, он знал даже о знаменитых горийских котлетах и мцхетских кафе, где подавали отменное лобио. Как-то раз, став свидетелем нашего с Рафиком горячего спора о храме Сиони в Атени, он заявил: «Я в атенском храме не бывал, просто слышал, а вот атенское вино знаю хорошо, пил. Это действительно грузинское достояние!»

Алексей Борисович был интересным собеседником – умел и любил слушать и обожал задавать вопросы. В его речи чувствовался столь милый ему грузинский акцент. Следует сказать, что это было не присущее русским эстрадным актерам «общекавказское» произношение, представляющее смесь грузинского, армянского, азербайджанского либо чеченского, а именно грузинское. Видимо, постоянно Разлацкий не только читал вождя, но и слушал часами. Свой главный антисоветский документ, за который Разлацкий отбывал срок, он создал в соавторстве с соумышленником и по классической русской революционной традиции назвал «Кому отвечать?». Творение это состояло из частей: «Кого спросить?», «Откуда берутся вопросы?», «Где искать ответ?», «Кто задает вопросы?». По обвинительному заключению, документ клеветал на советский государственный и общественный строй, на КПСС и деятельность советского правительства и содержал программу борьбы с советской властью. По мнению куйбышевских чекистов, произведение Разлацкого являло собой перепев положений польской «контрреволюционной организации „Солидарность“».

Алексей Разлацкий признавался: «У меня два сильно отличающихся друг от друга учителя – Сократ и Сталин». («Обратите внимание, – острил Манилович, – имена обоих начинаются с буквы „с“, и ни один из них ничего не написал. Первый – потому что такой уж у него был принцип, а второй – потому что был неграмотным». По Бориной теории, тома Сталина сочиняли по ночам тысячи сотрудников Института марксизма-ленинизма, когда вождь не спал). Факт, что Разлацкий, как и Сократ, любил задавать вопросы. Я бы сказал, что в Разлацком было нечто пракоммунистическое, домарксистское, платоническое и вообще античное. Не знаю, как коммунистические принципы, а частной собственности он, как и Платон, действительно не уважал и так же, как грузины, был тем редким человеком, который жертвовал Аркадию Дудкину махорку.

Мы с Разлацким нашли общую тему: суд над Сократом. Общеизвестно, что этого философа судили в 339 году до нашей эры с соблюдением всех демократических формальностей (были представлены обе стороны – обвинения и защиты, были два голосования, в подсчете голосов никто не усомнился и т. д.) и приговорили к смерти. Разлацкий считал Сократа первым коммунистом и в суде, учиненном над ним, обвинял «проторевизионистов» (это был его термин).

– Процесс Сократа показал не только слабость так называемой западной демократии, но и ее полную неспособность увидеть достоинства нового учения. Вынеся первому коммунисту смертельный приговор, античная демократия похоронила себя, – заявил Разлацкий и, придав своим словам совершенно неожиданное развитие, добавил по-грузински: «Демократия похоронила себя, то есть „Тави даи-САМАРА“, как сказал бы Отец».

– Выходит, что Сократ был протокоммунистом и грузинский язык – протокоммунистический язык? – «наивно» спросил я.

– Сократ был не прото-, а просто коммунистом: отвергал частную собственность, болел за тогдашний рабочий класс, рабов, нес им знания, любил музыку, – заявил Разлацкий, не пояснив при этом, какое имела отношение музыка к коммунистам.

– Безусловно, и в грузинском языке всегда был коммунистический потенциал, – продолжил самарский поэт и диссидент, – не Руставели ли сказал: дайте рабочим средства труда и освободите пролетариат?

– По твоей теории получается, что и Руставели был марксистом, так, что ли? – опешил Жора Хомизури, у которого как у антикоммуниста и «фана» Руставели явно отобрали любимую игрушку.

– Не просто марксистом, а последовательным сталинистом, – ответил ему Боря Манилович. – Ты что, не знаешь, что «кто себе друзей не ищет» сказано о первом Коммунистическом Интернационале?

– «Ты раздай богатство бедным, возврати рабам свободу» – вот что сказал Руставели, и в «Витязе в тигровой шкуре» нет и не могло быть никаких рабочих и никакого пролетариата, – серьезно всполошился я.

– Леван, ты среди этих демократов еще кажешься порядочным человеком… – начал Разлацкий.

– Однако на самом деле сам понимаешь, что не прав, и если Разлацкий не расстреливает тебя, то только потому, что до грузин он должен других расстрелять, – подключился Манилович.

– Например, космополитов всех мастей, – не отстал Разлацкий, заставив ненадолго замолкнуть не к добру развеселившегося Бориса Исааковича. – Короче, Леван, ты пока не полностью потерял шанс установить классовую правду.

– Допустим, это так, – согласился я с ним, хотя на слово «классовый» у меня всегда была плохая реакция.

– Раз так, давай соглашайся со мной, что Руставели крайне низкого мнения о буржуазии, и мелкой или крупной. Я имею в виду то место из «Витязя в тигровой шкуре», когда Автандил уличает класс купцов в военном преступлении.

– Автандил просто говорит, что у купцов нет умения воевать, – защитил я от классовой теории Руставели, которому, как я почувствовал, вскоре предстояло разделить участь «Сулико». В качестве полюбившегося Сталину и Разлацкому Руставели был бы окончательно отвергнут, и ему уже никогда бы не сравниться с обожаемым Вадимом Янковым, Сергеем Аверинцевым и Рафаэлом Папаяном вардапетом Григором Нарекаци, автором «Книги скорбных песнопений».

– Но разве руставелевские купцы не буржуи? – недоумевал Разлацкий. – Разве грузины по сей день не настроены антибуржуазно и разве большая часть населения Грузии не рабочие или крестьяне? Разве это тайна, что грузины считают торговлю зазорным делом и отмежевываются от своих соотечественников, торгующих в Москве цветами, как от ненавистных буржуев?!

– С каких это пор такая нежная любовь к крестьянству? – очнулся обвиненный в космополитизме Боря Манилович.

– Ошибочно представлять истинных коммунистов лишь защитниками интересов рабочих. Крестьянство и рабочий класс, серп и молот – это и есть народ. Демократы, буржуазия и интеллигенция не народ – это производственные отходы.

– И у кого эти субъекты оказались в отходах производства? – спросил я. – Не у Бога-отца ли?

– Леван, ты ведь должен быть атеистом либо, как и твои любимые греки, политеистом, что принципиально одно и то же! Какой еще бог? Бога нет!

– Сколько стоит опиум для народа? – подключился еще один сомнительный атеист Жора Хомизури.

– Я не хочу нынче о священниках говорить, – заявил Разлацкий.

– Наверное, потому что некоторые дети в духовной семинарии учились, – предложил собственный вариант объяснения религиозной толерантности Разлацкого Манилович.

– Нет, потому что в действительности религия не враг нам, настоящий наш враг – это буржуазия, – отрезал Разлацкий.

– Поэтому во время войны товарищ Сталин и прибег к помощи и церкви, и ее святых? – вставил украдкой сомнительный аргумент Хомизури.

– Святые внутренне были коммунистами, – заявил Разлацкий.

– А Гитлер говорил, что Христос был коммунистом, а Петр и Павел первыми большевиками, – неожиданно начал «усиливать» идеи Розенберга один из пострадавших от них, то есть Манилович.

– Вы ничего не понимаете, я не с вами беседую, – начал сердиться Разлацкий. – Дайте мне говорить с моим грузином, этот человек понимает меня.

– Я так понял, что, по твоему разумению, все хорошие люди – начиная с Сократа, продолжая святыми и кончая Руставели – были коммунистами? – подытожил я концепцию Разлацкого.

– Это упрощенное представление, – заявил он, – однако в качестве рабочей гипотезы годится.

– Если Бога нет, выходит, что святые действительно были коммунистами, это логично, – заключил Хомизури.

– Следовательно, получается, что текст, сочиненный о жизни Франциска Ассизского «Фиоретти» («Цветочки»), в действительности представляет собой манифест коммунистической партии, – не смог сдержать «восторга» Манилович, который имел свои счета с католицизмом и часто говорил о таинственном сотрудничестве Ватикана с Гитлером.

– Знаешь ли ты, Леван, что Алексей Борисович написал специальный труд под названием «Второй коммунистический манифест»? – спросил Жора.

– Как не знать, я читал обвинительное заключение Алексея Борисовича, – заявил я. – По моим представлениям, Разлацкий – это Маркс, а его сообщник Исаев – Энгельс.

– Алексей Борисович Маркс, Григорий Зиновьевич Энгельс, Шота Виссарионович Руставели, Франциск Ассизский-Плеханов, Петр Павлович Ленин и Иисус Иосифович Сталин, – принялся перечислять Манилович.

– Все вы обезьяны, всех к стенке приставлю и расстреляю! – вконец рассердился Разлацкий (больше всего, по-моему, его возмутило бессмысленное «впихивание» в этот список «ревизиониста» Плеханова).

Все разразились смехом.

– И тебе не поможет, что ты грузин, – не пожалел разъяренный Алексей Борисович пули и для меня. – Ваша нация уже выдала миру более чем достаточно, так что в вас, остальных, уже нет необходимости.

– Это есть твой последний и решительный бой, – напел ему Манилович.

* * *

Перестройка принесла Алексею Разлацкому свободу. Когда в феврале 1987 года из политических зон выпустили заключенных, помиловали и Разлацкого (иногда это явление называют «горбачевской амнистией», хотя никакой амнистии не было: каждый заключенный в формальном обращении, состоявшем всего из одного предложения, просил помилования, и Верховный Совет СССР отвечал согласием). Вернувшись в Куйбышев, Разлацкий по-прежнему писал стихи и в день выкуривал по четыре коробки папирос – шутил, мол, буду жить, пока не прекратят производить мои любимые папиросы «Север». В течение шести месяцев он не мог найти работы, наконец в лаборатории капитального строительства института «Гипровостокнефть» экономисту Разлацкому выделили отдельный кабинет, чтобы он курил свои папиросы и работал свободно. Он активно включился в общественную деятельность: публиковал статьи, выступал на шумных собраниях «Народного фронта» и на ставших популярными в тогдашнем Куйбышеве многотысячных митингах. Ему казалось, что приближалось возрождение коммунизма, что наконец-то наступало его время…

Коммунист Алексей Разлацкий неожиданно скончался 6 ноября 1989 года. Эту весть мне с большим огорчением сообщили – каждый в свою очередь – воинственные антикоммунисты Жора Хомизури и Вадим Янков. Я страшно опечалился. Честно говоря, я верил, что, будь на то воля Разлацкого, он действительно приставил бы нас к стенке и расстрелял, но тем не менее огорчился я ужасно. Видать, не такое уж простое существо человек, как это представляется ослепленному классовой теорией разуму. Очень скоро, 25 января 1991 года, Куйбышев был переименован, ему вернули прежнее название – Самара, а 26 декабря того же года так же неожиданно для многих Советский Союз перестал существовать. Прекратилось производство папирос «Север», хотя их место заняли сигареты с фильтром того же наименования, а слава Алексея Разлацкого целиком перешла к его сыну – Алексею Алексеевичу Разлацкому, барду и гитаристу, написавшему гимн самарского футбольного клуба «Крылья Советов» – «Наши крылья». Говорят, что Алексей Разлацкий-младший к игре в «Крылышках» футболистов различных национальностей и рас относится с либеральным пониманием – и, между прочим, усов не носит.