3
Пан Вацлав, между тем, что-то говорил. Она, озабоченная Варенькиной новостью, совсем его не понимала, тем более, что он сильнее обычного коверкал русские слова. Вот он что-то спросил и ждал ответа.
– Да-да, хорошо, – ответила она и увидела его покрасневшее от досады лицо.
– Панна Мария меня не слушает.
Она принялась уверять, что слушает внимательно, но здесь такой шум…
– Что ж, если тут нельзя говорить, пойдёмте.
Он почти потащил её из залы с решительным видом. Усадил на тот же диванчик в нише, где только что сидели они с Варенькой, сам встал напротив.
– Панна Мария, – начал он торжественно. – Мои чувства к вам… Моё уважение к вам… Моё уважение к вам и вашему роду… Я не какой-нибудь, чтобы лишь поволочиться… Намерения у меня самые честные…
У него было вдохновенное лицо, и бессвязность речи ещё усиливала впечатление этой вдохновенности. Мария вздохнула: Господи, как трудно быть комильфотной дамой. Она решительно не знала, что делать в таких случаях.
Выручил пан Тыклинский. Он неожиданно возник сзади пана Шидловского и спросил через его плечо:
– Панна Мария не хочет больше танцевать?
Ответил за Марию пан Вацлав, ответил по-польски и, судя по тону, весьма невежливо. Пан Тадеуш нисколько не рассердился, а протянул со всегдашней своей улыбочкой руку вставшей Марии. Тут пан Вацлав совсем осерчал и кричать начал, так что пану Тадеушу пришлось ему что-то резкое по-польски ответить, в чём он тотчас же перед Марией извинился.
Оставшийся вечер, вернее ночь, княжна танцевала спокойно, без происшествий, и больше других с паном Тадеушем. Он очень любезен был и почти не отходил от неё.
Княгиня тоже весь вечер танцевала без передышки, и так ловко это у неё выходило, что все только на неё и глядели.
– Ах, как танцует Марья Васильевна, и даже ваш польский, – вырвалось раз у неё в паре с Тыклинским.
Тот принялся было уверять, что и она не хуже, а даже лучше… Но наткнувшись на насмешливый взгляд, умненько переменил тему.
– Пан Долгорукий сейчас посланник при дворе короля Августа, так что пани княгиня имела много практики в танцах. Двор польского короля в пышности и количестве празднеств соперничает с французским.
– А в нечистоте – соперничает? – подумала, но не сказала Мария.
Сказала же вслух:
– Наш царь намеревается встретиться с вашим королём, так, наверное, я смогу увидеть его.
– О, панна Мария не разочаруется. Король Август необыкновенный человек! Он необычайно силён, он легко ломает руками серебряную тарелку.
– Как, прямо ломает?!
– Сгибает, во всяком случае, пополам складывает. Или вот такой канделябр, – указал он на массивный подсвечник, мимо которого шла вереница танцующих, – король может скрутить его жгутом, а жгут завязать в узел.
– Нешто ему утвари не жалко? – засмеялась Мария.
Пан многозначительно посмотрел ей в глаза.
– У короля есть ещё одна особенность. Ни одна женщина не в силах не ответить взаимностью на его благосклонность.
– Ага, бабник, значит, вроде нашего Петруши, – это она, конечно, про себя сказала, а вслух:
– Может, их принуждают к этой взаимности? Королю это просто.
– О нет. Некоторые дамы сами преследуют его величество, не в силах скрыть свои чувства к королю. Несколько раз ему приходилось бежать от слишком яростных поклонниц.
– Представляю, – смеялась Мария, – король Август бегает по дворцу, а за ним – охота из влюблённых дам. А засаду эти дамы ставят? Вы же мне объясняли, что крупного зверя из засады лучше брать.
Она смеялась так, что не могла остановиться. Пан с каким-то жадным выражением смотрел на её смеющийся рот. Потом медленно сказал:
– Я думаю, для вас знакомство с королём Августом будет особенно опасно.
Мария залилась ещё пуще:
– Вы полагаете, я тоже в охоту включусь? – еле выговорила она. – Так ведь я не умею, охотница из меня никудышная.
Всё это Мария в подробностях Вареньке пересказала, когда наверх к себе поднимались, чем немало подругу заняла.
А в покоях ждал их сюрприз – комнаты распахнуты, и вещей их следа нету. Однако, не успели они удивиться как следует, прибежала прислуга, повела с извинениями за собой. Опять на второй этаж спустились и вошли в уютную гостиную с камином и ковром на полу. Из гостиной двери в две спальни, одна побольше с двумя кроватями, другая маленькая – с одной. Все их наряды были в порядке развешаны в маленькой гардеробной, а в туалетной рядом чуть дымилась жаровня под большим баком с горячей водой.
– Ух ты! – только и успели сказать девы, как вошла сама хозяйка.
Она уже сняла бальную робу и свободно распустила волосы.
– Я только узнала, – сказала она, мило улыбаясь, об ошибке моего дворецкого. Почему же демуазель не сказали мне сразу, что их поместили на третий этаж? Мне сообщила княгиня, и я сразу распорядилась всё исправить. Барышни не будут на меня сердиться?
Она поцеловала одну и другую.
– Передайте мои извинения вашей подруге.
Графиня упорхнула.
Девы переглянулись.
– Спасибо Марье Васильне, – хмыкнула Варенька. – Ты думаешь, она, правда, не знала?
– Бог с ней. Давай спать. Мы с тобой вместе ляжем, а Нина пусть в другой.
Они уже спали, когда пришла Нина, что-то говорила, не дождалась ответа и ушла.
– А твой брат, от коего письмо из Венеции, он какой? – спросила Мария утром, глядя на потягивающуюся под периной Вареньку.
– Гаврюшка-то? Ничего парень. Ладный да крепкий, на кулачках здоров биться и поесть не дурак. Как в Италию-то попал, первым делом в письмах жалиться начал, что голодно там жить. Едят, дескать, одни макароны, а они длинные да скользкие, как глисты, а он, вишь, к щам привычен да к пирогам хорошим.
– А учиться нравится ему?
– Куда там! – махнула рукой Варенька. – Он и дома-то о грамоте не радел, а уж в чужедальнюю сторонку ни за что б своей волей не поехал! Уезжал, так даже ревел. Опять же, жениться ему не дали с ученьем этим.
Мария скинула верхнюю перинку, вскочила.
– А я бы… Чтоб я не отдала, чтоб учиться поехать, страны разные повидать!
Варенька вздрогнула от её крика, подняла удивлённое лицо.
– Маша, да что ты? Чему тебе ещё учиться? Всё, что надо, уж знаешь. Послушай лучше…
Мария выдохнула, села во вздувшуюся вокруг неё перину и покорно стала слушать быстрый говорок подруги.
– Я вчера не успела сказать тебе. Нина вчера с твоим Вацлавом…
– Нашла моего!
– Ну ладно, не твоим, слушай. Вот после того, как ты с ним выходила, а после с паном Тадеушем вернулась…
Ну и Варенька, всё видит, подумала Мария.
– … так вот, Нина с ним после этого долго говорила, и оба они на тебя то и дело поглядывали. А ты не замечала ничего. Я-то сперва, как они рядом держаться начали, думала, Нина его в полон свой взять решила. А потом вижу – нет, не такие у них лица были, не ухажёрские. Да и на тебя всё смотрели. Зачем? Думаю, не придумали бы подвоха какого-нибудь? Ну, что ты молчишь, Маша?!
– Пойдем, её подушками побьём!
– Кого?
– Да Нину же. Пусть знает, как козни строить!
И подхватив свою и Варенькину подушки за пухлые углы, княжна Голицына в весьма легкомысленном туалете ринулась в бой. Нина ещё спала, но быстро проснулась, и баталия вышла изрядная, после которой, заключив мирный договор, враждующие стороны уселись в уютной гостиной к поданному кофию.
– А знаете, мне вчера один пан о короле Августе рассказывал, сколь он великолепен и неотразим, – сказала Нина, подбирая последние изюминки.
– И мне, – больше изобразила, чем сказала, Мария, поскольку рот её был основательно набит творогом с вареньем.
– И мне тоже, – хихикнула Варенька. – Похоже, все поляки от своего короля без ума.
– Мне так хочется скорей его увидеть, – Нина облизала сладкие губы.
– А мне и нашего царя вполне хватает, – Варенька постно опустила ресницы.
Нина вспыхнула, смутилась, потом с вызовом уставилась на неё. Но Варенька с простодушным видом чистила грушу, и ссоры не вышло.
Этот и следующий дни пролетели превесело. Были ещё два концерта музыкальных и ещё охота, да и кроме охоты каждый день верхом ездили и каждый вечер танцевали. Девы ног под собой не чуяли к вечеру, засыпали, едва успев раздеться.
Фельдмаршал Шереметев при нескольких встречах за обедом окидывал Марию цепким взглядом, и Варенька, если оказывалась рядом, многозначительно пихала её локтем. Но в увеселениях он участия не принимал, совещался с царём и министрами, да занимался бумагами в своих покоях, а вскорости и совсем исчез – отправился обратно к армии. Мария по поводу этого грозящего ей сватовства не переживала – утрясётся как-нибудь.
Ей очень нравилась такая кипучая жизнь, и она не пропускала ни одного увеселения, даже концерты высиживала, хотя, признаться, слушать музыку ей казалось скучноватым, больше увлекало публику наблюдать. Варенька же, напротив, от музыки приходила в восторженное оцепенение, а вот прогулками, особенно конными, частенько манкировала.
Вот и сейчас уселась у окна с вышиванием, в то время как Мария упаковывалась в амазонку, чтобы ехать верхом с четой Долгоруких и паном Тадеушем.
– Ой, Маша, гляди, двое конных, похоже, издалека скачут, в пыли все, и торопятся, – Варенька аж влипла лицом в стекло. – Уже подъехали. Я сбегаю, узнаю, кто.
И она мгновенно исчезла.
Прибежала быстро и, задыхаясь, проговорила:
– Из армии. Офицер с денщиком. Кто такой, не знаю, сразу к царю прошёл.
Она поглядела на заторопившуюся заканчивать туалет Марию.
– Не спеши так, может, ещё не он.
Мария кивнула молча – у неё перехватило горло – и пошла к двери.
– Да постой же, Маша, куда ты бежишь.
– У кабинета подожду, пока выйдет, – прошептала Мария, говорить ей было трудно.
– Нет, постой, – Варенька решительно схватила её за руку, – так нельзя. На тебе лица нет. Успокойся сначала. Ведь это кто угодно может быть. Да если и он – что ж ты караулить его будешь? Только смешной себя выкажешь. Пойдём лучше вот на галерею поднимемся и как услышим, что кто-то выходит, начнём спускаться, и увидим – кто.
Пока на галерее ждали, Мария успокоилась, даже посмеялась над собой. Что в самом деле случилось? Если это Саша – хорошо, если нет – ничего страшного. Умница Варенька!
– Дверь открыли, царёв голос слышно, пойдём. Да не смотри туда прямо, отвернись чуток.
Отвернуться Мария, конечно, была не в силах, но лицо сделала равнодушное, голову набок повернула и кнутиком верховым по перилам постукивать стала. А офицер сам к ней почти бегом:
– Мария Борисовна!..
– Здравствуйте, Михаил Борисович, вы здесь? – ответила княжна с приличной улыбкой.
Она была в полном обладании собой и не пропустила наружу ни тени разочарования, которым была переполнена.
Михайла Шереметев стоял перед нею на две ступеньки ниже, так же, как в последнюю их встречу в Москве. Только вид у него был сейчас пыльный и небритый. Хотя выражение лица было такое же, если не более восхищённое.
Через плечо Шереметева виднелась улыбающаяся физиономия царя, стоящего в дверях кабинета.
– Ты куда, Маша, кататься? Вот и Михайлу с собой возьми.
Шереметев вышел из оцепенения.
– Если княжна немного подождёт, пока я приведу себя в порядок?.. Я быстро.
Мария кивнула с любезной улыбкой и легко сбежала по ступенькам об руку с Варенькой, с которой Шереметев так и не вспомнил поздороваться.
Князь и княгиня Долгорукие охотно согласились подождать молодого графа Шереметева, которого хорошо знали, особенно по отцу, и теперь рассказывали пану Тыклинскому о семье Шереметевых и их военных талантах. Ведь ещё отец нынешнего фельдмаршала, боярин Пётр Шереметев, служил отцу царя и отечеству на поле брани, сам он и сына воинской науке учил, а теперь вот и младший – Михаил – изрядные надежды подаёт.
Михаил ждать себя не заставил, вскоре явился выбритый, в свежем камзоле, и компания, потратив небольшое время на приветствия, наконец, отправилась.
Маршрут их ежедневных прогулок был постоянным: вдоль мелкой речушки, заросшей камышом и ивами, до дубовой рощи, где были дерновые скамьи и очаг из дикого камня. В роще они обыкновенно спешивались и закусывали, а обратно возвращались другим путём, мимо церкви.
Всю дорогу до рощи дамы засыпали Шереметева вопросами. Он старательно отвечал, смущённо взглядывая то направо – на княжну, то налево – на княгиню. Сзади оживлённо говорившей троицы молчаливо ехали Долгорукий с Тыклинским. Молчали, правда, они по-разному: Григорий Фёдорович беспечно улыбался, наслаждаясь прогулкой, а пан Тадеуш смотрел сумрачно и буравил спину офицера, который так бесцеремонно занял всё внимание обеих дам.
В роще их завтрак несколько простыл от долгого ожидания, и они решили прогуляться пешком, пока разогреют жаркое. Старые толстые дубы стояли ещё голые, без листьев, а на земле уже начала пробиваться свежая травка и изредка встречались бледные лиловые цветы с жёлтыми серединками. Мария сорвала один, поднесла к лицу.
– Не пахнет. А какой красивый! И лепестки мохнатенькие.
Она провела пушистым цветком по своей щеке и уронила на траву, туда же, где сорвала.
– А какие цветы, Мария Борисовна, на Украине уже выросли! – сказал Шереметев, незаметно подхватывая с земли брошенный ею цветок. – По степи едешь – как по ковру цветному конь идёт. Вот догоните армию, увидите, какая там сейчас красота. А какой аромат от цветов!
– Ну-у, когда догоним, там, может, уж вместо цветочков ягодки будут. Едем-то мы не торопясь. Тут вот живём сколько, потом ещё с королём Августом встреча назначена… Может, пока едем, армия там сама с турком справится.
Шереметев покрутил головой, взглянул на отошедших спутников – не слышат ли. Критика царя Петра бывает небезопасной.
– Ой, смотрите, Михаил Борисович, – позвала Мария, показывая на старый дуб с потрескавшейся корой.
На высоте чуть выше человеческого роста виднелось большое, как пещера, дупло.
– Мы уже несколько раз здесь были, а этого не видели. Вот бы заглянуть… Мне маленькой как-то хотелось в дупле на дереве жить.
Михаил поглядел на дуб, оглянулся на видневшиеся за деревьями фигуры и неожиданно скинул камзол, оставшись в белой сборчатой рубашке. Он подпрыгнул, ухватился за прямой толстый сук и начал ловко перебирать ногами по стволу, как бы шагая вверх по дереву. Дошагал до сука, пружинисто подкинул крепкое тело и встал на него ногами. Теперь дупло было рядом, легко заглянуть.
– Большое какое, и вниз и вверх идёт, – глухо, как в бочку прозвучал его голос, когда он чуть не по пояс нырнул в чёрный проём.
– Как вы ловко лазаете, – сказала снизу Мария, – даже я так не могу, а в детстве от мальчишек не отставала.
– А хотите сюда? Я подниму вас.
– Хочу, – сказала она и оглянулась.
– Не увидят, далеко ушли.
Оба засмеялись.
Михаил легко соскочил на землю, присел на корточки.
– Вставайте на плечи мне, Мария Борисовна, не бойтесь.
– Я не боюсь.
Она встала ему на плечи, убрав передний подол юбки между ног. Хвост амазонки свисал сзади до самой земли. Его ладони крепко обхватили тонкие девичьи щиколотки. Она оказалась так высоко, что ветка пришлась ей почти по колени, так что взобраться на неё было совсем легко. Чтобы дать место Михаилу, она подвинулась к самому стволу.
Он взлетел наверх ещё ловчее, чем в первый раз. Мария уже сунула голову в дупло, когда услышала его сзади.
– Осторожнее, свалиться недолго.
Его рука чуть коснулась её спины, оберегая.
В дупле было теплее, чем снаружи, пахло землёй и прелым деревом.
– Здесь даже спать можно, – сказала Мария. – Может, здесь живёт кто-нибудь?
– Может. Фонарём бы посветить.
Мария уже хотела предложить спуститься внутрь, как из-за деревьев донеслись крики:
– Мари! Мишель! Ау, где вы?
Оба вздрогнули, как проснулись.
– Я спрыгну и вас поймаю.
Минута – и он уже был на земле, а через мгновение сверху летела Мария, намотав на руку длинный подол. Ещё минута понадобилась, чтобы молодые люди поправили причёски и привели в порядок туалеты. И вот они уже чинно и благонравно вышли к остальному обществу.
Завтрак был совершенно готов. Птички на вертелах аппетитно скворчали, буфетчик откупоривал бутылки.
Пан Тадеуш окинул подошедшую парочку въедливым взглядом и с высокомерным вызовом уставился в глаза Шереметеву. Но тот, в отличие, скажем, от пана Вацлава, ответил добродушной улыбкой и спокойно уселся на указанное княгиней место.
За едой Мария несколько раз ловила на себе внимательный и благожелательный взгляд княгини, который тотчас же переходил на сидевшего рядом Михаила, как бы объединяя их двоих.
– Что я наделала, – думала Мария, – ведь можно подумать, что я кокетничаю! Тем более, что все, наверное, знают про то, что фельдмаршал о сватовстве говорил. Какая же я негодная!
С этими мыслями обратный путь Мария держалась подле князя Григория, который весьма любезно занимал её разговором.
У входа во фрейлинские апартаменты переминался с ноги на ногу пан Вацлав. Надо же, удивилась Мария, его уже несколько дней не видно было, Варенька решила даже, что он совсем отъехал, не вынеся пренебрежения, а он опять тут как тут.
– Здравствуйте, господин Шидловский, – ответила она на приветствие, не останавливаясь, а лишь замедлив шаг.
Но пан Вацлав решительно загородил ей дорогу.
– Не окажет ли мне панна княжна милость сделать со мной прогулку?
Мария изумлённо раскрыла глаза.
– Но ведь я сейчас с прогулки, разве пан не видит?
Пан смешался.
– Это другое, в коляске, панна Мария отдохнёт.
Мария покачала головой.
– Простите, я спешу, пора к государыне.
Пан растерялся ещё больше, и она проскользнула мимо.
В их гостиной сидела Нина.
– Ты Вацлава видела? Говорила?
Мария кивнула, не останавливаясь. Но Нина пошла за ней.
– Я подменю тебя у царицы, поезжай.
– Куда?!
– Как куда, разве он не звал тебя кататься?
Мария фыркнула.
– Зачем это мне с ним кататься? Помоги сзади расстегнуть, уже опаздываю.
– Да, Маша, я же говорю тебе, что подежурю за тебя, поезжай!
– Зачем? Зачем мне куда-то ехать?
Мария с удивлением смотрела на начавшую горячиться Нину.
– Тебе надо поехать с ним! Ты не знаешь, какой он человек, он не ветреник какой-нибудь, он очень серьёзный!
– Да полно тебе! Пусть он самый расхороший, ехать-то мне с ним зачем?
Мария, уже раздетая, быстро обтёрлась мокрой губкой с душистой водкой и, накинув батистовый халатец, побежала одеваться. Когда выходила, ни Нины, ни пана Вацлава не было.
– Занятно, – сказала она самой себе, – как Нина за него хлопочет. Что-то они с этой прогулкой затеяли, не иначе.
Варенька при виде Марии удивилась.
– А я Нину жду, она сказала, что вместо тебя будет.
Она сидела в царской гостиной с уже сложенным в корзинку рукоделием, готовая уходить.
– Нет, я сама буду, – сказала Мария, окинув себя взглядом в зеркале – всё ли в порядке, одевалась-то впопыхах.
– Ну, тогда я ещё посижу.
Варенька достала из корзинки пяльцы и принялась вдевать в иглу пунцовую нитку.
– А зачем ты с ней уговаривалась?
– Да не уговаривалась я! Это всё она сама придумала. Шидловский меня перед дверьми ждал после прогулки и звал кататься. А Нина тут сразу – подменю, мол. Видно, сговорились они. Да смешно так – кто ж с одной прогулки на другую сразу едет?
– Ух ты! – восторженно прошептала Варенька.
У неё округлились глаза, потом взгляд сделался отсутствующим, она углубилась в вышиванье, губы зашевелились.
– Теперь будет соображать и прикидывать, у кого какие умыслы и нет ли каких подвохов, – хихикнула про себя Мария.
Взошёл царь об руку с Шереметевым. Фрейлины резво поднялись с кресел, закачали пышными юбками, приседая.
– Да сидите, – махнул рукой Пётр, – я к Катерине Алексеевне. А господин майор вот пусть у вас побудет, пока мне не надобен.
Шереметев робко подсел. Он был в белом шёлковом камзоле с белой же стеклярусной вышивкой, на белых башмаках переливались самоцветные пряжки. Мария мысленно сравнила его с собой, одевавшейся впопыхах и не больно нарядной.
Михаил, между тем, смущался, а когда поднимал на неё глаза, смотрел так, что ей становилось неловко. Вареньку он будто и вовсе не замечал, и она многозначительно пихнула Марию в бок локотком, так же как пихала при взглядах Шереметева-отца.
– Господи, – наконец, дошло до Марии, – он же на меня как на невесту смотрит! Как же поправить это?
Умница Варенька, видя их обоюдное замешательство, начала разговор. Спросила об армии, о погоде в южных землях, и беседа наладилась.
– А турок вы видели? – спрашивала она азартно.
– Нет, Варвара Андревна, с турками не встречались. Армия ведь и к Днестру ещё не подошла. Вот с татарами стычки были. Они горазды обозы грабить. Но в бой не вступают: налетят тучей, визжат, хватают, что могут – и бежать. Кони у них резвые, догнать трудно, и неприхотливы очень – едят колючки, быльё, ветки даже. Наши же лошади в степи устают сильно и резвость теряют.
Шереметев рассказывал всё это уже по второму разу – первый раз на прогулке – но нетерпенья не проявлял, напротив, улыбался.
За обедом Михаила между ними посадили. С другой стороны стола Марию жёг взглядом пан Вацлав, и по временам останавливались на ней деланно равнодушные глаза пана Тадеуша. Вареньку это всё очень занимало.
Вечером опять была музыка и, на радость Марии, с танцами. Не бал, а как объявила хозяйка, домашний музыкальный вечер, и гостей не особенно много.
Мария с удовольствием подала руку Шереметеву, и они пустились скользить по паркету, как тогда в Москве, и также как тогда, весь вечер протанцевали вместе. На Марии было её любимое бледно-голубое платье. Она чувствовала лёгкость и ловкость во всём теле, особенно в ногах. Михаил вёл её точно в лад музыке. Словом, только в конце вечера она вспомнила о своём решении быть с Шереметевым похолоднее, чтобы не давать ему напрасных надежд.
Так что, когда лакей передал ей просьбу старшего конюха зайти к нему, она отклонила намерение Михаила её проводить и пошла одна. Просьба конюха её не удивила – Зорька утром немного прихрамывала. Правда, не ко времени, но откуда ж конюху барские дела знать.
Так рассуждала она про себя, проходя темноватым коридором, когда на её лицо упал шёлковый платок, тут же плотно стянувшийся, а саму её подхватили и понесли сразу несколько пар рук. Она попробовала сопротивляться, но держали крепко, и она быстро оказалась в карете, тут же поехавшей вскачь.
Глаза у неё были завязаны, да и дышать этот платок мешал, поэтому, как только её положили на сиденье кареты, она подняла руки, чтобы освободить лицо. Тут же её запястья были взяты широкими мужскими ладонями и опущены вниз.
– Кто вы, сударь, и что значит всё это? – попыталась она спросить, но из-под плотной повязки раздалось лишь мычание.
Спутник её молчал. А может, их тут несколько было? Так ехали довольно долго. Мария пробовала возиться на сиденье, как бы устраиваясь поудобнее – в этом ей не препятствовали. Но как только она пробовала освободиться от платка на лице или нащупать дверцу кареты, её руки немедленно заключались в жёсткий плен.
Наконец карета встала, открылась дверца, но выйти Марии не дали – опять понесли. Нёс уже один человек, так что она от души побрыкалась. Свободы это, правда, ей не принесло, но хоть излила немного свой гнев, который не могла выразить словами.
Потом неизвестный опустил её в кресло и, судя по звукам, вышел, затворив дверь.
Сдёрнуть платок, когда никто не хватает за руки, было делом одной минуты. Она была в нарядно убранной комнате с ярко горящим камином.
Первое – дверь. Заперта. Окно. Завешано бархатной шторой. Снаружи темно, значит, не на главный въезд выходит. Ага, рама подаётся! В это время послышались шаги. Отскочила от окна и быстро подвинула штору на место.
Дверь медленно отворилась, пропуская медленно входившего кавалера, очень разряженного, с ног до головы в кружевах и бантах. Лицо его было закрыто широкими полями шляпы. Марии очень хотелось подскочить и шляпу эту сдёрнуть, чтобы увидеть наглеца. Или, ещё лучше, надвинуть эту шляпу ему на физиономию и проскочить мимо. Но сдержалась. В доме слуги, так не убежать.
Кавалер шляпу снял уже в поклоне, так что лица за свисавшими буклями парика опять не было видно. Медленно выпрямился. И у Марии сразу прошёл весь страх и стало смешно. Пан Вацлав! Господи! Ну и ну!
Минуту они смотрели друг на друга в молчании. Потом пан Вацлав решился:
– Панна Мария простит меня. Причиной моё чувство, сильное чувство. Панне Марии не будет причинено никакой обиды.
– Никакой обиды? – она задохнулась от ярости. – Да как вы смеете!
– Я честный человек, панна Мария, а не какой-нибудь… В соседней комнате ждёт священник.
– Что-о?! Да вы с ума сошли!
На его лице появилось упрямое и злое выражение.
– Панна Мария не хочет стать женой честного человека? Она хочет быть очередным развлечением для пана Тыклинского?
«Ну и дурак», – подумала Мария и тихо с расстановкой сказала: – У вас, пан Шидловский, очень странные понятия о чести. Я вас честным человеком не считаю. А хочу я только одного – чтобы меня немедленно отвезли обратно или хотя бы дали лошадь – сама доеду.
Пан ещё больше насупился и стал похож на рассерженного кота.
– Панне Марии надо успокоиться.
Он картинно хлопнул в ладони, и в комнату внесли стол, уставленный тарелками и бутылями.
– Может, панна Мария так сердита потому, что проголодалась, после ужина она будет благосклоннее?
Рыжие усы разошлись в улыбке под неподвижными глазами.
– Ах, он ещё шутит! – сказала себе Мария. – Ну я ему сейчас…
Она жестом отклонила протянутую руку пана и пошла к столу сама. Быстро обогнула стол и, встав с противоположной стороны, изо всех сил бросила блюдо с заливной рыбой. Бросок получился удачным – ударило той стороной, где была рыба – но не очень метким. Целилась она в лицо, а попала в грудь, и теперь с нарядного камзола тягуче капало желе и свисали рыбьи хвосты.
Рот пана открывался, но звуков из него не выходило. Мария засмеялась. Он сначала попытался отряхиваться, потом обошёл стол и схватил хохочущую Марию за плечо. Она начала вырываться, и его пальцы сжались так, что она с трудом удержалась от крика.
– Хорошо же, – прошипел он ей в лицо, – Я хотел по-благородному… Но теперь панне Марии придётся обойтись без священника.
Он быстро вышел.
– Ах, как я огорчена, что не стану пани Шидловской, – фыркнула Мария.
Она оглядела стол. Ножи все были столовые с круглыми концами, но наточенные, и она выбрала поострее. Потом подумала и взяла в другую руку длиннозубую вилку.
Окно открылось с жутким скрипом, Мария поспешно метнулась к столу и вовремя: дверь заскрежетала замком и в щель просунулась голова ражего молодца. Она принялась скрести ножом по тарелке, как бы отрезая кусок мяса. Дверь закрылась.
Мясо, которое она терзала, оказалось ветчиной, и от запаха Мария вспомнила, что не ела уже полдня. Ветчина была нежной и в меру солёной. Она сунула в рот кусок и, позвенев напоследок посудой, двинулась к окну. Взобралась на подоконник, аккуратно расправила за собой штору и, присев в проёме на корточках, выглянула вниз. До земли было высоковато, но не слишком – видать, это не второй этаж, а первый на подклети.
Повисла на руках и спрыгнула, не упав. На подол только наступила – жалко платья, испачкалось. Рядом светилось окно над самой землёй и доносились голоса. Заглянула. Это оказалась кухня. Но какая же грязная и маленькая! Мария отошла в темноту, огляделась. Жаль, не было какой-нибудь накидки – светлое платье и открытые плечи в темноте заметны.
По запаху и звукам нашла конюшню. У дверей сидел под фонарём холоп. Она, пригнувшись, проскользнула к маленькому окошку.
Да-а! Может, это и было когда-нибудь конюшней, но теперь – просто грязное стойло. И лошадей там всего три!
«И этот нищий однодворец собирался на княжне Голицыной жениться! – усмехнулась Мария. – Не иначе, как на приданое расчёт имел.»
Лошадь ей, конечно, не вывести. Разве подождать, пока холоп уйдёт? Если уйдёт. Но во всяком случае надо посмотреть, где ворота и какая стража.
Стражи у ворот не было! Мало того, они даже не были заперты!
– Похититель, – хихикнула Мария.
Пожалуй, лучше всего сейчас уйти подальше, а утром поискать лошадь в какой-нибудь деревне.
Между тем, звук, который уже некоторое время привлекал её внимание, стал громче, и стало ясно, что это дробь копыт по дороге, и лошадь скачет сюда. Она отбежала в тень полуразвалившегося сарайчика.
Всадник, проскочивший в ворота, с той же скоростью пролетел к дому и закричал что-то по-польски. Мария разобрала только имя хозяина и «пся крев». Хозяин выскочил на высокое крыльцо и некоторое время они переругивались. Потом один пан слез с крыльца, а другой – с лошади, и зазвенели сабли.
Отважный рыцарь спасает прекрасную даму – Мария вглядывалась, стараясь рассмотреть его лицо.
Отважным рыцарем оказался пан Тыклинский.
Между тем вокруг сражающихся начали собираться холопы, и Мария с беспокойством заметила, что все они вооружены.
Брошенная лошадь пана Тадеуша медленно передвигалась по двору, нюхая землю. В общей суматохе на неё никто не обращал внимания. Мария потихоньку стала перебираться к ней поближе, держась в тени строений. Проклятая луна светила, как десять фонарей.
– Лошадка, ну иди, иди ко мне, лошадка, – говорила она мысленно. – Милая моя, иди ко мне.
И лошадь будто слушалась её, подходила всё ближе. Вот она уже почти рядом, ещё два шага. В это время прямо в её сторону откуда-то сзади пошёл холоп, собравшийся поглазеть на сражение. Мария быстро бросила в сторону то, что держала в правой руке. Оказался нож. Тяжёлый, серебряный, он воткнулся в землю перед самым носом парня. И пока тот разглядывал находку да пока прятал за пазуху, Мария уже схватила поводья и влетела в седло.
Седло, конечно, было мужским, и у неё задрался подол до самых подвязок. Одёрнуть юбку не удалось. Громкие крики со всех сторон погнали её к воротам. Но, опомнившись, она повернула назад. Нехорошо оставлять пана Тадеуша без лошади, в таком разбойничьем месте ему не поздоровится.
Следующие моменты слились для неё в сплошную круговерть лиц и рук. Она кричала:
– Прыгайте, пан Тадеуш, – до тех пор, пока не почувствовала сзади седока, который судорожно отмахивался саблей.
Выскочив за ворота, Мария послала лошадку рысью, но погони не было, и она перестала торопить лошадь, а оглянулась назад – Тыклинский ли это? Это был он. Причём смотрел он через её плечо не куда-нибудь, а на её открытые колени в ажурных чулках.
– Давайте остановимся, княжна, и сядем поудобнее.
Его голос звучал спокойно, с интонацией улыбки. Мария вспыхнула. Рука сзади протянулась и перехватила поводья. Лошадь встала, и вот уже пан стоит рядом и протягивает к ней руки. Ноги Марии не доставали до стремян, поэтому ей пришлось перекидывать ногу через луку седла. При этом юбка задралась ещё больше, и стали видны даже оборки на панталонах. Она поспешно сползла с седла на подставленные руки и сердито посмотрела в его лицо. Он не смеялся и даже не улыбался.
– Ночью прохладно.
Он накинул на её обнажённые плечи свой плащ.
– Да, спасибо, – пробормотала Мария.
Его руки застегнули плащ и как бы невзначай коснулись её подбородка.
Он приладил перед седлом плотную подушку.
– Надеюсь, так панне Марии будет удобно.
Обхватил ладонями её талию, чтобы посадить на лошадь.
– Я счастлив, что мне удалось освободить вас от этого насильника.
Поскольку он не поднимал её, то его руки на её талии превратились в объятия, голос звучал нежно.
– Интересно, – подумала Мария, – это ещё как посмотреть, кто кого освободил.
– Ой, скачет кто-то, – сказала она.
Пан быстро оглянулся.
– Никого, показалось.
Но трепетность момента уже была нарушена, и княжна уселась на подушку, а её освободитель в седле позади взял поводья, не забывая нежно придерживать свою добычу.
О том, что она опять добыча, Мария начала догадываться, когда они свернули с дороги и поехали по лесной тропинке.
– Пан Тадеуш, мы разве не к Олизарам едем? – спросила она сразу.
Он смутился.
– О, мы просто проедем здесь, так быстрее.
– Не надо, ночью мы можем заблудиться, лучше по дороге.
Тыклинский молчал, а лошадь под его рукой прибавила шагу.
– Пан Тыклинский, куда мы едем?
Голос Марии требовательно и громко прозвучал в тишине леса. Рука пана крепче обняла её плечи.
– Пусть панна Мария не беспокоится, мы отдохнём в доме моего друга, а утром поедем. По ночам небезопасно путешествовать.
– Но вы же… Я не поеду! Стойте!
Руки пана сжались крепче и прижали её к груди. Он что-то пробормотал по-польски, скользнул губами по её шее.
– Ах так! – разозлилась Мария.
У неё ещё оставалась вилка, заткнутая за шнурок корсета. В живот нельзя, мелькнуло у неё в голове, не повредить бы чего внутри, лучше в ногу. И она с силой воткнула вилку в верхнюю часть бедра пана, ближе к паху.
Какой великолепный вопль он издал! Мария пнула его по той ноге, что была с ближней ей стороны, и носок его сапога выскочил из стремени. Он сразу завалился на другую сторону. Вытряхнуть другое стремя было недолго. И вот она уже повернула лошадь в обратную сторону. Ничего, рана не опасная, посидит тут до утра, а от Олизаров она пришлёт холопа с конём.
Не доезжая немного до дороги, она огляделась. Никого. Пересела с подушки в седло, тщательно оправив на сей раз юбку так, что виднелись только носки башмаков.
– Ну, поедем домой, – сказала вслух и двинулась в путь.
На развилке дороги она остановилась, пытаясь угадать, куда поворачивать. На лошадь здесь надежды нет – неизвестно, какую конюшню она домом считает. Вдали показались всадники, и она отъехала за придорожные кусты, пригнулась. Всадники быстро приблизились.
Когда отряд был уже рядом, она разглядела сквозь ветви форму русских драгун.
– Подождите, постойте! – закричала она, выбираясь из кустарника.
Раздалась военная команда, всадники разом остановились, чётко раздвинули ряды, пропуская офицера, и опять сомкнулись. На Марию смотрели родные солдатские лица из роты, что шла с царским обозом. А предводителем оказался Михаил Шереметев – в бальном наряде и офицерской треуголке.
– Маша, Мария Борисовна, – закричал он, и солдатские физиономии расплылись добродушными улыбками.
– Нашлась пропажа!
– Вы благополучны? А чей плащ на вас? И лошадь? – засыпал Михаил её вопросами.
– Со мной всё в порядке, – отвечала она, радостно улыбаясь. – Лошадь и плащ – пана Тыклинского.
– Тыклинского? – переспросил Михаил настороженно. – А нас в замок Шидловского направили.
– Замок? – фыркнула Мария, – Хижина! Да, сначала я там оказалась, да убежала.
– Убежали? – весело переспросил Михаил.
– Через окно, – кивнула Мария. – А потом пан Тыклинский подоспел. Он мне плащ и лошадь пожертвовал. А сам до утра подождать остался.
– Далеко?
– Нет, рядом. Давайте заберём его, он ранен в ногу. Я покажу где.
Опять прозвучала команда, и отряд, держа строй, поскакал по дороге.
Мария ехала во главе рядом с Шереметевым и весело представляла себе смущение пана Тыклинского, которому придётся возвращаться на крупе лошади русского солдата.
Во дворце их ждали, накинулись с расспросами. Очень удивлены были появлением пана Тыклинского. А когда Мария объявила, что только благодаря ему смогла от злодеев ускакать, царица сама пана сердечно благодарила. А графиня Олизар при этом с любопытством на Марию поглядела, а потом с княгиней Долгорукой переглянулась.
Уже в спальне Варенька рассказала, как догадались, что Шидловский в её пропаже виновен. Первое – он тоже исчез, а второе – Нина созналась, что он ей говорил, что хочет княжне Голицыной предложение сделать. Ну а нрав его отчаянный здешним людям хорошо известен.
– А как же ты спаслась, Маша? Расскажи, что там было.
– Да ничего особенного, в окно выпрыгнула, – сонно сказала Мария. – Смотри-ка, уж солнце встаёт…
И не договорив, заснула на полуслове.
Весь следующий день, ночь и половину второго дня Мария проспала. Её тормошила Варенька, потом приходил доктор, заглядывала царица – она ничего не слышала. На вторые сутки очнулась, глядела на солнечные пятна на полу, на Вареньку, сидящую около окна с пяльцами, вспоминала. Потом сладко вздохнула и потянулась.
– Ой, Маша, слава Богу! – вскочила Варенька. – Я уж испугалась, сколько ты спишь.
Мария села в постели.
– Ну так ведь я всю ночь бегала, да и легли уж утром сегодня.
– Да не сегодня, а вчера!
– ???
– Ты вчерашний-то день весь проспала.
– Весь день? То-то я выспалась. А что ж не разбудили?
– Доктор Яган Устиныч сказал, что тебе нужен покой, а то нервная горячка может быть. Ну, тебя и не трогали. Шереметев очень огорчался, что проститься нельзя. Так и уехал.
– Как уехал? Когда?
– Да вчера же. Царь его обратно в армию отослал.
– Как он мог вчера уехать, если вчера мы с ним были..?
– Ты не проснулась ещё.
– Ой, да… Жалко.
– А завтра мы отсюда уезжаем. Все укладываются. Меня только вот оставили с тобой сидеть.
Помогая Марии одеваться, Варенька сказала:
– А знаешь, мне кажется, Нина в сговоре была с этим Вацлавом. Когда отряд под командой Шереметева за тобой отправили, она мне сказала, что всё равно тебя не вернут, пан Шидловский, мол, не промах.
Мария кивнула, не очень вслушиваясь.
– А куда мы теперь поедем?
– В Яворов. Там с королём Августом встреча назначена.
Мария усмехнулась.
– Вот посмотрим на неотразимого сердцееда.
– Ты не смейся, говорят, там безобразия всякие творятся, как бы не попасть, как кур во щи.
– Полно, Варюша, мы с тобой во щи не годимся – худы очень. Вот разве что Нина…
Варенька тоже засмеялась.
В Яворове, во дворце князя Радзивила, их ждали уже давно. И апартаменты для русских гостей были готовы совершенно роскошные – целое крыло огромного дворца. У каждой фрейлины была своя комната с отдельной туалетной и гардеробной, и в каждой комнате балкон, выходящий в парк.
А парк… Слов не хватало описать этот парк. Он занимал площадь целого города и был так ухожен, так дивно обустроен, что казался сказочным. И посреди него, перед самым дворцом – озеро. Вечером над водой поднималась дымка, и казалось, на дальнем берегу плещутся русалки. Русалкам-то самое время сейчас…
Девы не могли нагуляться в этом парке, наглядеться на диковинные деревья, подстриженные в виде фигур, на крутые мостики и уютные беседки. Целыми днями они бродили с Катериной, поскольку царь был занят со съехавшимися к нему чуть не со всей Европы сановниками и своими министрами.
К их компании часто присоединялась и княгиня Долгорукая. Муж её отправился к польскому королю – торопить на встречу с царём, а Марья Васильевна осталась здесь и с удовольствием проводила время с царицей и боярышнями.
Сегодня они отправились в большую экспедицию – решили обойти всё озеро. Вышли сразу после раннего завтрака, а другой завтрак заказали на том берегу, и вот теперь, изрядно утомившись, подходили к месту привала.
– Ой, не могу больше, – стонала Нина.
Она была самым слабым ходоком.
– И как же солдатики, бедные, в походе целый день пешком идут?
– Привычка, – сказала Варенька. – Да и не только солдаты, многие люди пешком ходят.
– Это кто это? Холопы разве, – Нина спесиво скривила рот.
– Почему только холопы? – вступила Мария. – Многие люди. Я вот в деревне везде ногами ходила.
– Да и на богомолье, – вспомнила Варенька, – и знатные люди много вёрст пешком идут.
Шедшая впереди княгиня обернулась к ним:
– Ходьба – это очень хорошая гигиеническая процедура. В Англии, например, врачи прописывают некоторым больным пешие прогулки.
Варенька засмеялась.
– Представляю, врач назначает принимать по одной прогулке перед сном.
– Именно так.
Мария задумчиво сказала:
– Интересно, одним для здоровья прогулки прописывают, а у других от ходьбы синие жилы на ногах вылезают.
– Ну, это уж такой порядок установлен, – протянула Нина.
– Да, но мне показалось, здесь эта разница больше. Я такой роскоши, как у здешних бояр, раньше и представить не могла. А дорогой ехали, так деревни такие нищие, что глянуть страшно. Избы соломой крыты, да и та с дырами, а то и землянка вместо избы. У нас в России всё-таки поровнее живут.
Варенька закивала.
– А помните, мы, ещё у Олизаров, капусты на обед попросили, так на кухне удивились, дескать, бедняцкая пища. А у нас капусту и бояре едят.
– Да, – сказала княгиня, – верно. Но какие мысли у тебя, Мари.
А Катерина посмотрела на неё увлажнившимися глазами и отвернулась.
Завтрак был приготовлен в беседке, что стояла над самой водой в тени раскидистых ив. Здесь было прохладно, и путешественницы блаженно растянулись на скамьях. Есть не хотелось, все руки тянулись только к фруктовым квасам.
– Ах, какая вода! Искупаться бы, – глядя на переливающееся под солнцем озеро, сказала Марья Васильевна.
– Ой, давайте, – вскочила со скамьи Мария.
Катерина попробовала их урезонить:
– Без купальни как же, неловко.
Но Марии очень хотелось в воду.
– Кусты вон какие пышные, и ветки к самой воде, ничуть не хуже купальни. Да и нет тут никого.
Катерине и самой, видно, хотелось прохладиться. Она согласно махнула рукой и первая начала раздеваться.
Жаркие робы, корсеты, панталоны и всё прочее оставили в беседке и в одних рубашках, босые гурьбой побежали к озеру. В крутом обрыве были нарезаны ступени.
– Вот – значит, купаются здесь, – хором сказали девы.
Мигом сброшены и повешены на ветви рубахи, подколоты повыше локоны, чтоб не замочить, и пять восхитительных русалок заплескались в ленивых полуденных волнах.
Мария не могла удержаться, чтобы не посматривать искоса на княгиню. Какая она красивая! Какая нежная прозрачная кожа! И покатость плеч, плавный изгиб спины, округлость бёдер. Не то что я – мосталыга, сердито подумала она. Варенька вот худенькая, а всё равно ладнее меня. Из самобичевания её вывел возглас княгини:
– Этот островок совсем рядом. Поплывём до него?
– А я не умею, – сказала Нина.
– И я не умею, – повторила Варенька.
Поплыли втроём.
Было очень приятно чувствовать, как прохладная вода струится вдоль тела. Вода была прозрачной, пронизанной солнцем, внизу видны шевелящиеся водоросли и рыбы между ними.
У островка росла тьма водяных лилий, и они нарвали их целую охапку, дёргая снизу из-под воды, чтобы стебли были длиннее. А потом намотали эти стебли себе на шеи и плечи и плыли обратно, как русалки-водяницы.
В беседке одеваться не стали. Наделали себе ожерелий, браслетов и поясов из ломких прохладных стеблей и в рубашках, увитых зелёными гирляндами и бело-мраморными цветами с нежным запахом, сели, наконец, за стол.
Завтрак подходил к концу, когда Варенька сказала:
– Интересно, эта лодка к нам пристанет или мимо пройдёт?
Все оборотились смотреть. По озеру и впрямь плыла лодка, вернее, уже подплывала к их берегу. А в лодке-то – батюшки! – сам царь в белой рубахе с расстёгнутым воротом, и с ним новый священник Феофан и министры. Ах, боже мой!
Кинулись было одеваться, но ясно было, что уж не успеть. И слуг всех, как на грех услали, чтоб свободнее было. И они закричали хором, свесив головы за перила беседки:
– Сюда нельзя! Мы не одеты! Сюда нельзя!
Кричали всё время без передышки, пока причаливала лодка. А когда увидели сквозь ветви, что кто-то всё же поднимается, завизжали так, что сами чуть не оглохли.
Царь, это был он, возник в проёме входа и встал с зажатыми ушами, улыбаясь. Они замолчали. И в тишине княгиня сказала сердито, благо уши свои царь отпустил:
– Уйдите, сударь, вы видите, мы не одеты.
Пётр весело щурился.
– А хорошо у вас тут, прохладно. Дайте попить утомлённому мореплавателю.
– Да как же вам не совестно, уйдите!
– Но я умру от жажды, – Пётр скроил жалобную гримасу, – паду у ваших ног, – он сделал падающее движение и продвинулся внутрь на два шага.
Катерина поспешила к нему навстречу с чашей.
– Нате, выпейте, батюшка.
Пётр одной рукой принял чашу, а другой обнял Катерину. Выпил одним махом.
– Ох, хорошо! А на закуску дозвольте цветочек ваш понюхать.
Он склонился к лилии на её плече.
– О-о, это ещё лучше.
– Ну, подите, Пётр Алексеич, мы скоро облачимся.
– Нет, постойте. А спутникам моим освежиться? Они ведь там изнывают.
Царь подхватил корзину и начал наполнять её бутылками, кувшинами и кой какими закусками.
– Вот, полагаю, хватит им. А кто же отнесёт? Я не могу, совсем обессилел.
Он будто в изнеможении откинулся на скамье.
– Что, никто не отнесёт? Придётся тогда сюда позвать.
Мария вышла из дальнего угла, где сгрудились девы.
– Ну, прямо театр, да и только. Давайте корзину вашу.
Пётр довольно загоготал:
– О! Это по-нашему, молодец, Маша.
Но ходить к лодке Мария не стала. Она взяла верёвку, которой связывали слуги поклажу, когда несли припасы сюда, привязала к корзине и, выбрав место, где перила нависали над водой, принялась спускать корзину.
– Ишь, хитрая какая, – восхищённо протянул царь. – Дай, помогу, тяжёлая, не урони. Сдаётся мне, княжна Голицына, что ты из любого болота сухой вылезешь.
Снизу закричали:
– Мимо! В воду идёт!
– Так вы ловите, – зычно ответил Пётр, – руки-то вам на что?
Так и не ушёл этот охальник. Уселся закусывать и их усадил в одних рубахах. Глядел на них хитрыми глазами и похохатывал:
– Так-то вы пригляднее, мадамы. Не всё в робах и корсетах, иногда и на свободе хорошо. Эх, жаль, водочки нет у вас.
– Так мы ж не знали, батюшка, что вы к нам пожалуете, – оправдывалась Катерина.
Обратно поплыли все вместе. Дамы рады были этой оказии – не идти пешком. Царь посмеивался:
– А если б мы не подоспели, вам бы до вечера шагать пришлось. Да, слабы вы на ноги, сударыни. Как при армии будете, уж не знаю.
За дам вступился отец Феофан:
– Мню, государь, если придётся, спутницы ваши все невзгоды преодолеть сумеют. Много примеров есть, как женщины даже выносливее мужчин оказывались.
– Это верно, – согласился Пётр, – баба, она как кошка живуча.
– Не соглашусь, государь. Телесная крепость на духовной силе зиждется, коя у кошки отсутствует.
– А разве у бабы душа есть? – дразнил святого отца Пётр.
Тот перестал спорить, перевёл разговор на шахматы, которыми царь увлекался весьма и каждый день давал баталии за доской кому-нибудь из приближённых.
Мария, сидя укромно за парусом, разглядывала Феофана. Он прибыл к царской свите недавно, уже в Яворове, на замену старенького отца Лаврентия, занемогшего в дороге. Был этот Феофан не просто священник, а монах. Говорили, что он весьма учён, изрядно знал не только богословие, но и языки, даже в светской науке был просвещён. Был он тонок ликом и сух телом. Уж он-то, наверное, не затруднился бы обойти вокруг озера. Говорили, будто он всю Европу пешком прошёл, во всех знаменитых университетах лекции слушал.
До Марии доносились только обрывки разговора – мешал хлопающий парус, и она пересела поближе.
– Слепая вера ведёт к фанатизму, – говорил инок, – и средство против этого есть разум.
– Но без прочной веры разрушаются самые основы государства. Установленное деление людей по сословиям и признание верховной власти зиждется на вере во Всевышнего, – то ли возражал, то ли соглашался царь.
И инок отвечал ему также согласно, но как бы в виде спора:
– Для прочности веры нельзя требовать от человека отказа от рассуждения.
Мари не выдержала:
– Отче, я мало знаю, но мне кажется, веру нельзя обосновать рационально, иначе она была бы не верой, а наукой.
Лицо Феофана приняло такое выражение, будто перед ним заговорила высунувшаяся из воды рыба.
Царь захохотал.
– Что, Феофане? Ты говорил, у бабы душа есть, так вот тебе!
После молчания инок с запинкою проговорил:
– Мадемуазель, вы слишком резко ставите вопрос. Это очень сложно, и здесь много тонкостей. Многие богословские труды посвящены противоречию между верой и разумом, и в такой прямой форме на него никто ещё не дал ответ. Может быть, это и невозможно.
– Ясно? – Пётр вытянул длинную руку, пытаясь дотянуться до носа любопытной боярышни. – То бишь, знай сверчок свой шесток.
– Ну почему же? – инок задумчиво смотрел на Марию. – Если вопрос неразрешим, это не значит, что он не может быть обсуждаем. Если княжна пожелает, я охотно представлю ей мои скромные знания о путях исканий в этом направлении.
Мария закивала, но ей не дал сказать Пётр.
– Она-то пожелает, да ты осторожней, Феофане. Это ведь не девка, а бес в юбке. Кавалеров пленяет так, что они, себя не помня, бегать за ней начинают и всякие сумасбродства творить.
Инок усмехнулся, глядя на насупившуюся Марию.
– Ну, я не кавалер, и сумасбродств от меня ждать не приходится.
Но Пётр не унимался и весь остаток пути дразнил Марию её ночными приключениями в имении Олизаров, чем привёл её в тихое бешенство.
– Маш, а ведь он же ревнует, – шепнула ей Варенька, когда шли от причала к замку.
– Кто ревнует, царь? Да ты что!
– Говорю тебе! Вот посмотрим, что дальше будет.
– Ой, не дай Бог! – нешуточно испугалась Мария. – Сплюнь скорее.
В замке их встретила неожиданность – царевич приехал. Приехал раньше, чем ждали его – проездом по дороге на встречу с невестой. По этому случаю царь давал обед в своих апартаментах.
Мария на этот обед отпросилась не ходить, голова, мол, болит, напекло. Не хотелось ей с царевичем встречаться. Он ненадолго, завтра уедет. А то, кто его знает, что ему ещё в голову взбредёт? Ведь порода эта Романовская – гульливая. Всё-то им своего мало, надо чужое прихватить.
После обеда прибежала Варенька.
– Жалко, что ты не была, Маша, так весело было! Французский посланник так смешил всех, я даже есть не могла от смеха. А царевич какой-то унылый, весь обед молчал. Он сутулится ещё больше, чем раньше, может, он болен?
Варенька делала сразу три дела: болтала, вертелась перед зеркалом и выглядывала в открытую дверь балкона, рассматривая, кто идёт.
– Ой, вот ещё что. Про тебя отец Феофан спрашивал и жалел, что тебя за обедом не было. Он тебе книгу какую-то нашёл об том предмете, что в лодке говорили, и спрашивал, можешь, ли ты по-латыни читать. Я сказала, что нет, ты французский, немецкий и голландский знаешь. Куда ж ещё латынь?
– Я знаю по латыни несколько, – сказала Мария быстро.
Варенька удивлённо повернулась к ней, забыв зеркало и балкон.
– Маша, а зачем ты себе голову учёностью забиваешь? Слишком умной ведь плохо быть.
– Почему? Это так интересно.
– Что уж интересного…
– Варюш, – нетерпеливо перебила её Мария, – Сходи к отцу Феофану, попроси у него книгу эту. Душенька, сходи.
Мария обняла её и чмокнула в щёку.
– Ладно уж, схожу, подлиза.
Книга была в тяжёлом переплёте, буквы жирные, чёрные на жёлтой бумаге. На титульном листе написано «Картезий».
– Маша, нешто ты всё это читать будешь? А как называется?
– Название, – Мария запнулась на минутку, – «Рассуждение о методе».
– Как это, о каком методе?
Мария пожала плечами.
– Прочитаю – узнаю.
Варенька хмыкнула и умчалась. На вечер был спешно назначен бал для знакомства наследника русского престола с вельможами, которых множество съехалось в гостеприимный замок Радзивилов. Варенька этому балу очень обрадовалась, поскольку танцев здесь устраивали мало, не сравнишь с Олизарами.
Мария тоже бы обрадовалась балу, если б это не был бал для царевича. Нет уж, она лучше пересидит один день, а завтра он уедет. Хватит с неё приключений!
Варенька и Нина только руками всплеснули, когда узнали, что она не идёт.
– Господи, Маша, неужто тебе книжка эта лучше танцев?
– Угу, – кивнула Мария, довольная подсказкой. – Я лучше почитаю.
Она и впрямь сидела за чтением довольно долго, но музыка, разносившаяся по всему замку, будоражила. Отложила книгу и спустилась в парк. Солнце только что село, край неба был ещё розовым, а выше – дивные переливы от нежно-сиреневого до густо-синего с уже проступившими звёздами. Чудесно пахли жасмины.
Мария пошла по боковой дорожке в одно из своих любимых мест – розарий. В сумерках розы пахли ещё гуще. Но, к её досаде, здесь уже кто-то был. Она хотела было уйти, потом разглядела монашеское одеяние и тёмную гриву Феофана и осталась.
– Роза среди роз, – галантно приветствовал её инок.
Мария улыбнулась.
– А разве духовным лицам подобает комплименты дамам говорить?
– Вообще-то не подобает, – согласился Преподобный. – Но я духовную вашу суть подразумевал, а не телесность. Так что это и не комплимент вовсе.
Помолчали.
– Странно, что вы здесь, когда в замке танцуют, – сказал он.
Она отняла от лица цветок и обернулась к нему.
– Зачиталась книгой вашей, а теперь прохлады вдохнуть вышла. Я не всё там понимаю, и слова есть незнакомые.
Феофан оживился.
– Сколь приятно встретить такое стремление к истинному проникновению и честность разума.
Мария насмешливо прищурилась.
– Как это вы так сразу определили, что у меня и честность, и стремление к истине? Вы гадать умеете?
– О, это очень просто, княжна. Человек, склонный обманывать и – особенно – обманываться, никогда не признается даже самому себе в том, что он чего-либо не понимает. Может, мы присядем вот здесь, и вы скажете мне, что именно вызвало у вас затруднение?
Мария забыла обо всех танцах на свете, в голове её начали вскипать мысли и слова… Феофан как будто тоже увлёкся разговором. И оба даже вздрогнули, когда рядом раздался гнусавый голос царевича:
– Мария Борисовна? Вы гуляете? Одна? В такое время?
Мария медленно повернулась и тоскливо сказала:
– Я не одна, здесь отец Феофан.
Алексей подошёл совсем близко, и до неё явственно донёсся запах вина.
– А отцу Феофану надо молиться, а не с боярышнями гулять, – он пошлёпал губами и сглотнул.
Инок вздохнул.
– Пойдёмте, Мария Борисовна, прохладно становится.
– Вы идите, идите. А княжна пусть останется. У меня к ней разговор, оч-чень сурьёзный.
Алексей, казалось, пьянел на глазах.
Они поспешно пошли ко дворцу, а царевич тащился сзади и с пьяной настойчивостью бубнил:
– Постойте, Марь-Борис-сна… оч-чень сурьёзно… жизнь и смерть…
В замке Мария сразу пошла к себе, а рванувшегося за ней Алексея задержал Феофан, благо был он силён, хоть и монах.
К завтраку Мария вышла. Что уж теперь прятаться – избегаемая встреча случилась. Царевич выглядел весьма помято после вчерашнего. Царь тоже. Разница была в том, что царь, приняв перед едой водочки, быстро поправился, а царевич куксился до конца завтрака.
– Не умеешь ты, Алёшка, пить, учиться надо, – покровительственно охлопывал по спине и плечам Пётр сына.
Алексей от этих хлопков ещё больше скруглял спину.
– Господин канцлер, – обратился Пётр к Головнину, – готов ли вчерне договор брачный?
Тот бросил вопросительный взгляд на подканцлера Шафирова, получил утвердительное подмаргивание и достойно наклонил голову.
– Готов, государь.
– Ну вот, сейчас перечтём его, перебелят, и езжай, Алёша, с Богом. Невеста хорошая, а партия ещё лучше.
– Государь, дозвольте ещё на денёк задержаться, – промямлил Алексей.
– Это ещё зачем? – вскинулся Пётр, но почувствовав на своём локте мягкую руку Катерины, добавил тише:
– Ладно, после поговорим.
А перед обедом разразилась гроза. Бушевал царь. Да так бушевал, что даже бойкая самоуверенная Глаша бегала с бледным лицом и трясущимися губами.
Именно она и доложила Марии, что ей велено обедать у себя и за порог своей комнаты не выходить, чем ввергла её в сильное недоумение. Сразу прибежала Варенька с очень круглыми глазами.
– Маша, что деется-то! Государь на наследника кричит. Я, кричит, лучше в монастыре тебя сгною… А про тебя… – она подняла ладони к лицу, – про тебя даже непотребно говорит.
Мария молчала.
– Да скажи ты, в чём дело.
– Я не знаю. Правда, – она посмотрела близко в глаза подруги.
– Ну, я побегу. Я просилась с тобой здесь обедать – не пустили. Я сразу приду.
Гадать о причинах Мария не стала – сами скажут. С аппетитом съела гороховый суп и котлеты, закусила всё это лимонным мороженым… Поскольку беседовать ей было не с кем, за едой читала. И неожиданно открыла, какое это удовольствие – читать за едой. Она даже съела больше, чем обычно, в увлечении книгой. Смешливо подумала:
– Хорошо бы подольше мой арест продлился.
Прервала это удовольствие запыхавшаяся Варенька.
– Слушай! Всё из-за того, что царевич просил дозволения на тебе жениться. Сказал, иначе руки на себя наложит, и плакал. Надо же, Маша, как ты в любви удачлива. Ты что? Зуб болит?
Мария с тоской посмотрела в оживлённое лицо подруги. Опять! Когда же это кончится!
– Маша, – удивилась Варенька, – неужели ты царицей стать не хочешь? А я вот не пойму, за что на тебя-то царь огневал? Твоей вины ведь тут нету, это он всё сам, царевич-то.
Весь оставшийся день к Марии прибегали пересказать слова всё ещё бушующего царя то Варенька, то Нина, то Глаша, и надоели ужасно. Заходили Катерина Алексеевна с Марьей Васильевной. Катерина вздыхала, а княгиня смеялась:
– Ну, Мари, ты просто какая-то роковая женщина, мужская погибель!
– По-моему, если кому и погибель, так мне, – бурчала Мария.
– Ну-ну, не печалься, утрясётся.
– С тобой отец Феофан поговорить хотел, – вспомнила Катерина.
Мария выпятила подбородок.
– Мне ж велено из комнаты не выходить!
– Ну, к святому-то отцу можно.
Феофан ждал её в соседней гостиной, был серьёзен.
– Отрадно видеть, дочь моя, что ты не потеряла присутствия духа и не предаёшься напрасному унынию.
Мария спросила с простодушным видом:
– А должна была предаваться?
Инок рассмеялся.
– Государь, отпуская меня к вам, княжна, напутствовал дать вам утешение и наставить на путь истинный. Я же зрю, что утешение вам не надобно. Что же касается наставлений – поскольку ваша встреча с наследником была в моём присутствии, то я могу свидетельствовать, и свидетельствовал уже перед государем, что вины вашей нет никакой.
– А государь не внял, – усмехнулась Мария.
– Внял несколько. Но его пылкий нрав… Однако, я вижу, вы пришли с томом Декарта. Поговорим о его философии?
– Почему Декарта, – Мария раскрыла книгу, – тут же написано Картезий?
– Это латинское имя. От рождения же он назван Рене Декартом, он француз.
– Француз? – удивилась Мария. – А я по невежеству думала, что из Франции только театр, да музыка, да танцы, ну и наряды да амурная наука.
Феофан улыбнулся.
– Французская нация весьма талантлива во всех областях, и французская живость характера не мешает углубляться в самые серьёзные предметы.
Но поговорить о серьёзных предметах им не удалось. В дверях возник царь и сразу закричал:
– А-а, улыбается сидит, цветочек лазоревый! Довольна, что весь политик мне портит.
Мария поднялась и начала делать этикетный поклон, длинный, в пять переступов.
– Ладно тебе кланяться, садись, – крикнул Пётр.
Но она упрямо довершила поклон и опустилась напоследок почти до полу, не согнув передней коленки.
– Ну всё? Садись теперь, – буркнул Пётр уже спокойнее.
Мария села, выпрямив спину и сложив руки на коленях.
Пётр вздохнул.
– Мешаешь ты мне, Марья. Ладно, ладно, – отмахнулся он от подавшегося было к нему Феофана, – сам знаю, большой вины за тобой нет. Без умысла ты. Что делать, все вы Евины дочки. Однако в сыне моём крепко эта дурь засела. И пока он хоть малую надежду иметь может, выкрутасы свои не бросит.
Пётр помолчал, разглядывая её.
– Сначала решил я в монастырь тебя определить. Но раздумал. И не из жалости, – покосился он на Феофана, – а думаю, лучше всего тебя замуж отдать. Поскорее.
Мария похолодела.
– Я не хочу замуж, государь.
– А я тебя не спрашиваю! – гаркнул Пётр. – Молодой Шереметев хотел – на здоровье. Он сегодня-завтра с донесением прибыть должен, сразу и свадьбу сладим.
Он встал.
– Это моё тебе слово. А покуда носу никуда не кажи.
На негнущихся ногах дошла она до своей комнаты, на расспросы Вареньки не ответила, сказала спокойно:
– Будь добра, кликни девку, я помыться хочу, в поту вся.
– Он так орал на тебя? – округлила глаза Варенька и умчалась.
Сидя в тёплой воде, Мария наконец сказала изнывающей подруге:
– Приговорил замуж, за Шереметева. – И помолчав, добавила:
– Ни за что!
– Ой, а как же?
Мария пожала плечами и опустилась в воду до подбородка.
– Там видно будет.
Весь вечер замок шумел съезжавшимися гостями – назавтра назначена была большая охота. Мария раньше тоже собиралась ехать, именно для этой охоты переделывала она свою синюю амазонку на летний фасон.
– Ну и пусть, – сказала она своему отражению в зеркале, – пусть едут без нас с Зорькой, им же хуже.
На другое утро суматоха сборов началась ещё до свету, а вскоре после рассвета замок обезлюдел.
– Так, – сказала себе Мария, расправившись с поданным ей в комнату завтраком, – никого нет, и уж царевича-то я точно не встречу. Значит, погуляем! А ещё лучше – искупаемся! И Зорьку навестить надо.
Она прихватила оставшуюся от завтрака булочку и сходила в конюшню. Рассказала Зорьке свой план, если не удастся отвертеться от свадьбы, убежать им в Никольское. Поцеловала лошадку в нежную морду и пошла к купальне.
Вода с утра была ещё холодновата, и Мария плыла быстро, напрягаясь при каждом гребке. Из воды вышла бодрая, разогревшаяся. Постояла, не одеваясь, потягиваясь под солнечными лучами, которые уже заглядывали за стенку купальни. Капли воды на коже переливались перламутром, во всём теле бегали радостные живчики.
– Нипочём им меня не одолеть, – сказала она громко и засмеялась.
Обратно шла не торопясь. Телу было приятно под свободным платьем без корсета. Оглянулась на всадника, что скакал к главному крыльцу. Очень захотелось разглядеть, кто это. И всадник повернул голову, всматриваясь в неё. А потом он пустил коня рысью ей навстречу. А она, напротив, стала столбом и стояла, покуда он, спрыгнув с седла и накинув поводья на какой-то столбик, шёл к ней, не сводя с неё глаз.
– Ты загорел, – сказала она наконец и провела ладонью по горячей немного колючей щеке.
Александр поймал её узкую прохладную ладонь своей широкой и горячей.
– Там не то, что загореть – испечься можно.
– От тебя полынью пахнет.
– А от тебя водорослями. Может, ты без меня русалкой стала?
– Ага, – сказала Мария страшным голосом, – сейчас тебя на дно утащу.
Она протянула руки ему на плечи и сразу оказалась в кольце его рук.
– Мне сначала к государю надо, – сказал он, уткнувшись в её волосы. – Я быстро.
Мария вздохнула.
– Какое быстро! На охоте он. Может, подождёшь, покуда вернётся?
Александр покачал головой.
– Сразу надо. Но я быстро! Захвачу сейчас провожатого из замка и всю дорогу рысью скакать буду!
Он замер на минуту, заглянул в её глаза, нагнулся, поцеловал бережно. И вот он уже в седле, махнул рукой, умчался.
– Боже мой! – ахнула Мария, глядя вслед. – Его же предварить надо было, какая тут каша заварилась!
Всё время после Сашиного отъезда она провела то на своём балконе, вглядываясь в дорогу, то у окна в коридоре, откуда был виден подъезд к конюшне.
Саши не было!
Он вернулся только вместе со всеми и к ней не зашёл. Прибежала Варенька, открыла было рот, но увидев её лицо и нетронутый обед, молча ушла. Потом снова пришла с чашкой, велела:
– Пей.
Мария выпила, это было молоко. Взяла Вареньку за руку, подвела к стулу, села напротив, тихо попросила:
– Расскажи.
– Его царь обедать оставил, – сказала Варенька испуганно. – И весь обед царь про тебя говорил. Ругал. И Головкин тоже. А Шафиров с Феофаном заступались. А как обратно ехали, он всё с Ниной говорил, они вроде раньше знакомы были. Про тебя спрашивал, я слышала. Ну, Нинка ему ещё пуще наплела, будто ты и Вацлаву глазки строила и ночь у него провела, а потом с Тыклинским каталась, и напоследок Шереметева Михаила приплела. Я и сказать ничего не могла, от меня князь венгерский не отставал.
Варенька вдруг заплакала.
– Да, Маша, не молчи! – закричала.
Мария улыбнулась окостеневшим лицом.
– Что ты? Ничего. Ты иди. Вечером ведь ассамблея, да?
Варенька кивнула, вытирая лицо.
– Я только туалет приготовлю и приду.
– Ничего, иди.
За Варенькой закрылась дверь, и Марию скрутила судорога рыданий. Захлёбываясь и всхлипывая в голос, она добрела до кровати и повалилась на колени, воткнув лицо в подушку. Подушка сразу стала мокрой, но перевернуть её не было сил. Потом её лицо очутилось в Варенькином подоле, тоже сразу намокшем, и Варенька всё силилась поднять её с пола и усадить на кровать, но Мария упорно сползала вниз, ей было лучше внизу, наверху было больно.
Когда её в конце концов перестало трясти и корчить и она смогла выпрямиться, первым, что ей бросилось в глаза, было зарёванное и опухшее лицо подруги, а вторым – юбка её бального платья, вся в пятнах.
– Наплевать, – сказала Варенька, – не пойду я никуда.
– Ну зачем же, – сказала Мария совсем спокойным голосом, хотя слёзы потоком текли по её лицу и капали с подбородка. – Снимай-ка робу.
Она подала Вареньке свой утренний батистовый халатик, позвонила и приказала утюгов и кипятку, заварила сухой ромашки. Они обе умылись холодной водой, хотя помогло это одной Вареньке. У Марии слёзы лились без остановки.
– Маша, хватит уж плакать.
– Я не плачу. Ты видишь, я уже совсем спокойна. Это просто слёзы текут. Пусть их, не бери во вниманье.
Говоря это, Мария уложила Вареньку, накрыла её лицо ромашковыми примочками, расправила на гладильной доске юбку её платья, замыла и затёрла пятна и принялась орудовать подаваемыми девкой утюгами.
Варенька поглядывала на неё из-под закрывающих глаза тряпочек.
– Ловко ты утюгами-то…
– Пелагеюшка меня учила, и шить тоже. А вот стряпать у неё так и не выучилась. Очень это её огорчало, она-то сама стряпуха прекрасная.
Платье приняло свой первоначальный вид, на лице у Вареньки не осталось никаких следов слёз, и у самой Марии глаза, наконец, просохли.
– Только бледная ты очень, – сказала Варенька, – даже голубая.
– Зато в теле такая лёгкость, хоть лети сейчас.
Варенька покачала головой.
– Тебе поесть надо.
– Не хочу. Мне бы посмотреть на ассамблею потихоньку. Как думаешь, пустят меня наверх, к музыкантам?
– Царь не осерчал бы…
– А он не узнает.
– Ладно. У Глаши там скрипач знакомый есть, сейчас я скажу ей…
Глядя сверху на бальную залу, Мария вспомнила, как также выглядывали они с Наташей с галерейки в батюшкином петербургском доме. Как давно это было! И какая она была тогда счастливая!
Вскоре после царского выхода прибежала верная Варенька. Озабоченно глянула вниз, потащила Марию на другое место.
– Здесь лучше видно.
– Варюша, ты иди, зачем тебе здесь сидеть.
– Да ну, не хочу, я с тобой. Ни разу сверху не смотрела. Какие все смешные!
– А как же ты венгерца своего бросила? Вон он тебя ищет, озирается.
– Да ну его, надоел. Только и знает, что про восстание своё говорить да на нашего царя жаловаться, дескать, не помогает им, венграм, от австрийского гнёта ослобоняться. Вон, смотри, к Катерине теперь подступил, небось, опять о том же.
Мария никак не могла найти Сашу в крутившейся внизу толпе.
– Варь, а кто это всё время рядом с царём?
– А-а, это гетманша Сенявская, она третьего дня приехала. Царь с ней… ну, в общем… – Варенька сделала многозначительное лицо.
– Вот ведь! – сказала Мария в сердцах. – И сына не стесняется! Не боится, что тот по его дорожке пойдёт!
– Ой, Маша, – вздохнула Варенька, – какое – стесняться! Он на охоте-то сегодня такое сказал ему, Алексею то есть… Я, говорит, тебя вполне понимаю, девка она смачная, это ты то есть. Ты, говорит, Алёшка, главное, законным браком мой политик исполни, а там с кем хочешь… Хоть с Марьей этой, хоть с кем.
Варенька всплеснула руками.
– А Алексей-то весь напружился, голову набычил и прочь пошёл. Видать, Маша, он сердцем к тебе, а не так просто.
– А С… а Александр это слышал? – тихо спросила Мария.
– Не знаю. Был не очень далеко, может, и слышал.
Мария смотрела на хохочущую внизу фигуру Петра рядом со своей гетманшей. Саши так и не было, может, не придёт? Начались танцы. В первой паре шёл царь с гетманшей Сенявской, за ним князь Радзивил с царицей.
– Ой, Маша, смотри, – Варенька почти высунулась из-за перил, – смотри, Нина-то наша, что это с ней, не танцует! Озирается, ищет кого-то.
Нина в самом деле пробиралась вдоль стены, будто кого искала, два или три кавалера, подошедшие, были отклонены. Вот кого-то увидела, пошла быстро к дверям. Сверху двери были не видны, и Нина пропала из виду. Потом снова появилась.
– Нашла, – хихикнула Варенька, – да кавалер-то не больно рад, ровно на аркане она его тащит. Ой, да это ведь Александр твой.
Да, это был он. В дорожном мундире и в сапогах, он выделялся в нарядной веселящейся толпе не только одеждой, но и сумрачным лицом.
Нина что-то без перерыва говорила ему, а он не отвечал, только несколько раз качал головой отрицательно. Вот он, дождавшись перерыва между танцами, подошёл к царю, сказал ему что-то, вот царь от его слов подозвал Макарова, и они втроём пошли к выходу.
Варенька потеребила её за рукав.
– Маша, я спущусь, узнаю, что там.
Мария кивнула, не отводя взгляда от его фигуры, сказала:
– Если можно будет, спроси его, не передаст ли он мне слова какого-нибудь через тебя.
Но вот Саша ушёл, она перестала смотреть вниз. Встала, походила немного, посмотрела на музыкантов, которые начали польский англез, вышла в коридор, чтобы быстрее встретить Вареньку.
Та пришла, наконец, полная свежих новостей, но Мария не дала ей говорить:
– Видела его? Передал что-нибудь?
Варенька кивнула и виновато сказала:
– Просил кольцо вернуть ему.
Вокруг Марии поплыли стены. Пришла в себя от Варенькиных испуганных причитаний, сказала:
– Пойдём ко мне, я записку ему напишу.
На листе бумаги крупно вывела «Не отдам. Мария».
Варенька, отнеся письмо, вернулась, на сей раз быстро, и сразу повлекла Марию к балкону.
– Он при мне уже на коня садился, сейчас едет.
– А бумажку мою чёл?
– Прочёл. Не сказал ничего, только глянул на меня этак. Ох, и глазищи у него! Прям насквозь прожигают! Бумажку за пазуху сунул и в седло – прыг. Я бегом обратно, тебя упредить.
Снизу раздался стук копыт ещё не видного всадника. Выехав на главную аллею, он остановился, снял с головы треуголку и, поворотясь, несколько мгновений смотрел в сторону дворца. В темноте не разобрать было, куда именно смотрел – еле различалось светлое пятно лица – но Марии показалось, что его взгляд вошёл прямо в её глаза.
Потом он поскакал, а она неотрывно смотрела на тающий во тьме силуэт и будто разглядела, что перед тем, как совсем исчезнуть, он оглянулся и махнул рукою.
– Ну, пойдём же в комнаты, Маша, – тормошила её Варенька, – зябко уже.
У Марии, наконец, разлепились губы:
– Поди одна, я ещё посижу тут.
Так сидела бы и сидела в тишине под весенними звёздами, но опять пришла Варенька.
– Неужто ты всё тут и сидишь? Уж и ассамблея кончилась. Пойдём, царица зовёт.
У царицы собралось дамское общество: кроме фрейлин и княгини Долгорукой были две незнакомые дамы из недавно приехавших, полька и француженка. Катерина, радушная хозяйка этого маленького женского вечера, потчевала гостей сладким вином и фруктами, все смеялись.
– Зачем меня позвали? – тихо спросила Мария Вареньку.
– Развеяться, – пожала плечами та, – ты уж давно всё одна сидишь.
– Поди ко мне, Маша, – позвала Катерина, – я тебя познакомлю. Пани Ядвига, – показала она на рыжеволосую польку, – статс-дама польского двора, и графиня Амелия…
– Составила ей компанию в этом путешествии, чтобы познакомиться с легендарным русским царём, – подхватила смуглая длинноносая француженка, – и очаровательной русской царицей, – добавила она льстивым тоном.
Французская графиня принялась разглядывать Марию.
– Когда русский царь встретится с польским королём, княжна будет иметь большой успех. Или царь Пётр и тогда станет держать её вдали от общества?
– О, это недолго, – слегка смутилась царица. – Княжна немного больна, это видно по её бледности. Но скоро всё будет в порядке. И она на этих днях выходит замуж.
– Ах, как это романтично, – восхитилась пани Ядвига, – свадьба в путешествии! А кто этот счастливец?
– Граф Шереметев, ждём его из армии.
– Ах, военный, герой, как романтично!
– А платье, какое будет платье у княжны?
Дамы щебетали наперебой. Варенька нашла под столом руку Марии, тихонько погладила.
– А я тоже, наверное, замуж выйду, – громко сказала Нина.
В общей удивлённой тишине она продолжила:
– Офицер, что сегодня из армии с пакетом приезжал, князь Бекович-Черкасский, – она обвела всех сияющим взглядом, – мы ещё с Петербурга с ним… И родители мои к нему расположены.
Сквозь хор возгласов и поздравлений прорезался голос Вареньки:
– Катерина Алексевна, дозвольте Маше к себе пойти, у неё опять голова кружится.
– Конечно, – Катерина обеспокоено взглянула в лицо Марии. – Я думала развлечь тебя, а ты ещё бледнее стала. Ты, Варя, проводи её.
– Можно, ещё Нина с нами пойдёт? А то вдруг по дороге что…
Пока Нина выбиралась из задвинутого столом кресла, Мария успела прошипеть:
– Зачем она?
– Молчи, – так же прошипела Варенька.
В комнате она заставила Марию лечь, растёрла ей виски и запястья уксусом, расстегнула лиф, словом, делала всё, что положено делать при дурноте, а сама, меж тем, говорила:
– Надо же, Нина, какая ты скрытная… Дай мне полотенце. У тебя жених есть, ещё в Петербурге сговор был, а нам, подругам, ты ни слова.
– Ну, сговора не было ещё… – потупилась Нина.
– А как? – вскинулась Варенька, – он посватался, и вас благословили?
– Да нет, – совсем смутилась Нина, – ещё не сватался… Он не смеет, ведь я из такой знатной семьи… Но он меня любит, я всё вижу в его взгляде. Он как увидел меня прошлой зимой… А я – его. Он тогда только из Италии приехал… Знаете, говорят, что людей бог по двое создаёт, а на земле они разъединены, и ищут друг друга. Вот мы с ним – две половинки! Я как увидела его, сразу это поняла!
– А он тебе говорил что-нибудь… об этих половинках? – вкрадчиво спросила Варенька.
– Ах, ну где было говорить? Всегда при людях. И он такой застенчивый. Ведь между нами такая разница в положении.
– Какая же разница? Ты княжна, а он князь, – сказала Варенька.
– Но ведь он сирота, приёмыш. Отец говорил, что его усыновил Борис Голицын.
– Отец говорил? А сам он тебе не рассказывал?
– Ну когда ж ему было рассказывать, мы только во время танцев несколько слов… А сегодня и этого не удалось, царь ему задержаться не позволил, сразу отослал. Но он скоро опять приедет.
– Откуда ты знаешь? – быстро спросила Варенька.
– Макаров говорил. Он генералу Алларту приказ повёз и сразу должен с ответом вернуться.
Она длинно вздохнула.
– Отец говорил, как война кончится, он с ним об нашем союзе поговорит.
Варенька фыркнула:
– Это что же, не он тебя, а ты его сватать будешь?
– Вовсе не я, а отец! Это совсем другое дело. У нас на Кавказе есть такой обычай, чтобы отец невесты с отцом жениха договаривались. Вот он с его приёмным отцом и поговорит. Ой, Маша, а Голицын этот, Борис, он ведь родственник твой?
– Отец, – сказала Мария бесцветным голосом.
– О-ой! – Нина подбежала к кровати, села на корточки у изголовья, – верно, ты ведь Борисовна. И как же мне раньше в ум не пришло! Значит, ты моей сестрой будешь!
Мария закрыла глаза. Варенька потянула Нину за руку.
– Ты иди, пусть она поспит.
– Я за лекарем схожу.
– Не надо, он был уже, иди.
Варенька закрыла за Ниной дверь и задёрнула дверную штору.
– Вот видишь, всё одни её выдумки, а ты уж и обмерла.
Она засмеялась, глядя на вскочившую с постели Марию.
– Ах, ты смеяться! – закричала та и бросила в неё подушкой.
– Маша, уймись!
Варенька тщетно старалась закрыться от летящих в неё диванных думок.
– Сдаёшься?
– Сдаюсь, сдаюсь.
Мария распахнула дверь на балкон.
– Как хорошо на воле! И пахнет как! Пойдём купаться, Варюша?
– Ночью-то?
– А что ж, что ночью. Ещё и лучше – нет никого.
И они пошли купаться, оглядываясь и вздрагивая при каждом шорохе. Купалась, правда, одна Мария, а Варенька не решилась раздеться – сидела в проёме купальни и шептала:
– Маша, плыви назад, хватит. Маша, на берегу кто-то ходит.
А потом им захотелось есть и они, послав проныру-Глашу на кухню, умяли целую корзинку булочек и сочней с творогом.
– Как я рада, что ты ободрилась! – говорила Варенька, глядя на вкусно жующую Марию. – Смотри только, не лопни, корсет-то не застегнёшь завтра.
– А мне-то что, я под арестом, выходов мне не делать, корсет ни к чему.
Обе засмеялись.
Заглянула княгиня Долгорукая и воскликнула:
– О, какая картина! А Катерина Алексевна волнуется, почитает тебя больной. Ну и отлично. Сейчас только что молодой Шереметев прибыл, он у царя. Сейчас уже поздно вам видеться, а завтра с утра ты к нему, Мари, сразу выйди. Царь хотел завтра же и венчанье, еле мы его с царицей уговорили до послезавтра отложить – надобно же приготовиться. Хоть и походная свадьба, но всё же свадьба.
Варенька испуганно смотрела на Марию, но та, не изменившись в лице, спросила:
– А Шереметеву уже эту новость сказали?
– Сказали. Как он вспыхнул! И сказать даже ничего не смог, так молча в кабинет к царю и прошёл. Я думаю, Мари, это хорошая партия, со всех сторон хорошая – и по родству, и по выслуге у государя, и сам жених хорош. Я видела, как вы с ним танцевали – ладная вы пара.
Марья Васильевна встала.
– Покойной ночи, Мари, ложись скорее, чтоб завтра заспанной не быть. Пойдём, Варя.
Варенька пыталась замешкаться, но княгиня с мягкой настойчивостью взяла её за руку.
– Пойдём, пойдём, поздно уже.
Утром Мария чувствовала себя, как солдат перед сражением. То есть она, конечно, не знала, как у настоящих солдат перед настоящей битвой бывает, но ей казалось, что именно так они отодвигают от себя всё неважное и собирают все мысли и силы души на одном, а тело их равно готово и драться, и бежать, и кричать, и всё что угодно, всё, что только понадобится для победы.
Она одела коричневое с золотыми позументами платье, а волосы причесала гладко, сколов гребнями тёмной кости. Посмотрела в зеркало – лицо бледное, и глаза будто старше стали, губы не такие яркие, как всегда, поджаты.
Шереметев ждал в маленькой гостиной между царицыными и царёвыми покоями. При виде неё он вскочил и бросился навстречу, но остановился, наткнувшись на её церемонный вид. Следуя её примеру, он вынужден был проделать все правила этикета, и видно было, что это несколько охладило его горячность.
Сели.
Мария хотела было произнести приготовленную речь, но Михаил опередил её.
– Мария Борисовна, вчера государь известил меня о моём счастии, о том, что мне назначено быть вашим супругом. Поверьте мне, что это было моим страстным желанием, мечтой, и какие бы обстоятельства… – он запнулся, – каким бы причинам ни был я обязан…
Было странно видеть его, всегда самоуверенного, весёлого и сильного, таким смятённым, запинающимся и краснеющим.
Мария серьёзно взглянула в его лицо и медленно заговорила:
– Михаил Борисович, вы, я чаю, знаете, какая здесь история вышла. Наследник престола вздумал удостоить меня своим вниманием и приказаниям государя об женитьбе его на назначенной ему невесте противился. Потому его величество счёл лучшим для него привести меня в такое состояние, при коем его ко мне склонность препятствием к назначенному августейшему союзу быть не могла бы. Притом моё нежелание вступать в брак царь во внимание не взял и обошёлся со мной, как со своей холопкой.
При этих словах она подняла опущенные во всё время речи своей глаза и взглянула в лицо Шереметеву. Он был уже не красен, а напротив, бледен.
– Мария Борисовна, заверяю вас, что всем сердцем моим, всей душою…
– Постойте, Михаил Борисович, я догадываюсь о вашей ко мне расположенности и очень вам за это признательна. Но хотите ли вы получить меня против моей воли, как рабу или, вернее даже, как овцу, на базаре купленную? – последние слова она произнесла отчаянно и резко.
– Вы совсем ко мне нисколько не склонны? – спросил он упавшим голосом.
Она молчала, сжав губы.
– Если ваше сердце свободно, то я мог бы со временем заслужить…
Голос его звучал умоляюще, и она, чтобы остановить его, сказала быстро:
– Оно не свободно. Простите меня.
Он замолчал и выпрямился.
Оказывается, они оба стояли, не заметив, когда встали.
– Простите мне, Мария Борисовна. Только по неведению стал я причиной доставленных вам огорчений.
Поклонился коротко и красиво. Вышел. Мария медленно села мимо кресла.
Она ещё не успела дойти до своей комнаты, как её нашла Варенька.
– Маша, что там творится! Как царь кричит, как лается! Ты что Шереметеву сказала?
– Сказала, что нейду за него.
– Как, вот так прямо?
Мария молча кивнула и, поскольку они уже пришли, принялась раздеваться.
– Ой, что ж теперь будет? А ты смелая какая!
– Будешь тут смелая, – проворчала Мария. – Женятся-то на всю жизнь, разжениться уж нельзя будет.
– Это да. А ты зачем раздеваешься? Опять в ванну пойдёшь?
Мария засмеялась.
– Думаешь, я от каждой встряски в воду лезу? Вообще-то да, и сейчас бы неплохо, но недосуг, небось, сейчас прибегут по мою душу. Так что только оботрусь да рубашку переменю – я как волнуюсь, так сразу мокну.
– Я тоже, – вздохнула Варенька. – Видать, это природа человеческая, не ангелы ведь мы. А знаешь, Шереметев сначала так рад был. Не жалко тебе его?
В дверь заглянула Нина.
– Ты здесь? – и умчалась, не отвечая на вопросы Вареньки.
Мария оделась в то же коричневое платье, оно было самым тёмным в её гардеробе, ей хотелось бы чёрное, но не было.
Пришла княгиня Долгорукая, попросила Вареньку выйти, села напротив, взяла за руку.
– Царь очень гневен, Мари. Я понимаю тебя, это очень неприятно – быть… – она поискала слова, – быть вещью, которой распоряжаются. Но, может быть, стоит забыть об обстоятельствах?
Она была милой и доброй, глядела участливо. Но как же сказать ей о Саше? Ведь ничего не решено меж ними теперь, может, он теперь и откажется. Да и не только в Саше дело. Но она сказала всё же:
– Я другого люблю.
Княгиня встрепенулась:
– А он тебя?
– Не знаю.
– Ну-у, – она улыбнулась, – это девичьи мечты. Это всё пройдёт, как замуж выйдешь. Так как же, Мари? Сказать царю, что ты согласна?
– А ему моё согласие нужно? – усмехнулась Мария.
– Ему нет. Но, видишь ли, Шереметев без твоего согласия жениться отказывается.
Мария почувствовала тёплую волну благодарности к Михаилу.
– А вы, Марья Васильевна, за вашего князя охотой шли?
Княгиня улыбнулась.
– Я его не знала, не видела даже. Всё родители решили. Сначала боялась его, он ведь старше меня много. А потом… потом так хорошо стало, что и не выскажешь.
Её улыбка распространилась на всё лицо, и было видно, что ей приятно вспоминать о муже.
– Ну так как же? Ведь это у тебя только упрямство детское, ты меня прости.
Мария и впрямь почувствовала себя упрямой и глупой девчонкой, с которой возятся взрослые, и упрямо сказала:
– Я лучше в монастырь пойду.
– Ну ладно, – княгиня встала, – Катерина Алексевна тоже за тебя. Если сможем – уговорим. А уж нет… – пеняй на себя.
До конца дня её не трогали, а вечером пришла опять княгиня.
– Ну, Мари, я царя таким сердитым давно не видала! Видать, за живое ты его задела. Ну, слушай участь свою. Да садись же.
Она усмехнулась.
– Испугалась всё-таки? Это хорошо, а то уж ты прямо, как драгун в юбке. И Варя твоя твердит, что ты ничего не боишься.
Княгиня стала серьёзной.
– Царь во гневе сначала решил тебя за любого отдать, кто согласится, хоть за пана Шидловского.
У Марии ёкнуло сердце.
– Ну вот, ты и ещё раз испугалась. Но супруга царя умолила такой жестокости не делать. И хоть всем её мольбам он не внял, но дал тебе отсрочку. Даже не знаю, как и сказать. Государь наш – человек необычный, и в этот раз тоже учудил. Словом, объявляет он турнир, вроде рыцарского, какие прежде в Европе были. Состязаться будут кавалеры за твою руку. Кто победит – тот и под венец тебя поведёт.
Наконец выговорив всё это, княгиня перевела дух.
– Ну и ну, – сказала Мария, – никогда о таком в наше время не слыхивала.
– Вот и я говорю – учудил.
– А когда сей турнир?
– Он грозится, завтра. Но думаю, к завтрему он желающих не соберёт, да и подготовить надо ристалище, ещё что-нибудь. Но – скоро, медлить он не хочет.
Варенька влетела сразу после ухода княгини – видать, поджидала.
– Ну, что?
– Не мытьём – так катаньем, – дёрнула плечом Мария.
– Да ты скажи толком.
– Как, ты раньше всех не узнала? – поддразнила Мария подругу. – Как же ты обмишулилась?
– Ну, Маша, не томи. Они там совещались и никого кроме Долгорукой не допустили. Ну же – что?
– Решил наш батюшка-царь себя на иноземный манер потешить, – Мария пнула ни в чём не повинную ножку стола, – турнир рыцарский устраивает, а я – награда победителю.
Что такое турнир, Варенька не знала, и Мария довольно долго ей старинные истории рассказывала, не заметила, как и сама увлеклась.
– Сколько ты всего знаешь, Маша, – вздохнула Варенька, – как у тебя в голове всё помещается?
Весь следующий день её не трогали, а на другое утро началась беготня. Всю мебель в её комнате передвинули, вместо её удобной кровати притащили другую, широченную, как лужайка, меняли занавеси и ковёр на полу. Да ещё явились швейные девки под водительством графини Амелии, все её платья перерыли, одно выбрали – и ну его кромсать да сшивать наново. А графиня приговаривала:
– Не противьтесь, княжна, вы должны быть прекрасней всех в такой день..
Мария от такой суеты в Варенькины покои сбежала, там и сидела до вечера. То есть сидела одна Мария, Варенька же то и дело убегала, чтобы вернуться с какой-нибудь новостью.
– Ой, Маша, а народу-то наехало! А за замком на лугу скамьи строят и шатры ставят вроде походных! А почему ты такая спокойная? Неужто, совсем не страшно?
– Чего страшно?
– Так ведь так или иначе, а к замужеству тебя принудят, да ещё неизвестно с кем. Шереметев хоть знакомый был, да и человек хороший.
– А я замуж не собираюсь.
– Так как же? – опешила Варенька.
– Очень просто. Пусть они свои турниры устраивают, что хотят. Пусть в победители кого хотят выбирают. А я в ту же ночь убегу.
– О-ой! Да ты что! А как?
– Очень просто. На Зорьку – и ищи свищи.
– Так ведь догонят!
– Пусть попробуют! Да и некогда царю погоню устраивать, к королю Августу ему надо, а потом на войну.
Варенька покачала головой, подпёрла щёку.
– Как всё просто у тебя. Отчаянная. А знаешь, говорят, Алексей Петрович тоже на этот турнир собирается.
Мария засмеялась.
– Он?! Да он после первого толчка полетит.
– Да там без толчков будет. Я сказать тебе забыла, царь объявил, что поскольку впереди сражения, и каждый человек пригодится, то здесь сраженья не будет, а только состязание. На конях и с оружием. Кто ловчее себя окажет, тот и победитель.
– Всё равно, Алексей первым быть не может. Да если б и мог, не позволит ему царь, ведь всё для того затеяно.
Да, – кивнула Варенька. – А какой он противный, даром что царевич, я на край света от такого бы убежала. Бедная его невеста.
И Варенька опять унеслась за свежими новостями.
Вечером Мария вернулась в свою комнату, ставшую роскошной спальней. Сюда и принесла Варенька последнюю и самую занятную новость.
– Я сейчас Шереметева встретила, он передать тебе просил на словах, писать некогда было. Он в состязании примет участие, но единственно, чтобы тебе помочь. Если он победить сумеет, то единственно, чтоб тебя от уз освободить.
Мария вздохнула.
– Царь-то ведь всё равно от своего не отступит. Но ты скажи ему, Варюша, что я признательна ему очень, что он мне как брат теперь.
Варенька глянула на неё усмешливо.
– Думаешь, это его обрадует, что он тебе брат? Я лучше только о признательности ему твоей скажу. А как тебе покои-то убрали!
Варенька прошлась по комнате, трогая то одно, то другое.
– А платье какое! Это твоё или новое?
– Было моё, да так переделали, что не узнать. Говорят, носят теперь так.
– Всё равно красиво. Знаешь, я видела у царицы кольца обручальные – для тебя – глаз не отвести! Ну ладно, ладно, не буду.
Она поцеловала насупившуюся подругу и перекрестила её.
– Бог даст, всё образуется.
День рыцарского турнира за прекрасную даму начался рано. Марии даже завтракать пришлось во время причёсывания.
Но другие, видно, поднялись ещё раньше – когда её вывели к огороженной поляне, на скамьях вокруг было уже полно народу. Она шла между Ниной и Варенькой, чувствуя, что все глаза этой толпы устремлены на неё одну.
Князь Радзивил, любезный хозяин, поспешил к ней навстречу.
– Вы сегодня ещё прекраснее, чем всегда, – сказал он, подводя её к высокому креслу в центре помоста перед аркой, – как и должно быть невесте. Взгляните, сколько собралось раненых в сердце вашими чарами, – он указал на всадников у входа в ристалище.
– Не так уж много этих раненых, – подумала Мария, – если принять во внимание родство и приданое, что они за мной получат. Всего-то десятка два.
Претенденты с лошадьми в поводу ждали у въезда на арену. Вперёд вышел человек с листом бумаги, стал выкрикивать правила. Мария не вслушивалась и не всматривалась, ей хотелось забыться и очнуться, когда уже всё кончится.
Запели трубы и рыцари двинулись в обход ристалища. Проезжая мимо помоста, где в центре сидела убранная в белое княжна, они склоняли головы, а некоторым удавалось заставить поклониться своих коней. Такое искусство награждалось одобрительными криками зрителей. Княжна же ни на кого не поднимала глаз.
Состязались в рубке, стрельбе, владении конём. Крик стоял ужасный – зрители подбадривали своих любимцев, приветствовали удачный удар или выстрел, издевались над неловкими. Кроме дворян, сидевших на скамьях, здесь было много простолюдинов, сошедшихся из окрестных сёл, не говоря уже о многочисленной челяди дворца.
Первая часть состязания закончилась, глашатай пригласил гостей и участников отдохнуть и подкрепиться в расставленных по полю шатрах. Для простолюдинов были выкачены бочки с пивом, выставлены корзины с хлебом и солёной рыбой.
Солнце стояло ещё не очень высоко, но пекло уже со всей силой, день обещал быть по-летнему жарким. Царь и вельможи поспешили в прохладу шатра. Мария приотстала, за её локоть уцепилась Варенька и возбуждённо зашептала:
– Ой, Маша, царь-то ведь, ехидна он этакая! Вон, смотри, – она показала на походную церковь, поставленную рядом с царским шатром.
– Ведь он распорядился, что как только победителя объявят, как только он с коня сойдёт, так прямо и под венец. Вот тебе и «убегу». Да ты погоди, не бледней, погоди, что скажу. Я дальше тебя сижу, ты лица состязальщиков разглядела?
Мария дёрнула плечом.
– Ещё разглядывать! Я и не смотрю на них.
– И зря, погляди. И как будут объявлять, кто остался, имена-то послушай.
– Как это, кто остался?
– Ты спишь там, что ли, на троне своём? На второй-то части не все они будут, а те только, кто промахов до сих пор не делал. А остальных – вон, чтоб свободнее было.
– Княжна Мария, княжна Варвара, прошу вас, заходите, – к ним спешили сразу трое любезных кавалеров.
Пришлось идти в шатёр. Всё время, пока из шатра не вышли, Мария пыталась придвинуться к Вареньке, спросить, кого же она там углядела. Но это ей так и не удалось – к ней беспрестанно подходили, говорили, как она хороша сегодня и как идёт ей белый убор. Да и без разговоров, куда бы она ни повернулась, за ней следовало множество глаз и провожал шелест губ, прикрытых веерами.
– Вы совсем не едите, княжна, – сказал кто-то.
Царь Пётр оторвался от стола с закусками.
– Не понужайте. Княжна себя уж на свадьбе мнит, – он подмигнул Марии и принялся объяснять, что по русскому обычаю жениху с невестой на свадьбе ни есть, ни пить не полагается.
– Но как же, – удивлялись кругом, – ведь у них не будет силы для…
Пётр довольно загоготал.
– А им в опочивальню с собой курицу али пирог дают. Там они вдвоём поедят, подкрепятся – и за работу, – веселился Пётр.
Кто-то обнял её за плечи, поцеловал в щёку. Оглянулась – Марья Васильевна, улыбается ей сочувственно.
– Потерпи, Мари, это недолго.
Усевшись снова в своё кресло на всеобщем обозрении, Мария навострила глаза и уши. И не зря! Глашатай объявил имена пятерых оставшихся в состязании: два поляка, Варенькин венгерский князь (ишь ведь – тоже), Михаил Шереметев и…
– Александр Бекович-Черкасский, – прокричал глашатай.
У Марии поджался живот и перехватило горло.
А вот и они едут. Опять кругом арены, опять кланяются. На сей раз ресницы княжны были подняты. Каждому казалось, что синие глаза глядят именно на него, а она искала взгляд только последнего всадника в шеренге. А этот последний на неё не посмотрел, уткнулся в гриву своего жеребца. Жеребец у него хорош и дивно послушен своему седоку. Но зачем же он здесь, если не хочет посмотреть на награду, за которую сражается?
Вторые испытания были назначены короче первых – чтобы не томить усталых зрителей. Нужно было преодолеть несколько барьеров на арене, затем выехать наружу и сделать большой круг, потом опять вернуться в арену, где уж убраны будут барьеры, и доскакать до тумбы с лежащей на ней розой, оную розу взять и вручить княжне Голицыной, что и будет означать победу.
Кавалеры встали в ряд. Его величество государь российский выстрелил на воздух, и по этому сигналу лошади рванулись к первому препятствию, и одна из лошадей – польского дворянина – полетела на землю, нелепо взмахнув в воздухе ногами. Зрители разразились хохотом и улюлюканием. Седока, придавленного конским крупом и, может быть раненого, никто не пожалел.
Остальные счастливо преодолели все барьеры и вынеслись через ворота арены. Впереди скакали Шереметев и Черкасский. То один вырывался вперёд, то другой, но ни одному не удавалось много опередить. Следом за ними, чуть позади поспевал венгерский князь Ракоци. Последним ехал поляк, всё более и более отставая, наконец, видя тщетность своих усилий, он придержал коня и поехал шагом.
Чтобы лучше видеть скачку, зрители, даже самые важные, вскочили со своих мест, некоторые встали ногами на скамьи, а один кавалер взобрался с помощью лакея на столб ограды арены и кричал теперь оттуда:
– Рыжий впереди! Чёрный обходит! Обошёл! Опять рыжий обходит!
– А венгерец как? – спрашивали его снизу.
– Сзади! Не отстаёт!
Мария тоже стояла, но увидеть ничего не могла, только прислушивалась к крикам сидящего на столбе и каждый раз, как впереди оказывался чёрный, шептала: «Давай, давай, давай…».
Чёрная лошадь была у Саши.
Рядом подпрыгивала протолкавшаяся к ней Варенька. Мария улучила минутку и спросила:
– А почему твой венгерец здесь? Он же за тобой всё ходил.
– А, какой он мой! – махнула та рукой. – Ему бы только деньги. Вот надеется на твоё приданое армию свою снарядить.
– На это приданого не хватит, – начала было Мария.
Но тут показались всадники, и она поднялась на самые цыпочки.
Два передних всадника шли теперь ровно, ноздря в ноздрю. Уже видны были хлопья пены на мордах лошадей и страшный напряжённый оскал на лицах всадников. Они уже приближались к арене. Крики зрителей достигли такой силы, что гудели доски помоста.
Всё должно было решиться в те мгновения, когда они въедут в арену, потому что низенькую тумбу с розой на атласной подушке поставили в середине – для лучшего обозрения, а это было не так уж далеко от входа. Взять же розу с лошади нельзя – слишком низко, значит надо спешиться, а для того остановить лошадь.
Вот всадники уже показались в проёме входа и увидели тумбу с вожделенным цветком. Оба поднялись над сёдлами в отчаянном усилии, оба немилосердно посылали своих коней… В этот момент Александр взвизгнул по-татарски и тем заставил своего коня сделать огромный прыжок к самой тумбе, сам же, не спешиваясь, вдруг упал с седла и, повиснув вниз головой, схватил розу, а потом гибким движением поднял себя в седло.
Зрители, затаившие дыхание, когда он ринулся вниз головой, увидя его вновь в седле и с розой в руке, завопили как бешеные. Под громовой рёв он подъехал, уже не торопясь, к трибуне и встал против Марии.
Она стояла, замерев, не зная, что делать дальше.
– Сойди вниз, сойди к нему, – шептали сзади.
Мария пошла вниз по ступенькам, громко скрипевшим в наступившей тишине. Александр ждал её внизу уже спешенный и, когда она ступила на землю, опустился на колено. Мария, как во сне, взяла протянутую ей розу, а вторую руку подала ему.
Что делать дальше она решительно не знала, и он – тоже. Но тут сверху свалился царь, несколько толкнув её и оторвав Александра от её руки, и принялся хлопать его по плечам, приговаривая:
– Вот молодцом, поручик, вот какие у меня орлы!
Он был уже заметно пьян. Повернулся и крикнул:
– Вина! Что вы возитесь, собачьи дети! И скажите попу, сейчас идём.
На него тут же накатил рой голосов:
– Как можно сразу в церковь, надобно приготовиться.
Марию оттеснили. Она слышала, как царица и княгиня Долгорукая уговаривали Петра, что по русскому обычаю надо невесте с подружками посидеть, а жениху мальчишник полагается. Даже боязливая Варенька подала голос:
– Государь, без невестина плача под венец нельзя.
Он только отмахивался от всех. Припечатал:
– Сначала венчанье, а потом можете плакать, петь, занавески между ними вешать, что хотите.
У церковного шатра Марию встретил отец Феофан и, благословляя, спросил еле слышно:
– Своей ли волею входишь сюда, дочь моя?
Мария ответила также тихо:
– Своей волей, – и увидела облегчённую улыбку на его лице.
Подумала вскользь:
– Нешто он против царской воли пошёл бы, чтоб меня не неволить?
В шатре ждал Саша, в том же пыльном камзоле, только умытый. Марию поставили рядом. Она услышала шёпот:
– Не так я хотел, чтоб всё это было, Маша.
Прошептала в ответ:
– Отказаться можешь.
И почувствовала, как его рука сильно сжала её пальца, и шёпот яростный:
– Ни за что!
Началась служба. Было душно, хотелось пить, Мария еле стояла и как в тумане ответила утвердительно на вопрос священника, как в тумане надела золотое с изумрудом кольцо на Сашин палец. Одуряюще пахло свечами и кислым вином. Огни и лица плыли вокруг. Она ещё успела услышать, как священник сказал:
– Поцелуйте жену, – и окончательно провалилась в ватную тишину.
Очнулась в прохладе и свежем воздухе. Телу было удобно лежать на диване, к губам подносили питьё, глотнула – оранжад. Хорошо! Вокруг были Варенька и княгиня с царицей, рядом суетилась Глаша и девушки комнатные.
– Очнулась? Вот умница. Нет, не вставай, полежи.
– Катерина Алексевна, – вмешалась Глаша, – платье бы снять боярышне надо, а то помялось, так я подглажу.
– А, ну давай. Подай ей халатец. Ты полежи, Маша, ещё, а через часок я приду за тобой.
– Куда? – обеспокоилась Мария.
– Как куда? На свадьбу.
– Ну уж и свадьба, – заворчала Варенька, – всё не путём. Ещё государь и съехидничал после церкви – дескать, вот теперь можете обряды свои справлять, время вам даю. А какие ж теперь можно плачи петь, после венца-то!
Марья Васильевна сказала примирительно:
– А, может, и лучше – без плача? Пора от дедовских обычаев отвыкать, не старое время.
Они вышли, а Варенька всё не могла успокоиться, всё вспоминала, как по правилам должно быть, под какую песню волосы чесать, под какую одевать, под какую фатой покрывать.
Зашла Нина и остановилась у дверей.
– Меня послали, может, помочь что надо?
Глаша встряхнула выглаженное платье, сказала с гордостью:
– Готово! Гляньте, боярышня, как новое стало.
Варенька хихикнула:
– Она теперь у нас не боярышня, а вся боярыня.
Нина с шумом втянула в себя воздух и выскочила за дверь.
– Что это с ней? – спросила Глаша.
Ей никто не ответил.
Застолья у царя Петра всегда бывали шумными, но сейчас он, казалось, хотел превзойти все прежние. Князь Радзивил тоже любил щедро гостей потчевать – для особо усердных под столом заране постилали сено.
Пир начался ещё без молодых. Когда их ввели в залу, крики, их встретившие, показали, что гости успели изрядно разгорячить себя напитками. Начались длинные поздравления, ещё удлинявшиеся оттого, что поздравлявшие не вполне связно выговаривали слова. Для подарков поставили стол позади молодых и весь его заняли, пришлось приставить другой.
– Маша, придётся тебе отдельную телегу в обозе заводить, – шепнула Варенька. Она сидела рядом и бдительно следила, чтобы Мария не ела и с Александром не шепталась.
– Но всё равно эта свадьба не такая, а я есть хочу, – ныла Мария.
Варенька делала большие глаза.
– Какая ни свадьба, а свадьба. Все же на тебя смотрят! А ты жевать примешься?
Мария смирилась. Своя свадьба оказалась гораздо скучнее чужой. На чужой и повеселиться можно и поесть. Тут же только и знай, что сиди как кукла, время от времени вставай да кланяйся. Иногда по-русски кричали: «Горько!», и тогда Саша наклонялся и неживыми губами прикасался к её лицу. Он тоже был здесь куклой.
– Смотри, царевич-то в зюзю напился, – незаметно повела глазами Варенька. – Видать, с последней надеждой простился.
На царевича Алексея Петровича смотреть было жалко и страшно: иссиня бледный, с прилипшими к черепу вылинявшими волосами, он то смотрел вперёд себя остановившимся взглядом, то ронял голову на руки, исправно опустошая при этом наливаемые бокалы. Соседи его не трогали.
В дальнем конце Мария увидела напряжённое лицо Шереметева, он, видно, давно смотрел на неё. Она вспомнила ту ночь, как возвращалась с ним в имение Олизаров впереди отряда драгун. Наклонилась к Вареньке.
– Знаешь, если б Саши не было, я б за Шереметева вышла.
Варенька тоже нашла его взглядом, кивнула.
Михаил встрепенулся, сделал какие-то знаки, закивал головой, потом поднялся и, стараясь не привлекать внимания, вышел.
– Сокрушается, – сказала Варенька.
К ней склонилась княгиня Долгорукая.
– Варя, не пора ли уводить молодых?
– Да, пора бы уж, Марья Васильна. Только кто же поведёт – свахи-то нету?
– Ты и отведи.
– Ой, – всплеснула руками Варенька, – мне нельзя, я же подружка.
Княгиня молча посмотрела на неё, и Варенька вздохнула.
– Ну и свадьба – всё шиворот навыворот. Ладно, я сейчас…
Она выскочила из-за стола и умчалась. Вскоре в залу боязливо вошли обозные девушки, те, что пели при входе молодых, а во время застолья заглядывали в двери и окошки из буфетной. У каждой в руках было по лукошку либо блюду, покрытому платком. Они выстроились в две вереницы от дверей до стола. Пьяные крики умолкли, когда началась протяжная русская песня. А уж когда в двери вплыла Варенька, покрытая большим узорным платом – ничего не забыла! – раздались аплодисменты.
Варенька сердито глянула на хлопальщиков, поклонилась молодым и с приличным случаю приговором подняла их с мест, повела по живому коридору. Песня усилилась, и вверх полетели горсти зерна. Гости кричали неразборчивое.
Как вышли из залы, Мария засмеялась и поцеловала её.
– Иди смирно, – цыкнула та.
– Ох и сердитая у нас пуховая сваха, – засмеялся Александр и чмокнул её в другую щёку.
– Да ну вас совсем! – Варенька и сама засмеялась. – Не свадьба, а не-пойми-что. Ну вот, пришли.
Они стояли у дверей спальни Марии. Варенька собралась напоследок сказать ещё что-то, но вбежал царёв денщик и задышливой скороговоркой выговорил:
– Александра Борисыча срочно выйти…
– Куда ещё? – вскинулась Варенька.
– Не могу знать, просили срочно, за мной идите.
Александр растерянно оглянулся на Марию.
– Я быстро.
Ушёл.
– Неужто царь его вызвал? Надо же как измывается, совсем совести нет!
Варенька кипела негодованием.
– Ты иди, посиди, – она распахнула двери спальни, – посиди здесь, я сбегаю, узнаю, что стряслось.
Мария зашла в свою новую роскошную спальную. На огромной кровати была выложена сорочка, вся в кружевах, вернее, даже из одних кружев.
– Занятно, – хмыкнула она. – Ведь ежели её одеть, то всё равно, что голая будешь, паутиной обёрнутая. Кто ж это мне такую рубаху догадался?
На столике рядом с кроватью были выложены фрукты, холодное мясо, бутылка вина. Она потянулась к персику.
С топотом, стуком и криком ворвалась Варенька.
– Скорей! – больше она не могла сказать ни слова и только махнула рукой.
Такие отчаянные глаза даже у Вареньки бывали редко. Мария выскочила из комнаты с персиком в руке.
– Дерутся! Вот дураки! – на бегу выдохнула Варенька.
– Кто дерётся?
– Александр твой с Шереметевым. Да что ты встала, скорей! Меня не слушают, а звать сейчас кого – все пьяные. Вот сюда.
Она вытащила Марию на угловой балкончик.
– Вот они. Крикни им.
Мария увидела внизу, почти под самым балконом две фигуры, мечущиеся с поднятыми шпагами. Шпаги то и дело стукались друг о друга. Кроме этого скрежещущего звона слышался скрип крупного песка под подошвами и тяжёлое дыхание.
– Стойте! – крикнула Мария. – Перестаньте!
Оба оглянулись. Теперь она видела, что это и впрямь они.
Шереметев крикнул:
– Будьте спокойны, княжна! Он хитростью обошёл меня в скачке, но теперь не уйдёт. Вы будете свободны!
– Она не княжна, собачий сын, она княгиня, – зарычал Александр и сделал выпад.
Шпаги снова зазвенели, и теперь в свете вышедшей луны они ещё и блестели страшными бликами. Мария снова закричала, но они уже не оборачивались к ней, а только яростнее стали махать своими шпагами.
– Господи, они не успокоятся, пока не убьются до смерти, – всхлипывала Варенька.
Мария оглянулась – бросить бы в них чем. Ничего не было. Двое внизу махали смертельными палками.
– Варенька, а вниз сойти можно?
– Можно, только долго, – сквозь слёзы сказала та.
– Тогда стой крепко.
Мария оперлась о плечо подружки и вскочила на высокий парапет.
– Судари, я прыгаю, – сказала она громко.
Они не слышали, с увлечением тыкали друг в друга.
– Варенька, кричи, нет, визжи погромче.
Пронзительный визг заложил Марии уши, а дуэлянтов заставил оглянуться. Мария шлёпнула Вареньку по спине, чтобы остановить, и опять сказала:
– Я прыгаю.
Они бежали к балкону, одновременно крича:
– Маша!
– Мария Борисовна!
– Ты с ума сошла!
– Что вы делаете!
– Ага, – злорадно сказала Мария, – только вам можно дурачиться, а мне нельзя?
Они встали под балконом и свирепо посмотрели друг на друга.
– Ну, – быстро сказала она, чтобы не дать им опять сцепиться, – ловите, а то расшибусь. Нет, не толкайтесь, один меня не удержит, возьмитесь за руки. Ну же, скорей!
Она успела уклониться от удерживающих рук Вареньки, подобрала подол и, отогнав холодную тошноту страха, прыгнула. Через мгновение она ощутила под собой крепкие руки, а сверху склонились два испуганных лица.
– Зачем? – сказали они хором.
Она упёрлась им обоим на плечи и встала на ноги. Не торопясь, оправила платье, повернулась к ним лицом.
– Ну, – спросила она строго, – что это за манера – чуть что, сразу драться?
Они стояли рядом, оба растерянные и красивые, только у одного чуб и усы чёрные, а у другого – пшеничные..
Её синие глаза счастливо улыбнулись, и она ласково сказала Шереметеву:
– Михаил Борисович, помните, говорила я, что моё сердце несвободно? Это он.
Она взяла Александра за руку.
– Я люблю его.
Она помолчала.
– А вам моя сердечная благодарность. На всю жизнь.
Она оглянулась на мужа и протянула Михаилу руку.
Трепетное молчание прервалось звуком шагов. Это бежала Варенька.
– Уф, насилу нашла выход в этом лабиринте!
Мария потянулась поправить подруге волосы – левая рука оказалась сжатой в кулак. Разжала. На ладони лежал несколько помятый персик.
– Ой, надо же! Я с ним так и бегаю!
– Надо съесть, – облизнулась Варенька.
– А нож?
– Один момент.
Александр достал большой страшный кинжал, и золотой плод распался на четыре ломтика.
– Жаль, запить нечем.
– Я думаю, надо отметить примирение друзей и разъяснение всяческих недоразумений, – важно сказала Мария. – У нас с Варенькой найдётся кое-что.
Это предложение было поддержано одобрительными мужскими возгласами и довольным смехом Вареньки. Правда, она шепнула:
– Маша, а ведь свадьба же?
– Теперь такие свадьбы будут, мы новую моду введём. – Мария радостно стиснула её локоть и окликнула кавалеров:
– Господа, пойдёмте кругом, а то в доме заплутаемся.
И они пошли кругом замка вдоль озера. Михаил предложил руку Вареньке, а рука Марии утонула в горячей ладони Александра. Озеро чудно блестело под луной, от ночного запаха цветов сладко ныло в груди. Мария подумала, что она теперь знает, что такое райское блаженство. Саша наклонился к её уху:
– Мне кажется, я в раю, – шепнул он щекотно.
– Господи, спасибо тебе, – пронеслось в её мыслях.
Шедшие впереди Михаил и Варенька остановились.
– Соловей, – сказала Варенька.
По-над озером пел соловей, переливчатый звук звонко разносился по воде. Вскоре ему ответил другой, потом ещё.
– Это для тебя, – шепнул ей Саша.
– Для нас, – поправила она.
Потом они сидели во фрейлинской гостиной, чокались тонкими бокалами и хохотали. Смех вспыхивал из-за каждого слова. Блюдо с яствами, что принесла Мария из спальни, было опустошено в один момент. Довольно быстро съели четверо молодых и голодных людей и фрейлинские запасы сладостей, что собирали они с помощью Глаши для вечерних посиделок. Пришлось отправиться на промысел. Шли на цыпочках, цыкая друг на друга и давясь смехом. Царская буфетная по причине сегодняшней суматохи была безлюдна, но заперта на ключ.
– Теперь умрём голодной смертью, – сказала Варенька, и все опять покатились со смеху.
– А ну-ка, – Михаил стукнул по деревянной створке окошка, какие есть во всех буфетных непонятно для чего – вероятно для подглядывания за господами.
От удара что хрустнуло, и створка отворилась.
– Михаил Борисович, вы думаете, мы в эту дырочку пролезем? – продолжала смеяться Варенька.
Михаил и правда попытался пролезть – плечи не проходили. Попробовал Александр – ещё хуже. Тогда он просунул в окошко длинную руку и, чуть не свернув голову, дотянулся-таки до щеколды. Дверь распахнулась.
Тут им стало совсем невмоготу от смеха, и они, не разбирая, покидали в корзинку холодное мясо, хлебцы, пироги, яблоки, ещё что-то и, уже не скрываясь, шумно помчались в своё убежище.
Здесь их встретила Нина. Она, видно, только что вошла и с удивлением оглядывала остатки пиршества и раскиданные подушки.
– О, Нина Георгиевна, – весело сказал Александр, – нужен ещё бокал.
– Нина, а там уже всё кончилось? – спросила Варенька.
– Я не была, – коротко сказала Нина.
– Не была? – удивилась Варенька, – А почему?
– Голова болит, – ответила Нина ещё сумрачнее и в упор взглянула на Марию.
– От головной боли у нас есть средство первостатейное, – Михаил протянул ей полный бокал.
– Нет, я не буду, я спать пойду, – упрямилась Нина, но на уговоры сдалась и села.
Зазвенели бокалы, зазвучали здравицы, но мрачный вид Нины действовал на компанию, как дождь на костёр. Веселье угасло.
– Поздно уже, – вздохнула Варенька, – давайте расходиться. Да и молодым… – хотела она сказать какую-то свадебную прибаутку, но увидев настороженные брови Марии, смолчала и лишь улыбнулась.
Во весь их весёлый вечер не было ни одной свадебной традиционной шутки или присловья, и Мари была благодарна Вареньке и Михаилу за это. Обычно на свадьбах эти присловья, солёные и срамные, сыпались с избытком.
Теперь Варенька лишь перекрестила их обоих. Все смутились несколько. В этом общем смущении Мария потянула Александра за дверь. Быстро прошли коридорчиком и проходной комнатой и нырнули в свою спальню.
Плотно закрылась дверь, звякнула задвигаемая щеколда. Они стояли друг против друга у двери, будто не в силах двинуться. Куда-то пропали и забылись Варенька с Михаилом, сердитая Нина, царь со своей войной. Сашины глаза забирали её взгляд, ей казалось, она тонет в этой тёплой черноте.
– Ты моя жена, – медленно сказал он.
Мария улыбнулась и выпустила изо рта немного счастья, которым была полна.
– Да, – она взяла его за руку. – Пойдём.
От прикосновения его ладони по её руке к плечу побежала сладкая дрожь. Он хотел было второй рукой обнять, но она с той же улыбкой остановила.
– Погоди.
Довела до кровати, посадила, опустилась перед ним на пол и, взяв его ногу, начала стаскивать сапог. Он попытался было отдёрнуть ногу, поднять её, но она с той же улыбкой счастья молча покачала головой, и он подчинился.
Сапоги снялись с трудом – хорошо пригнаны. Теперь Александр сидел босой, в разлохматившихся портянках и удивлённо смотрел, как Мария старательно трясла перевёрнутые сапоги. Ничего не вытрясалось. Она сунула руку внутрь и отогнула стельку.
– Глубоко запрятали!
На ковёр выкатились несколько золотых монет.
– Так вот что мне там наминало! – засмеялся Александр, – А я думал, придётся к сапожнику нести.
– Совсем ты в своей Италии порядок забыл, – стрельнула в него глазами Мария, вытрясая второй сапог.
Поднялась на ноги, сказала торжественно:
– Вот теперь ты мне муж.
Александр обхватил её всю горячими руками и поймал ртом её губы.
…
Когда именно начались и как долго продолжались крики за дверью и стук, они не знали, поскольку посторонние звуки не доходили до их сознания. Но через некоторое время они пришли в себя настолько, что разобрали, что именно там кричат. Кричали такое, что хуже не бывает:
– Поручику Черкасскому срочно явиться к государю!
Александр разомкнул объятия и, кашлянув, сказал:
– Слышу. Сейчас буду.
Он растерянно повернулся к Марии.
– Я быстро.
Она покивала.
– Я подожду.
Помогла ему привести в порядок платье, ещё раз кивнула.
– Иди.
Оставшись одна, она постояла немного, потом не спеша подобрала с полу золотые, убрала в шкатулку, посмотрела в зеркало – не голова, а метёлка! – и решила ополоснуться. Вода, конечно, холодная, ну да в ванне и некогда сидеть – царь его, конечно, быстро отпустит. А потом она надушится из пузатого пузырёчка, и когда Саша придёт, она его встретит… Она длинно вздохнула и принялась быстро раздеваться.
Вскоре она с удовольствием оглядывала себя в зеркале и с удовольствием чувствовала свежесть кожи под новой сорочкой. Волосы она заплетать не стала, пышная золотистая волна покрыла спину до подколенок. Она с сожалением посмотрела на сорочку – очень приглядна, но прозрачна слишком, надо накинуть халат. Ну да ничего, в халате тоже хорошо, он розовый с голубыми глазками. А когда Саша придёт, халат можно снять…
Он пришёл с таким лицом, что она испугалась. Выдавил:
– В армию. Немедля.
Она молчала, не понимая.
– Я быстро вернусь. Как доеду – сразу назад. У генерала выпрошусь…
Она вышла из оцепенения, зачастила:
– Но почему? Ведь не сразу же. Я с тобой поеду!
Он взял её за плечи, стал целовать всё лицо, шею, волосы. Сказал:
– Я под балконом проеду.
И вышел.
Почти сразу он очутился под её балконом, уже снаряженный, в плаще и треуголке, в сопровождении солдата с двумя сменными лошадьми в поводу. Они смотрели молча друг на друга. Потом он улыбнулся, кивнул ей и поскакал по аллее прочь.
Солдат жалостливо вздохнул:
– Эх, сердешные! – поскакал следом.
Мария осталась на балконе. Сначала смотрела вслед, потом стала смотреть на озеро. Разгоравшаяся заря отражалась в стеклянной воде. Солнце поднималось, и становилось тепло, только босые ноги ещё зябли.
Пришла Варенька, заглянула в лицо, обняла.
– Одевайся, к завтраку пора.
– Я не пойду.
– Пойдём. Алексей уехал. Царь его ещё вчера отправил. Так пьяного в карету и положили, – Варенька хихикнула. – И свита его хорошо наугощалась, еле в сёдлах сидели. А царь и усом не повёл, сказал, в дороге, мол, ветерком обвеет, быстро протрезвеют. Ну, Маша, вставай.
Мария помотала головой.
– Я не из-за Алексея, что он мне. Ему-то я как раз благодарна должна быть, ведь всё к лучшему для меня обернулось. Просто есть совсем не хочется и вялость какая-то.
– Ну ладно, – Варенька поднялась, – скажу, голова у тебя болит.
Она ушла, а Мария снова принялась смотреть на озеро. Теперь оно всё сморщилось под утренним ветерком, шлёпало о берег мокрыми ладошками волн, переливалось в ярком утреннем солнце.
Варенька скоро вернулась.
– Велено тебе идти. Катерина-то было согласилась, а Пётр щёки надул – распустились фрейлины, никакого этикету, что хотят делают… Давай я тебе платье достану.
Платье Варенька выбрала зелёное. Она любила этот цвет, а Мария – нет, но сейчас это было всё равно.
За столом было мало народу – почти половина мест пустовали – а те, кто сидели, были вялыми и неразговорчивыми после почти бессонной ночи. Один царь был бодр, как всегда с утра, и говорил за всех.
– Ну что, княгиня молодая, – зычно приветствовал он Марию, – хорошо ли почивали?
– Благодарю, государь, хорошо, – отвечала она, глядя поверх его бровей.
– А что же лицом бледна, будто кто спать не давал? – похохатывал Пётр и подмигивал сотрапезникам, приглашая повеселиться.
– Государь, разлука с супругом не может не печалить, – пробовала унять его Катерина.
Но Пётр не унимался.
– Так ведь она не хотела замуж, брыкалась, как кобыла необъезженная! Неужто князь за одну ночь так укротить её сумел, что она уж в разлуке печалится?
Мария старалась не слышать того, что вылетало из его мокрого рта с коричневыми от табака зубами, и еле досидела до позволения встать. Варенька, конечно, вышла вместе с ней и уговорила пойти в сад. Они забрались в своё любимое место, на дерновую скамью в розарии, сорвали по цветку и прикололи к лифу поближе к лицу – обе любили розовый запах.
– Знаешь, Маша, по-моему, он всё-таки ревнует, – неожиданно сказала Варенька.
– Кто?
– Да царь же. Иначе с чего ему так злиться и из себя выходить?
Мария смотрела, как по её руке ползёт божья коровка. Букашка добралась до кончика просвечивающего розовым на солнце пальца и взлетела, смешно растопырив крылышки.
– Вот ещё! Кто я ему, чтоб меня ревновать? У него своя жена есть. А у меня свой муж, – на последнем слове она чуть запнулась и улыбнулась своей запинке.
– Ах, святая простота! – всплеснула руками Варенька. – А то ты нашего царя-батюшку не знаешь! А что в Москве было, забыла уже?
Мария вздохнула и неуверенно возразила:
– Но тогда я была не замужем, и он не венчан.
Варенька вскочила на ноги.
– Так ты на это надеешься, думаешь, его таинство церковное остановит? А Нина? А графиня Олизар? А гетманша Сенявская? Я вот что думаю, он и на Алексея так сильно озлился, что сам на тебя виды имеет, а сын ему вроде дорогу перебежал. Потому и Александра услал, если б мог, он бы и сразу от венца его отправил.
Мария с досадой сломала ветку.
– Так что он, думает, добьётся чего-нибудь от меня?
– Наверное, думает. Он ведь редко отпор от нашей сестры получал, а может, и никогда. Царь ведь. Да ты погоди, не ломай куст-то, а то садовник пускать нас сюда не будет. Надо тебе уехать куда-нибудь, пока он не охолонёт.
– Куда?
Варенька пожала плечами.
– Ну в гости к кому-нибудь. Пани Ядвига давеча к себе звала.
– Ну да, я в гости, а тут Саша вернётся… А вот он вернётся, и я с ним попрошусь!
– Так тебя и пустят.
– Пусть попробуют не пустить!
Мария скорчила рожу и зарычала:
– Я им житья не дам.
Она спрыгнула со скамьи, оскалила зубы и, согнув пальцы, как когти, пошла на Вареньку.
– Р-р-р! Я страшная ведьма с Лысой Горы, я любого могу со свету сжить.
Варенька с визгом побежала спасаться, Мария за ней.
Дорожки в розарии узкие, вьются круто, не разгонишься, никак не догнать подругу. И вдруг из-за поворота налетела на стоящую Вареньку, да так сильно, прямо врезалась! А Варенька стояла перед Ниной. А Нина плакала и отворачивалась. При виде Марии она даже убегать бросилась. Пришлось её ловить, усаживать на скамью да по плечам гладить. Варенька всё это время спрашивала, кто её обидел, а Нина только головой мотала да руками отмахивалась. Наконец, она подняла мокрое красное лицо на Марию и с надрывом крикнула:
– Зачем? Зачем тебе это надо было?
Мария в растерянности только глазами моргала.
– Ах, не понимаешь, – из Нины неудержимо полились слова, как до этого слёзы.
– Тебе ведь всё равно за кого замуж идти было. Ведь уговорила ты Шереметева отказаться, и его могла бы уговорить. Ведь ты, ты же знала, что я его… Что мы с ним… А ты нарочно! Зачем я тебе призналась! Если б ты не знала, то и не трогала б его.
– Постой, Нина, постой, – Мария трясла её за плечи.
Но та не слышала и, кажется, не могла остановиться, слёзы снова потекли по её лицу.
Мария оглянулась. Где-то здесь был маленький бассейн с рыбками.
– Ты куда? – спросила Варенька у вскочившей на скамью и озирающей окрестности Марии.
– Вон там бассейн, воды принесу, – ответила та, спрыгивая.
Пригоршня воды, выплеснутая на лицо Нины, немного привела её в чувство, хотя окончательно успокоилась она лишь после обстоятельного умывания на краю бассейна.
Такие маленькие круглые бассейны белого камня стояли по всему парку. В них плавали разноцветные рыбки, охотно хватающие крошки, которыми любили кормить их гуляющие дамы. Рыбки и сейчас сплылись и широко разевали рты у поверхности воды, ища угощение.
Наконец, Нина утихла и насухо вытерла лицо, изведя на это платки всех троих.
Мария протянула ей свою руку с заветным перстеньком.
– Посмотри, вот этот перстень с голубками и бирюзой, ты его у меня давно видела.
– Да, – сказала Нина, – он всегда у тебя.
– Мне его Александр подарил, давно. И решено меж нами всё уж давно было, сразу, как он из Италии вернулся. А не говорила я этого потому, что согласия батюшкиного пока окончательно не было.
Мария помолчала, глядя в недоверчивые чёрные глаза.
– Ниночка, тебе показалось, что между вами склонность была. Ведь он не говорил тебе ничего. А у тебя будет настоящий суженый, ведь ты же красавица. Вон, поклонников сколько у тебя.
Нина замотала головой. Глаза снова наполнились влагой.
– Ну, вот опять, – всплеснула руками Варенька. – Ну не плачь.
– Оставьте меня, уйдите, – тихо сказала Нина.
– А ты опять слёзы лить примешься? Как же мы уйдём!
– Нет, я не буду, правда, не буду, идите.
Мария потянула Вареньку за руку.
– Правда, пойдём.
Варенька хотела возразить, но Мария потянула сильнее, говоря:
– Ей одной лучше, пойдём.
Они вышли из розария и двинулись вдоль озера. Здесь было жарко, и они свернули на тенистую аллею, ведущую к укромной беседке, где иногда сиживали с Катериной в жаркий полдень.
– Надо же, – говорила Варенька задумчиво, – вот не думала, что у Нины такие чувства могут быть. На вид-то она такая ветреная – лишь бы веселиться да перед кавалерами блистать.
Мария молчала. Она испытывала странное облегчение, как будто не Нина, а она выплакала все печали души.
Из их любимой беседки доносились голоса. Жалко! Мария повернула было обратно, но Варенька увлекла её в заросли, окружающие беседку.
– Царёв голос, – прошептала она, – Давай послушаем.
– Зачем? – спросила Мария. – Что нам за дело?
– А вдруг важное что? А вдруг про нас? Да Маша же! – в отчаяньи почти в голос сказала Варенька вылезшей из кустов подруге.
– Я тебя на берегу подожду.
Ждать пришлось довольно долго.
Варенька явилась довольно растрёпанная, с горящими глазами и ещё издали, едва увидев сидящую у самой воды Марию, заговорила:
– Маша, там такое важное! Ты почему мне послушать не дала?
– Как же не дала – ты столько времени там просидела.
– И немножко совсем! Не дослушав ушла, боялась, что ты не дождёшься. Ну, слушай…
– Да не надо, Варюша, – Мария поднялась со скамьи. – Бог с ними, с их секретами. Пойдём лучше в конюшню заглянем, я давно Зорьку не видала.
– Ладно, пойдём. Только ты слушай, это до нас относится. Князь Григорий от короля Августа вернулся, говорит, король сюда не поедет, а ждёт нашего царя к себе в Ярослав. Ох, царь и ругался, ох и честил его! Даже такими словами… Ладно-ладно, подожди, сейчас и про нас будет. Ну, там про политику сначала поговорили, что Август в войне помогать обещался. А потом вот: царь говорит, я к королевскому двору государыню брать не буду, пусть здесь меня дожидается. А для плезиру, говорит, возьму её девок – нас то есть. А Долгорукий хмыкнул так и говорит:
«Что, Пётр Алексеич, опасаетесь?»
А Пётр:
«Известно, опасаюсь. Август – козёл похотливый, – прямо так и сказал! – как бы урону не было».
А Головкин ещё спрашивает, мол, по фрейлинской части урону бы не было. Тут Пётр заржал, как жеребец, право слово, и говорит:
«Ну, тут не урон, а братская делёжка. Мы с Августом в прошлые времена все утехи по-братски делили». Потом опять про войну начали, я и ушла.
Варенька замолчала, заглянула Марии в опущенное лицо.
– Ну, что ты молчишь-то, Маша? Ведь это ужас!
– Ужас, – согласилась Мария, – и гадость. Может, отпросимся здесь остаться? С Катериной. А в письме Шорников тебе не писал, он сюда не собирается ехать?
Варенька улыбнулась смущённо, отвернула враз порозовевшее лицо.
– Нет, об этом не писал. Да и разве от него зависит? – служба. Митя всё больше природу описывает.
Помолчала и добавила, будто нехотя:
– Ну и чувства.
Мария улыбнулась её смущению.
– Вот бы они вместе с Сашей сюда приехали, мы бы вместе с ними в армию отпросились. Надоело мне на его царское величество смотреть – сил нет!
– Так тебе только до конца похода дотерпеть. А там ты уже мужняя жена, своим домом жить будешь.
– А знаешь, Варюша, я до сих пор не могу поверить, что замужем. Вроде всё такое же и я такая же. Так странно!
Варенька с любопытством посмотрела на неё и, против обыкновения, ничего не спросила.
Отказаться от поездки в Ярослав к польскому королевскому двору им не удалось. И Катерина за них просила – не помогло. Одно утешение – ехали вместе с Марьей Васильевной. Князь Григорий отправился вперёд, предварить его величество, а княгиня ехала в царской свите.
Пётр, как на пути на привал вставали, начал было с ней пошучивать. Не страшно, мол, мужа одного к королю отправлять, нравы, мол, при дворе весёлые, ещё подцепит какую-нибудь польку, забудет свою княгинюшку. Марья Васильевна ответила на эти подначки коротко:
– Не страшно.
Да так при этом посмотрела, что царь и язык прикусил, и больше на эту тему ни словечка не сказал.
– Вот смотри, – шепнула Мария Вареньке, – как у неё это получилось! Одним словом его окоротила! Нам бы так.
– Ещё бы, сколько она по европейским дворам тёрлась. Научишься!
Ехали, не торопясь, часто вставая, подкрепляясь из обильного буфета – специальной повозки, уставленной ледяными ящиками и походными жаровнями.
– Не пристало нам спешить, – приговаривал царь за очередной трапезой, – хватит и того, что мы к нему, а не он к нам едет.
Так, не спеша, и встретили выехавшего навстречу русскому государю короля Августа со свитою.
Свидание было, как картина. Королевский кортеж остановился за сто шагов. Король вышел из кареты и пошёл по дороге, большой, сверкающий золотым шитьём, неподвижно держа раскинутые для объятия руки. Свита, тоже пешком, следовала в отдалении. Пётр также спешился, но шёл не так красиво, да и платье на нём было попроще. Сошлись, обнялись и пошли, обнявшись, по дороге. Придворные перемешались в общую свиту.
Фрейлины не стали спешиваться. То есть они хотели было, но сперва посмотрели на княгиню, как всегда делали, если сомневались. Марья Васильевна на лошади сидела, не ворохнувшись, лишь шляпу к лошадиным ушам склонила. Ну и девы так же сделали.
– Ох, и когда же мы все тонкости политесные знать будем? – вздохнула про себя Мария.
Их величества долго пешком не проходили – загрузились в карету, там принялись хохотать и по коленкам друг друга хлопать. Видать, старое вспоминали. И то сказать, смолоду ведь дружбу водят.
На место приехали поздно. Но передохнуть нисколь не дали, объявили, что сей же час туалеты переменить – и в залу. Король Август его царскому величеству обед даёт.
Ах ты, Боже мой! Платья не разобраны, Глаша с царицей осталась, вместо неё совсем глупую девку им дали. Еле поспели фрейлины к царскому выходу. Царю-то что! Он в одном мундире и в пир и в мир.
А вот Август… Встречал царя в роскошном кафтане, а уж к обеду вышел – смотреть больно, глаза слепило, как он весь сиял да переливался. Лик, правда, у него обрюзгл и помят, хоть и густо напудрен.
Рядом с королём стоял наследник, тоже Август и тоже разряжен. Хотя до короля, конечно, ему далеко: и фигура похудосочнее, и величия во взгляде нет.
Обо всём этом перешёптывались Варенька с Марией, стоя перед государями в очереди на представление.
– А вот смешно будет, Маша, если и этот наследник за тебя глазом зацепится, – хихикнула Варенька.
– Сплюнь, а то ещё накаркаешь, – отозвалась Мария.
– Да не забудь, – продолжала веселиться Варенька, – как к их величествам пойдём, лик поугрюмее сделать, даром что ли, мы такими кикиморами вырядились?
Может, и не кикиморами, но не очень приглядными сделать себя им удалось – волосы убрали плоско и без завитков, платья надели из самых нелюбимых. Мария – зелёное, гасившее синеву её глаз, а Варенька – жёлтое, которое делало её медовые волосы похожими на прелую солому, а прозрачные русалочьи глаза превращало в кошачьи. Вдобавок они намазали белилами брови, ресницы и губы, а под глазами немного потёрли сажей.
– Маш, смотри, вот так ещё можно.
Варенька немного наклонила голову вперёд и сильно выдвинула подбородок, так что на шее надулись некрасивые жилы, а лицо приобрело какое-то лошадиное выражение. Мария фыркнула и затряслась от беззвучного хохота. К ним повернулось яростное лицо Нины.
– Вы совсем обе… Нам выходить сейчас.
Она величественно выплыла к государям под громкий речитатив церемониймейстера, выкликавшего её имя и титул. Она, в отличие от подруг, кикиморой себя рядить не стала и была во всей красе. Мария с Варенькой кланялись с втянутыми от сдерживаемого смеха щеками и выпученными глазами.
Король вознаградил их усилия – скользнул равнодушным взглядом и опять уставился на сияющую, и улыбкой и туалетом, Нину. А когда все отходили в сторону, провожал её глазами и любезной гримасой.
В толпе придворных они подошли к княгине Долгорукой. Та смеялась, закрывшись до глаз веером.
– Маша, Варя, что за вид!
– А это мы нарочно, Марья Васильевна, – наперебой заговорили обе. – Все ведь говорят, что король польский до женского полу охотник, ну мы и постарались, чтоб на нас ему охоты не было. Хватит уж нам приключений.
– О, какие вы хитрые! Приключений вам, действительно, довольно, Мари особенно.
Нина удивлённо спросила:
– Марья Васильна, неужели вы их одобряете? Ведь это конфуз! При царском дворе – и такие фрейлины! Можно подумать, король Август дикарь какой-то. Вот ведь я – вполне авантажна, и ничего со мной не случилось.
– Ты, Нина, просто великолепна сегодня, – улыбнулась княгиня. – Что же до королевских симпатий, – она повернулась к тесно стоящим Вареньке и Марии, – совершенно невозможно знать заранее, на кого он обратит внимание. Иногда это первая красавица, а иногда совершенная дурнушка, у которой не было ни единого поклонника. Говорят, – она усмехнулась, – что он, случается, удостаивает своей благосклонностью какую-нибудь простолюдинку или даже холопку, пахнущую молоком и навозом.
Она хотела ещё что-то сказать, но их уютный дамский кружок был нарушен вступлением кавалера. Причём, какого кавалера – пан Тыклинский, которого не видели с самого отъезда от Олизаров, любезно целовал ручки и рассыпал комплименты.
К Марии он обратился к последней, хотя осмотрел её всю сразу, как подошёл.
– Пани Марию можно поздравить со вступлением в брак?
Он впился глазами в её лицо, ожидая ответа.
– Можно, – спокойно сказала Мария.
– Но я слышал, – нетерпеливо продолжил пан, – что пани Марии пришлось сделать это против своей воли?
– Вы так слышали? – она сохраняла невозмутимость.
– О да! Говорят, вы даже потеряли сознание во время венчанья. Конечно, супруг, к которому нет склонности, становится причиной огорчений, и это может потушить блеск красоты самой прелестной дамы, он снова окинул её взглядом, – но если дама доверится преданному и обожающему её сердцу, её красота может засиять ещё ярче…
Тыклинский удивлённо оглянулся вокруг себя. Все, кроме Марии, смеялись, стараясь удержаться от громких звуков и закрываясь веерами.
– Ах, пан Тадеуш, – сказала Мария с грустью и странно блестящими глазами, – ваше средство не поможет. Если красота увяла, то её уж не вернёшь.
Она отвернулась, и растерянный пан увидел её дрожащие плечи.
За столом Мария сидела между двумя толстыми поляками, всё внимание которых было занято многочисленными бутылками. Вареньке достались такие же соседи, только ещё толще.
Зато Нину посадили рядом с королём, который то и дело оборачивался к ней, и в разговоре наклонялся к ней так, что касался её волос то щекой, то губами. Нина улыбалась.
Варенька, встречаясь взглядом с Марией, делала многозначительные глаза в сторону Нины, потом еле заметно показывала подбородком на русских министров и смешливо надувала щёки. Головнина и Шафирова посадили с развесёлыми полячками. Те вовсю щебетали и делали умильные гримаски, то вкладывали свои нежные ручки в руки русских, то шаловливо грозили пальчиками. Господа министры вели себя столь же различно, сколь сильно различались по характеру и сложению.
Толстый, всегда любезный с дамами Шафиров сейчас источал любезность изо всех пор своей румяной лоснящейся физиономии. Он не отворачивался от своей дамы ни на минуту, то и дело подносил к губам её пальчики, казалось, готов был съесть её саму. Хотя и подаваемые блюда не обделял вниманием – ни одного не пропускал.
Головнин же, тощий, с пергаментным в продольных складках лицом, отвечал на любезности своей дамы механической улыбкой паяца, отчего его лицо становилось похожим на сложенный веер. Дама его несколько пугалась такой улыбки, на минуту замирала, а потом, будто проглотив что-то, принималась любезничать с новой силой. Яства, соблазнительные, источающие невозможный аромат, русский канцлер серьёзно обследовал и передавал лакею нетронутыми.
Вот этими наблюдениями да переглядываниями Мария и Варенька и занимались всё время застолья.
Исчезновение обеих царственных особ первой заметила, конечно, Варенька. Заметила и Марии глазами показала. Нины тоже не было, не было и соседки Петра. Варенька силилась передать ещё что-то глазами и всем лицом – ничего у неё не выходило. Мария поймала взгляд княгини Долгорукой, спросила одними губами:
– Уйти можно?
Марья Васильевна посмотрела кругом, покачала головой отрицательно, показала кончик пальца – ещё чуть-чуть.
Вскоре ярые поклонники Бахуса принялись в одном конце стола кричать, в другом запели. Один из соседей Марии уронил голову на стол. Княгиня кивнула – можно – и первая встала, почти одновременно с ней поднялись обе фрейлины, вслед за ними потянулись те немногие из гостей, кого не привлекали богатые винные запасы.
К княгине и фрейлинам подошёл князь Долгорукий с повисшим на его руке королевским сыном. Юноша был изрядно пьян, но отдохнуть упорно отказывался и отправился вместе со всеми гулять в парк. Так и висел всю прогулку между Долгоруким и Макаровым. А когда компания уже вернулась к замку, и все прощались, готовясь разойтись по своим покоям, он вдруг выпрямился, поворотился к Вареньке и внятно сказал по-французски:
– Сударыня, позвольте предложить вам руку.
Варенька растерялась, а насмешник Долгорукий тихонько добавил:
– и сердце, – чем вызвал ещё большее её смущение и общий смех.
Спать Варенька и Мария заранее решили вместе – так спокойнее в этом неспокойном окружении. Хотя – пока ничего не случилось, так, может, и зря они загодя напугались.
С удовольствием вытянулись на широкой кровати – прошлую ночь спали плохо, какой сон в дороге. Но тут же подскочили от осторожного стука в дверь.
– Ну вот, – прошептала испуганная Варенька, – только сказали, что ничего не случится – и на тебе, накаркали.
– А может, Нина? – предположила Мария.
– Нет, Нина сразу позвала бы.
Словно в ответ, донёсся голос, но не Нинин, а мужской:
– Мадмуазель Свини… Мадмуазель…
– Это что ещё за Свини?
– Так ты же Свиньина, – фыркнула Мария. – Хорошо хоть на щеколду закрылись. А лучше бы в моей комнате лечь, у меня сегодня никаких поклонников не было.
– Ну да, а Тыклинский? Может, он сейчас к тебе стучится.
Варенька оправилась от испуга и с любопытством прислушивалась ко всё ещё звавшему и просившему открыть голосу.
– Интересно, кто это? Никак узнать не могу.
– Так спроси.
– Ой нет, тогда он пуще привяжется.
– Тогда вот что, – Мария прыснула в подушку, подождала минуту, успокаиваясь, и зычно откашлялась в сложенные ладони.
За дверью затихли.
Тогда она набрала воздуху и басом сказала:
– Какого чёрта! Княжна, где моя шпага? Я проткну мерзавца.
Из-за двери донеслись осторожно удаляющиеся шаги.
Мария упала рядом с уже содрогающейся в беззвучном хохоте Варенькой. Так они и заснули, не кончив смеяться.
На другое утро кофий им принесли ни свет ни заря – на сегодня назначена охота. Глупая прислуга отнесла прибор Марии к ней в комнату, хоть видела, что там никого нет. Пришлось посылать принести – так она принесла и от Нины, хотя та вполне зримо лежала в своей постели.
В результате все трое прогнали глупую девку и уселись в комнате Вареньки. Кроме кофия на подносах были булочки, ветчина, какие-то горшочки, но есть никому не хотелось, только пили кофий, прикусывая оранжами.
Варенька попыталась было жечь Нину взглядами по поводу вчерашнего, но та на жгучие взгляды внимания не обращала, а спокойно болтала о сегодняшней охоте и завтрашнем маскараде. А когда, напившиеся и проснувшиеся, они встали, чтоб одеваться для выхода, Нина вдруг сказала:
– Знаешь, Маша, меня король спрашивал вчера, – тут она всё же смутилась малость, – что это за история с царевичем, и кто эта фрейлина. Я рассказала. Он очень заинтересовался и хотел поближе с тобой познакомиться. Вчера-то он и не разглядел тебя толком.
– За язык тебя тянули? – рассердилась Мария.
Нина пожала плечами.
– А что тут такого? Да и хватит тебе дикаркой быть. Тем более, ты не девица теперь.
Она величественно удалилась.
– Значит, раз не девица, так блудить надо?! – возмущённо крикнула ей вслед Варенька. – Терпеть её не могу такую!
Охота была куда больше и роскошнее, чем у Олизаров и даже у Радзивилов – истинно королевская. Псарей, доезжачих, егерей, выжлятников, загонщиков – целая толпа, собак столько, что из-за их лая слов не слышно.
– И какую дичь можно добыть с таким шумом, – удивлялась про себя Мария.
Вслух удивиться было не с кем. Варенька была ангажирована королевичем Августом, да так, что ни минуту без его внимания не оставалась. А Марии в кавалеры достался гетман Сенявский. Он, как хозяин, был всецело порядком увеселения озабочен, так что даже когда рядом с Марией ехал, всё по сторонам поглядывал да распоряжался.
Иногда она ловила на себе взгляд короля и старалась скрыться от него за всадниками и деревьями. Но, похоже, король видел её отовсюду.
– Это из-за амазонки, – думала она сердито, – нет бы другую взять. А то – вишнёвая, да ещё с золотыми шнурами, разве в такой спрячешься?
Несмотря на шум и многолюдство, охота была добычливой – на поляну свозили туши кабанов, лосей, оленей, зубров.
– Откуда здесь столько зверя? – улучила минутку и спросила Мария у гетмана. – И в нетронутом лесу столько добыть трудно, а тут толчея, крики, все разбежаться должны.
Гетман самодовольно разгладил усы.
– Загонщики, пани княгиня – у нашей охоты нет равных.
– Ничего себе охота – сгонять в кучу да бить, – подумала она и опять спросила:
– Сейчас весна, а у вас тут и тёлки, и свиньи, – ткнула кнутиком. – Ведь у них детёныши в утробе, наверное.
– Из них готовят самые лакомые блюда, пани сегодня попробует.
Она содрогнулась и решила, что есть этих лакомств не будет.
Тут же рядом с навалами окровавленных туш повара устанавливали жаровни и поджаривали ещё тёплую оленью печень, раскладывали на серебряные тарелки.
Мария тоже взяла ломтик – с некоторым страхом – жутковато выглядели вспоротые тела оленей, да и из ломтя сочился на тарелку кровавый сок – недожарено. Но оказалось неожиданно вкусно. Сзади подошла Варенька.
– Наконец-то я тебя поймала. Что ты, Маша, весь день от меня убегаешь?
– Я не от тебя, а от Августа-старшего. А ты весь день в королевской свите.
– Ой, не говори! Августёнок этот меня доконал. Всё за папашей тянется, а сам как курёнок щипаный.
– Как ты сказала? Августёнок? – Мария расхохоталась.
– Ну вот, наконец-то моя гостья смеётся, а то мне казалось, пани Мария сердится на меня.
Через поляну шёл к ним Август, его тёмно-красный камзол живописно выделялся на зелёном фоне листвы рядом с разноцветными шкурами добытых животных.
Август скользнул взглядом по тарелке Марии и, не глядя, сделал знак рукой в сторону поваров. Тотчас в руках у Вареньки и у него оказались тарелки с сочащимися красным соком ломтями.
– Хороша ли сегодня печень, не пережарена? – спросил он у Марии.
– Не знаю, я первый раз такое ем, – призналась она.
– О, неужели пани раньше не бывала на охоте? А наездница вы великолепная.
Взгляд короля прошёлся по ней сверху вниз, потом обратно.
– Почему пани Варвара не ест? – повернулся он к Вареньке. – Смелее.
Варенька осторожно взяла кусочек в рот и замерла с остановившимся лицом. Август с интересом наблюдал.
– Кровью пахнет, – сказала она жалобно, с усилием проглотив, – и горько.
Август вопросительно посмотрел на Марию.
– А мне нравится, – сказала та. – Непривычно, но вкусно.
Август наклонился к её лицу, облизал большие красные губы. Крылья его большого носа напряглись.
– У пани Марии горячий нрав, это по всему видно.
Вроде ничего особенного не сказал, а её дрожь пробрала, и убежать захотелось, да подальше.
После того, как все отведали полусырого мяса и другими заранее припасёнными закусками подкрепились, а повара уже закончили разделывать туши и погрузили их в повозки, общество село на лошадей. Собаки были уведены, вместе с ними исчезли егеря, загонщики и прочая охотничья прислуга, и оказалось, что самих охотников совсем немного, по лесу они едут тихо, без толкотни.
– Мы в замок возвращаемся? – спросила Мария у короля, который не отходил от неё с тех пор, как вышел на поляну.
– О нет, моя прелесть, – живо ответил Август. – Здесь неподалёку есть охотничий домик, там уютнее, чем в замке. Пани княгиня любит жаркое из зубрятины?
– Не знаю, – ответила Мария, – У нас зубры не водятся.
– Княгине понравится, я уверен. – Август послал свою лошадь ближе и наклонился к ней. – Сегодня вас ожидает бездна новых ощущений, – промурлыкал он в самое её ухо.
Потом выпрямился и добавил со смехом:
– Я имею в виду оленьи отбивные и вепрятину в красном вине.
После того, как он отодвинулся, Мария заметила, что не дышала всё это время.
С другой стороны к королю подъехала Нина, и он склонился к ней, обнял за талию. Но едва только Мария попробовала отвернуть Зорьку в сторону, он тотчас повернулся к ней, заговорил, не давая отъехать. И так беседовал с ними обеими, обращаясь то к одной, то к другой, обеим улыбаясь и обеим говоря комплименты, до самого конца пути.
Охотничий домик стоял на взгорке рядом с небольшой быстрой речкой. Уже на крыльце пахло жареным мясом и чем-то сладким.
Король обеим своим спутницам подал руки и так, втроём, они пошли в дом. Мария посматривала на Нину – та нисколько не конфузилась и не досадовала на появление соперницы. И за стол они так же сели, троицей.
Пётр похохатывал, глядя на них, подмигивал круглым глазом.
– Что, брат Август, полонён русскими силами?
– Полонён, ваше величество, – охотно соглашался король, – однако ж пощады не прошу, – и подмигивал в ответ.
Мария сидела как на иголках, застолье длилось бесконечно. Иногда переглядывалась с Варенькой, когда та находила случай отвернуться от своего королевича. Иногда ловила на себе внимательный взгляд княгини Долгорукой. Та сидела рядом с мужем и была будто чем-то обеспокоена.
За столом много ели, ещё больше пили. Недалеко сидела французская графиня Амелия, та, что в Яворове Марииной свадьбе с Шереметевым радовалась. Она изо всех сил улыбалась теперь и подмаргивала Марии, а когда встали из-за стола, подскочила и застрекотала:
– Какой успех, Мари, какой успех! Помните, я вам предсказывала.
– Какой успех? – спросила Мария рассеянно.
– Но как же, король Август совершенно пленён вами.
Мария посмотрела на её длинный нос между близко сидящими глазами и спросила:
– Вас ведь не было с утра на охоте?
– О да, – ответила та, – утром я была ещё в дороге. Но на самое весёлое я успела. А?!
Она сморщила личико в подмигивающую гримаску.
– Самое весёлое? – переспросила Мария.
– Конечно, не все допущены, но ведь это не охота с загонщиками и толпа тут ни к чему, – сказала она ещё непонятнее и ещё веселее сморщилась.
Мимо прошли Долгорукие и Марья Васильевна взглядом позвала Марию. Перед крыльцом стояли открытые повозки, в одной уже сидели Головнин и Макаров, в другую королевич подсаживал Вареньку.
– Маша, – крикнула она, – садись с нами.
Мария быстро пошла к ней, на ходу спросила:
– А Зорька-то?
– Потом приведут, – сказала Варенька, – садись скорей.
Сзади раздался рык Петра:
– Куда!
Сразу забегали люди с факелами, что-то говорил-уговаривал князь Долгорукий, и Пётр ему в ответ раскатисто:
– Не тревожься, князь Григорий, езжай со своей княгинюшкой.
И вот уже не осталось перед крыльцом ни одной кареты, а вместо Петра на крыльце стоял Август и поднимал красивую руку к небу.
– Какая ночь, какие звёзды!
Потом будто неожиданно увидел Марию и картинно удивился:
– Как, вы здесь, моя прелесть?
– Я хочу свою лошадь проведать, да не знаю, где она.
– А, лошади? Они за домом, там есть навес. А зачем…
– И ещё хочу узнать, – невежливо перебила она, набравшись духу, – узнать, что всё это значит? Почему все уехали, а мне уехать не дали?
– Как все уехали? – воскликнул Август с тем же деланным удивлением и подошёл ближе. – Уехали те, кто слишком утомлены на охоте. Сейчас мы чудесно посидим у камина, выпьем вина и шоколада. Вы любите шоколад? Его привозят из Нового Света.
Он взял её под локоть и добавил:
– Ваша подруга, пани Нина, тоже осталась. Вы напрасно чего-то боитесь.
Он настойчиво двигался в дом и, поскольку её локоть был прочно зажат его рукой, ей приходилось идти туда же.
– Вы озябли, моя прелесть, – он склонялся к самому её лицу, голос был похож на воркование. – Надо выпить горячего вина с корицей, и всё будет хорошо.
Мария вздрогнула от горячего дыхания на своей щеке.
– Будет очень хорошо, мадам, вы останетесь довольны, – его голос стал хриплым.
Просторная гостиная была освещена только камином. Посредине стоял стол с бутылями и блюдами, общество же сидело не у стола, а по всей комнате, примостив питье и закуски на ручках кресел и диванов и даже на полу.
Дух здесь царил более чем непринуждённый. Многие кавалеры были без париков и в расстёгнутых камзолах, некоторые камзолы и вовсе сняли, в темноте белели рубахи. У дам были растрёпаны причёски, помяты туалеты. Марии бросилась в глаза женская нога в спустившемся чулке, перекинутая через ручку кресла. Рядом сопел её сегодняшний кавалер гетман Сенявский. Его рубашка была расстёгнута до самого низа, жирная грудь ходила складками.
Мария остановилась, не дойдя до кресла, куда вёл её Август.
– Мне надо выйти, – прошептала она, опуская глаза.
– О, – он выпустил её локоть, – жду вас здесь. И с нетерпением, – он игриво выпятил влажные губы.
Мари выскочила из гостиной, закрыла за собой дверь. Вот напасть! – сверху спускалась Нина.
– Маша, что ты здесь?
– Мне надо поправиться, я сейчас.
– Ой, я с тобой.
Следом за ней спускался Пётр.
– Мы сейчас придём, – обернулась к нему Нина.
Пётр согласно помычал, с любопытством глядя на Марию. Он был только в чёрных шёлковых панталонах и расстёгнутой рубахе, на груди курчавились тёмные волосы. Нина была одета в большой бархатный халат с меховыми отворотами. И в таком виде они идут в гостиную! У Марии намокли ладони.
Едва только за Петром закрылась дверь, Нина оживлённо заговорила:
– Как я рада, Маша, что ты тоже с нами. А то всё с этой Варей, ну её, эту постницу!
Она пропустила Марию вперёд в дверь туалетной, не переставая говорить:
– Теперь ты узнаешь, что такое настоящая европейская культура, настоящее комильфо.
– Да, – сказала Мария.
Она раздумывала, что лучше: сделать вид, что она здесь надолго, и дождаться, пока Нина уйдёт, или наоборот выскочить прямо сейчас, пока та оправляется.
Но Нина делать здесь ничего не собиралась, вертелась перед зеркалом, ей просто хотелось поболтать.
– Ты понимаешь, – с воодушевлением говорила она, – любовь есть искусство. И, как всякому искусству, ей надо учиться. А та плебейская мораль, которая до сих пор царит в обществе – в России особенно, – добавила она от себя и опять приняла назидательный тон, явно повторяя чьи-то слова, – эта мораль тормозит развитие культуры, сохраняет варварство.
– Это кто ж тебе всё это рассказал, Август что ли? – спросила Мария.
– Ой, король Август такой плезирный кавалер. – Нина порозовела, но, кажется, не от смущения, – он истинно учитель в любовной науке. Нет, нет, Маша, подожди, не морщись, ты послушай! Ведь в супружестве никогда истинного удовольствия быть не может. Муж знает, что он вправе всё получить без каких-либо усилий и не старается угодить своей жене, заслужить её благосклонность, а саму любовь сделать приятной, чтобы жена снова и снова стремилась испытать это удовольствие.
Мария удивлённо смотрела на давно знакомую Нину. Глаза её сверкали, щёки пылали, растрёпанные волосы стояли, как нимб. Лицо у неё было как на молитве. «Вдохновенное» – всплыло в памяти слово. У Нины было вдохновенное лицо.
А говорила она при этом:
– Знаешь, у короля такие нежные губы, когда он целует в грудь или по животу вниз, вот так…, то прямо мурашки по спине. Ну, ты сама сегодня узнаешь.
– Сама? – Мария очнулась.
– Ну как же, – Нина погладила её бархатным взглядом, – первым у тебя сегодня Август будет.
– Первым? – Мария закусила губу, чтобы не сказать лишнего.
Она решительно подняла подол и шагнула за занавеску.
– Ты куда?
– Сюда. Для чего ж я шла в туалетную, о любви поговорить?
– А знаешь, – Нина продолжала говорить, отделённая занавеской, – ты Петру очень нравишься, он не говорит, но я вижу. Он очень рад, что ты сегодня здесь. Он тоже хороший, хотя до Августа ему далеко, конечно. У него больше силы, напора мужского, иногда даже ярости, а Август – искусник…
Мария застонала, не в силах слушать всё это.
– Что ты, – испуганно спросила Нина.
– Живот схватило.
Чтоб было понатуральней, Мария принялась кряхтеть.
– Ты иди, – сказала она. – Я приду после.
– Ладно, я скажу, что у тебя в платье непорядок.
Мария выдала в ответ новую порцию стонов и покряхтываний, и Нину как ветром выдуло за дверь.
Выйти из-за занавески, попробовать, открывается ли окно, было делом одной минуты. Даже плотная драпировка на окне почти не заняла времени – гвоздики, держащие ткань, легко вытаскивались из рамы.
– Однако, у меня уже пристрастие лазать в окна образовалось, – сказала себе Мария и прыгнула в траву.
Окно выходило на заднюю сторону дома, найти лошадей в темноте по звукам и запахам проще простого. Так что Мария уже сидела на Зорьке, когда Нина, верно, ещё сообщала польскому королю, что его новая русская пассия немного задержится.
В замке Мария сразу пошла к себе, но по дороге заглянула к Вареньке. Сцена, которую она там увидела, была вполне в духе сегодняшнего вечера. Сразу перед входом располагалась спина королевича Августа и его взъерошенный затылок. А напротив, в дальнем конце комнаты, загородившись креслом, стояла Варенька, и вид у неё был отчаянный и упрямый.
– Маша! – даже не закричала, а завопила она и принялась вылезать из-за кресла.
Королевич обернулся. Спереди он был ещё более взъерошенным и, вдобавок, красным и поцарапанным. Он пробормотал невнятное и боком протиснулся мимо Марии в дверь.
– Ой, Маша, – Варенька повисла на её шее, – ты прямо как с неба упала, на моё счастье.
– Погоди, я прикажу ванну.
– Уже готова, – закричала Варенька. – Я как раз собиралась, когда этот обормот явился.
– О, хорошо, я всю дорогу мечтала. Давай вместе.
– Конечно. Представляешь, – говорила Варенька, быстро раздеваясь, а потом в воде, сидя напротив Марии, – этот Августёнок, как сели в карету, сразу руки распускать начал. Всю дорогу толкаться с ним пришлось! И сюда пришла – он чуть не сразу явился. То есть, это хорошо, что сразу, а то если б позже, я бы уже раздеться успела. Нет, всё-таки как плохо одной, как хорошо, что ты вернулась.
Варенька уже совершенно пришла в себя и стрекотала с обычным удовольствием.
– А ты как вернулась? Что там было?
Мария закинула за голову руки. В тёплой воде захотелось спать.
– А красные полоски на личике наследника польской короны ты нарисовала?
Варенька пожала плечами.
– А что мне оставалось делать? Он ведь нешуточно лез. Ты меня прямо спасла. Ой, Маша, ну что там было?
Мари вздохнула.
– Блуд там был. Похоже, свальный.
У Вареньки вытянулось лицо, и округлились губы.
– Ой, а как же ты?
Мари засмеялась.
– Ты не поверишь, в окно выпрыгнула.
– Опять?!
Варенька тоже засмеялась.
– Опять выпрыгнула!
Они хохотали, не могли остановиться, опускались от смеха в воду, булькали, опять поднимались и хохотали, хохотали.
В дверь постучали. От смеха они не могли ответить. Из-за двери высунулось лицо княгини Долгорукой. Она вошла, посмотрела на них, содрогающихся в конвульсиях смеха, и хлестнула по щеке ладонью сначала одну, потом другую. В наступившей тишине резко прозвучал её голос:
– Что случилось, девоньки?
Обе молчали, обессиленные. Потом выговорили охрипшими голосами:
– Смешно очень было.
– Ну ладно, – княгиня встала. – Я пришла Варю к себе звать, а раз и Мари здесь, ещё лучше. Одевайтесь и приходите, будем к маскараду завтрашнему готовиться.
После дикого хохота в ванне они обе были спокойными и умиротворёнными. И есть хотелось страшно! Никаких запасов у них здесь ещё не было, да и без Глаши это было бы трудно. Пока они колебались, не послать ли сначала на кухню за какой-нибудь закуской, явился лакей от Долгоруких – снова звать. Пришлось идти голодными.
И очень кстати – Долгорукие собирались ужинать.
– Как, ещё не ужинали? – удивилась Мария, – А мне казалось, так поздно уже.
– Это тебе из-за приключений долго показалось, – хихикнула Варенька, – да и мне тоже.
– Ну-ка, ну-ка, расскажите, – княгиня усадила их рядом с собой на диван. – Пока Григорий Фёдорович парик одевает, рассказывайте.
В пересказе их сегодняшние напасти казались смешными, и они то и дело смеялись за этим рассказом. Княгиня тоже смеялась, но и задумывалась, и головой качала.
– Попала ты, Мари, в переплёт, – вздохнула она, дослушав до конца.
– А я попала? – ревниво спросила Варенька.
– И у тебя радости мало, или много – как посмотреть, – улыбнулась княгиня, – Придётся тебе от твоего Августёнка побегать. Но ведь ты сама его Августёнком назвала. Перед отцом своим он ещё мальчишка. А вот сам Август… Не помню случая, чтоб дама, им облюбованная, могла иначе спастись, кроме как бегством.
– А куда? – спросила Мария.
– Никак, ты сразу бежать собралась? – улыбнулась княгиня. – Погоди, посмотрим, что завтра будет. Ты какой костюм на маскарад оденешь?
– Не знаю, у меня никакого нет.
– А, так мы сейчас после ужина в королевскую костюмерную сходим, выберем. Надо сегодня, а то завтра все брать бросятся и всё хорошее разберут.
И вы никому не говорите, в каких костюмах будете. И Нине не говорите. Она там осталась?
Мария кивнула.
– Ясно. Ну, вот и князь. Идёмте.
Ужинали в столовой царских апартаментов. В отсутствие государя за хозяина был канцлер Головкин. И он, и Макаров не могли скрыть удивления, увидев Марию. Только Макаров удивился радостно, а Головкин подозрительно.
– Варя же вернулась, вот и я тоже, – ответила им Мария и отдала всё внимание ужину.
Здесь тоже стояла на столе сегодняшняя дичь, но казалась она гораздо вкуснее давешней.
После ужина, в костюмерной они были совершенно ослеплены обилием и разнообразием всевозможных костюмов. Тут были турецкие шаровары и чалмы, сверкающие мантии фей и усыпанные звёздами колпаки волшебников, античные туники, красные юбки испанских крестьянок – всего не перечислишь!
Варенька выбрала себе костюм волшебницы: узкое сиреневое платье без фижм, высокий остроконечный колпак, усыпанный звёздами, с прикреплённой к нему вуалью, тоже в серебряных звёздах.
Княгиня решила быть пастушкой, а для князя взяла костюм пастушка.
Марии очень хотелось одеть мужское платье, она не могла забыть графиню Олизар на охоте. Когда она призналась в этом, Варенька ужаснулась, а княгиня весело захлопала в ладоши:
– Отлично, Мари. Это лучше всего. Я знаю, что тебе подойдёт.
Она долго рылась в бесконечных рядах висящих тряпок и вытащила сплошь вышитый короткий кафтанец, узкие штаны с пряжками на икрах и широкий красный пояс.
– Ещё сюда надо белую рубашку, я тебе мужнину дам, и чулки белые оденешь, поплотнее. Шляпу не надо, а вот парик – обязательно.
Она достала из стоявшего тут же шкафа вороной парик.
– Пойдёмте, померяем всё.
– А мне парик? – попросила Варенька.
– Тебе надо просто волосы распустить. О, главное-то забыла!
Она вынула три чёрные шёлковые маски. Маски померили сразу, а костюмы – в гардеробной княгини. У неё же и оставили их, чтобы завтра одеть без посторонних глаз.
– Вы лучше вместе ложитесь, – сказала княгиня, провожая их спать, – и запереться не забудьте.
Они немного поговорили в постели о событиях этого длинного дня, а потом вдруг сразу наступило утро.
Общего завтрака, как это часто бывало после весёлой ночи, не собирали, поэтому до обеда фрейлины были свободны и предались любимым занятиям. Варенька вышивала, а Мария читала книгу отца Феофана. Причём делали они это в самом дальнем и глухом уголке парка, так что за всё утро их никто не побеспокоил…
К обеду Мария собиралась с некоторым страхом. Нина, только что проснувшаяся, глянула на неё сердито и буркнула только:
– Ты здесь?
Пётр за обедом на неё и не взглянул, и она поуспокоилась. Однако, Варенька шепнула ей с таинственным видом:
– Вечером что-то будет. Нет, не знаю, что. Но будет.
Ну, будет так будет. Марии запало в голову замечание княгини о бегстве, и она прежде, чем идти одеваться на маскарад, сходила в конюшню, проведала Зорьку и посмотрела, на месте ли её сбруя. Всё было в порядке.
Возвращаясь, она встретила обеспокоенную Вареньку.
– Маша, ну можно ли так пропадать! Я везде обыскалась!
– Я в конюшню ходила. А что случилось?
– Так одеваться уже пора. Пойдём сразу к Марье Васильевне. А знаешь, – Варенька хихикнула, – у нас Нина – вот смехота! – принесла три костюма цветов, два разложила у нас и ждёт, что мы наденем. Позаботилась! Я сказала, что тебя искать пойду. Пусть ждёт!
– А каких цветов, – спросила Мария.
– Себе пиона, а нам фиалки и ромашки. Такие смешные – на голове шапка в виде цветка, юбка из лоскутков – лепестки как бы, а лиф зелёный. Вообще-то ничего костюмы, приглядные, но у нас лучше. И главное – никто не знает!
– А почему надо, чтоб никто не знал? Так, конечно, веселее, но вы с княгиней так скрываете, словно это страшная тайна.
Варенька остановилась и уставилась на неё.
– Как, ты ничего не знаешь?!
Мария пожала плечами.
– Значит, княгиня тебя ещё не видала? Ведь на тебя же облаву готовят! Про меня ничего не говорили, но мы же с тобой всё вместе, значит, по мне и тебя узнать могут.
– Постой, какую облаву? Кто? И откуда узнали?
– Ну, кто – дело ясное. А узнали от Шафирова. Он, видать, к тебе расположен, и потихоньку княгиню предупредил, чтоб она тебя остерегла. Там будет как бы нападение разбойников – представление – а в конце разбойники одну даму в плен возьмут и с собой утащут. И дама эта – ты. Для этого Нина и о костюмах для нас позаботилась – чтоб ясно было, кого пленять.
– Да, – почесала нос Мария, – и что бы я без тебя да без княгини делала?
Народу на маскараде было – пропасть. Видать, ещё подъехали.
– Вот и хорошо, – приговаривала Варенька, – в толпе-то спокойнее.
Мария чувствовала себя стеснённо с выставленными напоказ ногами и бёдрами. Ей казалось, что все узнают в ней переодетую женщину, хоть княгиня с Варенькой в один голос уверяли, что её не отличить от молодого вьюноша.
Начались танцы.
– Мы так и будем стоять? – спросила Варенька, – Меня из-за тебя никто не приглашает, думают, что я при кавалере.
– Ой, – смутилась Мария, – я ведь не умею за мужчину.
– Ничего не знаю, – Варенька потащила её к танцующим. – Назвался груздем – полезай в кузов.
– Постой, я хоть соображу, как начинать. Так, ты с правой, значит, я с левой…
И они пустились танцевать. Да как ловко получалось! Мария быстро приспособилась, глядя на ноги переднего кавалера, а потом и привыкла так, что переступала, не глядя, и почти не ошибалась.
Она даже рискнула два раза протанцевать с другими дамами, чем очень развеселила Вареньку.
– А ты здесь – самый приглядный кавалер, – смеялась она, – Правда, у тебя ноги самые стройные, а уж стан в этом поясе – просто загляденье. Если б росту тебе прибавить да плечи пошире, так ты бы, Маша, всех дам сегодня отбила бы.
– Если уж я кавалер, так не зови меня Машей, а хоть Мишей, что ли. А лучше Мишелем, на французский манер.
– Отлично, месье Мишель, – ещё больше развеселилась Варенька, – не изволите ли пригласить меня на этот англез?
Они танцевали и смеялись весь вечер. Иногда мимо, совсем рядом проходил королевич. Он бродил меж людей, не иначе – искал Вареньку. Пётр и Август не танцевали, только один раз вначале прошлись, сидели в парадной стороне залы, внимательно оглядывая проходящие мимо пары. От их ищущих взглядов по телу пробегала щекотка, и подруги от души веселились.
Иногда из рядов танцующих выходила пион-Нина и, подойдя к государям, качала отрицательно головой. К ним подходили и другие люди, вроде бы с докладами.
– Я, маленькая, в казаки-разбойники с мальчишками играть любила, – сказала Мария, – как будто опять играю.
– И верно, как игра, – согласилась Варенька. – Нешто у них других дел нет, как за тобой гоняться?
Музыка остановилась, и в залу вкатился пёстрый звенящий клубок шутов. Гости шарахались, а клубок сцепленных тел прокатился по кругу, расчищая место, и распался на несколько человечков в ярких костюмах с нашитыми бубенчиками. Началось кривлянье, пищанье, блеянье, зрители смеялись.
– Никак, это вместо обещанных разбойников, – хихикнула Мария.
Покуролесив, шуты начали взбираться друг на друга, как обезьяны, и образовали две большие башни из людей. Двое, что были на самом верху, принялись кричать попеременно – один по-польски, другой по-русски – что сейчас гостей просят в парк на вольный воздух полюбоваться фейерверком, а при проходе в парк надобно отдать привратнику свою маску, в парк идти с открытыми лицами.
– Вот и досмеялись, – сказала Варенька.
– А может, не пойдём в парк? – предложила Мария.
– Нет, здесь оставаться одним – ещё хуже. Давай в толпе пройдём, может, не заметят.
Вроде бы удалось. В толчее сунули свои маски старику в ливрее, в толчее прошли в парк, смотрели издали, как бегал русский царь, поджигая огненную потеху, а рядом с ним кивал большой головой польский король. В небе распускались огненные букеты, вставали колонны и огненные дворцы.
– Они про нас и думать забыли, – успокоились подруги.
Сразу после угасания последнего фейерверочного огня, раздались выстрелы. Зрители в ожидании новой забавы оглядывали небо, но огни не загорались, а вместо этого выскочили странно одетые люди с пистолями в руках, истошно кричащие. Часть гостей начала хлопать в ладоши, часть – закричала «Караул»!
– Ну, вот и разбойники, – помрачнела Варенька.
– Давай, убежим, – схватила её за руку Мария.
– Да куда тут убежишь?
– Ну, тогда хоть разойдёмся, чтоб труднее нас ловить было!
– Так они только тебя ловить будут, я-то им на что.
Ряженые разбойники, между тем, стреляли в воздух и делали страшные рожи, распугивая гостей. Продвигались они явно в их сторону.
– Ну бежим же, Варюша, – шептала Мария.
– Куда тут убежать можно? – говорила Варенька.
На них оглядывались.
Мария всё-таки попыталась улизнуть в толпу, но было уже поздно – дюжий молодец подхватил её на руки, и вся ватага побежала обратно. Ей только и оставалось, что побрыкаться всласть, и она отвела душу – измолотила похитителя и коленями, и крепкими башмаками, поскольку руки он сразу зажал своей лапищей.
Далеко похитители не пошли, остановились на заднем дворе. Марию поставили на ноги, и предводитель разбойников сказал голосом царского секретаря Макарова:
– Помилосердствуйте, Мария Борисовна, чем слуга-то виноват? Вы ведь на нём места живого не оставили, весь в синяках.
Мария поперхнулась от неожиданности.
– Вы, Алексей Василич? – спросила она возмущённым шёпотом. – Вот уж не ждала, что вы в такое непотребство ввяжетесь.
– Полноте, Мария Борисовна, – весело удивился Макаров, – это ж маскарад, веселье. И представление с похищением прекрасной дамы ради шутки устроено. Мы сейчас должны вас в укромное место спрятать, а отважные рыцари будут искать и освобождать.
– И где же это укромное место? – подозрительно спросила Мария.
– Да вот наверху в этой башне. Там комната есть с камином. Там уж всё приготовлено – и постель, и ужин, чтоб вам удобно было ждать спасения.
Макаров говорил с простодушной доброй улыбкой.
– Мы ещё веселее сделаем, – сказала Мария решительно, – я сейчас от вас убегу.
Последние слова она крикнула на бегу, изо всех сил припустив к конюшне. Разбойники догонять её стали не сразу, да когда и стали, бежали вяло, видно, о таком повороте их не предупреждали.
Зорька была на месте и, судя по яслям, кормленая. Она быстро приладила лошади узду и принялась стаскивать со стены седло. Голоса снаружи приближались. Похоже, оседлать ей уже не успеть. Она взяла Зорькины поводья и побежала к другим дверям длинной конюшни.
В первые двери вошла толпа мужиков, среди которых возвышались головы Петра и Августа.
Они стояли в дверях, когда Мария с трудом вытащила из скобы засов и толкнула дверь. Дверь не подавалась! Наверное, с улицы заперта, а то и забита!
Мария почувствовала, как ослабли колени, и разозлилась на себя. Ещё чего! Она оглянулась, увидела висящую недалеко плётку, сняла, поудобнее перехватила. Это была не лёгкая дамская плёточка, какую брала она на верховые прогулки, а тяжёлая – настоящая нагайка – с длинным и опасным ремнём, утолщённым на конце. Она упёрлась в спину смирно стоящей Зорьки и влезла на её непокрытую шкуру. Не очень удобно, но она ездила без седла.
Люди у противоположного конца конюшни топтались на месте, переговаривались, потом медленно двинулись к ней. Мария легла на шею Зорьке, прошептала ей в тревожное ухо:
– Ну, давай, Зоренька, быстрее.
Поводьями и коленями она просила лошадку разогнаться. Быстрее, быстрее! Зорька полетела. Впереди остальной толпы наперерез лошади выскочил большой мужик, тот, что тащил её на руках. Мария взмахнула нагайкой, целя ниже лица. Остальные шарахнулись в стороны.
Уже выскочив из конюшни, она услышала:
– Марья, стой, сумасшедшая! – кажется, голос царя.
Зорька летела через двор, перепрыгнула колодец, какой-то погреб, проскочила ворота и вылетела на дорогу в Яворов.
Она была отдохнувшей и резво бежала без остановки всю ночь. Мария сначала оглядывалась и вздрагивала при непонятных звуках, потом задремала. Иногда она засыпала крепче и выпускала поводья, начинала сползать с Зорькиной спины. Тогда та останавливалась и слегка подпрыгивала. Мария просыпалась, садилась крепче, и они двигались дальше.
Разгорался рассвет. Мария с трудом выпрямилась, оглядела окрестности. Надо бы найти воды для лошади и отдохнуть. Зоренька устала, да и у неё самой затекли ноги и спина.
Зорька подняла голову, задвигала ушами – копыта! Звук мягкий – не по дороге скачет, и лошадь одна.
– Как думаешь, Зоренька, добрый человек едет, или спрятаться надо?
Зорька стояла спокойно. Мария не стала суетиться.
Всадник показался за деревьями, он скакал к дороге, прямо туда, где стояли Мария с Зорькой. Едва он приблизился настолько, чтоб можно было немного рассмотреть, Мария радостно взвизгнула и пустила Зорьку галопом.
– Как повезло нам, Зоренька, – приговаривала она на скаку.
Всадник, видя скачущую навстречу Марию, стал придерживать коня, потом и вовсе встал, поскольку Мария неслась прямо на него. Зорька подскакала вплотную к его коню и сама встала – умница, а Мария с размаху ткнулась в его грудь и повисла на шее.
– Простите, сударь, – услышала она растерянный голос своего Саши, – позвольте мне узнать, чем я могу быть вам полезен?
Она подняла к нему лицо и он растерялся ещё больше.
– Господи, Маша, да как же?..
Он стянул с её головы чёрный парик, провёл рукой по русым волосам, закрученным вокруг.
– Это чудо. Я сейчас ехал и о тебе думал. И вот ты.
Его конь беспокойно переступил и отодвинул Сашу от неё. Он соскочил на землю, подошёл к ней.
– Да ты без седла?
Подставил руки, и она спрыгнула. Он не стал ставить её на землю, прижал к груди и держал, она чувствовала его сердце. Он потянулся поймать поводья Зорьки, и она сказала:
– Не надо, это же Зорька.
– Да, – улыбнулся он, – Зорька. И ты. Но как же вы тут? И без седла?
– Мы убежали, – сказала Мария. – Может, ты поставишь меня? Зорьке надо отдохнуть и попить, а мне – походить, мы всю ночь ехали.
– Всю ночь? Почему?
Мария вздохнула.
– Ну, понимаешь, король Август, он очень пылкий мужчина… Ну, вот я и решила подождать царского поезда в Яворове, с Катериной Алексеевной.
У Александра напряглись руки и выпятились бугры на груди.
– Нет, – не дала она ему сказать, – Он ничего мне не сделал, пальцем не тронул, так что ты там не вздумай ничего говорить. Скажи только, что встретил меня, и что я в Яворов еду, к государыне.
– Ладно, – сказал он, помолчав, – я там скажу, что ты уехала, но ты не поедешь. Нечего тебе одной на дорогах делать. Тут рядом корчма, я там ночевал, подождёшь меня там.
Он говорил повелительно, как командовал, и у Марии сладко замерло сердце от этой его повелительности. Она ткнулась лицом в его шею и почувствовала, как его руки крепче её сжали.
Он широко шагал по лугу, намотав на локоть поводья своего коня. Зорька шла сзади, Мария слышала её близкое дыхание и похрупывание сочной травой.
– Ты меня так и будешь всю дорогу нести?
– Угу, – ответил он.
Ей очень нравилось у него на руках, она согласна была бы остаться так на всю жизнь. Но ведь ему тяжело.
– Пусти же, Саша, мне пройтись надо, а то ноги отвалятся. Ты же сам меня учил.
Он медленно опустил одну руку, и её ноги встали на траву. А вторую руку он опускать не стал, оставил на её плечах, и она стояла прижатой к его груди. Как бьётся его сердце, будто выскочит сейчас.
– Маша, – услышала она его необычно низкий голос.
Он дышал часто, и дыхание было таким горячим, что, казалось, обжигало.
– Ты устал? – спросила она озабоченно. – Ятяжёлая?
Он отпустил её и посмотрел с непонятной улыбкой.
– Пойдём скорей. Быстрей уеду – быстрей вернусь.
– Так, может, на лошадей сядем?
– Тут рядом. Вот уже видно.
За деревьями и впрямь стоял домик с красной крышей и распахнутой дверью.
– А можно там юбку попросить?
– Можно, наверное.
Он поглядел на неё и удивился – только сейчас увидел её костюм.
– Ты совсем как мальчик. А почему так?
– Там маскарад был, я прямо оттуда. Ты амазонку мою привези, ладно? У Вареньки спроси, она даст. И кланяйся ей, скажи, что хорошо всё. Без неё я бы там пропала.
Александр сжал её ладонь, посмотрел внимательно.
Корчмарь, старый худой еврей, встретил их в дверях, проворно согнул сутулую спину.
– Комнату для княгини, – сказал Александр, останавливаясь у дверей, – постель и завтрак. Она останется до завтра, подождёт меня.
Хозяин ещё ниже склонился, взглянул на Марию, спрятал усмешку.
– Всё будет, что пану угодно. Комната та, где пан ночевал, уже прибрана.
Он крикнул по-польски, вышла молодая черноглазая женщина в вышитой рубахе, принесла крынку молока и каравай.
– Может, пан тоже выпьет молочка, которого не хотел дождаться? Парное.
Мария дёрнула Александра за рукав, напомнила:
– Юбку.
Хозяин услышал, спросил:
– Пани угодно переодеться?
– Да, – попросила Мария, – юбку на сегодня, завтра мне привезут.
Корчмарь снова крикнул женщине, достал две тёмные глиняные кружки, разлил молоко, нарезал хлеб.
– Пока жёнка достаёт одёжу, покушайте. Сейчас яишня будет готова.
Александр собирался, как видела Мария, уйти, как только устроит её, поэтому она поскорей притянула его за руку на лавку и пододвинула кружку с молоком. Он выпил её махом и принялся за вторую. И она выпила. А хлеб был таким свежим и запашистым, что от каравая почти ничего не осталось. Яишня и одежда для неё появились одновременно, и она сказала, что сначала переоденется, а потом спустится и поест. Тут он опять собрался проститься, но она была наготове и попросила проводить её в комнату.
Комната была маленькая с косым потолком и открытым окошком. В углу белела постель, из-под которой торчало сено.
Мария чувствовала внутри какую-то странную щекотку. И ей казалось невозможным, что Саша сейчас уедет. Она положила свёрток с одеждой на столик у стены и спросила:
– Тебе обязательно сразу сейчас ехать?
Он переминался посреди комнаты.
– Ну, конечно, я же на службе.
– Могла же у тебя лошадь расковаться, или ещё что.
Она встала напротив него и склонила голову набок.
– На немножко со мной останься.
Он насупился и слегка покраснел.
– Но я же быстро, Туда и сразу обратно. Пакет отвезу, ответ возьму и сразу сюда.
Мария вздохнула и стала стряхивать что-то невидимое с его рукава.
– А они этот ответ, может, два дня сочинять будут.
Он поймал её руку, поднёс к губам, сказал невнятно, прижав рот к её ладони:
– Я их потороплю.
Мария подняла лицо близко к нему и сказала медленно:
– Саша, ты мне муж?
Хотела сказать утвердительно, а получился вопрос, и от этого вопроса он стиснул её плечи, как тисками, и впился губами в её губы.
Комната закружилась вокруг неё, и стало жарко. Она хотела сказать, что здесь очень жарко, но он сам догадался и снял с неё кафтанчик, а потом и рубашку. Постель была прохладной, сено шуршало и вкусно пахло. Она изнемогала от его губ и рук, это было мученье… А он вдруг ткнулся в подушку рядом с ней и застонал со сжатыми губами.
– Что ты? – спросила она испуганно и погладила его по плечу.
– Сейчас, подожди, – сказал он в подушку и полежал так немного. Потом поднял голову и ущипнул губами её ухо.
– Ты ещё красивее, чем я думал.
Он смотрел на неё сверху, поднявшись на локте.
– И вся ты – моя.
Мария почувствовала, что на ней совсем нет одежды, потянула на себя простыню, но он отбросил простыню в сторону.
– Ну уж нет, – сказал он вкрадчиво, – я так долго ждал.
Он провёл ладонью по её груди, и по ней по всей пробежала горячая волна.
– Вы прекрасней греческой статуи, княгиня, никаких покрывал!
Его ладонь спустилась на живот, а грудь заняли губы.
Её умолкшее было томление поднялось вновь ещё больше. Это было так сильно, что она даже перестала бояться. Но всё же, почувствовав прикосновение к тому местечку своего тела, которое никто никогда не трогал, она вздрогнула и невольно сжалась. Сашины глаза склонились к её лицу.
– Что ты испугалась? Не бойся.
– Я не боюсь, – прошептала она.
– Вот и умница, – бормотал он между поцелуями, – ты у меня умница.
Теперь у неё уже не было ничего сокровенного, ничего своего, всё принадлежало ему. Она даже перестала различать, где её тело, а где его, всё было общим. И ей совсем не было больно. Только маленький больной толчок, а потом по телу разлилось пронзительное блаженство и утренний свет погас вокруг неё.
Она очнулась, чувствуя его губы на своей шее.
– У тебя жилка бьётся, – бормотал он.
Она потянулась под прохладной простынёй, выпростала руки. И обе руки немедленно были взяты в плен. Им целовали каждый пальчик и каждый ноготок и пресекали все попытки к бегству.
Она открыла глаза. Он вскрикнул и схватился за сердце.
– Осторожнее! Такими глазами и убить можно.
Она молча улыбнулась. Он немедленно поцеловал её в улыбку.
– Знаешь, – сказал он, оторвавшись от её губ, – я очень понимаю их всех.
Она спросила глазами.
– Ну, Августа, Алексея, пана того польского, как его… Я бы за тебя что угодно сделал, чтоб тебя получить.
– Ты и сделал, – разомкнула губы Мария.
Её голос был хрипловатым, губы плохо слушались.
Александр, услышав этот голос, замычал, как в истоме, уткнувшись в её плечо. От его стона по телу пошла медленна волна, и она уже знала, что это такое. Она протянула руку и положила ладонь на его спину. Какая твёрдая и горячая у него спина! Он посмотрел на неё близко, недоверчиво дотронулся до её груди и восторженно выдохнул:
– Ты меня с ума сведёшь!
А потом всё было снова. Только ещё лучше, потому что она сразу ничего не боялась и не стеснялась, и он тоже.
Солнце переместилось со стены на пол перед окном, когда они оторвались друг от друга. Александр сел, глянул в окно.
– О, ч-ч-ч… Мне же ехать надо!
Он наклонился, быстро несколько раз поцеловал её лицо.
– Машенька, мне ехать надо. Я быстро вернусь.
Мария поднялась, придерживая простыню на груди.
– Я с тобой спущусь. Дай мне одежду. И отвернись.
– Зачем же отворачиваться, – спросил он лукаво.
– Ну, Саша!
– Ладно-ладно.
Он одевался, отвернувшись от неё. Она видела его спину с мощно перекатывающимися под белой кожей желваками. Спина была совершенно белой, а шея, лицо, кисти рук загорели до черноты.
Её одежды всего и было, что белая рубаха с вышитыми рукавами и воротом да шерстяная понёва в красно-чёрную клетку.
– Я готова, – сказала она, обёртывая вокруг головы белый плат.
Александр обернулся и увидел вместо своей Маши хорошенькую поселянку с мешковатой фигурой.
– А голову зачем? – спросил он, указывая на платок.
– Как же, – ответила она гордо, – я ведь теперь баба, непристойно с непокрытой головой.
Он рассмеялся, подхватил на руки.
– Баба ты моя!
Внизу на вопрос о яишне корчмарь осклабился.
– Уж какая теперь яишня, ясновельможный пан, обедать пора. Вот, не изволите ли, есть уха куриная, рыба фаршированная, мозги телячьи, бараний бок…
Александр нетерпеливо кивнул.
– Княгине подайте. И всё, что надобно для неё.
Он значительно глянул на кланяющегося еврея, и тот ещё пуще закланялся, закивал, забормотал угодливо.
Мария всплеснула руками – как же он поедет голодный!
Сказала корчмарю:
– С собой заверни что-нибудь. Жаркое, хлеба.
Торопливо, чтобы Саша не успел возразить, зачастила:
– На ходу жевать можно. Сытому ведь и дорога короче.
Когда Александр уже засовывал в седельную сумку собранный хозяином перекус, она, глядя в сторону, попросила:
– Ты не слушай там никого. Возьми у Вареньки платье, а у Марьи Васильевны, у княгини Долгорукой, мою шкатулку, она знает. А больше ни с кем про меня не говори. Ладно? А то там… сплетни всякие…
Она робко подняла на него глаза.
Он был уже в седле. Соскочил, обнял крепко.
– Любушка моя! Да как же я могу, после всего… Ты не тревожься. Какие нравы при польском дворе, это все знают. И злословие придворное тоже известно. Ты не тревожься.
Он легко коснулся губами её щеки, не дотронувшись до стремян, взлетел в седло.
– Я быстро. Завтра утром тут буду.
Сжал коленями конские бока и умчался.
Марии захотелось заплакать, но она не стала, а ушла в дом.
На столе уже стояло всё, что перечислил корчмарь.
– Что изволит кушать ясновельможная пани?
Мария тоскливо посмотрела в улыбающееся морщинистое лицо с вислым носом. Целый день! Хозяин нетерпеливо переминался.
– Может быть пани угодно вина?
– Студню бы горохового, – сказала Мария рассеянно, – с конопляным маслом.
– Горохового… с конопляным… У нас нет! Сожалею.
Но он быстро пришёл в себя и бойко проговорил:
– Как раз поспела гороховая похлёбка со свининой, сейчас принесу. После похлёбки не угодно ли тёртой редьки?
Марии стало весело.
– После похлёбки угодно бламанже.
У хозяина опять открылся рот, он вышел в полной растерянности.
Гороховая похлёбка была невкусной – жидкая и полна сала. Пришлось приняться за рыбу. Ах, как делали гороховый студень дома! Он подрагивал на блюде, упругий, переливающийся блёстками масла. Его расчерчивали ножом на клеточки и посыпали жареным луком с морковкой. Как-то там сейчас? Качели, поди, уже повесили.
Сейчас Саша, верно, проезжает развилку, где распятие.
Она съела ещё что-то, не чувствуя вкуса, походила по двору, поднялась в свою комнату и посидела у окна.
Сейчас он подъехал к броду. Не споткнулся бы конь – там такие камни под водой.
Ах, забыла совсем – постель же переменить надо. Она спустилась. Внизу сидела ватага шумно переговаривающихся мужиков, хлебали гороховую похлёбку. Подскочил хозяин со своим «что изволит ясновельможная пани?»
– Пришли ко мне жену твою, – сказала Мария.
– О, пусть пани скажет мне, что ей угодно, жена по-русски не знает.
Мария повторила раздельно:
– Мне нужна хозяйка.
Корчмарь закланялся, забормотал, быстро привёл за руку свою хозяйку.
– Я объясню ей, что угодно пани, – сказал он, держа жену за руку.
– Мне нужно переменить постель, – высокомерно сказала Мария, сердитая от смущения.
В комнате она откинула покрывало, показала испачканную простыню. Женщина ахнула, уставила на Марию карие глаза, потом улыбнулась всем круглым лицом, кивнула и, споро собрав всё, что надо, вынесла за дверь. Тотчас вернулась и принялась раскладывать чистое, пахнущее вольным воздухом полотно, то и дело ласково взглядывая на Марию.
День был с целый месяц, а вечер – и того длиннее. Она два раза навещала Зорьку, смотрела, как доят коров, пила тёплое пузырчатое молоко, ужинала, снова ходила к Зорьке, а солнце даже не ушло за кромку деревьев. Она отчаялась обмануть время каким-нибудь занятием и теперь просто сидела в общей комнате у очага и смотрела на огонь.
Наверное, сейчас он уже доехал. Как бы царь опять не придумал какую-нибудь каверзу…
В комнате толклись люди, покрикивали то и дело:
– Моисей того… Моисей сего…
Хозяин носился, как белка, всё слыша и всё успевая. Раза два или три кто-нибудь пытался подсесть к Марии, но хозяин перехватывал его ещё на подступах, негромко и быстро говорил что-то на ухо и усаживал на место. Потом все разошлись. Стало слышно потрескивание огня и звяк посуды за перегородкой.
– Грушевый сидр хорош в этом году. Пани попробует?
Мария оглянулась – хозяин протягивал ей большую глиняную кружку. Она отпила. Было похоже на слабую брагу, но вкуснее и пахло спелыми грушами и мёдом.
– Ну как?
Мария кивнула и отхлебнула снова.
– Отменно.
Лицо хозяина собралось в довольные морщины.
– Мой сидр знаменит на всю округу! Пани позволит присесть рядом?
– Садись, Моисей.
Он резво приволок себе табурет, примостился у самого огня с кружкой.
– Старые кости просят тепла даже летом.
Он покряхтывал тихонько, подставляя огню разные части своего тщедушного тела, прихлёбывал из кружки, поглядывал на Марию сквозь прищуренные веки. Было уютно и тихо.
– Пани не рассердится, если я скажу? – осторожно начал Моисей. – Сначала я принял пани за простолюдинку. Такой костюм и простое поведение… Но потом я увидел, что пани из благородной семьи.
Мария слушала. Сидр сделал своё дело – ей было славно, и не хотелось шевелиться. Моисей продолжал.
– Пани так молода и так прекрасна. Я счастлив принимать её в своём доме. У нас есть поверие, что дому, где нашли первый приют влюблённые, даётся благословение. Пан поручик благородный человек и относится к пани с должным почтением.
Корчмарь говорил вкрадчиво, осторожно роняя слова, и после каждой фразы испытующе взглядывал на Марию.
– Но благородные родители пани, конечно, волнуются. Может быть, стоит сообщить им, что вы в безопасности? Пан поручик сумеет заслужить их расположение.
Мария непонимающе уставилась на хозяина.
– О чём ты, Моисей? Родители… Расположение… Никак в толк не возьму. Скажи яснее.
Корчмарь наклонился к ней.
– О, я понимаю, пани увлеклась. Молодой человек так красив. Но, поверьте старику, молодая любовь бывает непрочной. Сейчас вам кажется, что он будет любить вас вечно, он и сам так думает. Но послушайте моего совета. Я не хочу, чтобы такая красивая пани стала несчастной – сходите с ним в церковь. Я могу договориться с нашим святым отцом на завтра. Пан поручик приедет – а у нас всё готово.
Мария, наконец, обрела дар речи, который было потеряла от изумления.
– Да как ты смеешь! Я – княгиня Бекович-Черкасская! Мы уже две недели как обвенчаны!
Корчмарь пошевелил носом.
– Пусть пани простит меня, я уже старик… Но через две недели брака… Моя жена стирает простыни…
Мария покраснела.
– Мой муж на царской службе, – буркнула она. – Россия с Турцией воюет.
Она рассердилась почему-то не на нахального еврея, а на царя Петра. Что он в самом деле, совсем Бога забыл – разлучил их на целых две недели, и теперь вот опять… может, и задержит опять её Сашу, а потом опять в армию погонит.
Она встала. Ноги были ватными. Сидр оказался коварным. Корчмарь кликнул жену, та проводила и уложила гостью.
– Вот и хорошо, – подумала Мария, засыпая, – за сном и время пройдёт, а завтра он приедет.
Разбудил её осторожный стук в дверь и шёпот:
– Маша, открой, это я.
Она пробежала невесомыми ступнями к двери, недоверчиво переспросила:
– Саша, ты?
– Да, да, открой, – сказал родной голос.
Это был он, запыхавшийся, пахнущий ночной свежестью.
– Ой, как же ты так быстро? А у меня и свету нет, надо спуститься.
Она стала искать на ощупь свою юбку. Он поймал её плечи.
– Не надо света, ничего не надо.
– Так ты голодный, наверное, – не сдавалась она.
– Голодный, – согласился он, – по тебе.
Света они в эту ночь так и не зажгли, хотя заснули только под утро.
Просыпалась Мария всегда постепенно. Вот и сейчас, сначала она ощутила под своей головой тёплую твёрдую руку и такую же тёплую щёку на своём плече. Слабо, чтобы не потревожить его, потянулась, и почти сразу восхитительно шершавая ладонь оказалась на её груди. Она замерла – от удовольствия и от боязни разбудить его. Сама-то вчера рано улеглась, а Саша почитай всю ночь не спал!
Она ещё полежала, смакуя воспоминания этой ночи и предвкушая ночь следующую. Однако в доме уже вовсю ходили, и хорошо было бы встать. Она попыталась скользнуть вниз так, чтоб не сдвинуть его тело, но тут же была стиснута и придавлена.
– Куда? – пробормотал Саша, не открывая глаз.
– Я пойду, прикажу завтрак, – прошептала она, – пусти.
– Ты мне снишься, – сказал он с закрытыми глазами, – не уходи.
Он стиснул её так, что стало больно, и она еле удержалась, чтоб не вскрикнуть. Она погладила его по колючей щеке, сказала:
– Спи. Рано.
Но он всё больше просыпался, и она быстро забыла, что хотела идти.
– А я боялся, что ты опять только во сне, – сказал он, когда они оторвались друг от друга. – Знаешь, сколько раз мне снилось всё это?! А проснусь – тебя нет.
– А мне не так снилось, – сказала Мария, – такого я и вообразить не могла.
Он рассмеялся довольно и снова принялся целовать.
Когда она открыла глаза, он уже в штанах и рубашке натягивал сапоги. Она испугалась.
– Что ты? Куда?
Он бегло коснулся её руки.
– Я лошадей проверю, покормлены ли. И о завтраке распоряжусь. Если мы вскорости выедем, то к ночи в Яворове будем.
– Хорошо. А моё платье ты привёз?
Начав говорить, она сама уже увидела свой дорожный мешок на табурете рядом с кроватью. Потянулась достать, а второй рукой поймала упавшую с плеча простыню. И опоздала – Александр тут как тут со своими губами и руками. Она защищалась, натягивала простыню на себя.
– Ну, Саша, – сказала почти сердито. – Нам же ехать надо!
Он сдался. Укрыл её до подбородка, поцеловал в висок, глазами прося прощения.
Она улыбнулась. Он был так хорош в белой рубахе с расстёгнутым воротом. Хотелось обнять его. Чтоб не дать себе воли, быстро проговорила:
– Скажи, чтоб женщину ко мне прислали, корсет зашнуровать.
– Ни за что, – ответил он серьёзно, – я сам зашнурую.
– А ты умеешь?
– Научусь.
К тому времени, как он вернулся, она успела надеть всё, кроме корсета, конечно, и платья. Варенька собрала всё, что надо, даже салфеток догадалась положить, умница. И шкатулка с драгоценностями и деньгами была тут же. Она выбрала золотую монету для корчмаря – пусть и ему будет немного счастья.
Скрипучая лестница сообщила, что Саша уже идёт. Она обвернула вокруг себя корсет и, придерживая за бока, повернулась к нему, входящему, спиной. Сказала через плечо:
– Сильно не затягивай, чтоб дышать легче было.
Он подошёл, соединил на её спине края корсета и спросил:
– А зачем его надевать?
– Ну как же – положено, – удивилась она.
Он погладил её шею, там, где начиналась спина.
– Это тем положено, у кого бока как студень и живот торчит. А у тебя стан как у Дианы.
Он снял с неё корсет и бросил на постель.
– Ну неприлично же без него, – возразила она, – хотя свободнее, конечно.
– Ну хоть сегодня в дороге дай себе свободу, не надевай.
– Ладно, тогда платье.
Она попыталась выскользнуть из его рук.
– Подожди, – сказал он невнятно, уткнувшись в её шею, – завтрак не готов ещё.
Его руки мяли сорочку. Она взяла его ладони в свои, чтобы успокоить.
– А Диана, это ещё что за дама?
– Это богиня греческая, очень стройная.
Он выпрастывал свои руки из её и старался забраться под сорочку, а она не пускала.
– В Италии статуи этой мраморной богини есть. Постой, я покажу… Да пусти же…
Он быстро спустил с её плеч лямки сорочки и прижал внизу её руки, не давая закрыть грудь.
– Как из мрамора, – сказал он, глядя на неё с восторгом. – Может, ты и есть богиня?
Он кончиками пальцев, едва касаясь, обвёл окружности её груди, провёл от шеи по плечу. Потом подхватил на руки, стал целовать шею, плечи, грудь.
– Нет, ты лучше богини. И моя!
Она попыталась освободиться, но он сел на постель, и она оказалась у него на коленях.
– Ну, Саша же! Нельзя же днём!
– Почему нельзя? – с интересом спросил он, на мгновение освободив губы.
– Ну, неприлично… И я не хочу…
– Ах, не хочешь?!
– Его руки расстегнули пояс нижней юбки, и ладонь легла на живот.
– Неужели не хочешь?
Она заметила, что он уже без рубашки, только когда он прижал её грудь к своей, поросшей чёрным курчавым волосом. Прижал несильно, чуть-чуть, и от этого прикосновения её как ознобом пробрало, а он ещё потёрся легонько, и озноб сменился жаром.
– Я теперь всё про тебя знаю, – прошептал он в самое ухо и куснул легонько, – сопротивляться бесполезно.
– Я уже постель убрала…
– А на что нам постель…
Он приподнял её и пересадил лицом к себе. Её колени оказались по сторонам, и это было ужасно непристойно, немыслимо, и он тянул её к себе так, чтобы она опустилась на него совсем, и она против воли опускалась, и это было ужасное, непристойное, немыслимое блаженство. Волны этого блаженства заставили её изогнуться, и она услышала свой низкий стон и увидела самодовольную улыбку на лице Александра.
– Ты всё ещё не хочешь? – говорил он вкрадчиво.
Её бёдра лежали на его ладонях, ладони покачивались как волны, и волны бежали по её телу, кружилась голова, и пересыхало во рту. Потом волны выбросили её на берег, и она лежала, как на берегу, на Сашином плече.
В дверь поскреблись и сказали:
– Завтрак готов.
Мария открыла глаза, возвращаясь к действительности. Александр помог ей поправить сорочку и застегнуть юбку, а потом вдруг загнул подол и звонко чмокнул два раза в попу.
– Мне давно хотелось, – объяснил он обескураженной Марии, – такие вкусные булочки!
– От тебя никогда не знаешь, чего ждать, – пробормотала она, – всё время что-нибудь придумываешь.
– Точно, – лукаво согласился он, – то ли ещё будет!
– О, – она смущённо отвернулась.
У неё дрожали руки и не слушались пальцы, ноги подгибались в коленях. Александр одел её и застегнул на ней платье, вниз снёс на руках.
– Это я виноват, – ответил он на её протесты, – замучил тебя. Ещё немного и ты умрёшь от голода.
На столе их ждали огромная сковорода с яичницей, блюдо белого деревенского сыру, варёные яйца, свежие огурцы, молоко, большой душистый каравай.
– Зачем ты заказал такую груду, – воскликнула Мария, когда Александр усадил её перед столом, – здесь же на десятерых.
– Ну да, как бы добавки просить не пришлось!
Александр оказался прав – они съели всё и не отказались от жареного мяса, которое вынес корчмарь, видя их аппетит.
– Ну и ну, – удивлялась Мария, – никогда я столько не ела.
– Теперь ты всегда столько есть будешь, – смеялся Александр.
На дорогу корчмарь собрал им целый мешок съестного, а жена его вынесла два одеяла. Одеяла Александр брать не хотел, говорил, что ночевать они в Яворове будут.
– Дай Бог, – кивал корчмарь. – А всё ж возьмите. Мало ли в дороге что случится, да и едете не рано. Днём тепло, а ночи ещё холодные, как бы пани княгиня не замёрзла.
Под добрые пожелания выехали за ворота. Погода была приятной для путешествия – солнце не палило, то и дело пряталось за облака, пыль на дороге была прибита ночным дождём, и лошадиные копыта не поднимали удушливых клубов.
– Как его зовут? – спросила Мария, глядя на Сашиного вороного.
– Воронком, – ответил он и похлопал жеребца по шее. – Хороший конёк.
– Вид у него не больно бодрый, видать, не отдохнул ещё с прошлой ночи.
– Ничего, он привычный, в Яворове много отдыхать будет. А вот ты доедешь ли?
– Я?! Да я-то выспалась и наелась. Мы с Зорькой вас запросто обгоним, ещё и фору дадим, – Мария с вызовом подбоченилась, – хочешь?
Александр покачал головой.
– Потом посостязаемся. Помнишь, как в Москве?
Мария кивнула.
– А в Италии ты по мне скучал? А как там, в Италии? Неужто Венеция прямо так на воде и стоит?
– Ну, не прямо на воде, конечно, частью на берегу, частью на островках, там островов много. Но многие дома и впрямь так к воде близко, что будто из воды поднимаются, это верно, и подъехать только лодкой можно.
Он рассказывал, а Мария слушала и, как наяву, видела чудные картины дворцов, нарядных богато убранных лодок – гондол, весёлых народных гуляний – карнавалов.
– А здешние маскарады, наверное, от тех карнавалов переняты?
– Должно быть, – соглашался Александр и рассказывал дальше.
За разговором и дорога и время бежали куда как быстро. Марии показалось, что они недавно отправились в путь, а Саша уже сворачивал с дороги к небольшой речке в зарослях ивняка.
– Привал сделаем.
Они проехали вдоль речки, пробрались через заросли на небольшую полянку на берегу заводи. Здесь была густая, лишь чуть кое-где примятая трава и поваленное дерево, удобное для сиденья.
– Я по дороге в Ярослав здесь останавливался, – ответил он на её удивление, – тут и искупаться можно. Жарко, ты не хочешь?
– Хочу, – с готовностью согласилась она. – Раз купальни нет, я за куст отойду.
– Ну вот опять! – хлопнул он себя по колену. – Какие кусты? Нам теперь с тобой даже в бане вместе мыться положено.
– Да-а, – протянула Мария, – а ты опять не начнёшь?
– Может, и начну. Я в своём праве.
Он соскочил с седла, ловко снял узду с коня и накинул путы на конские ноги. Подошёл к Зорьке и снял Марию. Она слушала его дыхание и стук сердца. Прошептала:
– Расседлать надо.
– Надо, – он со вздохом поставил её на землю.
– Давай сначала искупаемся, а потом уж есть будем, – предложила Мария, снимая узду с Зорьки.
– Угу. Иди, я сам расседлаю, мне раздеваться быстрей.
Она проворно разделась за пышным боярышником и пошла в воду, подбирая на ходу волосы. Хоть Саша и муж, но она всё же стеснялась при нём растелешаться. Может, со временем привыкнет?
Течение в заводи было слабое, над водой висели стрекозы.
– Вода тёплая? – спросил Александр с берега.
– Сверху тёплая, а внизу холод. Наверное, ключи. И вода такая тёмная, может здесь водяной живёт?
– Про водяного не скажу, а вот русалка одна есть, это точно.
Александр прошёл по нависавшему над водой стволу и прыгнул головой вниз. Мария закрутилась на месте, стараясь угадать, где он вынырнет. Его так долго не было, что она испугалась. Может, и вправду водяной здесь? Тут что-то схватило её под водой, она в панике рванулась и увидела хохочущее Сашино лицо.
– Ой, ну можно ли так пугать, чуть сердце не выскочило.
– А ты думала, водяной?
– Как ты долго под водой, я аж испугалась.
– Это там, в южных водах мы нырять навострились. Бывало дадут свободный день для отдыха, мы лодку наймём и едем куда-нибудь компанией, и чуть не целый день ныряем. Вода там прозрачная, всё насквозь видно: рыбки, водоросли, камешки разноцветные – красота. А раковины какие – как цветы. И жемчуг в иных раковинах встречается, крупнее нашего, промысел есть такой – добывать его.
Мария завистливо вздохнула:
– Как хорошо быть мужчиной!
– Да полно, и ты это всё увидишь. Вместе поедем после турок.
Он подплыл к ней в один длинный гребок и обнял под водой.
– И очень хорошо, что ты – не мужчина. Просто прекрасно!
Она выскользнула из его рук и быстро поплыла.
– Бунт на корабле! – закричал он и бросился вдогонку.
Как ни хорошо плавал выпускник мореходной школы, но чтобы догнать свою сухопутную жену, ему пришлось потрудиться. Только у берега он схватил её и с криком «Бунт подавлен!» накинулся губами на её запыхавшийся рот.
Они начали погружаться и немного побулькали, пока выбрались на мелкое место. Волосы Марии совсем намокли, она отжала их, не вынимая гребней.
– Давай их распустим, – сказал Александр, – быстрее высохнут.
– Так надо из воды выйти, а то больше намокнут.
Она стояла в воде по грудь и смущённо смотрела на мужа.
– Ну, пойдём, – он лукаво улыбнулся.
Она не двигалась, и он, подхватив её, понёс на берег. Она чувствовала себя ужасно голой, и когда он, поставив её на траву, принялся вынимать из её волос гребни и шпильки, не могла пошевелиться от смущения.
Освобождённые волосы упали и покрыли её спину до подколенок. Александр отступил на шаг и молча смотрел на неё без улыбки.
– И ты моя жена, – сказал он тихо. – Даже страшно.
Она перекинула часть волос на грудь с обеих сторон и почувствовала себя почти одетой.
– Так тоже красиво, – сказал он. – Пойдём обедать.
Возле поваленного дерева на солнечном месте уже было расстелено одеяло, приготовлена торба с припасами. Одеваться они много не стали, сели – она в сорочке, он в коротких исподних штанах.
– Я с тобой совсем стыда лишусь, – с наигранным упрёком сказала Мария.
– Со мной – можно.
При этих словах Александр так глянул на неё, что внутри сладко потеплело и захотелось целоваться. А он целоваться и не думал, раскладывал пироги и сыр, разливал из баклажки молоко. У неё пропал аппетит. Пожалуй, волосы слишком хорошо её укрывают. Она собрала их все в один пучок и принялась, не спеша, заплетать косу, перекинув её через плечо. А с другого плеча сама собой спустилась лямка, но она не могла её поправить – руки заняты. Краем глаза увидела, как Саша взглянул на неё и замер с ножом в руке. Она немного прогнулась в стане, так что сорочка натянулась на бедре, и закинула заплетённую косу за спину. От резкого движения сорочка сползла ещё ниже и задержалась лишь на остром кончике полушария груди.
– Ешь, – сдавленным голосом сказал Саша, пододвинул к ней кружку и отвёл глаза.
Она подняла лямку и прикусила губу в неожиданной досаде.
– Саша, – спросила она вкрадчиво, – а откуда ты всё знаешь?
– Что всё? – ответил он, не поворачиваясь.
– Ну, всё это… У тебя с италианками амуры были, да? Мне, значит, только с тобой можно, а тебе и с другими, да?
Он посмотрел на неё из-под опущенных век.
– Ешь!
– Я не хочу!
– А что ты хочешь?
Его взгляд стал тяжёлым, а голос чужим. Ох, как она пожалела, что начала этот глупый разговор! У неё задрожали губы, и голос прозвучал робко:
– Хочу, чтобы ты меня поцеловал.
Вихрь, молния – и она уже у него на руках.
– Дурочка ты моя маленькая.
Он побаюкал её, как ребёнка, а когда она протянула ему губы, поцеловал осторожно и нежно. Ей хотелось не так, и она поцеловала его сама. Он замычал удивлённо и принялся за дело как следует. Потом спросил:
– Мы обедать будем?
– После.
Она подвинула руку, чтобы ему удобней было гладить её грудь.
– Ну, правда, Саша, там в Италии?..
– Да, – ответил он коротко, и его руки остановились.
– Ты их любил? – спросила она напряжённым голосом.
– Нет.
– А как же?..
– Ты не поймёшь, это мужское… А любил я тебя.
Она выпустила набранный воздух.
– Правда?
Он повернул её к себе лицом.
– Глупышка ты, разве я могу любить кого кроме тебя? А теперь и подавно.
– Почему «теперь»?
Она пропускала между пальцами чёрные завитки на его груди.
– Это ты сама знаешь.
– Не знаю.
Он ткнулся губами в её ухо.
– У тебя любовный талант.
– Как это?
– А вот так, что если ты сейчас не уберёшь свою руку, я за себя не отвечаю!
Она сделала непонимающие глаза, но руку не убрала.
– И что будет?
Он сжал её руку, не пуская.
– Уймись. Тебе поесть надо.
– Не надо.
– Ага, а потом с лошади свалишься.
Он был непреклонен, и она, надувшись, принялась жевать.
– Молоко кислое уже, – сказал он, отхлебнув из кружки, – будешь?
Она отрицательно помотала головой.
– Есть ещё вино, но оно тебе крепковато. А, хотя мы как древние греки его будем пить – разбавим. Знаешь, – принялся он рассказывать, – у них вина было – залейся, там же виноград хорошо растёт. Но сами они вино пили только с водой, чтоб не пьянеть. Пьянство же почитали дикостью, достойной варваров и рабов.
Он налил в кружку воды, добавил остро пахнущего вина из сулейки, попробовал и протянул Марии. Сам же принялся уписывать сложное сооружение из хлеба, сыра и ветчины, увенчанное разрезанным вдоль огурцом.
– Это тебя в Италии так есть научили?
– Так в море едят, когда камбуз не работает. А в Италии больше всего макароны едят. Трубочки такие из теста варёные, на червяков похожи.
Мария хихикнула.
– Поди, противно червяков в рот брать.
– Сначала многие брезговали, – кивнул Александр, – но потом попривыкли, человек ко всему привыкает. А вот что там отменно, так это сыр, совсем не такой, как у нас. И разные сорта того сыра, у каждого свой вкус. И каждый сорт свой мастер делает, а мастерство в секрете держит, только сыну передаёт. А вот мяса там мало едят. Может, от бедности? Земля там богатая, солнца много, а народ бедно живёт, многие впроголодь. А ещё там, знаешь, есть такое кушанье – равиоли…
Он говорил и говорил. Это было так занятно, что Мария умяла за разговором большущий пирог с капустой, и порядочный ломоть ветчины, и почти все яйца, запила всё это кружкой разбавленного вина, в самом деле вкусное питьё, но захмелеть всё же можно. Александр и сам такого выпил, хотя воды себе меньше добавил.
– Наелась?
Он по-хозяйски оглядел порозовевшую Марию.
– Иди ко мне.
– Зачем? – она сделала удивлённые глаза, – Нам ехать пора. Дай мне юбку.
– Та-ак!
Он стал нарочито медленно подниматься.
– Опять мужу перечишь?
У неё всё задрожало внутри от вида его надвигающейся фигуры с выпуклой грудью и сильными, круглыми от мышц руками. Она убрала руки за спину, чтобы случайно не обнять его и упрямо сказала:
– А я теперь не хочу.
О посмотрел на натянувшуюся на её груди сорочку и улыбнулся.
– Ну, это мы сейчас поправим.
Он медленно положил ладони ей на плечи и медленно сдвинул с плеч лямки сорочки. Она опять зацепилась за грудь, и его ладони сдвинули её и оттуда, отчего у Марии окончательно ослабели колени, и ей пришлось ухватиться за него руками. Он подхватил её и подбросил вверх, так что она оказалась сидящей на его руках и прижатой к его груди так плотно, что её ноги соединились у неё за спиной.
Эта была невозможная сладость и невозможная мука. А он шептал, кусая её ухо:
– Ты не хочешь? Ты совсем не хочешь?
Она изгибалась в его руках, а он требовал, мучитель:
– Скажи, ты не хочешь?
– Хочу! Хочу! – сдалась она.
И тогда он урчаще засмеялся и перенёс её на своих руках туда, где она могла утолить свою пылающую жажду.
Время остановилось для них, а когда снова пошло, солнце уже почти село. Мария обнаружила себя лежащей на одеяле и укрытой до подбородка вторым. Александр сидел рядом.
– Ой, а как же мы поедем? поздно как.
– Завтра поедем, – ответил он, высекая огонь у кучки хвороста. – Зря что ли нам корчмарь одеяла дал?
Она перекатилась поближе к разгорающемуся пламени и сразу была укутана его объятиями поверх одеяла.
– А что тебе царь сказал? – вспомнила она. – Он что, тебе отпуск дал?
– Да вроде того. Велел в Яворове его дожидаться. А у него с Августом ещё дела не кончены, дней несколько там пробудет. Вот и получается как бы отпуск. С тобой.
Он обнял её крепче, и она легла щекой на его плечо.
– Надо же, как раздобрился, на него не похоже.
– Жалко, котелка нет, уху бы сварили. Ну ничего, на углях испечём.
Мария увидела лежащих на траве крупных рыб.
– Это ты сейчас наловил? Пока я спала? Вот это да!
– Да здесь её полно. На завтрак ещё поймаю. Пойдём искупаемся, пока костёр прогорает?
Он встал и потянул её за руку. Мария поднялась, придерживая на плече одеяло – он-то был в штанах, а она безо всего. Александр понял её и, улыбнувшись, скинул штаны, а потом подхватил её на руки, отбросив одеяло. Он так и вошёл в речку с ней на руках, положил её на воду и поплыл рядом. Вода была очень тёплой, парной. Они долго плавали, отдыхали на мелководье, опять плавали. Она всё время чувствовала на себе его взгляд, восторженный и удивлённый.
– Ты так смотришь на меня…
– Я очень долго ждал и теперь никак не могу поверить, – ответил он таким голосом, что ей захотелось прижаться к нему и остаться так на всю жизнь.
Потом они ели печёную на углях рыбу, и это было вкуснее всего, что Мария пробовала за всю жизнь. Вокруг костра сгустились тени, кто-то бродил в тёмных зарослях, но ей было совсем не страшно. Разве можно чего-нибудь бояться рядом с таким мужем?
Звёзды смотрели на них сквозь ветви деревьев, и Мария смотрела на их подмигивающие мордочки, уютно устроившись на Сашином плече. Она вдруг вынырнула из засыпания и громко сказала:
– Не хочу, чтобы ты уезжал. Не хочу быть фрейлиной.
– Спи, – через сон сказал Александр, – всё будет хорошо.
Проснулись они рано, ещё до света и почти рано выехали, потратив время только на завтрак и ещё на одно важное занятие. Именно это занятие Мария вспоминала весь оставшийся до Яворова путь. Можно было позаниматься этим и побольше, но ведь у них впереди несколько дней – и никаких других дел. Александр, судя по лицу, думал о том же.
Замок ещё только начал просыпаться, когда они въехали. Они успели переодеться и привести себя в порядок к завтраку царицы. Вернее, Мария прошла к ней прямо в спальню и рассказывала новости, пока та одевалась. А Александру была пожалована рука и самая искренняя улыбка при царицыном выходе.
– Ах, как я рада, – говорила Катерина, усадив их по обе стороны от себя, – как я рада, Маша, что ты раньше приехала. И рада, что твой брак получился удачным. У меня прямо камень с души свалился.
Она лукаво глянула на каждого из них по очереди.
– Наверное, всё-таки браки совершаются на небесах. Ничего плохого Господь не попустит!
Мария не спорила – Господь так Господь. Ей тоже очень приятно видеть Катерину. Она была милой, домашней и даже как будто родной.
– А похорошела ты, Маша, необыкновенно, – улыбаясь, говорила царица, – Похудела вот только немного. Но глаза – как звёзды!
Подмигивала Александру:
– Это ваша заслуга, молодой человек!
Александр улыбался.
После завтрака, когда выходили из столовой, к Катерине подошёл дворецкий.
– Вы просили напомнить, ваше величество, пакет для господина поручика.
– Ах да, – кивнула Катерина, – вчера доставили от государя, он в кабинете, князь.
Александр пошёл в кабинет, а Марии сразу стало страшно.
– Я на минутку оставлю вас? – попросила она Катерину и побежала за ним.
У Саши лицо было спокойное и осунувшееся.
– Ехать. В армию, – сказал он, оторвавшись от листка.
– Не пущу! – задохнулась Мария.
Он обхватил её плечи, прижал к себе. Молчали.
– Когда? – тихо спросила она и услышала такой же тихий ответ:
– Немедля.
– Немедля… – повторила она.
И вдруг вывернулась из его рук и вылетела за дверь.
Следующий час, или около того вокруг неё кружились лица, говорились слова, из которых она слышала только нужные, послушно бежали назад лестницы, мелькали комнаты.
Кружение закончилось перед зеркалом в гардеробной. Из рамы смотрел бледный синеглазый юноша в зелёном мундире с золочёными пуговицами и высоких сапогах с раструбами. На голове у служивого треугольная шляпа, как и положено, а под шляпой – коса вокруг головы.
– Ну всё, кажись, – сказала суетящаяся рядом Глаша. – Извольте теперь, княжна, к Катерине Алексевне.
– Какая я тебе княжна!
– Ну уж, в этом наряде на княгиню вы совсем не похожи, – отбоярилась Глаша.
В комнату к царице Мария вошла, старательно печатая шаг, отдала честь и отчеканила:
– Ординарец господина поручика Бекович-Черкасского по вашему приказанию явился.
Катерина опешила в первый момент, а потом залилась смехом.
– Маша, голубушка! Вот уж истинно, любовь! Ну ладно, уговорила, заступлюсь за тебя перед государем.
Она обернулась к стоящему рядом Александру.
– А? Вот супруга! Больше таких и нету.
– Нету, ваше величество, – кивнул Александр. – На всём свете одна такая!
