Жюли уже в третий раз перевели в другую палату. Признаться, эти перемещения вызвали у нас с Тьер– ри немалое беспокойство. Меня отправили в незнакомый корпус и усадили в приемной, где абсолютно все, от стульев до плевательницы, было прикручено к полу. В стремлении к безопасности кто-то даже забрал все окна решетками – это на первом-то этаже! На полу сидела девочка-подросток и старательно выворачивала из ножек стула винты. Рядом с ней расположилась компания японцев. Их гид читал двуязычное издание “Шахматной новеллы” Стефана Цвейга.

– Вы здесь с экскурсией? – удивленно спросила я.

Никогда не подумала бы, что Святая Анна входит в число достопримечательностей наряду с Лувром и Эйфелевой башней.

– Нет-нет! – сказал мне гид и очень вежливо объяснил, что в Святой Анне есть отделение, специализирующееся на лечении так называемого “парижского синдрома”, он же “пари сёкогун” – психического расстройства, затрагивающего исключительно японских туристов.

Их группа, состоящая из жителей Йокогамы, пришла навестить Юко Сакамото, девушку двадцати пяти лет, сотрудницу фирмы JVC, которая отказывала себе во всем, чтобы накопить деньги на поездку в Париж – город ее мечты.

Она три года работала без отпуска, и ей удалось приобрести недельный тур в столицу Франции. В воображении она видела Париж идеальным городом, населенным одинаково стройными женщинами, одетыми по последней моде, и элегантными мужчинами, отменно разбирающимися в кухне и демонстрирующими безупречные манеры. Но, едва прибыв в аэропорт, Юко обнаружила, что Франция совсем не такая, какой она себе представляла: ее встретили грязные туалеты, хамоватые официанты и хмурые парижане, а от вони в метро ее просто тошнило. В первые же часы на французской земле девушку охватило чувство безутешного горя. Юко с каждым днем все заметней нервничала, на ее губах застыла загадочная улыбка. Этим утром она сразу после завтрака заперлась у себя в номере – ей казалось, что за ней кто-то гонится. Она никому не желала открывать дверь, и пришлось вызывать службу спасения.

– В подобных случаях мы немедленно звоним в посольство Японии, а уж они организуют доставку заболевшего туриста в специализированное отделение клиники Святой Анны.

В эту секунду ко мне подошла медсестра, предложившая проводить меня в палату Жюли. Я поблагодарила гида и пожелала бедной Юко скорейшего выздоровления. Японцы вежливо наклонили головы, я сделала то же самое.

Моя подруга лежала на кровати. Ее отечное лицо напомнило мне детеныша морского льва. Она объяснила, что растолстела из-за лекарств, но я увидела у нее на тумбочке несколько коробок с пирожными.

– Мне уже лучше, – сказала она.

– Если честно, не похоже, – сказала я, не понимая, зачем мне ей врать.

– Правда лучше. Мы нашли причину расстройства. С психиатром. С венгром. Не с лысым. Лысый – ноль без палочки. – Жюли говорила какими-то странными рублеными фразами.

Я помнила доктора Петтон, которая лечила мне колено, но ни про “венгра”, ни про “лысого” ни разу не слышала. Впрочем, я понимала, что сейчас не время вникать в такие подробности, а потому спросила напрямую:

– Ну и в чем же проблема?

– В кесаревом, – категорично ответила она. – Все из-за него.

Здесь мне придется вернуться назад и рассказать о том, как протекала беременность Жюли. За несколько месяцев до родов она прочитала горы литературы на соответствующую тему, включая “Беременность и послеродовой период в культуре туарегов из кланов кель-адаг”, “Искалеченная промежность”, “Воздушный шар доктора М. Годе”, ну и для разнообразия “Деревенский акушер при Короле-Солнце. Трактат о родовспоможении Г. Моке де Ла Мота”. Она посещала акушерские курсы при роддоме, ознакомилась с особенностями родов в воде и через интернет освоила методику самогипноза. Почти на все занятия она ходила с мужем, который подумывал даже открыть в сети онлайн-курс для будущих отцов и делиться с желающими всем, что успел узнать сам. Жюли и Тьерри подготовились к родам не хуже, чем к устному экзамену в Институте политических наук – тогда они тоже трудились вместе.

– Лично я всегда хорошо делала свою работу, – сказала Жюли.

– Знаю, – ответила я.

– Здесь о рожающей женщине принято говорить, что она “работает”, – пояснила Жюли.

К назначенному дню Жюли подошла во всеоружии. Следует заметить, что в жизни ей удавалось абсолютно все. Она не завалила ни одного экзамена. У нее всегда получался майонез. Она ни разу не опоздала на поезд. Но проблемы начались, едва Жюли с мужем приехали в роддом. “Давление повышено… Альбумины понижены… Эклампсия… Поздний токсикоз…” – услышали они от врачей, которые, впрочем, поспешили их успокоить. Ничего страшного, говорили они, но необходимо ускорить процесс родов, чтобы ребенок быстрее появился на свет. Ей сделали укол, стимулирующий раскрытие шейки матки, в результате чего у нее начались болезненные схватки. Та функция в мозгу, которая вроде бы отвечает за стирание памяти о родах – иначе ни одна женщина не решилась бы рожать во второй раз, – у Жюли, судя по всему, не сработала.

– Тридцать шесть часов! Они заставили меня “работать” в течение полутора суток! А я улыбалась. Спрашивала, не надоело ли ждать моему мужу, одобряют ли мои родители выбор имени для ребенка, удобно ли родителям мужа в гостинице, справляются ли без меня коллеги. Эта мука продолжалась тридцать шесть часов!

С тех пор как Жюли достигла детородного возраста, она даже не рассматривала вероятность того, что не сможет родить сама. Никогда. Это может произойти с кем угодно, но только не с ней. Но процесс затягивался, и врачи решили, что пора делать ей кесарево сечение.

Дальнейшее случилось очень быстро. Операционный блок. Вскрытие брюшной полости. У Жюли было ощущение, что кто-то влез руками ей в живот и вытащил оттуда ребенка. Жюли охватило ужасное чувство провала. “Я как будто и не рожала”, – говорила она, имея в виду, что ее словно бы лишили статуса матери. На протяжении последующих недель у нее в душе постепенно возникла какая-то пустота; все ее существо словно рассыпалось, распадалось на части; стоило кому-то спросить у нее, как прошли роды, и она впадала в тоску. Ею овладела бездонная печаль; порой она плакала над детской пеленкой, пытаясь сообразить, где у нее лицо, а где изнанка. Отмеряя капли долипрана, она паниковала: не отравится ли младенец? Если на улице ей навстречу попадалась беременная женщина, у нее учащался пульс. Она начала сомневаться в себе: раз она не смогла самостоятельно, без вмешательства хирурга, родить ребенка, как она его воспитает? Ее все чаще одолевал страх, особенно когда она оставалась с малышом одна; ей казалось, что она ни на что не способна и никогда не справится с ролью матери. Прошло немало времени, прежде чем она поняла, что медленно сходит с ума. Тревогу забил ее муж. Это было в тот день, когда она сказала ему:

– Надо съездить в Бельгию, сдать анализы на ДНК.

– Зачем? – испуганно спросил Тьерри; он чуть было не подумал, что жена ему изменила.

– Мы же не видели, какого ребенка они из меня достали, – они загородились ширмой. Откуда нам знать, что это наш ребенок?

Часом позже она пришла ко мне в одной майке без трусов и вручила мне малыша. Я не замечала, как к ней подкрадывается депрессия. Напротив, меня восхищало, что ей удается уделять столько внимания ребенку, одновременно оставаясь ухоженной и красивой. Я не знала, как она выматывается. Не видела, что она захлебывается от забот. И вот теперь она попала в больницу. Ее утомлял даже самый короткий разговор, и я собралась уходить, но она попросила меня побыть еще. Жюли хотела, чтобы я рассказала ей о жизни за пределами больницы, сообщила, что новенького у соседей, как поживают мой сын и Мишель, к которому она относилась с особенным теплом. Зная, какую скуку наводят на посторонних разговоры влюбленных, я не стала упоминать о Джорджии, от которой напрасно ждала звонка, и вместо этого поделилась впечатлениями о встрече с Захией.

В сущности, говорила я, Захия – наследница героини романа “Нана”, а также всех куртизанок былых веков, биографии которых запоем читала моя мать. Мата Хари, Мессалина, Паива, Мари Дюплесси и Прекрасная Отеро – все мое детство прошло под обаянием этих экзотических имен, звучавших для меня именами каких-то дальних родственниц. Я хорошо помнила Анну, она же Нинон де Ланкло, которая еще ребенком цитировала Монтеня, а потом стала знаменитой куртизанкой и в возрасте восьмидесяти пяти лет продолжала следить за литературой и менять любовников. Свою богатейшую библиотеку она завещала юноше, который поразил ее своим редким умом, – впоследствии он прославился под именем Вольтера. Я помнила Иду Сент-Эльм, любовницу маршала Нея, напечатавшую “Воспоминания современницы”, – ходили слухи, что их подлинным автором был один из ее поклонников. Ну конечно, разве женщина, тем более куртизанка, способна держать в руках перо? Это ведь не задницей крутить! Еще была Лола Монтес – исполнительница “экзотических танцев”, в жилах которой текла креольская и ирландская кровь, любовница Ференца Листа и автора “Дамы с камелиями”. Во время исполнения танцев она так высоко поднимала юбки, что изумленным зрителям на миг открывалась, мелькнув черной молнией, сокровенная часть ее тела. Номер назывался “Танец паука” и собирал толпы. Позже Лола Монтес стала любовницей Людвига I Баварского. Своим последним появлением на публике она обязана Максу Офюльсу, в 1955 году снявшему посвященный ей фильм.

Жюли слушала меня молча; по щекам у нее текли слезы. Я спросила, что ее так огорчает.

– Я скучаю по тебе, – ответила она. – Пообещай мне, что я отсюда выберусь.

И она улыбнулась мне светлой отмытой улыбкой. Я поняла, что должна дать ей отдохнуть. Она закрыла глаза, и я сунула ей в руку браслетик Ализе, который сняла у себя с запястья, – на счастье. Потом вышла, тихонько притворив за собой дверь, и побрела лабиринтом коридоров. Минуя приемную, заметила, что японские туристы по-прежнему сидят там, не проявляя ни малейших признаков нетерпения. Я подумала о девушке Юко, которую так жестоко разочаровал город ее мечты. И о Жюли, которая родила ребенка, но совсем не так, как ей это представлялось. Может, лучшее средство от иллюзий – вообще не ждать от жизни ничего хорошего?

Я шла через парк, когда у меня зазвонил телефон. Номер был незнакомый. В трубке раздался женский голос, и сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.

– Алло! – сказала я, всеми силами стараясь не выдать охватившую меня бешеную радость.

– Добрый день. Это Мари.

– Мари? – разочарованно переспросила я и еще раз повторила, уже с ноткой тревоги в голосе: – Мари?

– Мари Вагнер. Жена пастора Вагнера. Видите ли, я сейчас в Париже… Я звоню с чужого телефона… Понимаете, у меня украли сумку, а там был телефон… И кошелек… Я хотела спросить… Нельзя ли приехать к вам? Мне больше не к кому обратиться.

Я продиктовала ей адрес, в душе проклиная ее за свою несбывшуюся надежду. Выходя за ворота, я злобно подумала, что была права: от жизни не приходится ждать ничего хорошего.

Потому что ничего хорошего в ней по большей части не происходит.