Воскрешенный и мытарь
– Сколько?
– Три дня. После этого его убили.…
Мертвец долго смотрел на сидящего перед ним. Жнец душ, великий колдун, способный мыслью обращать армии в груду тел, с легкостью поднимать из могилы поверженных, исцелять и снова уничтожать, говорил нечто такое, во что наемнику, на собственной шкуре испытавшего ничтожную толику мощи некроманта, никак не верилось. Маг просил его о помощи.
– Ты узнал, – наконец произнес наемник. – что у тебя появился соперник, колдун, который может, как и ты, пожирать чужие души.
– Лучше я сам обрисую положение, – Жнец поднялся и прошел от одной кровати к другой, затем подошел к окну. Знакомый вид, знакомая комната, они останавливались здесь некогда, больше года назад, и вот снова сошлись. Мертвец давно проживал в Утхе, портовом городке, пребывающем всегда в стороне от затянувшихся распрей, что внутри царства, куда он все еще входил, что в соседней республике, где гражданская война, вроде бы подходящая к концу, никак не могла окончиться чьей-либо победой. Выполнял работу, за которую платили купцы и которой никогда не сторонился, отчасти она даже нравилась – убивал чудовищ. Утопцев, иначе – морских собак, портящих товар в порту и по ночам нападающих на его сторожей. Кольчатых пиявок длиной в сажень, расплодившихся в известковых пещерах неподалеку и высасывающих кровь из незадачливых каменотесов, рискнувших пробраться в дальние сырые уголки. Косматых сцинков, прячущихся в лагуне в тридцати милях к северу, там, где дети рыбарей добывали мелкий черный янтарь. Год, заполненный так, как он бы и желал, как хотел, верно, каждый охотник за чудищами, пролетел незаметно; казалось, миг прошел, и он снова встретился с Жнецом душ. Тогда зима никак не могла окончиться, сейчас лето наступало раньше положенного, торопя весну закончить дела и убраться до следующего года. Мертвец до недавнего времени жил в другом месте, снимал кровать в доме менялы, но внезапно, несколько дней назад, проснулся будто от толчка, почувствовав приближение колдуна, ощутив его скорое прибытие, как ощущал всегда, после первой встречи, когда был убит Жнецом и воскрешен лучшим другом, положившим ради его жизни собственную, обменяв их души в сокровищнице некроманта.
Мертвец переселился в госпицию, в тот самый номер, где уже останавливался ранее, и стал поджидать гостя. Вскоре тот прибыл. Вошел, будто четырнадцати месяцев не прошло с их расставания, бросил котомку на свою кровать и крепко обнял наемника. И сам Мертвец прижался к его груди, вслушиваясь в установившуюся тишину и все пытаясь дождаться удара давным-давно остановившегося сердца. Жнец улыбался, но за улыбкою пряталась плохо скрываемая тревога. Которой он начал делиться, приказав принести обед в комнату, и, лишь когда тарелки убрали, закончил повествование. А после прибег к просьбе, так смутившей наемника.
– Я весь внимание, – произнес Мертвец, пересаживаясь поближе.
– Видишь ли, – Жнец по-прежнему смотрел на бухту, по водам которой плыл в неведомые края трепаный ветрами неф. Флаги неизвестного государства развевались на его мачтах; домой ли возвращался он, или спешил куда-то еще, кто знает? Жнец долго молчал, затем, когда неф стал скрываться за маяком, оторвался от вида гавани: – Все не так просто, как ты подумал. Тот, кто хочет стать новым Жнецом душ, а любой повелитель темных сил рано или поздно задумается об этом, так вот, тот колдун прекрасно знает нынешнего своего противника. Больше того, много лет он мог незамеченным жить подле Жнеца, изучать его сильные и слабые стороны, тайком постигать умения, искать лазейки. И однажды, напитавшись первыми душами и этим отрезав себе путь к отступлению, подготовиться к удару. Его или своему, тут все зависит от самого претендента. У него есть семь дней, чтобы, нащупав и осознав все слабости и неспособности нынешнего Жнеца, ударить в незащищенное место, победить с наименьшими потерями и самому стать Жнецом. Я же лишен всех этих преимуществ, единственное, какое у меня имеется – это мой запас душ и мои умения. Но ведь можно подгадать момент, когда я истощу запас или когда…
– Прости, я не понял, как давно у тебя появился соперник?
– Месяц назад. После этого я тут же отправился к тебе, – ответил Жнец. – Но ведь, согласись, очень странно, когда ты возвращаешься после ратного дела, исполненный душами (а сейчас их со мной больше десяти тысяч, и это при том, что почти полтысячи я потерял во время морского плавания), возвращаешься в лагерь, получаешь оплату, много серебра, собираешься покинуть республику – и тут вдруг как удар под дых. Чувствуешь второго, – Жнец снова стал смотреть в окно, но мыслями он был еще дальше гавани, обратившись за горизонт, туда, где застало его леденящее кровь известие. Его товарищ, прежде сидевший на кровати, поднялся, подошел к нему.
– И каково это?
– Как будто перевернули песочные часы, и жизнь обратилась в гонку со временем. Когда последний раз со мной случилось подобное… больше семидесяти лет назад. Тот маг был юн, верно, почти случайно открыл в себе это умение, и… я успел на следующий день. Но мне пришлось потратить больше половины запаса душ, прежде чем я смог остановить даже этого юнца, отчаянно сопротивлявшегося натиску. Он оказался отменным магом и отчаянным воином, он мог перехватывать удары, больше того, он научился перехватывать даже души, чему я, изучавший некромантию два с половиной столетия, так и не обучился в совершенстве. Он очень хотел заместить меня в этом ремесле. Будь я чуть менее расторопен – и всё. Но в те годы, меня каждые пять лет тревожили новые некроманты, то убеленные годами, то молодые, но не менее отчаянные. Этот запомнился, но не потому, что так юн, не больше тридцати лет, не потому, насколько хотел выжить в битве. А по умениям своим, которым я все же сумел положить предел. Я будто сражался не за себя. За что-то другое.
– Тот колдун, верно, стал бы идеальным Жнецом.
– Нисколько не сомневаюсь. Только боги смогли бы одолеть его, и то, если б захотели связаться. Не по годам опытен и мудр, он будто проверял меня, достоин ли я еще называть себя Жнецом или пора…. Ладно, – резко оборвал он себя, – я не о новом претенденте. Этот колдун оказался издевкой. Насмешкой вышних над моими неумениями. Ведь я будто заморозил себя с той поры, победив юного, но настолько опытного некроманта, я вдруг уверился, что другие не покажутся столь же ловки и удачливы, что темный мир выставил против меня свою главную фигуру, что… много ненужного приходит в голову, когда побеждаешь подобного и переводишь дыхание, а потом столько лет не получаешь ни одного противника. Я тогда напитался душами настолько, что едва мог распределить их в себе. И с той поры не снижаю их количество меньше, чем до восьми тысяч. Но и не пытаюсь улучшить свои навыки. Я достиг предела, и он, предел этот, будто оказывает мне определенную услугу, защищая от новых соперников. И то, что меня знают и все еще зовут, когда хотят победить воинство или отгородиться от него, меняет мысли других некромантов.
– Когда я вызывал тебя на бой, я даже представить не мог, сколько мне пришлось бы сражаться, – Жнец кивнул.
– Да, ты не смог бы одолеть меня и за неделю.
– Ты бессовестно поддался мне.
– Я посчитал, так будет честнее. Но в сторону. Некромант, бросивший мне вызов, мальчишка двадцати пяти лет, едва научившийся владеть искусством пожирания душ, он и смог-то вобрать в себя всего семерых. А затем он прекратил этот сбор и остановился, будто поджидая. Но не меня, а неизбежного конца. Он будто знал, что я не успею. А я…
– И ты не успел.
– Я не тот юнец, – колдун помолчал, уже не глядя на гавань. Взгляд его опустел. Глухим голосом Жнец закончил: – Между нами тысячи миль, даже если б я смог загнать своего коня, я добрался бы только до края материка, а дальше только море, отнимающее у меня жизни…. Впрочем, я не стремился даже к морю. Глядел на пересыпавшиеся песчинки, не покидая палатки, без сна, без еды, будто меня интересовало только это. Я не понимал, что со мной случилось. Не понимал, как такое возможно. Я так привык к своей жизни, что вдруг потерять ее казалось чем-то запредельным – злой насмешкой. Или, – едва слышно прибавил он, – на те три дня я действительно потерял ее. Когда часы остановились, я почувствовал лишь усталость и ничего более.
Ощутив руку на плече, Жнец вздрогнул, но не обернулся.
– Поэтому ты и попросил меня.
– Да. Мне слишком дорого добираться в те края, если ты о душах. Но необходимо понять, кто выпустил против меня юнца, собравшего всего семь жизней и не желавшего брать больше до последней минуты, и кто убил его. Мне почему-то кажется, что это один человек.
– Думаешь, его план не удался?
– Я не понимаю сути происшедшего. Всю дорогу сюда мучился подобными вопросами, смотрел в воду, готовую меня сожрать, и думал, думал, только о смерти.
– Выходит, ты тоже умер. – Жнец повернулся. Улыбка попыталась скривить губы, но промелькнув, исчезла.
– Выходит. Так ты отправишься туда и найдешь того, кто зачем-то спас мне жизнь? – Мертвец закивал головой.
– Конечно, друг. И для тебя я сделаю скидку.
Корабль запаздывал. Или с ним что-то приключилось в долгой дороге. Горожане, поджидающие своих знакомых, друзей, родных, ежеутрене и ежевечерне приходили к магу воды, чтобы от него услышать все те же слова – пока судьба экипажа не ведома, все в руках бога, молитесь, и вам ответится. Седой, раздобревший годами жрец сам измаялся ожиданием, ведь путь, который должен преодолеть корабль, недолог, всего две недели, даже при самом слабом ветре или в противоход ему. Но судно исчезло; с той поры, как оно вышло в море, ни одного почтового голубя не прибыло в Утху – ни единого сигнала о помощи. Оставалось только молиться и ждать. И вроде бы в городке привыкли к ожиданию, затягивающемуся порой на долгие недели, но не на таких коротких путях, не по таким спокойным водам.
– Море не хочет отпускать, – всякий раз говорил Мертвец, возвращаясь вечером в госпицию. – Будь я верующим, видел бы в этом какой-то знак. Ведь куда я плыву, даже тебе не ведомо.
– Город именуется Верей, – повторял Жрец устало, – расположен в полусотне миль от порта Сланы в республике Эльсида. Той самой, откуда пришли первые поселенцы на полуостров. Полстолетия назад эта страна добровольно вошла в состав Урмунда. Но я не сомневаюсь, искать убийцу юного колдуна тебе не придется, этот человек сам встретит тебя. Меня он не ждет, но какого-то посланника непременно.
– Думаю, и встреча будет такой, что я вздохнуть не успею, – наемник усмехнулся уголком губ, но лицо оставалось каменным. Жнец покачал головой, коснулся пальцами мочки уха.
– Я бы не послал тебя на верную смерть, хотя ты так стремишься к ней. Уверен, если бы убийце нужен был я, он дал бы мне знак. И еще не сомневаюсь, что именно ты найдешь ответ на мучающий меня вопрос, ибо способен проходить в самую узкую щель, задавать правильные вопросы и видеть то, чего другие не замечают. – Мертвец косо посмотрел на товарища, но смолчал.
– Ты думаешь, что это дело рук колдуна? – спросил он.
– Какие сомнения? Жизнь некроманта погасла, словно задутая свеча. Простец подобного не сделает…
Он замолчал, молчал и наемник, а затем Жнец неожиданно предложив покинуть госпицию и пройтись.
Молча они преодолели несколько улочек, неожиданно повернули к морю. Выбрались на набережную, Жнец долго смотрел вдаль, выглядывая что-то в предзакатной воде, потом вздрогнул и отряхнулся, будто прогоняя навязчивые мысли.
– Мне кажется, ему хотелось вытащить меня в море, – произнес он, но тут же оборвал себя. – Или я снова не понимаю намерений. Или… все ответы можешь найти только ты.
– Как близко мы можем подойти к воде? – спросил Мертвец. Вместо ответа колдун подошел к краю набережной, сняв ботинки, сел, спустив в воду ноги.
– Пока я на земле, я в безопасности.
– Мне казалось, любая вода способна причинить тебе вред.
– Ну конечно, как бы мы ходили с тобой в баню? – оба рассмеялись. Напряжение, державшееся внутри Жнеца колким стержнем, постепенно сходило на нет.
– Как дела в Урмунде? Сам знаешь, как давно я там не бывал. – неожиданно спросил наемник. Колдун пожал плечами.
– Почти ничего не переменилось. Та же усобица, впрочем, есть надежда, что она скоро закончится, даже несмотря на мои старания. Я не слишком люблю тех, кто узурпирует власть, по твоему примеру, помог повстанцам. Сам не знаю, зачем, все равно они обречены оказаться либо в яме, либо на кресте. Ты оказываешь на меня дурное влияние.
– Бывает, – усмехнулся Мертвец.
– Странно, что ты вспомнил об Урмунде.
– Наверное, именно республику считаю своей родиной. Чего бы она со мной ни делала.
– Да, это слова истинного урмундца. Как говорят солдаты, Урмунд оттого посылает тебя куда подальше, чтоб ты непременно вернулся обратно.
– Ты тоже служил в армии республики.
– Ты забываешь, что когда я был молод, Урмунд именовался Лантийским царством. Но, да, я служил своей родине, пожалуй, слишком долго. Вот и теперь не могу избавиться от этого служения. А как дела в Кривии? – вдруг спросил Жнец, перебивая сам себя. Наемник пожал плечами, сразу не зная, что ответить.
– Я, как вернулся из Рети, больше никуда не выезжал. Убивал чудовищ здесь. Кажется, этот год можно считать прожитым, а не пройденным. А может, это потому, что я разменял четвертый десяток. Тоже старею, как видишь. У тебя научился, – и улыбнулся знакомо, половинкой рта.
– А здесь как? – не отставал Жнец.
– Все по-прежнему. Кривичский царь сюда носа не кажет, местные живут спокойно, торгуют и… ах, да, недавно открыли амфитеатр – больше для зачастивших гостей из Урмунда, чем для себя. Да и сражаются там наемники, а не пленные. Меня приглашали. Но ведь я-то убиваю чудовищ.
– Там их наибольшее скопище.
– На трибунах, – с сожалением произнес Мертвец. И тоже стал смотреть на море, едва колышущееся на слабом ветерке.
Какое-то время оба молчали, Жнец медленно встал, обулся, повел товарища в трактир, пропустить стаканчик вина.
– Люблю море. – неожиданно произнес он, когда синяя гладь скрылась за поворотом узкой улочки. – Странно для некроманта, должного его и бояться и ненавидеть. Но ничего с собой поделать не могу. Как первый раз увидел, так и влюбился. Но тогда я уже постигал темные науки и не мог разорвать связь, чтоб скрепить заново. Может и зря.
– Зато прожил лишние двести лет.
– Именно так. Лишние. Ладно, идем, вот этот трактир я имел в виду.
Корабль прибыл следующим утром, тяжело качаясь на мелких волнах, плеща увядшими парусами, точно перебравший матрос возвращался в нелюбимый дом после долгого отсутствия. Родственники и друзья запоздавших путешественников, да и сам хозяин судна бросились к командиру, выясняя причину недельной задержки. Тот поначалу извинялся, коря обстоятельства: едва вышли в море, сдохли от чумки все вестовые голуби, потом пришлось приставать к берегу, менять реи, забивать открывшиеся в дороге течи. Но все живы, здоровы, благополучно доставлены на место. Хозяин, не выдержав, принялся орать громче всех, мол, твоими стараниями я у десятка купчин в долгах за просрочку, хоть меха и амброзии доставлены в порядке? Капитан кивал молча, потом, не выдержав угроз содрать все недоимки с него, тоже перешел на крик.
– Песья кровь, почему я рискую жизнями путешественников, перегружая посудину? Мы едва смогли добраться. Неф гнилой, еле держится, его затопить жалко, а ты вон сколько человек набил, да товарами заполнил. Жадность задушила. В прошлом году твой двадцатилетний когг на мель сел, кто его спасал? Ты, что ли? Скажи спасибо капитану галеры, вытащил всех. От тебя все лоцманы, все гадатели разбежались, кого ты на борт набираешь, вот эту пьянь? Ей и по суше идти тяжко. Что скалишь зубы, как волк, скажи, почему у тебя три судна осталось, и те едва на плаву?
Гнев спасшихся и их родичей немедля переключился на хозяина, от самосуда того спасла только охрана порта, утащив с разгневанных глаз подальше – пред очи портового печатника.
– Чую, непросто мне будет добраться до Эльсиды, – сказал наемник, отходя от людской массы. – Других кораблей пока не предвидится.
– Это верно, – ответил его мыслям женский голос. – Утха как тупик, сюда заходят только корабли из соседних стран. Чтобы отправиться куда-то, порой приходится долго ждать.
Он обернулся. Желая поглядеть на разгневанную толпу, к нему со спины подошла женщина примерно его возраста, около тридцати, и с некоторым беспокойством вглядывалась в скопившихся у причала. Скорее всего, она никого не встречала, но судьба трехмачтового нефа, еле добравшегося до порта и сейчас стоявшего с заметным креном, внушала ей беспокойство. Голос имел отчетливый урмундский выговор, хотя на кривичском говорила она весьма хорошо, не то уроженка этих мест, волею судеб жившая долгое время в республике, не то напротив, переселившаяся от усобиц в эту тихую гавань. Женщина поправила кисейный платок, закрывавший пучок на затылке, и взглянула на Мертвеца прямо, без какого-то смущения. Урмундка, подумалось ему, здешние дамы, особенно замужние, держатся обычаев и без надобности стараются не напоминать о себе, несмотря на то, что Утха давно уже стала городом без руля и ветрил, свободно живущим по собственным правилам. Последние века соседние Кижич и Кривия грызлись за лакомый порт, так что Утха жила свободно и вполне самостоятельно. Вот как эта ее обитательница, только нарядом походящая на кривичку. Впрочем, простое серое с оборками платье ей удивительно шло.
– Ты так глядишь на меня, уважаемый, будто пытаешься узнать, – решительно обрывая молчание, продолжила она. – А вот я тебя узнаю. Не ты ли тот наемник, что прозывает себя Мертвецом? Я права?
– Я убивал чудовищ для кого-то из твоих знакомых, почтенная? – она улыбнулась.
– Конечно, нет, что ты, уважаемый, – все же урмундка, подумалось наемнику, кривичка непременно назвала бы его сударем, несмотря на низкое положение. – Все прекрасно помнят, как тебя привез в госпицию на Помольной улице сам Жнец душ, как отхаживал и как потчевал в трактире внизу, ровно брата родного. Вот и сейчас, не знаю, где ты прежде жил в Утхе, но стоило оказаться Жнецу в порту, и вы снова вместе. Весь город шепчется, ужли ты не знаешь, уважаемый?
Весь город шарахается от них и обходит десятой дорогой. Конечно, шепчется за спиной, недоумевая, чего надо Жнецу тут, почему он наезжает, не оставляя следов своих черных деяний, и зачем холит простого наемника, работающего в его отсутствие чуть не за любой договор. Мертвецу, увлеченному со дня приезда Жнеца другими мыслями, эта если и приходила в голову, но только мельком.
– Нами так интересуются? – неловко произнес он.
– А ты не знаешь, – усмехнулась женщина, показав здоровые белые зубы. – Столько слушков ходит, столько пересудов, историй разных. Хотя сейчас, верно, не слышишь, ведь вы только вдвоем и ходите. Да и как ходите, ровно любовники или братья.
Мертвец невольно хохотнул. Женщина посмотрела на него уже без улыбки. Но продолжила.
– В Утхе, ты знаешь, не стесняются, говорят, что думают. Потом раскаиваются, когда за язык поймают. Вот как одну на днях, – и тут же: – Так ты не зря один пришел к нефу: верно, разузнать все хотел. Поджидать вам двоим некого, и раз тебя уже спасли, твой долг, уважаемый, платить по счетам пришел. Я права?
– Еще как права, почтенная, – ее голосом отвечал наемник. – Потому и пришел вызнавать, что будет с нефом.
– А ничего, выведут из гавани да затопят. Тут, как в корабле Тиона, каждую доску менять придется.
Историю достославного мореплавателя Тиона Мертвец знал хорошо, еще мать рассказывала в детстве, а затем он сам читал трепаную книжку из отцовой либереи. Не оттуда ли пришла тоска по дальним странствиям, или сейчас ему она лишь кажется, когда, волею судеб, бродя по свету и теряя одну любимую душу за другой, он и стал таким, каков есть? Ведь что-то же должно толкнуть его в объятия дороги – не одни только годы лишений и душевной пустоты.
– Тион умер, когда корабль оказался заменен полностью, – произнес он. – Не думаю, что мне подходит эта история.
– Полагаю, что нет. Как и мне. Вот что. У тебя, уважаемый, сильный покровитель, а я, смею открыться, сама себе покровительница. Потому и хотела бы нанять вот этого достойного капитана на другой неф, поменьше да поновее. Думаю, если с десяток-другой купцов скинутся, всем нам откроется путь отсюда, кому в Урмунд, кому в Эльсиду. Тут немало поджидавших судно. Тебе куда надобно?
– В Сланы. А тебе, почтенная?
– Туда же. Значит, уже дешевле выйдет. Если в Сланах найдут окончание своего пути еще несколько торговцев, будет и вовсе замечательно и сбрасываться придется монет по четыреста. Для Жнеца ведь это не деньги, не так ли? – и не дождавшись ответа, добавила: – Да и у меня к тебе тоже предложение найдется. Если это не помешает планам Жнеца.
– Полагаю, не помешает, – осторожно произнес Мертвец, понимая, что его путь, и так долгий, вполне может продлиться на лишнюю пару недель. – Если речь не пойдет о твоем, почтенная, сопровождении в этой поездке.
Женщина хохотнула.
– Значит, совсем не нравлюсь. Ладно, запомним, – и перебив не слишком умелые оправдания Мертвеца, продолжила: – Я не о себе, в Эльсиду отправится моя младшая сестра. Она действительно хорошенькая и глаз у нее острей на толстосумов, чем у меня. Видишь ли, Мертвец, мы с ней держим лавку украшений, нанимаем хороших, главное, непьющих мастеров: огранщиков, ковалей тонкой работы, но прежде всего златокузнецов. Спрос на украшения даже сейчас в Урмунде велик. Сестра ищет заказчиков, а потом привозит им готовое, на том мы стоим. Ну а я тут с мужиками управляюсь, поделками торгую. Ей вышел срок ехать в Эльсиду и отдать пять готовых заказов. Если ты согласишься, нет не охранять, думаю, это излишне, а вот приглядеть, все ли в дороге ладно будет, по возвращению получишь стоимость проезда.
– Из Сланов мне в другой город ехать надо, – женщина плечами пожала, улыбнулась.
– За хорошими деньгами, полагаю, вернешься. Или Утха надоела?
– Вернусь, но в обратный путь…
– Договоритесь с сестрой. Денег у нее много будет. А в задаток я тебе вот это серебряное кольцо дам, – она протянула Мертвецу плетеную из тонких нитей печатку с изображением герба Урмунда – орла, расправившего крылья, в когтях держащего лавровый венок. Наемник повертел его в пальцах, протянул назад.
– Оно же свадебное…. Я должен подумать.
– Подумай, – согласилась женщина. – Несколько дней ждет. Обговори со Жнецом, может, он тебя и отпустит с дамой. А что, отпускал же, – и видя растерянность, промелькнувшую на лице наемника, снова улыбнулась. – Ладно, не буду шутковать, если согласишься, подробности обговорите с сестрой. Ее Лискарой звать.
Торговка махнула рукой, прощаясь, и отправилась восвояси. Наемник, огорошенный ее последними словами, некоторое время мялся на месте, потом спохватился.
– Постой, почтенная, а как мне к тебе обращаться?
– Это уже без надобности. Лискара рыженькая, молодая, сразу приметишь, – и скрылась с глаз, растаяв среди грузчиков, укладывавших груды мехов с покосившегося нефа в высокие ряды.
– И что, согласишься? – спросил Жнец, выслушав товарища.
– Ты действительно, как любовник…
– Когда прошлый раз согласился, еле ноги унес, – холодно ответил Жнец. – Смотри, как бы в этот раз похожего не случилось.
– Мне с ней все одной дорогой ехать. Да и не видел я ее пока. Что-то не понравится, откажусь. Нет, в самом деле, ты меня…
– Да понял я, понял, – Жнец опустил взгляд, потом сжал наемнику плечи. – Прости. Дорога меня беспокоит. Видишь ли, я давно пытался сыскать в себе отпечаток твоей души, чтоб знать наперед, что с тобой и как ты, но увы, сколь ни искал, не нашел. Верно, затерлась со временем, ведь столько не нужна была. Да и кто наперед знать мог?
– Ну и для чего тогда печалиться? Я могу голубей с собой взять, буду писать длинные письма. Только надо ли это? Если что случиться так и ты мне не сможешь помочь, сам знаешь, – и помолчав, прибавил, – Никогда не плавал так далеко, ничего не знаю про Эльсиду, разве только, что в книгах читал, но когда это было.
– А от меня… – Жнец помолчал. – Браслет хочу подарить. Не заговоренный, просто на память. У меня странное предчувствие, будто в спокойной обстановке мы больше не встретимся. Глупость, но… возьми.
И протянул витой медный браслет на предплечье. Странные переливающиеся узоры совершенно поставили в тупик наемника, прежде таких он еще не встречал.
– Это из Эльсиды?
– Нет. От отца достался. Кажется. Хочу тебе передать.
– Ты будто сам решил уйти, – Жнец в ответ покачал головой.
– Понимаю, что глупость, но прими и носи, – Мертвец молча закатал рукав, надел браслет, посмотрел в зеркало. Поблагодарил негромко. Жнец будто не слышал его слов, неотрывно смотря на предплечье, уже закрытое шелком. – Странно, отца я хорошо помню, но остальных членов семьи смутно. Кажется, у меня братья, сестры были. Мы жили бедно. – будто в оправдание заговорил он, – хоть все в семье трудились, не покладая рук. Отец плотничал, я его только рано утром да поздно вечером видел. Мать… нет, не вспомню. Часто недоедали, это я запомнил навсегда. Потом меня заметил один маг, взял в помощники по дому. Ничему не обучал, сам стал учиться. Сперва против воли, потом…
Жнец неожиданно замолчал на полуслове, покачал головой. Наемник похлопал его по плечу.
– Не думал, что прошлое вдруг накатит, – спохватившись, произнес колдун. – Спасибо, что согласился отправиться. Мне это очень важно.
– Думаю, мне тоже. Знаешь, а мы жили вполне сносно, когда переехали в Урмунд. У отца вскоре образовалось свое хозяйство, виноградник, несколько работников из вольноотпущенников. Со мной занимались учителя. А пришли к одному знаменателю.
– Да, – Жнец, казалось, вовсе не слушал собеседника. – Мне сейчас подумалось: занимайся я, чем должно заниматься в услужении, стал бы таким? Наверное. Все время доказать хотел, не выслужиться, утвердиться, – он усмехнулся недобро. – У меня и семьи-то не было, все один, весь в работе, в постижении. Вот ведь, всю жизнь пребывал в поисках, но… Знаешь, почему сейчас так испугался. Показалось, что поиски завершились. Нет, не когда часы пошли, а когда остановились снова. Будто кто-то хочет мне сказать нечто важное, но не напрямую, а через посредника. Всего пару слов.
– Значит, точно вернусь.
– Я и не говорил обратного. Меня страшит то, что ты услышишь: обо мне, о себе.
– Это будет нескоро.
– Да, – Жнец вздохнул. – Но тебе пора встречаться с попутчицей.
– Не ревнуй без меня, – колдун в ответ на усмешку наемника только кивнул.
– Постараюсь, – произнес он без улыбки, – постараюсь.
Новый неф вырос на пристани. Купечество Утхи умело быстро собираться, если что-то шло не по плану, как сейчас – быстро нашло деньги, договорилось с корабелами, три дня – и вот вам новый корабль. Пригнан с верфи, небольшой двухмачтовый, в самый раз для отправлявшихся в дальние края. Таковых оказалось около тридцати, со слугами, товарами и припасами. Крутобокий корабль с высокими бортами, скуластыми обводами просился в море, жаждал первого испытания. Две высокие мачты увиты канатами и вантами, фок нес огромные прямые паруса, способные уловить даже слабое дуновение ветерка, грот же, находившийся близ кормы, оснащался несколькими косыми парусами, для путешествия против ветра. На носу и корме находились многоярусные надстройки – каюты путешественников. А поскольку неф предназначался не только для знатных особ, в его трюме, разгороженном переборками на три части, спали простые обитатели корабля – команда и служки хозяев кают, отправленные на самый ют, в жесткие холщовые гамаки. Все необходимые вещи находились тут же, в намертво принайтованных к бортам тяжелых кованых рундуках. Вдоль обоих бортов были привешены шесть шестивесельных лодок: явно недостаточно для бегства с корабля всех путешественников, но вот порыбачить, поохотиться за морским зверем – особо, если судно надолго попадет в штиль, – самый раз.
Мертвец спустился с нефа, куда заносил нехитрые свои пожитки. Каюта ему досталась на корме, там меньше качка, ближе кухня. Помещение махонькое, чуть побольше стоявшего там рундука, служившего заодно и кроватью. Капитан, тот самый, что еле довел до порта старую посудину, не хотел вешать шильдик с надписью «Мертвец» на дверь его каюты, матросы – народ суеверный, объяснял он, могут и неудобства доставить. Сошлись на «Наемнике». Капитан напомнил: отбытие в полдень, лучше прибыть за час-два до него, чтобы все успеть, и не опаздывать, неф ждать не будет. Его отвлек другой купец, наемник сошел, давая проход грузчикам, заносившим спешно тюки, ящики, сотни амфор с провизией или предметами торга. Возня подле судна напоминала муравьиную, все сновали, копошились, лезли и спускались по вантам, крепили канаты, разматывали, сматывали, обвязывали шкаторины парусов, весь рангоут корабля оказался в копошившихся матросах. А на неф продолжали загружать запасные реи, якоря, доски, даже неповоротливый румпель втащили на палубу и унесли в трюм. Наемник спросил старшего: зачем столько? Ответ был краток: купцы страховались. Путь-то неблизкий.
Странно, он столько лет прожил в Урмунде, совсем недалеко от моря, но так редко выходил на судне в дальнее плавание. Да и что то за путешествие, длиной в несколько дней, в сравнении с нынешним? Пятьсот миль вдоль побережья республики и еще тысяча строго на юг, пересекая величественное море, разделившее новую колонию и саму метрополию.
– А это ты, уважаемый, Мертвецом зовешься? – знакомый голос. Наемник повернул голову, но стоявшую перед ним женщину не узнал, хотя и догадался, кто именно обращается к нему. Сестра торговки золотом, рыжеволосая Лискара, действительно красавица с тугой косой, в которую вплетен полупрозрачный шелковый шарф. Строгое бирюзовое платье в пол и белоснежный платок на голове, из-под которого выбиваются непослушные багряные кудри.
Сердце неприятно заныло. Мертвец куснул губу, слишком похожа и голосом и внешностью, не одно лицо, но слишком. Появилась мысль отказаться от денег. Но ведь все равно плыть вместе. Не день или неделю, но не один месяц. Как испытание.
– Он самый, – ответил наемник, выслушав вслед знакомое имя, к коему прибавилось поминание старшей сестры. Лискара не стала поименовывать ее, за все время разговора он не услышал имени хозяйки золотой лавки. Будто оно должно оставаться тайной.
– Так что решил, будешь сопровождающим? – он снова кивнул. – Хорошо, мне надо обо всем договориться с капитаном. Ты выбрал каюту? – новый кивок. – Уважаемый, ты как со мной разговариваешь, будто это уже для тебя испытание.
Мертвец усмехнулся. Слова Лискары, вроде произнесенные на чужой лад, но так знакомо, снова заставили сердце екнуть. Скрывать причину он не посчитал нужным, женщина, она все равно поймет. Таково их естество.
– В точку. Ты очень похожа на ту, которую я любил несколько лет назад. Потому и молчу.
– Я поняла. Верно, и впрямь испытание. Я верю в знаки, и…
– Не надо, – остановил ее наемник. – Ни верить, ни рассказывать.
– Как скажешь, – Лискара помолчала, потом решительно продолжила; разом став непохожа на ту, какой казалась мгновениями раньше: – Тогда вернемся к капитану: я найду себе каюту поближе к твоей. Не хочу, чтоб все думали на тебя, как на телохранителя. Пусть будет двоюродный брат.
– Но и тебя и меня в Утхе хорошо знают.
– Недостаточно. Да ведь и кто ведает, какие родичи бывают у наемника. А еще мы разного поля ягоды. Ты убиваешь чудовищ для одних, я продаю украшения для других. С тобой обыкновенно общаются мужчины, со мной женщины. Все иначе.
Вернулись на корабль, договорились – каюта Лискары оказалась через одну от его. Капитан снова и с куда большей охотой сменил шильдик на двери в его комнатку, теперь Мертвец значился как брат известной в городе торговки золотом. Вернулись на причал и еще какое-то время рассуждали; вернее, говорила женщина, наемник стоял подле, стараясь не смотреть и не слушать. В доносящихся до сознания фразах он разбирал совсем другие слова. Сказанные пять лет назад, шесть, семь. В любви или ссоре, в надежде или горечи. Заставлял не вспоминать их, но получалось плохо, сердце все равно выдавало, заставляя то бледнеть, то покрываться румянцем щеки. Казалось, давно отвык, запамятовал это чувство, но нет. Ожило разом, стоило только напомнить.
Ночь он проворочался, а наутро, наскоро простившись с Жнецом, поспешил на корабль. И снова столкнулся с ней.
– Я как чувствовала, – произнесла женщина. – Тоже решила встать пораньше, до давки. Подождем на корабле.
– Я буду у себя, – медленно выговаривая каждое слово, произнес Мертвец. Лискара кивнула.
– Как скажешь. Я приведу себя в порядок. Встретимся после отплытия, надеюсь, ты спустишься к обеду?
Он кивнул, не слыша насмешки, голос, только голос. Заперся в каюте и долго ждал, вслушиваясь в команды шкипера. Наконец донеслось заветное: «Обрезай якоря!», неф вздрогнул, казалось, вздохнул полной грудью и, закачавшись на воде, поплыл, медленно выходя из гавани.
Когда зазвонил колокол, призывавший в столовую, Утха исчезла вдали, море выровняло горизонт, раскинувшись безбрежной пустошью на десятки миль во все стороны. Неф лениво покачивался на волнах, неторопливо двигаясь к цели. В пути ему предстояло сделать две остановки, обе в Урмунде. Вначале во Фратере, крупном порту невдалеке от столицы, а затем на самом краю полуострова, в поселении Фика, что в переводе означало как раз «дополнительный сбор» – местные не постеснялись сообщить миру, чем они занимаются, помимо поставки кораблям, отправляющимся в дальний путь, что китобоям, что торговым или военным судам: обычным мздоимством. В самом деле, товары приходилось покупать с порядочной наценкой, но другого поселения в республике попросту не существовало.
Комната столовой оказалась на удивление невелика, всего-то два стола на сорок человек, так что путешественникам приходилось питаться по очереди; первым делом эту очередность и распределили. Конечно, он обедал вместе с «сестрой» – Лискара сидела против него, молча поглядывая на Мертвеца; даже не отрывая от тарелки глаз, он чувствовал на себе эти взгляды. Когда подали фрукты, женщина заговорила с соседом, торговцем шерстью. Наемник поспешил покинуть трапезную, так же поступил и в ужин. Лискара его догнала.
– Так и будешь от меня бегать, уважаемый? —, остановила его она, дернув за полукафтанье прямо на лестнице. – Неудобно перед соседями. А вроде не чужие.
Мертвец долго молчал, потом кивнул, спохватившись. Их попросили освободить дорогу, на узких лестницах разойтись сложно.
– Прости, больше не повторится. – Она долго разглядывала наемника, потом тихо произнесла:
– Сильно болит? – Он не ответил. – Знаешь что, пойдем сейчас ко мне, я буду говорить всякие гадости. Мы ведь с той, с твоей, совершенно разные люди, непохожие. Я хочу, чтобы ты не думал о ней, не сравнивал, иначе так ничего у нас и не склеится.
– А что должно склеиться? На борту нефа ты в безопасности…
– Не хочу, чтоб ты на меня смотрел, будто на зверя. Нет, не зверя, но все равно неприятно, когда постоянно отводишь взгляд, да вот как сейчас. Пошли, – и решительно повела его за собой.
Такая же крохотная комнатка, но куда уютней. Круглое оконце закрыто занавесью, над рундуком вышивные платки, в изголовье несколько подушек. Напротив раскладной стул и тумбочка с зеркальцем, салфетками и склянками. Пахнуло лавандой. А ведь Лискара путешествует без слуг.
Она посадила наемника на рундук, сама села напротив. Заперла дверь, смешная предосторожность, ведь каждый шорох, что в коридоре, что в комнатках по сторонам слышен так, будто никаких стен нет вовсе.
– Ты все время меня сравниваешь. Выискиваешь общности, во внешности, в разговоре, да во всем. Я вижу, и мне это неприятно, – наемник начал было оправдываться, она перебила. – Послушай, я другая. Не надо искать во мне ушедшую любовь, это глупо, по себе знаю, глупо и больно. Надо смириться.
– Я смирился.
– Ты до такой степени смирился, что хоть сейчас под топор. Я по глазам вижу, когда здоровый привлекательный мужчина становится… ты это называешь охотником за чудовищами. А не замечаешь, что сам в такое чудовище давно превратился, что ищешь не их, тварей бессловесных, а ту, которая…
– Не ищу.
– Ищешь пути к ней. А ведь может быть другая.
– Не может.
– Теперь послушай меня, Мертвец. Давай уже по именам обращаться, вроде родственники. – Он усмехнулся было уголком губ, но тут же спрятал улыбку. – Я ведь обещала тебе говорить гадости, вот и буду. В пятнадцать лет меня соблазнил один прохиндей. Я в него влюбилась до беспамятства. Вся моя семья противилась браку, больше того, моя сестра, его первая жертва и уж не знаю какая по счету жена, тоже говорила гадости, надеясь, что ее урок послужит нам обоим… нет, я как слепая мышь, бросалась к нему. Никого не слушала, думала, он открывается мне одной, и только ему верила. Молодая дура, ты прав. В моем возрасте, небось, так же попадался.
– Не успел.
– Вот видишь, повезло. А мне нет. Наигрался, бросил и уехал из города. Все. И кого винить? Конечно, его, родных, близких, сестру ту же. Я год из дому не выходила, в монастырь хотела уйти, может, весталкой бы стала, если бы… ну знаешь, в весталки непорочными уходят. Вот это первый раз. А потом взяла себя в руки, выбралась, стала выходить в свет, знакомиться, общаться. И снова влюбилась, в двадцать два. Порядочный человек, интересный, с положением, занимал высокую должность в нашем городке, помощник печатника, не хочу сейчас вспоминать, а приходится. Сошлись, сыграли свадьбу, я родила ему двойню, мальчика и девочку. Прожили вместе почти пять лет. А потом однажды он забрал детей и ушел к любовнице. Вот так вот, – бесстрастно произнесла Лискара. – И любовница имелась, и ребенок от нее. Он просто поменял место жительства, стал печатником в другом городе, побольше, там наш брак разорвали, их соединили. А когда я отыскала его…, а я ведь до последнего думала: погиб, ты не представляешь, что со мной было в те дни. Да он так обставил свой уход, чтоб успеть все дела провернуть, прежде чем я очухаюсь. Я ведь по нему и детям своим поминки справила, я кенотаф заказала мраморный, я… ты не представляешь, каково мне было. Пока один доброхот не сказал, где мои дети.
– И что он?
– Не отдал. Мои дети стали его, и его новая жена матерью. Да, они хотели вернуться, но суд я проиграла. И вот что мне, наложить на себя руки? Броситься со скалы в море? Мы как раз у такой жили, вдрызг бы и сразу. Очень кстати. А как видишь, до сих пор цела. Больше скажу, я до сих пор жива. Я ищу.
– Зачем? – глухо спросил он.
– Затем, что жива. Мне надо не просто встретиться и распрощаться наутро, или встречаться вечерами, нет, мне человек нужен, живой, добрый, сильный, защитник и труженик. Я столько раз обжигалась, а все равно я хочу именно его. И я буду искать, и может, мне повезет, найду. – Она помолчала и продолжила: – Вот видишь, я же сказала, буду говорить гадости.
Мертвец помолчал. Потом кивнул.
– Ты права. Гадостей наговорила. Мне иногда тоже хочется попробовать.
– Ты до этого дня никому? Но ведь…
– Одному человеку. Я тебе сейчас расскажу, – он замолчал надолго. Потом, вдруг неловко обернувшись по сторонам – мимо каюты прошел кто-то, – продолжил: – Только коротко, долго не получается.
– Я понимаю, но говори, говори.
– Я тоже жил в Урмунде, тоже в небольшом городке. Недавно вернулся с войны, из плена, встретил девушку, влюбился в нее. Поженились, у нас родился сын. Сейчас бы ему было одиннадцать. Вскоре переехали в другой город, побольше, ты же знаешь страсть всех урмундцев к постоянным переездам. Я устроился обучать фехтованию молодых воинов, платили весьма хорошо, а еще давали прибавку, коли обучал этому же рабов и пленников для гладиаторской школы. Меня приглашали туда, но я предпочел остаться в стороне.
– Но смертников обучал.
– Ты не знаешь особенностей этих боев. Далеко не каждый день на арене умирают люди. А вот победитель, пусть и раб, живет лучше, чем вы с сестрой. У одного, сыновей которого я обучал, имелось свое поместье под Урмундом. Он платил золотом, не считая, – и спохватился: – Прости, говорю совсем не о том.
– Ты же должен за что-то уцепиться.
– Наверное. Или как-то уйти. Я часто начинал откровенничать и заканчивал ничем.
– Как ее звали?
– Либурна. Мы часто выезжали на прогулки за город, на два-три дня. Многие так делали. Она хорошая всадница, любила ездить верхом. Брали лошадей и одноколку, в ней ездил наш мальчик и служанка. Вблизи Калькилии красивые места.
– Мне почему-то казалось, ты на севере жил. А ты почти с самого юга.
– Оливковые рощи, заросли дикого инжира и винограда. Запах кружил голову. Зимой у нас собирали лимоны, – он вслушался. Нет, совсем не больно, немного грустно, по потерянным местам, забытым тяжестью случившегося, но… не больно. – Их часто, незрелыми отправляли в Кривию, через Утху, еще до смуты. Наверное, многие лакомились. Я их не любил.
– А я делала цукаты.
– В одной из таких поездок мы отправились в тисовую рощу. Ночью на нас напали. Не разбойники, беглые солдаты из ближайшего гарнизона, искали способа уйти от клейма и колодок. Говорят, то были наемники, не знаю. Мы с женой любили друг друга, когда в палатку, – он помолчал, подбирая слова, – когда на пороге возникла тень, пронзила ее шею мечом, в темноте не заметив, что промахнулась и только оцарапала мне горло, и тотчас скрылась. Я был пьян, погодой, виноградным вином, любимой, не сразу понял, что произошло. Когда выбежал, солдаты уже седлали наших лошадей, за это они и напали на нас, а чтоб не донесли, спешили вырезать всех. Я отобрал меч у одного и зарезал другого, потом… темнота. Кто-то ударил по затылку, надеясь убить. Не удалось. Я пришел в себя уже утром, голый, как червь, с чужим мечом, в крови любимой, среди трупов. Не пощадили никого, даже ребенка. Никого. Ему тогда пяти не было.
Лискара неслышно подсела к наемнику, молча обняла. Он смотрел пустыми глазами на отставленный стул.
– Ничего не говори больше
– Я поклялся отмстить. Искал по всем дорогам, как безумный, искал, жаждая изрезать мечом их всех. Но не успел, дезертиров сожгли раньше. По суду. Всех четверых, им как раз хватило лошадей, когда я убил двоих из бежавших. В городе на самом севере – они пытались найти судно, чтоб убраться в Кривию, но не успели. Не успел и я.
– Пожалуйста, не говори.
– Увидев их головы, насаженные на шест, я… я будто обезумел. Рвался к ним поближе, что-то кричал, кажется, ударил печатника. Когда меня прогнали, зашел в ближайший проулок и бросился на меч. И… я не понимаю, почему, но остался жив. Лежал, истекая кровью, поджидая смерти, но она отвернулась от меня. Я ощущал ее, я ждал, я… – неожиданно Мертвец замолчал и долго сидел безмолвно, ссутулившись и глядя на дощатый пол, покрытый жесткой циновкой. Лискара прижалась к нему, пыталась обнять, но он поднялся; попросив прощения за все, вышел в коридор. Корабль будто попал в небольшой шторм, палуба стала раскачиваться, его шатало из стороны в сторону, наемник с трудом добрался до своей двери. Открыл ее и рухнул на рундук, крышка которого была обита кошмой. Закрыл глаза.
Он не сказал ей всего, не хотел, да и не смог, наверное. Истекая кровью, залив ей всю мостовую, он уже чувствовал, как остановилось сердце, как прервалось дыхание, как тело немеет в ожидании смерти. Возможно, это и была сама смерть, ведь в этот миг в нем ничто не напоминало живого. Меч, пробивший грудь, должен был не просто прекратить его существование, но воссоединить его с той, ради которой он пытался мстить и потерпел сокрушительную неудачу. Он ощущал себя отстраненным от собственного тела, вроде еще внутри оставалась его душа, но потому лишь, что не спешила в чертоги вечности. Боялась не найти любимых, или еще по какой-то причине, она не желала уходить, и только поэтому он, потеряв жизнь, задержался со смертью.
А еще потому, что рядом с ним вдруг оказался Ремета, монах-отшельник, выросший как из-под земли. Одним движением он вынул меч из груди, кровь уже не текла, и закрыл раны ладонями. Так он удержал душу и так вернул ему жизнь, произнеся всего несколько слов:
– Глупец, – сказал он, – неужели не понимаешь, какой ты глупец. Ради кого ты хочешь умереть, ради них? Разве они достойны этого?
Наемник ничего не мог сказать, лишь смотрел на него стеклянными глазами. Слова отшельника пробивались в разум с величайшим трудом.
– Хочешь умереть – умри достойно своих любимых. Иначе твой удел забвение. Я прощаю тебя, прости и ты себя.
Дыхание с хрипом вырвалось из горла, сердце заколотилось, разгоняя застоявшуюся кровь, вдруг наполнившую вены, он понял, что снова жив. Тело стало послушным, он оглянулся по сторонам, пытаясь подняться, руки не держали, хотел окликнуть монаха. Вот только его уже нигде не было. Да и был ли? Позже Мертвец долго искал его, неведомого тогда человека в монашеском одеянии, спрашивал повсюду, а когда узнал, поспешил в Кижич, неподалеку от города отыскал его скит. Там жил немало месяцев, выбирая себе новое имя и новую судьбу. Слушая жестокие истины. Но ни разу не услышав от него подтверждения или опровержения случившейся истории. Ремета лишь улыбался в ответ и советовал либо молиться богам, либо плюнуть и забыть о спасителе, раз тот простил его, значит, ничего большего сделать не может. Судьба наемника в его руках. Как распорядится, решать ему самому.
– С тобой все в порядке? – услышал он голос из-за двери. – Это я, Лискара. Ты… ты будто в прорубь провалился, так хрипел сейчас. Открой.
– Не заперто, – тихо произнес он, с трудом отрывая голову от подушки. Странная слабость навалилась, он никак не мог сесть. Лискара присела перед ним, прохладная рука опустилась на лоб.
– Не мучь себя больше, отпусти, – одними губами произнесла она. Мертвец не шелохнулся. – Я прошу тебя. Не надо умирать каждый раз, когда приходит память.
– У меня не получается.
– Ты мучишь этим и себя и ее. Прошу тебя, отпусти, – повторила она, прижимаясь к плечу. Мертвец долго молчал.
– Я этот год провел словно в забытьи, будто ничего не случалось. Охотился на чудовищ, ел, спал, приглашал женщин. Будто попал на небо.
– Мучая себя, все равно туда не попадешь. Тебе, как и мне, надо искать. Жить.
– Человек страшнее чудовища, поэтому я не охочусь за ним. Коварнее, лживей, подлее…. Прости, Лискара, мне… я должен побыть один.
Она поднялась, кивнув, и вышла так тихо, что он не услышал шагов. Будто растворилась. Наемник закрыл глаза, спасительный сон овладел им, погружая в пучины забвения.
Снилось странное: у них с Либурной родилась дочь, тихая стройная девчушка, баловливая, но ласковая. Быстро выросла, а как исполнилось десять, неожиданно научилась высоко прыгать, словно кузнечик – до крыш самых высоких домов Калькилии, они по-прежнему жили там. Запрыгнет на черепицу, и кричит ему снизу: «Пап, видишь как высоко. Найди дом повыше, я и его одолею». Выше домов только храмы, самый высокое строение – набатная башня Пантеона, но доступ туда запрещен простому смертному, лишь верховный жрец…
Он проснулся от мысли, что рано или поздно дочь прыгнет на верхушку башни. Долго приходил в себя, пытаясь изгнать сон, но и боясь потерять его в рассветной полутьме. Поворочался, а затем встал. Прошел к Лискаре, та тоже не спала.
Последние дни в отношениях стало и проще и легче, будто с чужой. Верно, он отгородился от Лискары этой мыслью и потому поверял ей всякие секреты, и она делала ровно то же, чтоб сохранить и устойчивость этой недолгой связи и спокойствие в душе. Оба перестали терзаться, говорили и расходились. Лискара поведала ему, что очень хотела бы увидеть своих детей, знает, что те живут неплохо, любят мачеху, привыкли к ней, верно, начали забывать, если не запамятовали окончательно, родную мать – много ли надо ребенку в таком возрасте, чтобы забыть? Год, другой и память покроется патиной, высветлится. Ведь мы сами придумываем свое прошлое. Прощаем ошибки, решая, что эдак вышло к лучшему, подменяем помыслы и не замечаем главного. Мы видим всегда то, что хотим видеть.
Мертвец вспомнил слова Жнеца, сказанные перед самым расставанием. Непонятно, зачем колдун вообще заговорил об этом.
– Прости, что лгал тебе прежде, – вдруг вымолвил он, – Хоть сейчас хочется побыть честным. Помнишь ты спрашивал меня о любви, – наемник кивнул с некоторым запозданием, а затем и вспомнил, о чем хотел говорить его товарищ. – Зачем-то сказал, обошелся без нее, но это не так. Имеется рубец на сердце, безответный, как всегда в юношестве. Полюбил дочку того мага, на которого работал, у которого тайком учился. Она мне по дружеству помогала, доставала книги, обучала тайнописи; конечно, я не мог не проникнуться этой заботой, и не мог не считать ее любовью. А она просто хотела помочь. Я же строил планы, полагался на общую будущность. Конечно, ошибся; нет, она, наверное, могла полюбить, но только она ведь неглупая девушка – когда я выбрал темный путь, поняла, что у такого отчаянного парня станет следующим шагом. А я не мог отказаться ни от нее, ни от своей возможности. Пытался совместить. Потом пытался отречься. На мое счастье, она ушла первой, не дав мне времени на муки. Все же она не по годам мудра, как большинство женщин, – он помолчал, сжал плечо, почувствовав подаренный браслет. И только тогда стал прощаться.
Мертвец перевел взгляд из прошлого в настоящее, оглядел, будто увидев впервые, сидевшую перед ним женщину.
– Ты права, Лискара, – ответил наемник. – Мы все меняем в памяти, прошлое непрерывно подверстывается под настоящее, как постоянно переписываемая книга.
– Как книга, написанная на песке, – уточнила Лискара. – По себе знаю, если забросить какое умение, оно уходит, стирается из памяти. Чтоб помнить, надо переживать заново. А это не всегда хочется.
– Я полтора года назад сражался с Жнецом душ насмерть. Зная, что не одолею, я просил его об этой битве, я хотел… сейчас трудно поверить, что всего лишь защитить мальчишку – соперника нынешнего кривичского царя – от неминуемой казни. А теперь с таким нетерпением ждал прибытия своего бывшего врага. Наверное, мы стали друзьями.
– Мне в это тоже трудно поверить. Но с другой стороны, вы слишком похожи, чтоб не стать таковыми.
– Он мне часто говорит о том же.
– Я про другое. Мне прежде казалось, да в самом начале нашей встречи еще, что вы только внешне люди.
Лицо наемника потемнело.
– Ты права. Нас двое, но мы всегда втроем. И даже поодиночке мы не в одиночестве. Она…
– Не говори так. Сейчас ее нет с тобой, сейчас, – она проглотила комок, застрявший в горле, – ты немного изменился, Мертвец. Прости, но ты можешь мне назвать другое имя, чтоб я не называла тебя так. С некоторых пор это довольно тяжело.
Он поразмыслил. Вспомнил имя прежнее, сейчас его звук казался странным, чуть ли не чуждым. Назови его так Лискара, он не поймет, к кому обращается женщина. Наемник вздохнул.
– Тогда зови меня братом.
– Я думала… – женщина была явно разочарована.
– Лучше так, – они встретились взглядами, Лискара не выдержала первой, тихо произнеся:
– Как скажешь, – и прежним тоном: – А знаешь, мне всегда хотелось брата, старшего, чтоб научил, чтоб помог, чтоб защитил, наконец. Не дал вляпаться, когда слишком глупа или влюблена, человек, который… да, так лучше. Ты хороший человек, вправду будет лучше, если я назову тебя братом. Жаль, что ты так поздно появился у меня. Прости, сколько тебе?
– Тридцать один.
– Я подумала, чуть больше, но все равно старший, – она улыбнулась. – Хоть сейчас убережешь.
– Но на корабле мне не от кого…
– Ты меня не знаешь, – Лискара засмеялась. Заразительно, улыбнулся, уже и Мертвец. – Наконец-то я дождалась от тебя обычной человеческой улыбки. А то какие-то ужимки. Значит, не такой уж ты мертвый, каким пытаешься быть. – Он хотел что-то сказать, но женщина не дала, закрыла рот ладонью. – Лучше расскажи, ты видел сегодня какой-нибудь сон? – Он кивнул. – Я слушаю.
Мертвец, поколебавшись немного, принялся рассказывать. Внезапно увлекшись, заторопился, сыпля подробностями, а затем разом замолчал. Лискара смотрела на него, не отрываясь.
– Ребенок это всегда чудо. Знаешь, я боюсь иметь еще одного. Боюсь, снова отнимут. А это… это уже чересчур. Я едва не сошла с ума, когда мне донесли, что мой муж умер вместе с детьми и второй раз чуть не помутилась рассудком, когда у меня отобрали детей, когда суд вынес приговор не приближаться к ним отныне и до скончания жизни, – Она вздрогнула, Мертвец невольно обнял закутавшуюся в платок женщину. Лискара положила голову ему на плечо. – Я сказала себе: больше этого не должно повториться.
– А я бы хотел снова иметь сына. Да, больно, опасно, но… я… – неожиданно слова кончились, он не знал, как закончить. Лискара снова улыбнулась.
– Вот видишь, – произнесла она. – Кажется, ты начинаешь воскресать.
– Сеструнья, я столько раз воскресал…
– Нет, на этот раз по-настоящему. Это уже чудо, – она запустила пальцы в его смоляные кудри, взъерошила их. – Все поправится, – добавила тихо.
– Ты говоришь, как ведунья.
– Все женщины такие. Только не все мужчины знают об этом, а иногда считают: лучше поменьше таких. Моя сестра приглашала тебя на казнь ведьмы? – неожиданно спросила она. Мертвец вспомнил, незадолго до отбытия в Утхе намечалось событие, которого не случалось уж больше года как. Нашли настоящую ведьму и, испытав ее, убедившись на свой манер, что она именно так, которую искали и на которую указывали пострадавшие, вынесли приговор о сожжении. Кивнул в ответ. Лискара содрогнулась: – Не понимаю, почему, но сестра будто любит такие мерзости. Ходит как на службу в храм. Обязательно посещает каждое. Будто ума решилась, вот правда. Ты смотрел?
– Нет, я не ходил на казнь, мне хватает настоящих чудовищ.
– Ты думаешь, она невиновна?
– Нет. Я думаю, она обычная мошенница и воровка, которую следовало бы хлестать кнутом.
– Но ты не вступился за нее, – Мертвец с некоторым удивлением посмотрел на Лискару, та кивнула. – Прости, говорю глупость.
– Ворожеи, которые неподвластны ни жрецам, ни гадателям, пугают людей, особенно мужчин, тех, кто облечен хоть какой властью, тех, кто что-то имеет, – неожиданно заговорил он, вспоминая встречу, с ведьмой. – Ведь они живут по своим законам, а значит, от них всего можно ожидать. И они очень сильны. Возможно, поэтому их стараются либо осудить, либо пристроить к общественному благу. Ты так побледнела, Лискара. Я сказал что-то не так?
Лицо женщины исказила гримаса неуходящих страданий. Лискара прижалась к нему, обняла, вцепилась так, что наемник едва удержался от вскрика боли. Будто почувствовав, ослабила объятия.
– Мне кажется, укравшая у меня детей и есть ведьма. Наверное, я обманываюсь, но… мне так кажется.
Он спросил, почему, женщина смутилась, не решаясь говорить. Нет, ничего стоящего, только предположения. Ведь больно легко и ловко она завладела и мужем и детьми, ровно очаровала их. А может, это не чары вовсе, а такая ласковая подлость. Ведь по виду невозможно понять обычному человеку, кто перед ним.
– Да и подготовленному тоже, – усмехнулся Мертвец, вспомнив как рассчитывал на очки в надежде победить ведьмины чары. Конечно, из этого ничего не вышло. – Ничего, доберемся до Эльсиды, вернемся, а там посмотрим, что можно сделать. – Лискара вздрогнула, пронзила его взглядом.
– Ты мне обещаешь, правда?
– Конечно.
Она порывисто обняла, поцеловала в губы, хотела освободиться, но поздно, наемник не мог ни себе, ни ей этого позволить. Обняв крепче, уронил на кровать, вжал в одеяло. Лискара порывисто вздохнула и замерла.
Кажется, оба смущались. Лискара молчала, встречаясь, изредка перебрасывалась парой слов и снова словно уходила в себя. Да и он будто не понимал случившегося. После не выдержал. Почему-то всю ночь ждал появления Либурны в своих сновидениях, напрасно. Да и с чего, вдруг пришло в голову, что она может сказать ему, ведь он видел ее во сне последний раз перед той смертью, когда вошел в город, но еще не знал о казненных дезертирах – и с той поры ни разу. Либурна шутила еще, мол, меня не станет, обязательно найди другую, только не сиди один, это всегда скверно сказывается на характере. И дай слово, что не уйдешь воевать. А вот не смог дать, ушел.
Возле своей каюты застиг Лискару. Обнял, та пыталась вырваться.
– Я не могу так, – горячо зашептал ей в ухо.
– Не надо при всех, – тихо отвечала она. – Мы же брат и сестра.
– Двоюродные. Из Урмунда, а там всё и всем можно, сама знаешь.
– И тебе? – Лискара не поднимала глаз.
– Даже мне.
Напряжение спало, когда он, пытаясь повернуться, свалился с рундука. Долго смеялись, Лискара шутила: мол, не научился быть сверху, уж лучше ей, она легкая. И пускай слышат, раз мы из Урмунда. Лицо горело, теплые тяжелые груди налились неистощимым желанием. Закусив губу, она постанывала и изредка, склонившись, целовала его грудь. Глаза стекленели.
Потом прильнула, поджав по-прежнему под себя ноги, ткнулась, как котенок, в шею. Целовала, прикусывала за мочку уха. Совсем как Либурна, подумалось и сгинуло. Дышать стало легче.
Она пошевелилась, попыталась лечь рядом, едва не потеряв равновесие и не сверзившись.
– Держи меня, – шепнула на ухо.
– Конечно, теперь так и буду. Всё равно все уже знают. Теперь точно.
– Теперь неважно. Мне не страшно, – произнесла она, как самое главное, – Ведь ты мой, ты вступишься, – и почти сразу. – Знаешь, я стакнулась сегодня с одним матросом, здоровой дылдой, он в кузне работает, кажется. Часто тут околачивался перед отплытием. Он со мной разговоры заводил, сам знаешь, какие. Я к себе побоялась одна идти.
– Потому ты и тут. И не надо никуда ходить.
– Мы не уместимся, – но Мертвец уже вставал.
– Лежи, я поговорю с капитаном. Когда это случилось?
– Первый раз вчера вечером… подожди, зачем сейчас-то?
Старший нефа нашелся сразу, будто ждал встречи. Стоял подле фальшборта вместе с жрецом бога морей, разложив карту и поглядывая то на небо, то на прочерченные на бумаге линии. Судно двигалось медленно, неохотно, словно самого Жнеца душ везло, а не его гонца. Прошла неделя с выхода из Утхи, а земля еще не показалась вдали, купцы начинали волноваться. Впрочем, капитан и без их напоминаний прекрасно знал о запаздывании, но поделать ни он, ни команда, ни жрец, еженощно возносивший молитвы о ветре, ничего не могли. Неф еле продвигался по едва колышущемуся морю, едва проходя полдюжины миль.
– Через двое суток, – недовольно ответил капитан, не поднимая головы, едва наемник подошел к нему, – Раньше никак. Все испробовали.
– Речь об одном из твоих матросов, уважаемый, – старший корабля резко обернулся к собеседнику. Недовольство превратилось в удивление, обычно купцам дела нет до экипажа нефа. Мертвец кратко обсказал суть происшедшего. Ответа пришлось ждать долго: капитан пристально смотрел на него, будто не понимая, что случилось. Наемник перебил молчание.
– Мне странно, что ты возводишь напраслину на Олека. Детина здоровый, верно, но мухи не обидит, разумом он ребенок, только и умеет, что в кузне помогать. Шильдик тебе переделывал, кстати. Четыре года со мной в плавании, а ни разу ни к кому из путешественников словом не подошел. Боится он вас.
– Дважды за сутки он приставал к моей сестре. Я могу с ним поговорить? – Капитан только плечами пожал.
– Увидеть можешь, да поговорить вряд ли удастся. Слабый он на голову, не поймете друг дружку.
– Ты, уважаемый, понимаешь, стало быть, и я разберусь, – и зашагал в трюм, выискивая кузницу.
Поговорить оказалось делом несложным, но понять куда как хитрее. Олек, ражий здоровяк, косая сажень что в рост, что в плечах, такой быка на спине милю пронесет и не заметит, в самом деле оказался разумом обижен. Что его Мертвец, что Олек наемника понимали через слово. «Рыжую, веселую такую» он помнил, понравилась, шильдик ей особенный делал, с завитушками, наверное, не понравился, но переделать всегда можно. Только ты спроси точно, что ей надо, мне боязно, ну как кричать будет или и вовсе ударит. Громадина сжался при одной этой мысли, смотреть на него было и неприятно и забавно одновременно. Мертвец пытался еще вытащить что-нибудь из детины, но безуспешно. Поспрашивал подошедшего коваля, тот только глазами лупал. Нет, быть того не может, ручаюсь. Сестра твоя, уважаемый, неверно поняла его, он-то от всей души.
– Будто сговорились, – Мертвец ругнулся и ушел к Лискаре. Та, услышав про Олека, немного успокоилась, а к вечеру и вовсе запамятовала эту историю. И не вспомнила бы, если бы, возвращаясь с ужина, снова не столкнулась с ним.
За ужином они припозднились, говорили о море. Лискара часто путешествовала, как перешла под опеку сестры, почти постоянно в дороге. То в один город Урмунда, то в другой, но часто наведывалась в Кижич, Бамату, другие мелкие княжества, распростершиеся вдоль берега на самом юге. Дважды случалось быть в Эльсиде. Там удивительно красиво, и хотя она и не выезжала дальше порта, все одно – чувствуется дух тысячелетий, пронизывающий древнюю страну. Лискара увлеклась, оба стояли, глядя на черное море, окружившее их, на высыпавшие в небе разноцветные звезды, шлейфом протянувшиеся поперек их пути, на вяло трепещущие паруса. Ветер будто играл с ними, то задувал с запада, то вновь стихал, переменяя направление, снова усиливался и опять спадал до полного штиля. Матросы не успевали перестраивать рангоут судна под капризы погоды. Но хотя б не было душно, чуть жара поднималась, как начинал дуть ветер с далекого побережья, вот как сейчас – ближе к полуночи паруса заполоскались, улавливая новые порывы с запада, по свистку матросы снова принялись вертеть мачту, править паруса. Лискаре захотелось спать, она ждала, когда Мертвец последует за ней, не дождавшись, отправилась сама; наемник же будто завороженный, стоял, глядя на суету матросов, на далекие звезды, то пропадающие за невидимыми канатами и веревками, то снова появляющиеся. Пока не услышал отчаянный крик.
Все оружие осталось на дне рундука. Он бросился к каютам, в полутьме узкого коридора увидев склоненную спину дебелого блажника, неловко пытавшегося обнять Лискару. Женщина кричала, сопротивляясь, но все ее попытки вырваться оказывались напрасными, все равно что бороться с вставшим на дыбы медведем. Никто, конечно, на помощь не выбрался, напротив, подбегая, краем уха, он слышал, как запираются спешно каюты, двигаются рундуки, приваливается к дверям хлипкая мебель.
– Не делай больно, я тебя боюсь, – басил неразумный, хватая Лискару, жадно, торопливо ощупывая, дергая одежду, не понимая толком, как ее снимать.
Мертвец врезал ему носком сапога по почке, безумец медленно обернулся, выронив Лискару.
– Чего тебе? – пробасил Олек, наемник не ответил. Женщина медленно отползала к приоткрытой двери своей каюты. – Чего пристаешь?
Следующий удар пришелся в солнечное сплетение. Олека как подрезало, он только успел махнуть кулаком, ударив и едва не вышибив дверь, весь корабль сотрясся, когда великан рухнул на колени. Следующий удар, окончательный, должен был придтись в висок, в последний миг Мертвеца кольнула жалость к гиганту, он саданул в челюсть, поражая Олека окончательно. Детина упал и уже не двигался.
Как по свистку набежали матросы, протиснулся жрец. Стояли молча, переглядываясь, жрец склонился над поверженным, с корточек пристально смотрел то на Мертвеца, то на его «двоюродную сестру». В глазах читалось непонимание.
– Унесите подонка! – рявкнул наемник. – Еще раз увижу, убью.
Тут только все зашевелились, подняли Олека, потащили в трюм. Мертвец обнял Лискару, втянул ее в каюту, запер дверь.
– Все в порядке, все закончилось, больше он не сунется, – женщина дрожала, мелко кивая, затем уткнулась в его рубашку и разрыдалась.
Вскоре прибыл капитан с извинениями. Постучал, потоптавшись у порога, вошел, долго подбирал слова.
– Шесть лет знаю, но чтоб такое. Он всегда чужих избегал.
– Теперь кончил, – зло произнес Мертвец. – Уважаемый, ты же сказал, четыре года с ним ходишь. Откуда шесть?
– Шесть я его знаю, он в порту прежде работал. Грузил товар. Я за него всегда готов поручиться. Вот до вчерашнего вечера. Он сам не поймет, что нашло.
– Сколько ему лет?
– Двадцать два.
– Повзрослел, – холодно ответствовал Мертвец. – Вот и захотелось.
– Да быть не может. Он и прежде с девушками общался, ровесницами, но никогда и пальцем, и в мыслях. А ты уважаемый, ему так мозги отшиб, одна каша осталась. Олеку врач нужен и поскорее. Доберемся до Фратера…
– Ты еще меня стыдить будешь.
– Нет, уважаемый, но ты Олеку челюсть сломал и внутри что-то повредил, он кровью ходит, – поглядев на ошарашенную Лискару, прибавил: – Прости, почтенная, он мне как сын. Да, такой вот я, прикипел я к нему, не могу же бросить. Никак не могу, извини еще раз. И да, – немного помявшись, произнес он. – Земля по носу. Завтра доберемся до Фратера.
С этим и вышел. Лискара покачала головой. Прижалась к наемнику и долго сидела, не говоря ни слова. Тишь окутала их, корабль разом замолчал, только реи едва слышно поскрипывали, ловя слабые отголоски далеких ветров.
В бухту вошли еще до восхода солнца, поднимавшийся из пучин диск небесного пламени выбелил паруса нефа, когда тот швартовался. Ухнули тяжелые якоря, грохнули сходни, послышался нарастающий топот ног, сотрясший судно от носа до кормы. Грузчики принялись за работу.
Мертвец поднялся и вышел на палубу. Во Фратере сходило около дюжины купцов, для остальных он – всего лишь остановка в долгом пути. Впрочем, у многих и тут имелись связи, покупатели или продавцы. Древний город, первая столица царства, основанная четыреста лет назад поселенцами, бежавшими из далекой Эльсиды. В те времена, как рассказывают легенды, далекую страну охватили мятежи, началось восстание крестьян, переросшее в смуту, но за несколько лет беспощадно подавленное. Перепуганный размахом народных выступлений царь приказал искать зачинщиков, чтобы окончательно, в зародыше, раздавить все возможности выступать против его воли. Советники не успевали писать, а рабы развешивать на площадях все новые и новые проскрипции. Счет семей, кому царь объявил войну, перевалил сперва за сотню, потом стал исчисляться тысячами. Чтоб избежать общей участи, первый полководец царя Ушид по прозванию Фугитор собрал в тайном месте невдалеке от столицы флот в полсотни галер и дирем; он планировал идти походом на столицу царства, но в стане его друзей оказался предатель, поведавший о планах государю. Войско выступило немедля и к полуночи оказалось перед лагерем Ушида. Полководец, не желая битвы, один вышел против тысячи воинства – и никто из воинов не посмел убить его. Ушид, поняв, что ни взять столицу, ни казнить изувера не получится, предпочел уйти. Собрав свой флот, он обошел несколько ближайших портов, так число его галер увеличилось до полутора сотен, а дирем до сотни, он ушел далеко на север, с родными и близкими, с семьями товарищей своих и их товарищей и друзей, и, добравшись до полуострова, основал город Фратер, – от этого времени проистекает начало истории сперва Лантийского, а потом и Урмундского царства, известное наемнику еще по годам учебы.
Лискара начала собираться спозаранку, попросив матросов принести ее сундуки в каюту. Но перед этим ей пришлось переговорить едва не с половиной путешествующих – приходили не только невольные свидетели схватки, но и те, кто за ночь успел прознать о случившимся. Не так велик неф, чтоб слушок о бое одного из путешественников с матросом не разлетелся по нему, подобно звону колокола. Многие пришли поддержать, но еще больше обратиться к самому поединщику. О Мертвеце знали, слышали от друзей или через них о его работе, но вот за делом увидели впервые. За словами сопереживания сестре следовали вопросы к наемнику. Еще бы, не каждый день узнаешь о человеке, пусть и охотнике за чудовищами, который одним ударом может так искалечить детину ростом чуть не вдвое выше, что тот самостоятельно ныне и ходить не в силах и питается с ложечки. Конечно, многим захотелось иметь в друзьях Мертвеца, ведь торговля это одно, а пересечение интересов совсем другое.
Мертвец поначалу слушал, не особо вникая в разговоры, потом резко поднялся и выставил всех вон, заперев дверь. Сколько ни постукивали снаружи, уже не отпирал.
– Вот, стал знаменитостью, – произнесла Лискара, подходя и наемнику и прижимаясь. Все никак не могла отойти от случившегося, но пыталась хорохориться, оставаться прежней хотя бы острым языком. – Надо было пользоваться случаем, что ж ты их так.
– А что мне – вполовину их ряды уменьшить? Кого тогда в Эльсиду везти? Купцы об этом меня и прежде просили не раз, думали, сейчас я вдруг соглашусь их ряды чистить, – взгляд упал на рундук, заваленный подношениями. – Надо выставить за дверь, чтоб не подумали.
– Завтра, все завтра, – прошептала она, расшнуровывая его рубашку. – Не хочется больше ни о чем думать.
Ночь они провели вместе, подремали, вцепившись друг в друга. Потом Лискара вскочила, занявшись сортировкой. Позвала матросов, велев принести два сундука с украшениями, хоть все и подготовлено заранее ее сестрой, но перепроверка не помешает. Мысли, верно, все возвращались к Олеку, даже объятия и поцелуи не помогли. Ночью она вздрагивала поминутно, сны снились не из приятных. Так и не рассказала Мертвецу, чего от нее добивался детина. Лапал и все, и хвала богам, не помял, медведь, – вот и все, что ответила. Он же тебя боялся, зачем-то возражал наемник, спохватываясь, извинялся, на что Лискара махала рукой: сам видел, хоть и боялся, да естество не обманешь. Мужик всегда мужиком останется, хоть начисто ему мозги вышиби.
Когда неф пришвартовался, первым спустили именно Олека. Громадина сам идти не мог, спускался, тяжко хромая, при помощи матросов, державших за плечи. Ныл, оглядываясь поминутно, плакал, жалеючись.
– Никогда с корабля не сходил. Плохо мне будет, родные, не спускайте, оставьте, нечего мне на земле делать. Я все как-то да пригожусь.
Его погрузили в двуколку, капитан подошел к извозчику, сел на козлы и приказал нахлестывать что есть силы – к ближайшему госпиталю. Именно в этот миг Лискару отпустило. Она осела посреди разложенных украшений, зарыдала в голос. Наемник подошел к ней, женщина вцепилась в рубашку, притянула к себе. Плакала, теперь уж тише, содрогаясь всем телом. Потом замолчала.
Они долго сидели так, пока женщина не пришла в себя окончательно. Поднялась, спешно принявшись заворачивать и убирать в коробки драгоценности; четверть часа, и она снова позвала матросов, требуя стащить вот этот в трюм, а эти два до ближайшей коляски. Вынула кошелек, матросы, воодушевленные видом меди, да и совестившиеся за вчерашнее, забегали вдвое быстрее. Мертвец поднялся, собираясь отправиться с ней.
– Ты со мной не пойдешь.
– Но как же, милая… – Лискара встала в проходе, закрыв ему рот подушечкой указательного пальца. Совсем как Либурна.
– Нет. Это дело торговки, подманивать и ублажать. Нечего на меня моему мужчине смотреть, пусть другие слюни пускают и мошной трясут. Для этого и еду. А тебе незачем видеть, как я изгаляюсь. Самой неприятно, – после короткой паузы добавила она.
– Тогда зачем едешь?
– Будто не понимаешь. Сестра работает, вернее, погоняет работников, а я, младшая, непутевая, дурочка, у нее на подхвате. Ни жизнь наладить, ни корни пустить, ни детей вот… – в глазах блеснули слезы, тотчас исчезнувшие. – Она хозяйка прирожденная. С ней общаюсь, как будто околдованная, да сестра над всеми так. Все по ее слову делается, и все соглашаются. Я с ней рядом долго находиться не могу. Она мать прогнала, когда у той, ну… с головой не все в порядке, в деревню на постой отправила, чтоб не отпугивала. В работу вся ушла, с потрохами.
– Ведьма, – хмыкнул Мертвец.
– Нет, упертая такая. И злая. Потому и упертая, как ослица – с места не сдвинешь, да нет, как баран, привыкла все и всех проламывать. Потому и без семьи. Отец от нас просто ушел, еще когда я совсем маленькая была, вышло, что все на ее плечи упало. Я еще болела часто и подолгу, – в голосе вдруг прорезалась теплота. – Сестра со мной последним делалась, приданое закладывала, чтоб только ничего не случилось. А теперь умом поехала…. Да все мы… ладно, я выговорилась. Прости, что навалила на тебя всего, но ведь мой мужчина должен знать, на что нарвался.
Мертвец молча обнял Лискару.
– Я уж понял, – произнес, целуя шею. Она тряхнула забронзовевшими на фоне восхода волосами.
– Мне пора. Я остановлюсь в госпиции на Моховой улице, называется «Кудлатый мишка». Приходи, но только вечером.
– Я же твой брат. И потом, меня наняли тебя охранять.
– Я думала, ты меня и так станешь… – Мертвец смутился. – Ну, наняли, так наняли, ничего не поделаешь. Вот тебе взятка, чтоб не заметил, как я сбегу, – она поцеловала наемника и быстро выскочила из каюты. Мертвец отправился следом, но корабль заполнили толпы – большинство путешественников спешило на пристань, кто по делам, кто за красотами. Он попал в людской водоворот, а когда выбрался, увидел, как его женщина садится в двуколку. Лискара также заметила наемника, махнула ему рукой, хлопнула по плечу возницу и скрылась в череде таких же двуколок, быстро покидающих пристань.
Шум и гам на пристани стихали. Если поначалу, в предутренние часы, поджидавший неф берег полнился толпами готовых услужить: возниц, носильщиков, менял, зазывал, прачек, стражей и карманников, – теперь, когда прибывшие разъезжались, порт стремительно пустел. События медленно перемещались с правого крайнего причала к центральному, туда, как услышал Мертвец, к середине дня должен пришвартоваться крупный лесовоз из Кижича. Понятно, ни возниц, ни карманников он не интересовал, но портовые рабочие, желавшие заполучить лишний медяк, остались ждать, перекусывая на сваленных на причале измочаленных канатах, ожидавших растрепывания и превращения в холщевину.
Наемник побродил по берегу, отклонил несколько предложений проехаться по городу с ветерком, полюбоваться красотами, – в самом деле, сейчас он, вырядившийся по случаю прибытия в город в льняную выбеленную рубаху и бордовые штаны, выглядел весьма привлекательно для оставшихся в порту зазывал. Он и хотел пройтись до ближайшего трактира, хлебнуть кваса или пива, как вдруг вспомнил суетящуюся Лискару. Она просила унести сундук и с собой взяла два, а значит… он вошел в ее каюту. Ну да, рундук вытащила, захватив в госпицию. Теперь каюта выглядела опустошенной, только завеси на окошке да зеркальце и кружевные салфетки напоминали об ушедшей хозяйке. Зачем ей сдался неподъемный короб, ведь самое ценное хранилось в обычных сундуках, один из которых отправился обратно в трюм. А ведь в нем украшений на сотни, если не тысячи, монет. Мертвец покачал головой и усмехнулся левой половинкой губ. Женщины, что тут сказать. Самое ценное для них родные безделушки, взятые «на счастье», и превеликое множество одежды, которой рундук, он уж видел, набит доверху. Лискара всего-то однажды переменяла платье с темно-зеленого, глухого, на голубой сарафан, схожий с тем, что так любила Либурна, с перламутровыми пуговичками по левому краю.
Он снова спустился с нефа, прошел в ближайший трактир, развернулся и двинулся на поиски Моховой улицы.
Фратер сильно отличался от столицы республики, да от любого ее города. Некогда мощная крепость, не позволявшая первые два столетия никому напасть на стольный град, ныне пришла в упадок и теперь тихо рассыпалась или разворовывалась местными жителями. В противоположность Урмунду его старший брат не мог похвастаться широкими прямыми улицами, геометрически правильно рассекавшими город и делившими его на кварталы по пятнадцать-двадцать домов в каждом, широкими аллеями, парками, изящными акведуками. Фратер остался прежним, узким, грязным портовым поселением, в котором время застыло, будто сама сущность города не поддавалась переменам, так что первым консулам республики оказалось проще перенести столицу в новое место, чем пытаться перестроить прежнюю. Два века назад так и поступили. Урмунд появился на месте небольшого городка на дороге между двумя берегами полуострова. Его старший брат же погрузился в то сонное оцепенение, которое длилось по сию пору. Казалось, жил только порт, весь прочий город оставался глух и безучастен к происходившему у причалов.
Мертвец брел по узким улочкам, на которых не могли разъехаться повозки, разглядывал невысокие, этажа в два-три, каменные дома, лепившиеся друг к другу, меж коими висели разноцветные гирлянды сохнущего белья, а возле стен проходила открытая канализация, лишь в людных местах уходившая в свинцовые или медные трубы, под булыжник мостовой. Найти Моховую оказалось задачей непростой, большая часть улиц не имела названий, часто именовалась по главному дому на ней, не всегда находящемуся в начале улицы. Местные считали дурным тоном подсказывать дорогу – видимо, поэтому в порту бродило так много зазывал – а потому Мертвец петлял по городу в поисках нужной улицы довольно долго. Пока не нашел особняк, заросший уже не только мохом, но и лавром. От него, мохового дома, до госпиции, располагавшейся поодаль, оставалось пройти всего ничего.
Ключница сообщила, что госпожа Лискара оставила свои вещи и немедля уехала, будет только вечером. Мертвец, нисколько не удивившись, отправился в трактир по соседству, там посидел, погулял по городу, вернулся в госпицию. К сожалению, госпожа еще не прибыла, он снова прогулялся, вернулся, подремал у лестницы.
– Ты как заблудившийся страж, – донесся до него знакомый голос. Со сна подумалось, другой. Он вздрогнул и подскочил. – Здравствуй, очень рада тебя увидеть.
Лискара стояла перед ним, усталая, но будто светящаяся изнутри. В руках держала несколько листов бумаги и тугой сверток. Мертвец обнял ее, она поцеловала в щеку и отстранилась.
– Не забывай о нашем родстве, – полушутливо напомнила она. – Пойдем. Я устала, как стая гончих.
До номера он донес ее на руках. Вошел, принялся целовать, пытаясь одновременно освободить от платья, Лискара не сопротивлялась, но едва Мертвец принялся покусывать соски, остановила его.
– Давай не сейчас. Утром. Прости, пожалуйста. Ты не сердишься?
– Нет, – голос прозвучал ровно, хотя сердце билось в висках.
– Сердишься, по глазам вижу. Нет, утром не получится, я балда. Прости снова, завтра ко мне придет пара примерять платье с жемчугами и бриллиантами, подделка, конечно, это цирконы, алхимики Утхи их во множестве делают, – наемник сел на кровать, женщина примостилась рядом с ним, обняла. – Не обижайся, такая работа – вечно в дороге, в разъездах, в гостях или приглашаю гостей. Зато вот, – кивнула на пачку листов, – сделала наброски будущих заказов. Девять штук за одни день. Купчихам Фратера нравится бросать пыль в глаза, хотя денег у их муженьков хватает только на дешевые камешки, выращиваемые в колбах. Один и вовсе украшение для жены заказал из позолоченного свинца и горного хрусталя. Проигрался совсем, – она невольно зевнула. – Давай спать, завтра утром все дорасскажу, пока эти не заявятся.
– Неудобно, что мы с тобой… – начал наемник, Лискара спохватилась.
– Да, ты прав. Конечно, это все же республика, но Фратер город старозаветный…. Нет, подожди, может, побудешь хотя бы до утра? Я когда улажу все с гостями, найду часок времени, побудем вместе.
– Лучше завтра.
– Но я все дни тут… —Лискара расстроилась. – Выходит, сама тебя прогоняю. Все из-за этих бисерных тряпок и медяшек. Бегаю, улещиваю, умоляю, голос рву, а ради чего, чтоб вот так…
– Ну что ты, у нас еще уйма времени будет, до Эльсиды и дальше. Ты со мной потом пойдешь?
– Мне надо сразу к сестре…
– Да подождет она, никуда не денется. Ты красиво рисуешь.
– Спасибо, – упавшим голосом произнесла она. – Все так говорят. Прости… я несу что-то не то.
Мертвец стащил с нее платье, поцеловал. Она устало поднялась, пошла в ванную комнату, заплескала водой, умываясь.
– Надо в терму сходить, спину ломит от всей этой беготни. Ты пойдешь со мной? – ответом стало молчание. Мертвец не дождавшись ее слов, тихонько вышел из комнаты, спустился, постоял в просторном зале входа, уже не слыша и не видя, как тихонько, прислонившись к дверному косяку, плачет Лискара. Выбрался на полуночную улицу и, вспоминая путь до порта, зашагал вниз по склону холма. Шагал долго, пока не понял, что где-то свернул не на ту улочку, стал возвращаться. И буквально столкнулся с капитаном нефа.
Вид у того был неважный: мятая рубаха навыпуск, взъерошенные волосы, запах перегара, вившийся вокруг потрепанной фигуры. На вид капитану было едва за сорок, но сейчас он постарел на добрый десяток лет. Дневная жара давно спала, однако по посеревшему лицу стекали крупные капли пота, старший корабля слегка шатался, отталкиваясь от стен зданий, и продолжал движение – будто попал в бурю. Увидев выросшего внезапно наемника, хмыкнул.
– Вот так встреча, уважаемый. Только что тебя проклинал, – утерев лицо рукавом, продолжил: – Олек умер. Вот так-то. Жил себе, никого не трогал, а завтра сожгут на костре. Очистится ото всего. Я просил, чтоб прах развеяли над морем, может, так упокоится. – Он вздохнул, снова пошатнувшись.
– Прости, уважаемый, – едва разлепляя губы, произнес Мертвец, сам ошеломленный – и встречей, и известием, – видят боги, не хотел. Только чтоб от сестры отстал.
– Теперь уж отстал. – Капитан попытался пройти мимо, но споткнулся и был подхвачен Мертвецом. – Оставь, сам дойду. И шильдик у тебя такой, что никого в живых не оставляешь, голое поле вокруг; правильный, выходит, шильдик.
Наемник подхватил капитана и потащил его вниз по улице. Подняв голову, тот кашлянул.
– Не туда тащишь. Нам вправо идти надо. Я Фратер еще помню. Или ты и со мной разберешься?
– Прости, уважаемый, я не знаю дороги.
– Ни силы, ни дороги… ничего.
– Ты не видел, как он ее давил, жал, тискал, – не сдержался Мертвец. – Любой на моем месте врезал от силы. Я знаю свои силы, старался не причинить большого вреда, – и замолчал. Молчал и капитан, уже не пытаясь продолжить.
Наемник вдруг подумал, а ведь и впрямь силу он соизмерить не смог, когда напал на Олека. Даже не потому, что кровь в голову ударила. По возвращении из Рети его будто подменили. Капитан как в воду глядел, сил в нем прибавилось, если б прежде, да года полтора назад, он трижды подумал, прежде чем соваться в ту же узкую шахту к пиявкам в деревеньке под Утхой, то в тот раз даже не мечом рубил, но кузнечным молотом дробил их твердые панцири в труху. Клинок с трудом пробивал крепкую броню, наемник стал использовать, что попроще, не замечая поначалу, насколько сильны и безжалостны его удары. Не замечали и довольные заказчики, прежде отправлявшие батраков на верную гибель, теперь же могущие не раскошеливаться постоянно на очередные похороны.
Это, верно, после схватки с каменным змием; наемника послали украсть у самки яйцо, лучше не спрашивать, зачем, да он прибыл не слишком вовремя. Та как раз пришла проведать кладку. Змеиха жадно кусала его броню, слюна попала в раны прежде, чем он смог серьезно ранить чудовище, а затем и завладеть яйцом. В Рети сказывали, будто, выпитое с вином, оно делает человека сильнее, наделяет невиданным могуществом, дарит удачу, позволяет любить бессчетное число женщин и так далее и тому подобное. Но бредни бреднями, а возраставшие день ото дня силы начали пугать и самого Мертвеца. Тем паче, проявляя свой рост внезапно, толчками, порой в самое неподходящее время, когда он вроде бы попривык к новому себе, стал аккуратней и собранней. Наверное, его силу заметили и в Утхе, может, потому к нему обращалось столько людей. Может, заметила Лискара, ведь он вознес ее на второй этаж как пушинку.
Потом накатывала усталость, внезапная, бьющая в голову и валящая с ног, но ведь это потом…
– Не ищи постоялый двор, нам на судно, – пробормотал капитан. – Там я и отдохну. Да и тебе туда, ведь так?
Мертвец кивнул, но, видя, что его попутчик, плетью повисший на плече, смотрит в противоположную сторону, ответствовал. Капитан изрек несколько невнятных слов, закашлялся, кивнул на какую-то подворотню.
– Туда. Здесь срежем. Надо ж, кто меня обратно тащит – чьими стараниями я в городе оказался.
После подворотни запетляли улочки, затем тупик, пришлось выбираться. Но только дорогу назад преградили три тени с широкими ножами в руках. Не Урмунд, еще раз подумал наемник, бережно прислоняя капитана к стенке.
– Гони мошну, – коротко приказал ближайший. Мертвец сделал шаг вперед, но на плечо, заставив вздрогнуть и обернуться, легла рука. Капитан.
– Что, не насытился? Пусти. – и уже к нападавшим. – А ну пошли прочь, шелупонь. С вами говорит капитан. Кому сказано.
Странно, но слова подействовали: все трое, склонившись в полупоклоне, немедля растворились во дворах.
– С тобой одни неприятности. Еще троих захотел порешить.
– Я осторожно.
– Я слышал, как осторожно. С одного удара в гроб… Ладно, что встал, тащи меня дальше. И откуда ты такой, не верю, чтоб из Утхи родом.
– Из Урмунда.
– Тоже не верю. Люди здесь приличные, других уважают. Небось, из бывших матросов или из родни. Если и грабят, то только потому, что дальше край. Надо было хоть монету дать, эх, ушли уже. У нас так принято, наемник. Не хочу называть тебя иначе. Ха, – воскликнул он. – Наемник. Ну тогда ясно, чего зол на весь свет.
– Не поэтому, уважаемый. Я охочусь на чудовищ…
– Здесь чудовищ нет.
– Я видел, – и, переменяя тему: – Ты сам откуда?
Вместо ответа капитан рассмеялся. Хрипло, пронзительно, затем закашлялся. Будто услышал хорошую шутку.
– А шутка и есть, – отвечал он. – Я родился на судне китобоев. Ну как родился, они спасли меня, из моря вынули. Говорят, торговое судно крушение потерпело, я на нем, видно, вместе с семьей плыл. Посчастливилось уцепиться за доску да так и остаться на ней. Мне тогда года три-четыре было, ни родителей, ни земли, ни города или селения, вообще ничего до китобоя не помню. Тогда и родился. В море. – Он снова хохотнул. – Ну как тут капитаном не стать. Уже сказка. Хоть заместо легенды о великом Тионе. Вот как тому надо на свет явиться.
– Жена, дети есть?
– Да кому я нужен такой. Как и ты, впрочем. Хотя у тебя сестра в любовницах, не говори, видел. По этой особенности ты вполне урмундец. Ладно, пошли дальше. – И, закашлявшись, сам потянул в сторону причала, теперь уже ставшего видным меж расступающихся домов.
Добрались небыстро, когда поднимались по влажным от тумана сходням, Мертвец крикнул в темень: «Капитан на палубе!» – подбежавшие матросы немедля приняли потяжелевшее тело и занесли в каюту. Мертвец долго смотрел им вслед, потом присел на сходни. И долго смотрел на берег, будто зверь сквозь прутья решетки.
За последующие дни они встречались всего дважды, каждый раз по часу или два, не более. Лискара то спешила, то ждала – а потому он решил не трогать ее, лучше подождет, все равно мысли не о нем, а о товаре. Не сказать, чтоб женщина стала хорошей торговкой, но жилка в ней определенно имелась, недаром папка с набросками становилась все толще. И хотя Лискара отфыркивалась, всячески давая понять, что купля-продажа – это не ее, оторвать ее хотя бы в мыслях от торгашества оказалось занятием бесполезным. Он решил обождать, женщина посопротивлялась, но согласилась. Мертвец никак не мог определить, хочет Лискара видеть его постоянно или предпочитает отделить от работы толстыми стенами. Да и сам он все дни без нее подолгу спал, словно отдыхая в ее отсутствие. Гулял по городу, с интересом разглядывая первую столицу, бродил бульварами и площадями, шатался по закоулкам, а еще вдруг захотел выискать ту таверну, где капитан так здорово набрался в первый день. Сам не зная, почему. Отношения со старшим судна у него все равно не задались, следующий день, капитан не покидал каюты, всем командовал старпом, да и после возвращения капитан всегда старательно обходил наемника стороной, конечно, здороваясь, изредка перебрасываясь парой слов, но не более. Не хотел лишний раз вспоминать о встрече – и в этом его Мертвец легко мог понять.
Неф не стал задерживаться в городе дольше обещанного, путешественники закончили дела ко времени отбытия, многие вернулись куда раньше. Лискара тянула до последнего. Мертвец вновь отправился в «Кудлатого мишку», однако прошел недалеко. Едва свернув от порта, уже знакомой, многократно хоженой дорогой – мимо Моховой улицы и по ней наемник проходил не один раз в своих странствиях по городу – он услышал впереди странный грохот, вскрик и истошный вопль. Мысли пронеслись вереницей, грохот приближался, нарастал, силился, эхо загуляло меж каменных стен. Из-за поворота улочки вылетела двуколка, бешено несущаяся прямо на него, лошадь понесла, редкие прохожие старались вжаться в стены, забегали во дворы, он один стоял недвижно, будто желая попасть под копыта. Больше того, расставил руки, готовясь обнять взбешенную кобылу.
И когда до Мертвеца ей оставался один шаг, та вскинулась на дыбы и остановилась. Повозка едва не перевернулась от внезапной остановки, наемник, успокаивая лошадь, стянул рубашку и замотав ей морду, осторожно похлопывая по спине, пошел проверять седоков. Ямщика не увидел, видно, выпал на крутом повороте, а вот путница…
– Лискара? – ошеломленно произнес он, увидев единственную путешественницу.
– Ты с ума сошел, – тихо произнесла она, глядя на подошедшего остекленевшими от ужаса глазами. – Я думала, тебя раздавят, я кричала, я…
Он не слышал ее, не узнал. Как странно.
– Ненавижу лошадей, жутко боюсь, – Мертвец поднял пушинку ее тела, обхватил, вытащил из двуколки. – Она, верно, почувствовала мой страх. Вот и понесла.
– Странно, – Либурна очень любила их, особенно Маренгу ту, что похитили бежавшие подонки черной ночью в тисовой роще. – Я тоже лошадей люблю. Они добрые и светлые.
– Только поспешила к тебе, и вот пожалуйста. Как нарочно. Наверное, так и надо. За все надо платить. За тебя тоже.
– За проезд ты заплатила и, пожалуйста, не думай больше об этом. Где хозяин лошади? – Она неуютно вздрогнула, присела, ноги не держали. Он забрался на запятки, попытался поднять рундук, руки будто свело. Да сколько ж в нем весу, таланта два, не меньше. Будто золотые слитки на дне – что-то гулко ухнуло в его утробе, когда наемник взялся за тяжелые бронзовые ручки, выворотив и поставив сундук на камни мостовой.
Потихоньку стали собираться люди. Кто-то свистнул, подзывая мальчишку, велел бежать в соседнюю таверну.
– Оставь, я грузчиков позову, – наконец произнесла Лискара, все еще пытаясь отдышаться. – Тебе зачем эту тяжесть переть.
Оба враз замолчали, когда мимо них пронесли тело ямщика, голова залита кровью, и не понять, живой или уже нет. Наконец процессия скрылась за поворотом. Наемник снова обнял женщину, та вздрогнула от прикосновений.
– Здесь все твое? – она кивнула, не поднимая глаз. – Много ж ты выручила, рундук не поднять.
– Я не все продала. Не по нраву вдруг товар… Пожалуйста, уведи меня отсюда, мне не по себе. Сама виновата.
На борту она немного успокоилась, но все равно продолжала твердить о плате за чувства. О том, что ничего просто так не дается, а что бывает дадено, то оказывается сыром в мышеловке. Вот, даже сейчас – второй раз с ним в разные истории попадает. Мертвец пытался ее переубедить, но Лискара твердо стояла на своем – вся жизнь тому подтверждением, это сестра счастливица, на нее будто золотым дождем удача проливается, а я как родилась, так ровно сказили. Не знаю, может и так, ведь ну почему ж так получается каждый раз и каждый раз…
Вошли грузчики, одновременно ухнув, грохнули рундук на пол, Мертвец расплатился. Едва ушли, Лискара снова припала к своему единственному.
– Прости меня, всего стала бояться. Вот как тебя встретила, поняла, что не смогу, пропаду, а все равно… лучше с тобой пропасть, чем с сестрой одной жить. Совсем одной.
– Солнце, не хочу и я тебя терять, ну что ты в голову взяла. Да и потом, оставь сестру, ты как прикипела к ней.
– За столько времени конечно. Знаешь, я вправду будто приросла к Утхе. Самой странно, неприятно, уехать хочется, а куда? Может, ты меня увезешь. Сил нет, как хочется убраться куда подальше. Ведь ты же из Урмунда, как и мы, может, туда переедем? Лантийский полуостров большой, нам места хватит.
– Конечно. Или хочешь, останемся в Эльсиде. Я там не был ни разу…
– Там жарко. Я не люблю, когда все время печет. Да и потом, надо сестре вернуть остаток… – лицо омрачилось. – Все одно возвращаться.
– Ну ее к демону. Деньги передашь с капитаном. Не будем возвращаться. – Она посмотрела наемнику в глаза. Прочитав окончательную решимость довести сказанное до исполнения, даже вздрогнула.
– Нет, я… я так не могу.
– Уедем, будем жить где-нибудь у моря, у нас родится девочка.
– Не надо, пожалуйста. Пожалей меня, – Лискара неожиданно заплакала. Ткнулась в грудь наемнику, плечи несколько раз содрогнулись. Наконец затихла, успокоилась. – Я боюсь мечтать. Столько раз хотела, пыталась вырваться, обустроиться, и что – мука, всякий раз обжигалась, падала, ломалась. Я боюсь сломаться снова.
– Я тоже боюсь. И у меня потерь не меньше. Но я, – она подняла голову, ожидая слов наемника, внимая и боясь, – я не могу без тебя. И…
– Нет, не говори, – тут же произнесла Лискара, – сказанного достаточно.
Снова обняла, так же крепко и сильно, чего трудно ожидать от хрупкой женщины. Наемник молчал. Тем временем голос капитана приказал отдать швартовы, рубить носовые и кормовые, поднимать паруса. Ветер, крепчавший весь день, дул с северо-запада, как раз в спину собирающемуся покинуть гавань нефу. Крепкий прохладный борей, разогнавший влажную жару, пленившую город. Здесь лето уже вступило в свои права и только прибытие гостя с севера напомнило путешествующим и горожанам, что в тех местах, откуда прибыл неф, весна еще только пытается перебороть зиму. И пусть торжествует, но временами отступая и сдавая неделю-другую, чтоб набраться сил и вступить в права окончательно.
– Я скажу, – продолжил Мертвец, – что хочу быть с тобой, что хочу делить жизнь с тобой, сколько б там ее не намерили мне слепые сестры. Что хочу девочку от тебя, и…, – у самого перехватило горло, так давно ничего подобного не говорилось, жизнь прошла, смерть прошла. – Мы будем жить.
– Спасибо, – после недолгого молчания произнесла Лискара. – Ты сказал все и не произнес того, чего я опасалась.
– Любовь подождет, – ответил наемник, и оба странно улыбнулись. – у нас еще есть до нее время. А потом…
– Потом все равно не говори. Не хочу, всякий раз, когда я слышала эти слова, три слова, я… потом меня ломали об колено, как хворост. Я больше не буду так. Пусть слова останутся с нами, но не будут произнесенными. Ты согласен? – Наемник кивнул. – Может, тогда у нас все выйдет. Я очень хочу, чтоб вышло, я ведь тоже…
И замолчала на полуслове. Неф, величаво разворачиваясь, становился под ветер, давая парусам нести его в безбрежную гладь моря. К новым берегам.
Следующие дни ветер только усиливался, незаметно похолодало, вернее, жара, установившаяся безветрием во Фратере окончательно разрушилась прохладой северных далей. Море потемнело; предвещая непогоду, небо прочертили косые полосы перистых облачков, острыми коготками цеплявшиеся за голубую гладь. В народе они так и назывались «кошачьими лапками» и неизменно уверяли о скорых дождях и ветрах, грядущих в те края, куда коготки и направлены.
Неф мчался к последней своей остановке перед долгим плаваньем, последнему пристанищу на полуострове на всех парусах. Ветер в пути закрепчал основательно, поднял барашки на волнах, заставляя их биться в борта и корму судна. Все знаки предвещали неизбежность бури, вот только когда она нагрянет, оставалось пока загадкой. Единственно, в чем не сомневался капитан – неф успеет добраться до Фики раньше, нежели над их головами разразится настоящая гроза. Они уже шли с опережением в полусутки от намеченного времени, а сейчас судно, приблизившееся к скалистым берегам полуострова, так что их кромка стала видна вдали, разогналось до скорости почти немыслимой: не меньше пятнадцати миль в час. И это несмотря на скатанный парус. Так им сообщил капитан во время последнего обеда перед прибытием в Фику – как он исчислил скорость движения, по каким приметам или механизмам, для путешественников оставалось загадкой. Вроде матросы бросали за борт какие-то веревки, но, может, они совершали некий морской ритуал? Капитан предпочитал не отвечать на вопросы, сказал лишь, что в Фику они прибудут с первым дождем, на сутки раньше намеченного картой. И, с достоинством поклонившись, вышел из столовой, оставив путешественников задаваться множеством вопросов.
К вечеру небо потемнело, вдали за кормой виднелись уже приближавшиеся сполохи зарниц. Ветер, и так штормовой, усилился еще больше, но скатать хоть один парус капитан отказался, положившись на крепость древесины, на курс, при котором ветер дул сзади и чуть сбоку судну, выбранный им для наивысшей скорости нефа, стремящегося убежать от грозы, и, кажется, действительно делающего это. Под вечер зарницы позади стали затихать, не то гроза сменила курс, не то капитан не соврал, и неф действительно смог хитрым расположением парусов или неведомой магией обогнать ветер. К ночи все прямые паруса оказались сняты, и корабль, мягко поворачиваясь, входил в крохотную гавань Фики, могущую принять одновременно только три судна.
Здесь Лискару никто не ждал, да и никого из путешественников, для которых Эльсида являлась окончательной целью плавания. Все дела сделаны во Фратере, тут только разминали ноги – и грузчики, заносившие провиант или такелаж, и путешественники, решившие побродить, пока корабль их полнится провизией, по маленькому портовому поселку, ничем особым, кроме цен, не выделявшемуся среди себе подобных по берегам что Урмунда, что прочих стран. Лискара собираться никуда не стала, наемник думал немного побродить до утеса, на котором серел маяк и подле находилась статуя бога морей, и вернуться, но в одиночестве не решился.
За время короткого, всего в три дня, путешествия из Фратера в Фику оба перестали прятаться под масками. На выходе из гавани наемник попросил у капитана двухместную каюту «желательно, с видом на море», тот хмыкнул, махнув рукой, но согласился. Двенадцать человек сошли, их товары серьезно опустошили трюм, полегчавший неф устремился прочь, оставляя пенные буруны за собой. Среди ушедших были и несколько пар, место одной и заняли Мертвец с Лискарой. Шильдик оставили только за ней, к вящей радости капитана. Короткий промежуток времени между двумя остановками заполнился планами на будущее. Каждый заново открывал для себя такую возможность. Боясь, но и непременно чего-то ожидая от наступающего завтра.
Лискара никак не хотела оставаться где-то сразу, не вернувшись поначалу в Утху. Мертвец, уговаривавший ее, сдался, вдруг вспомнив о матери – заодно заедем, попросим благословения. Лискара смутилась.
– Наверное, следует. Я так мало и так редко у нее бывала даже раньше, сам посуди, когда сестра изгнала ее в деревню, заезжала всего три или четыре раза, по пальцам пересчитать. И вот уже три, нет, больше, три с половиной года не бываю. Все в разъездах.
– Будет повод нарушить традицию.
– Не знаю, что она скажет. Одна, в глуши, как она вообще, – лицо женщины покрылось красными пятнами. – Мне как-то не по себе. Слушай, – неожиданно переменяя разговор, продолжила она, – а как твои родители?
– Никого не осталось. Давно уже.
– Но братья-сестры ведь есть.
– Наверное, – он пожал плечами. – Столько лет ни разу…. Мы никогда не были близки. Я поздний ребенок, нужный родителям для скрепления брака, да, меня баловали, но… – он помолчал. – Думаю, между мной и сводными братьями всегда оставался холод. Даже в силу возраста. Ведь самому младшему стукнуло десять, когда я появился на свет. Это и сейчас большая разница в возрасте, верно, у них уже внуки. Я же… наше общение закончилось, когда я ушел в армию. Больше ни я о них, ни они обо мне.
– Жаль, – протянула Лискара. – Это плохо, без родных.
– Наверное. Но у меня есть Жнец душ, – он хмыкнул. – И теперь появилась ты. Так что отправимся искать твою маму, просить прощения и благословения. А отец? Он больше не возвращался? – вдруг спросил он.
– Нет. И не знаю, где он. Ушел и… и все. Дела свалились на сестру, она и за мной, и за матерью. Понимаешь, мама всегда была немного сама в себе, когда отец ушел, она осталась одна, ушла в себя. Верно, сейчас еще больше отгородилась от мира. А прежде считалась красавицей, отца вот приворожила; говорила, настойками и приворотами. Она волхвовать умела, меня учила этому, я не хотела, никогда не понимала, зачем это, но…
Мертвец чему-то улыбнулся в привычной манере.
– Так и не стала.
– Забросила давно. Как только сестра взяла меня в оборот, нет, еще раньше, когда… нет, когда у меня отняли детей, я пыталась мстить, придумывала заклинания, читала трепаные мамины книги, которые она не взяла с собой. Почти все мне оставила в надежде, что я все равно стану такой, как у нее не получилось. Говорила, что изначально ей было многое дадено, а вот все потратила впустую, – Лискара помолчала. – Не знаю, зачем с собой вожу все мамины амулеты, обереги, снадобья. Я ведь даже не верю в них. Мать учила, показывала. В Утхе ведь за такое порют, а то и сжечь могут, но она рассчитывала, раз я перееду в Урмунд, все получится. Я, дура, переехала, устроилась храмовницей, выгнали. Ничего не шло, как об стенку, – и совсем другим голосом. – А вот когда у меня детей забрали, мать так и не приехала. Столько писем написала, очень нужна, пожалуйста, помоги, хоть советом, хоть чем, ответь только. Сестра подхватилась и приехала, едва узнала. Я не хотела ее видеть, но…. Знаешь, она меня вытащила. И оттуда, когда стало ясно, что ничего мне не светит, и детей не отдадут, и…
– И мать поэтому выгнала.
– Нет, это позже, когда… а может, поэтому. Через год. Она так и не простила. Я простила, а она нет.
Мертвец помолчал.
– Значит, просить благословения не будем, – коротко подвел итог. Лискара поднялась с рундука и тут же опустилась. Вздохнула.
– Съездить узнать все равно надо. Не по-людски это, – наемник молчал. – Ну что ты, правду говорю. Нельзя. Столько времени….
Тишина охватила их. Темнота накрыла, унося в далекие странствия.
Неф до утра простоял на входе в гавань, пережидая разыгравшуюся непогоду. И не то чтобы гроза сильная выдалась, но только волны в бухте поднялись нешуточные, лодки, стоявшие у причала, те, что лодыри-туземцы не успели убрать на берег, расколотило о сваи напрочь, буруны только и плевались разбитыми досками, с презрением вынося их на песок, демонстрируя могущество моря перед жалкими потугами человека покорить стихию, а теперь тщащемуся вымолить у нее передышку. Поселян вовсе не виделось близ причала, от непогоды попрятались, как сурки в норы, недовольно заявил капитан, которому начавшийся шторм, казалось, вовсе не вредил, а качка вызывала лишь презрительную усмешку, наподобие той, что возникала на лице Мертвеца. Он бродил по палубе, гоняя матросов и изредка поглядывая то на восток, поджидая рассвета, то на север, откуда примчалась буря, выискивая прорехи в плотной пелене туч, затянувших небосклон. Но распогодилось только к утру, тогда измученные путешественники смогли спокойно лечь на рундуки и увидеть короткие сны перед швартовкой. Лискара тоже не могла уснуть, и если наемнику качка была нипочем, то для нее сущим мучением: как и многие, большую часть ночи она провела у стульчака. И только потом прилегла, когда корабль крепко пришвартовался к причалу, сбросив все четыре якоря. Она немного вздремнула, уже не слыша, как падают сходни и старпом зовет грузчиков, лениво подходящих к судну. Жители Фики вели себя так, словно прибывший неф их не касался вовсе, будто не желали они ни брать с него подати за постой, ни набивать нужными и ненужными товарами, по высокой цене, да низкого качества. Поселок никак не приходил в себя после налетевшего шквала, разве что легионеры при всем оружии, неведомо как очутившиеся в Фике, неторопливо бродили по улочкам порта. Шкипер спустился к одному из стражей, спрашивая, что произошло, тот отвечал кратко, но доходчиво, буквально одним словом. Пираты. Услышав его, капитан выругался и тоже спустился, к ним подошел и центурион, ведавший здесь порядком. Пятый легион, спросил капитан, тот кивнул, добавив: «Очищаем последки мятежа». А после стал расспрашивать про путешественников, груз, долго кивал, потом советовал обождать хотя бы пару дней, пока они не изловят напавшую днями ранее на поселок шайку. Большую часть они перебили, но остальные ушли, и всяко может быть, еще захотят вернуться к ремеслу, отмстить торговому судну, сорвать зло за поражение в Фике. Капитан покачал головой.
– Надо спешить. Да и разбойники вроде ушли, странно только, что поселяне по избам прячутся, – центурион хмыкнул.
– Далеко ли ушли? Да потом, это ж Фика. За монеты свои трясутся, будто не знаешь, сколько тут по сундукам попрятано.
– Говорят, немного, в поселение подъезды недешевы. Вот и цена удобства высока, – центурион помолчал, подозвал одного из воинов, шепнул ему что-то, тот кивнул в ответ и ушел в сторону поселения. Слова начальника разошлись по цепочке.
– Капитан, есть к тебе предложение. Я могу отправить с тобой и десяток ребят до Эльсиды, проводить. Мало что в пути, сам понимаешь, – центурион приблизился к капитану, на что последний росл и прям, но и то выглядел тщедушно в сравнении с мускулистым воякой лет тридцати пяти, а то и чуть более: зрелым мужчиной, знавшим что сказать и как сделать.
Все это время Мертвец стоял на палубе, приглядываясь к легионерам. Не выдержал, подошел. По-военному представился. Центурион, не ожидавший появления соратника, вздрогнул, глянув на Мертвеца с некоторым удивлением. Но по уставу ответствовал так же:
– Пятого легиона, второй когорты первый центурион принципа Лонгин. Приятно, что на корабле есть наш человек. Ты один или с друзьями?
– С друзьями… – наемник пристально глядел на пустую правую руку центуриона. – Позволь спросить, командир, ты здесь центурию оставил или манипулу привел? – Лонгин, сощурившись, оценивающе глядел в глаза наемнику. Наконец ответил:
– Разбойников давить много ни ума ни силы не надо, легионер. Но буду рад, если присоединишься.
Мертвец посмотрел на капитана, несколько недоуменно переводившего взгляд с одного на другого, он чувствовал напряжение, витавшее между собеседниками, но не осознавал причин его. Наемник шагнул чуть вперед, загораживая старшего судна. Наконец вместо ответа спросил:
– Где твой витий, командир? Отдал опциону? Или отобрал примипил? – Лицо Лонгина побагровело, он хватанулся за меч, остальные легионеры так же потянулись к оружию. Наемник оказался проворней, ударом ноги он отбросил от капитана Лонгина, тот тяжело грохнулся на доски, и рванул кораблеводителя за собой.
– Это разбойники, Фика захвачена, – рявкнул наемник. Капитан понял его с полуслова.
– Бросай сходни, руби якоря, отходим! Шкипер, передай в каютах, не выходить и не высовываться! – рявкнул он, едва не потеряв равновесие, столкнувшись с грузчиком. Последний кубарем полетел на причал. Кое-как поднялся, отбегая подальше.
Сходни с грохотом рухнули, матросы забегали, доставая самострелы, луки, мечи. Проворства в их действиях не виделось, наемник с досадой подумал, что могут противопоставить обычные матросы закаленным в боях легионерам. А ведь явно дезертиры. Пятый легион всегда считался ненадежным, вороватым, видимо, таким и остался, раз держат на самом юге, дают мелкие мятежи подавлять. Легионеры разболтались. А эти еще и…
– Лучники! – заорал Лонгин, оборачиваясь. И снова капитану: – Не дури, мореход, я всех твоих поснимаю, стоит хоть один парус натянуть. Бросай якоря сызнова.
Вдоль причала выстраивались арбалетчики, по одному через каждые три сажени. Всего набралось десяток. Неф отчаливал очень медленно, по капле отбирая пространство у моря, берег будто не хотел расставаться с ним раньше срока.
– Капитан, последний раз говорю.
– Парус на бушприте, быстро. Старпом, к румпелю, левый вперед, – тут только увидел рядом с собой наемника. – Во что ты еще нас втянул? Кто эти люди, разбойники?
– Дезертиры, – зло произнес Мертвец, дернув головой. – Судя по бляхам и девизу – действительно из пятого легиона. Капитан, нельзя им судно сдавать, они уйти хотят. Всех вырежут.
– Откуда ты… ах да, сам такой. Что ж делать, легионер?
Послышались характерные хлопки арбалетов. Матрос, пытавшийся осторожно затянуть свободно болтавшийся парус, оказался прошит тяжелыми болтами и рухнул в воду.
– Все, бросай якоря. Тебе не уплыть, – в голосе центуриона сквозила ледяная ярость.
– На палубе! Никому не подниматься! Так что, легионер, бросаем концы? – осипшим голосом прошипел капитан.
– Они не просят… – Мертвец дернул головой и охнул. – Скорей кличь лучника и мечника, только получше. У нас в трюме гости. – Капитан непонимающе смотрел на него, тот пояснил: – Грузчики, они сюда не просто товар заносили. Надо вычистить. Капитан, тяни время, я быстро.
Шкипер подбежал, вооруженный луком, вместе с ним подошли еще два матроса с кинжалами.
– За грузчиками в трюм. Где вход?
– Через корму, – непонимающе ответил шкипер, оглядываясь на берег. Теперь арбалеты целились ему в грудь. Мертвец рванул того вниз:
– Веди, только тихо. Грузчики с этой шайкой заодно. Брать живыми, все поняли?
– Исполнять, – зло буркнул капитан, перехватив взгляд шкипера. И стоявшим на берегу. – Мы бросаем якоря. Не стреляйте больше. И позвольте нам забрать матроса, он еще жив.
Старший корабля чуть приподнялся, показавшись из-за борта, поднял вверх руку, выпрямился в полный рост. Когда Мертвец сбегал в трюм, услышал команду: «Крепить новые якоря!»; попутно он успел заскочить в каюту, изрядно перепугав Лискару, вытащил пояс с ножами, перекинул через плечо, и велев женщине не высовываться в коридор ни под каким предлогом, скрылся.
Грузчик стоял у самого входа в трюм, опираясь на обнаженный меч. Шедший первым наемник срезал его ножом по шее, – тот только обернуться на сбегавших успел, – осторожно уложил на лестницу и заглянул внутрь. Разбойники бродили между тюков и сундуков, кто-то копался в вещах, выискивая ценности, кто-то вслушивался в приказания, неспешно отдаваемые капитаном нефа. Остальные сидели кружком, играя в кости. Мертвец потянул за собой шкипера, пригнувшись, они проскользнули внутрь, прячась за груды соболиных шкур. Услышав мерную команду «Поживее, ребятки», наемник вытолкнул шкипера, тут же натянувшего лук, и вышел вперед сам, негромко скомандовав: «Встать, живо! Оружие на пол!».
На него оглянулись непонимающе. Семь человек, плотного сложения, с короткими мечами, копьями, ножами. Один потянулся к мечу, другие взялись за ножи и кинжалы, улыбаясь.
– Поиграть решили? – спросил тот, что прежде шарил по сундукам. – Ну давайте.
Мертвец мгновенно бросил нож, вонзив тому в лоб, легионер рухнул навзничь без единого звука. В руке наемника тотчас блеснул еще один.
– На всех хватит и еще останется. Оружие на середину, – скомандовал он. – И без дураков, – собравшиеся помялись, но начали бросать. Не поворачивая голов, не глядя друг на друга, стыдясь проигрыша, – Теперь пояса. И тот нож, что я бросил. Ты, с кинжалом за пазухой, я и к тебе обращаюсь. Всё бросили, – дождавшись падения последнего лезвия, продолжил: – Лицом к стене, руки на переборку. Выше, выше руки. Ты, крайний слева, да ты. Три шага ко мне, не оборачиваясь. Быстро. Руки назад.
Вошедшие матросы быстро перетянули ему руки до локтей, перевязали и ноги, так что он едва мог сделать шаг. Вытолкали на лестницу, вернулись, захватив с собой товарищей. Связывание легионеров пошло куда быстрее. К тому времени как капитан отдал приказ сбросить первый якорь, все шестеро оказались на палубе. Мертвец поднял их.
– Командир, кажется, твои люди, – крикнул он Лонгину. – Давай меняться. Я тебе их и еще два трупа, а ты мне свободный выход из Фики.
– Хорошо, – немного погодя, произнес побагровевший центурион, медленно приходя в себя, – спускай.
– Нет, на выходе из гавани. Я сброшу, а ты ищи лодку подхватить.
– Ты хоть развяжешь их?
– Не будешь дурить, развяжу, – стало ясно, что у Лонгина не было ни манипулы, ни даже центурии. Либо бежать удалось не всем, либо напоролись на разъезд. Но десятка четыре головорезов имелось точно, примерно столько насчитал наемник, следя за перемещениями воинов по Фике. Плюс те, что охраняют заложников, значит, полсотни. Для захвата любого судна подойдет и еще останется. Жаль, предупредить никого поблизости они не смогут, остается только надеяться, что отряд из Фратера прибудет достаточно быстро. Если только Лонгин не спалит поселок в отместку. От этого ледяного верзилы ожидать стоило всего.
Центурион неохотно дал согласие, попросив только сопровождать неф в лодке, не приближаясь к кораблю ближе чем на двадцать саженей. Капитан срезал якорь, велел ставить паруса. Мертвец подошел к нему в самый разгар приготовлений к повороту.
– Как только выйдем из поля зрения легионеров, выпускай голубя. Пускай сюда придет когорта и очистит Фику.
– За дурака держишь. Давно уж решил, – наемник усмехнулся в ответ, капитан хлопнул его по плечу, поблагодарил. Мертвец покачал головой.
– Рано еще. Я не понял пока, что он замышляет. Кажется, все одно выпускать не хочет.
– А куда денется? Сам смотри, вон ял собирает, шестеро на весла, да еще четверо на банки сядут, ну еще шестерых из воды выловит. Справимся.
Наемник не дослушал, отправился к Лискаре. Та по-прежнему сидела на полу в ожидании выхода в открытое море – как и повелел Мертвец. Увидев его, вздрогнула, но не поднялась. Он присел рядом.
– Пока тихо, милая. Подожди, вот обменяем пленных…
– Ты с ума сошел… Кто там? Я слышала, пятый легион восстал, – наемник покачал головой.
– Не весь, только центурия бежала. Он и прежде не славился верностью долгу и вот – совсем посыпался. Воины взяли Фику и поджидали корабль, чтоб уплыть из Урмунда, как я понял. Мы оказались первыми.
– Это я…
– Лискара! – и уже тише: – Пожалуйста, не говори так. Они будто ко мне тянутся. Тоже ведь дезертиры, тоже напали, это мне приходится прежние деньки вспоминать. Хорошо на корабле только один убитый, до схватки дело не дошло. И не дойдет, – тут же уверенно произнес он. – Обменяем пленных и разойдемся.
– Они отомстят Фике. Сожгут.
– Может, и нет.
– Я почти уверена, что отомстят. Как помочь бы им.
– Кем помочь, милая? Нас, умеющих оружие держать, дай боги, десяток наберется, а их, матерых волков, по шестеро на каждого. Любому глотку перегрызут, за меч не взявшись, – он вздохнул. – Капитан пошлет голубя во Фратер, как только освободимся.
– Прошу, только не ходи один, – и тут же: – Прости, родной, сама не знаю, что плету. Не дай боги, с тобой что случится.
Он поцеловал Лискару, поднялся. Оглядел комнату, не опуская глаз. Видя перед собой совсем иное – развороченные палатки, тела убитых легионеров и рядом – Либурна с сыном, нянька. Глаза застлал кровавый туман. Резко повернувшись, едва нашел дверь и выскочил в коридор, жадно глотая воздух. Потряс головой.
Судно неспешно переваливаясь, словно гусак, с боку на бок, выплывало из порта. Фика осталась позади, меж ней и бортом нефа протянулась добрая миля воды. По которой неотступно следовал шестивесельный ялик. Сейчас они отойдут к скале, на которой расположен маяк и статуя бога морей, жаль, не смогли добраться до них с Лискарой, и все, путь свободен, рифы останутся позади, корабль выйдет в открытое море.
– Лодки справа по борту, – крикнул матрос с вороньего гнезда. Капитан чертыхнулся. В это мгновение в корму что-то ударило. Арбалетный болт с прицепленной к нему веревкой.
– Не успеваю за тобой, капитан. Пора пленных возвращать, – донеслось с яла. Злой лицом капитан обернулся к Мертвецу.
– Никогда прежде за все мои годы не выдавалось такого жуткого путешествия. Не одно, так другое. Двоих я уже потерял, вот теперь эти выродки новый штурм готовят. Будто к тебе тянутся, ты же у нас Мертвец и легионер в придачу. Что им тут надо?
– Уйти они хотят, я же говорил. Очень хотят, за ними уже власти охотятся.
– Как ты это вообще понял, наемник? Объясни, что ты спрашивал у центуриона, что он так завелся?
– Про витий, это виноградный жезл, символ власти. На нем выжигается имя владельца. Потерять его позор, передать тоже – даже опциону, своему заместителю, а если его забрал примипил, старший центурион, член совета командования, это означает только одно – уход из армии навсегда без возможности вернуться.
– Выходит, витий забрали?
– Не знаю. Но, может статься, жезл выбросили намеренно. Так бывает, когда легионеры бегут из центурии. Сотник, он не просто старший, он их воспитатель, учитель, он их всё. Так вот, центурион обязан вернуть в строй дезертиров. Для этого он сдает витий, что уже знак позора, ибо если не сможет выполнить задуманное, лишится и поста и заслуг – всего. А если примкнет, его четвертуют первым.
– Но что же этот Лонгин ходил без вития.
– Возможно, это не Лонгин, может, простой легионер, переодевшийся в форму убитого центуриона, может опцион, не могущий взять витий. А может, Лонгин делает вид, что пытается образумить своих головорезов. Ведь тогда ему придется с честью пасть на меч, как отправившемуся за своими солдатами, но не сумевшему выполнить задание.
– Невелика разница.
– Для военного огромна. А здесь, капитан, все военные, все не юнцы и знают о чести и долге очень многое. Это впитывается в кровь, становясь частью самости.
– Капитан, мне долго ждать. Мы отплыли порядочно, – донесся голос центуриона. Мореход повернулся к наемнику:
– Ну так что мне ему ответить? Бросать в воду и ждать атаки? – Мертвец хмыкнул.
– Можно и так. Подожди, я сейчас. А ты прикажи резать веревки и бросать пленных за борт. Пусть подбирают.
– Лодки рядом, – голос шкипера донесся до их ушей. – Выстраиваются в линию.
– Сколько их? – крикнул капитан.
– Четыре четырехвесельных.
Мертвец молча спустился с надстроек кормы, где располагались пленные, прошел в дальний конец коридора, поднял небольшой бочонок китового жира, коим освещался по ночам корабль. Вернулся, выбивая пробку и пропихивая внутрь промасленную ветошь. Посмотрел на ялик – легионеры уже повставали с банок, за их спинами что-то тлело. Он пригляделся – горение шло из металлической бутыли, куда поочередно воины всовывали стрелы, поджигая их. «Будут жечь паруса, если что», – мрачно буркнул наемник, объясняя не то себе, не то капитану, до которого еще не добрался. Впрочем, тот догадался обо всем сам.
Мертвец вынул кремень, ударил об кресало, поджигая тряпицу. Пнул под зад оставшихся в веревках двух легионеров, которые с криками полетели за борт. И рявкнул Лонгину:
– Лови и еще подарок! – бросив в лодку бочонок, оставлявший за собой длинную огненную черту. Центурион все понял тотчас, приготовился подхватить бочонок на лету, но качка от падения воинов в воду не дала ему и этой малой возможности уберечься. Дерево тотчас треснуло, жир полыхнул, пламя охватило ялик во мгновение ока. Все, кто находился в лодке, тотчас превратились в факелы. И с воем попадали за борт.
Ял принялся разламываться, распадаться. Китовый жир стремительно расходился по воде, пламя растекалось по всем направлениям, подбираясь и к нефу. Мертвец резким движением обрубил веревку. Легионеры, в полной выкладке, всплывали посреди огня и снова уходили под воду. Кажется, он видел среди них и Лонгина, его красный шлем с поперечным гребнем виделся еще в пламени какое-то время, затем исчез.
И странное ощущение охватило наемника. Мертвецу показалось, души заживо горящих легионеров стремятся не в царство мертвых, где их уже заждались, а к нему, двигаются в его направлении, обтекают его, шепчут что-то в уши, рассказывая, делясь собой…. Он вздрогнул всем телом, отшатнулся, несмотря на крики капитана, стремительно ушел с кормы, спустился вниз. Обнажил руку и сорвал браслет с предплечья, подарок Жнеца душ. Только после этого морок стал проходить и через некоторое время вовсе пропал.
Мертвец долго смотрел на подарок, мысли бродили темные, мутные, затем положил его в карман, покачал головой. Выбрался на палубу, оглядывая бухту – лодки спешно двигались обратно, к берегу, без всякого порядка, без команд, тихо; было слышно, как шлепают по воде весла.
Он вздохнул и, повернувшись, отправился к Лискаре.
Пришлось долго разубеждать, что это не ее вина: и нападения легионеров, и установившийся штиль, после крепкого западного ветра, три дня подхлестывавшего корабль, а затем будто затерявшегося в бескрайней дали. Как раз когда они договорились отправиться к капитану с просьбой обвенчать их.
События, прошедшие в Фике, к счастью, не оставили сильного рубца в ее сознании, Лискара быстро освобождалась от страхов. Просила больше не изображать из себя лихого рубаку, и она постарается не сбивать его на подобные геройства, ведь наверняка каким дурным словом подтолкнула на рубку с бежавшими легионерами. Она плохо помнила, что случилось в тот день, память старательно вытерла большую часть воспоминаний, в мыслях остался страх за любимого и боязнь его потерять, как теряла прежде, нет, куда больший страх – ведь теперешняя любовь Лискары казалась ей куда прочнее, крепче, надежней. Она не девочка, прекрасно понимает, что делает. И все равно поступает почти так, как прежде, разве что больше колеблясь, прежде чем упасть в омут. Пытаясь просчитать будущность, предугадать, предвидеть. Равно как и сам наемник, обнимая женщину, мыслями бывал далек от нее – либо в прошлом, либо в грядущем. Браслет, подаренный Жнецом душ, не давал покоя, а после Фики бесследно не могли пройти воспоминания о другой встрече с дезертирами, куда более страшной. Временами он вспоминал о ней вслух, и тогда Лискара прижималась к нему, он гладил медвяные волосы и, вдыхая аромат, забывался – где-то посредине между прошлым и будущем, в той неопределенности, которая даруется разве что сном или кратким, на миг, забытьем – подобным этому.
Несколько раз он, забывшись и не замечая этого, называл Лискару другим именем; та поначалу не возражала, но потом сказала вдруг, что так зовут ее сестру. Наемник вздрогнул, спохватившись, Лискара снова обнимала его, целуя в макушку, как это делала Либурна, готовая простить, он обнимал вослед, голова кружилась.
Наконец она решилась. И на венчание, и, что куда важнее, на невозвращение в Утху. Товары перешлет с капитаном, благо тот никогда не возражал против подобного. Бегство они объяснят письмом. А потом, когда подберут город обитания, – где-нибудь на западе Урмунда, недалеко от столицы, где Лискара всегда мечтала побывать, да до сих пор так и не сложилось, – тогда снова проведут обряд, на сей раз по всем правилам, у алтаря и со свидетелями среди новых знакомых. В Эльсиде оставаться она не хотела, а Мертвец не настаивал. Тем более, его дом, если ту пещерку можно называть домом, скорее, сокровищницей или оружейной, находился далеко на севере республики.
– И ты часто там бываешь? – спрашивала Лискара, заглядывая в глаза. Он качал головой.
– Редко. Только когда надо взять или принести какую-то редкость, вдруг понадобившуюся. Далеко добираться.
– А много там сокровищ?
– Среди оружия – немало, – улыбался он. Она улыбалась следом, начиная строить планы. Наемником видеть его не хотела, пусть лучше учительствует. Не в гладиаторской школе, конечно, пусть учит будущих воинов, так почетнее, хоть и меньше денег дают. Или юных сынков изящным выпадам в поединках на кинжалах или коротких мечах-гладисах – в среде богатых жителей республики такие забавы не редкость; все одно оружие тупое, хотя показать удаль молодцам хочется частенько. Особенно после нескольких стаканов неразбавленного вина.
– Ты ведь хороший учитель, – говорила она не раз, – сможешь передать все, чем владеешь. А убивать чудовищ пусть будут другие.
– Я еще могу их убивать, благо они не так страшны и опасны, как люди, – она качала головой.
– Я буду переживать. Мы будем, ведь ты хочешь девочку.
Впервые Лискара заговорила о ребенке. В этот день они и отправились к капитану, просить разрешения на венчание.
Тот слушал долго, неохотно кивая, потом попросил разрешения у женщины поговорить с ее любезным наедине. Отвел Мертвеца подальше от чужих глаз.
– Прости, не смогу. Мой грех, что отказываю, но душа не лежит. Да, суеверен, да, боязлив. Может, гнева богов боюсь, может, людей, команды своей. Она и так тебя недолюбливает, хоть им и кажется, что ты их жизни спас. Все одно – страшный ты человек.
– А тебе не кажется, что спас? – капитан мотнул головой упрямо.
– Нет. Все, что я знал о воинах пятого легиона, сказал мне ты. Центурион мог и потерять витий и взбеситься именно из-за этого. И да, пусть он беглый, но, прости, наемник, я ни разу не слышал, чтоб он угрожал вашим жизням.
– Убитый матрос не в счет?
– Он не повиновался приказу. Возможно, отчаяние, возможно, им действительно очень надо было уйти, а ты встал на дороге и меня подговорил участвовать. Еще и двоих пленных убил. Ты страшный, наемник. Говоришь, будто чудовищ убиваешь, а я вижу только след людских трупов.
– Ты не знаешь дезертиров. Они пять лет назад убили мою жену и сына. Им лошади понадобились, мы могли отдать, но ведь убили.
– С тех пор ты такой? Мстишь легиону? Этому или вообще? – Мертвец развернулся и пошел к любимой, на ходу качая головой. Лискара все поняла без слов, обняв, увлекла за собой. Капитан хотел еще сказать что-то, но при женщине не решился. Лискара жарко зашептала в ухо.
– Ну что же ты главного не сказал. Про лодки, про поджигаемые стрелы.
– Он все видел. Да и прав в основном, – Мертвец опустил взгляд. – Сам вижу, что превращаюсь из охотника за чудовищ в обычного убийцу. Как раньше.
– Но раньше ты воевал.
– Да. За честь и славу отечества. Замечательный девиз, подойдет любому государству, – он снова вздохнул. – Дураком был. – и тут же: – Милая, прости, я не стану учителем. Не хочу внушать малолеткам, что их славное будущее – стать трупами ради мечты очередного консула или диктатора. Да пусть всего Сената, какая разница. В здравом уме человек воевать не станет. В здравом уме он посылает на бой армию, а что она из таких же, как он, состоит, неважно. Он жаждет побед, добычи, славы, места в истории, приставки «божественный» перед именем. Он может послать на бой сына или дочь, как в старые времена. Или сразиться с ними, как сейчас. И лишь для того, чтоб легионы шли, пыля дорогой, покорять неподвластные земли, чтоб денег стало больше, чтоб переизбрали на новый год после новой победы…. Когда я убивал пленных, Лискара, я чувствовал лишь пустоту. Не злобу, не желание, меня охватил жуткий леденящий душу покой – и в нем я убивал и жег. Если я не остановлюсь сейчас, я перестану быть тем чудовищем, превращусь в человека.
– Милый, но ты воскрес не для того, чтоб убивать. Ты это сделал ради себя и меня, нас двоих. Троих, ведь у нас будет дочка, – Мертвец молча обнял женщину, уткнулся в шею. – Я только взяла с тебя маленький оброк. Желание быть вместе до конца.
– И умереть в один день.
– Лучше час, – улыбнулась Лискара. – Знаешь, мне кажется, так и будет. Я сон видела.
– Не раньше, чем через десять лет. Я видел нашу дочь, ей именно столько.
Оба замолчали, только легкое поскрипывание судна, вяло колышущегося на волнах, слышалось им. Долго стояли, обнявшись, Лискара гладила смоляные кудри Мертвеца, он же вдыхал запах ее тела. Они разом вздрогнули, услышав из вороньего гнезда крик о надвигавшихся облаках. Поднимался ветер.
Ночью он снова увидел свою девочку, умеющую высоко прыгать. Они сидели в телеге вдвоем, девчушка правила лошадью, пегим тяжеловозом с белесым хвостом, обещала довезти его до дома. Тут недалеко, сам увидишь. Наш с тобой дом, мы только с мамой его украсили, ты же знаешь маму, она хочет сделать приятную неожиданность к твоему возвращению. Он улыбался, все верно, без секретов она не может. И рывком проснулся.
Над ним склонилась встревоженная Лискара. Мертвец недоуменно смотрел на нее, потом произнес.
– Что с тобой?
– С тобой. Мне показалось, ты перестал дышать. Я проснулась, ты спал, а потом, когда снова легла, твое дыхание пресеклось. Мне показалось, сердце начало останавливаться.
Какое-то время Мертвец молчал, глядя будто сквозь склонившуюся над ним, потом произнес:
– Я видел сон о нашей дочери. Мы ехали домой. Ты готовила мне что-то неожиданное, какой-то подарок.
– Не люблю неожиданности, – покачала головой женщина. – Боюсь их. Хотя жду, но все равно боюсь. Может, ты излечишь от всех страхов, ты ведь ведун, хоть и скрываешь это.
– Какой я ведун, так, собираю камешки и корешки. Что-то готовлю. Иногда получается. Женщины ведуньи, это у них от природы. А я… знаешь, давай купим земли, поселимся в доме, вроде того, что я видел, будем хозяйствовать на земле, я попробую себя пахарем, косарем или на худой конец, кузнецом, коваль в деревеньке подле Утхи научил меня азам. Меня станут звать не Мертвецом, но Агриколой, – Лискара нахмурилась.
– Даже не думай. И в шутку не говори. Землю могут отобрать, она окажется неплодородна, больна, ее проклянут, ее истопчут копыта конницы, ее отберут по суду, ибо она приглянулась кому-то из знати. Я не хочу детям жизни на обочине. Наша дочь должна жить в городе, получить образование, завести свое дело, найти хорошего мужа, а ты предлагаешь ей коров доить. Чему она научится, какое знание обретет – только что отец ее бросил все ради прихоти уйти от жизни и насладиться землепашеством, в котором ничего не смыслит. Я видела таких во Фратере, да в любом крупном городе их без счета: брошенок, разведенок. Они остались одни, у них дети. Они берутся за любую работу. Скажи, как думаешь, какая работа в Урмунде наиболее женская? Скажи?
– Больше всего гадальщиц, ведуний, танцовщиц, актрис, есть ведь женские театры Нонга, для которых пишут известнейшие драматурги, есть гильдии ювелиров, белошвеек. Да что спрашивать, только спорт и кухня не приемлет женщин.
– А как тебе уборщицы, золотарки, укладчицы – труб, камней в мостовую, кирпичей в стены. Много ты видел трубочистов или столяров, кирпичников или гончаров? Нет, конечно, для богатых делают богатые же, но миски и плошки – это женская доля. Всех тех, кто приходит, от безденежья, от безысходности в большой город в поисках любой работы, кто готов пахать, как раб, за кусок хлеба для своего ребенка. Урмунд построен трудом и слезами женщин. Потому и назван мужским царством.
– Лискара, ну что ты. – Мертвец не ожидал от нее подобного. – Все, больше не будем об этом. Я найду себе другое занятие: вышибалой в дорогой бане, телохранителем важного сенатора, неважно. А ты будешь рисовать камеи, кулоны, диадемы и броши. Тебе ведь нравится это.
Лискара немного отошла. Прижалась к Мертвецу, обняла, ткнулась носом в грудь.
– Ты прав, мне нравится создавать. Последние работы придумывала сестра, ничего в этом не смыслит, но все равно настояла. Хозяйка же. Только две и продалось, остальное в Утху вернется, – она улыбнулась задорно. – И напишу ей приписку: «Извини, твое не пользуется спросом, попробуй сама продать». Вот тогда точно не будет считать меня бездельницей и приживалкой.
– Будет кусать локти, да поздно, – он улыбнулся. – Ну вот мы и поссорились, – женщина недоуменно подняла глаза.
– А разве это хорошо?
– Влюбленные всегда ссорятся, – меж ним и Либурной на первых порах дня не проходило, чтоб искра не проскакивала. Потом, почти тотчас же, замирение.
– Нет, я стараюсь не доводить до такого. Все можно решить миром.
– Так ведь все бывает, – оба улыбнулись. Лискара повернулась на бок, еще несколько мгновений разглядывала его, потом закрыла глаза, погрузившись в сон. Неф, покачиваясь на темных волнах, медленно нес их все дальне и дальше на юг, с каждым днем приближая место прибытия.
Но добираться до порта Сланы все равно пришлось долго, больше месяца корабль плыл, то подгоняемый зефиром, то останавливаемый нотом. Неф пытался лавировать, но когда южный ветер становился слишком сильным, сдавался, спуская паруса. Уподобиться легкому иолу, способному идти галсами даже при самом яростном встречном ветре, неповоротливому кораблю не удавалось. Нот приносил тяжкую жару, исходившую, верно, от самых берегов приближавшейся Эльсиды. Лискара рассказывала: в древней стране лишь самые берега и русла рек покрыты зеленью, а дальше на юг простирается сперва преддверие пустыни, степь, перемежаемая редкими деревами, и после десятка-другого миль жидкой растительности начинается бескрайняя пустыня. Как далеко уходит она на юг, неведомо, никто из путешественников не добрался до противоположного ее края, а те, что пытались оплыть материк, натыкались на буйные ветра и острые рифы. По слухам, в нескольких тысячах миль на юг пустыня сдавалась, открывая свободу могучим зарослям, тянущимся еще на тысячи миль дальше. Но это уже одна из легенд о великом Тионе, на своей стовесельной галере проплывшем по всем известным и неведомым морям и вернувшемся домой, чтобы отправиться в новое странствие. Его корабль оказался столь потрепан всеми ветрами, что нуждался в серьезной починке, и чем больше латали его дыры, тем больше находили новых. В конце концов верная галера сменила все доски, гвозди, переменилась вся, до последней веревки. Когда Тион взошел на корабль, он не узнал его. И, не узнав, умер, ибо часть души, вложенная в галеру, оказалась мертва, заменена полностью, по досточке, на новую, чуждую. Этого мореплаватель перенести не смог. Когда его снесли на сушу, он уже не дышал.
Все дни путешествия влюбленные проводили вместе, спускаясь только в столовую и вечером выходя на палубу пересчитывать звезды. Наемнику казалось: женщина приглядывает за ним, со страхом ожидая повторения случившегося. Но прошел день, другой, неделя, а замирания сердца не случалось, Лискара потихоньку отходила. До Сланов оставалось всего ничего, около сотни миль.
В предпоследний день пути они, против обыкновения, заглянули к соседям, долго беседовали, потягивая душистый чай из лепестков розы и заедая сушеными финиками, затем также вместе спустились в столовую, поужинали, вышли на палубу, рассуждая о делах наступающих: кому-то оставаться в Сланах, кому-то добираться до столицы. Пути расходились, прежде надлежало бы и наемнику попрощаться с той, которую он возлюбил за время странствия, но теперь все стало иначе. Они сговорились, закончив дела в Сланах, пуститься в Верей вместе, если в том возникнет необходимость, ведь Жнец душ дал понять, что Мертвеца будут поджидать едва ли не у самих сходен. Возможно, путешествия не будет. Лискаре от этой мысли стало легче, она оставила веер, которым обмахивалась во время ужина, – жара не спадала даже после захода солнца, душный нот только усиливался к вечеру – а затем ушла к себе, сказав, что будет ждать его с особым нетерпением.
Выждав для приличия четверть часа, истомив и себя и ее, Мертвец отправился к каюте. Во тьме коридоров наемник брел почти на ощупь, даже его кошачье зрение не спасало от встречи с нежданными углами. Неподалеку от их комнаты услышал чью-то возню, подумав на соседей, окликнул, но ответа не услышал; верно, обознался. Затем увидел широкую спину в полосатой рубахе с широкими белыми отворотами. Услышал голос, странно детский, оттого и знакомый.
– Олек? – кровь ударила в голову. Ничего не понимая, он бросился к тени, едва видимой в свете далекого кормового фонаря. Здоровяк начал оборачиваться, наемник уж занес кулак для удара в грудь, но с изумлением узрел, что у спины нет лица. Тень сделала пол-оборота, снова оказавшись спиной детины. Бормотание не прекратилось. Удар прошел сквозь воздух, наемник едва не кубарем проскочил следующую пару сажен и тут же оказался возле двери каюты. Спешно обернулся – никого, прошел обратно, снова пусто. Качая головой, открыл дверь, услышав шебуршание. Вбежал, ища кремень и свечу.
– Я тебя заждалась… – но, увидев наемника, Лискара тут же переменила голос: – Боги, что с тобой?
Чирк – и свеча зажжена. Лискара лежала на кровати полуобнаженной в тонкой газовой сорочке, ничуть не скрывавшей ее нежных прелестей. Затеплив свечу, она разглядывала вошедшего, желание уступало место тревоге.
– Что случилось? – Мертвец дернулся, точно от удара.
– Сам не пойму. Вдруг почудился Олек возле нашей каюты. Только спина, я окликнул, он повернулся, снова спина. Будто призрак бродит. Или…, – и вспомнил про подарок Жнеца. Может, это его силы заставляют мертвых оставаться подле живых, даже если те отчаянно противятся подобному? Но ведь он уже сколько не носит браслет. Или это все равно, и браслет, где бы ни находился на корабле, все одно действует по прежней памяти? Стоит выбросить?
Лискара всполошившись, бросилась, прильнула к наемнику.
– Это я, моя вина. Хотела сделать тебе приятное, неожиданное, я хотела… вот итог.
– Милая, – он присел подле. – Пожалуйста, выбрось из буйной своей головушки все это. Может, дело в моей памяти, она призраков призывает. – и, увидев лицо любимой, тотчас оборвал себя. – Все, напугали друг дружку.
Она кивнула. Хватка стала слабеть. Мертвец тихонько распустил волосы, целуя в лоб, подхватил ее, хрупкую, тонкую, прижался к нежно пахнущей ландышами груди, бережно расшнуровывая сорочку. Лискара часто задышала, откинулась, а затем, приблизившись, стала жадно целовать его шею и грудь. Куснула мочку уха.
– Только не останавливайся, – прошептали губы.
Через день корабль пришвартовался в Сланах. Город удивительно напоминал столицу республики, великодержавный Урмунд. Широкие улицы, мощеные плиткой, тисовые и буковые аллеи, фонтаны, памятники богам и героям. Дворцы, окруженные садами, общественные бани с бассейнами и водопадами, крытые рынки и амфитеатры. Порт одновременно был и стар и молод, построенный без малого шесть веков назад, он выглядел так, будто его создали совсем недавно, но древние здания, скрывающие под поблекшими полотнищами пешеходные дорожки, утверждали обратное. Странно, что первые поселения беглецов из Эльсиды, тот же Фратер, выглядели столь удручающе мрачно и неуютно в сравнении с покинутыми городами царства. Будто первые правители стремились как можно скорее избавиться от неприятных воспоминаний или попросту не задумывались о красоте. Ведь Фратер выстроили всего за три года, и только столетие спустя он обзавелся каменной стеной и кирпичными домами, благо глины для строительства окрест города хватило за глаза. Неудивительно, что через полтора века население города насчитывало почти полмиллиона человек, Фратер на долгие времена стал самым крупным поселением в изведанном мире, далеко превзойдя столицы окрестных царств. В те времена в Лантийском царстве кирпичник почитался почетнейшим работником, главы гильдий входили в Сенат, управляя как делами внутри, так и вовне страны, а секреты работы передаваясь по наследству, являлись едва ли не самой охраняемой тайной. Позднее к ним добавилась тайна бетона, ибо Фратер стал первым городом, где гильдия кирпичников возвела храм всех богов целиком из нового материала. Секрет возведения огромного купола в сорок сажен до сих пор является чудом строительной мысли.
Урмунд лишь поначалу старался отмежеваться от брошенного отечества, после века размолвки отношения между двумя государствами начали налаживаться. И прежде всего со стороны молодого царства – в старое потекли купцы, но куда больше – молодые люди, стремящиеся получить образование в старом университете города Верей, где находилась самая большая библиотека мира. Эльсида прежде предпринимала множество мер по блокаде Урмунда, ни одна из которых не оказалась удачной, – еще бы, разделявшую их тысячу миль никто не мог изменить. Теперь же пыталась предоставить учащимся все блага и условия для работы на своей земле. Прежняя ссора между двумя государствами переросла постепенно в состязание. Бетонный храм всех богов как раз и стал ответом на верейскую либерею. В ответ в Сланах возвели высочайший маяк, чей огонь виден за тридцать миль от берегов. В ответ во Фратере создали и спустили на воду первый неф с косыми парусами, на что Эльсида ответила созданием триремы с румпелем, на что…
Состязание продолжалось, пока Эльсида не проиграла войну союзу государств-соседей. Казна опустела, древняя страна пошла на поклон к консулам, с просьбой принять ее земли и подданных в состав республики. Чрезмерное унижение для некогда великого царства, но единственный способ сохранить страну. Теперь, доживая свой век как далекий придаток Урмунда, Эльсида пребывала в мечтах о прошлом – верно, поэтому все больше величественных зданий возводилось в ее городах, и так похожи они казались на построенные в период расцвета царства. И Сланы виделись и древним и новым городом именно по этой причине, ровно нынешние правители Эльсиды решили хоть так оградить свою страну от чрезмерного влияния Урмунда, закрыться в прошлом и стараться не думать о наступивших временах. Благо тысяча миль пути позволяла хоть отчасти поверить в возможность подобного.
Неф прибыл заполдень, Лискара немедля потянула Мертвеца к двуколке, не дожидаясь, когда ее сундуки покинут корабль. Капитан предупредил всех: на обратном пути, не заходя в Фику, они проследуют во Фратер и уже оттуда в Утху, отплытие через две недели. Лискара не слушала, полностью занятая мыслями о насущном.
Для начала, говорила она, им придется отдать сестре последний долг, продать заказанные драгоценности и, выручив сумму, отдать все капитану, и только потом, дня через четыре, отправиться в Верей. Мертвец не возражал, пребывая в уверенности: если не в порту, то где-то поблизости его непременно будут ждать. Именно поэтому он не решился выбросить подарок Жнеца душ, напротив, во время схода на берег надел браслет на плечо; в тот момент ему казалось: из набежавшей толпы его должны окрикнуть, отозвать для разговора. Но не случилось. Он растерянно шел за Лискарой, оглядываясь по сторонам, жар от раскаленных гранитных плит давил, выбеленное небо обжигало, казалось, сам браслет налился огнем и жжет неимоверно, надо бы сбросить, но рано, пока рано.
Никто не встретил, не подошел, не обратил внимания. Не считая извозчиков, торгашей, нищих, гадалок и проводников: эти как раз загораживали дорогу, стараясь перекричать друг друга – босые, почерневшие от зноя, они прыгали, цокали языками, трясли перед носом тряпками, веерами и картами. Порт поплыл в мареве, Мертвец тряхнул головой, отгоняя наваждение.
Удивительно, но Лискара с легкостью вырвалась из объятий толпы, будто слово знала; нет, в самом деле знала, прогнала всех одним гортанным звуком: от нее шарахнулись, точно от прокаженной, и мигом оставили в покое. А женщина продолжила путь мимо извозчиков, добралась до перекрестка. Здесь, на жарком солнце, не было ни души; наемник обернулся по сторонам, испытав чувство разочарования – он уже подготовился внутренне к встрече, буквально ощущал кожей.
Лискара подозвала возницу, сговорилась о цене.
– Едем, не стой на жаре, – произнесла она довольно, протягивая соломенную шляпу своему мужчине, когда успела купить, непонятно. Наемник молча нацепил, затягивая веревку. – Здесь недалеко. Давай, дорогой, вези на Лиственничную аллею.
Ямщик хлестнул вожжами пару лошадей, те, в похожих соломенных шляпах – из прорезей смешно торчали уши, – торопливо зацокали по булыжникам. Лискара хорошо знала город, видно, не раз и не два выбиралась в эту даль, историю Эльсиды рассказывала наемнику в последние дни пути. Вот и сейчас объяснила, что остановятся они в одном доме, а не госпиции, хозяин, сдающий комнаты внаем, ее хорошо знает, частый покупатель побрякушек для жены. Место красивое, напротив театр и арена для конных состязаний. И тут же:
– Зря ты пристал к капитану с кедром. Будто он много для тебя сделал, ты для него – да, а он что? Даже обряд не провел, – с той поры она не то чтобы злилась на старшего корабля, но обиду в душе затаила.
– Если бы не он, нас бы перерезали как свиней, – тут же ответил Мертвец.
– Если бы не ты. Он просто слушал приказы.
– На его месте я бы себя не послушал. Мало ли у кого что в голове. Да и ссориться с властями, как бы они ни обряжались, – Лискара хотела возразить, он перебил: – И потом, я все одно ему должен за Олека.
Она замолчала. Двуколка ловко свернула в довольно узкий по меркам города поворот, проскочила в арку и выбралась на широкую аллею. Редкие пролетки вяло перемещались под ветвями уходящих в небеса эвкалиптов, не дающих ни прохлады, ни тени. Зато чайные и кофейни давились народом – на крытых верандах и террасах стояли бесчисленные столики, все сплошь занятые отдыхающими работниками, именно простой люд составлял большинство посетителей. Для Мертвеца это выглядело по меньшей мере странно – какой отдых в середине дня.
– А что ты хочешь, жара, – ответила на безмолвный вопрос Лискара. И добавила тотчас: – Тот храм в десяти милях по пустыни на юг. В такую погоду только с утра или ночью ехать.
После сообщения в столовой о стоянке судна и его осмотре капитан, как бы вдогонку произнес: «И еще я хотел бы ввести в бушприт частицу священного кедра». Лискара объяснила наемнику, что эльсидский кедр еще тысячу лет назад являлся главным строительным материалом для любого судна, сходившего со стапелей царства. Но рощи рубили столь быстро, что последнее судно с кедровыми мачтами вышло в путь из Сланов больше четырех веков назад, еще до появления Урмунда. С той поры правители ревностно охраняют оставшиеся дерева, которых и ныне можно по пальцам пересчитать, все они объявлены священными, вырубка карается смертью через замуровывание, а когда все же рождается новое дерево, его совершеннолетие – двадцать пять лет, – отмечают как государственный праздник. К сожалению, ныне кедры почти не родятся, а старые, пережившие саму Эльсиду, гиганты, сохнут и умирают. Их останки торжественно сжигают на площади, частенько вместе с каким-то высокопоставленным преступником.
Но есть одно дерево, из коры которого изготавливают освященные пластины для корабелов. Оно находится у храма матери-покровительницы Эльсиды, богини мореходства, и охраняется особенно ревностно. Вырезать кору самостоятельно невозможно, стены, возведенные вокруг кедра, высоки, а охрана бдительна. Но испросить можно. И далеко не всякий капитан может получить заветный кусочек.
– Я попробую, – произнес Мертвец. Лискара фыркнула, но ничего не сказала, отговаривать стала потом, когда узнала, что капитан, молча кивнув, пожал благодарственно плечо наемника. Попыталась объяснить, что бесполезно чужеземцам лезть на посмешище, своим-то дают редко. И сговориться он не сумеет – ведь наемник, да и за кого хлопочет, за человека, который его в грош не ставит. Мертвец в ответ молчал.
Их двуколка добралась до небольшого двухэтажного дома за густыми зарослями инжира. Хозяин любезно встретил гостей, проводил в комнаты – всего их было три – показал наемнику, поговорил с Лискарой. Конечно, она привезла желаемое, оба спустились на первый этаж, долго обсуждали заказы, Мертвец не стал им мешать. Тем временем прибыл груз с нефа – единственный сундук. Второй, с большей частью нераспроданных товаров, Лискара даже не стала забирать с корабля. Записку сестре написала сразу и отдала капитану. Тот кивнул в ответ, убирая квадрат папируса в карман.
Хозяин расплатился с гостьей за драгоценные безделушки для жены и дочерей, получился весьма увесистый кошель серебра. Неудивительно, что Лискара, останавливаясь здесь, всегда была желанной гостьей. Вот и сегодня ее и спутника пригласили на ужин в харчевню напротив, отметить благополучное прибытие. А они с женой соберут знакомых.
– Завтра и послезавтра я побегаю по городу, – говорила Лискара, распаковывая сундук и доставая оттуда несколько сарафанов на выбор. Закрыла, принялась мерить за ширмой, откуда и продолжала говорить с Мертвецом. – Постараюсь все побыстрее уладить. А потом уже отправимся в Верей, можно нанять ямщика, можно воспользоваться радушием хозяина и взять коляску у него. Ты не против? – Мертвец пожал плечами.
– Отнюдь нет. Слушай, а здесь всегда так жарко?
– Лето только началось, самая жара впереди. Поэтому я и хочу побыстрее уехать в Урмунд. Через месяц тут станет вовсе нечем дышать, начнутся пыльные бури, на улицу не выйдешь. Раз я две недели просидела на постоялом дворе, хорошо во дворике фонтан работал, иначе вовсе зажариться можно. А потом ветер переменился, – она помолчала немного и продолжила: – Знаешь, я все думала, мы, может, здесь обручимся? В Верее есть один храм, очень красивый, где проводят церемонии обручения, туда со всей Эльсиды съезжаются. А как приедем в Урмунд – уже сыграем свадьбу. Мне же еще подготовиться надо. Не знаю даже, сестру позвать, может. А то вроде неудобно. А к маме мы тогда после приедем.
– Поразим старушку? – улыбнулся он. Лискара рассмеялась.
– Нет, она выглядит очень молодо, хотя уж почти шестьдесят. Прежде ее считали нашей третьей сестрой. Да она и похожа на Либурну, сестру то есть, – поспешно добавила она, – обе темноволосые, кареглазые, блеклые лицом, косу носили. Сестру это жутко бесило. Вот теперь и живет в деревушке на Ретской дороге под присмотром двух слуг.
– Мужчин? – неожиданно спросил наемник.
– Да, – Лискара удивилась. – Маме всегда нравилось мужское внимание, она столько раз рассказывала, как умела приворожить отца, да не только, прежде за ней ухажеров… что с тобой?
Мертвец, белый лицом, дернулся, будто душного воздуха, напитанного запахами эвкалипта, ему перестало хватать.
– Она на выселках живет, не в самой деревне, а за ней, в нескольких милях, так? – женщина кивнула: вроде так. – Небольшой домик с зеленой крышей в зарослях боярышника.
– Ты проезжал мимо? Да что с тобой?
В глазах пульсировала кровь. Потер лицо отяжелевшими руками, нет, бесполезно. Кошмар, поднявшись из ниоткуда, навалился всей силой и давил, давил.
– Я не могу лгать. Не прошу прощения. Лискара… я… понимаешь, я убил ее.
– Ты… что? Ты с ума сошел, у тебя удар солнечный? – улыбка стала жалкой, растерянной, женщина, не веря ушам, смотрела на него. Ширма, на которую она повесила сорочку, упала на пол, обнажив Лискару, надевшую блекло-желтый сарафан.
– Я… нет. Это год назад случилось…
– Мне сестра бы рассказала.
– Зимой. В госпицию приходил мужик, уговаривал, мол, живет ведьма возле Утхи, мужиков приваживает. Кто в глаза ей посмотрит, становится рабом. – Он говорил, не понимая слов, видя перед собой только того затюканного мужчину в заплатанном полукафтанье, просившего поскорее, а то голова города не чешется, да и не его это дело, а уж восемь человек ушло и не вернулось. Нормальные люди, семейные. Там бродят.
– Где бродят? – Он перестал замечать, что отвечает незримому мужику вслух.
– Возле ее дома. Я собрался и поехал провожать семью в Реть. Заодно решил завернуть разобраться, что с ведьмой. Я прежде убивал ведьм, я говорил тебе, но это обычные мошенницы, детоубийцы, отравительницы, я не думал, что столкнусь с настоящей.
– С моей матерью? Настоящей?
– Только и сумел убить, при помощи другой ведуньи, она сумела отвести чары. Иначе бы до сих пор там…
– Что ты несешь?! Какая она ведьма?
– Страшная ведьма. Сильная. Когда я убил, еле смог выбраться. Дом сам сгорел, видно, заклятый был, а после, в подвале…
Лискара окаменела. Жило только лицо, самые разные выражения переменялись на нем, ужас уходил, его место занимало отчаяние, злость, презрение, страх, и какая-то неизбывная, невыносимая тоска, через нее, будто через призму, отражались все прочие чувства женщины. Она сделала шаг вперед и остановилась. Подняла руки и тотчас опустила их.
– Что ты наделал, – буквально по слогам произнесла она. – Что же ты сотворил…. Я… я так боялась, что ты отнимешь у меня, я так хотела, чтоб ты дал мне, научил не бояться, чувствовать, жить, я столько лет была как кукла. Думала, ударить нельзя больше, не во что. Ты нашел. Будь ты проклят, Мертвец, ты правильное имя себе придумал, все, к чему прикасаешься, все в прах, в смерть, ты и есть смерть, проклинаю тебя. Тебя и себя заодно, что связалась, что решилась, что отдалась тебе всем.
– Лискара, я… я не прошу прощения
– Не смей! – она сжалась и тут же выпрямилась. – Проклинаю тебя, всех, всех разом проклинаю! – Последние слова вырвались жутким хрипом, женщина подняла вверх руки и тотчас опустила их, стряхнула – кисли сложились в кулаки, только указательный и средний пальцы оставались лишь чуть согнутыми.
И ей ответили. С грохотом распахнулся сундук, в котором Лискара хранила одежды, записи, рисунки и материнские заговоры. Нечто темное, переливающееся, перетекающее, вышло наружу, остановилось подле нее, окружило, обвило, поднимаясь по ногам, бедрам, груди, шее. Комната потемнела, будто сумерки пришли раньше срока. А тень уж охватила ее всю, почернела. Лискара охнула и медленно осела, пальцы по-прежнему скрюченно указывали на него. Мертвец бросился на тень, но будто в стену воткнулся. Отлетел к стене, тяжко оседая. Тень задрожала мелко – и метнулась ему в лицо. Некто всесильный приподнял его и сызнова ударил об стену. Комната исчезла. Пропало все.
Он пришел в себя. Странно, но боль не ощущалась, внутри только чувствовался какой-то ледяной ком. Та же комната, только совершенно пустая, ни мебели, ни ковров, ни самой Лискары. Из окна льется яркий свет, с трудом пробивавшийся внутрь, будто сгустившийся воздух поглощает его, не давая даже коснуться пола. Ровно такой же свет исходит от чуть приоткрытой двери.
Он поднялся, движение далось ему легко, словно ничего не случилось. Подошел к окну. Яркий свет должен был ослепить, но лишь затмевал все, находившееся за стеклом. Половицы едва слышно скрипнули, он обернулся – в двери стоял человек в сером монашеском балахоне. Мертвец пригляделся.
– Ремета? – изумленно произнес он, узнав отшельника. Тот улыбнулся, подходя.
– Можешь называть меня и так. Уже второй раз вытаскиваю, ты действительно ровно дитя малое.
– Где Лискара? – спросил наемник, пытаясь тревожиться. Не удалось, чувства как ножом отрезало. Осталось странное благорастворение от присутствия схимника и непреходящее желание слушать его. Ремета покачал головой.
– Увы нам, погибла. Сама беду накликала – и на себя, и на тебя.
– Я не вижу ее.
– Что же удивляться, ты тоже умер. Только дальше порога я тебя не пустил. А она ушла в долину вечности.
Мертвец молчал, разглядывая отшельника. Ремета за полтора года их разлуки ничуть не переменился, впрочем, сколько он помнил, схимник всегда был таким – сухой, острый, с колючим взглядом, но светлым лицом. Говорил гадости, но от них удивительным образом теплело на душе. Прошлый раз наемник так долго искал его, а теперь Ремета пришел сам.
– Что случилось? – спросил Мертвец. – Я видел странную тень, вырвавшуюся, ровно демон, из сундука. Она обволокла сперва возлюбленную мою, потом набросилась…
– Возлюбленную, – скрипуче рассмеялся отшельник. – Какая чудная игра меж вами случилось, каждый хотел стать прежним, вернуться туда, где лишь головешки. Сами себе яму вырыли, наигрались в любовь. Ожили, чтоб уйти окончательно. Мертвец, почему ты себе такое имя придумал, помнишь? И что значит твое имя, тоже помнишь? Тогда зачем мне сейчас говоришь про любовь? Страница вырвана и сожжена. Память осталась, но она память, воскресить ее даже я не смогу.
– А ее? – Ремета покачал головой.
– Ни к чему. Так ей лучше.
– Она могла бы начать заново.
– Не могла. Пыталась с тобой, и что – обоих прокляла, вызвала свою силу, да еще и материнскую в придачу. Ты убил ее мать, какая насмешка, тебе и досталось втрое. Еле удержал.
Мертвец долго разглядывал собеседника. Ремета молчал, сощурившись, разглядывая собеседника.
– Значит, она ведьма? Но как? Ведь ни разу…
– Лискара и сама того не знала. Ведьмой становятся порой из противоречия себе. Дочь ведьмы должна опасаться своих желаний, ведь мать питает ее и своей, и чужой силой еще в утробе. А Лискара считала себя свободной от ведовства, думала, все несчастья мира на нее обрушиваются потому, что ей просто не везет в жизни. А на деле стала колдуньей, все беды притягивала. Так себя боялась, что…. Вот видишь, Мертвец, почему ей легче сейчас, – он кивнул. И спросил тотчас:
– Значит, у нее имелся свой источник.
– Источник один, раз уж тебе интересно. Богиня земли, изгнанная за пределы нашего мира своими детьми, создала его, теперь им управляет ее дочь, богиня плодородия. Мужчинам она не доверяет и не дает пути к источнику, ведь сколько у нее их было, богов, людей, чудовищ, полукровок – а толку? Ни один не ужился. Зато детей много. Тоже ровно проклятье, и тоже свое, – наемник неприятно поежился. – Вот-вот, похожий случай. А потому богиня дает силу только женщинам, такую, что ни один смертный с ней не совладает. Будто не понимает, нет, понимает, но все равно дает, думая… или не думая. Поди пойми женщин, сколько прожил, скольких повидал, а все они будто не от мира сего. Может, вправду говорят, что женщины созданы на стыке миров?
– Ты разошелся сегодня, – усмехнулся Мертвец.
– Здесь нет «сегодня», – хмыкнул Ремета. – Но ты прав. Источник дает ведьме исполнение ее желаний, как осознаваемых, так и подспудных. И тем порабощает ее. Нет в смертном силы, чтоб противиться ни ему, ни исполнению своих желаний. Ладно, – спохватился схимник, – я все говорю, а ведь не за этим остановил тебя на пороге. Скажи, Мертвец, какое твое заветное желание?
– Прожить жизнь с Лискарой. – Ремета покачал головой.
– Как ты понимаешь, это невозможно. Твоя жизнь кончилась, вернемся к прежней.
Мертвец долго молчал. Потом произнес неохотно, выжимая из себя слова, будто по великой необходимости.
– Ты настойчив, Ремета. У меня было желание, которое, не знаю, стоит ли осуществлять. Но в нем я урмундец. Я всегда хотел уйти достойно.
– И как именно?
– В бою, но в этом мне пока не везет.
– А еще? – настаивал он, вцепившись взглядом в наемника. Мертвец молчал. – Ну же, я жду.
Тишина окутала их, наемнику показалось, даже свет, должный ослеплять, как-то незаметно поблек. Ремета смотрел на него, стоя рядом, руки заложил за спину. И в то же время от схимника исходила некая мощь, что-то необычайно величественное, чему, казалось, невозможно противиться, да и незачем. Лишь поклоняться, благодаря за спасение.
Мертвец молчал очень долго. Наконец произнес, давясь словами:
– Чувствую, хочешь выдавить признание, только зачем оно тебе, непонятно. Некогда я узнал о великом мече, неподвластному смертному. Мне рассказал о нем мой друг, который… – схимник продолжал буравить наемника взором. Тот кивнул: – Мне кажется красивым, хоть и глупым, коснуться меча по имени Богоубийца.
– Вот оно, это слово, – улыбнулся Ремета. – Теперь, когда ты умер еще раз, в тебе появилась возможность коснуться этого меча и остаться целым и невредимым. – Он посерьезнел. – Ты нужен мне, наемник.
– Ты смеешься? Сын божий просит меня об одолжении.
– Если б смеялся, пошел бы к скоморохам. Да, прошу. Потому и задержал. Но ты можешь уйти вслед за Лискарой и с ней вечно скитаться по долине вечности. Не знаю, найдешь ли ты там свою семью, долина огромна, а ты будешь бродить за убившей тебя в наказание за ее грех. И за глупость тоже. Вечно проклиная друг друга, уж об этом я позабочусь. А можешь послужить мне, отправившись за Богоубийцей. Он находится в подземельях крепости Метох, в столице Рети.
– А ведь я там был. Жаль, не знал этого прежде. Ты, верно, хочешь, чтоб я уничтожил твоего отца-громовержца? Чем он тебя мучает сейчас? Просто своим присутствием?
– Прекрати, Мертвец. Ты сразишь другого бога.
– Ради кого? Ты стал так почтителен к своему отцу?
– Я сказал, прекрати.
– Тогда ответь: зачем ты убил второго Жнеца душ?
– Земным владыкам тоже надо посылать понятные знаки. Думаю, Жнец осознал, почему появился неспособный ученик и почему исчез. Простое напоминание, чтобы был внимательней и осторожней. А еще покорствовал. Он прекрасно знает, в чем уязвим.
– Решил и его приплести. Зачем?
– Время ответит на все вопросы.
– Кроме одного. Почему Лискара? Чем она провинилась?
– Ничем. Я не предполагал вовсе, что у тебя появится женщина. В Верее тебя ждало испытание.
– Которое я провалю. Хотел бы я знать, что Жнец делает сейчас.
– Он знает о твоей смерти, не зря же дал этот браслет. Узнает и о воскрешении. Я не хочу сталкиваться с тем, кто может убить меня, даже не появившись в поле моего зрения.
– А ты слаб, отшельник. – Мертвец усмехнулся недобро. – Мне теперь понятен твой приход. И нынешний и первый. Ты давно наметил меня своим исполнителем и, как и тебя в свое время твой отец, так же готовишь к неизбежному, даже Жнеца сумел приплести… – Ремета не сдержался, хлестнул наемника по лицу. – Значит, прав. Последний вопрос. Ты сам можешь взять в руку Богоубийцу?
Ремета долго молчал. Наконец произнес негромко:
– Да. У тебя есть два выхода, какой выберешь? Я не буду просить дважды.
Наемник некоторое время оглядывал прямую, как жердь фигуру отшельника. Потом произнес:
– Ты знаешь ответ.
– Тогда решено. Когда ты понадобишься мне, я позову.
Комнату снова окутал мрак, наемник плыл в нем, пытаясь остановиться, хотя бы ощутить свое место, все без толку. Затем резко, будто от толчка, очнулся.
Снова в той же комнате, рядом с убитой Лискарой. Какое-то время просто смотрел, потом склонился над женщиной, поцеловал в холодный лоб и поднялся. Вышел, ища хозяина: дом оказался пуст, ровно все жители его спешно покинули здание, опасаясь пришедшей не за ними беды. А может, ушли собирать гостей на пир. Ведь сегодня должен состояться праздник. Он вздохнул, медленно побрел вдоль улицы, выискивая по дороге харчевню, где должен был состояться пир, а теперь можно наскоро забыться крепкой медовухой.
