Известия о событиях в Праге вызвали нарастающее чувство страха у сержанта Карела Чурды, скрывавшегося на ферме матери возле деревни Нова Глина за много километров от Праги.

Его окружали до ужаса напуганные люди. С того момента, как Чурда прибыл в Чехословакию, и его мать, сестра и два женатых брата узнали, что они укрывают парашютиста — они боялись. Все чаще и чаще он слышал плач матери, все больше и больше видел ее покрасневшие глаза и выражение укора на лице сестры.

Когда он возвратился после эпизода со «Шкодой», они упрашивали его больше не заниматься такими делами. А узнав о покушении на Гейдриха, поняли, что уже поздно. Вот он и довел их всех до погибели.

Храбрость Карела Чурды в таком моральном климате начала потихоньку утекать. Газеты и непрерывные сообщения по радио вызвали новые трещины в его умственном фасаде. Его моральное состояние постепенно ухудшалось.

Каждый день он читал о все новых и новых казнях. С утра и до вечера он слышал отрывистые сообщения, угрожающие виновным пытками и смертной казнью, но обещающие безопасность и награды всем добровольно признавшимся.

Два имени в списке жертв нанесли особый удар по его сознанию. Это были имена братьев Арноста Микса — Франтишека Микса, жандарма из Табора, и Антонина Микса, служащего из Праги. Они были братьями человека, с которым они вместе прилетели в Чехословакию, с которым вместе проходили обучение, жили, смеялись и пили английское пиво, а главное — верили друг другу. Эти его братья даже не знали о возвращении Арноста Микса в Чехословакию. Они никак не были связаны с сопротивлением — и все же их казнили!

Так будет и со всей его семьей, если на них падет подозрение. Даже его невеста с ребенком, по всей вероятности, погибнут. Для оставшегося в деревне в одиночестве и в борьбе с собственной совестью Карела Чурды эта мысль становилась невыносимой.

Он слышал также заявления министров правительства протектората — просящие, убеждающие, угрожающие. Они говорили, что поймать этих убийц — долг всей нации. Как только их поймают — террор и репрессии будут сразу остановлены. Граждане не должны слушать предательские передачи чехов из Лондона. Их фальшивая пропаганда, будто те, кто разоблачит убийц или поможет властям их найти, будут впоследствии казнены — чепуха.

Что они могут противопоставить могуществу рейха? Правительство гарантирует, что всякий, кто поможет найти убийц, не будет привлечен к ответственности, даже если он окажется сам виновен. В равной мере это относится и к его семье.

Все это воздействовало на Карела Чурду, но больше всего на него повлияло происшествие, случившееся в самом конце мучительной цепи событий. А началась эта цепь из далека — с бедного несчастного Пешала.

С тех самых пор, как Олдрих Пешал прыгнул на парашюте в Чехословакию, он, последний действующий член группы Пешала, Герика и Микса, продолжал прятаться в лесу. Группа Индры безуспешно пыталась установить с ним контакт. Он упорно продолжал влачить существование в лесу, желая видеть, что случится с его семьей.

Немцы, в результате предательства Герика, приблизительно знали, где он находится. Знали они, конечно, и о его семье.

Напрасно Пешал приходил тайком к отцу с матерью и говорил, чтобы они уехали. Отец устало сказал: «Куда нам ехать, сынок? Мы с матерью уже слишком старые, чтобы бегать».

Когда Гейдрих умер — их сразу арестовали. Произошло это вскоре после того, как Пешал вышел на контакт с людьми, которые выдали себя за представителей местной организации сопротивления. Его заманили на встречу в безлюдном месте в лесу, а когда он попытался от них ускользнуть, его избили до полусмерти. Его привязали к носилкам, притащили в одну из местных нацистских ночлежек, и начался жестокий допрос. Но Пешал не выдал ничего. Он бывал нерешительным и эмоциональным, он безусловно был слишком занят своей семьей, но в его личной храбрости и стойкости не может быть и тени сомнения.

Нацистам, конечно, больше не было смысла сохранять жизнь его отцу, матери и брату. Они были расстреляны, и сообщение об их казни было напечатано в газете, но очень сомнительно, что нацисты понимали, что оно кого-то так сильно запугает.

А оно запугало. Оно довело Карела Чурду до крайности. Он вновь и вновь перечитывал сообщение. Погибли братья Микса, а теперь — семья Пешала! Как сделать, чтобы такое не случилось и с его семьей? Его мать, сестра, два брата со своими семьями — все будут расстреляны! Он должен был как-то не допустить этого. Но как? Даже если он выдаст своих товарищей и все их дела, что толку?

Можно ли верить словам министров правительства протектората? Можно ли верить нацистам, что они не погубят его мать, сестру и братьев? Он убеждал себя тем, что не причинил им до сих пор большого вреда. Да, он нелегально проник в Чехословакию на парашюте. Он поджег свечу в сарае, которая вызвала большой огонь для целеуказания английским бомбардировщикам, но это и все. К тому же налет оказался неудачным.

Он снова послушал радио, просмотрел газеты и прочел последнее официальное заявление Карла Франка и последние условия. Если информация о личности убийц Гейдриха будет сообщена до 18 июня, то не только информатор и его семья будут освобождены от ответственности даже в случае его виновности, но он, кроме того, получит вознаграждение. А размер вознаграждения составлял теперь двадцать миллионов крон!

И Карел Чурда сделал первый шаг. Он написал письмо шефу полиции в близлежащем городе, но из предосторожности отправил его из места, достаточно удаленного от своей деревни.

Письмо он не подписал, а просто указал в нем, что имена людей, убивших Гейдриха, — Ян Кубиш и Йозеф Габчик. Так начался его путь к предательству.

Почти нет сомнений, что в отделении полиции полностью проигнорировали полученное письмо. Возможно, анонимки, написанные кому-то в отместку, были для них обычным делом. Два дня Карел Чурда выжидал и недоумевал. При этом до него дошло, что он погубил себя. Теперь они могут найти отправителя письма. Если такое случится, все будет потеряно. Делать было нечего, кроме как пойти в полицию, а еще лучше — прямо в гестапо, и во всем сознаться. Только так можно спасти свою семью.

Он сел на поезд и приехал в Прагу. Как бы желая убедиться в правильности своих действий, он прежде всего пришел на квартиру, куда его ненадолго определял дядюшка Гайский. Хозяева смотрели на него в ужасе. Что он делает в городе? Разве он не знает, что в любую минуту может быть внезапный обыск? Все затаились. Он должен немедленно возвращаться в деревенское укрытие.

Тогда Карел Чурда ушел от них и направился обратно по улице. Он удовлетворил остатки своей совести тем, что сопротивление ему помочь не может. Поэтому ему и приходится обращаться к другим — к тем, кто может. Ноги притащили его в управление гестапо — в Банк Печека.

Дальнейшие события задокументированы в германских официальных источниках. Дежурный эсэсовец обратился к комиссару Янтуру и возбужденно доложил, что внизу ждет чех, который утверждает, что ему известны личности совершивших покушение на генерала Гейдриха! На комиссара Янтура это не произвело чрезвычайного впечатления. На своем веку он повидал немало чудаков, патриотов, верующих маньяков, самозваных мучеников, глупых, ненормальных и полностью сумасшедших. Он знал, что вероятнее всего этот новый информатор принадлежит к одной из этих категорий. Тем не менее, встретиться с ним будет не вредно.

Когда этого человека привели к нему в кабинет, Янтур посмотрел на него с интересом. Человек этот был явно не сумасшедшим, но очень испуганным. Комиссар Янтур знал, что это — обнадеживающий признак. У гестапо был богатый опыт обращения с запуганными людьми.

Этот человек был среднего роста и телосложения. У него были маленькие черные усики и черные волосы, зачесанные прямо назад. Он был неопрятным, совсем неброским — такие не выделяются в толпе. Янтур кивком показал на стул, и он сел, явно нервничая и поглядывая вверх на двух огромных эсэсовцев, стоящих с обеих сторон по бокам.

Янтур начал допрос вполне спокойно. В результате длительного опыта гестапо выработало верные способы извлечения информации из нервничающих свидетелей. Фамилия? Возраст? Род занятий? Тут Чурда признался, что он парашютист.

Янтур спокойно спросил:

— Насколько я понимаю, вы желаете сделать заявление? — Чурда кивнул.

— Вы должны понимать, — злобно сказал Янтур, — что то, что вы желаете сообщить, что бы это ни было, может не иметь доля нас такой ценности, какую вы этому придаете. У нас уже есть один парашютист по фамилии Герик, который многое сообщил.

— Я знаю, кто те люди, что убили Гейдриха, — повторил Чурда. — Я могу опознать их портфель…

Янтур слегка наклонил голову. Простой зритель и не заметил бы этого движения, но два эсэсовских головореза были обучены подобным сигналам. Они немедленно начали действовать. Один, схватив Чурду за загривок, повалил его к своим ногам и заломил ему руки за спину. Другой, практически одновременно, ударил его в лицо — сначала одним кулаком, потом другим. Затем они повалили его на пол и начали бить ногами.

Пока он лежал, корчась от ударов, Янтур поднялся и заревел.

Слова были не важны. Главное было — поднять большой грозный шум. К этому моменту подозреваемый обычно бывает достаточно сбит с толку и сознается во всем.

— Вы что — думаете, что можно прийти сюда и поторговаться с нами?! — ревел комиссар. — Кто те люди? Их фамилии? Где они скрываются?

Один из эсэсовцев поднял Чурду с пола, а другой снова начал бить его в лицо. После этого он свалился обратно на стул.

— Теперь, — сказал Янтур, — говорите то, что нужно!

Прежде, чем Чурда начал говорить, он получил еще один удар в лицо кулаком, отлетел назад и ударился в стену. Весь его рот был в крови, губы распухли, один глаз почти не открывался. Сапоги снова заколотили по его ребрам.

Они увидели, что он полез в карман и неловко вытащил свой носовой платок. В уголке платка была завернута маленькая коричневая капсула с ядом. Он поднес руку с платком ко рту, но в этом жесте не было решительности. Карел Чурда не хотел умирать. Тот самый маленький остаток честности в нем все еще пытался убедить самого себя, что он поступает, как мужчина.

Чурда позволил им вырвать у него платок. Он видел, как упала маленькая капсула и отлетела метра на два по ковру — крошечный коричневый шарик, красивый и блестящий. За ним бросился один из эсэсовских охранников. Он вручил капсулу Янтуру, который кричал почти без передышки. Охранники снова начали избивать Чурду. К тому моменту, когда они подняли его на ноги и швырнули опять на стул, он был почти без сознания.

Янтур осторожно катил пальцем маленькую пилюлю с ядом по блокноту с промокательной бумагой. Как ни удивительно — он перестал реветь. Почти с доброжелательной интонацией он сказал:

— Теперь рассказывайте, кто, вы говорите, совершил преступление?

Кровоточащими распухшими губами Чурда начал выдавать своих товарищей.

— Ян Кубиш и Йозеф Габчик, — сказал он. — Оба они — парашютисты, заброшенные из Англии. В течение последних пяти месяцев они действовали в Праге.

— А вы сами? Каково в этом ваше участие?

— Я тоже парашютист, но я принимал участие лишь в одной операции в Пльзени, которая кончилась полной неудачей.

— Почему мы должны вам верить? — настаивал Янтур. — Вы безусловно слышали, что за поимку убийц назначено большое вознаграждение. — Чурда не знал, что сказать.

— Ну? — сказал Янтур. — Почему вы решили их выдать? Иуда получил всего тридцать сребреников. А вы, как видно, претендуете на двадцать миллионов.

Чурда молчал. Может быть, в этот миг у него начала зарождаться мысль, а как он будет жить дальше — после этого?

— Я хотел спасти свою мать, — тихо сказал он. — Я прочел, что семья лейтенанта Пешала, сброшенного вместе со мной, была расстреляна. Я не хочу, чтобы расстреляли мою мать.

Янтур посмотрел на него с усмешкой.

— Там посмотрим.

Через несколько минут внесли кучу портфелей и бросили их перед Чурдой.

— Что ж, — сказал Янтур, — вот мы и посмотрим, правду ли вы говорите. Покажите нам, какой из этих портфелей был найден на месте убийства.

Чурда узнал его в одну секунду. Он хорошо запомнил портфель Йозефа, когда они были в Пльзени, так как заметил на нем одну особенность. Он указал на черное пятнышко возле замка.

— Вот этот, — сказал он. — Это портфель Йозефа Габчика.

Выражение лица Янтура сразу изменилось. До этого момента он был склонен не то, чтобы не верить Чурде, но не придавать большого значения показаниям этого трусливого изменника, который так легко сдается. В конце концов, у них уже некоторое время был Герик, от которого не было большого толку вообще и вовсе никакого толку в случае с Гейдрихом.

— Он носил пулемет Стена в этом портфеле, — продолжал Чурда, — в разобранном на две части виде.

— Где эти люди? — резко спросил Янтур.

— Я не знаю. Скрываются где-то в Праге.

— Опишите их. Нам нужны точные приметы.

Чурда приложил руку к голове, которая болела.

— Кубиш ростом почти метр восемьдесят, — начал он, стараясь вспомнить каждую подробность. — У него светлые волосы, голубые глаза… — Стенограф записывал каждое слово.

— Вы представляете себе, где они могут скрываться?

— Нет, — сказал Чурда, — но я знаю квартиру, которой они пользовались для встреч. Сын хозяев — Ата Моравец — приводил меня туда однажды.

В это время в кабинет Янтура пришли еще два шефа гестапо — Панвиц и Флейшер, специально вызванные, чтобы послушать такие незаурядные новости. Они втроем начали вести перекрестный допрос, продолжавшийся несколько часов. Чурда выдал все, что знал. Он рассказал об организациях сопротивления в Пльзени, Брно, Пардубице и Праге.

Он выдал имена и адреса всех людей, с которыми встречался. Не утаил ничего. Его не надо было больше бить или запугивать. Он решил, что его долг — спасти жизнь матери. Если при этом пришлось погубить сотни других матерей, он не считал себя за это ответственным, и это не беспокоило его совесть.

Гестапо не думало оттягивать проведение акций на основе полученной информации. Но они понимали, что, действуя чересчур торопливо, можно дать птичкам возможность выскочить из сетки. Поэтому они дождались своего любимого времени для проведения арестов: предрассветных ночных часов.

Звонок у входной двери сразу разбудил тетушку Марию. Ее муж заворочался, но не проснулся. Она инстинктивно почувствовала, что что-то случилось. С тяжелым чувством она медленно встала с постели и надела халат. По пути в прихожую она увидела, что Ата с озабоченным лицом выглядывает из двери своей спальни. Он только что вернулся в этот день из деревни, где скрывался.

Она жестом показала ему не высовываться и спросила:

— Кто там?

После небольшой паузы ей ответил голос женщины-дворника:

— Это — только я, госпожа Моравец. — Дворничиха была слабой, старой женщиной, которой можно было верить.

С большим облегчением тетушка Мария подняла задвижку замка и начала открывать дверь. Но когда она ее немного приоткрыла, в дверь вдруг просунулось плечо, и она распахнулась настежь.

Площадка перед дверью была вся заполнена людьми в штатском. Гестапо! Она сразу поняла, что они под дулом пистолета заставили дворничиху привести их. Она онемела от ужаса, когда они выкрикивали команды.

— Назад! Руки вверх! Лицом к стене!

Об этом невысоком толстяке она слышала. Это — Флейшер, один из самых важных шефов гестапо в Праге. Люди ворвались мимо нее в квартиру с револьверами в руках. Они обыскали все комнаты, вытащили ее мужа и Ату, раскрыли шкафы и буфеты.

Она стояла неподвижно, с отчаянием блуждая глазами по рисунку цветочков на обоях. Она знала, что все пропало. Флейшер не станет лично производить арест, если это не касается дела чрезвычайной важности. Их предали. Кто-то сломался.

Она слышала, как они притащили в прихожую ее мужа и Ату.

— Стоять лицом к стене и держать руки вверх! — командовал Флейшер. Он был очень зол. Увы, его мечты о славе не сбылись! Двое убийц, очевидно, скрываются не в этой квартире.

Семь человек в фетровых шляпах с плоскими лицами и жесткими глазами наблюдали за ними в прихожей. Двое были посланы продолжать обыск в квартире.

— Где они?! — кричал Флейшер. — Где они?!

Заговорил господин Моравец. Он был спросонья и в шоке, но сказал:

— Я не понимаю, о чем вы спрашиваете.

Флейшер поднял револьвер, чтобы его ударить, потом снова опустил.

— Вам теперь конец. Или вы скажете, или сами знаете, что будет.

Господин Моравец медленно и с болью в голосе повторил ответ:

— Я не знаю, о чем вы спрашиваете. Здесь никого нет.

И госпожа Моравец подумала с грустью: «Как это верно! Он действительно почти ничего не знает. Он видел, и даже слегка не одобрял, но он ничего не знает и поэтому ничего не скажет.»

Ата? Она бочком взглянула на сына. Ата знает все, но он не опасен. Он ничего не скажет. Ведь он — ее сын.

А она сама? Нацисты теперь знают, что она обладает информацией. Они постараются заставить ее говорить. Они постараются вытащить из нее все секреты. Прежде она не раз втайне размышляла, как могла бы реагировать на пытки. Она даже спокойно обсуждала с другими такую гипотетическую ситуацию. И решила, что она не знает, как поведет себя в такой ситуации, если это случится. Она боялась этого и приняла предупредительные меры.

Ее очень беспокоил велосипед. Во время одной из поездок в Пардубице она призналась в этом лейтенанту, работающему с передатчиком «Либус», и попросила у него одну капсулу с ядом, которые, она знала, имелись у парашютистов. Он ей дал.

Теперь она должна была решить, что делать, и действовать в соответствии с этим решением. В глубине души она знала, что надо делать. Она должна умереть — быстро и сразу.

Она взглянула на мужа, и он перехватил ее взгляд. Интуиция подсказала ему, что она задумала. Он быстро покачал головой, как бы желая избавиться от легкой боли. Он молчал.

Смертельное средство она носила в медальоне, который висел у нее на шее на цепочке. Внутри него лежала маленькая коричневая капсула, полученная в Пардубице. Ей сказали, что яд должен подействовать быстро. Но как принять его, когда она держит руки поднятыми над головой?

Из гостиной послышался крик. Один из делающих обыск нашел какие-то бумаги. Они показались ему подозрительными. Кивнув переводчику следовать за ним, Флейшер быстро вышел из прихожей.

Теперь их охраняли только трое. Госпожа Моравец поняла, что ей помогает сам господь бог.

Дверь туалета была почти напротив. Она попросила охранников:

— Пожалуйста! Можно мне сходить в туалет?

Три человека подозрительно смотрели на нее.

— Это запрещено, — сказал самый низкий из них. Не обращая внимания на направленный на нее револьвер, она положила руку на живот и простонала:

— Пожалуйста! Мне очень нужно!

Трое гестаповцев обменялись взглядами. Самый высокий сказал:

— Пусть идет. Теперь не убежит.

Самый низкий показал мушкой револьвера.

— Быстро! Одна минута!

Она посмотрела на Ату, потом — на мужа. Их взгляды встретились, и он все понял. Как могла она сказать о своей любви к нему? Как могла она сказать одним взглядом: «Прощай, дорогой. Храни тебя господь!»?

Она сделала три быстрых шага до туалета и закрыла дверь.

Спустила воду, чтобы заглушить щелчок застежки на медальоне.

Маленькая коричневая капсула лежала у нее на ладони. О, господи, неужели смерть так легка? Она бросила ее в рот и проглотила.

Нащупав ручку двери, она шагнула вперед. Услышала гневный бычий рев Флейшера, который прибежал обратно, услышав спуск воды в туалете. Потом пол начал идти вверх, и она увидела мучительный взгляд мужа. Если она и хотела утешить его ответным взглядом, только один бог знает об этом, ибо она рухнула лицом вперед и замерла.

Ата, с бледным от отчаяния лицом, глядя на свою мать, умирающую на полу, и желая, чтобы ее последние минуты были мирными, сказал с дрожью в голосе:

— Это — сердце! У нее часто бывают такие приступы.

Флейшер, опытный специалист в таких делах, обернувшись и выпучив глаза на Ату, спокойно сказал:

— Уберите его! Ему есть, что сказать нам.

Они не дали Ате времени забыть то, что он видел. Его привезли в управление гестапо в Банке и начали свои дьявольские манипуляции.

Ате был всего двадцать один год. Человек в этом возрасте может невероятно рисковать — хладнокровно и со знанием дела.

Он полетит в бой на самолете с фантастической скоростью. Он поведет танк сквозь огонь тяжелой артиллерии. Он выдержит обстрел глубоководными снарядами, заключенный в жестяную сигару на морской глубине в десятки и сотни метров. Но это — в горячке боя. Пытки — хладнокровные, компетентные и клинические — дело другое.

В подвалах Банка Печека была проведена первая психологическая атака. Допрос в комнате, запачканной кровью, с еще не высохшими следами человеческих мучений. Висящие на уровне глаз дьявольские орудия пыток. Садистски усмехающиеся в предвкушении пыток палачи.

Они вытащили его из постели. Мать умерла у него на глазах. Для него это было невыносимо — сидеть в ожидании физических мучений в то время, как погиб его самый любимый человек. Может быть, он, кроме того, затаил обиду — с той минуты, как у немцев оказался их велосипед. Может быть, когда погибла его мать, — погибла и его отвага, хотя сам он не сразу это понял. Он выдержал столько, сколько мог. Конечно, он этого не понимал, но от его выдержки зависело буквально все.

Они жестоко избили его отца, но он онемел, шокированный смертью жены. Для него жизнь была кончена. И он не стал комкать ее конец болтовней с наемными убийцами. Физическая боль была для него просто еще одним шагом на быстром пути к могиле. Он поднял на них немые и безжизненные глаза, и они быстро оставили его в покое. У них был большой опыт, и они умели различать, кто будет говорить, а кто — нет.

Они решили, что Ата говорить будет. Его били и пинали ногами. Ему грозили, на него кричали. А когда он достаточно ослаб, его поставили лицом к лицу с напуганным и избитым Чурдой.

— Вот, — сказал Флейшер. — Как видите, все здесь — у нас.

От вас мы хотим только получить подтверждение. — И постепенно, в ходе многочасового допроса, чтобы защитить себя от еще больших истязаний, чтобы получить небольшую передышку, Ата назвал свое имя.

Дядюшка Гайский только кончил бриться, а его жена готовила завтрак на кухне, когда раздался громкий стук в дверь их квартиры. Прежде, чем открыть, он посмотрел в дверной глазок и сразу понял, что все пропало. Как и тетушка Мария, он заранее проиграл в уме свои действия. Когда тяжелые сапоги начали выбивать дверь, он бросился в ванную. Как и тетушка Мария, он знал, что времени для прощания нет. В ванной он распахнул дверцу шкафчика. Он точно знал, где лежит капсула.

Он слышал, как треснула выломанная дверь, как один из ворвавшихся открыл огонь из револьвера, но не представлял себе, куда он стреляет. Потом они начали стрелять по ванной — в замочную скважину и сквозь дверную панель. Он почувствовал острую боль в руке и отскочил. Глотая маленькую коричневую капсулу, он видел, как кровь брызнула на пол из его разбитых пальцев.

Когда они на секунду остановились, он крикнул:

— Если вы прекратите стрелять, господа, я выйду.

Больше выстрелов не было. Дядюшка Гайский сумел открыть дверь. Он сделал шаг, и свалился на пол лицом вниз.

Они ругали и пинали его, но дядюшка Гайский не двигался.

Тихий скромный учитель, желавший, будь судьба милостивее, только учить ребятишек премудростям науки и правилам поведения, пожелал умереть, чтобы эти правила соблюсти. И он не достался им.

Сначала — тетушка Мария, теперь — дядюшка Гайский. Тетушка Мария ничего не сказала, и дядюшка Гайский тоже. Жена дядюшки Гайского не знала вообще ни о чем. Муж защитил ее от этого. Они доставили его тело в управление, но даже гестапо не могло вновь оживить его.

Теперь Флейшер, Панвиц и Янтур оказались в непростой ситуации. По телефону была поднята тревога в гестапо в Пардубице, и там бросились производить аресты. Но поймать им удалось пока только молодую и симпатичную госпожу Крупку, выполнявшую роль курьера между Пардубице и Прагой, а также ее мужа. Их на машине сразу доставили в столицу.

Комиссары гестапо хорошо знали, как быстро распространяются сведения об арестах. Из Карела Чурды они вытащили всю информацию, теперь их единственной надеждой был Ата Моравец.

Известия о гибели тетушки Марии и дядюшки Гайского быстро дойдут до подполья. Люди, которых они разыскивают прежде всего, найдут новые убежища.

Надо было заставить Ату Моравеца говорить и сделать это быстро. Время было не на их стороне.