Глава 1 ТЕНИ ПРОШЛОГО

Теплым душным вечером, какие не редкость на побережье в последний месяц лета, с корабля сошёл высокий мужчина. Столица Священной Лирийской империи встретила его непривычной тишиной и пустотой: многочисленные уличные кофейни были закрыты, не слышалось смеха, шума и других привычных звуков, которые всегда являются непременными спутниками любого многолюдного портового города. Мужчина, оказавшийся эльфом, нахмурился. Его сильно обеспокоили приспущенные флаги и траурные венки, которые горожане вывесили прямо на выходящих на улицу дверях домов.

Этан Брэк Меллорн, а сошедшего с корабля мужчину звали именно так, быстрым шагом прошёл через площадь Храма всех богов, обогнул крытую пешеходную галерею Форума и свернул в боковую улицу, поднимавшуюся к Патрицианскому холму. Брэк напряжённо думал, по кому в Рие столь помпезный траур. Он отсутствовал почти два месяца, а на острова новости доходят не быстро, если доходят вообще. Рыбаки — народ замкнутый, их мало интересовал странный эльф, что ползал по горам в поисках гнёзд морской гарпии. Теперь же вот, что-то произошло, и от этого чего-то веяло неприятностями.

Кто умер? Император? Нет, Хелвуду Барсу едва за пятьдесят, он здоров и силён, да и война с некромантами закончилась победой ещё в конце весны. Остаются консулы: Марк Луций, Второй консул, ещё не дожил до сорока, так что, этот — вряд ли. Хотя вот кому бы отправиться в мир иной не помешало, мало людей найдётся в империи, чтобы искренне оплакать Марка Луция, прозванного Бестией. Значит, остаётся Первый консул. Флорестан Озёрный уже немолод, да и в последнее время поговаривали о том, что здоровье его пошатнулось. Столичные сплетники не имели представления как именно, но сходились в одном: Флорестан сильно сдал за последний год. Получается, Флорестан. Что ж, возможно. Это вполне приемлемый вариант.

За этими мыслями Брэк дошёл до своего дома. Здесь, на Патрицианском холме, траур не был столь очевиден: большинство домов прятались в глубине парков или фруктовых садов, разбитых по последней столичной моде. Его собственный дом не был исключением. Только вместо сада или ухоженного парка дом, а вернее виллу, окружали старые деревья, посаженные ещё прежними хозяевами. От кусочка леса это место отличала лишь аккуратно подстриженная трава под деревьями.

Эльф открыл дверь своим ключом, и навстречу ему уже спешил старый слуга с выражением искренней радости на морщинистом лице.

— Хвала богам, вы наконец-то вернулись! Я уж думал, конца-края не будет вашей экспедиции.

— Что случилось, Торки, по кому траур в Рие?

— Как, вы не знаете? — слуга скорчил скорбную мину, — вчера похоронили нашего императора, пусть земля ему будет пухом, и всё такое.

— Что? — Брэк сел на скамеечку для снятия обуви, — от чего он умер?

— Дело было так, — чувствовалось, что Торки доставляет немалое удовольствие предстоящий рассказ, — когда Хелвуд Барс разбил некромантов, кое-кто из них всё-таки спасся и скрылся с тайным намерением отомстить. Император, полагая себя после победы в полнейшей безопасности, стал неосторожно появляться где вздумается, по городам кумейским ходить, будто дома, в Рие. Ну и, натурально, поплатился за беспечность свою: кто-то, у меня язык не поворачивается назвать этого человека сволочью, всадил ему арбалетный болт в плечо. Говорят чуток выше сердца, промазал стало быть.

— Рана вроде не смертельная, — проговорил Брэк, — что было дальше.

— А дальше самое интересное и началось. Болт тот не простой был, он на себе какое-то заклятие нёс. Стал император чахнуть, болеть, его срочно в столицу привезли. Слыхал я, что его все жрецы скопом лечили, да только бестолку. Помер Хелвуд Барс, помучился с недельку и помер.

Этан Брэк молчал, а старый слуга, видя, что на хозяина известие о смерти императора произвело какое-то странное впечатление, решил продолжить.

— Но это всё так, версия для черни, — важно заявил он, — я тут по случаю истинную историю узнал. Петрония-мясника жена сказывала, что её сестра служит в замке на кухне. Так вот сестра эта клянётся и божится, будто перед смертью император с ног до головы порос сальными серыми волосами, кои его и задушили, а про рану просто придумали. Неловко ведь, когда важный человек от подобной причины умирает.

— Ерунду твой Петроний говорит, — эльф потёр лоб и стал расшнуровывать ботинки, — глупое какое-то колдовство и нерациональное. Такого не бывает.

— Много вы в колдовстве понимаете, — насупился старик, — вы ж — не маг и не клирик.

— Хоть я и не чародей, моих знаний по данному вопросу достаточно, чтобы утверждать, что заклинания с волосами — полнейшая чушь. — Эльф погрустнел, задумался и сказал: — наверное, я скоро опять уеду.

— Ну вот! — Торки пристроил на вешалке плащ и шляпу хозяина, — дома-то вам не сидится. Отдохните хоть пару недель, а то ведь похудели, загорели, прям не благородный господин, а наёмник какой-то.

— Не получится мне отдыхать. Дела важные, они ждать не будут.

— Интересно, откуда вы про важные дела взяли, почту ведь даже не поглядели. Эпистолок вам много пришло: тут и местные, приглашения всякие, и от знакомых записки, а одно, видать издалека. Вот, гляньте. Хотя оно навряд ли важное, вид у него не ахти.

Однако эльф потянулся именно за потёртым деревянным тубусом, который запечатывали обрывок бечёвки и грубая нашлёпка из сургуча. Из тубуса он извлёк кусок дорогого белого пергамента, исписанный ровными строчками мелкого убористого почерка. Одного взгляда хватило эльфу, чтобы узнать руку писавшего. Это был его друг детства — Антоний Травник, давно живший отшельником в одной из южных провинций. Волею судьбы они не виделись более десяти лет.

Здравствуй, Этан!

Брэк будто услышал знакомый надтреснутый тенорок друга.

Надеюсь, это письмо застанет тебя дома, потому что дела мои плохи. Примерно год тому назад серьёзная сердечная болезнь надолго уложила меня в постель. Я выкарабкался, хотя и сильно ослаб. Ты знаешь, что я — врач, и врач отнюдь неплохой. Сорокалетняя практика чего-то да стоит. И вот, как врач, я себе прекрасно отдаю отчёт, что второго такого приступа мне не пережить. Случиться это может и через полгода, и через месяц, и хоть завтра. Одним словом, в любое время.

Поэтому я хочу, чтобы ты отставил в сторону все свои дела и незамедлительно выехал ко мне. В последнее время я чувствую себя все хуже и хуже. Если я внезапно умру, мой внук останется совсем один. Забери мальчика, Этан, забери и позаботься о нём. И поторопись, мне страшно хочется увидеться с тобой напоследок.

Остаюсь с наилучшими пожеланиями, Антоний.

Когда Этан Брэк поднял глаза от письма, на его лице читалась такая печаль, что Торки обеспокоенно спросил:

— Получили дурные вести, сударь?

— Да. Очень близкий и дорогой для меня человек умирает.

— Кто-нибудь из родственников?

— Нет, друг детства. Он серьёзно болен и уже не молод. К сожалению, долголетие эльфов имеет свою оборотную сторону: приходится терять друзей.

— Погодите вы горевать раньше времени. Может, все не так ещё и плохо. Например, мой собственный дед умирал примерно лет двадцать. Представляете, созывал всю родню, давал наставления, благословлял, торжественно объявлял свою последнюю волю, со слезами на глазах прощался и просил всех удалиться, дабы никто не мешал таинству смерти. А потом чтобы вы думали? — Торки выдержал театральную паузу, давая собеседнику возможность высказать свои предположения, но Брэк ею не воспользовался.

— Утром старый хрен был как огурчик, а при малейшем намёке на вчерашнее, разражался такой бранью, что все предпочитали не касаться этой опасной темы. Вот так. Почём вам знать, может ваш приятель тоже подобную шутку выкинул? У стариков, каких только причуд не бывает.

— Нет, Антоний не такой человек, — покачал головой эльф, — к тому же он — врач милостью богов, на моей памяти не было случая, чтобы Антоний ошибся с диагнозом. Если он пишет, что смертельно болен, значит, так оно и есть. — Брэк со вздохом отложил письмо. — Завтра поеду за мальчиком. Хотя я и так собирался к ним ехать.

— У вашего друга есть сын?

— Внук. Его родители умерли, поэтому я заберу его к себе.

— Вот здорово, — настроение Торки заметно улучшилось, — вы привезёте мальчугана, и в нашем доме появится ещё одна живая душа. Всё хотел вас спросить, зачем вы купили такой большой особняк, если всё равно живете один?

— Я не покупал, просто он мне достался, и всё. Но мне он нравится из-за парка.

А теперь я иду спать. Последние двое суток я провёл на палубе крошечного судёнышка, где в моем распоряжении было всего несколько квадратных футов палубы. Я очень устал и намереваюсь хорошенько выспаться. Завтра все равно отправляться к Антонию.

Старый слуга обиженно засопел.

— Вот уж не думал, что вы с такой лёгкостью нарушите обещание, — сказал он, видя, что сопение не произвело нужного эффекта.

— О каком обещании идёт речь? Про особняк послушаешь как-нибудь в другой раз.

— Да я вовсе и не про особняк толкую, вы ж обещали меня с собой взять. Когда за своими гарпиями направлялись, сказали, мол, в следующий раз точно возьму.

— Я обещал взять тебя в экспедицию, а мне предстоит просто неинтересная прогулка: дней десять морем, потом несколько дней погощу у Антония и назад. К третьей декаде августа мы с мальчиком будем уже дома.

— Вот и возьмите меня с собой, — не унимался Торки, — прогулка морем для меня — самое оно. Сил больше нет сидеть тут одному как сыч.

— Кабы я тебя не знал, то конечно, подумал бы, что сидишь. Но мне перспектива поездки со старым слугой представляется несколько обременительной. Ты уж извини меня за откровенность.

— Ах, вот вы как! — морщинистые щеки Торки почти тряслись от еле сдерживаемой обиды, — получатся, возраст — мой порок?

— Нет, это — всего лишь одна из причин.

Брэк поднялся, давая понять, что разговор окончен.

— Получается, общество умудрённого жизненным опытом старца вам категорически не подходит? — не сдавался слуга.

— Не подходит.

— Тогда возможно господина устроит компания младшего брата?

Внешность Торки стала меняться буквально на глазах. Морщинистая кожа посветлела и натянулась, окрасившись на щеках нежным юношеским румянцем. Волосы упали на плечи роскошной светло-русой гривой. Перед Брэком стоял молодой эльф, небрежно скрестив на груди руки с узкими кистями. Из-под темных бровей лукаво блеснули голубые глаза. Можно было не сомневаться, фамильное сходство выдержано точно.

— Так лучше?

— Так, тем более — нет! — отрезал старший из двух эльфов.

Метаморфоза облика слуги нимало не удивила Брэка: Торки был фавном, и как все представители этого лесного народа, обладал врождённой способностью изменять свой облик.

Жрецы объявили фавнов вне закона, приравняв их к оборотням, и принялись усердно искоренять зло. Полтора года назад Этан Брэк спас молодого фавна от толпы разъярённых фанатиков. Собственно, фанатиками их называл только сам Торки, на деле речь шла о шестерых деревенских мужиках с лопатами и вилами. Они загнали бедного парня в угол между амбарами и собирались закидать камнями. Рослый детина подбадривал всю компанию выкриками о награде. Эльф выкупил жертву у деревенского старосты, пообещав лично сдать негодяя куда следует. Такой расклад дела устроил всех: староста огрёб неплохой куш, загонщики с вилами — репутацию героев, а эльф получил верного друга, который добровольно взял на себя ещё и обязанности слуги.

Ходить по улицам Лирийской столицы, стуча раздвоенными копытами, было крайне неосмотрительно, поэтому Торки вдохновенно менял свой облик. В его арсенале числился чванливый дворецкий и маленький старичок-слуга со сведёнными артритом руками. Именно в таком виде фавн обожал играть в карты. Опухшие суставы вводили в заблуждение партнёров, которым голову даже не приходила мысль о бессовестном жульничестве и передёргивании, а Торки и в том, и в другом просто не знал себе равных. Захаживая в кофейни и публичные дома Рии, парень оборачивался смуглым гладиатором с переразвитыми мышцами торса. Впрочем, Брэк подозревал, что торсом дело не ограничивалось. Рийские шлюхи знали его под именем Максимус. Но самым любимым из этого паноптикума был деревенский парень, чей облик был любовно проработан до самых мельчайших деталей. Подкупали простоватое веснушчатое лицо и плутовская улыбка. Торки легко мог менять рост, телосложение, полноту и возраст но, по сути всегда это был он сам.

— Пошли спать, — сказал Брэк, — твои ухищрения на меня не действуют.

Торки открыл было рот, до последнего не зная, к чему лучше прибегнуть: к возмущению или канючению, как раздался требовательный звон дверного колокольчика. Немного магии позволяло звонить прямо от калитки.

— Ну вот, — буркнул фавн, перетекая в облик старого слуги, — кого это принесло, на ночь глядя? До утра потерпеть не могли. Он взял фонарь и пошёл открывать.

Этан Брэк погрузился в задумчивость. Письмо Антония очень расстроило его. Не так-то в его жизни много было людей, которых он мог бы назвать своими друзьями.

— Ну вот, извольте видеть, гости пожаловали, — проворчал Торки, пропуская вперёд худощавого сутуловатого человека с длинным лицом.

Перед эльфом стоял личный секретарь сенатора Тита Северуса.

— Добрый вечер, господин Меллорн, — поздоровался вошедший с жизнерадостностью поверенного, читающего завещание. — Покорнейше прошу извинить меня за столь поздний визит.

— Ничего, — отмахнулся Брэк, — я ещё не ложился.

— Побеспокоить вас в столь неподходящее время меня побуждает очень срочное и приватное дело.

— Я уже догадался, выкладывайте.

Поздний посетитель откашлялся и начал:

— Достопочтенный сенатор Тит Северус настоятельно просит господина Этана Брэка Меллорна нанести ему визит сегодняшним вечером.

Сенатор, или если уж быть совершенно точным, глава сенатского большинства, всегда отличался особенной точностью выражений, когда хотел донести смысл сказанного в нюансах. Поэтому он и употребил «настоятельно просит» вместо «радушно приглашает». Уже многие годы сенатор покровительствовал талантливому учёному, можно было даже сказать, что они почти дружили. Поэтому Брэк сразу понял, речь идёт не дружеской вечеринке, а о серьёзном деле. Вопрос был в том, насколько дело серьёзное.

— Боюсь, мне придётся разочаровать достопочтенного сенатора Тита Северуса отказом, — эльф сокрушённо покачал головой, — я только что возвратился из экспедиции и совсем не расположен ходить в гости. Даже подумать стыдно, каким скверным собеседником я могу сегодня оказаться. Боюсь заснуть, к своему позору, прямо в уютном кресле возле камина.

— Господину сенатору известно, что вы прибыли сегодняшним вечером, — секретарь улыбнулся тонкой дипломатической улыбкой, контрастирующей с нервно бегающими глазками, — и он предугадал ваш первоначальный отказ. В таком случае он велел сообщить вам следующее, — мужчина нарочито кашлянул, стараясь придать своим словам больше значительности.

— Господин сенатор желает видеть вас у себя безотлагательно. Принимая во внимание несомненную усталость своего друга после путешествия и позднее время суток, он прислал за вами свой личный паланкин прямо к вашему дому. Паланкин дожидается на улице, — добавил секретарь уже будничным тоном.

— Точно, точно, — подтвердил Торки, — стоит за воротами. Я ещё подумал, что господин секретарь в нем приехали.

Секретарь, осуждающе взглянул на слишком фамильярного слугу и спросил:

— Так вы едете?

— Хорошо, — произнёс эльф после короткого раздумья, — подождите, пока я переоденусь.

Очень скоро он уже ехал в паланкине, удобно устроившись на шёлковых подушках. Спрашивать секретаря о причине столь срочного визита было совершенно бесполезно, если он и был в курсе дела, то всё равно не скажет. Старый сенатор умеет подбирать людей. Однако настойчивость и срочность не переставали его беспокоить. Он знал сенатора уже более десяти лет, но ещё ни разу не случалось ничего подобного. Секретарь, чьё имя так и не задержалось у Брэка в голове, сказал, будто Тит Северус знал о его возвращении. Это могло означать одно: за домом следили. Но зачем? Остатки усталости испарились окончательно, словно кто-то наложил на эльфа заклинание, восстанавливающее силы, мысли понеслись вскачь. Все это очень странно.

Дорога, преодолеваемая размеренными шагами носильщиков, казалась очень долгой, а Этан Брэк терпеть не мог ждать. Хотя, он усмехнулся про себя, львиная доля его жизни прошла именно в ожиданиях. Носильщики замедлили ход, поднимаясь на крутой холм, где в густой зелени сада белела громада сенаторского дворца. Паланкин опустился на землю, и эльф с удовольствием размял ноги. Он не понимал, почему сенатор продолжает пользоваться таким архаичным средством передвижения. Но додумать до конца свою мысль он так и не успел, прямо на них неслась карета, запряжённая роскошной четвёркой лошадей. Кучер залихватски остановился, едва не задев людей. Из кареты выскочил человек, одетый в чёрное, и повелительно выкрикнул:

— Стойте!

Брэк и секретарь, уже направлявшиеся к калитке, оглянулись.

— Господин Этан Брэкеретт Меллорн? — полувопросом-полуутвеждением поинтересовался запыхавшийся незнакомец, не сводя глаз с эльфа.

— Да, это я, — подтвердил тот.

— Имею честь передать вам послание особой важности. Второй консул Священной Лирийской империи господин Марк Луций желает срочно видеть господина Меллорна у себя.

— Я склонен полагать, что речь все-таки идёт о завтрашнем дне, — заметил Брэк, — можете передать господину консулу, что я непременно буду у него, в час столь ранний, насколько позволяют приличия.

— Вероятно, вы меня не поняли, — лицо посыльного, в свете факелов сенаторского эскорта казалось очень недовольным. — Господин консул хочет видеть вас прямо сейчас.

— Моя скромная персона удивительно востребована сегодняшней ночью, — усмехнулся эльф. — Прямо отбоя нет от приглашений. Ему не хотелось ссориться со вторым человеком в государстве, но и отменять свою встречу с Титом Северусом он тоже не собирался. Поэтому после короткого раздумья он сказал:

— Господин сенатор первым пожелал меня видеть, и будет с моей стороны просто оскорбительным развернуться у его ворот и отправиться в какое-то иное место. Не так ли, господа?

Секретарь Тита Северуса энергично закивал головой в знак согласия, а посыльный консула выжидательно вскинул бровь.

— На такой случай я могу предложить компромисс: сперва я посещу Тита Северуса, поскольку ему принадлежит несомненное первенство. Не думаю, что мой визит потребует много времени. Вы же, — эльф обратился к посыльному, — можете отправляться назад и доложить своему хозяину, что я скоро буду, а можете подождать меня. Ваша карета заметно ускорит мое передвижение.

Посыльный консула чуть наклонил голову в знак согласия.

Дворец главы сенатского большинства Тита Северуса буквально дышал спокойным величием. Бездна вкуса и бездна денег, нет ничего лишнего, банального или вызывающего. Старинные картины, тёмные деревянные панели, благородно сверкающий мрамор полов. Одним словом, столичное жилище сенатора говорило, что в нем живёт богатый ценитель искусства.

Секретарь провёл эльфа в небольшую уютную гостиную. Свет множества свечей дробился в хрустале и серебре накрытого стола, а сам хозяин уже спешил навстречу. Несмотря на поздний час, сенатор был безупречно одет и причёсан.

— Я так рад видеть тебя, мой дорогой Этан, — произнёс он с искренним радушием, — давненько ты не бывал у меня. Нехорошо забывать старых друзей! Где ты пропадал в последнее время? Это секрет?

— Никаких секретов, Тит, — ответил Брэк, следуя приглашению и усаживаясь за стол, — весной я, как обычно, читал лекции в Леронском университете.

— Значит, опять угнетал школяров просвещением в провинции? — пошутил сенатор.

— Вот именно. А после экзаменов я уехал на острова в экспедицию. Да я говорил тебе.

— Что-то подобное припоминаю. — Тит Северус наполнил свой кубок вином, а эльфу предложил ледяной шербет из запотевшего кувшина.

Сенатору было под шестьдесят. Залысины придавали ему вид мыслителя. Невысокий, худощавый, с заострившимися чертами аристократического лица и безукоризненными манерами, он производил впечатление очень умного и выдержанного человека. И вот сейчас он сидел за столом и обгладывал ножку перепёлки. Это было немного странно, если учесть, что время было далеко за полночь. Не похоже, чтобы сенатор, которого за глаза прозвали Старым лисом, пригласил Брэка среди ночи для лимонного шербета и перепёлок. Он явно собирался что-то сообщить, но пока тянул время, прощупывал почву, выжидал подходящего момента. Если бы на улице не стояла чёрная карета второго консула, эльф вооружился бы терпением, положил бы себе на тарелку хорошую порцию еды (повар Тита Северуса славился на всю Рию), и за неспешной беседой дождался бы, когда собеседник заговорит о важном. Но возможности такой у него сейчас не имелось, а аппетит пропал от усталости почти начисто. Брэк решил ускорить дело.

— Твой секретарь говорил о каком-то важном деле?

— Да, да, Этан, — сенатор вытер руки полотняной салфеткой, — разговор у меня к тебе поистине важный и деликатный.

Ну вот, — подумал Брэк, — теперь последует долгая преамбула, намёки на приватность и тому подобная дребедень, без которой обходилась редкая беседа с сенатором.

— Видишь ли, Этан, за время твоего отсутствия в государстве произошли серьёзные перемены, — начал Тит Северус, подтверждая худшие опасения эльфа. Говорить о политике и положении в государстве сенатор мог часами. Но этой ночью высказаться в полной мере ему так и не удалось. Его прервал личный секретарь, возникший на пороге. Лицо бедняги было куда бледнее обычного, а руки почти что тряслись.

— Там, — промямлил он, — там, к вам… — рука секретаря взметнулась, указуя куда-то за спину.

— Выражайся яснее, — потребовал сенатор, не довольный тем, что его прервали на полуслове, — что стряслось? Пожар? Наводнение? Легендарные рийские разбойники? А, может, дворец атакован колдунами?

— Почти, — раздался резкий голос, и секретарь был буквально снесён с дороги новым посетителем.

— Марк? — вскинул брови сенатор, — чем обязан? Проходи, раздели нашу трапезу. Хотя, знай я заранее, что мою скромную обитель посетит Второй консул, я бы нашёл, чем побаловать наши желудки.

— Есть я не хочу, сыт.

Брэк искоса поглядывал на вошедшего, который резко отодвинул тяжёлый стул с высокой спинкой и устроился напротив. Сильно же я тебе нужен, консул, — думал эльф, — раз ты столь быстро объявился.

— Если гора не двигается навстречу пилигриму, то ничто не мешает ему самому пойти навстречу горе, — губы консула растянула неприятная улыбка.

Надо сказать, он вообще производил не особо приятное впечатление. Довольно высокий, плотный, смуглый той специфической темной смуглостью, какой обладают люди, рождённые под покровительством звезды-разрушителя, Марк Луций, прозванный в народе Бестией, обладал немалой силой, как физической, так и душевной. Он осознавал, что почти всегда подавляет собеседника, и ему это нравилось. К своему прозвищу он относился даже положительно: боятся — значит уважают. Однако Тит Северус был не из тех, кого страшил суровый взгляд темных глаз Второго консула. Его нелегко было вывести из равновесия.

— Мы же виделись с тобой сегодня днём, Марк, — сказал сенатор, — что случилось?

— Вот хочу поговорить с твоим припозднившимся гостем, — бросил консул, — представишь?

— Конечно, и большим удовольствием. Перед тобой — Этан Брэк Меллорн, профессор Леронского университета, большой знаток волшебной флоры и фауны, а также мой старинный друг. А это — достопочтенный Марк из рода Луциев, Второй консул Священной Лирийской империи.

— Прекрасно. А теперь, Тит, оставь-ка нас на некоторое время. Мне нужно поговорить с твоим другом наедине, — в будничном тоне Бестии отчётливо слышался приказ.

Если сенатор и обиделся, то не подал виду. С непринуждённостью патриция, за плечами которого много поколений знатных предков, он поднялся из-за стола и произнёс:

— Вы же знаете, господа, для меня закон гостеприимства превыше всего. Угощайтесь без церемоний и чувствуйте себя как дома.

Он одарил консула радушной, чуточку снисходительной улыбкой. Тит Северус отлично знал, что тот терпеть не может старую знать, и вел себя так исключительно назло Бестии, просто так выставившего его из собственной гостиной.

Сенатор с достоинством прошествовал к выходу. Выйдя, он аккуратно прикрыл за собой дверь, всем своим видом показывая, что не имеет намерения нарушать приватность беседы своих гостей. Но дойдя до лестницы, Тит Северус снял ботинки, совершенно бесшумно возвратился назад и нырнул в одну из соседних дверей. Сенатору не нужна была лампа или свеча, луна давала достаточно света. Стены комнаты украшали коллекции оружия, а в углах в вечном карауле застыли доспехи. С проворством и ловкостью, удивительными для столь немолодого человека, Тит Северус нащупал за камином невидимую скобу и привёл в действие скрытый механизм, который на хорошо смазанных петлях увёл в сторону стенд с бердышами. В стене открылся тайный проход. Сенатор проскользнул туда и на цыпочках пошёл по узкому коридору. Вскоре он очутился в маленькой комнатке, откуда он мог прекрасно видеть и слышать все, что происходило в его гостиной. Смотровое отверстие, изящно замаскированное лепниной, позволяло наблюдать из угла, и сенатору было прекрасно видно обоих мужчин.

— А ты, Меллорн, отчаянный малый, — это говорил Бестия, — немногие в Рие осмелились бы так отреагировать на мой приказ.

— Я не имею чести быть вашим подчинённым, господин Второй консул, — спокойно возразил Брэк. — Вы можете меня либо пригласить, либо арестовать. А приказать, увы.

— Арестовать тебя? Что ж, это неплохая идея. Возможно, позднее я именно так и поступлю.

По тону консула было невозможно догадаться, шутит он или говорит серьёзно.

— А теперь к делу, — он подался вперёд, и взгляд прищуренных темных глаз не обещал ничего хорошего. — Какие дела мог иметь наш покойный император с таким грязным эльфийским ублюдком, как ты?

Брэк удивился сразу двум вещам: почему Бестия интересуется их с Барсом делами, да и грязными ублюдками эльфов давно перестали называть. Больше пятнадцати лет минуло после Северной войны.

— Мне не так редко приходится исполнять поручения разных людей, возможно, в их числе был и Хелвуд Барс.

Это говорил Брэк, и сенатор буквально затаил дыхание. Сверхъестественное чутье подсказывало, что скоро он узнает нечто исключительно важное.

— Возможно? — голос консула стал жёстким, — и это все, что ты можешь мне сказать?

— Многие из поручений, о которых я говорил, имеют конфиденциальный характер, и я не обсуждаю их с посторонними.

Бестия помолчал, вертя в руках серебряную вилку, украшенную гербом Северусов.

— Ладно, — сказал он, и вилка со звоном ударилась о блюдо с перепёлками, заставив сенатора в своём укрытии болезненно поморщиться, — наш покойный император почему-то благоволил к тебе, Меллорн. Благоволил настолько, что свою последнюю волю он обратил к тебе, — последовала пауза. — Император велел передать, чтобы ты выполнил вторую часть вашего с ним договора и приказал обеспечить тебя деньгами.

Бестия небрежно протянул через стол увесистый бархатный кошелёк.

— Надеюсь, тут хватит, чтобы покрыть расходы?

Брэк взял деньги и положил их возле себя.

— Я исполню все в точности, господин консул, можете быть спокойны, — сказал он.

— Быть спокойным? — проговорил Бестия тихим зловещим голосом, — я смогу стать спокойным только тогда, когда увижу тебя мёртвым, Ясень.

Брэк вздрогнул, уже шестнадцать лет его никто не называл этим именем. Вздрогнул и сенатор в своём тайнике. Все, кому довелось пережить Северную войну с эльфами Морозного трона, имя Ясень было хорошо знакомо. Легендарный эльфийский воин, неуловимый, словно луч света и разящий, как молния. Награда за его голову обросла невообразимым количеством нулей, а о его дерзких подвигах болтали по трактирам и тавернам. И вот оказывается, что Меллорн, учёный, перед которым открыты двери многих аристократических гостиных Рии, Меллорн, которого сенатор знал вот уже двенадцать лет, и есть Ясень. Нет, Тит Северус даже головой потряс, этого просто не может быть.

— Вижу, как ты удивлён, — продолжал между тем Бестия, — но я узнал тебя сразу или почти сразу.

Брэк пытался изо всех сил вспомнить, где и при каких обстоятельствах он мог пересечься со Вторым консулом и никак не мог этого сделать. Не помогала даже отличная память на лица.

— Нет, Ясень, тебе меня не вспомнить, — словно прочитав его мысли, усмехнулся консул, но я помогу. Хочу, чтобы умирая, ты знал, чья месть настигла тебя. — В черных глазах Бестии плескалась неприкрытая ненависть. — Я запомнил тебя на всю жизнь, потому что ты убил моего отца.

Сенатор чуть не задохнулся от изумления.

— Была война, — пожал плечами эльф, — имперские войска нас тоже не чаем угощали.

— Как я ненавижу уродов, воде тебя, прикрывающихся идеалами, словно фиговым листком, — прищурившись, выплюнул консул. — Выродки, нелюди, вы получили слишком много свободы из-за попустительства Барса. Но теперь ваше время вышло. Очень скоро умные люди, не тебе чета, напишут новые законы. Тогда мы, наконец, сможем раздавить вас всех, словно гадких насекомых.

Брэк напряжённо думал. Если бы Бестия мог расправиться с ним прямо сейчас, то эльф был бы уже на полпути к камере пыток. И то, что он приятель сенатора ни в малейшей степени не защитило бы его. Значит, что-то останавливает консула, и больше всего, похоже, что это последняя воля императора. Пока Брэк не выполнил её, он в относительной безопасности. В относительной, потому что Второй консул откровенно провоцирует эльфа, и стоит ему только дёрнуться, как все будет кончено. Брэк знал, что Марк Луций — клирик, но был уверен, в данном случае он обойдётся банальными палачами. Оставалось лишь сохранять полную невозмутимость, какие бы ещё оскорбления и ругательства не измыслил Второй консул.

Бестия же тем временем смолк, буравя собеседника неприязненным взглядом, ему не терпелось увидеть признаки раздражения.

Но Брэк, прошедший в своё время куда более суровую школу, оставался спокойным и безмятежным, как не потревоженная гладь лесного озера. Он взял кисть винограда и стал лениво отщипывать ягоды по одной. Это, казалось бы, совершенно обыденное и невинное действие произвело на Бестию впечатление.

— Не смей есть, когда я тобой разговаривает консул! — заорал он, краснея от злости. — Ты, Меллорн, ничтожество, жалкий урод, никто! Место таких как ты, не за сенаторским столом, а на галере или в каменоломнях. А ещё лучше в соляных шахтах по колено в воде. И не беспокойся, очень скоро мы туда и отправим всех нелюдей, мешающих нам жить и дышать спокойно.

Бестия буквально выплёвывал оскорбления и угрозы, возбуждаясь при этом ещё сильнее. Накал его эмоций был столь высок, что эльф воспринял воспоминание, что жгло его душу: весенний лес с голыми деревьями и едва пробивающейся травой, скованная утренним морозцем дорога. В засаде их трое: Ирис прячется в молодом ельнике, он сам залёг в ложбине слева. Высокие сухие стебли прошлогодней травы надёжно скрывают эльфа. Третьим в их компании был Эрик-лучник. Кажется, мальчишка сох по Ирис. Сейчас Эрик засел на дереве чуть впереди. Стук копыт в утренней тишине слышен издалека. Как только карета приблизилась к повороту дороги, Эрик подаёт знак. Ирис, закрыв глаза, вытягивает руку в сторону сухого дерева. Ствол, подрагивая, чуть слышно скрипит. Пара секунд, треск, и дерево прямёхонько падает прямо на дорогу перед лошадьми, подавшими резко назад от неожиданности. Карету сопровождали шестеро. Двоих снял лучник, одного — Ирис. Девушка просто стащила его с лошади тем же магическим приёмом, что повалила дерево, и хорошенько шмякнула о землю. Последние трое достались Брэку, ибо кучера можно было не считать. Бедолага соскочил с козел и дал дёру. Арбалетчик взводил своё оружие, когда Брэка вспорола ему горло. Эльф увернулся от копыт лошади второго и ударил седока снизу, как раз туда, где заканчивался кожаный доспех. Последний получил секущий удар с разворота, и умер, не успев даже вскрикнуть от боли. Эльфы подошли к карете, они знали, что внутри найдут чиновника, перевозящего собранные налоги. И действительно, в карете, вжавшись в обитые кожей подушки, сидел дородный господин, унизанные кольцами пальцы которого побелели от усилия, он прижимал к груди сундучок. За него цеплялся смуглый мальчишка лет двенадцати с дикими от ужаса глазами. Это и был Марк Луций, будущий Второй консул Священной Лирийской империи.

Чиновник оказался на редкость напыщенным и упрямым. Он осыпал эльфов оскорблениями, грозил страшными карами. При этом он многозначительно заводил глаза, и тыкал толстым пальцем в потолок кареты, вероятно намекая на неких высокопоставленных покровителей. Короче говоря, отец Бестии предпочёл расстаться с жизнью, нежели выпустить из рук сундучок с деньгами, причём не своими. Брэк прикончил его быстро, одним ударом, практически ударом милосердия. Положив руку на сердце, он и теперь, спустя двадцать пять лет, не чувствовал за собой вины. Он мог поклясться, что не проявил жестокости сверх необходимого. Мальчишку они и пальцем не тронули. Как только деньги оказались у них, эльфы покинули лесную дорогу и позабыли дурака-чиновника, его бездарную охрану и перепуганного до смерти недоросля, рыдавшего над трупом отца. Но вот оказалось, что малыш вырос и ничего не забыл.

Сенатор, внимательно следивший за событиями из своего укрытия, не пропускал ни единого слова. Более того, мысли Тита Северуса работали в ускоренном режиме. Молодость — не всегда преимущество, усмехался про себя сенатор, да и подгулявшее происхождение, которым так гордится консул, имеет свои недостатки. Пробелы в образовании, не позволяли консулу сделать предположение (и как очень надеялся Тит Северус правильное) насчёт того, что связывало диверсанта Ясеня и Барса Завоевателя.

Консул Марк тем временем продолжал изливать на Брэка поток ругательств и оскорблений. Сенатор догадался, что он пытается вывести эльфа из себя и спровоцировать его. За все время их продолжительного знакомства Тит Северус неоднократно имел возможность убедиться в умении своего друга владеть собой. Но грубость Бестии давно вышла за рамки. Конечно, эльф не подавал виду: он даже сидел в расслабленной позе и спокойно смотрел на собеседника, но от сенатора не укрылась напряжённая складка у губ и чуть нахмуренные брови. Это были признаки внутреннего напряжения, и неизвестно, насколько ещё хватит ему терпения. Тит Северус уже давно сделал все интересующие его выводы. Подслушивание принесло гораздо больше плодов, чем он мог предполагать, и теперь было бы разумно положить конец бесполезной ругани, пока у эльфа окончательно не сдали нервы, и он не дал повод Бестии расправиться с ним прямо на месте.

Сенатор покинул своё тайное убежище, обулся в оружейной и, громко стуча башмаками, возвратился к гостям.

— Надеюсь, вы не успели слишком заскучать без меня? — с шутливой озабоченностью спросил Тит Северус, входя в дверь.

Бестия смолк на полуслове. Появление сенатора буквально запечатало ему уста, и вторая половина оскорбительного высказывания, в котором уже начали проскальзывать площадные ругательства, так и осталась не озвученной.

— Ба, — очень натурально удивился сенатор, — вы так ничего и не покушали, — он укоризненно покачал головой, окидывая взглядом стол с нетронутыми яствами, — должно быть, ты, Марк, заговорил моего друга чуть ли не до смерти.

Этан Брэк подумал, что сейчас гнев консула обрушится на сенатора, но Бестия только мрачно глянул на вошедшего и бросил сквозь зубы:

— Мы поговорили, хотя в плодотворности нашей беседы впору усомниться.

— Отлично, что вы закончили, — Тит Северус намеренно проигнорировал недовольный тон консула, — теперь самое время воздать должное трудам моего повара. Честное слово, он обладает столь чувствительным сердцем, что грозился покончить с собой, если его творения будут возвращаться на кухню не тронутыми. Господа, не дайте мне лишиться замечательного специалиста, угоститесь, не пожалеете. Особенно это касается тебя, Этан. За время экспедиции ты сильно похудел. Похоже, на архипелаге тебя едой не баловали.

— Сушёной рыбы и пресных лепёшек вполне достаточно, чтобы не умереть с голоду, — подал голос эльф. — Но от угощения вынужден отказаться, я буквально валюсь с ног от усталости. С твоего позволения и разрешения господина консула я вас покину.

Он встал. Бестия не удостоил его ответом, сосредоточив внимание на кубке с вином, который вертел в руках. Если Второй консул и намеревался покинуть дом сенатора Северуса, то делать это одновременно с эльфом почитал ниже своего достоинства.

— Долг хозяина велит мне проводить гостя, — воскликнул Тит Северус.

Уже в холле эльф спросил:

— У тебя было ко мне какое-то дело. Если только речь не шла о…

— Что ты, — замахал руками сенатор, и доверительно понизив голос, произнес, — для меня самого появление Марка явилось полной неожиданностью.

— Выходит ты хотел поговорить о другом?

— Видишь ли, Этан, — Тит Северус помедлил, словно собирался с мыслями, — поговаривают, что в Серакских горах в окрестностях Лероны видели гарпий. Я очень хочу получить парочку и собираюсь подрядить тебя. Я уже подыскал прекрасного чучельника. Ни у кого в Рие ещё нет чучела гарпии, а я надеюсь украсить свою гостиную двумя. Ну как, я могу рассчитывать на тебя в этом важном и секретном деле? — глаза старого сенатора хитро блеснули.

Этан Брэк был весьма удивлён, хотя нельзя сказать, что именно это удивление было самым сильным за вечер. Тит Северус с исключительной настойчивостью добивается встречи, а в итоге все это оборачивается просьбой организовать для него пару чучел. За всё время их знакомства ни разу не было ничего подобного.

— Боюсь, что в ближайшее время я буду несколько занят, — осторожно ответил эльф. — И еще, гарпии осенью линяют, лучше подождать несколько месяцев, пока они не обрастут зимним мехом.

— Я понимаю, — закивал головой сенатор, — у тебя поручение Бестии, — он поднял руку. — Не говори ни слова, я не хочу слышать даже намёка. Все, вопрос снят. Но я скоро отбуду в Лерону по делам. Приглашаю тебя.

Тит Северус говорил короткими фразами, разбивая их многозначительными паузами, словно будничные слова и приглашения скрывали нечто большее, значительное и важное, о чем эльф должен был догадаться сам.

— Мой дом, моя карета, моя яхта всегда будут в твоем распоряжении.

Этан Брэк улыбнулся сердечной улыбкой и сказал:

— Никогда не сомневался в твоей гостеприимности, мой друг, однако в ближайшее время мне вряд ли посчастливится оказаться поблизости от Левантийской столицы.

— И все же не забывай об этом.

— Хорошо, я посещу тебя при первой же возможности. А теперь мне пора, жутко хочется спать.

— Да, да, — засуетился сенатор, — воспользуйся моим паланкином.

— Спасибо, дружище, — от души поблагодарил Брэк, — но скорость моих ног гораздо больше, чем у носильщиков, к тому же в Рие немало коротких путей.

Он попрощался с Титом Северусом и вышел в ночь. Чёрная карета Второго консула стояла на прежнем месте. Кучер, казалось, дремал на козлах, уперев лоб в руки с кнутом. Двое охранников о чем-то болтали в сторонке. Странно, подумал Этан Брэк, обыкновенно Бестия ездил с целым выводком охраны, а теперь всего ничего. Охранники окинули эльфа равнодушными взглядами, не проявив к его персоне ни малейшего интереса. Невольное напряжение отпустило: по его душу Бестия никаких приказов своим людям не давал, по крайней мере, пока.

Эльф неспешно с безразличным видом прошёл вдоль улицы и свернул вбок при первой же возможности. Он нимало не лукавил, говоря Титу Северусу о коротких путях в столице. Теперь он собирался воспользоваться одним из них. Переулок вывел его к оврагу, крутые, осыпающиеся склоны которого разделяли знаменитые Рийские холмы. Оставалось только проскользнуть через густо разросшиеся бузинные кусты, чтобы оказаться на старой заброшенной тропе. Многочисленные дожди подмыли каменистую дорожку, превратив ее в узкую и опасную козью тропу. Но даже козы остерегались пользоваться ею. Пробираться же по ней ночью мог решиться разве что сумасшедший. Этан Брэк сумасшедшим не был, зато он обладал замечательно развитым ночным зрением и бесценным опытом лазания по горам, в сравнении с которыми крутые холмы Лирийской столицы казались игрушечными. Без особого труда он спустился вниз, где по дну оврага бежал ручей, берега которого поросли могучими лопухами и крапивой. Перепрыгнуть его не составило труда. Эльф вышел на такую же узкую тропу, но столь крутую, что ему несколько раз приходилось хвататься за обнажившиеся корни старых ветел, посаженных здесь когда-то для укрепления склонов. Но дело того стоило: старая водовозная дорога вывела эльфа прямо на зады его собственного сада, а извлечь из потайного места ключ от калитки и отомкнуть замок было вообще минутным делом.

Кухонное окошко теплилось золотистым приветливым светом, это Торки дожидался возвращения хозяина.

— Что-то вы долго, я уж чуть не начал волноваться, — на его собственной конопатой физиономии (в столь поздний час и дома он мог позволить себе роскошь не маскироваться) тревога мешалась с облегчением.

— Все в порядке, — отмахнулся эльф, второй раз, усаживаясь на низенькую скамеечку, чтобы разуться.

Всю дорогу от виллы Тита Северуса он напряжённо размышлял, каким образом ему лучше, то есть с минимальными потерями, выйти из сложившейся ситуации. С Бестией все было просто: Брэк убьёт его при первой же возможности, хотя одним богам ведомо, когда эта самая возможность представится. И кто может поручиться, что Второй консул завтра, послезавтра или через неделю не даст приказ арестовать Торки? Предсмертное поручение Барса касалось господина Меллорна и вовсе не распространялось на его слугу. Методы, которыми велись допросы в департаменте Бестии, были хорошо известны. Да и у самого консула была репутация вполне подходящая, чтобы пугать непослушных детей. Все это означало, что в случае ареста Торки был обречён. Парень выложит все, что знает, его замучают и убьют. Нет, он просто не мог оставить своего фавна на растерзание Бестии, не говоря уж о том, какой вред это может принести делу. Поэтому он сказал:

— Мне помнится, кто-то у нас рвался попутешествовать?

Остроконечные уши Торки дрогнули как у собаки, услышавшей про долгожданную прогулку.

— Я, — отозвался он, — а вы, похоже, передумали оставлять меня в Рие.

— Передумал. Мне в дороге не помешает слуга: молодой, проворный и сообразительный. Ступай, уложи вещи, а потом пару часиков можешь поспать. На рассвете сядем на первый же корабль, который уходит в нужном направлении.

— А какое именно направление нам нужно? — весело поинтересовался Торки, который от радостного возбуждения чуть ли не приплясывал на месте.

— Мы отправляемся в Осэну, — устало ответил Брэк и зевнул, — а оттуда рукой подать до Камышового плёса. Навестим Антония и заберём мальчика.

— Ура! — завопил фавн, грохоча копытами по лестнице, — я никогда ещё не плавал на корабле.

Эльф махнул рукой, понимая, что никакие его замечания не удержат восторг, переполняющий парня. Он пошёл в спальню, а Торки собирал вещи, услаждая самого себя душевным исполнением непристойных матросских песен. Под этот нехитрый аккомпанемент Брэк и заснул.

 

Глава 2 НОЧНАЯ ПТИЦА И ПЯТЬ КУБКОВ

Порт Рии по праву считался крупнейшим на берегах Собственного моря. Доки, пирсы и склады протянулись больше, чем на милю, это если не считать таверн, легальных и нелегальных игорных домов, а также борделей разного пошиба, на которые власти давно смотрели сквозь пальцы. Потому что попытки искоренить эти гнезда порока и рассадники срамных болезней давали результата не больше, чем попытка переловить руками всех мух возле кучи отбросов. Одним словом, порт и доки пользовались в столице весьма дурной славой, особенно в ночное время. Но сейчас, ранним утром, здесь было тихо и безлюдно. Из-за склада выкатился пьянчуга в лохмотьях, столь засаленных и грязных, что они только с большой натяжкой могли сойти за одежду. Щурясь обоими подбитыми глазами, он попытался разжалобить ранних прохожих. Чувствовалось: он остро нуждается в порции спиртного. Брэк знал о поразительной осведомлённости подобных типов. Редкое дело или хоть сколько-нибудь значительное событие в округе могло проскользнуть мимо его внимания. Поэтому эльф ссудил бедолагу мелочью.

— Не знаешь ли ты, — поинтересовался он у просветлевшего лицом пьяницы, — кто их капитанов сегодня утром направляется в Сциллию?

— Мне бы не знать! — с нотками законной гордости прогудел бродяга, — Лойко Сапсан нынче с приливом отходит. Точняк, он вчерась бочки с вином грузил и мне, старому матросу, чуток подзаработать дал. А все почему? — он неожиданно возвысил голос, но закашлялся надсадным бухающим кашлем, — Лойко — он человек, никогда своих не бросит в беде. И вы — тоже человек, — пьяница одобрительно позвякал пожертвованной мелочью. — Ступайте прямиком к дальнему пирсу. Как увидите самую нарядную и надраенную посудину, знайте: это «Ночная птица» и есть.

Говоривший облизнул губы и шустро затрусил в сторону портовых забегаловок.

— Только какой из пирсов дальний? — проворчал Торки, вертя головой, — тут до ночи плутать можно.

— Идём, — ободрил его Брэк, — спросим кого-нибудь.

И словно по заказу из-за штабелей, посеревших от постоянной сырости ящиков, вывернулся тощий парнишка, невесть почему поднявшийся ни свет ни заря.

— Дяденька, давай потащу сундучок, — плаксиво затянул он, заискивающе глядя в глаза Торки, который щеголял в виде простоватого деревенского парня, — не то надорвёшься, грыжа выскочит.

— Типун тебе на язык, — шикнул на непрошеного доброхота суеверный фавн, — только тронь наши вещи! Враз твою морду украсит парочка симпатичных синяков. Знаю я вас, портовую шваль, в голове нет других мыслей, кроме как стянуть, что плохо лежит.

— Сироту обидными словами обозвать всякий может, — загнусил парнишка, подпустив в голос плаксивой дрожи, — я воровством не промышляю, стараюсь честно свой грошик заработать. Батьку моего море ненасытное схавало, мамка все кашляла, да кашляла, оттого и померла. Остался я бедный один одинёшенек с двумя сестрёнками малыми, неразумными. Хотел от нужды в матросы податься, но не берут из-за моего телесного слабосилия. Вот и приходится случайной работёнкой перебиваться, чтобы самому с голоду не помереть и сеструх худо-бедно поднять.

Видя, что оборванец набирает полную грудь воздуха перед очередной жалостливой тирадой, Брэк махнул рукой и велел проводить их до дальнего пирса.

— Спасибочки, дядечка добрый господин, — радостно заголосил мальчишка, — провожу со всем нашим удовольствием.

— Тогда уж и сундуки бери, — скомандовал Торки, — раз подрядился на работу — работай!

Опасаясь, что наниматели могут вдруг передумать, паренёк шустро, с неожиданной лёгкостью подхватил вещи, и, загребая ногами в разбитых, потерявших всяческий облик башмаках, затрусил в сторону пирсов. Следом двинулся Этан Брэк, а замыкал шествие Торки, не за какие блага не пожелавший расстаться с корзиной, где хранился запас провизии на дорогу. Фавн недовольно качал головой и бормотал себе под нос, что от малолетних преступников в Вечном городе житья не стало.

У дальнего пирса стояли две подводы, груженные тюками с овечьей шерстью. Не проснувшиеся матросы, вяло перебрасываясь ругательствами, перетаскивали серые полотняные мешки на красивую бригантину, бок которой украшала затейливая надпись «Ночная птица», а нос оканчивался деревянной совой. Этих птиц с древних времён почитали на остовах Собственного моря как воплощение богини мудрости. Брэк расплатился с добровольным носильщиком. Тот было сунулся к матросам в надежде ещё немного подзаработать, но его грубо прогнал маленький кругленький боцман. Парнишка сплюнул и с независимым видом отошёл в сторону закусывающих возниц. Там он подобрал оброненную корку и, усевшись на безопасном расстоянии, принялся завтракать с завидным аппетитом.

— Пошевеливайтесь, плешивые дети козлов, — звонко выкрикивал боцман, энергично подкрепляя свои слова хриплыми свистками боцманской дудки, — лентяи, под завязку набитые рыбьим дерьмом!

Матросы, на лицах которых угадывалось долгое и преданное служение Бахусу, двигались не быстро с какой-то отрешённой меланхоличностью. Боцман походил на бородатого мальчишку, который начал стариться прежде, чем превратился в настоящего мужчину. Это наводило на мысль о толике гномьей крови в его жилах.

— Мне нужно поговорить с капитаном, — сказал эльф, улучив момент между вдохновенной руганью и пронзительными свистками.

Коротышка окинул пришельца неприветливым взглядом и сурово спросил:

— По какому поводу вам понадобился капитан?

— Имеется разговор, — ответил Брэк, подкрепив свои слова тем, что откинул элегантный дорожный плащ. Сей жест позволил боцману увидеть расшитый увесистый кошель, прицепленный к поясу эльфа. Эта модная безделушка (из тех, какие знатные дамы охотно презентуют своим любовникам) служила для отвода глаз. Деньги, полученные от Бестии, были надёжно спрятаны.

Вид важного патриция, позвякивающего кошельком с выражением пресыщенности на красивом, чуть тронутом загаром лице, произвёл на маленького боцмана нужное впечатление. Он солидно кивнул, обругал матросов длинно и цветисто и обещал найти капитана. Но последний появился сам.

— Разорви вас гарпии, — заорал он, увидев, какое количество груза продолжает лежать себе на подводах. — Гоблинское семя, шевелитесь. Эдак вы до полудня не перетаскаете треклятую шерсть! Почему бог моря не одолжил мне свой трезубец на сегодняшнее утро? Как жаль, он лишил меня прекрасной возможности превратить вас в гниющие медузьи кишки. На всем побережье не сыщешь отребья, подобного тому, что получает от меня жалование! Клянусь бородой Нептуна, это последний рейс, после которого вам удастся просадить в кабаках мои денежки.

Капитан откинул рукой черные, как смоль, волосы, блеснув перстнями на смуглых пальцах. Выговор и характерный крючковатый нос позволяли безошибочно угадать в нем уроженца островов.

— Могу я осведомиться, куда пролегает курс этого в высшей степени достойного судна? — заговорил Брэк, слегка поклонившись.

Капитан с напускной небрежностью скользнул взглядом по резным дорожным сундучкам, на одном из которых восседал Торки с продуктовой корзиной на коленях, затем он оглядел хорошо одетого мужчину в мягкой дорожной шляпе и оценил ситуацию.

— Я отплываю в Сциллию с приливом, если, конечно, эти медузьи морды закончат погрузку прежде, чем начнётся отлив.

— Не найдётся ли у вас места для двух пассажиров и их скромного багажа?

— В трюме полно места, — капитан сплюнул табачную жвачку, — только навряд ли благородному господину, на вроде вас, пристало спать в гамаке в компании неотёсанных мужланов.

Эльф прекрасно понимал, что за дополнительные деньги ему предложат на «Ночной птице» особые удобства. Его это устраивало. Поставив непременным условием совместное проживание со слугой, место которого оплачивалось особо, Брэк сговорился о цене и тут же заплатил капитану вперёд. Тот отрекомендовался Лойко Сапсаном и широким жестом пригласил на свой корабль пассажиров, немаленькая плата которых привела его в прекрасное расположение духа.

— Не думаю, что на всем побережье Собственного моря удастся сыскать посудину, способную потягаться в скорости бега с моей красавицей, — хвастливо заявил Лойко, провожая Брэка со слугой в каюту, — а все почему? Потому как ладил её фретский мастер. Они испокон веков слыли лучшими корабелами. И ещё, — он выдержал многозначительную паузу, чтобы слушатели по достоинству оценили секрет, который вот-вот услышат, — в шпангоут вделана доска из дуба, что произрастал в Священной роще морских божеств. Доска сия обладает чудодейственными свойствами: она оберегает от нападений разбойников и не даёт сесть на мель, коих в Сибрском заливе великое множество.

Каюта, единственная на «Ночной птице», представляла собой небольшую комнатку с четырьмя койками вдоль стен. Там же размещался стол капитана. Под столом примостился железный короб, хранивший в своей утробе документы и деньги.

— Располагайтесь, — предложил капитан, — кроме меня здесь спит ещё первый помощник. А вот эти два ложа можете занимать по праву.

Откланявшись, он заспешил на палубу, где заканчивалась погрузка. Брэк повесил шляпу и плащ на гвоздь для платья и, прислонив свой дорожный посох к стене, опустился на свою полку. Усталость последних дней и бессонная ночь давали о себе знать. Фавн оставил хозяина отдыхать и пошёл на палубу, чтобы не пропустить отплытие. К его удивлению матросы уже перетаскали всю шерсть в трюм и разворачивали паруса. Капитан, повязав голову алым шёлком, стоял на мостике и величественно отдавал команды. «Ночная птица» качнулась, ловя парусами ветер, и легко стронулась с места, скользя по глади Собственного моря, цвет которого поэты непременно именуют лазурным, без устали восхищаясь его красотой.

Этан Брэк проспал весь день, пользуясь редкой возможностью предаваться ничегонеделанию. Он вставал только чтобы поесть. Капитан сразу заявил, что пассажиры, которых он сам упорно называл гостями, будут столоваться вместе с ним и первым помощником. Торки тоже не терял времени даром. Успев облазить бригантину снизу доверху, общительный фавн перезнакомился с командой «Ночной птицы», основательно пополнив свой запас анекдотов. На ночь они зашли в крохотный порт. Закат угасал на белёных стенах убогих домишек, разбросанных на склонах горы с пологой, ощетинившейся редким лесом, вершиной. Из трюма выгрузили бочки с маслом, а у причала уже дежурили длинноусые крестьяне с телегами фруктов. Лойко Сапсан придирчиво осмотрел товар и велел загружать содержимое последней телеги. Оставшиеся было заспорили, но капитан остался непреклонен.

— Мы что, всю ночь проторчим в этой дыре? — поинтересовался вездесущий фавн, прослушавший лекцию капитана о скоропортящихся грузах, — плыть все время было бы куда быстрее.

— Лойко Сапсан не участвует в глупых гонках, — с достоинством ответил капитан, он просто делает свою работу. Наш курс просчитан до мелочей и многократно пройден. С утра мы продолжим путь. Море, юноша, оно суеты не любит, я бы даже сказал, не прощает.

После ужина эльф немного постоял на палубе, вдыхая прохладный вечерний воздух. Ему казалось, что он выспался на неделю вперёд, и сомкнуть глаза не удастся. Но как только в каюте задули последнюю масляную лампу, он сразу же заснул.

Где-то в середине ночи спокойный отдых обитателей капитанской каюты прервался настойчивым стуком в дверь. Вахтенный требовал капитана. Эльф проснулся мгновенно и лежал неподвижно, напряжённо прислушиваясь к внутреннему чувству опасности, ещё ни разу в жизни не обманувшему его. Лойко, приглушённо ругаясь забористой матросской руганью, накинул на себя кое-какую одежонку и удалился за дверь, где от масляных ламп метались неверные тени. Торки оторвал голову от подушки, осоловело поморгал глазами и тут же упал назад, сморённый непробиваемым сном юности.

— Могу вам предложить лишь место среди матросов, — донёсся из-за двери недовольный голос капитана. Он явно принадлежал к породе людей, которые не бывают покладистыми, когда их будят среди ночи.

— Помилуйте, — возражал ему другой мужской голос, вкрадчивый и низкий, — после того, как я провёл в седле целый день и едва стою на ногах, любезный господин предлагает мне отдохнуть в неудобном гамаке да ещё среди полутора десятков богатырски храпящих молодцов! Нет, попытайтесь придумать что-либо более приемлемое.

— Сожалею, — Лойко откровенно зевал, — оба пассажирских места в каюте закуплены ещё в Рие и оплачены до конечного пункта плавания.

— Какая жалость, вот невезение! — экспрессивно восклицал неизвестный путешественник, — ваша «Ночная птица» была моей последней надеждой. Если я не отплыву утром с вами, мне нипочём не поспеть к началу Большого лошадиного аукциона в Осэне. А торги не станут дожидаться, когда прибудет Осокорь. Разберут самых породистых лошадок, и баста! Для меня сие смерти подобно: разорение, позор. Хоть по миру иди со своим многочисленным потомством.

Мужчина смолк, ожидая реакции капитана. Когда её не последовало, соискатель пассажирского места решил переменить тактику.

— А что вы скажете, если я предложу вам двойную цену против любой, назначенной вами?

Брэк уже знал, что жадность — одна из педалей, которые могли оживить мыслительные процессы в голове Лойко Сапсана. И он оказался прав.

— Попробую уговорить первого помощника уступить вам своё место.

— Отличная мысль, — оживился незнакомец, — я охотно компенсирую вашему человеку причинённые неудобства, он в обиде не будет.

Капитан тут же осуществил задуманное. По невозмутимому виду первого помощника не представлялось возможным определить его отношение к внезапному переселению. Он лишь коротко кивнул, и стал собирать вещи. Лойко Сапсан, которого само упоминание о деньгах, привело в отличное настроение, радушно пригласил в каюту нового пассажира. Свет масляной лампы позволил худо-бедно разглядеть виновника всей этой ночной неразберихи. От энергично вошедшего пахнуло резким запахом конского пота. Он оказался среднего роста, плотный, даже чуточку толстоватый. Когда он сдёрнул с головы шляпу, блеснула обширная лысина. Весь багаж новоявленного пассажира помещался в заплечном мешке. Мужчина лихо зашвырнул его под освободившуюся койку и, увидев, что Этан Брэк не спит, замахал руками:

— Не прерывайте свой благодатный отдых из-за моей скромной персоны. Церемония знакомства подождёт до утра. Спите дальше, добрый господин. Я произведу шуму не больше, чем мышь. Уже ложусь, устал смертельно. Не по возрасту мне такие подвиги. Кабы не дело, нипочём бы не покинул родное Белокозье. Но что делать! Сам выбрал себе профессию, а в нашем деле без пополнения четвероногого контингента никак не обойтись. Все мы заложники того дела, которым занимаемся.

Бормотание нового пассажира становилось все тише и неразборчивее. Эльф так и не понял, какая именно профессия побуждает его к весьма срочным и затратным путешествиям. Громкий храп возвестил о том, что их попутчик погрузился в глубокий здоровый сон.

Этан Брэк перевернулся на другой бок, но уснуть ему не удалось. Вспомнился Антоний. Разум отказывался думать о нём, как о старике. Эльф поворочался, прогоняя непрошенные воспоминания, и задремал под мерный плеск волн.

Утро одарило Брэка тяжёлой головой. Фавн же, напротив, проснулся бодрым, свежим и пребывал в полнейшем восторге от путешествия. Пока эльф брился, он взахлёб рассказывал о выходе бригантины из бухты.

— Капитан лоцмана из местных сразу спровадил, — возбуждённо шептал Торки, косясь на спящего соседа, — так прямо и сказал: мол, он пока умом не рехнулся, чтобы всяким бездельникам за здорово живёшь денежки выкладывать. Он и его матросы фарватер знают не хуже местных, которые норовят любого капитана ободрать как липку.

Этан Брэк взял полотенце.

— А дальше что было! — фавн закатил глаза от восторга, — вахтенный вчера чуток перебрал за картами.

Было ясно, сей прискорбный факт имел место не без участия Торки, числившего среди своих талантов фантастическую невосприимчивость к спиртному.

— Капитан ему командует: «Лево руля!». Он даже не реагирует. Лойко аж красный сделался и давай крыть рулевого почём зря. «Забирай, так тебя и рас так, влево, — орёт, — пока на Задницу русалки не сели». Это так мель в заливе называется. А рулевой гнёт свою линию: мол, до отмели саженей триста будет. Аккурат по фарватеру идём. Капитан от этих слов вообще озверился, дал матросу в зубы и сам встал к штурвалу. При этом ругался так, что у меня ушам жарко сделалось.

— И что мель? — дежурно поинтересовался Брэк.

— Проскочили, хвала богам.

Эльф повернулся, подчиняясь смутному беспокойству, порождённому чужим взглядом в спину. Взгляд этот принадлежал третьему пассажиру капитанской каюты, который усиленно тёр глаза и зевал во весь рот, позволяя окружающим любоваться крупными крепкими зубами.

— Доброго вам утречка и счастливого дня, — радостно возвестил он, — самое время познакомиться. Рекомендуюсь: Осокорь, к вашим услугам, коннозаводчик и владелец бегового цирка из Белокозья.

Мужчина легко спрыгнул с койки и поклонился. Он оказался симпатичным, плотненьким, живым, как ртуть, с блестящей загорелой лысиной.

— Меллорн, — представился эльф, — Этан Брэк Меллорн из Рии. Определённых занятий не имею. Это происходит отчасти из-за моей природной лени, а отчасти виной тому небольшой капиталец, который позволяет мне жить, как заблагорассудится, потакая своим природным склонностям. В данный момент, к примеру, я удовлетворяю свою страсть к путешествиям.

— Счастливчик, — завистливо кивнул новый знакомый, — можете позволить себе делать то, что захочется.

— Не совсем, — отозвался Брэк.

Он предпочитал с самого начала обрисовать рамки легенды, которую выбрал для данного случая.

— Мне предстоит неприятная обязанность проведать престарелого родственника. Я давно не виделся с ним, и не видел бы его и далее, но у всех есть долг перед своей семьёй.

Осокорь сочувственно покачал головой.

— А как прозывается сей достойный юноша, старающийся, чтобы поездка его господина стала ещё приятнее? — внимательный взгляд нового знакомого остановился на Торки.

Фавн придал своему лицу простоватое выражение и ответил ломающимся баском:

— Меня Дурындой кличут.

Эльф от неожиданности закашлялся. Конечно, Торки был большой мастак придумывать себе разные имена, но на этот раз он превзошёл самого себя. Выдумать более глупое прозвище не так просто. Настоящее своё имя фавн скрывал от всех, и даже Брэк не представлял, как его зовут по-настоящему. Для жизни среди людей он выбрал гордое Торквиний, в борделях Рии его знали как гладиатора Максимуса. Но Дурында не лезло ни в какие ворота.

Тем не менее, знакомство состоялось. Весь день прошёл в спокойной расслабленности. Вечером Торки-Дурында не пошёл к своим новым приятелям из команды, а продолжал отираться в каюте. Брэк полагал, что фавн накануне основательно облегчил карманы матросов за игрой в карты, и теперь понимал, что играть с ним больше не сядут.

Осокорь весь день провалялся на койке и не докучал Брэку, хотя тот не раз ловил на себе его взгляды. Это объяснялось тем, что больше интересоваться было положительно нечем.

Увидев у изголовья кровати Брэка роскошный дорожный посох, он спросил:

— Шикарная вещица, однако, ничего не скажешь.

— Да, — кивнул эльф.

— Не сочтёте за дерзость, коли полюбопытствую? — коннозаводчик протянул руку, вопросительно глядя на собеседника.

— Извольте.

Осокорь с осторожностью взял в руки посох, который скорее походил на длинную толстую трость. Полюбовался блеском древесины редкого чёрного бамбука, провёл пальцами по пластинкам серебра и слоновой кости, покрывавшим посох затейливым узором, и восхищённо поцокал языком.

— Хороша штучка, да только бесполезная. Им разве что бродячих собак отгонять.

Брэк презрительно скривил губы:

— При том образе жизни, который я веду, мне как-то не приходится пересекаться с бродячими собаками.

— А у вас в Белокозье, небось, такого не увидишь, — съязвил Торки, польщённый похвалой посоху.

— Понятное дело, откуда в нашей дыре таким модным вещицам взяться! Да и покупать их некому. Вы ведь наверняка целое состояние заплатили.

— Даже не представляю, сколько такой посох может стоить, — лениво протянул эльф, — я получил его в подарок от отца на совершеннолетие.

— Вот это подарок, так подарок, — бормотал Осокорь, вертя посох так и сяк, словно не мог насмотреться.

Лойко Сапсан, чтобы веселее скоротать вечер, выставил корзину леронского вина. Брэк внутренне поморщился: как большинство Меллорнов, он не переносил спиртное. И если по какой-то причине ему приходилось пить, то потом он банально травился, словно поел несвежего. У фавна и Осокоря щедрость капитана вызвала прилив бурного энтузиазма. Брэк пригубил свою кружку только за тем, чтобы избежать ненужных разговоров и настойчивых предложений. Торки, как всегда в подобной ситуации, оттянул все внимание на себя. Он рассказал несколько анекдотов, от которых присутствующие буквально падали со смеху, и предлагал тосты так часто, что очень скоро никто не обращал внимания на непьющего эльфа. Когда опустела добрая половина капитанской корзины, и поток морских побасёнок, жизненных историй и анекдотов стал иссякать, Осокорь порылся в своём мешке и вытащил почти новую колоду карт, любовно обёрнутую кусочком шелка.

— Как насчёт развлечения для настоящих мужиков? — подмигнув, спросил он. — Кинем по маленькой?

— Отчего же по маленькой? — в тон ему ответил капитан, — малые деньги — азарт малый. Все мы здесь люди не нищие, а потому и банк надо организовать стоящий.

— Идёт, — согласился Осокорь, — ведь и вы, господин Меллорн, не откажитесь составить нам компанию?

Брэк подумал, что скучающему столичному жителю не пристало отказываться от обычного дорожного развлечения, поэтому он изобразил на лице улыбку и согласился.

— Вот только кто составит пару господину Меллорну? — обеспокоенно сказал капитан. Он уже определил себе в партнёры Осокоря, партия обещала быть перспективной, и ему очень не хотелось, чтобы она сорвалась. — Первый помощник не в счёт, — вслух рассуждал он, — парень имеет какие-то религиозные взгляды, которые не вяжутся с азартными играми. Боцман — бессовестный шельма, с ним за стол лучше не садиться…

Торки только этого и ждал.

— Ежели вашим милостям не зазорно будет сидеть со мной за одним столом, я бы очень хотел испытать удачу с этими красивенькими кусочками картона.

Фавн обманчиво неуклюжим жестом взял из рук Осокоря карты. При этом две или три выпорхнули из колоды. Парень поднял их и принялся с вниманием рассматривать искусно выполненные рисунки. Осокорь скептически покачал головой.

— Ты, Дурында, хоть представляешь себе, как играют в карты?

— Видал, а то, как же! Когда мой господин в казино ходил, я при нём был, кошель с деньгами держал. Потом ещё в Рие, на скотном рынке. Тогда у меня половина выручки за барашков как-то сама собой проигралась.

Он развёл большими руками со столь искренним недоумением, что все присутствующие невольно улыбнулись.

— Опосля тятенька долго меня уму-разуму учил, лопату о мою спину сломал, в смысле, черенок. И приговаривал при этом: «Не зная броду, не суйся в воду!»

— А ты, выходит, решил отцовский наказ нарушить, — одобрительно спросил капитан, — послать, так сказать, мнение старика куда подальше?

— Ага. В жизни всякое испытать охота. Вдруг во мне талант сокрыт насчёт игорного дела.

— Новичкам и правда нередко везёт, — заметил Осокорь, вполне профессионально тасуя колоду. — Коли у тебя в кармане звенят деньжата, и твой господин не станет возражать, я не вижу причины, отказываться от твоей компании.

— Господин Меллорн, сударь, — заканючил Торки, — дозвольте мне спробовать! Когда ещё выпадет счастье поиграть с благородными господами!

— Я тебе не отец, Дурында, — чуть запнувшись на имени, произнёс Этан Брэк, — коли есть охота просаживать только что полученное жалование, пожалуйста. Ты — вполне взрослый человек, поэтому распоряжаешься и собой, и своими деньгами сам.

Фавн изобразил на лице ликование и подсел к столу. Эльфу никогда раньше не доводилось наблюдать, как Торки обставляет в карты незадачливых простаков. И теперь он с интересом ждал, как будут развиваться события.

Тем временем Осокорь залихватски перетасовал колоду, и партия началась. Торки ёрзал на месте, прикрывал свободной рукой свои карты и придурковато осведомлялся, каков нынче козырь. В тот вечер переменчивая фортуна (эльф подозревал, не без участия фавна) во всей красе показала свой капризный нрав. Пока ставки росли, она явно благоволила к паре Осокорь-капитан. Но когда горка монет на столе стала напоминать дневную выручку процветающей лавки, и капитан «Ночной птицы», поблёскивая глазами, вторично отомкнул свой сундучок, ветреная богиня удачи решила сменить фаворитов.

— Гляньте-ка, — заикаясь, произнёс Торки, выкладывая на стол возле денег четыре карты, которые он с нелепыми ужимками прятал от посторонних глаз. — Четыре императорские короны.

Брэк уже вышел из игры и не без любопытства наблюдал за реакцией партнёров.

— Надо же, — улыбка капитана казалась немного натянутой, — не зря говорят, что дуракам везёт.

Но счастливый Торки, казалось, не слышал обидной фразы. Он ошалело таращился на четыре короны в обрамлении пик, кубков, сердец и кинжалов.

— Даже не представляю, как они все у меня скопились.

— Повезло, парень. Сразу видать, ты — счастливчик. Не удивлюсь, коли ты в рубашке на свет родился.

В замечаниях Лойко Сапсана завистливое раздражение не услышал бы только глухой.

Повезло новичку, вот и славно, — благодушно заметил Осокорь, собирая карты для сдачи, — не кипятись, капитан. Игра есть игра. Продолжим?

— Нет, довольно.

Настроение капитана испортилось окончательно и бесповоротно.

— У меня дела. Пора идти проверять вахтенных. Эти мерзавцы так и норовят завалиться спать. Думают, раз корабль у причала, то и работать можно, спустя рукава.

Он поднялся, с хрустом потянулся и вышел, бросив завистливый взгляд в сторону Торки, который, шевеля губами, пересчитывал выигрыш.

— Выходит, наша замечательная игра расстроилась? — наивно спросил фавн. — Только-только стало везти, и на тебе! А капитан говорил, я — везунчик…

— Ничего, Дурында, — подбодрил его Осокорь, — это не последняя твоя партия. Такие парни, как наш друг капитан, остро переживают свой проигрыш. Смотри и мотай на ус: сегодня тебе повезло, но в другой раз можешь остаться, извини за выражение, без штанов. Не теряй головы и умей остановиться вовремя.

Казалось, проигранные деньги абсолютно не заботили счастливого коннозаводчика.

Торки скрупулёзно разделил деньги и с горделивым смущением отдал половину Брэку. Тот ссыпал свою долю в поясной кошелёк и незаметно дал слуге знак выйти вслед за ним.

На палубе они уселись на канаты подальше от кучки матросов, которые пили пиво, развлекая друг друга байками о русалках и морских чудовищах. Русалки вызывали гораздо больше интереса, особенно вопрос, каким именно образом эти прекрасные и начисто лишённые предрассудков создания одаривают своей любовью немногих избранных счастливчиков.

— Ты не увлекайся, — вполголоса предупредил Брэк, — нам не стоит обращать на себя излишнее внимание.

— А что? Подумаешь, чуточку тряхнул толстосумов.

Фавн вытащил из кармана горсть семечек и принялся невозмутимо плевать прямо на палубу.

— Капитан не обеднеет. А второй, видали, бровью не повёл, потому как сам мухлевал. Заметили, небось: картишки сдаёт не хуже профессионального крупье. Со мной все чисто. Никто, даже вы не видели, когда Дурында передёргивал.

— И все же я напоминаю, мы не на увеселительной прогулке. А ставки в этом деле куда выше, чем за карточным столом. Мне бы очень хотелось, чтобы наши проблемы начались как можно позже.

— Ага.

Со стороны матросов донеслось очередное сногсшибательное предположение о физиологии русалок, и фавн аж подался в их сторону, навострив уши.

— И ещё: будь внимателен, следи, что говоришь о себе и о нас. А лучше всего помалкивай. Не нравится мне что-то этот коннозаводчик. Кучу денег отвалил за место в каюте.

— Подумаешь! — Торки выплюнул целую очередь скорлупок, — можно деньгами швыряться, когда они у тебя есть. Осокорь — мужик состоятельный, не скряга, к тому ж торопится. Он своим лошадиным аукционом все уши прожужжал. Про гонки на лёгких колесницах рассказывал, про тотализатор и все такое. Это, знаете, когда деньги ставят на того, кто быстрее всех к финишу придёт.

— Знаю, и все же он мне не нравится. Чересчур открытый, что ли. Когда смеётся, глаза серьёзные. Будь с ним поосторожнее.

Матросы отозвались дружным смехом на чью-то очередную плоскую шутку.

— Вот где они уединились! — раздался совсем рядом голос Осокоря, который в тёмном плаще был почти неразличим в двух шагах. — А я что-то заскучал. Сижу, думаю, куда это все подевались?

— Я сегодня слегка перебрал, — вялым голосом отозвался Брэк, — решил проветриться.

— С чего бы это, сударь, вас так развезло? Вы ведь и кружки не выпили.

— Здоровье не позволяет.

— Ай, ай, ай, — сочувственно поцокал языком попутчик, подсаживаясь рядом, — не повезло. Такой молодой, а вот на тебе! Никак хворь какая? Жалко, поди, лишаться такой радости, как добрая выпивка. Нам, мужикам, в жизни всего-то удовольствия и отпущено: попойка в хорошей компании да койка под боком у красотки. С этим, надеюсь у вас проблем нет?

— Нет, — отрезал Брэк.

— И то ладно.

Казалось, Осокоря невозможно сбить с оптимистического настроя.

— Ночь-то какая! Чудо, — продолжил он, — но вижу, к беседе вы не расположены. Что ж, не стану навязывать своё общество. Когда от похмелья муторно, дружеская беседа не поможет. Я вот знаю одно замечательное средство. Надо у кока морковкой разжиться, мы вам такой салат соорудим, что всю вашу хворь как рукой снимет. Хотите, я прямо сейчас подсуечусь?

— Не стоит беспокоиться, — слабым голосом отозвался эльф, выдерживая образ больного, перепившего человека, — я уже принял порошок. К утру буду, как новенький.

Но отделаться от услужливого попутчика было не просто.

— Вы уверены, что ваш порошок подействует? — спросил он.

— Знаю точно, средство проверенное. Идём-ка спать, друг мой Дурында, — вставая, проговорил эльф, — сон, как известно, лучший лекарь.

— С вами, аристократами, всегда так, — Осокорь с готовностью подставил плечо, — благородная голубая кровь тоже свои минусы имеет. Не то, что мы — от сошки да деревянной ложки! Вас от глотка хорошего вина эвон как разморило, а мы галлон самогона уговорить можем, и ничего. Правда, парень? У тебя-то хмеля ни в одном глазу.

Торки пробормотал что-то, сомневаясь, как Осокорь умудрился узреть его не окосевшие глаза в кромешной темноте, но эльф незаметно пихнул его в бок, и он заткнулся.

На следующее утро после завтрака, за которым Брэк изображал вялость аппетита, Осокорь вновь вытащил карты и с надеждой взглянул на капитана. Тот перестал дуться, но от игры отказался твёрдо.

— Работа, — коротко пояснил он своё решение, — матросы, что дети. За ними постоянный догляд нужен. У меня тут погрузка, отплытие, коли ветер попутный будет, на ночёвку в Пеленах встанем.

В глубине души Брэк даже обрадовался отказу капитана. Его совсем не радовала перспектива резаться в карты все путешествие. Лицо Торки вытянулось. После облегчения карманов команда «Ночной птицы» знать его не желала, и фавн второй день маялся со скуки.

— Может, нам втроём попробовать? — предложил он, не уверенно глядя на эльфа, — я видал, в деревне мужики играли втроём, а за четвёртого клали карты не глядя.

— Это называется игра с болваном, — подхватил Осокорь, — а ты, я гляжу, парнишка наблюдательный.

— Нет, увольте от болвана, — вздохнул эльф, — хватит с меня и Дурынды, я пас.

Он вытащил книгу и улёгся на свою койку, демонстрируя, что игрой в карты его заинтересовать не удастся. На самом же деле Брэк опасался, что Торки сболтнёт лишнего. Эльф собирался посвятить парня в детали позже, когда они прибудут на место, но и того, что знал фавн сейчас, вполне хватало.

— Научите меня ловко, как вы, с картами обходиться, — заискивающе протянул Торки, — вон они как у вас из руки в руку летают!

— Наука тут не сложная. Тренировка и ловкость пальцев. А больше нет ни что. Давай-ка лучше сыграем, чего без толку карты туда-сюда мотать.

— По маленькой! — с энтузиазмом подхватил Торки, — с таким мастером как вы, сударь, я на серебро играть боюсь. Враз весь мой вчерашний выигрыш в ваших карманах очутится. А плыть еще долго. Он мне, — парень приглушил голос и ткнул узловатым пальцем в сторону отгородившегося книгой Брэка, — в долг нипочём не даст. У него такой принцип.

Последнее слово он выговорил с гордостью малограмотного человека, освоившего сложный и не понятный термин.

— По маленькой, так по маленькой, — согласился Осокорь, — я в твои годы немало часов убил за зелёным столом.

— Почему за зелёным? — очень натурально удивился фавн.

— Потому, Дурында, что в игорных домах столы зелёным сукном покрыты. Ясно?

Коннозаводчик откровенно благоволил к сообразительному деревенскому пареньку и решил понатаскать его в карточной игре. Он раскрывал ему тонкости раздачи карт, заставлял запоминать комбинации и их названия, учил, как поступать в той или иной ситуации. Торки благоговейно внимал, будто слушал оракула, предсказывающего судьбу целой империи. Фавн получал удовольствие от своего спектакля. Он настолько вжился в образ простоватого слуги, что не знай, Брэк его раньше, у него не возникло бы ни малейшего сомнения. Настолько гармоничной и естественной была личность Дурынды даже в мельчайших проявлениях.

Осокорь исподволь, не переходя грани дружеской беседы, расспрашивал его о жизни, детстве, семье.

— Деревня наша, ничего себе, большая, — вдохновенно врал фавн, — и недалече от столицы. Знаете старую дорогу последнего Рекса? Миль тридцать к востоку и будет. Нас в семье семеро. — Торки принялся загибать пальцы, перечисляя обычные крестьянские имена.

— Ладно тебе, — отмахнулся Осокорь, — у меня на имена памяти нет никакой, все равно не запомню. Ты до конца ещё не дошёл, а я уже первые забыл начисто.

— Я самым старшеньким уродился, — продолжил Торки, — знамо дело, тятеньке завсегда помогал. Надо же семейству мало-мальски кормиться: детишек вон сколько, и все кушать хотят.

Брэк усмехнулся за книгой, в голосе Торки отчётливо прозвучали интонации, подслушанные в рассказе портового оборванца, который показывал им дорогу к дальнему пирсу.

— Год недородный тогда выдался, малышка Лабонька и вообще померла, а ей всего лишь два годика и сравнялось…

Хотя Торки сидел к нему спиной, эльф был готов поклясться, что в больших карих глазах парня блеснули слезы.

— Тем летом зной да солнце всю траву под корень спалили. Овцы худющие ходили, смотреть жалко. Сена почти не накосили, пшеница не уродилась…

Торки с чувством продолжал перечислять воображаемые напасти.

— Вот тятенька и говорит мне: «Ступай, Дурында, в город, в люди. Там на кусок хлеба всегда заработаешь, а будут милостивы бессмертные боги, ещё и нам, горемычным, поможешь». Тогда я и пошёл в Рию. Хорошо повстречал там господина Меллорна, а то в столице всяческого жулья предостаточно. Да что жулье! Меня батяня строго предупредил: «Не зевай, сынок, гляди в оба. В городе враз в преступную шайку втянут».

— И что дальше?

— Служу господину Меллорну, живу в большом доме на холме. Родичам, само собой, копеечку посылаю. Судьба моя, не побоюсь этого слова, замечательно устроилась. Хозяина такого любому пожелаю.

— А хозяйка? — Осокорь бросил взгляд на Брэка, — тоже добрая?

— Какая хозяйка? — не понял фавн, — ах, вы об этом! Нет, господин Меллорн не женат ещё. Нам и так не плохо, друзей полно, гости постоянно приходят. Вот взять хотя бы сенатора…

— Дурында, подал голос эльф, чтобы предотвратить совершенно лишнее упоминание конкретных имён, — принеси-ка мне попить. В горле совсем пересохло, духота.

Торки положил на стол карты и отправился за водой.

— Приятный парень, — похвалил его Осокорь, — услужливый и покладистый.

— Не плохой, — согласился Брэк с аристократической небрежностью, — не вздумайте нахваливать его в глаза, загордиться. А слуга с самомнением мне не к чему.

— Уволите, я возьму, — хохотнул коневод.

Когда фавн подавал Брэку воду, тот прошептал:

— Прикуси язык, не к чему болтать о нашей жизни в Рие, особенно о том, кто у нас бывает.

Торки кивнул.

На этом располагающая к откровенности беседа бесповоротно оборвалась, и игра прерывалась только прибаутками.

— Как вам понравится этот поднос с пятью кубками? — вопрошал Осокорь, хлопая на стол очередную карту.

— А наш рыцарь козырных нынче кинжалов выпьет их и не подавиться, — в тон ему отозвался Торки, выуживая из кипы глянцевых картинок нужную.

И так продолжалось без конца. Через некоторое время Этан Брэк почувствовал, что скоро взвоет от всех этих рыцарей, дам, корон, кубков и сердец. Необходимо было сменить обстановку и проветриться. Он бросил взгляд на играющих. Те повысили ставки, и всё их внимание сосредоточилось на игре. Брэк вышел на палубу.

Торки наслаждался своим притворством и ликовал в душе, видя, как Осокорь обманывается каждым его словом и жестом. Не то, чтобы фавн нуждался в деньгах или страдал пороком скупости. Ему просто нравилось жульничать из чистого спортивного интереса, оттачивая до совершенства ловкость пальцев и высокое искусство блефа.

— Наверняка твой хозяин частенько берет тебя с собой? — как бы невзначай поинтересовался Осокорь, раздавая карты.

— Не то, чтобы очень уж часто, но случается.

Фавн оценил козыри в своей руке и притворно вздохнул.

— Но вот морем плыву впервые. Здорово. Ни тебе пыли, ни жары. Красота. Особливо лестно, что хозяин меня вместе с собой поселил.

— Повезло, что и говорить, — поддакнул коневод, — а то сидел бы в Рие, маясь от безделья и зноя. Я что-то запамятовал, дело у вас серьёзное?

— Какое там серьёзное! Мой господин отродясь серьёзными делами не занимается, говорит у него от серьёзности мигрень делается. Живёт по собственной прихоти. — Торки прикидывал, как ему сподручнее подменить козырной дамой захудалую троечку сердец.

— Антоний-травник, давний приятель господина, прихворнул. Просил за внучком приглядеть, пока он не поправиться или того, не помрёт. Сперва хозяин хотел меня дома оставить, но опосля передумал: надо же кому-то за сорванцом приглядеть в дороге.

— Да, — протянул Осокорь, — мальчишка, поди, маленький. С ним холостому и бездетному трудновато будет. — В его голосе звучало полное понимание проблемы. — Вот ты, Дурында, — другое дело! Братья, сестры, они всему выучат: и нос подтереть, и, извини, задницу.

— Ну, до этого дело не дойдёт, — рассмеялся Торки, — мальцу лет четырнадцать, а то и пятнадцать.

— Это другое дело, — согласился коневод. — А родители отчего не хотят забрать пацанёнка?

— Про его отца с матерью мне ничего не известно, врать не стану. Померли, скорее всего.

— Да, войны плодят сирот, — кивал Осокорь, — а наш покойный император только и делал, что воевал. И далеко вам ещё ехать?

— Точно не скажу. Пока до Осэны, а там вроде недалече, к какому-то озеру. У меня, глядите, все карты по старшинству собрались. Чудо, как есть, чудо!

— И совсем не чудо, а комбинация «Королевский шлем». Очень редко выпадает.

Осокорь одобрительно похлопал ученика по плечу.

— Способный ты и везучий.

— Стараемся, — заулыбался фавн.

***

Погода стояла, как по заказу. Попутный ветер ещё до заката пригнал «Ночную птицу» в Пеленский порт. Капитан расщедрился и отпустил команду на берег. Осокорь тоже засобирался.

— Засиделся я в четырёх стенах, — жаловался он, старательно раскладывая остатки волос на лысине. — Хочу на волю, к людям. Сказывают, тут, в Пеленах, самые высококлассные бордели на побережье. Вы как, не желаете составить мне компанию? Я лично от вынужденного воздержания скоро на мужиков бросаться начну. — Осокорь хохотнул, показывая, что последнее утверждение является не более, чем остроумной шуткой.

— Нет, благодарю. Я не являюсь поклонником продажной любви. — Нахмурил брови Брэк.

— Конечно, — заметил Осокорь не без зависти, — если бы у меня была такая внешность, мне бы тоже не приходилось общаться со шлюхами. А так, увы! Не больно-то много желающих задарма полюбить лысоватого, толстенького владельца ипподрома. Может, все-таки передумаете? Ведь как хорошо: посидим в ресторанчике, отужинаем по-людски. Не знаю, как вы, а у меня от стряпни здешнего кока все нутро ноет. Капитан, кстати, тоже идёт.

Оживившийся Торки бросал на хозяина умоляющие взгляды.

— Как хочется пойти, — мечтательно протянул он.

— И то дело, — Осокорь завершил свой туалет шляпой, на которой красовалась пряжка в виде стилизованной лошадиной головы. — Собирайся, парень. Самое время приобщиться к настоящим мужским радостям.

Фавн подхватился было, но эльф строго осадил его:

— Нет, Дурында. Сегодня вечером ты мне нужен. Господин Осокорь не заскучает и без твоего общества. А вы, сударь, стыдитесь. С чего это вам вздумалось сбивать моего слугу с пути добродетели? Не дорос он ещё до услуг жриц любви.

По конопатому лицу парня разлился румянец обиды.

— И даже не пытайся меня переубедить. Тем более, что свой выходной на этой неделе ты уже израсходовал.

Эльф категорически не собирался отпускать фавна в безнадзорное шатание по незнакомому городу, да ещё в компании Осокоря. Торки питал слабость к противоположному полу, присущую всем мужеским особям его расы. И только его способность менять облик уберегала парня от неприятностей с ревнивыми мужьями. Но здесь — не Рия, где у Торки полно друзей и собутыльников. Эльфу будет гораздо спокойнее, если парень проведёт эту ночь на корабле.

Торки пробурчал что-то и отбыл на палубу дышать свежим воздухом. Весь его вид говорил, что придирки хозяина не лезут порой ни в какие ворота.

— Зря вы так, — с мягким укором заметил Осокорь, — Дурында — вполне взрослый, ему тоже расслабиться не грешно. Я бы за ним приглядел и назад доставил в лучшем виде. Добродетель, её ведь не запретами воспитывать надо.

— Позвольте мне самому решать, как и в чём воспитывать собственного слугу, — с типично эльфийской надменностью изрёк Брэк. — Ваши советы здесь совершенно не уместны.

— Все, замолкаю. Прощения просим, коли разобидел вас чем, — этот Осокорь оказался на редкость покладистым человеком. — Я ведь хотел попросту, по-соседски, чтобы всем лучше было.

Эльф чуть кивнул и, накинув плащ, вышел из каюты. Почему-то добросердечная открытость коневода начинала действовать на нервы.

Торки обосновался на корме с солидным кувшином пива, которым ссудил его кок, сочувствуя несправедливым гонениям со стороны господина, явно имеющего склонность к самодурству. При виде Брэка фавн дёрнул плечом и отвернулся, демонстративно созерцая загорающиеся в ранних сумерках огни Пелен. Ветер доносил оттуда звуки нестройной музыки и веселья. Он дулся. Эльф встал рядом, облокотясь на поручни.

— Иногда я не могу отделаться от мысли, что совершил серьёзную ошибку, взяв тебя с собой.

— Ага, это все из-за моего организма, — фавн сделал шумный глоток, — из-за того, что для меня не все радости жизни заключены в книгах, и я хочу немного поразвлечься. Вы тоже считаете меня неполноценным: ведь я — похотливый козлоногий сатир!

— Я никогда так не считал.

— Считали! — Торки говорил довольно громко с отчётливой обидой в голосе. — Я вижу, как вы всякий раз морщитесь, когда я становлюсь Максимусом. Говорите, что я — ваш друг, но с друзьями так не поступают.

— Дело вовсе не в твоих инстинктах, — мягко сказал Брэк, стараясь уменьшить накал ситуации, — а в том, что я не хочу, чтобы ты долго был с Осокорем.

— Вот хоть убейте, не пойму, почему вы так взъелись на этого милейшего парня!

— Да я и сам не пойму, — пожал плечами эльф, — вроде, как ты выразился, милейший парень, а мне почему-то неспокойно.

— Все от нервов, плохой работы желудка и хвалёного эльфьего воздержания, — ядовито вставил фавн.

— Ты неисправим, — рассмеялся Брэк.

Торки прикончил пиво, и его настроение намного улучшилось.

— Я мог бы сходить на берег в образе матроса, — неуверенно предложил он. — Никто меня не узнает. Найду Осокоря, хорошенько подпою его на его же денежки, порасспрашиваю о том, о сём. Выясню, заслуживает он или нет вашего беспокойства.

Этан Брэк прекрасно понимал, что последнее предложение — не более чем уловка, чтобы все-таки улизнуть на берег. Там фавн пропьянствует и покуролесит всю ночь, а на утро заявит, что судьба развела их с попутчиком по разным борделям. Поэтому сей хитроумный план он сразу отмёл.

— Скажи-ка лучше, о чем вы говорили с Осокорем во время вашей затянувшейся партии в карты?

— О картах и говорили, — коротко ответил Торки, давая понять, что его друг и хозяин нанёс ему вторую незаслуженную обиду за сегодняшний вечер, — и вообще о жизни.

— Он задавал какие-нибудь конкретные вопросы, называл имена, упоминал общих знакомых?

— Шутите! Откуда у коневода из провинциальной дыры с названием Белокозье общие знакомые с нами! Конечно, нет. Все его вопросы были простой вежливостью партнёра за карточным столом. А ваша персона его вообще не интересовала, спросил только, есть ли у вас жена. Вы, господин Меллорн, в последнее время стали вообще невыносимо подозрительны.

— Я таким был всегда. Много раз моя подозрительность спасала мне жизнь. Чем собираешься заняться?

— Раз уж не выгорело этой ночью слинять с проклятого корабля, пойду, поклянчу у кока ещё пива. Дважды обиженный заслуживает, по меньшей мере, два кувшина пива.

— И главное, Торки, не говори ничего о том, куда мы едем и зачем. Говори, что едем просто в гости. Ни капитану, ни, тем более, нашему словоохотливому попутчику знать о нашем деле незачем.

Торки хотел было сказать, что Осокорь уже в курсе, но решил не расстраивать по пустякам слишком подозрительного друга. Подумаешь, великое дело: знает содержатель ипподрома в, чёрт её помнит, какой глуши о больном травнике и его внуке-сироте. Услышал, да позабыл утром. У Осокоря будто других дел нет, как держать в голове проблемы случайных попутчиков. Конечно, теперь, когда господин Брэк приказал, болтливый рот Торки окажется на замке, это уж вы будьте покойны. И волноваться тут совершенно не о чем. У Осокоря память — что твоё решето. Недаром про родную деревню Дурынды и его родственников он раза три переспрашивал. Ясное дело, перезабыл все начисто.

Утром их разбудили возбуждённые голоса капитана и его спутника, вернувшихся с ночной пирушки. Торки внял увещеваниям эльфа и похвально краснел, когда переполненные впечатлениями минувшей ночи гуляки отпускали наиболее фривольные шуточки.

 

Глава 3 ВЫ ОШИБЛИСЬ!

Всё дальнейшее путешествие протекало гладко и однообразно. Погода благоприятствовала, «Ночная птица» шла ходко, чётко выдерживая график. Фавн больше не порывался сойти на берег, да и заслуживающих внимания портов на их пути больше не попадалось.

На исходе седьмого дня «Ночная птица» оставила по правому борту знаменитый Осэнский маяк и величаво вошла в бухту, подковой врезавшуюся в побережье.

Последние дни плавания не выделялись ничем примечательным. У Осокоря с Дурындой установилось некое равновесие по части карточной игры. Брэк подозревал, что тёртый калач — коневод раскусил большинство мухляжных штучек фавна, и даже смог им противостоять. В результате чего все деньги, лежавшие на столе изрядной кучей, к вечеру распределялись почти поровну. Торки вздыхал из-за мизерности прибыли, но не мог не признать, что встретил, наконец, достойного соперника. Морское путешествие, казавшееся в Рие захватывающим и увлекательным, на деле обернулось скучной неделей сидения в четырёх стенах, однообразной едой и надоевшими лицами. Поэтому фавн страстно ожидал, когда борт «Ночной птицы» ткнётся в тюки с соломой на пристани. Он торчал на палубе уже битый час, глазея на медленно наползающий берег. Бухта пестрела парусами, изредка мимо них важно проплывали галеры. Осэна была помимо всего прочего крупным военным портом, жемчужиной в короне Лирийской империи. Вещи фавн упаковал уже давно. Они спокойненько стояли себе на палубе рядом. Брэк коротал время в компании капитана и Осокоря.

— Надеюсь, плавание на нашей «Ночной птице» вам пришлось по душе? — спросил Лойко Сапсан, и весь его вид говорил, что он уверен в положительном ответе.

— Оно достойно самых высочайших похвал, — слегка поклонился эльф. — Не могли бы вы оказать еще одну любезность напоследок: порекомендовать приличную гостиницу.

— Охотно, — капитан кивнул с видом знатока, — на вашем месте я непременно бы устроился в «Жемчужине императора». Очень, знаете ли, модное и шикарное местечко. Одно слово — отель. Дороговато, конечно, но дело того стоит.

— Конечно, только «Жемчужина», — авторитетно поддакнул Осокорь, — любой уважающий себя приезжий останавливается именно там. Во всех отношениях роскошное заведеньице: в комнатах имеются ванны и, даже извиняюсь, туалеты. — Он глупо хохотнул. — И поверьте, я расхваливаю сей отель не потому, что сам там всегда останавливаюсь, и не потому, что управляющий — мой давний приятель. Просто рекомендую от чистого сердца.

— Не смею не принимать в расчёт рекомендации двух столь уважаемых мною людей, — церемонно поклонился Брэк, — думаю, место, где квартировать, я уже выбрал, благодарю.

— Вот и отлично! — обрадовался Осокорь, — совместно отправимся туда прямо из порта. Надеюсь, у вас возражений нет?

— Какие тут могут быть возражения! — Этан Брэк изобразил на лице пресыщенную улыбку.

«Ночная птица» пришвартовывалась к причалу, когда Торки от избытка чувств и удальства вскочил на поручни, выжав эталонную стойку на руках. Эльф, воспользовавшись моментом, незаметно толкнул его, и фавн с отчаянным воплем полетел в замусоренную воду возле причалов. Падение пассажира привлекло куда больше внимания, чем его акробатические экзерсисы. Капитан заорал, боцман свистнул в свою дудку закладывающим уши свистом, матросы замерли, не зная, что им в первую очередь делать: швартоваться или бросаться спасать незадачливого любителя острых ощущений.

Тем временем сам Торки колошматил по воде руками и ногами, вздымая при этом фонтаны брызг, и орал благим матом. Фавн с водой не дружил, и только жестокая необходимость могла побудить его преодолевать водные преграды вплавь.

На пристани падение пассажира с «Ночной птицы» вызвало настоящий ажиотаж: зеваки толпой повисли на ограждении, со смехом и улюлюканьем давали самые противоречивые советы утопающему. Кто-то делал ставки. Наконец, матросы бросили длинную верёвку, и несостоявшийся утопленник был благополучно вытащен на палубу.

— Это должно послужить тебе хорошим уроком, Дурында, — назидательно произнёс эльф, критическим взглядом окидывая мокрого с ног до головы слугу, — впредь будешь думать, прежде, чем козлом скакать по поручням!

Фавн смолчал, ответив красноречивым взглядом, в котором читалось, что у него найдётся пара ласковых слов. Дайте только остаться наедине.

— Вот теперь твоя оплошность не позволит нам отправиться в «Жемчужину императора» вместе с господином Осокорем, — эльф сокрушённо покачал головой, глядя на лужи воды, которые натекли с Торки на палубу. — Из-за тебя придётся подзадержаться.

Он всем своим видом выражал крайнее недовольство.

— Нашего невезучего купальщика надо обсушить и переодеть. Смотрите, как зубами стучит, бедолага.

— Не равен час простынет, — встрял капитан, — я пойду, распоряжусь, пускай кок для него грог сварит. Грог супротив простуды — первое дело. Что ж ты, Дурында, не ко времени вздумал шутки шутить?!

— Не ждите нас, сударь, — обратился Брэк к Осокорю, — вы ведь торопитесь. В гостинице и нам номер закажите, и чтоб непременно с ванной. А мы подсушим этого обормота (шутливый подзатыльник сбил с кудрей Торки целую россыпь капель) и сразу за вами следом.

Коневод, глазевший на толпу зевак на пристани, кивнул, мягко попенял Дурынде на его неосмотрительность и бесшабашность, затем тепло простился с капитаном. Он не поленился даже растолковать господину Меллорну, как быстрее и проще добраться до гостиницы. Затем он махнул на прощание всем и направился к сходням.

Не смотря на обещания немедленно заняться промокшим слугой, Этан Брэк не двинулся с места. Он не сводил внимательного взгляда с пёстрой толпы на пристани. Причиной этого внимания стал молодой человек — обладатель новёшенькой, с иголочки, военной формы и чертовски похожий на адъютанта. Он выделялся среди встречающих, как породистый петушок на простом крестьянском подворье.

Не успели сапоги Осокоря сделать и первых шагов по посеревшим доскам причала, как молодой военный рысью подбежал к нему и залихватски щёлкнул каблуками:

— Господин Марин Туллий? — полувопрос-полуутверждение сопровождалось отточенным жестом военного лирийского приветствия. — Следуйте за мной, сударь. Вас ожидают в кабинете военного коменданта порта. Сопровождать вас большая честь для меня!

— Вы ошиблись! — громко возмутился Осокорь, — у меня нет и не может быть никаких дел с комендантом порта. Наверняка, вам нужен какой-то другой человек. — Перед словами «другой человек» коневод выдержал многозначительную паузу, давая адъютанту возможность правильно сориентироваться в ситуации, но тот его не понял и продолжал настаивать на своём:

— Никак нет, — звонко отчеканил парень, удостоив собеседника повторного щелчка каблуками, — у меня насчёт вас самые подробные инструкции. Прошу вас проследовать за мной.

Осокорь вздохнул, перекинул вещмешок на другое плечо и бросил встречающему:

— Веди, чёрт с тобой!

Парень чеканно развернулся на каблуках и быстро пошёл сквозь толпу, с почтением освобождавшую дорогу человеку в военной форме. Осокорь не отставал.

— Ну, нам тоже пора, — сказал Брэк, как только странная парочка скрылась из виду.

— А переодеться?

Торки стоял голый по пояс. Его только что отжатая рубаха ещё роняла редкие капли воды.

— А грог? — спросил капитан, — вдруг ваш парень захворает?

— На улице, хвала богам, лето. Дурында молод и здоров, он преотличненько обсохнет по дороге.

Эльф повёл слугу в сторону, противоположную той, куда пошли Осокорь с молодцеватым адъютантом.

— С чего это вы, сударь, вздумали пакость надо мной учудить? — вполголоса возмущался Торки, ёжась в мокрой рубахе от прохладного бриза, — и как вам пришло в голову столкнуть меня за борт на глазах стольких людей! А главное знаете ведь: плаваю я так себе, да и вода оставляла желать лучшего. Думаете приятно барахтаться среди мусора и дохлой рыбы?

— Ты видел, кто пришёл встречать твоего милейшего парня Осокоря? — вместо ответа спросил Брэк.

— Делать мне больше нечего, как за партнёром карточным наблюдать, — проворчал фавн, — я, поди, одёжу свою отжимал, да от водицы солёной отплёвывался.

— Вот и напрасно. Знакомец наш не простой птицей оказался. Скажи, как часто за коннозаводчиками присылают адъютантов, да ещё и при полном параде?

— Ага, — издевательски кивнул Торки, считавший, что его друг все ещё продолжает свой дурацкий розыгрыш, — скажите уж сразу за ним императорский портшез прислали, прямо с конного аукциона. Они всегда так делают с особо ценными покупателями.

— Я не шучу, — подавил в себе раздражение эльф, — встречал его штабной офицер, я их породу за милю чую. Представь, и каблуками щёлкнул, приветствовал честь по чести и увёл нашего Осокоря, к которому он обратился Марин Туллий, для не терпящей отлагательств беседы с важной персоной. Персона эта дожидалась нашего рубаху-парня с патрицианским именем в кабинете коменданта порта.

До фавна, наконец, дошло, что Брэк вовсе не шутит, а, напротив, говорит с какой-то мрачной серьёзностью.

— Того адъютантика я издалека заприметил. Вот и пришлось тебя искупать, чтобы посмотреть, по чью душу он пожаловал. Извини, но другого способа задержаться на «Ночной птице» мне тогда в голову не пришло. Зато мы узнали, что Осокорь — совсем не тот, за кого себя выдаёт.

Они шли по людным улицам, над которыми плыли запахи мяса, что пеклось над специальными жаровнями прямо на под открытым небом, и кофе. Почти на каждом перекрёстке громоздились горы арбузов и дынь, стояли двухколёсные повозки с яблоками, виноградом и инжиром. Крикливые продавцы в маленьких вышитых шапочках громко на все лады расхваливали свой товар.

Рассказ эльфа о встречавшем Осокоря военном произвёл на Торки сильное впечатление. Он не только позабыл о сырой одежде, но даже не смотрел на окружавшее его съедобное изобилие. На душе было неопределённо тревожно.

Этан Брэк не был в Осэне лет десять, однако удивительная способность чувствовать направление привела их в небольшой двухэтажный домик, на облупившемся фасаде которого красовалась жестяная рыба с надписью: «Счастливый рыбак». Внутренность этой гостиницы вполне соответствовала её убогой наружности: темноватая общая зала вместила массивные столы и стойку, за которой коротал время хозяин. Один из столов оккупировали матросы с тарелками нехитрого ужина, а возле стойки маячили девицы скверного пошиба, вышедшие на вечерние заработки.

Брэк снял номер и поинтересовался ужином.

— У нас все рыбное, — безо всякого выражения сообщил хозяин в неизменной фетровой сциллийской шапочке, — суп, на второе — жареная рыба и копчёная селёдка. Что прикажете подать?

Торки красноречиво изобразил на физиономии полнейшее отвращение к предложенному меню. Эльф тоже поморщился и, сославшись на несварение желудка, отказался от еды. Комнату им вызвался показать глупейшего вида слуга с неуместной улыбкой на лунообразной рябой физиономии. Он лопотал что-то невнятное всю дорогу, а когда постояльцы вошли в номер, замер в дверях, сосредоточенно ковыряя в носу.

— Чего уставился? — шуганул его Торки, — свободен! Чаевых сегодня не выдают!

Дурачок ещё шире улыбнулся, потоптался на месте и побрёл прочь.

Когда его шаги смолкли, фавн спросил:

— Объясните мне, сударь, за каким рожном мы привёрлись в эту дешёвую дыру. — Он посмотрел на потолок в разводах от протекающей крыши, — и вообще, что происходит? К чему все эти прятки, непредвиденные купания и тайны? Мы ведём себя так, будто за нами кто-то гонится.

— Ты не далёк от истины, — произнёс Брэк, опускаясь на кровать, — и, если уж быть совсем точным, гонятся за мной.

— Бросьте, — фавн бухнулся на вторую кровать, — вы говорите, Осокоря встречал военный? — эльф кивнул. — Очень нужен военным профессор монстрологии, специалист по реликтовым чудовищам!

— Я не всегда учил студентов в Леронском университете, у меня есть и другое прошлое. И вот теперь, кажется, оно догнало меня.

— Никогда не поверю, что в молодости вы были преступником! Даже и не пытайтесь меня убедить.

— Конечно, нет. Я имею в виду своё военное прошлое.

— Вы служили в армии?

— Точнее воевал в Северную войну. Случалось тебе слышать о Ясене?

— Конечно! Эльфийский герой, которого, если бы поймали лирийцы, порезали бы на куски живьём, — Торки улыбнулся, гордясь своей осведомлённостью.

— Я и есть Ясень, — просто сказал Брэк. — Последние пятнадцать лет я спокойно жил в Рие под своей фамилией, и все считали, что Ясень исчез навсегда. Но недавно я встретил одного человека, который знает меня в лицо, и что особенно неприятно, этот человек очень влиятелен, а я как раз выполняю его тайное поручение.

— Получается, мы едем вовсе не за внуком вашего приятеля?

— Я бы сказал, что мы сочетаем приятное с полезным. — Брэк устало потёр виски, — Второй консул знает, кто я и постарается убить при первой же возможности. И наша главная задача — такой возможности ему не дать.

— Бестия? — переспросил фавн, — почему Второй консул должен желать вашей смерти? Война закончилась шестнадцать лет назад, и всем эльфам объявили амнистию.

— Я убил отца Бестии прямо у него на глазах.

— Ему тогда должно было быть лет десять, — задумчиво произнёс Торки, — и вы его пожалели.

Эльф кивнул.

— Я не воевал с детьми.

— Видать, зря пожалели, мало того, сейчас нам спокойнее было бы, вам пол-империи спасибо бы сказала. Второй консул не напрасно зверем прозывается, детишек им пугают, сам слышал.

— Может, и зря, — согласился Брэк, — как говориться, знал бы, где упасть… Сейчас у нас нет времени для долгого разговора, но позднее я объясню тебе всё.

— Ладно, — кивнул фавн, ёрзая на кровати, — удивительно гадкое ложе, просто невозможно спать.

— Напрасно беспокоишься, спать мы тут не будем. Нам нужно незаметно покинуть гостиницу. Осокорь неспроста очутился на «Ночной птице», и теперь, не обнаружив нас в шикарном отеле, который сам нам и порекомендовал, он примется искать нас в других гостиницах и постоялых дворах. Поскольку ничего хорошего эта встреча нам не сулит, нужно испариться отсюда прежде, чем наш знакомец со своими друзьями военными доберётся до «Счастливого рыбака».

***

Осокорь смотрел на стройную спину адъютанта и в его душе закипало раздражение. Надо же было додуматься: притащиться на пристань в парадной форме, да ещё приветствовать так, что лишь одни глухие не слышали. Словно в ответ на мысли гостя парень обернулся и с виноватой улыбкой произнёс:

— Согласно вашей депеше было принято решение встретить ваше превосходительство и из экономии времени препроводить к коменданту порта.

Было совершенно бесполезно интересоваться, почему никто не удосужился обратить внимание, что в срочной и секретной депеше, посланной Осокорем голубиной почтой из Пелен, были слова «под прикрытием». Они-то уж никак не предполагали торжественной встречи и эскортирования. Но откуда адъютантику об этом знать. Его дело выполнять приказы.

— А вдруг в порту по ошибке ты подошёл бы к кому-нибудь другому? — поинтересовался Осокорь, раздражение которого почти улеглось, уступив место спокойной уверенности в позитивном исходе дела, — вот тебе бы досталось, если к коменданту порта ты привёл обыкновенного торговца, крестьянина или путешествующего богатого бездельника.

— У меня были инструкции, — серьёзно ответил парень, распахивая дверь кабинета с начищенной бронзовой табличкой, на которой красовалось имя коменданта порта Осэны.

Осокорь, носивший в миру имя Марин Туллий, перешагнул порог большого неудобного кабинета. Его там ожидали. Ибо трудно подобрать иное слово для описания преисполненного достоинства сидения троих важных господ. За столом с драгоценной наборной столешницей обосновался бритый желчный мужчина с презрительной складкой тонких губ. Он лениво перекатывал в ладонях янтарный шар — модную столичную безделицу, которая предназначалась для «охлаждения от жары рук и всего организма». Слева на стуле с широкой удобной спинкой сидел полный господин, скрестивший руки на необъятном животе. Третьим в тёплой компании оказался высоченный широкоплечий дядька. Его принадлежность к касте военных угадывалась с первого взгляда по выправке и короткому бобрику седых волос.

— Наконец-то, — вместо приветствия недовольно произнёс бритый тоном, каким встречают лакея, припоздавшего с постельной грелкой, — заставляете себя ждать, господин Марин Туллий, занятых людей от важных дел отрываете, депешей своей всех переполошили.

Осокорь про себя усмехнулся, он отлично знал людей подобного сорта: чиновников в провинциях, зарвавшихся и одуревших от чувства собственной значительности и безнаказанности. Но ничего, совсем скоро вы запоёте иначе.

— Тысяча извинений, господа, — лицо вошедшего расплылось в обманчиво-добродушной улыбке, которую все его подчинённые прекрасно знали и опасались как предвестницу бури, — имею честь говорить с господином Миронием, если не ошибаюсь?

— Ошибаетесь, — брюзгливо оборвал его сидящий за столом, даже не удосужившийся подняться навстречу гостю. — Я не являюсь господином Миронием, многоуважаемым комендантом нашего порта. Я — прокуратор вверенной мне провинции Сциллия. Именуюсь я Гернием Транквилом, разрешаю обращаться ко мне просто «».

Осокорь выслушал высокомерную тираду и кивнул.

— А меня можете звать просто Осокорем, безо всяких там, для удобства и простоты. Где-то тут мои документики затерялись…

Он энергично рылся в своём потёртом вещмешке.

— А, вот и они, не желаете взглянуть?

Прокуратор с нескрываемым небрежением принял из рук гостя пергаменты. Он устало развернул верхний документ, близоруко сощурился и стал читать. При этом Герний Транквил всем своим видом показывал, что лично он не ожидает увидеть в бумагах гостя ровным счётом ничего интересного. Легат Марин Туллий, прозванный Осокорем, с удовольствием наблюдал за изменениями лица прокуратора. Седые брови Герния непроизвольно поползли вверх, а с бледных щёк схлынула последняя краска. Перечитав дважды документ, удостоверяющий личность и полномочия прибывшего, прокуратор утёр вспотевший лоб, и его взгляд, брошенный в сторону Осокоря, стал растеряно-тревожным. Прочтение второго пергамента, к слову сказать, подписанного самим Бестией и скреплённого его личной печатью, нагнало на скулы прокуратора нездоровый румянец, сменившийся нездоровой бледностью, когда его взгляд, скользивший по чётким строчкам, выписанным твёрдой рукой писаря, опёрся в размашистый росчерк Второго консула.

После этого прокуратор поднялся и произнёс:

— Прошу, вас, господин Марин Туллий.

Тот провёл привычным жестом по лысеющей макушке и уселся на освободившееся место.

— Теперь я попрошу представиться остальных.

Толстый мужчина, все время теребивший обширный носовой платок, первым уловил изменения в ситуации. Он с неожиданной прытью поднялся и, отвесив церемонный поклон, отрекомендовался:

— Мироний, комендант Осэнского порта. Ещё за глаза меня часто называют Медузием, это из-за моей полноты. Но на друзей я не обижаюсь. Рад предоставить свой кабинет в ваше полное и безраздельное пользование.

— Благодарю, — чуть наклонил голову столичный визитёр, — думаю, помещение вполне подойдёт мне в качестве, так сказать, полевого штаба. А вы, господа, с этой самой минуты станете беспрекословно выполнять все мои распоряжения.

— Видать, я чего-то недопонял, — громогласно вклинился в разговор третий присутствующий, до сей поры молчавший с самым глубокомысленным видом, — с какой это радости вы взялись тут распоряжаться? Мы вас видим в первый раз, знать вас не знаем, а уж что до поручений, то у меня в своих собственных начальниках недостатка нет. Не знаю, как у вас заведено в столице, не бывал, а у нас, в Сциллии, принято соблюдать субординацию.

— Петрокл, Петрокл, — зашикали на него хором прокуратор и комендант порта, — замолчите немедленно!

— Это наш начальник городской стражи — Петрокл, — торопливо проговорил Медузий, — он пока не владеет ситуацией.

— Так просветите меня, наконец! Какой-то столичный гусь уселся в кресло коменданта, да ещё собирается нами командовать!

— Моё сидение в столь ценном с вашей точки зрения кресле, — заговорил Осокорь тоном, от которого прокуратору показалось, что его несуществующие волосы встают дыбом, — обусловлено серьёзными полномочиями и подтверждено более чем серьёзными документами. Согласно которым лично вы, Петрокл, отныне даже чихать станете с моего разрешения.

— Господин Туллий — легат, — многозначительно вставил прокуратор, — нам стыдно из-за твоей оплошности, Петрокл.

— У него же на лбу не написано, — огрызнулся начальник стражи, — да и одеты они не по форме. Кабы были знаки различия, я бы вёл себя соответственно субординации. А то откуда же мне знать, каким легионом они командуют.

— Да, действительно, — согласился прокуратор, — в бумагах не написано, какой именно легион состоит под вашим началом.

— Не указано? — переспросил Осокорь, — ай, ай, ай, какая оплошность! Но ничего, господа, у меня самого язык не отвалится сказать. Я легат Первого Безымянного, слыхали?

Остатки красок схлынули с лица прокуратора, предпочитавшего чтобы его называли просто игемоном. Он мысленно трижды проклял секретаря, который положил ему на стол уже распечатанную депешу. Иначе Герний Транквил непременно бы обратил внимание на печать с двумя переплетёнными змеями — символом Первого Безымянного легиона, который подчинялся лично Второму консулу. Если бы прокуратор только знал…

— А что случилось с достопочтенным Тибиусом Арвотом? — сорвался с губ вопрос, положение обязывало знать всех, кто вершил дела в империи.

Глаза новоиспеченного легата нехорошо сощурились.

— Достопочтенный Тибиус Арвот несёт службу на другом месте. А вот где и почему, вам, игемон, знать не положено.

Дурной знак, — пронеслось в голове жирного Медузия, — ох и дурной знак, что гость так ответил Гернию. Резко отрубил, со значением, да ещё на место поставил. Первый Безымянный — значит, речь идёт о государственной измене, заговорах, шпионах. И именно здесь, в Осэне. И что же было в той проклятой депеше?

Комендант тяжело вздохнул и в очередной раз взялся за платок. Пока кусок первосортного полотна промокал пот с обширного лба и утирал полные щеки, быстрый, в противовес неповоротливому телу, ум Медузия во всех подробностях припоминал содержание послания, доставленного на днях голубиной почтой. В нём говорилось о срочных и скрытных мерах по поимке какого-то мальчика-подростка из деревни, неподалёку от Осэны. Мальчик! Чушь, типичная дымовая завеса. С каких это пор Первый Безымянный стал интересоваться детьми? Тут либо проверка, либо государственная измена. И где?! Прямо в Осэне, да хуже того — в вверенном ему, Медузию, порту.

Прокуратор продолжал хранить неподобающее молчание, Петрокл покачивался с пятки на носок и даже не подозревал, что сидящий за столом улыбчивый кареглазый мужчина может одним движением бровей отправить их всех к палачам. Немедленно надо что-то делать, нельзя сердить обладателя самых широких полномочий.

— По вашей депеше приняты меры, — заговорил комендант, выразительно глянув на прокуратора. Но тот даже не заметил намёка, потому что тупо рассматривал носки своих ботинок с серебряными пряжками.

— Петрокл, — переключился комендант на начальника городской стражи, — у вас лучше получится доложить господину легату.

Петрокл, почувствовав себя в своей стихии, громко щелкнул окованными железом каблуками, отдал честь и начал:

— По личному приказу прокуратора провинции Сциллия господина Герния Транквила в населённый пункт Камышовый плёс был направлен летучий отряд в составе шести бойцов.

Осокорь про себя хмыкнул: Петрокл громко именовал бойцами ночных сторожей.

— Они получили задание разыскать травника, проживающего в вышеозначенной местности, и доставить сюда его внука отроческих годов. Отрока содержать под стражей, но без телесного насилия до вашего личного приезда.

— И что? — подался вперёд легат.

— Что? — не понял Петрокл.

— Нашли мальчика?

— Не могу знать! Бойцы ещё не прибыли с позиций операции «Захват».

— Другими словами, экселенц, — пришёл к нему на выручку Медузий, — до деревеньки миль тридцать с хвостиком будет. К полуночи должны вернуться.

Осокорь потёр лоб. Сейчас он больше ничего сделать не сможет. Остается ждать, пока приедут «бойцы» Петрокла. Если — мальчик будет с ними… Но легат оборвал свои мысли. Он чертовски не любил рассчитывать на благополучный и лёгкий исход дела. Как правило, именно такие расчёты и приводят к провалу. Утром, утром сам съезжу.

— Теперь мне хотелось бы отдохнуть с дороги, — сказал Осокорь, — да и поесть чего-нибудь не помешает.

— Я взял на себя смелость подготовить свой кабинет, — предложил комендант, — у меня тут, конечно, не отель, но кровать и умывальник имеются. Насчёт ужина тоже сообразим.

Осокорь кивнул. Ему страшно не хотелось тащиться куда-то, чтобы устраиваться на ночь.

— Вот, прошу, окажите честь, — Медузий гостеприимно распахнул дверь, прятавшуюся за бархатной портьерой, — я иногда работаю ночами. Порт, сами знаете, он круглосуточного догляда требует. Час-другой сна, и я вновь в строю, готов служить на благо империи и государя принца-регента, да продлятся дни его вечно. А вы проходите, хозяйничайте тут без малейшего стеснения.

Толстый комендант явно поскромничал. Глазам Осокоря открылась уютная комната с варварски-широким ложем, крытым безворсовым сциллийским ковром. На элегантном столике в нише поблёскивали серебром и хрусталём кувшины и графины, содержащие спиртное на любой вкус. Сервировку завершало трёхъярусное блюдо с фруктами и тарелочки со всевозможными бутербродами и сладостями.

Ой, лукавил комендант Осэнского порта на счёт урывочных снов посреди целого моря работы, как есть лукавил. Не нужно служить в разведке, чтобы с одного взгляда угадать истинное предназначение секретной комнатки. Эдакое тайное любовное гнёздышко.

— Пока угоститесь, чем боги послали, — предложил Мироний, — а я побеспокоюсь об ужине. — Он попятился, вышел и демонстративной вежливостью закрыл за собой дверь.

Оставшись один, Осокорь пристроил свою куртку на вешалке и с удовольствием налил себе полный кубок вина. Вино оказалось дорогим и весьма хорошим. Да, неплохо живётся чиновникам в провинции, очень даже неплохо. Он сжевал что-то печёное с начинкой из орехов, облизал пальцы после медовой глазури и улёгся на кровать.

Ужин, доставленный все тем же красавцем-адъютантом, оказался не по-казарменному вкусным и сытным. Когда поднос и тарелки были убраны, с деликатным стуком опять возник Медузий, посетовал, что посланцы отсутствуют так долго. Он объяснил это ни чем иным, как плачевным состоянием дорог, на ремонт которых провинция уже многие годы не получала ни аса. Затем он поинтересовался, не имеется ли у гостя каких-нибудь особых пожеланий.

— Нет, благодарю вас, я собираюсь просто поспать, — отмахнулся Осокорь, — главное, разбудите меня сразу же, как только объявятся ваши люди.

Комендант закивал, попятился и покинул кабинет. Столичный порученец с самыми широкими полномочиями скинул поношенные дорожные сапоги и завалился спать.

***

Когда короткие сциллийские сумерки уступили место ночи, Этан Брэк сказал: — Пора выбираться отсюда. А для того, чтобы нас не стали искать не в меру любопытный владелец гостиницы, тебе, Торки, придётся разыграть небольшое представление.

Хозяин гостиницы вяло препирался с девками, которые привычно канючили плеснуть по стаканчику в счёт старой дружбы, когда на лестнице показался слуга недавнего постояльца. Такие редко останавливались в «Рыбаке». По манерам и одежде сразу видать — из благородных. Он вполне мог найти себе местечко и побогаче.

— Ну налей, — уныло тянула чернявая востроносая девица, — не будь жмотом, Асан. Я ж с первого клиента расплачусь, не видишь, болею. А могу отработать. — Она игриво дёрнула плечом, с которого сползло яркое, дешёвое платье.

— Иди, иди, — не поддался на уговоры хозяин, — ты мои принципы знаешь: я в долг не даю.

Подошедший парень остановился у стойки, и обвёл взглядом заведение, где уже начали собираться завсегдатаи. Он смешно наморщил конопатый нос, явно дожидаясь внимания.

— Ступай, — Асан многозначительно зыркнул на девицу из-под смоляных бровей, — не видишь, человек ждёт.

— Может этот человек меня и угостит? — девушка попыталась просунуть руку под локоть Торки. — А, красавчик, как насчёт стаканчика для дамы?

Конечно, в другое время фавн не упустил бы возможность поразвлечься, но сейчас над ним довлели строгие инструкции Брэка. Поэтому он не без сожаления отвел от себя грязноватую ручку и сказал задушевно:

— В другой раз, сестрёнка.

— Козёл, — заклеймила его девица. Она надулась и с гордым видом направилась прочь.

— Хозяин, — Торки с развязной фамильярность облокотился на стойку, — позволь полюбопытствовать твоё имя.

— Асан.

— Послушай, Асан, — фавн приглушил голос, шепча с интимной просительностью, — господин мой занемог, крепко его припекло. Лекарства дозарезу надо. Поможешь, а?

Асан продолжал невозмутимо тереть стакан, словно вознамерился протереть в нём дырку.

— Помоги!

— Коли хозяин твой хворает, ступай за лекарем, меня людей врачевать создатель как-то не сподобил.

— Понимаешь, Асанчик, тут какое дело: болезнь моего хозяина безо всяких там лекарей вылечить можно. Сечёшь?

Асан сразу понял, куда клонит рыжий парень, но природная осторожность, граничащая порой с трусоватостью, и разговоры о подсылаемых имперской стражей прознатчиках, заставили его ответить с несвойственной грубостью:

— Нечего тут и понимать! Не по адресу ты обратился, приятель. «Счастливый рыбак» — тебе не притон какой-нибудь. Гадости, которая твоему хозяину надобна, я отродясь в руках не держал.

Конечно, Асан лукавил, если попросту не сказать — врал. В потайном месте у него был припрятан отменный запасец «гадости» на любой вкус. Только продавал он её людям знакомым и, что называется, проверенным. А тут поди, разберись, кто этот богатенький, хорошо одетый патриций: может — засланный на его, Асана, голову, а может и в правду человека припекло так, что мочи нет. Не зря люди сказывают, что и среди важных персон немало тех, кто на зелье крепко подсел. Асан молча наблюдал за слугой. Тот поерошил волосы, залихватски выпил стакан вина и улыбнулся обезоруживающей белозубой улыбкой.

— А моего-то крепко скрутило, — как бы сам себе сказал Торки. — Пять дён пути — и ни трубки. Евойный папаня их благородие в Осэну на службу определили, потому как они сильно куролесить начали в своём родовом гнезде. Теперь вот нам по военной части лямку тянуть. А ему вона как муторно: мечется по номеру и криком кричит: «Где хошь, Дурында, сыщи мне снадобье, любых денег не пожалею!»

Асан прыснул, услышав смешное имя.

— Дурында, — с достоинством представился Торки, — уж, почитай, год при этом шалопуте в услужении состою.

Асан прищурился: чутье на подвох, выработанное годами, молчало. Парень вроде ничего себе, простецкий, на шпика уж никак не похож.

— А ты тоже вместе с господином снадобьем балуешься?

Торки смущённо потупился, переминаясь с ноги на ногу.

— Матушка мне строго настрого наказывала ни под каким видом не пробовать эту дрянь.

— Ну и?

— Человек слаб, — тяжкий вздох должен был соответствовать тяжести осознаваемого греха. — Да с таким супостатом, как мой господин, святой с пути добродетели свернёт. Вы не смотрите, что он с виду тихий и спокойный. Чуть что не по его — враз бешеным делается. Знаете, — Дурында перешёл на доверительный шёпот, — он однажды в буйстве чуть человека не порешил. Хорошо папашины деньги судебное дело замять помогли.

— Ладно, — кивнул Асан, понимая, что в столь плачевном состоянии будущий военный заплатит втрое, — выручу вас, бедолаг. Пошли.

Он кликнул жену, чтобы она подменила его за стойкой, и повёл Торки в подвал, где в тайнике хранил маковое зелье.

— Давай, сыпь, не жадничай, — приговаривал парень, когда Асан напёрстком отмерял порошок, мы не обидим. И трубочки давай, наши-то папаня через колено поломал.

Хозяин удовлетворённо пересчитал монеты, буквально чудом возникшие в мозолистой крестьянской руке.

— Спасибочки, Асанчик, век не забуду, — бормотал слуга, пряча за пазухой своё приобретение. — И ещё вот что: мы теперь денька на два отпадём. Ты не суетись, номер вперёд оплачен, к нам никого не пущай. Но ежели что из вещей пропадёт, пока мы в беспамятстве обретаться будем, не обессудь — побью сильно.

— Обижаешь, Дурында, — хозяин «Счастливого рыбака» дружески хлопнул его по плечу, — неужто я беспонятливый? Порядку не знаю? Отдыхайте себе спокойно, сколь боги на душу положат. А сомневаетесь, дверочку изнутри замкните. Но у меня чисто, я разбоем не грешу. Тут тебе Осэна, брат ты мой, а не заштатный придорожный трактирец.

Когда Торки вернулся в номер, Брэк уже заканчивал сборы. Все необходимое он упаковал в заплечные мешки, а сундуки оставил сиротливо стоять у стены.

— Куда теперь эту дрянь? — поинтересовался фавн, выгружая покупку. — Надо же, сколько денег задаром отвалили. Здесь что ли оставим?

— Нет. Через несколько дней хозяин сунется. Если обнаружит трубки и нетронутое снадобье, удивится или, хуже того, заподозрит неладное. А так подумает, что вышли куда-то обкуренные, да и сгинули. Вещички наши себе возьмёт и помалкивать станет. Жадность — замечательная попутчица скрытности. И смени-ка облик на подмастерье оружейника.

Торки стал пониже ростом, его волосы приобрели тёмный оттенок, как и брови, сросшиеся у переносицы. Одним словом, он стал здорово похож на самого натурального горца.

Тем временем Ясень залез в дорожный сундук и переоделся в потёртый, но добротный дорожный костюм из кожи.

— А это ещё что такое? — вопрос относился к узконосым ботинкам с окованными железом носами.

— Это мой вам сюрприз, — радостно пояснил фавн, — ваши-то совсем поизносились, вот я и прикупил пару новых по случаю.

По всему было видно, парень чертовски доволен собственным выбором.

— Продавец утверждал, что это — настоящая кожа василиска, им сносу нет! Пол золотого не пожалел, но зато вам в походе удобно будет, не порвутся, не истреплются раньше времени.

— Башмакам, может, сносу и не будет, — мрачно заметил эльф, — а вот моим ногам будет. Только идиот может отправиться в дорогу в новой, да ещё такой неудобной обуви.

— Вы ж их даже не померили! — обижено воскликнул Торки, — а заявляете, что обувь плохая.

— Плохая, потому что неподходящая. Я ж не на бал собираюсь. За первую милю ноги до крови собью. Так что придётся идти в сапогах, — Ясень положил ботинки назад в сундук, поверх своей одежды, — будем надеяться, что у наших противников не найдётся хорошего следопыта.

— Да кто ваши сапоги видел? В эльфийских сапогах пол-Рии расхаживает, у молодёжи такая обувка в почёте.

— Видел Осокорь, мои ноги неделю перед его глазами были, успел запомнить.

— Но как мы теперь выйдем? — спросил Торки, допивая последний глоток пива. — Наш новый облик не позволит выйти ни через общий зал, ни через чёрный ход. Чтобы им воспользоваться, все равно спускаться вниз надо. Это я точно узнал.

— Никто не собирался пользоваться черным ходом.

Брэк отворил ставню из деревянных пластин, затенявших окно от солнца.

— Тут дикий виноград всю стену оплёл. По нему и спустимся.

Фавн высунул голову, глянул в непроглядную чёрную пустоту, из которой раздавались задушевные вопли невидимых котов, и сказал:

— Ни за что! Знаете ведь прекрасно, что лазить по стене наподобие мухи не умею, к тому же высоты боюсь. Навернусь, как пить дать, навернусь. Ногу сломаю или шею. Нет, лучше я в кого-нибудь перекинусь и выйду, как все нормальные люди. А вы лезьте, рискуйте здоровьем, коли охота пришла.

— Это сорвёт весь наш план. Какого черта тогда надо было добывать опиум и трубки? Мы и так могли выйти. Суть в том, чтобы нас на сутки, а то и на двое, оставили в покое.

— Я же не Дурындой выходить собираюсь, — широко улыбнулся фавн, — а морячком или тем сопливым идиотом, который наши вещички наверх волок.

— Представляю себе, как удивится хозяин гостиницы, когда увидит, что по лестнице спускается человек, который по ней никогда не поднимался, — заметил Брэк, — но переполох, вызванный появлением второго сопливого идиота, не идёт ни в какое сравнение с этим удивлением. Меньшее, что грозит нам в таком случае, это обвинение в злонамеренном колдовстве.

Фавн насупился.

— Так что лезь в окно следом за мной. Благо, что мы оба видим в темноте.

Когда спуск, сопровождавшийся приглушенными ругательствами Торки, был благополучно завершён, в переулок скользнули две тени и мгновенно растворились в ночи, лишь кое-где разгоняемой скупым светом масляных фонарей.

 

Глава 4 ШЛЯПА В ОКНЕ

Безлюдные ночные улицы вывели Брэка и его спутника к Сухим воротам, за которыми начиналась старая военная дорога Суллы. В просвещённой Рие ворота на ночь никогда не запирались. Это подчёркивало, что столица Лирийской империи может не опасаться нарушения покоя. До самого рассвета через семь ворот по объездным улицам спешили крестьянские телеги, нагруженные всем, что только возможно взрастить на благодатной южной земле. С наступлением дня движение гужевого транспорта прекращалось, и улицами безраздельно властвовали пешеходы, которым иногда только приходилось уступать дорогу верховому или богатой карете.

Здесь, в провинции, эльф надеялся встретить то же самое, на худой конец он ожидал увидеть наглухо запертые с наступлением темноты ворота. На деле всё оказалось иначе. Ещё издалека их внимание привлекли четверо стражников, стоявших у ворот в пятачке света от стенных факелов.

— Это ещё что такое? — негромко спросил Торки, которому ночное бдение вооружённых мужиков показалось не просто подозрительным, а прямо-таки угрожающим. — Неужто по нашу душу?

— Не думаю, — сказал после секундного размышления Брэк. — Слишком быстро. И ещё, когда ловят, обычно ставят дюжину, а не четвёрку. Да и вид у них больно рутинный. Но на всякий случай давай держаться в тени. Подберёмся поближе, попробуем выяснить, в чем дело.

Солдаты вяло курили, а свет факелов превращал для них весь остальной мир в непроглядное сгущение чернильной темноты. Стук копыт, издалека слышный на гулкой ночной дороге, вывел их из состояния небрежной расслабленности.

Два парня схватили пики, прежде подпиравшие стену, и встали посреди дороги. Только теперь Этан Брэк обратил внимание, что городские ворота несколько изменились: в широкой створке была проделана дверь, как раз по ширине повозки. Всадник попридержал лошадь.

— Стой! Стой! — заорал один из стражников, — плати подать за въезд в Осэну. Ночью двойные деньги.

Мужчина видимо уже был знаком с правилами, поэтому безропотно развязал кошель и уплатил требуемую сумму. Тем временем другой стражник устроился за импровизированной конторкой, прибавил свету в фонаре и важно осведомился:

— Ваше имя, звание, цель приезда в Осэну?

Приезжий назвал себя и указал, что прибыл в Осэну по поручению своего хозяина с коммерческой целью.

— Вот ведь гады, — с чувством прокомментировал Торки выразительным шёпотом, — развели бюрократию. Глядите: всякого, кто въезжает или выезжает, в специальную книжицу записывают.

— Ясно, — также негромко ответил Брэк, — мы наблюдаем нововведение местного прокуратора, которое, по моему разумению, призвано убить сразу двух зайцев: пополнять городскую казну и воспрепятствовать проникновению в город нежелательных элементов в лице нищих, бродяг и иных склонных к нарушению закона граждан.

— Почему-то мне не показалось, что в городе не хватает нищих и бродяг, — проворчал Торки.

— Естественно. Это пускай прокуратор думает, что нет способа проникнуть в город без записи в милой его сердцу летописи проезжающих. Я уверен, что способ такой имеется, и не один.

Эльф оглянулся и потянул друга в узенький кривой проулок между старыми покосившимися сараями.

— Уверен, немалая часть прибывающих в Осэну обходится иными, пускай и менее удобными проходами.

Они неспешно шли вдоль старой крепостной стены, уже не одну сотню лет опоясывающую город. Проход обнаружился достаточно скоро. Чахлые кустики не могли скрыть пролом в стене. Луна отлично освещала доски, которыми безуспешно пытались залатать даровые ворота в Осэну. С завидным упорством доски отдирались или просто выламывались. Власти понимали, что заделать такие дыры намертво просто невозможно, но они старались. Конечно, провести через пролом лошадь или повозку было немыслимо, но вот человек мог пробраться спокойно.

Крепостная стена, сработанная на совесть, в отдельных местах доходила до десяти шагов. Пролом, широкий в начале, дальше сужался, но и его ширины хватало для целой колонии бродяг, вповалку храпящих у стен. От них отчётливо разило перегаром и мочой. Торки брезгливо скривился, но промолчал, и вздохнул с картинным облегчением, когда они с Брэком выбрались наружу.

Примерно через час они свернули вбок к лесистым округлым холмам, которые простирались до самого горизонта, где подпирали небесный свод невидимые ночью горы.

— Конечно, я вырос в лесах, и ночное зрение меня пока, хвала богам, не подводит, — ворчал фавн, когда они углубились в заросшие обильным подлеском дебри, — но мне не очень-то по душе таскаться по зарослям.

— Идя через лес, мы здорово сокращаем дорогу.

— Отчего же местные не проложили тут дорожку, хоть бы протоптали тропу, что ли.

— Местные сюда не ходят, — эльф не испытывал ни малейших неудобств от хождений по ночному лесу. — Они считают, что леса тут прокляты и населены разного рода чудовищами.

— И это правда?

— Насчёт проклятия или насчёт чудовищ?

— Насчёт чудовищ. — Торки нервно оглянулся. — Я уже давно в городе живу, отвык от всяких там лесных неожиданностей.

— Нет здесь никаких чудовищ, — отмахнулся эльф. — Лет триста назад может, что и водилось, а сейчас нет. Суеверие одно и осталось. Но меня это вполне устраивает: никто за нами сюда не сунется.

— Суеверие, не суеверие, — бормотал себе под нос Торки, а только не больно-то охота столкнуться с кем-нибудь зубастым и злобным.

— Можешь идти спокойно, оставшиеся в живых зубастые и злобные сами не жаждут встретиться с нами. Это я тебе как профессор монстрологии говорю.

Фавн пробормотал что-то об ошибках науки, но оглядываться поминутно перестал. На память ему пришло недавнее путешествие на «Ночной птице». Он с удовольствием вспоминал обходительного капитана, весёлую команду. Невольно вспомнился и попутчик. Торки ощутимо помрачнел.

— Но Осокорь-то наш каков! — возмутился он, мысленно возвращаясь недавним событиям, — ишь Марин Тулий выискался! — Торки покосился на Брэка и проглотил ругательство, которое просилось на язык. — Кто мог подумать, что такой симпатичный простецкий мужик окажется совсем не тем, за кого он себя выдавал.

— Я мог, — заметил Брэк, — меня с самого начала насторожила его избыточная откровенность. Открытость, брат ты мой, она тоже свои пределы иметь должна. А тут нате вам, как на ладони, весь славный парень Осокорь, у которого в запасе ещё патрицианское имя и парочка запечатанных тубусов с документами.

— А вы, что же в его вещах успели порыться?

— И не только в его. Я ещё и сундучок капитана осмотрел. Хорошо запомни на будущее: такими открытыми бывают только хорошие шпионы. Кстати, наш любитель лошадей не пытался расспрашивать тебя в моё отсутствие?

Торки посвистывал с самым беспечным видом, а тем временем в его кудлатой голове проигрывались их разговоры с Осокорем. Вроде бы так, ничего особенного, что выходило бы за рамки дружеской беседы партнёров за карточным столом. Обыкновенные вопросы и обыкновенные ответы. Обыкновенные, не встречай Осокоря на пирсе напомаженный адъютантик.

— Если честно, — наморщил нос парень, — случился один подозрительный разговорчик.

Брэк остановился.

— Вспомни во всех подробностях, что ты ему сказал.

— Да я был готов, — принялся оправдываться парень, — он мне, мол, куда и зачем едем, а я ему правдоподобную сказочку, но с кусочками правды, чтобы мог проверить, коли охота. Меня ещё в детстве старшая сестра так врать научила. Её сроду никто на чистую воду вывести не мог.

— Да? — насторожился Брэк, — и что же ты сочинил?

— Зачем же сочинять, — не без гордости ответил фавн, — я скормил нашему не в меру любопытствующему попутчику великолепную полуправду, сдобренную для пущей убедительности настоящими именами и названиями. Вы, говорю, мужчина ещё сравнительно молодой, а посему у вас родня по всей империи пораскидана. И вот среди многочисленных дядюшек и тётушек сыскался один чудик, которого угораздило на старости лет податься в философы. Осел этот дядюшка по материнской линии в тёплых краях и не общался ни с кем лет эдак с двадцать. А теперь оказалось, что он стал стар и недужен, к тому же, как на грех, приютил какого-то сироту. В связи с таким раскладом семейных дел вас командировали дедка домой забрать, а приёмыша в школу какую-нибудь приличную пристроить.

Торки хихикнул с довольным видом.

— Согласитесь, ловко я всю ситуацию переиначил. Блеф, как он есть, да ещё по самому высокому разряду. Для достоверности я несколько названий ввернул: мол, нам, честным парням, от хорошего человека скрывать нечего. Дедульку-оригинала кличут Антонием, а обосновался он в Камышовом плёсе. Согласитесь, я совсем как настоящий шпион действовал. Ни о Втором консуле, ни о каких наших иных рийских знакомых ни словечком не обмолвился.

Эльф застонал:

— Ты ни в коем случае не должен был упоминать об Антонии и мальчике!

— Откуда мне знать! — обиженно вскричал фавн, — сами только и твердили: не задание, а так, лёгкая прогулка. Заодно и к другу детства заскочим, заберём мальчика. Сделаем сразу два дела.

— Дурак я, — мрачно констатировал Этан Брэк, — тебя пожалел. В Рие оставить не мог, побоялся, что схватят и запытают до смерти. И меня бы выдал, и сам погиб.

— Не выдал бы, — зло огрызнулся Торки, которому причина его поездки в Осэну показалась очень обидной, — плохо вы меня знаете!

— Зато я хорошо знаком с методами Первого Безымянного. Любой ломается рано или поздно, если ему не посчастливится умереть. Иногда ломаются как раз ради того, чтобы умереть.

— Я же не знал, — сказал Торки после непродолжительного молчания. — Когда б вы сказали мне, я бы рта не раскрыл.

— Это моя вина, а не твоя. Мне следовало подробно объяснить тебе, что можно говорить, а что нельзя. Просто я думал, что в моем распоряжении больше времени. К тому же я не ждал от них такой прыти.

— Стойте, стойте, кто эти таинственные «они»?

— Не знаю, Торки, не знаю. Могу лишь сказать: в Рие есть очень влиятельные люди, которые пойдут на многое, чтобы помешать нам. Предположим, Осокорь сразу отправит людей в Камышовый плёс. Если ускоришь шаг, с учётом срезанного расстояния у нас есть шанс опередить их.

— Да бросьте вы, — Торки яростно отмахивался от неизвестно откуда взявшейся мошкары, — чего это вдруг ему на ночь глядя снаряжать отряды? Поверьте мне на слово, я этого мужика за неделю досконально изучил. Он сперва в баню сходит, отужинает, выспится, а поутру указания всякие раздавать начнёт. Осэна — не Рия, где у него наготове пара тысяч всадников. Пока приказ спустят, до его выполнения ещё час — полтора. Так что у нас фора. Да что ж вы так кусаетесь! — последнее эмоциональное замечание относилось к комарам, которые противным зудящим облаком следовали за путешественниками.

— Болото близко. А что касается Осокоря, молю богов, чтобы ты оказался прав.

Они вышли на заброшенную дорогу. Некогда торная и широкая, она теперь заросла травой, среди которой то тут, то там поднимались величественные лопухи.

— По дороге мы выйдем к дамбе, опоясывающей заболоченную низину. На открытом воздухе ветерок сдует всю эту гнусь. — Эльф брезгливым щелчком отбросил в сторону прихлопнутого на щеке крупного комара.

— Надеюсь, надеюсь, — бормотал Торки, осатанело хлеща себя веткой, — не то ведь заживо сожрут, кровососы!

— Странно, — заметил Этан Брэк, которого тучи мошкары казалось бы, почти не беспокоили, — ты по природе своей лесной житель, а комаров боишься.

— Конечно, — ответил фавн, — мы сроду не жили возле мерзких болот. А супротив обычных, лесных комариков старуха Сычиха такое изумительное снадобье варила, — он зажмурился, с сожалением вспоминая чудодейственное снадобье, — правда, оно несколько пованивало, но ни единый тонконогий кровосос на фут не подлетал. Уж не знаю, что она в котел клала, помню только, всех мальцов заставляли лисий хвост собирать. Жаль, не знаю я Сычихиного секретика.

Как и обещал Этан Брэк, дорога вскарабкалась на насыпь, которую лишь из уважения к труду её создателей можно было именовать дамбой. Дамба отделяла болотистую низину, заросшую высоченным камышом и ракитником, от деревень, в которых никто не жил со времён последней войны.

— Что это? — поёжился Торки, бросая встревоженные взгляды на полуразвалившиеся купола небольших каменных строений, выступавших из пожухлой травы.

— Мавзолеи, — спокойно объяснил Брэк, — всего лишь сциллийское кладбище. Местные жители заботятся о своих умерших гораздо лучше, чем о живых. Дома они стоят из подсушенной глины, а более дорогой камень приберегают для последнего пристанища. Поэтому кладбище стоит, а от деревни почти ничего не осталось.

— Жутковато здесь, — фавн не мог отвести взгляд от ближайшего строения. Холодный лунный свет позволял разглядеть каждую щербинку в старинной вычурной кладке мавзолея.

— Успокойся, Торки, мы идём всего лишь мимо заброшенного погоста, ничего страшного или опасного здесь быть не может. Очень уж давно люди покинули эти места. Смотри в другую сторону, если руины тебя так беспокоят.

— Посмотришь тут, когда развалины так и притягивают взгляд, да ещё этот запах!

— Какой запах? — насторожился эльф.

— Разве не чуете вонь?

Брэк принюхался. Хотя он обладал обонянием гораздо более тонким, чем обычный человек, ничего странного в ночном воздухе ему различить не удалось. Болото дохнуло гниловатой сыростью, от дороги тянуло тёплой глиной, но все это перебивал пряный до омерзения аромат дурнишника, чьи плети с бледными свечками цветов обильно оплетали придорожные кусты. Вся эта какофония запахов не имела ни одной тревожной или необычной ноты.

— Хоть убей, не чую!

— Везёт вам, — хмыкнул Торки, — мне же оно так у ноздри и лезет.

Этан Брэк забеспокоился. Не исключено, что чувствительный нос фавна ухитрился уловить нечто подозрительное или даже опасное.

— Опиши запах.

Парень на секунду задумался, втягивая ноздрями воздух как сильное молодое животное.

— Вы станете смеяться, но воняет пропавшим маслом и чесноком. Словно дурной повар вознамерился зажарить тухлый чеснок на прогоркшем масле.

— Ты уверен? — эльф замер, пристально вглядываясь в ночь.

— Не сомневайтесь, пакость редкостная, захочешь, не перепутаешь.

— Дело плохо, где-то неподалёку мгляк. Попытайся хотя бы приблизительно определить, откуда исходит запах. Фавн зажмурился и дышал тихо-тихо, позволяя воздуху самому втекать в лёгкие.

— Думается мне, он впереди чуть слева, шагах двухстах. А что это за зверь такой — ваш мгляк?

— Если бы он был просто зверем, я сказал бы, что нам повезло.

— Может, убежим, пока не поздно? — с надеждой спросил Торки.

— Уже поздно, — ответил эльф, — раз ты почуял его, он нас заметил наверняка. Учитывая то, что мгляк без труда обгоняет лошадь, убежать мы не успеем. Остаётся одно — идти вперёд.

Руны на его посохе, которые Осокорь принял за причудливые украшения, засветились приглушенным серебристым светом, и с обоих концов выдвинулись призрачные клинки, превратившие красивую безделушку в глефу. Фавн невольно отшатнулся.

— Все в порядке, друг мой, это всего лишь оружие. Возьми свой меч и встань позади меня чуть справа. — Голос Брэка оставался спокойным, — мгляк убивает не ради банальной плоти, он питается страданиями, которые испытывает жертва перед смертью. Нередко за ним следует компания нахлебников-прилипал. Они и доедают трупы.

— Мне это нравится все меньше и меньше, — Торки сжимал в руках меч-полуторник, который до поры лежал среди их вещей, — вам доводилось встречаться с этой нечистью раньше?

— Нет, но вот в книгах читал.

— А там говорилось, кто обычно доедает за ним?

— Говорилось, — негромко ответил Брэк, — самые безобидные их них — шакалы-падальщики, но могут встретиться гули или какие-нибудь другие трупоеды. И ещё: передние лапы мгляка удлиняются, на когтях яд. Насмерть не убьёт, но парализует. И прими для удобства свой собственный облик.

Все чувства Брэка обострились до предела. Он уже тоже чувствовал тошнотворную вонь, волнами исходящую от мгляка, что притаился впереди под кустом плакучей ивы у горбатого мостика над протокой, питавшей болото. Эльф видел его как пятно почти осязаемой тьмы. Мгляк сидел, напружинившись, готовый атаковать, и его, похожая на ящеричью, спина подрагивала от напряжения.

Он бросился на добычу немыслимо длинным и резким прыжком. Эльф припал, увернулся, ушёл влево, а Торки отскочил вправо и бешено закрутил мечом перед собой. Монстр замер, поводя мордой, насаженной на складчатую шею, и его белёсые глаза пытались определить, кто из двоих опаснее. Затем он обманно дёрнулся к Торки, но извернулся в прыжке, вытянул лапы, пытаясь дотянуться до шеи Брэка. Эльф снова увернулся, сумев полоснуть мгляка широко, почти с полного разворота. Тот сжался в комок и перекатился назад. Поэтому удар, который должен был рассечь омерзительное создание от подмышек до задних лап, лишь едва зацепил его бок. Мгляк издал хриплое шипение, но рана, видимо, не сильно обеспокоила его, потому что монстр распластался по земле и буквально подтёк к Брэку, целясь в живот снизу. Эльф отбил нападение, прыгнул вперёд, опершись на слизистую шершавую спину мгляка. Приземлившись на одно колено, он попытался достать врага прямым длинным выпадом. Мгляк грациозно увернулся от удара и тут же попытался цапнуть Торки за ногу. Нет, не зря фавнов презрительно называли козлоногими. Торки отскочил от хищно клацнувших по земле когтей с резвостью горного архара и запоздало рубанул мечом. Мгляк отвлёкся на блеснувший в лунном свете клинок. Этого короткого мгновения вполне хватило Брэку, чтобы нанести удар наискось с разворота. Быстрота, с какой бил эльф, превратила движение обоих его клинков в две сплошные сияющие льдистым лунным светом полосы. Мгляк свистяще взвизгнул и вдруг дёрнулся вперёд, вгоняя оружие врага глубже в собственное тело. Он хотел достать эльфа любой ценой. Эльф отступил на шаг, выдернул посох и окончательно добил монстра вертикальным резким ударом в основание шеи. Как ни странно, крови не было, только в воздухе плыл тошнотворный запах испорченного чеснока.

— Эта гадина ядовита насквозь, а с другой стороны — может стать отличным оружием, — фавн панибратски пнул мёртвую голову. — Всего несколько капель яда на наконечник стрелы — и готово дело. Жаль моим соплеменникам не пришло это в голову, когда имперские легионы загоняли и уничтожали нас словно диких зверей. Еще можно было бы лить кровь мгляка в колодцы.

— Мгляк — существо редкое. Да и убить его сам видел как не просто. Поэтому не стоит рассчитывать на его яд как на основное оружие. По правде сказать, я не замечал за тобой раньше подобной кровожадности, — эльф чуть улыбнулся, — и запомни: настоящие мужчины воюют лицом к лицу, а не травят источники.

Торки насупился и отвернулся. Фавн терпеть не мог, когда его друг и хозяин начинал наводить критику. И отвернулся он в самое время, иначе они не заметили бы тусклые зеленоватые огоньки, неровной цепочкой двигавшиеся среди чахлой травы.

— О, боги! — воскликнул парень, которому россыпь огоньков почему-то показалась подозрительной, — это ещё кто? — и, вспомнив слова эльфа о нахлебниках мгляка, снова обнажил меч. — Шакалы, прах их побери! Не переношу эту сволочь, хуже волков.

— Нет, мой друг, шакалы трусят куда резвее, да и глаза у них расположены ближе друг к другу. Думаю, к нам приближаются гули.

Торки цветисто выругался.

— Помнится, вы говорили, что они трупоеды? Но тут нет трупов, кроме этой вонючей туши, — фавн скосил глаза на дохлого мгляка, — неужто гули позарятся на него?

— Мгляк их вряд ли заинтересует.

— Не хотите же вы сказать, что сегодня гули собрались отобедать нами?

— В этом нет сомнений, — эльф отступил подальше от убитого мгляка, — они не брезгуют мертвечиной, но живое тёплое мясо является для них редким деликатесом.

Гулей было пятеро, и они не особенно спешили. Небольшие, едва ли больше десятилетнего ребёнка, голенастые и нелепые. Их голые тела покрывала сероватая пупырчатая кожа. Нос практически отсутствовал, безгубые рты не скрывали клыков.

Двое выбрались на дамбу и деловито обходили предполагаемый обед, чтобы отрезать пути к отступлению. Трое ползли по осыпающемуся мелким каменным крошевом склону, и их белёсые спины вызывали в памяти образ мушиных личинок. Все движения тварей казались обманчиво-ленивыми, словно они вовсе не собирались нападать, а просто направлялись куда-то по им одним ведомым делам. Но эта медлительность была только кажущейся. На самом деле гули могли нападать быстро и беспощадно.

Брэк и Торки заняли позицию на середине дороги спина к спине.

— Самые уязвимые места этих тварей — горло и бока, — вполголоса инструктировал Брэк, — бей косым с разворота под ребра или коротким прямым в шею. Руки у них, к счастью длину не меняют, зато проворства бестиям не занимать. Ты не смотри, что пока они ползут, словно сонные мухи.

— Ах вы, гады, — приговаривал фавн, угрожающе поводя мечом, — не выйдет нас сожрать, как есть, не выйдет! Лучше бы пошли по мавзолеям порылись.

Гули окружили мужчин и замерли, ожидая сигнала от своего вожака, самого крупного с длинными, почти до колен руками.

— Постарайся не дать тем двоим, что подходят справа, убить тебя прежде, чем я закончу со своей троицей, — негромко сказал Брэк, — начинаем на счёт «три».

Торки слышал только «один» и «два». Затем он издал боевой клич своего рода — трубный и грозный, лишённый слов, но полный силы и восторга перед грядущей битвой, и бросился на врагов. Фавн проделал мечом замысловатый замах, который по его расчёту должен был напрочь снести врагу голову, однако его оружие лишь со свистом рубануло воздух. Оба гуля с неожиданной прытью увернулись от удара и кинулись на него.

Уголком глаза Торки видел, как Этан Брэк насадил вожака на посох-глефу, словно насекомое, отбросил в сторону, перекатился, уклонился от удара второго. Ударом копыта, не уступающим по силе удару молодого коня, фавн сбил первого из своих противников, с удовлетворением услышав хруст проломленного черепа. Другого он шарахнул мечом, не заморачиваясь с хитростями фехтования, банально, сверху вниз, словно рубил дрова. Разрубленный почти пополам уродец повалился в пыль. Торки обернулся к другу и убедился, что тот уже не нуждается в помощи. Он стоял над какими-то непривлекательными ошмётками сероватой плоти. Торки даже пожалел, что не видел, каким образом эльфу удалось за несколько коротких секунд искромсать троих гулей, словно морковку для жаркого.

— Надеюсь, теперь все, — бодро сказал Торки, — гули кончились.

— И хорошо.

Призрачные клинки исчезли, превратив глефу в элегантную безделушку.

— А здорово у нас получилось, — восхищался Торки, переживая в душе свой первый настоящий бой, — и посох у вас будь здоров. Теперь я понимаю, почему вы никогда с собой оружия не берете. Откуда он у вас?

— Я же говорил, отец подарил мне его на совершеннолетие.

— И где только вашему папаше удалось раздобыть подобное чудо?

— Он получил посох от короля гномов Ледяного кряжа.

Торки даже присвистнул.

— Вот это связи у ваших родственников! Кем же был ваш папенька, коли вёл дела с самим королём гномов?

— Расскажу об этом как-нибудь в другой раз, — устало сказал Брэк, — нам нужно спешить, и так задерживаемся.

Дорога вела их прочь от кладбища, огибая болото и устремляясь вверх по холмам. Пройдя через лес, они её ещё сократили. Озеро открылось взглядам внезапно, когда путешественники вышли из лощины, густо поросшей кустами куманики. Оно раскинулось между пологими холмами почти идеально правильным овалом и походило на огромный глаз подземного великана.

— До чего красиво, — коротко вздохнул Торки, — тишина, покой и величие.

Озеро окружали вековые ветлы, корявые стволы которых утопали в молочно-белом тумане, стелившемся от воды. В некоторые деревья не раз била молния, но даже эти искорёженные исполины обильно покрывала молодая поросль — извечное торжество жизни. Брэк повёл Торки и, обогнув озеро, они увидели дом травника. На южном берегу возвышался гордый обрыв, который подобно клыку вгрызался в ровную гладь воды. Именно на этом обрыве и обосновался друг детства Этана Брэка.

Когда они приблизились к плетёному забору, Торки кивнул на одно из небольших окошек и сказал:

— Приятель-то ваш не спит. Вот и славно. Не люблю я булгачить людей среди ночи.

— Странное дело, — заметил эльф, — почему-то этот огонёк в окне беспокоит меня.

— Бросьте, старикам вечно не спиться. Сидит сейчас, поди, ваш философ над толстой книгой, а внучек его сопит в две дырочки, десятый сон видит. Или нет: пускай Антоний-травник покуривает за кружечкой доброго деревенского пивка. Надеюсь, нам в этом доме тоже нальют. У меня в горле пересохло ещё со времён мгляка.

Этан Брэк промолчал, вслушиваясь в ночь. И словно подтверждая его подспудную тревогу, громко и жалобно заблеяла коза. Фавн от неожиданности вздрогнул.

— Будто, не доена, — сказал он, прислушиваясь к блеянию.

— Именно, — эльф осторожно проскользнул в калитку, — посиди пока тут за кустом крыжовника, а я схожу посмотреть, в чем дело. И не высовывайся, пока я тебя не позову.

— Обижаете, хозяин, — шёпотом возмутился фавн, — я же не маленький, соображаю.

— Порой складывается впечатление, что не всегда, — себе под нос пробормотал Брэк.

Окно в доме Антония занавешивалось вышитой деревенской занавеской, но тот, кто задёргивал её, явно поленился сделать это тщательно и аккуратно. В образовавшийся просвет и заглянул эльф. Комната мало изменилась за те годы, пока он не бывал здесь. Но присутствие внутри двоих мужчин в военной форме оправдывало самые худшие ожидания.

Лампа стояла на столе и освещала беспорядочно разбросанные остатки еды. Солдаты лениво метали кости. Тот, что сидел прямо напротив окна, был молодым парнем с коротким ёжиком темных волос. Он дул на стаканчик, встряхивал его возле самого уха, будто по звуку пытался определить число выпадающих костей. Его партнёр, сидящий полубоком, оказался человеком постарше. Брэку был хорошо виден седеющий висок и складки жира на массивном загривке. Его эльф приговорил сразу. А вот с мальчишкой потолковать будет в самый раз. Щель между занавесками оказалась слишком маленькой, чтобы разглядеть внутри кого-то ещё.

Двое за столом допивали пиво из кувшина с отбитым горлышком, когда дверь распахнулась, и из ночного сумрака материализовался высокий мужчина. В его левой руке блеснул двумя лунными лезвиями странный посох. Старший за столом схватился за меч, но не успел вытащить его из ножен даже наполовину. Вошедший сделал всего один взмах. Молодой военный ошалело таращился на тонкую полоску, что образовалась на горле напарника как раз в том месте, где доспех, прикрывающий грудь, заканчивался медной окантовкой. Как ни странно, полоса не вскипела алыми каплями крови, сухая, она стала шириться, отчего голова с удивлённым выражением на лице принялась клониться назад и вбок, открывая рассечённое горло. Меч убитого неестественно громко звякнул, опускаясь в ножны, ибо руки мертвецов не приспособлены для боя.

— Сиди спокойно и останешься жив, — Брэк остановил посох в непосредственной близости от горла молодого вояки. Тот только часто заморгал и судорожно сглотнул.

Эльф огляделся, ища своего друга Антония, но травника в комнате не было. Труп первого засадчика сполз со стула и мешком рухнул на пол. Брэк предостерегающе покачал головой и стал бегло осматривать комнату. Между тем лицо мальчишки, продолжавшего сидеть за столом, приобрело безумное выражение, кровь отлила от щёк, он дёрнулся, чтобы атаковать эльфа со спины.

Брэк ударил инстинктивно на движение, которое скорее почувствовал, нежели увидел. Лунное лезвие вошло точно в глаз. Солдатик не успел даже охнуть.

Эльф недовольно вздохнул, вышел из дома и кликнул фавна. Тот, основательно измаявшийся от ожидания, появился мгновенно.

— Сегодня наш путь буквально усеян трупами, — беспечно заметил Торки, окинув взглядом комнату. — Ловко вы их.

— Нечем хвастаться, — поморщился Брэк, — уложил обоих на рефлексах, а одного надо было оставить для разговора. Теряю квалификацию.

— Значит, засада все-таки была, — Торки с видом профессионала оглядывался вокруг, — шустёр наш Осокорь, ничего не скажешь. Видать Антония с внучком повязали, а эта сладкая парочка коротала ночку за азартными играми в ожидании вашей светлости и моей не по годам скромной персоны. Ну что ж, господа хорошие, вот и мы.

— Я думаю, всё было несколько иначе.

Брэк присел на корточки, рассматривая следы на полу. — Здесь было много солдат. Смотри, сколько следов подкованных железом сапог.

Торки таращился на грязный пол, но увидеть на нём какие-нибудь отчётливые следы не мог, сколь ни старался. Эльф подошёл к стоящему у стены ложу, застеленному простым полотняным бельём: смятые простыни и подушка. Никаких одеял. Брэк помрачнел ещё больше. Он засветил фонарь, отыскавшийся на полке среди кухонной утвари, и пошёл во двор. Фавн увязался следом.

Они нашли Антония за домом. Солдаты так и оставили его в одеяле. Брэк опустился на колени и осмотрел мёртвого друга. Торки заглядывал через плечо. Лампа освещала бледное аскетичное лицо старца, обрамлённое длинными спутанными волосами. У него были разбиты губы, и на щеке красовалась приличная ссадина.

— Давай перенесём его в дом, — сказал Брэк каким-то бесцветным сухим голосом.

В комнате он осмотрел труп со спокойной отстранённостью, словно не имел к умершему никакого отношения.

— Он умер от сердечного приступа. Его стали бить, и сердце Антония не выдержало. Это ясно. Но ведь эти двое чего-то тут дожидались.

— Нас, естественно, — усмехнулся фавн, — старик умер, мальчишку повязали, а тех двоих оставили по нашу душу.

— Нет, — покачал головой эльф, — они дожидались вовсе не нас. Осокорь не может не понимать, что двое — это не засада, тем более, когда один из них зелёный новобранец, а другой разжиревший пьянчуга. Если бы работал Осокорь, сидело бы в доме человек пять, а то и поболее. Нет, Торки, неудачливые засадчики караулили кого-то другого.

— Кого интересно?

— Полагаю, они не сумели взять мальчика.

— Откуда вы можете это знать?

— Я уверен. Слушай, как дело было.

Эльф окинул взглядом комнату ещё раз.

— С утра Антоний чувствовал себя неважно.

У ложа валялся деревянный кубок и черепки маленького кувшинчика из-под лекарства.

— В доме закончились вино и хлеб. Видишь, солдаты ели прессованные лепёшки и пили пиво?

— Ну и что? — вскинул брови фавн, — ели себе и ели. Может им нравится.

— Если бы тебе хоть раз довелось пообедать прессованными лепёшками и вяленым мясом, которые в имперской армии выдают в виде сухого пайка, ты бы понял, что подобную еду может есть с удовольствием только гоблин, да и то, если сильно оголодает.

Брэк шагнул к столу и в подтверждение своих слов указал на кусочки лепёшек и ленточки обсыпанного специями мяса.

— Антоний отправил мальчика в деревню за покупками. Дорога туда-обратно займёт часа два. За это время нагрянули гости в подкованных железом сапогах.

— А пацанёнок? Он как раз должен был воротиться в самый что ни на есть разгар событий.

Торки сидел верхом на стуле и сплёвывал разжёванную лепёшку. — Как ни крути, а получается, что мальчишка попался.

— Слушай дальше, друг мой, слушай, как дело было.

Эльф, сощурившись, глядел на старую садовую шляпу, которую слегка покачивал ночной ветерок.

— Собака поплатилась жизнью за предупреждение о незваных гостях. Бедная дворняга валяется возле забора.

— Слушайте! — хлопнул себя по лбу Торки, — я то думаю, чего не хватает в этом деревенском идиллическом жилище. И только сейчас понял — пса. Эдакого живого звонка, вдохновенно облаивающего каждого, кто появляется на горизонте. Когда я за кустами сидел, всё прислушивался, не залает ли собака.

Брэк кивнул, взглядом поощрив наблюдательность друга.

— И так, — продолжил он, — пёс привлёк внимание травника к солдатам, и Антоний успел предупредить мальчика, подать условный сигнал, что в доме появляться опасно. Надо знать моего друга, чтобы не сомневаться, что он подробно проинструктировал мальчика, как вести себя в подобной ситуации.

— Конечно, я вам верю, — Торки обвёл взглядом комнату, — только вот не понимаю, каким образом смертельно больной старик мог подать сигнал, предупредить того, кто вне дома.

— Вот и солдаты тоже не догадались.

Ясень подошёл к окну и, покрутив в руках старую шляпу с вылезающей по краям соломой, повесил на место.

— Я и сам понял это не сразу. Когда-то, очень давно, мы с Антонием учились в лесном эльфийском монастыре. Воспитанникам категорически запрещалось покидать свои кельи после повечерия. Мы экономили сальные свечки, что выдавались для дыхательных упражнений и медитации перед сном, и по ветвям большого граба перебирались друг к другу в гости. Братья-воспитатели нередко устраивали засады на нарушителей дисциплины, которым, кстати, полагалась унизительная публичная порка. Вот тогда-то Антоний и придумал вывешивать в окно вещь-предупреждение. Если видишь ее, не суйся, в келье засада. Убрали, всё спокойно — милости прошу!

— Значит, вы шляпу вывешивали, — восхитился Торки, — хитро придумано, ничего не скажешь.

— Чаще всего шляпу. Благо сей головной убор был обязателен при работе на огороде и лугах на сборе лекарственных трав, — эльф улыбнулся невольным воспоминаниям, — шляпа оказалась самым безобидным предметом. Согласись, вывешенные в окне чулки или штаны явно привлекли бы больше внимания братьев-воспитателей. Надо отметить, многие из них обладали прескверным характером, особенно доставалось воспитанникам не эльфам. Уверен, Антоний не раз рассказывал внуку о наших проделках. Шляпа в окне — не случайность, а предупреждение, что в доме появляться нельзя.

— Тогда нам надо искать мальчика. Сидит, небось, ваш пацанёнок в ближайшем лесочке или воротился в деревню в надежде переждать опасность на сеновале у знакомых. — Торки встал, отряхнул штаны, — но до утра в деревне делать нечего, а спать с тремя трупаками под боком как-то не охота. Пошли во двор, что ли.

— Мы не станем ждать до утра, — эльф привычно перехватил посох, — мы возвращаемся в Осэну.

— Вы уверены, что внук вашего друга, — фавн скосил глаза на кровать и поправился, — покойного, не попался солдатам.

Эльф кивнул.

— Вы также уверены, что мальчишка не прячется в деревне или неподалёку в лесу.

Эльф кивнул вторично.

— Тогда что же, по-вашему, он испарился?

— Думаю, нет, я даже уверен, мальчик взял деньги из тайника и отправился в Осэну. Как говориться, если хочешь что-то спрятать, положи на самое видное место. Уверен, они заранее договорились, где мальчик поживёт до того, как можно будет вернуться.

— Я одного в толк не возьму, с чего это вдруг ваш друг, между прочим, простой деревенский лекарь, стал разводить шпионские страсти со своим внуком. Но ещё больше мне странно, что этот самый внук смог заинтересовать Осокоря. Вы явно что-то недоговариваете.

— Ты прав, друг мой, даже не представляешь, насколько ты прав. И я обязательно расскажу тебе всё, ну или почти все. Только не сейчас. У нас катастрофически мало времени. Нам надо идти.

— А похоронить вашего друга? Мы же не можем оставить его просто так лежать вместе с теми, кто убил его. — В голосе фавна сквозило возмущение.

— Торки, — устало произнёс Ясень, — мне не меньше твоего хочется похоронить Антония со всеми подобающими почестями, мне тоже не по душе бросать его здесь. Но долг перед живыми гораздо важнее. Мы должны найти мальчика и помочь ему. Кроме меня ему помочь некому. А что касается травника, не беспокойся. Сегодня сюда нагрянет Осокорь. Так что не похороненным бедняга не останется.

 

Глава 5 ДОМИК С СЕКРЕТОМ

Глубокий сон, в который Осокорь провалился, как только его голова коснулась подушки, был прерван. Кто-то энергично тряс его за плечо.

— Просыпайтесь, экселенц, — басил Петрокл, — солдаты прибыли.

Осокорь вскочил, словно подброшенный пружиной, зажмурился от света лампы.

— С результатом?

— Да как вам сказать…

— Как есть, так и говори.

— Осмелюсь доложить, — рапортовал Петрокл, как всегда голосом несколько более громким, чем требовалось. Возможно, начальник городской стражи был глуховат, но скорее всего, причина крылась в многолетней привычке беззастенчиво орать на своих подчинённых, — никак нет! Отряд возвернулся с отрицательным результатом.

— Перестаньте орать и подите вон, — рявкнул Осокорь, добавив забористое ругательство.

Дисциплинированный начальник городской стражи не замедлил выполнить приказ. При этом он унёс лампу и тщательно затворил дверь, ни мало не озаботившись тем, что оставляет столичного гостя в полной и непроглядной темноте. Предусмотрительный Медузий задул все свечи, чтобы ничто не тревожило сон высокого гостя.

Осокорю ощупью удалось нашарить только один сапог, к тому же он несколько раз натыкался на мебель. Наконец, дверь была открыта, и легат, щурясь от яркого света, сказал:

— Дайте мне лампу. Пока я буду одеваться, — он скосил взгляд на необутую левую ногу, — пригласите ко мне старшего группы для доклада. Да глядите, чтоб смышлёный был.

— Обижаете, — как то не к месту возразил Петрокл, — я и сам доложиться могу. Не по субординации рядовому перед легатом отчитываться.

— Идите вы к воронам вместе со своей субординацией!

От непроходимой тупости начальника городской стражи начинало сводить скулы.

Возвратившись с секретное гнёздышко Медузия, Осокорь без труда нашёл при свете лампы сапог, плеснул в лицо воды из серебряного рукомойника и накинул куртку.

Когда столичный порученец возвратился в кабинет, там уже с ноги на ногу переминалось несколько молодцов в форме. Видимо, задача выбора среди них самого сообразительного показалась Петроклу не по силам, и он прислал всех четверых. Осокорь уселся за стол и потребовал:

— Рассказывайте, орлы.

— А что рассказывать, — пожал широкими плечами парень, явно старший в группе. Я уже всё обсказал господину Петроклу.

— Молчать! — неожиданно гаркнул Петрокл так, что зазвенели кубки на позолоченном подносе. — Молчать! Трое суток ареста за непочтительное обращение к господину легату и нарушение субординации! В карцер на хлеб и воду клопов откармливать!

— Виноват, господин начальник городской стражи, — вытянулся в струнку парень, — виноват, экселенц, готов понести заслуженное наказание!

— Хватит! — хлопнул ладонью по столу Осокорь, которому устроенный Петроклом спектакль уже порядком надоел, — замолчите все. Вопросы и приказы с данного момента отдаю я. Итак, — продолжил он после короткой паузы, — я жду детального отчёта о вашем рейде. И вольно, солдат.

Солдат согласно уставу перенёс тяжесть тела на правую ногу, левую отставил в сторону и заложил одну руку за спину.

— В населённый пункт Камышовый плёс наш отряд прибыл ещё до полудня. Однако оказалось, что Антоний-травник проживает не самой деревне, а в трёх милях, у озера.

Сначала парень рассказывал с короткой отрывистостью, которая, по его мнению, должна была соответствовать военному докладу. Но постепенно под доброжелательным взглядом мягких карих глаз человека, так мало походившего на легата, он почувствовал себя гораздо увереннее, расковался, и его рассказ обрёл живость.

Перед мысленным взором Осокоря раскинулось величественное озеро, пыльная дорога вывела к аккуратному беленькому домику среди абрикосовых деревьев. Навстречу прибывшим поспешил благообразный старик, который доброжелательно поинтересовался, чего желают господа военные.

— Да десятник наш почти что и не бил его, — понурился парень, когда очередь дошла до самого неприятного. — Уж больно дед упрямый попался. Мы ему: «Где твой внук? И когда он до хаты воротится»? А он заладил, не хуже попугая на ярмарке: «Нету у меня никакого внука, господа хорошие, да и не было никогда. Один бобылём живу, аки перст». Раньше, говорит, жил с ним малец один. Только не внук он вовсе, а так сирота-приблуда без роду, без племени, им — травником, на сельской дороге подобранная. Коль сей недостойный отрок является объектом интереса господ офицеров, так он помер. Прямо так нам в глаза, гад, и заявляет: «Без малого полгода, как схоронил душу безгрешную». Ещё могилу рвался показать. Такой вопиющей наглости Ароний, десятник, натурально, стерпеть не смог. Врал старикан. Врал прямо в глаза. Кабы добрые люди в деревне нам не сказали, что не далее, как утром травников малец был жив и здоров, дурацкое вранье могло ещё сойти с рук, а тут десятник аж взбеленился и съездил по нахальной лживой роже. Легонько так, чтобы память, значит, освежилась, и чтоб уяснил себе старик, что не с теми задумал шутки шутить. Так ведь нет! Антоний этот только лыбился разбитыми губами и твердил своё: «Нету мальчишки, и не будет, хоть год тут сидите». Сам тем временем на окошко зырк. Я сразу туда. Думаю, неспроста это, не иначе малой ворочается. Шляпу старую сдвинул, глянул влево, вправо. Никого. Тишина и пустота. Одни наши лошади возле забора от жары маются. Когда я обернулся, десятник с дедом уже полную экзекуцию проводил, со знанием дела. Вдруг старик как то захрипел, задёргался, бух со стула и замер.

«Подымайся, мерзавец, — гаркнул Ароний, — нето за своё глупое притворство поломанными рёбрами заплатишь! Мои ребятки так над тобой сапогами поработают, враз вспомнишь всё, даже чего не знал, да ещё просить станешь, чтоб внимательно выслушали». А старикан лежит себе с блаженным выражением на харе, будто не имеет к происходящему ни малейшего отношения. Десятник краской налился и орёт: «Поставьте на ноги эту падаль, мать вашу»… — парень запнулся, стесняясь повторять в присутствии важного чина грубые ругательства, посредством которых его командир побуждал подчинённых к активным действиям. — Мы наклонились, а травник и взаправду того, помер. Наш десятник обратно в ор: «Какого и разэтакого вы меня не остановили, коли видели, что дедок такой хлипкий попался»! понятное дело, шибко огорчился человек, даже новенькому по уху съездил для душевной разрядки.

— И что было дальше? — осведомился Осокорь спокойно и вежливо. Только почему то все присутствующие, включая недалёкого Петрокла, поняли, что легат взбешён.

— Мы покойника в одеяло завернули и вон вынесли, — чуть запинаясь, отрапортовал солдат. — Десятник в хате засаду устроил. По уму рассудить, травников пацанёнок никуда деться не мог. Рано или поздно проголодается и домой придёт. Голод, он, знаете ли, даже дикого зверя из логова выгоняет, а тут, поди, не зверь — мальчишка.

Осокорю с каждой фразой становилось всё очевиднее, что операция в Камышовом плёсе была бездарно провалена. Они прождали до заката. Стало ясно, что доставить подозреваемого в Осэну к назначенному сроку не получится, и Ароний-десятник решил так:

— Я с новеньким покараулю до утра. Авось объявится. Загулялся, поди. Оно и понятно, дело молодое: он, может, с девчатами хороводится или на озере рыбачит. — Потом помолчал и добавил, — с одного взгляда видать, рыба тут сама на крючок просится.

Осокорь прекрасно понимал, что Ароний просто оттягивал неприятную минуту доклада о проваленном задании, надеясь запоздалой поимкой мальчика хоть как-то исправить положение.

— Итак, господа, — снова заговорил легат, когда парень добрался-таки до конца своего повествования, — подведём наши с вами отнюдь не утешительные итоги. Смерть травника — это не просто оплошность и не грубый просчёт, это — самый что ни на есть настоящий провал. Запомните, господа, крепко запомните: тем, кто не имеет специальной подготовки в области применения средств устрашения, не следует грешить инициативой. Пытки, господа, дело тонкое, а вы ногами… Ну, ладно. Что там у нас остаётся? — он обвёл взглядом потупившихся солдат, — а остаётся нам одно: исправлять допущенные ошибки. Назовите своё имя.

Требование относилось к парню, который докладывал о рейде. Осокорю он понравился: сдержанный, явно не глупый, глаз не спящий. Всё равно без помощника в здешнем бардаке не обойтись. Тогда почему не этот?

— Лергий, — щёлкнул каблуками темноволосый, — старшина подразделения уличного патрулирования.

— Этого молодца я у вас забираю, Петрокл, — заявил Осокорь, — и даже не думайте мне возражать, уличные патрули отлично справятся и без него. Теперь вы, Лергий, слушаете только меня и передо мной вы обязаны отчитываться. Подготовьте лошадей, мы немедленно выезжаем на место событий. Что касается вас, — легат повернулся к Петроклу, — снарядите со мной человек двадцать. А пока я езжу, отправьте людей по постоялым дворам, гостиницам и трактирам, в которых сдаются комнаты. Ищем эльфа по имени Меллорн и его слугу Дурынду.

Петрокл не сдержал смешка, но осёкся, когда мужчина за столом поднял глаза от пергамента, на котором размашисто перечислял приметы подозреваемых.

— Начните с «Жемчужины императора», а затем продвигайтесь к окраинам, по спирали расширяя зону поиска. Надеюсь, вы не нуждаетесь в уроках по обнаружению и слежке?

— Никак нет! — не жалея лёгких рявкнул Петрокл.

— Вот и славно, — легат протянул пергамент, — это должно помочь в случае, если мои знакомцы вздумают прятаться под вымышленными именами. Когда найдёте их, не пытайтесь своевольничать, никаких допросов с рукоприкладством. Следить и только. Хоть центурию берите, но глаз с Меллорна не спускать.

— Осмелюсь господину легату ещё одну вещь предложить, — Петрокл прочёл описание и чесал щеку, с отрастающей за сутки щетиной.

— Что за вещь?

— Надо дать ваше описание страже у ворот, чтобы подозреваемые не могли покинуть город.

Осокорь на мгновение задумался и одобрил инициативу.

***

В езде верхом ночью приятного мало. Но легату Марину Туллию, предпочитавшему, чтобы его звали просто Осокорем, было не до неудобств. Он снова и снова прокручивал в голове рассказ Лергия и получал множество вопросов, которые пока оставались без ответов. Хотя поведение травника, его неприкрытая ложь и стремление выгородить мальчика даже ценой собственной жизни, говорили за то, что Осокорь не ошибся: тот старик, тот. Значит, и мальчик тот самый.

— Вон там, — указал рукой Лергий на узкий перешеек, — видите домик, это наши сидят. Только почему-то свет потушили. Или заснули, или для конспирации.

Чувствовалось, парень хотел выгородить своих, заснувших на посту. Но почему-то эта темнота встревожила Осокоря.

На короткий трёхкратный стук и предупредительное «свои» никто не отозвался. Легат резко распахнул дверь. То, что он увидел внутри в бледном свете разгорающегося утра, ему очень не понравилось. Десятник Ароний и новобранец, имя которого Осокорь так и не узнал, были убиты. Причём убиты слишком быстро. Старший даже не успел обнажить оружие и встать со стула. Второй встать, конечно, успел, но противник не позволил сделать ему и шага. Мысль о том, что побоище мог учинить пятнадцатилетний подросток, заставший по возвращению домой двоих чужих дядек, не могла не вызвать невесёлой усмешки на лице легата.

— Всем стоять на месте, — бросил он, видя как солдаты толпятся в дверях, напирают сзади, вытягивая шеи, пытаются получше рассмотреть, что произошло в доме. — Не входите, иначе затопчите все следы.

Сам Осокорь подошёл к убитым и потрогал их. Почти остыли, значит прошло часа четыре, а то и больше, погода больно тёплая.

— Уйдите все, кроме Лергия.

— Осмелюсь доложить, экселенц, — обратился парень, когда была зажжена лампа, и в доме стало светлее, — на ложе лежит травник. Ума не приложу, откуда он тут взялся. Мы ж его за дом снесли.

— Вижу, вижу, — негромко ответил Осокорь, вытирая полотенцем руки после осмотра ран. — Третьего мертвяка я сразу заприметил. Погоди, брат ты мой Лергий, вот осмотрю следы на полу, глядишь, смогу раскрыть секрет, кто приволок травника в дом.

Легат присел на корточки и принялся внимательно изучать грязный пол.

— Подойди сюда, — сказал он помощнику, обнаружив нечто, заслуживающее внимания. — Смотри, отчётливый отпечаток подошвы. Это — чужак. Сапоги солдат подбиты толстой кожей с железными набойками на каблуках и носках. Хозяин дома хаживал в сандалиях. Значит, и он оставить интересующий нас след никак не мог. Взгляни, подошва узкая и мягкая, такие сапоги по карману не всякому. Владелец сей дорогостоящей обувки высок ростом, — Осокорь пальцами измерил на полу какое-то расстояние, — повыше меня ладони на полторы будет.

— Прямо чудо какое-то, — восхитился Лергий, — видал я, как гадатели по линиям руки или по бобам о человеке сказывали, но чтоб вот так, по невнятному следу сапога…

— Ничего похожего на чудо, тем паче — гадание. Одна только наука и, естественно, опыт. Следы способны поведать знающему человеку гораздо больше, чем ты думаешь. Главное смотреть внимательно и ничего не пропустить.

Легат продолжал ползать по полу.

— А вот и напарник нашему незнакомцу сыскался.

Лергий сколь ни старался, не мог углядеть ничего выдающегося. Перед ним были лишь доски, обыкновенные доски пола, некогда выскобленные, а сейчас грязные, как это бывает, если входящие в дом не снимают обуви.

— Напарник будет потяжелее и пониже. Да и ботиночки он носит попроще. Итак, — Осокорь разогнулся и крякнул, потирая поясницу. — Можно подытожить то, что нам дал осмотр пола. Непрошенных гостей было двое. Узкостопый явился первым и играючи отправил обоих твоих коллег в Страну вечной тени.

— Не могу понять, — помощник Осокоря с любопытством склонился над трупом десятника, — как ему удалось их так положить. Ладно новенький — пацан не опытный, который, как говориться, полевой каши ещё не пробовал. Но Ароний! Он воевал, я это точно знаю. Он всех в нашем подразделении извёл своим боевым прошлым. Чуть что — в крик: мы, мол, ещё за подолы мамкины цеплялись, да пальцы сосали, когда он врагов империи на куски рубил. А тут даже меч достать не успел, хоть и сидел как полагается: лицом к двери. Но еще более странно, что крови нет вовсе. Я видал, как человека по горлу полоснули. Там целая лужа натекла, а здесь даже нескольких капель и то нет.

— Да, — согласился Осокорь, — я на раны сразу внимание обратил, доводилось мне с подобным встречаться. Крови же нет, поскольку оружие было магическим. Ну, а то, что владел им мастер, даже тебе понятно. В Северную войну эльфы иногда баловались волшебными клинками. А уж в последнюю, с некромантами, подобных ран я видел достаточно.

— Откуда у нас, в Сциллии, эльфам взяться, да ещё с заговорёнными клинками, не говоря уж о некромантах? — искренне удивился Лергий. — Двадцать лет на свете живу, а ни одного эльфа не видал. Эльфы живут на севере, за Собственным морем, говорят там сосны до неба, а полгода ночь и холод такой, что у непривычного человека уши и нос замерзают и отваливаются. К нам сюда они даже во время войны не добирались. Да и что им в нашей жаре делать? А некромантов вообще наш покойный император всех до одного перебил.

— Насчёт некромантов, это ты поторопился, хотя они и правда очень далеко отсюда. Однако ж, мне доподлинно известно, что один эльф только вчера прибыл в Осэну. И, кстати сказать, он носит как раз дорогие сапоги с зауженными носами. Только вот оружия при нем не было, это я точно знаю. Ни волшебного, ни обыкновенного, я проверил. Полагаю, этих двух совпадений будет достаточно? Никогда не преувеличивай случайность, Лергий, — назидательно произнёс Осокорь, — потому, что только дураки списывают всё, что угодно на его величество случай. Высокий эльф с узкими ступнями сходит с борта «Ночной птицы», а тут мы обнаруживаем соответствующие следы и двоих убитых в соответствующей манере. По-моему есть все основания предположить, что мы имеем дело с одним и тем же эльфом.

— Какая жалость, что следы не могут называть того, кто их оставил.

— Это имя я в состоянии назвать и сам, — сказал Осокорь, продолжая осматривать комнату. — Его зовут Меллорн, Этан Брэк Меллорн. Если, конечно, имя настоящее. Но вот с его спутником сложнее будет. Вчера вечером, когда я попрощался с господином Меллорном, его сопровождал совсем не тот, кто помогал переносить травника в дом.

— А вы не ошибаетесь, экселенц? Вы ведь одни только следы видели.

— Ширина шага зависит от роста, — пояснил легат, — вчера эльфа сопровождал дылда в сапогах, естественно, не таких дорогих и модных, как у хозяина, но вполне добротных и не заношенных. Здесь даже начинающий следопыт определит, что наследил плотный крепыш приблизительно моего роста, и наследил башмаками.

— Ваш эльф мог просто переобуть напарника или нанять нового слугу. В Осэне это раз плюнуть.

— Не думаю, — покачал головой легат, — стал бы ты с собой везти человека из столицы, чтобы поменять на другого в первый же вечер?

— Агентура, экселенц, — не сдавался Лергий, — кому, как не вам знать, что у врагов везде сети шпионов. В Осэне вашего эльфа ждали, снабдили лошадьми и проводника дали, а, может, и кого посерьёзнее. Вместе всё это очень уж на заговор смахивает. Не зря нам Петрокл всё время про бдительность твердит.

Осокорь хмыкнул. Он уже составил себе представление об умственных способностях начальника городской стражи.

— Любопытный закуток, — он отодвинул полосатую домотканую занавеску, какими нередко в крестьянских избах перегораживают помещения, — что там?

— Ничего особенного, — ответил помощник, — всякий хлам: старая одёжа, ведра, садовый инструмент и ещё трава сушёная. Одним словом — чулан, господин легат.

В лицо Осокорю дохнул не лишённый приятности пряный аромат. И немудрено, на специально протянутых верёвках сушились травы, десятки пучков разных трав. Полумрак позволял разглядеть полки с припасами, стены подпирали мотыги и грабли, на колышках висело разное тряпье. Для завершения картины стоило прибавить к этому целое море не поддающейся никакому описанию рухляди, выбросить которую у стариков обычно не поднимается рука.

— Тут пехотинец с пикой пропадёт, — заметил легат, оглядывая всё это жалкое изобилие.

Даже самому себе он не смог бы ответить, что он рассчитывает найти здесь. Его вела интуиция, а своей интуиции Осокорь привык доверять. И было ещё кое-что: во-первых, сандалии в сенях на два пальца больше, чем носил травник. Следовательно, мальчик есть. А во-вторых, весь этот домик с камышовой крышей почему-то казался ненастоящим, напоминающим ящик, в который факир на ярмарке запихивает девку для прилюдного распиливания. Вот и ходил Осокорь взад-вперёд, передвигая разные вещи, только что в горшки на плите нос не сунул. В тронутом случайно кувшинчике звякнули деньги. Легат высыпал содержимое кувшинчика на стол. Оттуда выкатились медные монетки, блеснули серебряными боками несколько сестерциев, а следом, солидно брякнув, вывалился мешочек из тонкой кожи.

— Никогда не думал, что траволечение — такое выгодное ремесло, — криво усмехнулся Осокорь, когда развязал тесёмки кошелька. — Не слабый заработок для деревенского лекаря.

Кучка золотых кругляшей, лежащая на столе, заведомо была больше медной.

— Надо же, — Лергий повертел в руках монетку, — один к одному императорские динарии.

— Именно. Не слишком ли роскошно для стариковской заначки пра черный день? Один, два золотых — ещё куда ни шло, а тут, — легат быстро пересчитал деньги, — целых девяносто шесть монет. Вот ты держал когда-нибудь в руках такую уймищу золота?

— Нет, не доводилось.

— Вот и я тоже не держал, хотя моё жалование составляет без малого сотню в год. Не верится что-то, господин Антоний, что вам удалось накопить сию сумму, откладывая с гонораров за лечение. Ой, как не верится. — Осокорь с сожалением посмотрел на мёртвого хозяина дома. — Идиотом все-таки был ваш десятник, укокошил попусту старикана. Вот извольте теперь по его милости думать да гадать, куда подевался мальчик, и откуда в деревенской лачуге взялось золото в количестве годового жалования легата.

Находка денег будто подстегнула Осокоря. Он с удвоенной энергией принялся рыскать по дому, простукивал стены, отодвигал и опустошал сундуки, вторично сунулся в чуланчик. Там он споткнулся в полутьме о деревянные грабли, чертыхнулся и, чтобы удержаться на ногах, ухватился за верёвку с метёлками сухих трав. И тут произошло нечто неожиданное. Под весом легата верёвка натянулась, и в углу открылась потайная дверь. Собственно, дверью оказался целый кусок стены вместе с полками, припасами и висящей одеждой.

— Э, да здесь настоящий механизм, — произнёс Осокорь, повторив действие и убедившись, что результат не случаен. — Вы дом-то обыскивали?

— Обыскивали, конечно. Десятник лично в сундуках смотрел.

— В сундуках! — передразнил Осокорь, — целых полдома прошляпили. За дверью не то, что мальчишку, целую манипулу спрятать можно. Ну, горе-сыскарь, пошли, глянем, что скрывает от посторонних маленькая тайная дверь в стене.

А скрывала она просторное помещение с окнами, выходящими на озеро. Ох, хитёр был Антоний-травник, хитёр и неподобающе умён для простого сельского целителя. Он таким образом построил свой дом, что добрая его половина никогда не попадала в поле зрения чужих. Задней своей стеной дом примыкал к обрыву, а обильно разросшиеся кусты шиповника и боярышника не давали даже приблизиться к скрытой половине дома. Эти же кусты да любовно обихоженные деревья небольшого сада надёжно прятали тайную часть жилища от глаз всякого, кто приближался к владениям травника по дороге. Противоположный берег озера был слишком далёким, чтобы кто-то мог правильно оценить размеры строения, выкрашенные извёсткой стены которого буквально ослепляли своей белизной на солнце. Да и кому вообще придёт в голову сумасбродная блажь сравнивать размеры чьего-то дома снаружи и изнутри.

Осокорь не без удивления шагнул за порог тайной комнаты. Ставни-жалюзи дарили приятную тень, нисколько не препятствуя при этом влажному прохладному ветерку. Комнатка между тем оказалась прелюбопытной. Возле торцевой стены располагался добротный письменный стол, на котором в рабочем беспорядке лежали пергаменты, раскрытые книги, свитки. Над всем этим возвышались свечи в бронзовых подсвечниках и великолепный прибор для письма с чернильницей в виде драконьей головы. Но куда сильнее Осокоря поразила карта, спокойно висевшая над столом в простенке между окнами. Карты были редкостью и дорого ценились. А такая вот, мастерски выполненная разноцветной тушью на отбеленном пергаменте и вовсе могла стоить, соизмеримо с домом на Патрицианском холме. Даже у Второго консула карта была поскромнее.

А тут вся Лирийскя империя как на ладони: катит аккуратные завитки волн Собственное море, тщательно прорисована береговая линия, крошечные пики гор, голубые ленточки рек. Возле кружков, обозначающих города, вьются флажки с названиями, начертанными затейливой вязью.

— Ого, — проговорил Лергий, — красота какая!

— Вот именно. Вашего десятника стоило зарезать четырежды за то, что он поднял руку на нашего прелюбопытнейшего старикана. Честное слово, — легат быстро проглядывал бумаги на столе, — я почти благодарен господину Меллорну за расправу, мне было бы трудно удержаться и собственноручно не придушить идиота-Арония.

Пергаменты, исписанные хорошо поставленным ученическим почерком, содержали сочинения на разные темы, причём все ошибки были аккуратно выправлены и подчёркнуты. «История Северных войн», «Законодательные основы императорской власти в Лирийской империи», «Деревья, животные и гады Сциллии», — прочёл Осокорь. Прочие бумаги содержали решения задач по начертательной геометрии, сочинения на общефилософские темы и ряды неправильных лирийских глаголов. Легат подумал, что травник очень уж серьёзно относился к обучению своего питомца, слишком серьёзно для сироты без роду и племени, подобранного по его же собственным словам на торной дороге. Он усмехнулся, сравнивая всю эту роскошь с тем, как учился сам. Да, в то время он пергамента в руках не держал. В бесплатной публичной школе все от малышей-первогодков до старшеклассников писали на дощечках, залитых дешёвым дрянным воском постоянно размягчавшимся от жары. Даже детки состоятельных родителей, которым в подражание патрициям специальный раб носил все школьные принадлежности, включая корзинку с завтраком, не спрягали неправильные глаголы на пергаменте. Конечно, пиша по воску, невозможно научиться такому элегантному почерку, какими были исписаны большинство листов на столе. Чертовски любопытно знать, зачем понадобилось учить мальчика староэльфийскому? На столе нашлось немало страниц, исписанных на этом языке.

Да, господин Второй консул, вы, похоже, знаете обо всем этом куда больше, чем говорите, — подумал легат, — но ничего, нам не привыкать. Сами с усами, подумаем, поломаем голову, соберём воедино все факты, оговорки и умолчания и сообразим, что к чему.

— Тут будто патрицианского сынка обучали, — заметил Лергий, присоединяясь к осмотру, — эвон сколько дорогущего пергамента на школярские писульки извели.

— Возможно, рядовой, вполне возможно. Но сие не нашего с тобой ума дело. Собери-ка лучше все бумаги и смотри, чтобы ни одна не пропала. Упакуй как следует, мы их с собой захватим. А я пока комнатку осмотрю до конца.

Возле глухой восточной стены стояло ложе, с военной тщательностью застеленное добротным шерстяным одеялом. Оно легата совсем не заинтересовало. Сундуки и шкафы у противоположной стены хранили обыкновенную одежду. Зато всю западную стену занимали книжные полки. Качество и подбор книг на них могли соперничать с собраниями многих столичных библиофилов. Старинные рукописные книги в тубах занимали несколько верхних полок. Ниже богато изданные фолианты соседствовали со скромными томиками с деревянными крышками, имелись и уж совсем простые книжицы, которые без труда можно купить на любой ярмарке в большом городе. Но подбор! Осокорь просматривал шелестящие страницами сокровища и думал, что лет двадцать назад заложил бы свою бессмертную душу за право владеть некоторыми из них.

— Экселенц, — позвал Лергий, я тут кое-что интересное нашёл.

Осокорь с сожалением поставил на место «Иллюстрированный бестиарий» и подошёл к помощнику. Тот с гордостью демонстрировал замечательную верёвочную лестницу со шлифованными перекладинами из бука.

— Она под столом схоронена была. Один конец к подоконнику приделан накрепко.

— Ловко придумано. — Легат подёргал толстый витой шнур. — Держу пари, длины лестницы как раз должно хватить, чтобы спуститься к озеру. Ты, Лергий, с водой в каких отношениях? Плавать умеешь?

— Я — сциллиец, — гордо ответил парень, — вырос на побережье. Мне не то, что озеро, море — лучший друг.

— Отлично, тогда раздевайся и марш в окно. Наше предположение проверить надо, в порядке, так сказать, следственного эксперимента. Да ты не тушуйся, в нашем сыскарском деле не то, что в озеро, в выгребную яму за уликами полезешь.

А Лергий и не думал тушеваться. Он с военной собранностью разделся, сбросил лестницу вниз, спустился и практически без всплеска вошёл в воду. Пока Лергий плавал, широко взмахивая загорелыми руками, Осокорь вышел во двор, где в тени сидели остальные солдаты.

— Берите половину людей и деревню, — приказал он главному в их маленьком отряде, — выясните, кто, где и когда видел внука травника последним. И ещё позаботьтесь взять подводу. Нужно покойников в город доставить.

Когда солдаты выводили коней, добавил:

— Сообщите местным, что травник умер, пускай похоронят старика. Но только позже. Мне не нужны тут посторонние.

А по дорожке уже бежал Лергий.

— Справа берег отлогий, хоть дно илистое, но выйти можно спокойно, — докладывал он, страшно довольный удачно выполненным заданием. — А не могло так выйти: мы в дом, травников же мальчишка — в окно, в воду, и был таков. Старикашка изгалялся над нами, будучи совершенно уверенным, что нам никого не найти.

— Не внимателен ты, рядовой, — укоризненно покачал головой легат, — чудовищно невнимателен. Исправляйся, иначе когда-нибудь придётся заплатить за такое своей жизнью. Ну-ка, пораскинь мозгами и ответь, почему твоя версия не состоятельна?

Парень одевался и сосредоточенно думал. Очень ему не хотелось разочаровывать этого, так не похожего на других начальников, легата.

— Понял, — взгляд Лергия был обращён к окну, — всё дело в лестнице. Если бы по ней спускались, она была бы снаружи, а я нашёл её под столом. Значит, в секретной комнатке никого не было.

— Молодец, — похвалил Осокорь, — однако существуют и другие варианты. Например, мальчик всё время прятался здесь, пока не заявился ночной гость в узконосых сапогах и не зарезал засадчиков, словно поросят из детской сказки. Мальчик дождался, пока всё стихнет, и ушёл по-добру, по-здорову. Или ночные посетители забрали его с собой?

Лергий чувствовал, что Осокорь чего-то ждёт он него, словно испытать хочет. Парня охватил азарт. Он оглянулся, внимательно ещё раз осмотрел уже знакомую комнату. На глаза ему попалось ложе, и он весело ответил:

— Представляется мне, сие невозможно, экселенц.

— И отчего же?

— Во-первых, одеяло на ложе совсем не смято. Вряд ли травников внук просидел полдня на стуле. Во-вторых, в сенцах стояли домашние сандалии. Если человек пришёл домой, он переобуется. Тогда мы нашли бы пару уличных сандалий.

Осокорь удовлетворённо хмыкнул и кивнул. Хорошо, соображает и старается. Стоит присмотреться к этому молодому сциллийцу. Всё равно без помощника не обойтись. А коли покажет себя должным образом, можно будет и о переводе подумать. Толковых кадров всегда не хватает.

— А в-третьих? — спросил легат, — ведь у тебя есть в-третьих? Что замкнёт твою цепочку рассуждений?

— А в-третьих, — отозвался парень с видом человека, у которого ответ наготове, — мальчик не мог знать, как долго наши будут в доме, не видел, кто их убил, и не мог быть уверенным, что этот кто-то не убьёт и его. Вы ведь нашли тайное убежище, а значит сидеть там не так уж безопасно. Мы снова возвращаемся к лестнице. Она в доме, значит ею никто не пользовался, значит, в тайной комнате никто не прятался.

— Молодец, — похвалил Осокорь.

— Рад стараться! — смущённый похвалой, ответил тот.

Возвратившиеся из деревни солдаты привели с собой понурую кобылу, запряжённую в телегу. Правил телегой не менее понурый длинноусый дядька в потной рубахе, грязноватых штанах и широкополой шляпе, в точности такой же, как и та, что затеняла торцовое окно в доме травника.

— Вот, — доложил старший, — упёрся как баран, говорит, мол, и лошадь, и телегу даст только самому главному начальнику, вам то есть.

Длинноусый солидно кивнул, соскочил на землю и поклонился по-крестьянски низко.

— Прощения просим, господин хороший, — заговорил он, и в его речи сциллийский акцент звучал куда заметнее, чем в Осэне, — разве ж я против, чтобы властям помочь? Да сохранят меня бессмертные боги супротив такой крамолы! Но все же вопрос с моей конягой решить надобно. И опять телега по страдной поре вещь необходимая. В военное время я согласен, берите всё, что нашей доблестной армии понадобиться. Но сейчас — не война. Нету такого закону, чтобы у честного человека за здорово живёшь имущество отбирать.

— Так вот что ты, подлюга, собирался важного сказать господину легату! — вскипел десятник, — дозвольте его проучить.

Он выхватил из рук крестьянина кнут.

— Вот сейчас для тебя самая страдная пора и наступит!

Крестьянин побледнел и отступил на шаг.

— Постой, — приказал Осокорь, — мы — не мародёры и не собирались отбирать ваше имущество. — Он улыбнулся так доброжелательно и понимающе, что у мужика отлегло от сердца. — Поскольку у нас не будет времени возвратить вам лошадь и телегу, то вы можете сами забрать их в Осэне либо получить денежную компенсацию прямо сейчас.

Длинноусый запоздало сдёрнул с головы свою уродливую шляпу и забормотал:

— Благодарствую, лучше денег дайте, куда ж мне в Осэну ехать…

— Хорошо, сколько государство вам должно?

Мужичок сперва скромно потупился на свои башмаки, затем глянул исподлобья на объёмистый кошелёк незнакомого благодетеля, возвёл очи к небу, будто надеялся получить одобрение свыше, и тихонько назвал сумму, как минимум вдвое превышающую стоимость его добра.

— Выжига, — сплюнул десятник, — дозвольте, я цену скину до разумных пределов, — его кулак красноречиво сжался.

— Не стоит. — Осокорь отсчитал ровно половину суммы, — наш друг понимает, что, как честный гражданин Лирийской империи, он обязан содействовать дознанию.

— Дознанию? — ошарашено пробормотал длинноусый крестьянин.

— Естественно, — небрежно бросил легат, — мы тут не просто досуг проводим. Убийство расследуем.

На мужика было жалко смотреть. Загорелые руки заметно дрожали, когда Осокорь ссыпал ему монеты.

— И ещё, милейший, — как бы невзначай спросил легат, — ты у травника-то раньше бывал?

— Нет, — энергично замотал головой крестьянин, но под взглядом карих глаз незнакомца смутился от глупой лжи и сказал, — то есть да, приходилось.

Он путано и многословно принялся рассказывать, как привозил к Антонию жену, у которой по осени совсем отнялась спина.

— Ладно, ладно, — прервал ненужные подробности Осокорь, — ты мне вот что скажи, старик всегда свою шляпу на окно вешал?

Недоумённый взгляд крестьянина упёрся в старый головной убор, который резко выделялся на фоне чистеньких вышитых занавесочек.

— Не, — уверенно ответил он, — у него всегда чисто… было, — добавил он, догадавшись, кого убили в домике у озера. — К нему дважды в неделю кузнецова дочка ходила: постирать, убраться и всё такое. За это её Антоний на повитуху учил. Он сроду такое уродствие на своё окно не вешал.

— Очень хорошо, — кивнул легат, — я вас больше не задерживаю.

Крестьянин молча поклонился легату, поклонился солдатам и, крепко зажав в кулаке деньги, двинулся прочь шагом, который едва не переходил в бег.

Осокорь потёр наливающийся тупой болью затылок. Наконец-то все кусочки сложного узора ночных событий сложились воедино. Он пошёл в дом. Бережно снял со стены драгоценную карту и, поместив её в подходящий футляр, обвёл взглядом книги. Право жаль оставлять их на произвол судьбы. Местные жители, которые и читать-то не умеют, обязательно соблазнятся травниковым добром. Жемчужины, способные украсить библиотеку ценителя, сгинут бездарно и бесполезно, а то и вовсе послужат растопкой для очагов. Допустить подобное варварство Осокорь просто не мог. За его спиной деликатно кашлянул Лергий. Он пришёл доложить, что убитых укутали тряпками и погрузили.

— Давай-ка, рядовой, захватим книги, — распорядился легат.

Телега сильно замедляла движение, и через полчаса Осокорь не выдержал.

— Трое со мной в город, — приказал он, — весь груз под личную ответственность десятника. Если что потеряете, шкуру буду спускать лично.

Когда они остановились придорожной харчевне, чтобы напоить коней, Лергий не выдержал и спросил:

— Я так и не понял, куда подевался внук травника. Наши точно выяснили, он с утра в деревне был, купил хлеба, мяса и кувшин красного вина. Но в доме так и не появлялся. Чудно как-то выходит. Может, он от жары искупаться в озере вздумал, да утоп. А что? Такое иногда случается, судорога ногу свела, или об корягу головой ударился, когда нырял.

— Ты сам-то веришь? — усмехнулся Осокорь, приканчивая вторую кружечку холодного пива.

— Не очень, — пожал плечами парень, — но иного объяснения у меня просто нет.

— Зато есть у меня, — легат встал, дёрнул шеей и надел шляпу на пропотевшую голову. — Антоний-травник знак подал мальчику. Тот понял, что в доме чужие, и возвращаться не стал.

— Знак подал? — недоверчивость в голосе парня почти вытеснила неизменную почтительность.

— Но как? Я ведь был там и ничего подобного не заметил, хотя приметливый глаз имею.

— Все это видели, да только не поняли, что видят сигнал. Шляпу на окне помнишь, грязную такую, старую с вылезающей соломой, её впору пугалу огородному на голову одевать, а не в комнате вешать.

Парень кивнул.

— Ну вот, шляпа и была знаком. Мальчишка издалека её увидел и в дом не пошёл. Думаю, травник заранее обговорил подобную ситуацию, стало быть, опасался кого-то.

— Может, вашего эльфа с волшебным клинком?

— Может, и его. — Согласился Осокорь, задумавшись. — Давай, друг Лергий, прикинем, куда мог уйти мальчишка?

— От озера на юге и на востоке почти нет деревень, а скоро и вовсе в пустыню придёшь. На западе — горы. Места не приветливые и не обжитые.

— Правильно рассуждаешь, нашему мальчику остаётся одно: идти в Осэну. Место людное, легко затеряться и уплыть на корабле в любом направлении.

— А ваши двое, что были ночью, — спросил Лергий, — думаете, они тоже в город подались?

— Не сомневаюсь, Меллорн разгадал трюк со шляпой или с самого начала знал о нём. И теперь у нас с ним задача общая: первыми найти внука травника.

— Это не то, что какому-то там Меллорну, всему нашему департаменту не по плечу. Вы только представьте себе, сколько в Осэне мальчишек. Годы пройдут, они уже в мужчин превратиться успеют, прежде чем их всех переловят.

— Конечно, — согласился легат, — пацанят везде хватает, — но как много из них имеют светлые волосы и голубые глаза? В Камышовом плёсе помогли составить описание. По коням, господа, мы пришпориваем их, а время пришпоривает нас.

 

Глава 6 ПОИСКИ НАУГАД

Дорога назад оказалась куда более спокойной. То ли Ясень с Торки перебили всех гулей, то ли оставшиеся предпочли убраться подальше, в любом случае, никто не мешал путникам.

Торки, изнывавший от любопытства, выждал подходящего момента и спросил:

— Может объясните, наконец, в какую какашку я вместе с вами вляпался на этот раз. На нас устраивают засады, гоняются замаскированные патриции из тайных служб, я уж не говорю про чудовищ, — он оглянулся назад, где на дороге темнела туша убитого мгляка.

— Положим, насчёт чудовищ ты несколько преувеличиваешь. Их интерес к нам чисто гастрономический, ничего личного, — в голосе эльфа слышалась ирония, — да и засада была не на нас. Я уже тебе говорил.

— А я так и поверил. — Торки с остервенением хлопнул себя по шее, убив не меньше пятка комаров, — я служу у легендарного диверсанта Ясеня, а засаду устраивают на безобидного травника и его малолетнего внучка. Между прочим, вами ещё и после войны детишек пугали, я сам слыхал. Раскрыли вас, вот и всё.

— Нет, мой друг, ты льстишь мне, полагая, что недавние события порождены моим боевым прошлым. — Брэк усмехнулся. — К тому же император Барс объявил военную амнистию, так что дело не во мне. Антоний действительно мой старый друг и отличный врач. Был. Но мальчик ему не внук.

— Понятно, сейчас вы скажете, что мы ищем вашего незаконнорождённого сына, так сказать, грех молодости.

— Удивительная у тебя способность делать неверные выводы.

— Так научите делать верные, — огрызнулся фавн, — тут и так голова кругом идёт, уже не знаю, что и думать.

— Научу обязательно, но для начала ты должен научиться слушать и не перебивать собеседника.

Парень кивнул.

— Не буду тебя томить и скажу сразу: мальчик травника — младший сын покойного императора Барса.

— Стойте, стойте, — Торки остановился в буквальном смысле этого слова, — младший сын Барса умер. Конечно, мы жили в лесу, но это не значит, что фавны — дикари, которые не знают, какой на дворе год, и кто в государстве у власти. Я точно помню, у покойного императора было двое детей. Старший сейчас царствует. Кстати, вы слыхали, что о нем болтают в Рие? — и, не дожидаясь ответа, продолжил, — говорят, он парней сильно любит, — фавн хихикнул, — особливо гладиаторов. Мне один знакомый говорил (он меня в виде Максимуса знает), тебе, то есть мне, хорошо бы на глаза принцу попасться, карьеру можно запросто сделать.

— А ты? — поинтересовался эльф.

— Дал по зубам, вот и весь разговор. Но я не о том. Второй сын Барса точно умер. Погиб, вроде. Помню, ещё моя матушка сильно императора ругала. Кто ж это, говорит, дитё малое по военным походам таскает! Да ещё когда с некромантами война. Совсем мужик умом ослаб. Пацанёнку трёх лет не сравнялось, а папаня его на войну взял. Пускай, говорит, привыкает к походной жизни. Вот он и привык, так привык, что помер где-то вдали от дома. Ещё матушка говорила, будь императрица жива, не за что бы не позволила над младенцем так издеваться. Но боги не дали пожить бедной женщине. Слыхал я, какой-то фанатик ударил её ножом.

Эльф молча кивнул, но Торки не заметил, увлечённый воспоминаниями юности.

— Говорили, редкой красоты была женщина, даже для эльфийки.

— Давай лучше вернёмся к разговору о мальчике. — Торки показалось, что его друг погрустнел. — Хоть все и думали, что младший сын Барса, Аэций, умер, это не так. Мы решили спрятать его. После смерти жены Барс ужасно переживал, что не смог защитить её в собственном дворце, и опасался за мальчика. Антоний был идеальным кандидатом в воспитатели. Я отвёз мальчика в Камышовый плёс. И многие годы никто не знал о его существовании. Но теперь всё изменилось. За ним началась охота. Думаю, в Рие есть те, кто совсем не хочет, чтобы Аэций попал в столицу.

— У меня два вопроса, — сказал ошарашенный Торки, — какое вы имеете ко всему этому отношение, вы так запросто говорите: мы решили, я отвёз, будто речь идёт не о сыне великого завоевателя, а о каком-то вашем родственнике. Не знай вас, я бы подумал, что вы банально привираете. И второе: почему к младшему сыну такой интерес. Принц-регент Аурон по закону у власти. Не понимаю, почему сыр-бор вокруг младшего?

— Отвечу по-порядку, — эльф откинул назад волосы, — Аэций, действительно мой племянник. Барс был женат на эльфийке. Ирис моя младшая сестра.

Торки даже споткнулся от неожиданности, ругнулся и спросил:

— Вроде Барс женился на дочери короля эльфов, с которым воевал. Тогда получается, что вы — принц?

— Бастард, — поправил его Брэк, — я, конечно, Меллорн, но я незаконнорождённый. Сейчас в Морозных землях царствует наш брат Эверетт. Он меня любит не больше, чем Бестия. Поэтому я на родину не езжу. Что касается второго вопроса, Барс объявил наследником Аэция, а шаман Проргол зачаровал Корону клинков, и короноваться ею может только истинный наследник.

— Получается, любитель гладиаторов не сможет короноваться, — удовлетворённо заметил фавн, — и ему появление брата спутает все карты.

— Именно. Но я подозреваю, что не только в нём дело. Меня беспокоит Бестия. Возможно, он связан ещё с кем-то, а, может, у него свои интересы. Одним словом, мы должны найти Аэция первыми.

Фавн кивнул и смолк. Ему нужно было время осмыслить то, что он услышал этой ночью. Но он ни капельки не жалел, что напросился ехать с хозяином.

***

К Осэне они вышли поздним утром. Солнце уже припекало, и у ворот образовалась солидная очередь. Люди изнывали от жары и бестолкового ожидания, оживляясь лишь в моменты объединяющей брани, когда кто-то пытался прорваться вне очереди.

От этой большой очереди, походившей на людскую реку, то тут, то там в сторону ответвлялись ручейки из тех, кому нечем было платить за право посетить столицу провинции Сциллия — город-порт Осэну. Они намеревались пройти куда менее авантажным путём. Брэк и его слуга присоединились к живописной компании нищих, которые собирались рассредоточиться по базарам и живо обсуждали, как им преодолеть возможные козни со стороны местных.

Никем не замеченные путешественники выбрались из-за сараев, оставив сбоку стражу и торговца сеном, который пререкался до хрипоты в пустой попытке приуменьшить количество ввозимого товара.

— Эх, сейчас бы пожрать, да соснуть до после обеда. — Мечтательно произнёс Торки, косясь в сторону кофейни. Из распахнутой двери доносился аромат свежих лепёшек. — Пора, хозяин, сыскать какое-никакое пристанище, набить брюхо и отдохнуть. Давайте устроим привал на постоялом дворе. Спать больно охота.

— Нет, — эльф специально выбирал жалкие грязные улочки, где по окраинам селилась беднота, — в гостиницах, тавернах и на постоялых дворах нам лучше не появляться. Но это вовсе не повод для расстройства. Тут неподалёку мне известно одно отличнейшее местечко, оно идеально подходит для двоих, желающих укрыться от посторонних глаз.

— Надеюсь, речь идёт о богатом особняке вашей старой знакомой, — мечтательно произнёс Торки, — а что? Я согласен. И пускай у неё не будет мужа, а будет хороший повар. Мы ж больше недели не обедали нормально. Ибо считать нормальной стряпню кока с «Ночной птицы» может только ненормальный. И ещё пусть на вилле вашей подруги будет личная баня с мраморным бассейном…

— Боюсь, всем замечательным вещам, что ты только что так вдохновенно перечислял, суждено так и остаться плодом твоего воображения, — вздохнул Брэк с притворным сочувствием, — в реальности нас заждались обширные заросли лопухов, чертополоха и прочих их друзей в заброшенном оливковом саду. Если сторожка смотрителя садов не исчезла с лица земли, крыша над головой нам, можно сказать, обеспечена.

Сторожка сохранилась, вернее, сохранились три стены и довольно-таки солидный кусок крыши. Фавн критически окинул взглядом их новое жилище, но смолчал и принялся развязывать мешок с закупленной по дороге провизией.

***

На поиски принца собирались с особой тщательностью. Этан Брэк прикупил у горластого старьёвщика долгополый халат — весьма уважаемую одежду среди мужского населения Осэны, и клетчатое головное покрывало, какие обыкновенно носят паломники.

Торки презрительно скривился, когда его хозяин облачился в видавшее лучшие времена одеяние. От халата ощутимо попахивало многолетним потом, а священный плат давно из черно-белого превратился в серо-чёрный. Этот немудрёный маскарад до неузнаваемости преобразил эльфа. Платок полностью скрыл русые волосы и уши. Лицо Брэка покрывал ровный загар, а брови и ресницы были темными от природы. Словом, в оливковом саду степенно прохаживался высокий сциллиец в некогда добротной, но успевшей обветшать одежде. Такие люди во множестве прибывали в Осэну, дабы совершить обход святынь следом за солнцем и повязать цветную ленточку на сухое дерево желаний у входа в гробницу четырнадцати мучеников.

Торки не собирался отставать от хозяина и друга. В мгновение ока он перевоплотился в самого омерзительного нищего, какого только Брэк мог себе представить. Фавн противно гнусавил сломанным с двух местах носом, присвистывал сквозь редкие, гнилые зубы и, припадая на искалеченную ногу, взывал к милосердию. При одном взгляде на живописные язвы, изобильно покрывавшие лицо и руки нищего, можно было на пару дней лишиться аппетита.

— В таком виде меня не то, что Осокорь, мама родная не признает, — Торки с видом знатока любовался струпьями на руке. — Согласитесь, перевоплощеньице — что надо.

— Не пойдёт, — не разделил восторга эльф.

— Почему? Такого выразительного нищего не в каждом городе встретишь. Вот я ещё себе бельмо на глазу сделаю…

— Я уже сказал тебе, что не пойдёт. Именно из-за того, что не в каждом городе встретишь, и не пойдёт. Пойми, Торки, наша цель — стать как можно более незаметными, слиться с толпой, чтобы всякий, кто скользнёт по нам взглядом, не испытывал желания посмотреть снова. А твой теперешний облик просто невозможно оставить без внимания. За пару деньков ты основательно примелькаешься, привлечёшь нежелательное внимание, если не со стороны властей, то уж местные нищие ни за что не пропустят такого конкурента. Так что потрудись сделаться кем-то попроще.

Фавн поворчал, что истинные произведения искусства зачастую сталкиваются с непониманием современников, и переменил облик, став опрятным бедным старичком в остроносых туфлях, полинялом халате и чалме. Образ, скажем прямо, скучный, без изюминки, но Брэк одобрил.

— Это все хорошо, — сказал Торки, поправляя пояс, — как мы среди огромной толпы отыщем мальчишку, которого я в глаза не видел, а вы если и видели, то в столь нежном возрасте, когда он писался в штанишки и сосал палец. Да и подручные нашего друга Осокоря зевать не будут. Боюсь, шансов у нас не больше, чем выиграть в карты, имея на руках одни тройки да пятёрки.

— Не забывай, Осокорь не знает того, что знаю я, — эльф усмехнулся, — как ты думаешь, на что будет ориентироваться он в своих поисках?

Торки пожал плечами.

— Ну мало ли что он придумает.

— А мне кажется, он воспользуется вот этим.

В ловких пальцах Брэка блеснул золотой динарий. Фавн вытянул шею.

— и что?

На монете был вычеканен гордый профиль Барса-завоевателя с коротким прямым носом, волевым подбородком и волосами, собранными в хвост над мощной шеей.

— При дворе было принято льстить императору, поэтому придворные в один голос говорили, что Аэций — вылитый отец. Возможно, изо дня в день повторяя это, они и сами поверили в особое сходство.

— Но на самом деле сходство отсутствовало?

— Оно касалось лишь признаков пола. В остальном малыш уродился настоящим Меллорном, кровь эльфов взяла верх. Словом, нам нужно найти подростка-полуэльфа, скорее высокого, чем низкого, со светлыми волосами и синими глазами нашего клана.

— А оружие? — спросил Торки, видя, как эльф прячет в зарослях свой посох и его меч, — мы что, пойдём с голыми руками, когда вокруг полно вооружённых солдат? И все эти солдаты будут искать нас.

Он потряс клочком пергамента, которым разжился во время недавней вылазки на ближайший рынок. Глядите, тут черным по белому написано: «Высокий эльф со светло-русыми волосами, прозывающийся Этан Брэк Меллорн, разыскивается за убийство двоих дозорных из ночной стражи города Осэны». И это ещё не все. Далее говориться, что ваша милость скуласт, глаза имеет голубые, а волосы носит долгие. За любые сведения — ползолотого.

— Это не так уж мало, — прокомментировал Брэк, — хотя в былые времена голова Ясеня ценилась гораздо дороже.

— Вы шутите, а тут описание будь здоров: и рост, и пол, и возраст — между тридцатью и сорока годами.

— Они мне польстили, усмехнулся эльф.

— При нём слуга, — не без удовольствия прочитал Торки, — молодой парень, росту высокого, волосами рыж, звать Дурындой. Но ни аса за меня не обещают. Даже обидно.

— Какие твои годы, — ободрил Брэк, — связался со мной, погоди, и за тебя награду предложат. А оружие нам с тобой в городе ни к чему. Посох мой паломнику не по чину, а меч у нищего и того хуже. Наше главное оружие — скрытность. Если ж дойдёт до горячего, двоих-троих я уложу тем, что окажется под рукой. А против десятерых ни меч, ни посох не помогут. Но на то я и Ясень, чтобы не оказаться в одиночку против десятерых.

***

Вам когда-нибудь приходилось пытаться отыскать в многоголосой толпе людного портового города человека, которого вы никогда в глаза не видели, а лишь приблизительно представляете себе его облик? Избитое, но верное сравнение с иголкой в стоге сена будет в самый раз.

Третий день Торки оттаптывал ноги, слоняясь по лабиринту узких улочек, на которых едва могли разъехаться две сциллийские двухколёсные повозки, толкался в пёстрой суете базаров, сидел среди попрошаек и нищих возле старого Эмирского моста. К вечеру от напряжённого вглядывания в лица прохожих начинало рябить в глазах.

Вот и сегодня он успел обойти три или четыре кофейни (из последней его погнали в шею) и из чистого спортивного интереса стащил у уличного торговца лепёшку с жареной рыбой. Аппетитно шкварчавшая в разогретом масле рыбина оказалась гадкой на вкус, и Торки с лёгким сердцем угостил ею бродячего отощавшего кота. Затем он оттёр руки о халат и, не спеша, двинулся к рыночной площади в самом центре Осэны, где до позднего вечера шумел базар, больше похожий на весёлую праздничную ярмарку.

Полюбовавшись на канатных плясунов, он лениво брёл вдоль рядов с фруктами.

— Кто желает увидеть зверя невиданного, чудо неслыханное? — надрывался визгливый голос где-то позади прилавков. — Всего за одну медную монетку — одним глазком, за две медных монетки — двумя глазами. Бегите, торопитесь, спешите увидеть кикимора — родного брата горного дракона и дальнего родича морских кракенов. Только у нас, и всего за два лирийских аса вы сможете лицезреть зрелище, которое заставит затрепетать и содрогнуться даже самое бесстрашное сердце: побеждённый и укрощённый кикимор!

Торки нырнул в просвет между прилавками и остановился возле небольшого павильончика, занавешенного плотной темно-синей занавеской с нашитыми на неё крупными серебряными звёздами.

Надрывался зазываниями и взимал скромную плату толстенький человечек, облачённый в дорогой стёганый халат, карманы коего уже оттопыривались от обилия мелочи, опущенной туда желающими лицезреть редкостное чудовище. Торки пристроился в хвост недлинной очереди и вскоре оказался лицом к лицу с толстяком, который дружелюбно улыбнулся и осведомился, одним или двумя глазами уважаемый желает обозревать кикимора?

Фавн здраво рассудил, что любоваться на невиданное страховидло гораздо удобнее двумя глазами, и отдал два аса. Монетки звякнули в кармане толстого зазывалы, от чего его лицо залоснилось ещё больше, и Торки был допущен за синюю занавеску. Там его лицо упёрлось в дощатую стенку с узкой прорезью приблизительно на уровне глаз. Прорезь закрывала выдвижная шторка, которая давала частичный или полный обзор (в строгом соответствии с уплаченной суммой). С видом заправского фокусника владелец необычного аттракциона отодвинул вбок шторку и перевернул маленькие песочные часы, дабы никто не мог лицезреть кикимора долее положенного.

Торки прильнул к образовавшемуся окошку, и его взорам открылось следующее: само собой никакого обещанного родственника дракона там не было и в помине. Зато лежала, вывалив влажный розовый язык, толстая дворняга, заплывшую жиром морду которой разрисовали жёлтой и зелёной краской. К тому же кто-то не поленился побрить бока шавки, и теперь на них поблёскивала наклеенная чешуя зеркального карпа. К хвосту собаки прикрепили трещотку, которая издавала звук всякий раз, когда ей вдумывалось вильнуть хвостом.

Фавн понял, что его беззастенчиво надули, как, впрочем, и всех остальных, доверчиво опустивших свои трудовые медяки в карман сытого торговца в полосатом шёлковом халате. Торки не стал дожидаться, пока песок в часах пересыплется в нижнюю половину, он выскочил из-за занавески с видом, не предвещавшим ничего хорошего обманщику.

— Что же это ты, уважаемый, вздумал так бессовестно дурить народ? — зловеще-вежливым голосом осведомился фавн.

Толстяк оглядел седенького старикашку в аккуратно залатанном халате и старомодных туфлях.

— Иди отсюда, отец, ступай своей дорогой, — сказал он, угрожающе наступая на недовольного, — двигай с миром, поглядел, дай другим поглядеть.

При этом он старался оттереть Торки подальше.

— Видали? — обратился торговец к мгновенно обступившей их толпе, — нагляделся на зверя невиданного и ещё не доволен! Небось, свои денежки назад заполучить захотел. Дармовщинка, она вон какая сладкая! Ну уж нет! Вали отседова старый хрыч, убирайся, пока мой плечистые помощники не начистили твою постную рожу.

Стерпеть подобное оскорбление было выше сил фавна. Он уже начал засучивать широкий рукав халата, чтобы ловчее треснуть по нахальной лоснящейся роже, когда заметил паренька, тянувшего шею, чтобы не пропустить драку. Сердце Торки стукнуло: наконец-то! Наконец-то ему повезло. Тот, кого они разыскивали, топтался среди зевак.

Мальчишка оказался высоким, но ладным и гибким. В толпе он выделялся светлыми, выгоревшими на солнце, волосами. Мордаха загорелая и грязноватая, но глаза! Они не оставляли места для сомнений: большие, миндалевидные, синие такой глубокой синевой, что издалека казались почти темными. Если добавить к этому портрету правильные черты лица и заострённые уши, сходства с Брэком не заметил бы только слепой.

Видя замешательство противника, торговец подтолкнул его своим животом и прошептал:

— Возьми свои медяки, крохобор, и отваливай. Мне скандал ни к чему. Ишь, умник выискался.

Фавн даже не взглянул на монеты, зажатые в пухлой ладони, и скрылся за ближайшим прилавком. В его голове зрел замечательный план. Он проследит за предполагаемым принцем, а в подходящий момент станет Антонием (благо умерший травник так и стоял у него перед глазами). Этот простой до примитивности ход сразу решит все проблемы!

Мальчик не стал тратить деньги на кикимора. Он побродил по рынку, сгрыз горсть солёных орешков и не спеша направился прочь. Торки семенил следом на безопасном расстоянии, зорко высматривая удобное местечко для преображения.

Мальчишка тем временем спокойно шёл, засунув руки в карманы широких холщовых штанов, какие обыкновенно носят крестьяне. Он свернул в переулок и устремился к хлебной лавке, над входом в которую красовалась нагретая солнцем жестяная ватрушка.

Торки нырнул в арку, где местное население беззастенчиво справляло большую и малую нужду, и, морща нос, перевоплотился в Антония. Облик философа, не смотря, что фавн видел его один раз и после смерти, удался на славу вплоть до разбитых сандалий и старенького голубого хитона.

Когда фавн в виде друга детства своего хозяина выворачивал из арки, предполагаемый принц уже стоял возле хлебной лавки, задумчиво отщипывая кусочки от румяного большого каравая. Он увидел спешащего к нему Торки, и лицо мальчика озарилось необыкновенной радостью, которая буквально выплёскивалась из счастливых глаз.

— Дед! — заорал он, — дед, как ты нашёл меня? Знаешь, когда я увидел твою шляпу в окошке, здорово перепугался.

— Мальчик мой, — загудел Торки неожиданно низким и звучным голосом. Ему казалось, что Антоний должен был разговаривать именно так. — Долгие годы я был вынужден скрывать от тебя страшную тайну, но сейчас пришло время узнать тебе правду.

Тирада произвела на Аэция (а в том, что перед фавном стоял именно он, сомневаться не приходилось) странное впечатление: радость мгновенно испарилась с лица, а на её место стала вползать тревога.

— Вы не мой дед, — сказал он негромко. — Кто вы, и что вам от меня надо?

Принц оглянулся и отступил на шаг. Торки испугался, что мальчишка сейчас сбежит, и проворно схватил его за худое предплечье.

— Не бойся, я всё объясню, — проговорил фавн своим нормальным голосом.

— Ага, — кивнул пленник и вдруг что было силы швырнул каравай в лицо лжеантония. Фавн, не ожидавший подобного демарша, на секунду ослабил хватку. Мальчишка вывернулся с ловкостью горностая и бросился наутёк.

— Стой! Куда? — заорал Торки, осознав, что преследовать беглеца в немощном теле старого травника просто бесполезно.

Из лавки вышел хозяин, видимо он услышал шум.

— Я всё видел, уважаемый, почто к отроку приставать решил? За локоть хватать? Он тебе ничего плохого не сделал, вот и ты к нему не лезь. Ступай своей дорогой, пока я стражников не позвал. У нас в городе не любят, когда старые козлы, навроде тебя, на подростков засматриваются, понял, да?

Торки пробормотал что-то дотошному владельцу жестяной ватрушки и поспешил вслед за исчезнувшим за углом принцем. На смежной унылой и узкой улочке не было, конечно, никого, если не принимать во внимание кур, деловито раскапывающих кучки лошадиного навоза. Улица ветвилась, и догадаться, по какому именно кривому переулку побежал Аэций, не было ни малейшего шанса.

Фавн возвращался в заброшенный оливковый сад с тяжестью на сердце. Ещё бы! Промах за промахом. Конечно, превращение в травника оказалось не самой удачной идеей, а уж упустил он принца и вовсе как самый последний лопух. Но если бы все прошло гладко, сколько бы проблем решилось одним махом.

***

«И все-таки у коменданта порта чертовки неудобный письменный стол, — думал Осокорь, — и стул тоже неудобный». Он чувствовал себя страшно усталым. Спал плохо, жара и которые сутки пустоты. То есть они, сутки эти, были до отказа заполнены разными делами, но дела никак не приводили к главному: поимке Брэка и розыску мальчишки, который теперь обрёл имя Аэций. Паршивое имя в паршивой ситуации. Легат потёр шею. Эх, сейчас бы в баню, попотеть немного в парильне, а потом погрузится в прохладную воду бассейна. А приходиться сидеть в духоте проклятого кабинета. В бане наверняка отступила бы эта омерзительная тупая головная боль, что мучила его в последнее время.

В дверь деликатно постучали. Пришёл уже знакомый адъютант, что столь неосторожно раскрыл инкогнито Осокоря на пристани. Он шагнул ровно на два шага, выбросил руку отрепетировано чётким жестом и гаркнул приветствие.

— Вольно, — небрежно отмахнулся усталый мужчина за столом, — что у вас? И умоляю, не кричите, и так голова раскалывается.

— Есть не кричать, — немного понизил голос парень, — к вам, экселенц, господин Петрокл с докладом.

— Пусть войдёт. — Осокорь поморщился, головная боль и не думала проходить. Она перетекла от затылка к глазницам и теперь пульсировала там в ритме ударов сердца. — Проклятое полнокровие! — выругался про себя легат, как не хочется опять идти к лекарю отворять кровь. Нет, пора прекращать ночные скачки, работу сутками напролёт и выматывающее душу волнение. Добром это не кончится. Он выпил воды, но облегчения не наступило.

В кабинет строевым шагом вошёл Петрокл, но не один. Его сопровождали прокуратор и толстый комендант. Прокуратор по привычке было направился к столу, но споткнувшись взглядом об Осокоря, занял стул. Медузий же уселся на своё обычное место сбоку.

— Разрешите приступить к докладу? — пробасил Петрокл, держа наготове деревянный планшет с какими-то документами.

— Валяйте.

— Согласно вашим распоряжениям круглосуточное патрулирование улиц Осэны осуществляется силами четырнадцатой и пятнадцатой центурий в количестве ста расчётов. Каждому расчёту придано дополнительное усиление. — Говорящий выдержал паузу, надеясь, что столичный гость заинтересуется его инициативой. Но человек за столом молчал. Тогда докладчик весомо продолжил: — каждому расчёту прикреплён представитель городской стажи в количестве одного бойца, а также мною были задействованы силы ночных сторожей.

Осокорь хотел было высказать дурню-Петроклу развёрнутое мнение о нём и его матери, но пожалев собственный нервы, сдержался.

— В ходе прочёсывания постоялых дворов и гостиниц обнаружилось место дислокации упомянутого Меллорна, — продолжал начальник стажи с довольной миной, он явно собирался докладывать о собственных успехах от меньшего к большему. — Эльф со слугой мужеского пола занимает номер в гостинице «Счастливый рыбак».

— Он там? — мгновенно напрягся Осокорь.

— Никак нет, экселенц.

— Так где он?

— Не могу знать, экселенц! За гостиницей осуществляется круглосуточное наблюдение, а соседних номерах устроена засада.

— И как? — с отчётливым сарказмом в голосе поинтересовался легат.

— Ожидаем.

— Чего, позвольте узнать? У моря погоды?

— Меллорна, господин легат, — ответил Петрокл, удивляясь, до чего же несообразительные люди руководят Лирийской империей. — Он рано или поздно придёт в гостиницу за своими вещами.

— Вы серьёзно так полагаете? — большие карие глаза мужчины за столом недобро сверкнули.

— А то как же. Одёжа там богатая осталась, сундуки дорожные. Только дурак не станет возвращаться за своим добром.

— Или тот, кто намерен водить вас за нос, Петрокл. Оплаченная комната и вещи должны ввести и, кстати, ввели вас в заблуждение, заставить сидеть в засаде и ждать. — Легат снисходительно улыбнулся, — я бы на месте Меллорна не только барахло своё, кошелёк с деньгами для вас, дурней, оставил. Значит так: засаду снять, но наблюдателя одного оставить, так, на всякий случай. Вдруг кто-нибудь сундуками заинтересуется. Ему, естественно, сесть на хвост, а дальше в соответствии с «Руководством по слежению, засадам и прочим фискальным действиям». И что там у вас? Не тяните, Петрокл, по вашему довольному виду догадываюсь, что самое интересное вы приберегли на сладкое.

Начальник городской стражи важно переложил документы и начал: — за истекшие сутки в Осэне согласно предписанию были задержаны и препровождены в комендатуру для выяснения личности одиннадцать молодых людей. Десять из них были отпущены.

Осокорь ждал, опасаясь спугнуть удачу.

— Я готов предъявить господину легату арестованного номер восемь. Он наотрез отказался назвать своё имя и оказал серьёзное сопротивление, так что имеются основания полагать, что он — именно тот, кого мы ищем.

Прокуратор переглянулся с толстым комендантом. Не нужно было быть ясновидящим, чтобы прочесть их мысли. Если Петрокл поймал нужного столичному порученцу человека, то очень скоро он покинет Осэну вместе со всеми тревогами и волнениями, а жизнь вновь обретёт своё привычное неспешное течение.

Петрокл высунул голову за дверь и приказал:

— Введите арестованного!

В кабинет втолкнули парня лет восемнадцати со связанными за спиной руками. В его густых волосах запутались соломинки, губа распухла, а под глазом лиловел шикарный синяк.

Осокорю хватило одного беглого взгляда на подозреваемого, чтобы его лицо залил тёмный румянец гнева. Медузий подобрался на своём стуле, предвкушая бурю.

— Скажите, Петрокл, — заговорил легат со зловещей вежливостью, — вы все цвета различаете правильно? А вы, прокуратор? Или вы, господин комендант порта? Зелёный цвет с красным не путаете?

Те двое согласно закивали, недоумевая от нелепости вопроса.

— Тогда какого черта! — заорал уполномоченный из столицы, — какого черта вы приволокли сюда этого переростка? Или у вас не только с глазами, с соображением туговато! Детинушке лет восемнадцать, поди, стукнуло, а вам кого искать надлежало? Извольте отвечать, когда к вам обращаются!

Прокуратор с обидой ответил:

— Со зрением у меня всё в порядке.

Комендант порта в знак согласия столь энергично закивал головой, что его полные щеки затряслись, как студень из поросячьих ножек.

— Если так, то почему передо мной стоит этот человек? — легат сверкнул глазами. — В предписании недвусмысленно говорилось, что меня интересует светловолосый подросток пятнадцати лет с голубыми глазами. Слышите, голубыми, как небо, как море или как ваш плащ, господин прокуратор провинции Сциллия. Вместо этого вы приводите практически мужчину с карими глазами, пусть даже светло-карими. Как, извольте вас спросить, я должен это понимать? Тут, господа хорошие, государственной изменой попахивает, — закончил он негромко и многозначительно.

Медузий, шумно дыша, вытирал пот, а прокуратор Герний Транквил делал страшные глаза в адрес стоящего истуканом Петрокла. Именно так по его мнению должен был вести себя человек, возмущённый до глубины души тем, что нерадивые подчинённые сперва держали его в темноте, а потом и вовсе подставили под начальственный гнев.

— Объяснитесь, Петрокл, — потребовал он строгим голосом, — с вас, как начальника городской стражи, главный спрос.

— Чего уж тут объяснять, — Петрокл упрямо наклонил седеющую голову, — я подумал, мол, пацаны ещё какими рослыми бывают. Моего хотя бы возьмите: весной шестнадцать сравнялось, а оглаед почти с меня вымахал. У этого, — кивок в сторону тупо стоящего арестанта, — волосья, кажись, не тёмные, да и глаза тоже. Главное вёл он себя уж больно подозрительно: документов при себе, ясное дело, никаких нет, имя назвать отказался, зачем в Осэну приехал и откуда, опять же объяснить не может. Да ещё стражнику по уху съездил. Пришлось, того, утихомирить немного. И вообще, субъект подозрительный.

— Значит подозрительный, мать вашу, субъект? — переспросил Осокорь, — да в вашем провонявшем рыбой портовом городишке такими подозрительными улицы мостить можно.

Он встал и обошёл вокруг арестанта, который лишь недоуменно хлопал глазами, ничего не понимая в перепалке незнакомых ему, но явно обличённых властью людей.

— Как тебя зовут? — негромко спросил Осокорь.

— Ломарь, — ответил парень.

— Хорошее имя. Живёшь-то ты где?

— На Бараньем хуторе.

— С чего это ты, Ломарь, со стражниками в драку полез?

— Так пьяный был, — арестант шмыгнул носом, — с мужиками мы шерсть на продажу привезли и с первой выручки гульнули. — Он снова шмыгнул носом и сделал движение плечом, пытаясь стереть стекающую влагу. — Они ни с того ни с сего налетели. «Кто такие, — кричат, — откудова, и что в Осэне делаешь»? Двое хотели мне руки вывернуть. Ну на меня тут что-то нашло, я одному по харе дал, другого ногой…

Парень говорил все глуше и глуше, догадываясь, что минувшая ночь не единственная, которую ему придётся провести за решёткой.

— Герои! — изрёк легат, возвращаясь на своё место за столом, — ничего не скажешь! С риском для целостности собственных морд произвели задержание пьяного торговца шерстью.

— Во всякой работе бывают неудачи и промахи, — вступился за подчинённых прокуратор, — единственный способ избегнуть ошибок — это вовсе ничего не делать. Не беспокойтесь, мы всё исправим. Не так ли, Петрокл?

— Так точно, исправим, — подтвердил начальник городской стражи.

— Ещё как исправите, куда ж вы денетесь, голуби мои сизокрылые, — пообещал Осокорь, вновь потирая затылок, — и за страх станете работать, и за совесть. Потому как сами догадываетесь, что с вами будет, коли исправить не сумеете.

— С арестантом теперь что прикажете делать? — спросил Петрокл.

— С этим-то? Просто выведите вон и дайте хорошего пинка, чтобы впредь меньше шатался по улицам пьяным и соображал, когда можно руками махать, а когда стоит и воздержаться.

— Итак, — продолжил Осокорь после того, как ошалевшего от неожиданного счастья парня увели, — если вы, господа, имеете намерение сохранить свои посты и головы в неприкосновенности, вы должны выполнять мои распоряжения неукоснительно и со скрупулёзной точностью, словно отмеряете себе противоядие после укуса болотной гадюки. Но главное, извольте мне сыскать голубоглазого мальчишку. Весь город с ног на голову поставьте, задействуйте столько людей, сколько сочтёте необходимым, но пацанёнка мне доставьте. И избавят вас боги вразумлять его вашими методами, Петрокл.

Тот открыл было рот, чтобы возразить, но прокуратор Герний Транквил, предпочитавший, чтобы его звали просто «игемон», так выразительно поглядел на своего подчинённого, что этот взгляд отбил всякое желание разговаривать.

— Далее, — Осокорь повернул голову вправо-влево, надеясь прогнать головную боль, — касательно Меллорна. С ним необходимо проявлять особую осторожность. Если ваши люди увидят его, пусть следят и посылают за подмогой. Даже не думайте брать его силами ночных сторожей. Людей попусту положите вот и все.

Против эльфа, в мгновение положившего двоих в домике у озера мужики с дубинами и колотушками — смешно. Нет, не смешно, грустно. Вспомнилось удивлённое мёртвое лицо мальчика-новобранца и рассечённое с хирургической точностью горло второго. И оружие непростое. Крови совсем нет. Волшебное оружие, Осокорь был в этом уверен. Но вот какое? Для меча лезвие слишком узкое, да и ударить так мечом не просто. Больше похоже на двухлезвиевую глефу гномов. Перед глазами встал чёрный инкрустированный посох явно гномьей работы, который он видел у эльфа на «Ночной птице». Очень похоже, хотя колдовства он тогда не почувствовал, но всё может быть. Некоторые чары обнаруживаются только специальным ритуалом. Он был почти уверен в своей правоте. Вспомнилось точёное лицо Меллорна и его слова: «Так, дорогостоящая безделка, подарок, больше ничего». Врал эльф и врал виртуозно, пока Осокорь не догадался, так и считал бы посох шикарной прихотью пресыщенного аристократа. Легат поднял глаза на стоящего перед ним Петрокла.

— Если господам всё понятно, я никого не задерживаю. Идите и занимайтесь своими делами.

Присутствующие поклонились и покинули кабинет коменданта порта; при этом Петрокл спешил, прокуратор удалился с достоинством, а толстый Медузий чуть замешкался, бросая на столичного гостя вопрошающие взгляды, мол, не нужно ли чего.

Всё, — подумал Осокорь, — иду к лекарю. Пускай пичкает своими отвратительными микстурами, подставлю даже вены под ланцет, только бы отступила тошнотворная головная боль, от которой, кажется, готовы лопнуть глаза.

***

Этан Брэк застал своего друга притихшим и даже подавленным. Ему с одного взгляда стало ясно: Торки что-то набедокурил.

Неприятные минуты покаянного рассказа остались, наконец, позади, и фавна ожидала хорошая выволочка с подробным перечислением всех глупостей и ошибок, которыми изобиловало сегодняшнее утро.

— Аэций говорил про гостиницу, — сказал фавн, когда от обсуждения его грехов перешли к составлению плана, — может нам ещё сегодня стоит прошвырнуться по окрестностям того магазинчика и разузнать. Глядишь, наткнёмся на пацана.

— Скорее мы прежде наткнёмся на людей Осокоря, которые, уж ты поверь моему опыту, постоялые дворы и гостиницы тоже без внимания не оставят, — заметил Брэк. — Аэций сегодня из своего убежища носа не высунет. Встреча с ложным дедом просто не могла не напугать его. Вот назавтра страхи улягутся, парень проголодается и пойдёт за хлебом. Покупать его он будет там, где привык, значит в той же хлебной лавке. Мы заранее пойдём туда и подождём, ведя себя как можно более естественно.

Вести себя естественно на безлюдной улице оказалось не так-то просто. Прогулявшись несколько раз из конца в конец, Брэк и Торки привлекли внимание женщины, которая деловито шла в хлебную лавку, прикрыв нижнюю половину лица темным шёлком по сциллийскому обычаю. Она несколько раз оглянулась на высокого широкоплечего паломника, красоту и правильность черт которого не скрывала даже тень священного плата.

— Вот ведь дыра, — возмущался шёпотом Торки, — нет даже самой задрипанной кофейни поблизости, — так и придётся слоняться подобно ревнивому супругу, проводившему жену в баню.

Тупичок с аркой, превращённый в отхожее место, тоже не подходил в качестве укрытия. Ничего не оставалось делать, как выбрав в отдалении калитку, усесться возле неё в тени дувала словно нежданные гости, ожидающие возвращения хозяев. По счастью их ожидание было не долгим. Из-за поворота появился мальчик. Торки узнал его сразу и пихнул эльфа с бок.

— Вижу, не слепой, — ответил тот негромко.

Мальчик с некоторой опаской покосился на арку, которая накануне извергла из своего чрева лжеантония, и пошёл к хлебной лавке. Не успела занавеска из кусочков бамбука сомкнуться за его спиной, как из-за угла, пыля сапогами, вывернулись двое легионеров-пехотинцев при полном облачении, разве что без щитов. По их целенаправленному и скорому шагу создавалось впечатление, что они тоже заприметили принца и идут за ним.

— Оставайся здесь, что бы ни произошло, — сказал Этан Брэк, вставая, и отряхнул с халата прилипшие сухие травинки, — я попытаюсь уладить дело миром. Если не получится, немедленно уноси отсюда ноги. Встречаемся в саду. В случае плохого варианта тут будет много сослуживцев этих милых ребят.

— А что ещё за плохой вариант? — фавн от возбуждения облизал губы.

— Это когда мне придётся их убить.

В полутьму лавки он вошёл почти одновременно с солдатами. Аэций сгребал с прилавка кучку медных монет.

— Эй, малец, ты чьих будешь? — сразу заговорил легионер, стоявший справа. Он был постарше и чуть шепелявил из-за выбитых двух передних зубов.

Мальчик обернулся.

— Вы меня спрашиваете?

— Кого ж ещё? Ведь, кажись, других сопливцев в этой убогой лавчонке не наблюдается. Остаётся только подзорную трубу найтить.

— Я знаю его, — вступился торговец, — он честный парень и вежливый, слова грубого не скажет.

— Меня воспитанность и честность этого белобрысого недоноска волнует не больше выпитого накануне пива, пока оно на волю не попросится, — с охотой пояснил пехотинец, — я, что интересовался этим?

— Никак нет! — с шутейной строгостью ответил его напарник.

— Или же я обращался к наглой сциллийской роже, насквозь провонявшей чесноком? С тобой я разговаривал что ли?

Торговец замотал головой.

— То-то же. Знай своё место.

Пехотинец лениво развернулся и прислонился к прилавку.

— Я повторяю свой простой доходчивый вопрос: кто ты, тощий белобрысый ублюдок, и какие дела у тебя в городе?

Мальчик уже открыл рот, чтобы ответить, но вмешался Брэк.

— Послушайте, многоуважаемые стражи законности и порядка, — заговорил он с восточной витиеватой льстивостью, — чем интерес столь занятых и обличённых отнюдь не маленькой властью людей привлёк сей совершенно ординарный отрок, нежный возраст которого не позволяет предположить за ним сколь-нибудь значительного проступка?

— Позволяет или не позволяет, это уж судить нам, — высокомерно ответил старший из легионеров.

— Конечно, конечно, — поспешил согласиться эльф, — малец вполне мог стянуть на базаре медовую лепёшку или горсть орехов, но совсем негоже таким важным господам, как вы, тратить своё драгоценное время на расследование подобной ерунды. Придётся тащить мальчишку к судье, выслушивать жалобы жадного торговца, который из-за убытка в несколько асов готов удавиться. А что самое обидное? Присудят штраф, который целиком и полностью пойдёт в городскую казну и в карман пострадавшего. Вам же и спасибо не скажут.

— Чего-й-то ты о нас так печёшься, — заговорил второй вояка, нехорошо сощурив глаза, — сдаётся мне, вы — одна шайка-лейка.

— Я не знаком с этим человеком, — воскликнул сам предмет дискуссии, — и ничего я на базаре не крал: ни лепёшек, ни орехов.

— В кордегардии разберутся крал или не крал, — веско произнёс старший, — там начальники поумнее нас сидят, да и жалование у них не в пример нашему будет. Пущай они за своё жалование голову и ломают. Наше дело маленькое: схватить и доставить.

— О чём и я толкую, — Брэк с энтузиазмом подхватил нить разговора, переехавшего в финансовую плоскость, — чего зря важных людей беспокоить? Я штраф за отрока прямо вам уплачу, так сказать, из рук в руки. Коли виноват, справедливость будет восстановлена, коли нет, вы не в обиде. А то его всё равно отпустят, а вам нагоняй выйдет, мол, нечего всяких мелких воришек к судье волочь. Давайте, господа легионеры, без стеснения назовите сумму штрафа, и разойдёмся по-хорошему.

— И то дело, — подал голос хозяин лавки, — я тоже за паренька поручиться готов.

В воздухе повисло молчание, только жирная синяя муха надсадно жужжала, попав в паутину над открытой дверью во внутренний дворик. Там безмятежно светило солнце, и важно расхаживали белые куры. Казалось, в душе легионеров жадность вот-вот должна взять верх над слабеющим чувством долга, но старший из военных, тот у которого не хватало зубов, сказал зло и коротко:

— Берём мальчишку, не видишь разве, какие у него глаза? Упустим голубоглазого, центурион с нас шкуру спустит и наизнанку вывернет.

Он выхватил свой короткий армейский меч и наставил его на Брэка:

— Взятку предлагаешь, сукин сын, взятку солдату его величества императора, да ещё при исполнении, во время несения службы!

Чувствовалось, что невозможность взять предложенные деньги резко ухудшила отношение к тому, кто их предложил. Тем временем второй солдат его величества, так же огорчённый противоречием между природной человеческой алчностью и воинской присягой, грубо схватил Аэция захватом локтя за шею. Ситуация не то, что осложнялась, она рушилась на глазах, стремительно приближая синеглазого эльфа из клана Меллорнов к плохому варианту.

— Ты тоже отправишься с нами, доброхот, — беззубый выразительно качнул мечом, давая понять, что в случае чего пустит его в ход.

Его ошибка заключалась в том, что он стоял слишком далеко, и чтобы дотянуться до противника своим коротким широким мечом, ему потребовалось сделать целых два шага. Этан Брэк подумал, что жаль будет лишиться пары метательных кинжалов, забрать которые у него просто не будет времени. И тут взгляд эльфа упал на хлебные ножи — обязательный атрибут сколько-нибудь солидного торговца. А ведь ножи подойдут. Брэк проворно схватил их. Неуловимым резким движением он метнул один в старшего легионера, метнул своим собственным приёмом, который хорошо знали враги во время войны. Массивный нож с пижонской костяной рукоятью вращался в горизонтальной плоскости. Отточенный острый кончик лезвия вспорол кожу на шее беззубого, сила полёта вогнала его глубже, заставляя поворачиваться уже в сопровождении шлейфа алых капель. Тонко, по-бабьи, завопил хозяин хлебной лавки. Он не мог отвести взгляда от взрезанной шеи солдата, вспухающей пенной волной крови.

Почти одновременно с первым броском Ясень коротко крикнул:

— Аэций, пригнись!

И второй нож просвистел в воздухе. Мальчик послушно дёрнулся вниз, поэтому не мог видеть, как безобидная кухонная утварь вонзилась в глазницу легионера так быстро, что тот не успел даже вскрикнуть. Хватка ослабла, а на макушку Аэция потекло что-то липкое и тёплое. Когда хозяин прекратил, наконец, визжать, тишину в хлебной лавке нарушала только жужжащая муха.

— За мной, — скомандовал эльф, одним прыжком перемахивая через прилавок, — скоро здесь будет слишком много солдат, а мне нечего сказать им по поводу смерти товарищей.

Принц, выпачканный кровью, покосился на мертвецов и, стараясь не наступать на раскинутые руки, последовал за странным незнакомцем.

Торки, маявшийся ожиданием на улице, услыхал вопли хлеботорговца и мгновенно сообразил, что события пошли отнюдь не самым благоприятным образом. Он не стал медлить, быстро сорвался с места, и, миновав переулок, пошёл прочь с видом человека, который очень торопится по важному делу.

Ясень подобрал полы халата и бросился через двор напрямик, распугивая разморённых жарой кур. Аэций не отставал. Они перелазили через заборы, топтали какие-то грядки под визгливые ругательства разъярённых владелец посадок, валили шесты с вывешенным для просушки бельём. В одном из дворов на них бросилась здоровенная пастушья собака. Хорошо ещё, что злобная псина сидела на цепи и не могла дотянуться до беглецов, сколь ни старалась. Из последнего дворика, в котором не оказалось ни собак, ни крикливых хозяев, они вышли, спокойно отворив покосившуюся калитку. Эльф велел накинуть мальчику свой священный плат, чтобы скрыть перепачканную чужой кровью одежду. Они шли быстро и молча. Ясень избегал людных улиц, примыкавших к центру города. Никем не замеченные они оказались в кривых, залитых помоями переулках, где селилась беднота. Чувствуя себя в относительной безопасности, Аэций замедлил шаги и обратился к своему странному спутнику:

— Я бы очень высоко оценил, если бы вы, сударь, взяли на себя труд объяснить мне, что случилось.

— Конечно, объясню, — кивнул Брэк, — но позднее. У нас мало времени. Поговорим, когда дойдём до безопасного места. Пока скажу лишь, что я был другом Антония, друг я и тебе, а все мои действия, какими бы они странными не казались, в твоих интересах.

— Среди друзей моего деда никогда не числились хладнокровные убийцы, — заявил мальчик, останавливаясь. Подбородок его дрогнул, но глаза оставались сухими и колючими. — И почему вы говорите об Антонии в прошедшем времени?! — почти выкрикнул он, — может, вы его сами убили, как тех бедных солдат в хлебной лавке? Убили только потому, что вам не понравился их невежливый тон.

— Бедных солдат в хлебной лавке мне пришлось убить, чтобы спасти твою жизнь, да и свою, впрочем, тоже, — спокойно объяснил эльф.

— Глупости, мне ничего не угрожало. Ведь вы же не думаете, будто я и вправду воровал на рынке медовые пряники? — в голосе принца чувствовалось откровенное негодование.

— Ошибаешься, Аэций. Чтобы поверить в мою правоту, достаточно вспомнить, что легионеры говорили о голубоглазом мальчике. И даже хорошие деньги, что я готов был заплатить им, не возымели действия. И потом, ты не подумал, откуда я знаю твоё имя?

Аэций задумался, внимательно рассматривая своего, дарованного обстоятельствами, спутника. Мужчина, стоявший перед ним на залитой солнцем пыльной улочке, был эльфом. Это стало заметно, когда он снял свой плат. Мальчик знал, что он сам эльф наполовину, и странный незнакомец его заинтересовал. По крайней мере, его стоило выслушать.

— Идёмте в ваше безопасное место, — сказал он вполне мирно, — и извините за грубость. Не каждый день на твоих глазах людям перерезают горло.

— Извинения приняты, пошли.

Всю дорогу Аэций при всяком удобном и неудобном случае глазел на эльфа. И он всё больше убеждался, что встретил, наконец, своего отца. Дед говорил о родителях крайне мало, туманно намекая, что в урочный час Аэций всё узнает. Он рассказал лишь, что мать умерла очень рано. Об отце Антоний говорил только в возвышенных тонах, называл его великим воином и в высшей степени достойным человеком. Но имён не называл никогда, отговариваясь старинной клятвой, и повторял, что не за горами тот день, когда отец заберёт Аэция к себе, и его жизнь кардинально переменится. На вопрос, заберут ли они с собой ещё и Антония, тот вилял и повторял, будто ни за что не променяет спокойную жизнь деревенского травника на все золото Лирийской империи. Из всего этого мальчик делал вывод, что его отец — человек не бедный. Улучив подходящий момент, Аэций спросил:

— А правда, откуда вы знаете моё имя?

— Я был другом твоего деда, и знал тебя ещё совсем маленьким.

— Но я вас ни разу не видел. Разве бывает так, что друзья не видятся десятилетиями?

— Бывает.

— Может, вы приходили, когда я рыбачил на озере? — Аэций очень надеялся, что синеглазый незнакомец проговорится.

— Я не бывал в Камышовом плёсе двенадцать лет, — Ясень оглянулся проверить, нет ли позади преследователей, — иногда ты можешь стать опасностью для дорогих тебе людей. Тогда приходится отказывать себе в радости видеться с ними и обходить стороной место, куда стремишься всей душой.

Аэций скептически оглядывал искривлённые временем стволы старых олив и заросли лопухов вперемешку с чертополохом. Заброшенный сад никак не соответствовал его представлению о том, как должно выглядеть безопасное место.

Торки ждал их, сидя с тени разбитого жома для масла.

— Наконец-то! — воскликнул фавн, вскакивая, — я уже почти начал волноваться. Особенно после поросячьего визга в хлебной лавке. Вы что, нарезали хозяина на бутерброды?

— Не совсем хозяина, и не то, чтобы на бутерброды, но суть событий уловлена верно. А теперь давайте знакомиться.

Он подтолкнул вперёд мальчика.

— Это Аэций, прошу любить и жаловать. Перед собой, друг мой, — Ясень обратился к мальчику, — ты видишь во всех отношениях достойного мужа, носящего гордое имя Торквиний, для приятелей — Торки. Но для самых близких друзей у него припасено особое имечко — Дурында.

— Очень приятно, господин Дурында, — склонил светловолосую голову Аэций.

— А чуть позади тебя, — сверкнул глазами обиженный фавн, — господин Этан Брэк Меллорн. Можно Этан, можно Брэк, для врагов — Ясень.

— Дед много говорил о вас, — улыбнулся мальчик, но тут же погрустнел, — я не видел его уже давно. После условного знака я покинул Камышовый плёс.

— Шляпа в окне? — понимающе спросил Торки.

Аэций кивнул.

— Я взял в тайнике деньги и немедленно отправился в Осэну, в таверну «Бережок», снял комнату. Дед говорил, что когда опасность минует, он меня найдёт. Но его до сих пор нет. — В глазах мальчика сверкнула надежда, — вы виделись с ним? Конечно, виделись, как я не догадался. Иначе откуда вам знать, что меня надо искать в Осэне. Правильно? Это дед вас послал?

— Отчасти, — эльф смотрел на племянника с болью в душе, — когда мы пришли в Камышовый плёс, Антоний был уже мёртв.

— Я так и знал, — принц склонил голову, чтобы скрыть против воли набежавшие слёзы, — его нельзя было оставлять одного. Дед так плохо себя чувствовал в последнее время.

— Ты всё правильно сделал, — Ясень положил руку на плечо расстроенного принца, — твоё присутствие ничего не изменило бы, но ситуацию осложнило.

Казалось, мальчик не услышал его слов.

— И потом мне было видение, — произнёс он, немного смущаясь, будто опасался, что окружающие станут над ним смеяться.

— Что за видение? — сразу оживился Торки.

— Я видел деда, — почему-то шёпотом сообщил Аэций, — вчера возле хлебной лавки. Он вышел мне навстречу в своём старом голубом хитоне, который обычно надевал дома. Сначала я очень обрадовался, бросился к нему, а он заговорил не своим голосом. Тут я догадался, что он умер, но зачем-то явился мне. То ли предупредить хотел, то ли ещё что. Но тогда я с перепугу деру дал.

Торки, крепившийся изо всех сил, не выдержал и рассмеялся.

— Зря потешаетесь, господин Дурында, — обиделся мальчик, — разве там, откуда вы родом, не боятся ходячих мертвецов? В подобном страхе ничего постыдного нет. Поглядел бы я на вас на моем месте.

— Мальчик мой, — утробным голосом пробасил Торки, закатив глаза, — какая неожиданная встреча.

Аэций отпрянул.

— Прекрати, Торки, — остановил представление Брэк, — нужно всё объяснить. Видишь ли, Аэций, Торки у нас фавн. И он может по своему желанию превращаться в кого угодно. Приняв вчера облик Антония-травника, он неудачно пытался свести с тобой знакомство.

— Вы и взаправду фавн? — мгновенно забыл обиды мальчик, — настоящий, с рожками?

Торки солидно подтвердил.

— А не могли бы вы, господин фавн, превратиться в самого себя. Ну, пожалуйста, всего на минуточку. О представителях вашего племени мне доводилось только читать, и, честное слово, я ни разу не видел ни одного фавна.

— Я, право, не знаю, — смутился сам объект неожиданного интереса.

— Сделай милость, не заставляй себя долго упрашивать, — подал голос Ясень, — этим ты хоть немного загладишь вину за вчерашний испуг парня.

— Ладно уж, только, чур, не смеяться.

Аэций во все глаза следил за чудесным превращением, происходившим прямо у него на глазах. В натуральном виде Торки понравился ему ещё больше. Особенно восхищали аккуратные рожки, выглядывавшие из рыжеватых кудрей. Хотя и мощные копыта, переходящие в заросшие густой шерстью ноги тоже произвели впечатление.

— А хвост? — наивно поинтересовался мальчик, — знаете такой длинный с кисточкой на конце.

— Я фавн, а не бес, — обиженно заявил Торки, плавно перетекая в привычный облик Дурынды. — Фавнам такой хвост без надобности, попросту сказать, нет у нас никакого хвоста. Вот люди! увидят рога с копытами, так им и хвост непременно подавай.

— Извините, господин Дурында, — забормотал Аэций, на щеках которого пламенели алые маки румянца, — я нисколечко не хотел вас обидеть.

— Ладно, только перестань титуловать меня господином Дурындой и переходи на «ты». Просто Торки идёт?

— Хорошо, я согласен.

— Вот и славно, — фавн потянулся, — неплохо было бы сейчас брюхо набить, а? ты, небось, сегодня и позавтракать не успел.

Принц кивнул. Фавн важно извлёк из-под развесистого лопуха копчёную курицу, плачущую на жаре прозрачным жиром, свёрнутые сциллийские лепёшки и целый пук зелени, — ведь моему господину было не до того, чтобы на базар заглянуть.

— Зато ты обо всем позаботился.

— Пришлось вспомнить старое ремесло, — с фальшивым вздохом раскаяния ответил Торки.

— Неужели ты украл всё это? — нахмурил Аэций брови.

— Думаю, он просто разыгрывает тебя, парень, — эльф ловко нарезал курицу, — у него полно денег, а воровство для него скорее развлечение, возможность пощекотать нервы и получить иногда по шее.

— Разоблачён, разоблачён целиком и полностью, — засмеялся фавн, — да ты ешь, Аэций, не смущайся. За курицу и лепёшки я честно заплатил своими кровными. А вот чеснок и зелень, каюсь, спёр. А то при честной жизни всю квалификацию растерять недолго.

Аэций только теперь ощутил, насколько он голоден. Еда показалась ему просто божественной.

 

Глава 7 ОСЭНА В ОСАДЕ

Легат Первого безымянного легиона Марин Туллий, больше известный как Осокорь, щурился полутьме хлебной лавки. Трупы стражников уже унесли. О недавнем убийстве напоминала лишь лужа крови на полу, кое-как присыпанная песком, да бледное до зелени лицо хозяина. Он всеми силами избегал смотреть в пол и, заикаясь, давал показания.

— Он, говоришь, метнул твои ножи? — Осокорь вытер испарину на лбу.

— Ножи, — как эхо отозвался лавочник. — Он сперва схватил один, затем другой, и кинул их, будто жонглёр на ярмарке.

— Уверен, что у него не было посоха с двумя лезвиями?

— Ножи, ваше превосходительство, — затряс головой сциллиец, — у того паломника ни посоха, ни даже палки не было, это я точно запомнил. Он руки в рукавах спрятанными держал, пока за ножи не схватился.

— Хорошо, ножи так ножи.

Легат брезгливо провёл пальцем по грязноватому прилавку.

— Мужик тот был эльфом?

— Эльфом? — как глуховатый переспросил торговец, — вы шутите! Не эльф он никакой, а просто обыкновенный паломник: в халате, платке, рожа ещё такая небритая. А вот пацанёнок сразу видать, не из местных. Волосы на солнце уж больно сильно выгорели, и глаза светлые. Я на его глаза уже давно внимание обратил.

Так. Осокорь остановился. Упустил, из-под самого носа ушёл. Что бы там ни говорил этот испуганный торговец, а здесь был Меллорн. Он нарядился паломником и всё время слонялся по Осэне, выслеживая мальчика. И преуспел в этом куда больше солдат, усиленных ночными сторожами. Однако ж ловок, мерзавец! Уложить двоих вооружённых мужиков двумя хлебными ножами. Это не могло не вызвать уважения.

Осокорь прошёл мимо застывшего в просительной позе хозяина злосчастной хлебной лавки, и вышел на улицу.

Итак, их уже трое, ну что ж, ловить троих куда проще, чем одного. Нужно перекрыть все ворота из города и заблокировать порт. Однако легату никак не удавалось сосредоточиться на обдумывании необходимых распоряжений. В неприкосновенных тайниках его памяти ворочалось воспоминание. Оно впивалось в мозг неприятным зудящим чувством, скребло подспудной тревогой, будто Осокорь пропустил, оставив без внимания что-то важное.

Кабинет коменданта порта дохнул в лицо духотой, разогнать которую не могли хилые сквозняки от раскрытых настежь окон. Легат в очередной раз утёр пот, которым мгновенно покрылся, войдя в помещение, хотел потребовать холодного вина, но посмотрев на тугую повязку, стягивающую левую руку после кровопускания, поморщился и велел подать фруктов со льдом.

Если бы румяному адъютанту вместо того, чтобы со всех ног мчаться на кухню, пришла в голову мысль возвратиться и тихонько заглянуть в кабинет, он мог застигнуть своего патрона за весьма странным занятием. Легат вышагивал по комнате взад-вперёд со скрещёнными на груди руками. Глаза его при этом были плотно закрыты.

Таким, необычным с точки зрения простого человека, способом он пытался выудить беспокоивший его факт из целой вереницы воспоминаний суматошного сегодняшнего дня, встававшего перед его внутренним взором яркими картинами. Для этого необходимо было расслабиться и хотя бы на время отрешиться от бесконечного внутреннего диалога, который всякий мыслящий человек ведёт с собой беспрерывно. Поток сознания вынес Осокоря в хлебную лавку. Он снова мысленным взором увидел полного, небрежно выбритого хозяина с темными разводами пота под мышками и раздражающей привычкой постоянно заправлять за ухо прядь волос. Но это — только зацепка, так сказать, привязка к местности. И он начал поиск. Медленно, неуверенно, как двигается внезапно ослепший человек, отсчитывая узлы вдоль натянутых в разных направлениях верёвок в своём, вдруг ставшим незнакомом доме. Осокорь видел перепуганного до зеленоватой бледности торговца хлебом, он не в силах отвести взгляда от темных луж крови, жадно впитывающих небрежно насыпанный песок. Не то. Десятник близоруко щурится и подбадривает солдат, которых прислали убрать убитых. Люди, деловитый нестройный гул голосов, начисто лишённый той многозначительной приглушённости, какую обычно вызывает смерть. Здесь просто работа. Не то.

— Эй, поднавались, братва! — браво командует десятник, — да не стой, будто девка на смотринах! Берись ловчее, за плечи его, бедолагу. Нешто трупаков прежде не видал?

Последние слова относились к выкатившему глаза новобранцу, который шумно дышал ртом и мог сам в любой момент грохнуться в обморок.

— Ничего, ничего, обвыкнешься. На поле боя ещё и не такое бывает. Там кишки и конечности всяческие отрубленные повсюду валяются, — подбадривающе сказал более опытный солдат. — Опосля их в огромадные кучи стаскивают.

Новичка шатнуло. От этого неловкого движения голова убитого откинулась подобно крышке жбана, рана раскрылась, обнажая перерезанные жилы и окровавленную плоть до смутно белевших костей позвоночника.

— На воздух, на воздух, — командовал десятник, — а ты, парень, продержись ещё чуток. Дыши поглубже и не гляди сюда.

Вот оно. Стоп. Воспоминание потянуло за собой то самое, спрятанное и давно забытое: перерезанное горло одного и нож, торчащий в глазнице второго убитого, напомнил об очень давних временах, тогда Осокорь не прибавлял ещё к своему имени патрицианское Туллий, и имел куда как более скромное воинское звание. Он исполнял обязанности старшего письмоводителя и страшно гордился новыми знаками отличия. Именно тогда, незадолго до окончания Северной войны, много говорили о своеобразной манере лидера эльфийского сопротивления расправляться со своими врагами. В голове всплыло имя Ясень. Да, в те времена это звучало. По всему приграничью мало нашлось бы чиновников, ведавших финансами, кто мог спать спокойно. Небольшая группа эльфов появлялась, словно по волшебству, забирала деньги, с отчаянной жестокостью расправляясь с начальством. Они исчезали так же ловко, как и появлялись, оставив на груди одного из убитых веточку ясеня. Чего только не болтали об этих эльфах! И волшебное оружие, и боевые заклинания, и ещё бог знает, что. Но по сводкам, проходившим через руки Осокоря, фигурировал знаменитые удары Ясеня — точно в глаз или по горлу до позвоночника. Причём оружием при этом служили самые безобидные предметы, какие найдутся в любой комнате. Например, нож для разрезания бумаг. Или хлебный нож…

Неужели это Ясень? Осокорь уселся за стол. Адъютант, предварив своё появление вежливым стуком, поставил перед легатом тарелку персиков с мёдом, пересыпанных осколками льда.

— Позови ко мне прокуратора, коменданта порта и Петрокла, — приказал Осокорь, с удовольствием ощущая прохладу в желудке уже от первой ложки, — да пускай поторопятся. И ещё, пошли вестового за легатом расквартированного в Осэне легиона.

Кто бы сказал — не поверил, а так по всему получается Ясень, — думал он. Пятнадцать, нет почти семнадцать лет полной безвестности, и вот снова. Великодушный император Барс объявил полную амнистию, всем эльфам по случаю подписания долгожданного мира и своего бракосочетания с эльфийской принцессой Ирис. О Ясене забыли, как о страшном сне. Кто-то говорил, будто он погиб в самом конце войны, другие склонялись к мысли, что легендарный герой покинул пределы империи, одним словом, о нём все это время не было ни слуху, ни духу.

Совпадение? Нет, Осокорь давно расстался с наивностью, позволявшей верить в подобные совпадения.

Интересно, господин Второй консул, — подумал он, выуживая последние ледяные крупинки из медового сиропа, — вы во время нашего приватного разговора в Рие знали, что Меллорн — это Ясень? Почти наверняка знали, но промолчали. Как промолчали о внуке травника с голубыми глазами. С некоторых пор мальчику в Лирийской империи опасно иметь голубые глаза.

Адъютант доложил, что те, за кем посылали, прибыли.

Прокуратор расположился возле стола, Мироний присел у двери, а Петрокл остался стоять, потому как сесть больше было не на что.

— Доложите нам, Петрокл, обо всех происшествиях, имевших место нынешним утром. — Кашлянув, велел прокуратор. Он как бы ставил этим себя почти рядом со столичным порученцем, всем своим видом показывая, каких нерадивых подчинённых послали ему боги.

— Чего ж тут докладывать, — повёл могучими плечами Петрокл, — вам я всё обсказал, а господин легат самолично в хлебной лавке были. Получше нас с вами знают, что к чему.

— Ты не разговаривай мне! — Герний Транквил сделал строгие глаза, — докладывай по всей форме, как договаривались.

Начальник городской стражи послушно выпрямил спину и затараторил, будто нерадивый школяр, затвердивший урок из-под палки.

— За минувшее утро в столице провинции Сциллия, городе-порте Осэна, случилось шесть краж, из которых четыре — срезанные кошельки, три драки и одно убийство.

Прокуратор слушал доклад полузакрыв глаза. Так знатоки музыки наслаждаются игрой талантливого музыканта.

— Довольно, господа, — прервал доклад Осокорь, — прекратите спектакль. Я собрал вас по куда более серьёзной причине, нежели подробный отчёт об отловленных карманниках и потасовках в тавернах. Говорит ли вам что-нибудь имя «Ясень»? Я не жду от вас мгновенного ответа, подумайте, поройтесь в памяти.

Петрокл, собрал лоб глубокими складками и что-то бормотал себе под нос. Прокуратор Герний Транквил, улучив минутку, когда порученец с самыми широкими полномочиями смотрел в другую сторону, скорчил мину, которая означала: как можно отнимать время у людей, всей душой обеспокоенных процветанием государства?

Странное имя-прозвище произвело впечатление только на одного Медузия. Он рефлекторным движением расправил редкие волосы на вспотевшей лысине, и его розовое полнокровное лицо стала заливать нездоровая бледность.

— Экселенц изволил помянуть Ясеня, который печально прославился в Северную войну? — обеспокоенно спросил он, игнорируя скептическое хмыканье прокуратора.

— Именно его, — заверил легат, — я полагаю, в данный момент Ясень находится в Осэне.

— В Осэне? — как эхо повторил комендант.

— Нет, нет, — узкие губы Герния Транквила сложились не то в усмешку, не то в гримасу, — сие просто немыслимо. Мне доподлинно известно, что персоны, о коей вы говорите, давно нет в живых, а значит, он никак не может находиться сейчас во вверенном мне городе. Эльфийского проходимца, прикрывавшегося именем Ясень, казнили.

— Да ну? — очень натурально удивился Осокорь, — уж не вы ли?

— Нет, не я. Но я точно помню, я слышал во время одного из своих визитов в столицу, что его повесили или отрубили голову. Если бы он попался мне, я сжёг бы его живьём.

— Я оставлю без комментариев ту коллекцию досужих слухов и сплетен, которую вы скармливаете нам, игемон, — продолжил легат Первого Безымянного легиона, — перейду сразу к делу. Разыскиваемый ранее Меллорн и есть Ясень. Проинструктируйте своих людей вкупе с ночными сторожами. Усиление постов я обеспечу.

— И что я должен буду сказать? — не понял Петорокл, — пускай этот ваш Меллорн оказался ещё и каким-то Ясенем, хотя мне и претит называть преступников по их позорным кличкам. Даже то, что сам господин прокуратор готов сжечь его на костре, мало что проясняет. Почему мои люди должны быть осторожны, мы и не таких видали.

— Вот именно, что не таких. Ясень играючи отправил на тот свет двоих ваших людей у озера, они даже оружие обнажить не успели. Двоих уложил в хлебной лавке. Может, довольно пустых жертв? — устало сказал Осокорь, в висках которого опять начинало стучать. — В хлебной лавке они были в броне, а мальчик мог служить живым щитом.

— Вы не допускаете совпадения? — заговорил Медузий, он, как показалось Осокорю, единственный понимал серьёзность ситуации, — вдруг всё же не Ясень? У вас есть его точное описание, чтобы свериться с описанием Меллорна.

— Нет. Не существует ни одного внятного описания Ясеня. Высокий эльф, и всё. Но я располагаю кое-чем посущественнее описания, — Осокорь обвёл присутствующих взглядом, — манера убивать выдает человека не хуже самого подробного словесного портрета. Ясень расправлялся со своими жертвами, перерезая горло, или бил в глаз. Совсем как пушного зверя, чтобы, так сказать, шкурку не попортить. У нас на руках четыре трупа, умерщвлённых именно таким способом. Получается, господа, хотим мы или не хотим, а в Осэне орудует Ясень. И оружием ему может служить и хлебные ножи, и щегольская трость, и даже шест, выломанный из ближайшего забора, или хотя бы это изящное стило, — для наглядности он покрутил в руках шикарное подарочное стило из слоновой кости, оправленной в золото. — Пускай ваше воображение дорисует вам, на что способен Ясень, будь у него в руках меч или эльфийское оружие с волшебными клинками.

— И всё равно нас не запугаете! — неожиданно рявкнул Петрокл, рубанув рукой воздух, — может, у вас в Рие, и модно проявлять слабонервность пополам с чувствительностью, навроде беременной бабы, а мы здесь покрепче будем. Мы, сциллийцы, не привыкли перед преступниками хвост поджимать, у нас поджилки не затрясутся. Много с кем разобрались, и с Ясенем вашим разберёмся, будьте покойны, чай, не первый год следить за порядком поставлены. Он ни меч, ни стило вытащить не успеет, арбалетный болт, он, знаете ли, не разбирает, хороший ты убийца или плохой. Утыкаем гада, словно ежа, дайте только найтить. Вот батяня мой, да упокоят боги его душу, воевал в Северную войну и говаривал, что не смотря на всяческие россказни, кровь у эльфов столь же красная, как и у нас, и умирают они по тем же причинам. Значится, и Ясеня вашего изловим в два счета, не извольте беспокоиться. А там уж распинайте его, сжигайте, хоть в кипятке варите, ну то, что опосля ареста останется, — Петрокл удовлетворённо булькнул, проглотив смешок.

— Петрокл, Петрокл, — покачал головой Медузий, — вы — ещё больший осел, чем я о вас думал. Обычно недалёкие люди, поднимаясь по служебной лестнице, вырабатывают полезную привычку прислушиваться к мнению и советам более умных, на худой конец, более опытных коллег. Вам же удалось сохранить свои дремучие взгляды в неприкосновенности.

Начальник городской стражи недовольно заворчал, но говоривший лишь отмахнулся от него, как от неразумного, но приставучего ребёнка.

— Господа, если Ясень действительно в городе, это катастрофа, конец света, случившийся персонально для нас.

— Сдаётся мне, — презрительно произнёс прокуратор, старавшийся не уронить достоинства в присутствии столичного гостя, проявляя неподобающее беспокойство, — панические настроения совершенно помутили у вас те остатки разума, которые ещё не заплыли жиром. В Осэне стоит целый легион. В нём достаточно клинков, арбалетов и пик, чтобы защитить нас с вами, равно как и всех остальных честных граждан, проживающих на вверенной Сенатом мне провинции. Автономию эльфов от нас отделяет море, горы и тысячи миль государственного пространства. Я, конечно, не могу судить о достоверности информации, которой располагает господин Туллий, — короткий, в меру уважительный кивок в сторону Осокоря, — но лично мне представляется крайне сомнительным, что упомянутый эльф, даже если предположить, что он выжил, проделал столь долгое и утомительное путешествие. И ради чего? Что интересного он мог найти здесь?

— К слову о расстоянии, — подхватил Осокорь, — Гардую от Северных гор тоже отделяло немалое расстояние. Не забудьте прибавить к этому военное положение, комендантский час, разъезды на дорогах, и что?

— Что? — как эхо повторил прокуратор, испытывая сосущее чувство в желудке, которое обыкновенно предваряло получение крайне неприятных новостей.

— А то, что прокуратор провинции был убит в своих личных покоях вместе со своей личной гвардией. Не пострадали только жена, дети и любимая собака прокуратора.

Герний Транквил прижал руку к груди, стараясь унять сердцебиение.

— У вас есть собака, игемон? — как ни в чем не бывало, продолжал Осокорь.

— Да, — машинально ответил прокуратор, вспомнив породистую леронскую гончую.

— Вот за её жизнь я абсолютно спокоен, Ясень не воюет с домашними животными.

— В чём же была причина столь беспримерной жестокости? Что толкало его на все эти ужасы?

— Деньги, банальные сестерции, динарии и асы. Они были необходимы повстанцам. Война — дело дорогое, господа. Прибавьте к этому секретные сведения, документы, печати. К слову сказать, Ясень никогда не брал оружия, вещей или ещё чего, что могло бы замедлить продвижение его отряда.

— Но у нас же есть целый легион, — неожиданно громко произнёс начальник городской стражи. — По-моему, один этот факт отобьёт у Ясеня всяческую охоту соваться сюда.

— В Яринне было два легиона, — криво усмехнулся Осокорь, — однако ж, вылазка Ясеня в Яринну наделала много шума и оставила много трупов.

— Я понимаю, тогда шла война, — Медузий нахмурился, — а сейчас, скажите на милость, на кой ляд ему сдались документация и бухгалтерские книги моего порта? Или, — он замер от неожиданной догадки, — эльфы опять что-то затевают? Они сидели себе смирно, пока был жив Барс, но сейчас всё изменилось. Боюсь, господа, мы на пороге новой войны. Наши дела плохи. Ясень — это всё равно, что атташе из царства мёртвых. Полагаю, мы обречены.

— Успокойтесь, — Осокорь уже порядком устал от бестолкового топтания на месте, — я уверен, Ясеня не заинтересует бухгалтерия порта, равно как и всей Осэны.

— Тогда что? Какая причина заставила его прервать многолетнее инкогнито и проделать путешествие с севера на юг?

Комендант порта взял себя в руки, его лицо снова обрело краски.

— Ребёнок. Голубоглазый мальчик, из-за которого он убил солдат в хлебной лавке.

— Очень хотелось бы знать, кто этот таинственный мальчик, ради которого мы недосыпаем ночей и перевернули полгорода.

Прокуратор Герний Транквил говорил отрывисто и резко, стараясь прикрыть раздражительностью охватившее его беспокойство.

— Пока всё, кто так или иначе оказался связанным с этим ребёнком, мертвы, — спокойно ответил Осокорь, — число таких несчастных — пять. Вы, игемон, готовы удовлетворить своё любопытство столь высокой ценой? Я бы не советовал. Иногда незнание может служить неплохой защитой. Господа, если у вас нет больше вопросов, я вас не задерживаю.

Легат прикрыл налившиеся тяжёлой, тупой болью глаза. Жалкие, ни на что не годные люди. Как только государство ещё живёт, если в провинциях засели исполнительные идиоты и владетельные трусы. Хотя толстый Медузий далеко не дурак, и соображает быстрее прочих.

Повязка на локте пропиталась кровью. Нет, — думал Осокорь, — хватит с меня ночных скачек и нервотрёпки. Закончу с помощью богов это дело, и в отставку. Уеду из столицы в Белокозье, построю там виллу, чтоб свежий воздух и лошади. Отосплюсь, наконец-то…

Адъютант осторожно приоткрыл дверь и увидел, что его патрон задремал прямо за столом, уронив голову на сложенные руки.

— Экселенц, — негромко окликнул он, — простите за беспокойство, но к вам посетитель.

— Проси, — Осокорь потёр шею, затёкшую от неудобной позы.

Посетителем оказался мужчина в легатской форме, не старый, серьёзный и спокойный. Отрекомендовался он Аврием Юном. Осокорь представился в ответ. Не принадлежность к Первому Безымянному легиону, ни особые полномочия не вызвали у Аврия Юна ни малейшего удивления. Он опустился на стул и коротко кивнул.

— В Осэне скрывается особо опасный преступник, — начал Осокорь, — этот эльф убил за пару дней четверых солдат. Описание его вы найдёте в моем пергаменте.

Ни глупых вопросов, ни удивления. Юн взял документ, быстро пробежал его глазами. Он положительно начинал нравиться Осокорю, спокойный и уверенный, побольше бы таких подчинённых.

— Не стану скрывать, вам предстоит охота на самого Ясеня. Да, да, того самого, известного с Северной войны. Он очень опасен, поэтому ориентируйте людей правильно. Нам ни к чему лишние жертвы. Усильте патрулирование порта и ворот, по городской стене расставьте арбалетчиков. Ясень нашёл то, что искал, и теперь постарается покинуть город. Этот сукин сын великий мастер маскировки. С него станется натянуть женское платье и спрятать свою эльфийскую рожу под чадру. Так что задерживайте всех без исключения эльфов, полуэльфов, а так же тех, кто хоть отдалённо смахивает на эльфа. С Ясенем будут двое: парень-слуга и мальчишка лет пятнадцати. Ясеня живым не берите, слугу — как получится, но упаси вас боги тронуть пацанёнка. За малейший вред лично головой ответите.

Аврий Юн опять коротко кивнул. Одного взгляда на сидящего за столом мужчину хватило, чтобы понять: его слова — не пустая угроза.

— Итак, — какие у вас соображения? И хорошо бы посмотреть карту.

Легат Юн всё схватывал налету. Ему не потребовалось много времени, чтобы на стол Осокоря легла добротно сработанная карта осэнского порта и морской бухты с отмелями.

— Этого недостаточно, — покачал головой Осокорь, — порт — всего лишь часть города, к тому же и так патрулируемая военными. Я имел в виду карту, вернее, план города с расположением улиц, площадей, ворот. Надеюсь, у вас есть нечто подобное?

Медузий, появившийся вместе с картой порта и Юном, облегчённо хлопнул себя по бедру:

— Так вы о плане! Конечно, у нас есть план Осэны, да ещё какой. Он находится в Прокуратории. И поверьте мне на слово, ни в каждом городе вам встретится подобное.

— Вот и пошлите за своим замечательным планом как можно скорее.

— Сие невозможно.

— Почему? — Осокорю не представлялось хоть сколько-нибудь веской причины, по которой нельзя было бы доставить документы из Прокуратории в порт.

— Видите ли, экселенц, — проговорил комендант со смесью смущения и гордости в голосе, — план Осэны, он выполнен не на пергаменте.

— А на чем же? — вскинул тёмную бровь столичный порученец с самыми широкими полномочиями, — на гранитной глыбе?

— Не совсем. «План и вид Осэны» — это фреска, украшающая стену Прокуратории, и доставить её сюда, даже по вашему личному приказу совершенно невозможно.

Осокорь вздохнул, понимая, что идти в Прокураторию придётся.

По дороге он подумал, что за время пребывания в столице провинции Сциллия, единственным местом, которое ему довелось посетить помимо кабинета коменданта порта, была хлебная лавка. И теперь легат с удовольствием шагал по выметенным центральным улицам, правда, начисто лишённым деревьев. На его вопрос, почему в Осэне так мало зелени, Медузий почему-то смутился и залепетал о местных устойчивых поверьях про злобных джиннах, которые заводятся в деревьях.

Прокуратория помещалась в шикарном здании, построенном наподобие дворца. Сам прокуратор вышел встречать их, и теперь стоял на крыльце с видом радушного хозяина. Видимо Медузий подсуетился и успел послать человечка, чтобы предупредить.

— Рад, от всей души рад приветствовать вас, экселенц, в моих, так сказать, палестинах, — подобные прочувствованные речи были истинным коньком прокуратора. — Прошу вас, не стесняйтесь, распоряжайтесь здесь всем и задавайте любые вопросы. На них с готовностью отвечу я сам и все те, кто вместе со мной, как одна команда, как сплочённый отряд единомышленников, не досыпая, печётся о благе сограждан. У нас, вы, экселенц, получите любую помощь.

Осокорю стало противно от наглого и беззастенчивого хвастовства Герния Транквила, но он сдержался, скупо кивнул и сказал, что лучшей помощью со стороны прокуратора будет скорейший показ подробного плана города.

Прокуратор расцвёл улыбкой, как будто всю жизнь ждал этой минуты.

— Прошу! — он сделал картинный приглашающий жест. Повинуясь этому жесту, специальный слуга в форменной одежде почтительно распахнул массивную дверь, отделанную разными сортами древесины.

Владения прокуратора Герния Транквила начинались с обширного холла в старолирийском стиле. Вдоль стен в нишах помещались статуи, олицетворяющие добродетели: Правосудие (Осокорь узнал её по весам), Доблесть, щеголявшую солидным двуручным мечом, и Учёность со свитком и трубой для наблюдения за звёздами. Между статуями колыхались знамёна, а вся торцевая стена являла собой фреску.

На развевающейся в безоблачной синеве неба ленте красовалась надпись: «План города-порта и вид Осэны, столицы провинции Сциллия». Ниже художник правдоподобно изобразил подковообразную бухту, знаменитый по всему южному побережью белокаменный маяк и город, казавшийся игрушечным из-за аккуратно прорисованных деталей. Над городом плыли кучерявые облачка и парили изящные чайки. Но это был только задний план, так сказать, фон для действа, разворачивающегося непосредственно перед зрителем.

Там Осокорь увидел знакомые лица: Петрокл, почему-то наряженный в полный муляжный доспех (одно время считалось хорошим тоном ставить в богатых гостиных пустых железных болванов для украшения и солидности), разворачивал свиток. Комендант порта, куда более стройный, чем в жизни, помогал ему. Прокуратор, одетый во что-то весьма смахивающее на упрощённую императорскую мантию, и увенчанный золотым лавровым венком, одну руку простёр вперёд в повелительном жесте, а другой указывал на что-то в развёрнутом свитке. По обе стороны от главных героев фрески толпились какие-то люди, и их было много. Некоторым из них повезло поместиться целиком, красуясь в парадных костюмах, другие стояли чуть сзади, поэтому видны были частично, а присутствие иных ограничивалось лишь лицом.

— Конечно, всё это интересно, — кивнул Осокорь, — только я никак не возьму в толк, почему вы демонстрируете мне свои достопримечательности, когда я просил показать столь немудрёную вещь, как план города.

— План города перед вами, — обиженно произнёс прокуратор, — причём в наилучшем виде.

— Вы, должно быть, говорите о свитке, что изображён на фреске, — в голосе Осокоря сквозило презрение.

— Я считаю, что пергамент получился весьма похоже и не может служить поводом для насмешек.

Герния Транквила задели придирки гостя.

— О, несомненно, — легат сделал глубокий вдох, чтобы удержаться от гневного выпада, — к пергаменту у меня нет абсолютно никаких претензий, равно как и к фигурам донаторов, которые, вероятно, занимают на фреске место пропорционально величине внесённой суммы. Однако, даже самый ярый приверженец не знакомого мне художника не осмелился бы назвать планом Осэны жалкие чёрточки и каракули на нарисованном свитке. Довольно, игемон, ведите меня в свой кабинет и велите принести туда все вещественные документы по градоустройству Осэны. Уверен, у вас что-то да найдётся.

И всё же уверенность Осокоря оказалась чересчур оптимистичной. В его руки попала стопка документов, так разнившихся по размеру, времени создания и содержанию, что просто разбегались глаза. На них в разном масштабе и с разной степенью тщательности были изображены какие-то здания, площади и куски улиц. Их, должно быть, делали при строительстве особо важных объектов. Например, здание Прокуратории обнаружилось аж в четырёх видах, и пергамент для них брался наиотличнейший. Был там и чертёж городского храма, бани и тому подобная дребедень. Всё это хозяйство никак не помогло легату. А порыжевший от времени план фортификационных сооружений (судя по надписям сциллийской вязью, составленный ещё до завоевания провинции) давно и безнадёжно устарел.

Столичному порученцу с самыми широкими полномочиями пришлось сделать неутешительный вывод: у прокуратора нет сколько-нибудь внятного плана Осэны. Пришлось снова ругаться и пугать всевозможными карами. В результате этой активной, но по сути бестолковой суеты, которая длилась около часа, пред ясные очи Осокоря был доставлен легионный картограф вместе с чертёжной доской, линейками, пузырьками с разноцветной тушью и свинцовыми карандашами. Затем Герний Транквил пожелал выяснить, кто оплатит срочную и дорогостоящую работу картографа, а в особенности пергамент, коего в данном случае истратится видимо-невидимо.

— Картограф находится на военной службе, — закипая, ответил легат, — и будет выполнять приказ. Что касается необходимого для его работы пергамента, думаю, городской казне по силам подобный перерасход.

Прокуратор нахмурился и с сомнением покачал головой, словно хотел сказать: «Не знаю, по какой расходной статье мы сможем списать эту трату».

— Если вдруг, паче чаяния, окажется, что у Прокуратории недостаточно денег, — небрежно бросил Осокорь, — я обещаю вам, игемон, лично, что не позднее следующей декады в Осэне будет работать финансовая инспекция его императорского величества. Думаю, полный аудит поспособствует приведению доходов и расходов в порядок.

От этих слов прокуратора даже замутило. Он ни на секунду не усомнился, этот лысоватый мужчина с мягкими карими глазами, что с комфортом расположился в его кресле, исполнит свою угрозу. Но ни скандал, ни проверки не были нужны Гернию Транквилу, который рассматривал свою сегодняшнюю должность только как ступеньку к положению сенатора, поэтому он вяло махнул рукой и сказал:

— Не думаю, что вам, экселенц, по чину забивать голову такой прозаической мелочёвкой, как цены на пергамент. У вас и без того забот в достатке. Пергамент будет, и притом самого хорошего качества.

Прокуратор великодушно разместил картографа в своём кабинете, авторитетно заявив, что это — самое удобное место во всем здании. Кроме того он распорядился, чтобы люди, хорошо знающие город, оказали в составлении плана всемерную помощь.

— Мне не нужна точность, масштабирование и изображение каждого отдельного здания или дерева, — пояснил Осокорь, когда картограф разложил перед собой куски отличного телячьего пергамента и расставил скляночки с тушью. — Достаточно будет показать расположение улиц, ворот, крепостных стен и порта. Отдельные части плана должны состыковываться друг с другом.

Мужчина за столом кивнул.

— Подписи только самые необходимые, чтобы можно было сориентироваться. Сколько времени потребуется на всю работу?

Картограф, прищурившись, оценил стопу листов, лежащих перед, ним и сказал:

— Дня за три-четыре управлюсь.

— Трёх дней дать не могу, — Осокорь прошёлся перед столом, — максимум, два. Но приложите все старания, чтобы уложиться за сутки, а лучше всего к завтрашнему утру. Хотя бы вчерне.

Картограф заверил, что сделает всё возможное. Осокорь вздохнул, остро понимая, что драгоценное время буквально ускользает, давая преимущество Ясеню, и отправился назад, в порт. По дороге он подумал, что надо дать приказ вооружить патрули сетями.

В кабинете его ждал Аврий Юн, он уже успел набросать план расстановки постов и количество людей. Осокорь посмотрел его записи и удивлённо спросил:

— Почему так мало людей?

— Остальные уже разобраны, экселенц.

— Разобраны? Да кто, вороны их расклюй, может распоряжаться в вашем легионе?

Легат Юн заглянул в одну из своих бумаг, чтобы быть предельно точным:

— Одну манипулу забрал господин комендант порта Мироний. Господин прокуратор оставил при себе две: для личной безопасности и для охраны виллы. Третья манипула поступила в распоряжение господина Петрокла, кстати, он отозвал также всех ночных сторожей.

Осокорь грубо выругался.

— Значит так, легат Юн, всей этой трусливой шушере оставьте человек пятьдесят-шестьдесят, этого за глаза хватит для охраны их драгоценных шкур. И не слушайте никаких возражений. Что кого не устроит — посылайте ко мне. Я сам наставлю недовольных на путь истинный. — Он потёр затылок. — А теперь давайте ещё разок всё тщательно перепроверим, не упустили ли мы чего важного в суматохе. Город надобно перекрыть так, чтобы у Ясеня не было возможности улизнуть. Пока патрулируйте улицы, охраняйте стены, ворота, порт. А завтра будет готов план, и мы начнём прочёсывание кварталов. И пускай Петрокл через своих осведомителей сообщит, что я лично из своего кармана заплачу десять золотых тому, кто сообщит достоверные сведения о нашей троице. Достоверные! — легат многозначительно поднял палец. — Тех, кто попытается обманом заполучить деньги, я казню. Лично. Что тут обычно делали с преступниками? Кажется, распинали?

— В Сциллии раньше сажали на кол, — поправил Аврий Юн.

— Вот и отлично, обманщиков посадим на кол, национальные традиции нужно чтить. Если Ясеню со товарищи не удалось улизнуть из города сразу, в чем я сомневаюсь, они в ловушке. Куда он мог уйти с мальчишкой с ног до головы заляпанным кровью. Вот и получается, при правильном подходе и достаточном количестве людей поимка преступников — всего лишь вопрос времени. Им нужно где-то спать и что-то есть. Словом, они либо попытаются уйти из Осэны, либо не сегодня, завтра голод кого-то из них выгонит из норы. А взяв одного, возьмём всех. Правильно я рассуждаю, легат Юн?

— Так точно, экселенц!

***

Осокорь рассуждал совершенно правильно, он только не учёл, что в компании разыскиваемых был фавн, а это означало, он мог превратиться в кого угодно, хоть в самого прокуратора Осэны. Однако Торки не был представлен прокуратору, да и неудобств подобное превращение принесло бы куда больше, чем пользы, поэтому он предпочёл привычный, неприметный облик старичка-паломника. Прохожие скользили по нему равнодушными взглядами, патрули также не проявляли ни малейшего интереса к тщедушному старикану, деловито семенящему куда-то в старомодных остроносых туфлях без задников.

Тем временем шустрый старичок с благочестиво сцепленными на животе руками прошвырнулся по рынку, нахально стянув из-под носа продавца сладостями миндальное пирожное. Продавец вместе с небольшой толпой слушал какого-то возбуждённого кривого нищего, который, тыча клюкой в приколоченный к стене пергамент, божился, будто сам видел в лесу на поляне ночью призрачное эльфийское воинство. И будто бы перед этим самым воинством, состоящим (по словам калеки) из полуразложившихся покойников в сверкающих доспехах, прохаживался сам Ясень. Тогда, ночью нищий оратор ещё не знал, что то был Ясень. Но теперь, когда добрые люди прочитали ему описание, он сразу понял, кого повстречал ночью. Калека поправил грязную тряпицу, закрывавшую ему правый глаз, воздел руки к небу и заголосил:

— Видел, видел, как вас сейчас вижу, видел Ясеня на поляне. Доспех на ём чёрный, в глазах огонь неугасимый демонический горит. Худо, братцы, ой, худо! Беда на Осэну движется. Потому как Ясень поднял мертвецкое войско и клялся всеми своими склизкими богами не оставить камня на камне от города, людей всех убить, а их тёплую кровь забрать себе.

— На что ж ему столько крови? — с сомнением спросил башмачник, прямо в фартуке выбежавший из своей будочки, где чинил и чистил прохожим обувь.

— Кровь, кровь, — завыл нищий и завертелся на месте, как ужаленный, — знамо дело, на что Ясеню человеческая кровушка сгодится, — он замер, закатив единственный глаз, будто предчувствуя озарение. — В крови жертв тех безвинных он своих солдат искупает, и они плоть вновь обретут.

— Это Ясень тебе лично поведал, — не выдержал Торки, — когда ты его в лесу видел, или из покойничков кто проговорился? Не слушайте его, люди добрые, врёт он всё. Да и повязка у него на глазу фальшивая.

Люди загудели. Кто-то выражал сомнения по поводу мертвецов с мечами, некоторым не верилось в намерение разрушить город.

— Куда им, — со знанием дела заявил торговец рыбой, — мертвецы там они или нет, а голыми руками им город не взять. Тут осадные машины надобны…

— Да они колдовством пойдут, — округлил глаза мальчишка чистильщика обуви, — как станут молниями швыряться, от стен одно каменное крошево останется.

И тут зоркие глаза Торки усмотрели две вполне примечательные вещи: первой оказался парнишка с выпирающими передними зубами, какие бывают, если в детстве долго сосут палец. Он шнырял среди толпы и ловко срезал кошельки заточенной монеткой. Второй, куда более важной вещью был патруль, усиленный арбалетчиками в металлических нагрудниках, появившийся из-за угла и теперь вполне целеустремлённо направляющийся к месту событий.

Благоразумный и весьма наблюдательный старичок быстро отошёл в сторону от кликушествующего нищего и его напарника и остановился возле лавки горшечника, который выставил свой товар прямо на улице. Торки сделал вид, что разглядывает большое блюдо, а сам с интересом наблюдал, как солдаты древками копей прогнали толпу, как скрутили нищего.

— Видел, говоришь, Ясеня? — с нажимом спросил старший в группе, — вот в комендатуре и расскажешь, где, когда и при каких обстоятельствах это произошло.

— Пустите меня, я припадочный! — взвыл нищий и забился в тщетной попытке вырваться. Он закатил единственный глаз, оскалил зубы и попытался пустить пену изо рта. Но на блюстителей порядка это не произвело ни малейшего впечатления. Нищему несколько раз двинули по роже и по рёбрам. Тот утих, обмяк, и его уволокли прочь.

Старичок, оставив в покое блюдо, семенящей походкой приблизился к объявлению и внимательно прочитал его. Объявление столь заинтересовало аккуратного паломника, что, улучив момент, он отодрал пергамент от стены и с завидным проворством спрятал его в широком рукаве халата.

Из всего увиденного Торки больше всего поразил патруль, особенно арбалетчики и свёрнутая сеть, которую держал наготове один из солдат. Ловить Ясеня собирались на полном серьёзе. После этого старичок поправил грязноватую башню чалмы на лысой голове и резво затрусил к Сухим воротам. Видя отрешённый взгляд и выражение особой просветлённой благостности на морщинистом личике, любой и каждый сразу понимал: старикан не просто слоняется по городу, а совершает хадж, то есть паломничество по святым местам.

Однако удержать соответствующее выражение на лице оказалось куда как не просто, в городе то тут, то там раздавались истошные женские визги, крики и брань. Любопытство Торки буквально тащило его вперёд, поближе к источнику этих самых визгов. Причиной неожиданно возникших безобразий и шумной неразберихи явились легионеры, немилосердно потевшие в раскалившихся на полуденном солнце шлемах и латах. Они выполняли досмотр населения города-порта Осэны с похвальной ретивостью и пристрастием. Всякий, кто хоть чем-то вызывал интерес или сомнение, мгновенно выдёргивался из толпы. С этого момента он прекращал своё существование в качестве безликой человеческой единицы, он становился подозреваемым. У подозреваемого отбирались для обыска все вещи, а деньги (если таковые имелись), конфисковались. Затем солдаты дотошно допрашивали несчастного, заставляя по многу раз отвечать на одни и те же, не очень заковыристые вопросы, задаваемые в различном порядке в надежде, что подозреваемый сам себя разоблачит.

Пока ретивость легионеров распространялась на мужскую часть населения, всё было ничего. Но в полученных строгих инструкциях прямо говорилось, что преступники могут переодеться в женское платье, и легионеры принялись досматривать женщин. Именно это и привело к крикам, ругани и неразберихе.

Следует заметить, что сциллийки придерживаясь вековых традиций, скрывали нижнюю часть лиц за разноцветным шёлком. Фавну такой обычай нисколько не нравился. Что хорошего, если из всего женского личика можно наслаждаться видом одних только глаз да бровей, согласно местной моде густо намазанных чёрной краской. Похоже, легионеры придерживались сходной точки зрения.

Торки видел, как солдат грубо схватил за руку высокую дородную матрону, лицо которой скрывал синий шёлк. Она неторопливо шла с рынка в сопровождении босоногой девчонки-прислуги, согнувшейся под тяжестью покупок. Другой легионер, не говоря ни худого, ни доброго слова, сдёрнул с почтенной дамы платок, обнажив крашеные хной седые волосы и мясистое лицо с двойным подбородком.

Сперва сциллийка онемела от неожиданности. В Сциллии подобное деяние являлось для женщины жесточайшим оскорблением и позором. «Честная девушка предпочтёт обнажить ноги, но не лицо», — гласит народная мудрость. Горожанка дёрнула назад свой головной убор и завопила. Силе её лёгких позавидовал бы монах, пять раз в день сзывающий верующих на молитву. Энергичные вопли подкреплялись ударами палки с козырьком, защищающим владелицу от солнца. Девчонка выронила корзину и корчилась в беззвучном смехе, её хозяйка лупила обидчиков, призывая в свидетели весь честной народ Осэны, что её оскорбили ни за что, ни про что. И народ собрался. Вскоре горожанку в кое-как накинутом платке оттеснила недобро рокочущая толпа. Солдаты поняли, что ещё немного, и недовольство выльется в столкновение. Поэтому они вяло извинились перед оскорблённой женщиной, а толпу сумели разогнать, подпихивая щитами и рукоятками мечей. Фавн, наблюдавший всё это со стороны, зашаркал к Сухим воротам. Нет, в его планы не входило покидать город, не собирался он также посещать священную пещеру, где с рассвета до заката стояли вереницы паломников, чтобы возложить руку на Камень плача. Торки интересовало насколько хорошо охраняются ворота, и можно ли ещё разок воспользоваться тем замечательным лазом, что и в прошлый раз.

То, что он увидел, оказалось даже хуже его опасений. Солдат было очень много. На стене виднелись силуэты людей с арбалетами, а непосредственно у ворот толпилось человек двадцать.

Торки прогулялся вдоль стены с озабоченным видом человека, ожидающего приезда родственников, как-то так получилось, что он двигался при этом в сторону пролома. У пролома его ожидало очередное разочарование: рабочие наскоро заколачивали проём под присмотром дюжих легионеров. Доски они выбрали что надо: прочные и толстые, а уж про гвозди и говорить нечего. Один их вид отбивал всяческое желание пробовать отодрать их. Было совершенно ясно, ни солдаты, ни арбалетчики не собираются покидать посты с наступлением вечера. Торки имел достаточно опыта, чтобы знать: все другие ворота города охраняются точно так же. Значит, выбраться из Осэны посуху не получится.

***

Осокорь проснулся до того, как пришёл адъютант, которому было велено разбудить легата не позднее восьми часов. Не открывая глаз, он осторожно прислушивался к себе, опасаясь ощутить головную боль, которая грызла затылок в последние дни. Но сегодня боли не было. Легат поднялся, засветил лампу (секретное гнёздышко коменданта порта не имело окон), и когда адъютант, нагруженный подносом с завтраком, тихонько отворил дверь, он был уже на ногах.

— Входите, входите, — легат сделал рукой приглашающий жест, — сегодня я обошёлся без вашей побудки.

Волосы Осокоря были влажными от недавнего умывания, и он ещё раз привычно разгладил их пальцами.

— Как дела у нашего картографа? Из Прокуратории приходил кто-нибудь?

— Пока нет, экселенц, — ответил адъютант, ловко расставляя на столе тарелочки с завтраком, приготовленным личным поваром коменданта. Осокорь почувствовал, что проголодался, и с удовольствием налёг на пряную ветчину.

— Какие ещё новости?

— Господин начальник городской стражи тут к вам человечка прислал, уже час в приёмной сидит.

— Что за дело?

— Вчера этот субъект заявился в комендатуру и потребовал срочного и приватного разговора с самым главным начальником. Дежурный вежливо предложил ему зайти утром, поскольку никого, кроме его, дежурного, в столь поздний час нет, если не брать в расчёт охранников тюремного отделения. И это было чистейшей правдой, — серьёзно заметил парень, наливая экселенцу кофе, — господин Петрокл ещё на закате отбыли на свою загородную виллу. Гражданин оказался упрямым и игнорировал доводы офицера, что по ночам принимают только экстренные заявления, об ограблении или убийстве, например. Он требовал немедленно препроводить его к самому главному начальнику, так как он имеет ценные сведения и желает получить за них вознаграждение.

— И как поступил дежурный?

— Что он мог сделать! Он озверел от одного упоминания о награде за Ясеня. Понимаете, — пояснил адъютант, — весь минувший день комендатуру осаждали проходимцы всех мастей в надежде подзаработать на ложных доносах на Ясеня. Только после того, как самых наглых лжецов принародно высекли, любителей лёгких денег поубавилось. Естественно, дежурный принял посетителя за ещё одного прохвоста и препроводил его прямиком в кутузку, пообещав, что поутру с ним разберётся начальство.

— Хорошо, и что дальше? Как вчерашний прохвост очутился в моей приёмной? — Осокорь с удовольствием слушал разговорчивого адъютанта, он него безо всяких усилий со своей стороны он узнал в подробностях всю подноготную местного начальства.

— Ночь мужичок скоротал в обществе бродяг и мелких воришек, а утром добился разговора с Пертоклом.

— Били? — поинтересовался легат и взял последний кусок пирога с фруктами.

— Ну, я не знаю, — протянул парень, картинно заведя глаза, — господин Петрокл провёл собственное дознание и отправил доброхота к вам.

— Давай его сюда.

Адъютант козырнул и вышел. Вскоре через дверь в кабинет протиснулся невысокий человечек, имеющий вид весьма невзрачный, можно даже сказать непрезентабельный. Он был настолько обыденным и неприметным, что даже внимательный Осокорь не взялся бы навскидку определить его профессию. Мужчина мял в руках сциллийскую войлочную шапку. Он поклонился и заговорил, слегка протягивая гласные, что безошибочно выдавало в нем уроженца северо-запада.

— Я не уверен, добрый господин, что сюда, в порт, меня привели правильно. Боюсь, как бы понапрасну не потратили драгоценное время.

Его взгляд скользнул по скромной одежде Осокоря, но обильный завтрак, сервированный прямо на столе коменданта порта, и лощёный адъютант, вытянувшийся у двери, поколебали уверенность вошедшего.

— Тебе надлежит обращаться к господину легату «экселенц», — наставительно произнёс адъютант, — иначе схлопочешь плетей за неуважение к власти государя императора.

— Покорнейше и нижайше прошу прощения у господина экселенца, — мужчина приложил руку к сердцу типично сциллийским жестом.

Осокорь, чуть склонив голову на бок, рассматривал незнакомца. Весь какой-то блеклый и обыденный, он моментально исчезал из памяти, как только глаза видели другой предмет. Это насторожило легата. Он жестом велел убрать со стола поднос и посуду, а сам попытался ещё раз запомнить внешность незнакомца, но напрасно. Черты лица ускользали, словно на нём невозможно было сфокусировать взгляд. Осокорь про себя хмыкнул: человечек-то не так прост, как кажется. Не каждый день сталкиваешься с тем, кто прикрывается чарами Неприметности. Конечно, не бог весть какое колдовство, но всё же колдовство.

«Тут привычными тычками по рёбрам не обойдёшься, — подумал легат, — мне жизненно необходимо, чтобы ты, голубчик, говорил правду, всю правду и ничего, окромя этой самой голой незамутнённой правды». От одной мысли о предстоящих усилиях слегка замутило. Мелькнула тоскливая мысль о головной боли. Мелькнула и ушла, потому как заклятие Очарования требовало сосредоточенности.

Он взял из стопки на столе Медузия первую попавшуюся бумагу, положил её перед собой и углубился в чтение. Но так казалось только тем, кто не знал, что Осокорь тщательно плетёт чары.

Адъютант неслышно возник на своём месте у двери. Он был несколько удивлён, застав своего патрона за внимательным изучением списка поставок кухни Осэнского легиона. Вдруг Осокорь отложил документ и его взгляд встретился со взглядом переминавшегося с ноги на ногу посетителя. Лицо легата озарила широкая улыбка. Он всплеснул руками и воскликнул:

— Чего же ты стоишь, дружище? Давай, присаживайся без малейших церемоний и выкладывай, с чем пришёл.

Посетитель, ошарашенный внезапным и неожиданным дружелюбием высокопоставленного мужа, присел на краешек неудобного стула. Осокорь не сводил с него глаз, буквально лучащихся радушием и пониманием.

Мужичок поёрзал, не зная, куда пристроить свою шапку, но вдруг расслабился, закинул ногу на ногу и заговорил с доверительной интимностью, которая буквально покоробила адъютанта.

— Звать меня Пек Мокрица, — сообщил он, пристраивая свой засаленный головной убор на столе легата. Затем он пригладил волосы пятерней и гортанно хохотнул, — какая удача застать здесь именно тебя, экселенц, живое человеческое лицо среди харь с оловянными глазами.

Мокрица потёр скулу, вспомнив встречу с Петроклом.

Адъютант чуть не задохнулся от подобной наглости. Нет, этот больше смахивающий на крысу Мокрица, явно напрашивается на порцию плетей. Вот сейчас господин легат тебе покажет, как раскладывать на его столе шапки и говорить ему «ты»!

Однако, против ожидания, столичного порученца с особыми полномочиями фамильярность задержанного не только не возмутила, а скорее даже наоборот. Казалось, он и сам обрадовался Мокрице словно давнему приятелю: встал, хлопнул по плечу и уселся прямо на стол, отодвинув в сторону дорогущий письменный прибор коменданта.

— Ну, так в чём дело?

— Конечно. Как ты уже догадался, я — не местный, — Осокорь кивнул, — судьба моя путана и не интересна. Как-нибудь за чаркой вина я расскажу тебе историю моей многотрудной жизни, — пообещал Пек Мокрица с обезоруживающей откровенностью. — Так вот, живу я сейчас в Осэне. Чем зарабатываю на хлеб насущный? Да чем придётся. Не подумай только, будто я бродяжничаю или побираюсь. У меня своё дельце небольшое имеется. Видишь ли, — посетитель приглушил голос, очевидно опасаясь, что адъютант может воспользоваться его идеей, — от природы я обладаю недурной наблюдательностью, которая вкупе с острым слухом и привычкой интересоваться чужими делами, может быть очень полезной.

— Вынюхиваешь, выслеживаешь, а иной раз и тряхнёшь незадачливого толстосума? — в тон ему продолжил Осокорь.

Пек развёл руками с виноватым видом мальчишки, которого застукали за кражей сладостей.

— Перед кем другим стал бы отпираться, но перед тобой, экселенц, как на духу. Грешен. Хотя ничем серьёзным руки свои не замарал. Да и что худого, коли некоторые богатенькие посетители развесёлого квартала отстегнут малую толику своих немереных доходов скромному одинокому человеку, проживающему на чужбине? Но в основном я выполняю различные поручения, делаю дела, которые людям неприятны. Ещё я нахожу потерянные вещи, пропавших животных, присматриваю за блудящими супругами. Одним словом: кручусь, аки волчок, сбиваю ноги на улицах нашего славного города, мокну под дождём, жарюсь на солнцепёке и всё ради горстки серебра, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.

Пек Мокрица вопросительно поглядел на Осокоря.

— На счёт вознаграждения можешь не беспокоиться, получишь сполна, как только я удостоверюсь, что твоя информация полезна и правдива.

— Водички бы, — жалостливо протянул Пек.

— Подай вина нашему гостю, — приказал Осокорь совершенно растерявшемуся адъютанту.

«Гость» жадно выхлебал предложенный кубок, утёр губы рукавом, от души крякнул и продолжил:

— В последнее время я всё чаще стал подумывать о переезде в родные места. Но как только я принял это решение, удача, словно в насмешку, совсем отвернулась от меня. Не было ни единого, даже самого завалящего клиента. Деньги на текущие расходы иссякли, пришлось даже тронуть свой неприкосновенный запасец на чёрный день. И вот вчера, преисполненный отчаяния, я брёл к кварталу ростовщиков и менял. Мне уже доводилось прежде отыскивать задолжавших. Менялы, конечно, редкостные жадюги, но хоть какой-то заработок. Не успел я миновать улицу Горшечников, как моё внимание привлекла престранная парочка. Сперва я просто скользнул взглядом: надо же совсем молодой, а волосы седые. Потому и поглядел снова. Вижу: мужик-то не седой, а светловолосый, только слегка с проседью, к тому же — эльф! Представь себе, экселенц, по улицам Осэны серди бела дня разгуливает эльф в полосатом сциллийском халате. Ты можешь не сомневаться, у меня после Северной войны на инею братию глаз намётанный. Интересно, думаю, что делает здесь остроухий ублюдок? Не святым же местам поклоняться приехал!

Мокрица захихикал. Казалось сама мысль об эльфе-паломнике здорово веселила его.

— Ну а второй, — спросил Осокорь, — ты говорил, будто их двое было.

— Естественно, двое. Эльф тащил за руку мальчишку-подростка в простой крестьянской одежде и накинутом на голову священном клетчатом платке. Ещё одна странность: сколько лет на юге живу, ни разу не видал, чтобы пацана в ритуальный головной убор обряжали. Ты не поверишь, экселенц, у меня самое настоящее чутье на всякие подозрительные или скандальные истории. — Пек Мокрица горделиво выпрямился, — но тут моё чутье буквально возопило, давай, мол, Пек, смотри хорошенько, дело нечисто! Прикинулся я незаметным случайным прохожим и последовал за ними. Примечаю: эльф пару раз оглянулся, словно опасался чего, а паренёк шёл за ним безо всякой охоты, даже совсем наоборот, почти что упирался. Вдруг мальчишка остановился посреди улицы, вырвал руку и стал что-то возбуждённо говорить своему спутнику. Платок сполз у него с головы и распахнулся. Вот тут-то я и рассмотрел мальца. Оказалось, что он вовсе не был сциллийцем, более того, посреди улицы стоял отпрыск знатного рода, и даже его жалкая одежонка не смогла скрыть этого. Но и это ещё не самое важное.

Говоривший выдержал паузу, словно опытный оратор, стремящийся ещё больше привлечь внимание публики.

— Мальчишка был весь так выпачкан кровью, словно неумело резал свинью. А платок на него накинули, чтобы скрыть это. Раз скрывали, значит кровь-то не свиная. Вот и удача! Я просто не мог оставаться в стороне.

— И что ты решил? — Осокорь подался вперёд.

— Конечно, похищение! — победно изрёк Мокрица, — эльф увёл патрицианского сынка, переодев его в бедное платье, чтобы не привлекать внимания. Но, судя по перепачканной одежде мальца, дело прошло не столь гладко, как планировалось. Телохранитель или просто старый преданный слуга пытался защитить ребёнка ценой собственной жизни. Теперь похититель вёл жертву в какое-нибудь тайное место, чтобы спрятать там до поры. Пока я это обдумывал, странная парочка закончила ругаться и спорить. Не иначе, как от угроз, мальчишка сник, кивнул, натянул на голову священный плат и поплёлся за своим похитителем. Я же незаметнее бродячего пса, шмыгнул в переулок. Мне та часть города преотлично знакома. Переулок, по которому эльф вёл свою жертву, примыкал к вонючей слободке (там кожевенники живут), за ним — пустырь, дальше — заброшенные сады. Умно, подумалось мне: заброшенные оливковые сады тянутся на целую милю. В них не то, что одного пацанёнка, центурию солдат спрятать можно. Схоронился я за большой мусорной кучей и слежу, что дальше будет. А они прямиком в сады. Ну я за ними, натурально, соваться не стал. Кто знает, может, там похитителей целая банда. Благо, вдоль садов полно полуразвалившихся домов. В них, — Мокрица сделал неопределённый жест куда-то в сторону двери, — со времён последней войны не живёт никто. Даже бродяги сторонятся глинобитных ветхих домишек. Болтают люди, что ещё до войны начался в Осэне чумовой мор, и как раз с района садов. А правитель тогдашний поставил вокруг солдат с копьями, чтобы они никого не впускали и не выпускали из чумного посёлка. Вроде, говорят, там все перемёрли, зато зараза в город не перекинулась. Потом солдаты трупы свалили в кучу, обложили хворостом, полили маслом, да и сожгли всех разом. А место стало с той поры считаться дурным, вроде бы души, не нашедшие упокоения, бродят по ночам меж старых олив, и убивают случайных прохожих. Это они мстят за то, что их бросили умирать.

— Но тебя, как я вижу, сие не испугало, — заметил Осокорь.

Мокрица криво усмехнулся:

— Мне батяня мой наказывал: ты, Пекки, не боись призраков, опасайся пуще живых лиходеев. Да ещё затрещину дал. Это чтоб я его мудрость покрепче запомнил. Я ведь как тогда рассудил: коли треклятому эльфу ходячие мертвяки не страшны, значит и мне они тоже вреда не сделают. Выбрал я домишко повыше, пристроился на тряпье каком-то, наблюдаю. Эльф с мальчонкой скрылись из виду, а я жду, что дальше будет. Солнце, заметь, печёт немилосердно, я чуть не сомлел от жары. Вдруг, глядь, птаха вспорхнула, за ней другая. Идёт кто-то. Думал я сперва мой подопечный, но нет, это был подручный его.

— Постой, постой, — перебил Осокорь рассказчика, — кажется, я его знаю: такой рыжий дылда, молодой парень с вихрами и веснушками?

— И никакой не рыжий, — почему-то насупился Мокрица, но посмотрев на собеседника, сразу оттаял. Потому как обижаться на обладателя таких бархатных карих глаз было решительно невозможно, — рыжий парень тут совершенно ни при чем. Я увидел старикашку в халате, чалме и стоптанных туфлях. Но шлёпал он, доложу я, точно ему пятки салом намазали. Выходит, там их целая шайка, правильно я поступил, что не полез в сады. Старичок быстро засеменил в город, я за ним. Думаю, если парламентёра послали, чтоб о выкупе договариваться, я прослежу и узнаю, чьё дите томится в плену в старых садах. Однако ж, против моего ожидания, старикан вовсе не пошёл в Верхний город, а двинул прямиком на рынок. Там в толчее я его и потерял. Уж ругал я себя, корил, а что проку? Ну, ладно, решил: прошвырнусь по торговым рядам, загляну в кофейню, вдруг что услышу. У меня, экселенц, тоже свои местечки имеются, где все городские новости разузнать можно. О похищении мальчика там никто ничего не знал, зато я услышал про Ясеня.

Пек подался впереди, и его невыразительное лицо стало серьёзным.

— Я ведь сам родом с севера, Северную войну застал, и кто такой Ясень, мне объяснять не надобно. Местные болваны болтают несусветную чушь, мне даже слушать противно стало. Но два и два я сложил. Иду, а сам голову ломаю, как бы удостовериться, что эльф ещё в саду. По дороге мне на глаза попался вот этот плакатик, он на стене был приколочен. Прибрал я его до поры. Поспособствую изловить Ясеня, вот мне награда и выйдет, — мужичок разгладил на колене пергамент с оборванными уголками.

— Что положено, получишь, — заверил его легат, — продолжай.

— Засел я в свой прежний схрон, волнуюсь, вдруг эльф уже ушёл, тогда всё: ищи-свищи его. Но нет, видать боги в тот момент в хорошем настроении были, и кости судьбы метнули в мою пользу, ветер донёс запах костра. Запах был слабенький, потому как жгли они только сухой хворост, дыма вообще не было видно, но мой нос их всё же учуял. Это означало, что Ясень с мальчишкой ещё на месте. Вскорости старик хорьком прошмыгнул. Сижу, жду, молюсь, чтобы им в голову не пришла мысль сменить место или податься куда-нибудь, на ночь глядя. И опять птицы меня предупредили, что по неприметной дорожечке кто-то следует. И точно: выходит из садов парень.

— Ну, что я говорил! — обрадовался Осокорь, — высокий, рыжий, он ещё косолапит слегка.

— Дался тебе этот рыжий, — досадливо отмахнулся Пек Мокрица, — парень, конечно, был, только по роже — типичный горец, чернявый и худой. Я вздохнул с облегчением: ты, милок, шагай куда хочешь, лишь бы эльф на месте оставался. Дело пошло к вечеру, я, наконец, в тени оказался. Достал свою заветную фляжечку, сижу себе, винцо прихлёбываю. В нашем деле без этого — никак, — пояснил человечек, демонстрируя отполированный руками сосуд из тыквы, что держал на ремешке у пояса. — Засада порой длится по многу часов, так что промочить горло — не последнее дело.

Воротился горец уже на закате, нагруженный не хуже вьючного осла. Хотя тюки лёгкие были. Одеяла, сообразил я. Значит, вся шайка-лейка на ночлег будет устраиваться. Выждал я до третьих звёзд и поспешил прямиком в Управление городской стражи с докладом. А там…

Мокрица судорожно вздохнул, вспомнив вчерашние события.

— Я-то думал, меня по-другому встретят, — он хлопнул по пергаменту рукой, — награда-то ведь не шуточная! Однако, дежурный, как только услышал имя «Ясень», взбеленился, будто я его нехорошими словами обругал. Я, натурально, попытался разъяснить, что к чему, а они с кулаками. Куда это годиться? Ты, экселенц, уж разберись с ними, а то ведь побили ни за что, ни про что, да ещё всю ночь за решёткой продержали. Боюсь, как бы мне от тамошней шушеры насекомых не набраться, — доверительно закончил мужичок, скребя себя за воротником куртки.

— Непременно разберусь, друг мой, — устало пообещал Осокорь, возвращаясь на своё место за столом. — Пусть легат Юн пришлёт мне маниплу для оцепления садов, и чтоб через четверть часа. — Приказал он адъютанту уже своим обычным голосом. А ты, друг Мокрица, покажешь нам тропку к тайному убежищу Ясеня.

Пек Мокрица несколько раз судорожно вздохнул, как будто ему не хватало воздуха, и схватился за сердце, которое вдруг забилось сильнее. Он ошалело смотрел на усталого мужчину за столом, который застёгивал пояс с потёртыми ножнами короткого меча. Лицо этого человека отчего-то вдруг стало отстранённым и чужим, а карие глаза больше не лучились дружелюбием. Они были жёсткими и холодными, как каштаны на заиндевевшей траве глубокой осенью.

***

Хорошо обученные солдаты легата Юна быстро и бесшумно рассыпались цепью, окружая заброшенные сады.

— Вон там, — почему-то понизив голос до шёпота, указал Пек Мокрица, — между кустом бузины и лопухами. Они оттуда и выходили.

Осокорь кивнул.

— Десятник и пятеро арбалетчиков за мной, — коротко приказал он, — твой десяток подстраховывает нас. Без команды не приближайтесь. — Десятник кивнул, и полуденное солнце блеснуло на козырьке шлема.

Мокрица нервно облизнул губы и присел на груду камней. Ему велено было сидеть и не попадаться под руку. Он потянул носом, пытаясь определить, на месте ли шайка Ясеня, но лёгкий ветерок нёс лишь отдалённый запах моря. Костром не пахло совсем.

Осокорь стоял возле потухшего холодного кострища слева от старого жома для масла. Мокрица не соврал. Здесь были люди, трава примята, а золе виднелись полу сгоревшие куриные косточки. Хотя чутье следопыта подсказало ему, что они опоздали. Убедившись в этом, легат отогнал всех от еле заметной тропы и категорически запретил топтаться по поляне. Следы обнаружились без труда: узкие, уже знакомые по домику у озера, сапоги на мягкой подошве без сомнения принадлежали Ясеню. В грубых стоптанных сандалиях ходил мальчишка. Их размер и вид подошвы соответствовал паре в сенцах травника. Но самыми загадочными оказались другие следы. Хоть Мокрица и утверждал, что видел четверых членов шайки, Осокорь был готов дать руку на отсечение, что на поляне побывали только трое. Трое сидели у костерка, двое спали в полуразрушенной сторожке, а третий сторожил, сидя на поваленном дереве. Следов, оставленных четвертым, не было, сколь тщательно не искал легат.

Осокорь поломал над этой загадкой голову и решил, что, скорее всего либо сам Ясень, либо его помощник, нацепили накладную бороду, чалму и халат, нарядившись стариком. А Мокрице, сидевшему на солнце с фляжкой вина, он показался настоящим. Легат продолжал рыскать по поляне словно ищейка. Легионеры с удивлением наблюдали, как обличённый отнюдь не маленькой властью приезжий, ползает на карачках в пыли и чуть ли не обнюхивает каждый камень. Но Осокорь кое-что все же нашёл: маленькую лужицу чего-то чёрного. Сухая земля жадно впитала влагу, но на травинках остался тёмный налёт с острым запахом. Неясное чувство погнало легата за сторожку, где он болезненно оцарапался терновником, зато увидел свежую землю, отлично замаскированную трухлявым бревном, что когда-то служило балкой нехитрого строения.

Там солдаты выкопали именно то, что Осокорь и ожидал: полосатый халат, клетчатый ритуальный платок и обычную одежду крестьянского мальчишки. Впрочем, грубые сандалии с одним оторванным ремешком лежали там же. Детальный осмотр находки полностью подтвердил доверительный рассказ Мокрицы в кабинете. И платок, и полотняная туника были обильно покрыты жёсткими бурыми пятнами, которые легат без малейшего колебания определил как пятна крови. Мокрица, оробевший от количества людей, подчинявшихся не то, что слову, жесту того, кому он совсем недавно фамильярно «тыкал», удостоверил, что именно эту одежду он видел на эльфе и похищенном мальчике. Он сильно опасался, что теперь, когда шайка Ясеня упущена, никакая награда ему не светит. Пек вяло плёлся в хвосте колонны, понурив голову, прикидывая, как сподручнее завести с экселенцем разговор о деньгах. Вдруг его окликнули.

— Я, — ошалело ответил он.

— Конечно, ты, — кивнул Осокорь, — ведь среди нас нет другого Пека Мокрицы. Взгляни, вот, что валялось на траве.

На ладони легата (теперь-то Пек знал, что обаятельный обладатель карих глаз — легат) поблёскивали крошечная позолоченная рыбка и несколько разноцветных кусочков перламутровых раковин. Солдаты ползали вдоль тропы, заглядывая под каждую травинку.

— Ах, это, — разочарованно протянул Мокрица, — это сущая ерунда, дешёвые бусы, которые можно купить на любом базаре. Поверьте, к Ясеню они не имеют ни малейшего отношения.

— Как знать, как знать.

— Да чего тут знать! — воскликнул Мокрица, раздосадованный, что разговор о вознаграждении опять отложился из-за каких-то дурацких бусин, — я, конечно, не следопыт, и всяким там приемам-методам не обучен, но мне ясно одно: побрякушки рассыпала какая-нибудь девка, из близлежащего квартала. Приходила она сюда, чтобы без помех переспать со своим дружком-подмастерьем, а бусы, может, он ей и подарил. Хотел дешёвкой расплатиться за ласки.

— Дешёвка, говоришь, — Осокорь перекатывал на ладони собранные в траве бусины, кусочки коралла и даже мелкие жемчужинки, — по-моему, это могла быть весьма оригинальная и изящная вещица. Я никогда не видел ничего подобного.

— Зато здесь, на южном побережье такого добра хватает. Каждое лето морские цыгане привозят связки своих украшений. Стоят эти бусы и браслеты сущую безделицу, потому, что в Осэне их считают безвкусными. Но вот сами цыганки обвешаны своими сокровищами с головы до ног.

В Лирийской империи немного сыскалось бы вещей, о которых новоиспечённому легату Первого Безымянного легиона Марину Туллию, прозванному Осокорем, было бы неизвестно. Такова уж была его служба и должность. Морские цыгане оказались одной из таких вещей.

— Лодочники-то? — с готовностью пояснил десятник, — у нас от них летом никакого спасу нет. Весь год они кочуют по островам, собирают жемчуг, губки, кораллы и продают их. Добро б ещё только продавали, так народ этот пакостный на редкость. Воруют, что плохо лежит, мужики в кости и карты обыгрывают простаков, одним словом, хоть морские, а все же цыгане. Пытались им запрещать стоянки, так хитрые бестии за городской стеной располагаются, а то и вовсе на островках. Потом на них рукой махнули, ведь они, что твои тараканы, в любую щёлку пролезут.

Уже на самом выходе из садов на глаза Осокорю попался отпечаток ослиного копыта.

— Какие-нибудь животные у них были? — спросил он у державшегося поодаль Мокрицы.

— Животные? — не понял тот.

— Осла, например, ты не видел?

— Нет, осла не было. Эльф был, мальчишка, старик и парень в кожаной куртке. Осла не было, это точно.

— Хорошо, — кивнул легат, и подумал: действительно, к чему Ясеню осёл? Случайность. В сады вполне мог забрести осёл, которому нет никакого дела до местных суеверий, зато есть дело до буйных зарослей чертополоха, что вымахал выше человеческого роста. Слишком хорошо были известны Осокорю разрушительные последствия ошибки, когда случайность принимали за основную улику.

Он приказал снять бесполезное оцепление и двинулся в порт. Теперь, когда схлынуло возбуждение, давали о себе знать последствия заклинания, примененного утром на Мокрице. Обострившееся до безобразия обоняние улавливало повсюду навязчивый запах рыбы, виски ломило, а из желудка поднималась тошнота, порождая во рту явственный железистый привкус.

В кабинете коменданта порта Осокоря уже дожидались. В коридоре на стуле сиротливо ссутулился картограф, держа в руках свои неизменные планшеты, а внутри коротала время та же неизменная троица: прокуратор, начальник над ночными сторожами и толстый комендант порта.

— Ну как? — с надеждой спросил прокуратор.

— Опоздали.

Герний Транквил изобразил лицом сочувствие и сожаление.

— Между прочим, не без вашей помощи, Петрокл, — мрачно заметил столичный порученец, швыряя в сторону шляпу, — это ваши люди продержали всю ночь важного свидетеля за решёткой вместо того, чтобы немедленно доставить его ко мне.

Он кивнул на Мокрицу, который жался у двери, разрываемый противоречивыми чувствами: с одной стороны ему хотелось исчезнуть поскорее из поля зрения первых людей провинции, с другой стороны у него ещё теплилась надежда получить обещанные деньги.

— Виноват, — почти во всю силу своих тренированных командами лёгких выкрикнул Петрокл, — готов понести заслуженную…, разберусь, исправим, виноватые подвергнутся наказанию по всей строгости.

— Что толку после драки кулаками махать, — перебил его обладатель самых широких полномочий, — а вот этот человек награду заслужил. Подойди сюда, Пек Мокрица, и скажи, в каких деньгах ты предпочитаешь получить свои десять монет: золотом или серебром?

Мокрица, комкая в руках шапку, сказал:

— Если это не затруднит господина легата, мне хотелось бы получить девять золотых монет и одну серебром.

— Вы слышали, игемон? — Осокорь посмотрел на Герния Транквила, скривившегося, как от зубной боли, — выдайте в точности. А с вами, мой друг, я прощаюсь. Надеюсь, полученной суммы должно хватить вам, для возвращения на родину.

— Благодарю, премного благодарю вас, экселенц, — кланяясь, бормотал Пек Мокрица, ошалевший от того, что его назвали другом и заплатили всю сумму.

— Что теперь будем делать, — подал голос Медузий, после того, как прокуратор увёл Мокрицу за деньгами.

— Не знаю, — потёр виски Осокорь, — не знаю, хоть убейте. Но начнём мы с картографа. Может, план города подскажет, где чёртов эльф нашёл себе убежище более надёжное, чем заброшенное оливковое имение.

Картограф, моргая покрасневшими после бессонной ночи глазами, не без гордости разложил перед начальством листы пергамента с профессионально выполненным планом. Несколько минут Осокорь и комендант порта рассматривали хитросплетение улиц, бляшки площадей. Палец легата ткнулся в заполненный условными деревьями участок — сады.

— Вот здесь они были вчера вечером. Остаётся только догадываться, куда они направились потом.

— Порт можно исключить сразу, — заметил Медузий, обводя подковообразную бухту изящным костяным стилом, — легионеры и стража муху не пропустят незамеченной. Разве, что ваш Ясень умеет делаться невидимкой…

— Нет, это вряд ли.

Взгляд Осокоря задержался на старательно изображённом маяке, что расположился на мысе, скользнул вдоль крепостной стены и остановился на каких-то непонятных значках, рассыпавшихся по побережью.

— А это что?

Комендант недоуменно пожал плечами и подозвал картографа.

— Так я изобразил стоянку морских цыган, — пояснил тот.

— Они каждое лето появляются, — подхватил Медузий, — гоняли их, да без толку. Сядут в свои плавучие домики и исчезнут на пару дней, а оглянуться не успеешь, полосатые шатры опять на прежнем месте. Прежний прокуратор почитал их вселенским злом и прогонял всегда, рейды устраивал: считал, их контрабанда торговли вредит. Герний же, наоборот, распорядился особо лодочников не притеснять, пока налоги и пошлины платят.

В свете удобного расположения стоянки морских цыган подобранные в старом оливковом имении бусины обретали новый смысл. Ясеню и его спутникам не составляло труда выйти через рыбацкие посёлки к косе, миновав стороной большинство постов. Если бы только карта была вчера! Уйти в море под парусами морских цыган — простой и надёжный способ покинуть город, все ходы и выходы из которого перекрыты.

На побережье Осокорь отправился скорее из чувства долга, нежели в надежде настигнуть неуловимого эльфа. Песчаная коса ещё хранила следы недавнего пребывания людей: полоскалась на веру старая сгнившая сеть, брошенная из-за невозможности починки. Птицы ковырялись в грудах раковин, повсюду виднелись колышки от шатров, кострища, заготовленный хворост.

Напугали ли лодочников облавы и нарастающее беспокойство в городе, или они снялись с места по иной, им одним ведомой причине, сказать теперь не сможет никто.

Осокорь сжал в кармане горсть бусин, и утвердился в мысли, что ни эльфа, ни мальчишки, ни их таинственных спутников в Осэне нет. В свете этого назревала необходимость наметить план дальнейших действий. Перво-наперво, с голубиной почтой отослать письмо в столицу. Осэну пускай продолжают патрулировать, так, на всякий пожарный случай. Но самое главное:

— Немедленно докладывать мне о любых странных происшествиях на всём побережье, — приказал он.

За эльфом тянется кровавый след. Если Осокоря не подводит чутьё, трупы в хлебной лавке и домике травника — отнюдь не последние.

 

Глава 8 КОРАБЛИ И СУША

Капитан пососал чубук своей потухающей трубки и оценивающе посмотрел на мужчину, который набивался в пассажиры.

— Я чужих не беру, — сквозь зубы бросил он, — торговое судно — это вам не яхта прогулочная.

Мужчина принялся что-то объяснять, ветер трепал его чёрные до синевы волосы, выбивающиеся из-под алого шёлкового платка. Капитан слушал, а сам исподволь разглядывал незнакомца, который, несомненно, принадлежал к народу морских цыган. Поодаль к симпатичному ослику с поклажей жалась высокая девушка, почти девочка. Она стояла, скромно потупив такие же синие, как и у отца, глаза и теребила обшитый монетками платок. Монетки тихонько позвякивали.

Старший цыган говорил что-то о срочности и важности дела, из-за которого им позарез нужно покинуть остров непременно сегодня. Капитан отлично понимал все выгоды своего положения: на всём Перосе его корабль пока был единственным, а это значительно повышало планку цены за проезд.

— Я, конечно, мог бы войти в ваше положение, — проговорил капитан, когда матросы закончили грузить амфоры с органовым маслом, — но позволить вашей скотине загаживать мой корабль! — он возвёл глаза к небу.

Ослик укоризненно взглянул на капитана и протестующее топнул копытом.

— Не беспокойтесь насчёт этого, капитан, — моя дочь Лейла станет следить за нашим четвероногим другом и немедленно наведёт порядок, если он оконфузится.

Осёл громко фыркнул.

— Называйте цену, и ударим по рукам.

Капитан сразу, как только увидел этого цыгана вместе с девочкой, осликом и поклажей, догадался, что перед ним не обыкновенный ловец жемчуга и губок. Что-то неуловимое в осанке, слишком уверенная манера держаться выдавали человека с положением. Капитан прищурился и назвал сумму, превосходящую обычную плату за проезд примерно раз в пять.

— Это нас устроит.

Лодочник вытащил из простого кожаного кошелька деньги и небрежно опустил в широкую мозолистую ладонь капитана. В кошельке ещё явно оставалось немало.

— Загружайтесь, — разрешил капитан, но когда мимо него проходил ослик с поклажей, положил руку поверх вьюков и сказал: — А вдруг вы везёте контрабанду? Мне неприятности с властями не нужны. Откуда я знаю, что в ваших мешках? Может, там порошок дурман-травы? За такой груз на борту штрафом не отделаешься. Риск, он, знаете ли, дорого стоит.

Синие глаза лодочника вспыхнули недовольством.

— Свою плату, капитан, ты получил сполна, — он нервно перебросил с руки на руку опахало из цветных перьев на длинной чёрной палке, — и даже сверх того. А в вещах наших нет ровным счётом ничего предосудительного: просто одежда и немного еды на дорогу. Если ты, уважаемый, сомневаешься в правдивости моих слов, я готов пригласить любого представителя власти, чтобы он досмотрел мой груз, как, впрочем, и твой тоже.

Капитану подобное предложение совсем не пришлось по душе. В маленьком трюме его одномачтового судёнышка львиная доля любовно сложенного груза являлась не чем иным, как самой натуральной контрабандой. Поэтому он не жаловал портовых чиновников и досмотры. Ему не оставалось ничего, кроме как кивнуть и пропустить пассажиров. Однако ж от напутствия он не удержался:

— Привяжешь свою скотину на носу. И если только эта сволочь нагадит мне на палубу, выкину в море безо всяких разговоров!

— Единственная грязная скотина, которую я тут вижу, это ты, сам, капитан, — вполголоса ворчал Торки, когда его привязывали к поручням.

— Тише, — приказал Ясень, — нам только не хватает, чтобы матросы обратили внимание на говорящего осла.

Аэций, наряженный девушкой, хихикнул.

Когда кораблик, поймав ветер единственным парусом, заскользил по волнам, Аэций уже сидел на одеяле и приканчивал свою долю нехитрой трапезы. Ослик-Торки выразительно заводил глаза и жевал корочки хлеба, хотя мальчик успел подсунуть ему пару кусков окорока, пока никто не видел.

Аэций смотрел на исчезающий в дымке остров и думал, как много событий произошло с тех пор, как он всего два дня назад перешагнул порог хлебной лавки. В заброшенном саду среди корявых олив, они перекрасили волосы отваром обезьяньего ореха в чёрный цвет, а Торки похлопотал о новой одежде. Теперь мальчик знал, что светловолосый эльф его дядя, а вовсе не отец, как ему подумалось сперва. К сожалению, о родителях ему так и не рассказали. Ясень пресёк все вопросы, чётко сказав, что у них нет времени для серьёзного разговора, поэтому не стоит досаждать эльфа вопросами, и в целях безопасности притвориться, что они отец и сын. Благо их сходство бросалось в глаза. Аэций уже собирался открыть рот, чтобы спросить, когда же, наконец, наступит время вопросов и ответов, но натолкнулся на такой суровый взгляд, что решил подождать более удобного случая. Приятель же (или слуга?) эльфа понравился ему сразу и безоговорочно. Аэцию никогда раньше не доводилось встречать фавна, хотя он и читал про них. Торки был весёлым и бесшабашным, а его способность меняться просто поражала. Вот только ослом он никак не хотел становиться.

— Вы знаете, я перевоплощаюсь в животных только в самых отчаянных ситуациях. — Заявил он, — например, для спасения жизни.

— Сейчас именно такая ситуация, — парировал Ясень, заправляя в сапоги атласные чёрные брюки с узорчатыми лампасами. — Не в меру сообразительный парень Осокорь станет искать троих. Нас же будет двое, ты станешь великолепной маскировкой и освободишь нам руки от поклажи.

— А кто такой этот сообразительный парень Осокорь? — не удержался от вопроса мальчик.

— Тот, чьи люди убили Антония и хотели забрать тебя в хлебной лавке, — мрачно пояснил Брэк.

— Но почему? Почему я кому-то нужен?

Эльф положил руку Аэцию на плечо и сказал:

— Потому что от тебя сейчас зависит очень много людей. Кто-то из них совсем не хочет этого, а кто-то желает использовать тебя в своих целях.

— А ваши цели какие?

— Мои? — поднял тёмную бровь эльф, — я всего лишь выполняю волю твоего покойного отца.

Аэций понял, что разговор окончен.

Торки превратился в ослика и продолжал ворчать:

— Толкаете меня к оборотничеству, что в Лирийской империи уголовное, между прочим, дельце. Мне даже муху нечем будет согнать, кроме хвоста.

— В море мух нет, а что касается законности, то за мной четыре солдата его императорского величества. На этом фоне не то, что ослик, вервольф безобидным покажется.

Аэций без звука переоделся в девчоночье платье, а Ясень повязал его голову платком, чтобы скрыть острые кончики ушей.

Морские цыгане или, как их называли в Сциллии лодочники, встретили их настороженно. Но когда оказалось, что их предводитель — дородный бородатый мужчина с двумя кинжалами у пояса, старый знакомый Брэка, им даже обрадовались.

— Хорошо успели, — проговорил он, пожимая руку эльфа, — мы уже снимаемся. Не спокойно стало в Осэне, торговля плохая, облавы. Того и гляди сюда опять солдаты нагрянут, как при бывшем прокураторе.

На Перосе лодочники высадили всю компанию, а сами поплыли дальше кочевать по островам. Ясень договорился с капитаном единственного корабля, что был на пристани.

***

Солнце садилось, и на море жара ощущалась не так сильно, как на берегу. Капитан бросил якорь в крошечной бухте, затерявшейся среди скал.

— Мы разве не поплывём ночью? — тихонько спросил Аэций.

— Нет, — ответил Брэк, — чтобы двигаться ночью, нужны специальные приборы, карты и навыки. А всего этого у нашего капитана, как ты понимаешь, нет.

— Я вообще поражаюсь, как мы до сих пор не сели на мель и не разбились о камни, — ядовито заметил Торки, которого жизнь в ослиной шкуре сделала раздражительным.

— Умолкни, — приказал эльф, — матросы возвращаются.

Незадолго до этого помощник капитана зачем-то позвал всю команду, состоящую из четверых, загорелых до черноты островитян, и они говорили о чём-то внизу, в капитанской каюте.

Вечер мягко врос в ночь, Аэций задремал, прижавшись к тёплому боку Торки. Ясень и осёл о чём-то еле слышно переговаривались.

Матросы расположились на корме и в свете коптящего фонаря играли в кости, прерываясь лишь за тем, чтобы промочить горло вином из небольшого бочонка, который под одобрительные вопли и улюлюканье был выдан помощником капитана. И чем больше вина было выпито, тем громче и возбуждённее становились голоса. Наконец, на палубу пожаловал сам капитан в шляпе и при сабле. Команда встретила его дружным троекратным «ура!», от чего Аэций буквально подскочил спросонья.

— Чего это они?

— Перепились, вот чего. — Охотно пояснил Торки, — спьяну ещё и не такое учудить случается. Вот помню в одной таверне…

Но фавн не успел поделиться своими воспоминаниями, потому что из-за свисавших с мачты снастей появился матрос. Аэций ещё днём обратил внимание на этого верзилу, потому что его спину и грудь покрывала татуировка, изображавшая морское чудовище со щупальцами. Но из-за нехватки таланта у художника, понять, что это было за чудовище, не представлялось возможным.

— Что, красавица, заскучала, небось, в одиночестве? — обратился он к Аэцию, который предусмотрительно прикрыл лицо уголком цыганского платка, — айда, к нам! Вся наша компания ждёт не дождётся внимания такой милашки.

— Парень, — сказал Ясень, вставая, — давай не будем искать ссоры. Ступай к своим дружкам, а моя дочь останется здесь.

— Слыхали? — с дурашливым удивлением воскликнул матрос, — слыхали, кто тут порядки вздумал наводить?! Черномазый бродяга, который наших морских понятиев не уважает! — продолжал распаляться верзила, — он такую милашку при себе держать вздумал. Ребя! — воскликнул он, будто его внезапно озарила идея, — сдаётся мне, папаша, что она тебе вовсе не дочка, а сучка! — верзила громко захохотал.

Ясеню очень не хотелось скандала и драки, после которой снова останутся трупы, поэтому он предпринял последнюю попытку уладить дело.

— Капитан! — громко позвал он.

Капитан появился мгновенно, словно актёр, дожидавшийся своего выхода за ближайшей кулисой. Команда потянулась следом.

— Наведите порядок, капитан, — спокойно сказал эльф, — за проезд я заплатил сполна, и не собираюсь выслушивать оскорбления.

— За проезд-то ты, конечно, заплатил, — со значением ответил капитан, но вот за безопасность твоей девки…

Капитан развёл руками, словно сетуя на собственное бессилие пред возбуждённой командой:

— Безопасность, она дополнительных денег стоит.

Было очевидно, что он вознамерился выудить у пассажира все его деньги. Ещё на острове капитан своим безошибочным чутьём контрабандиста почувствовал, что длинный цыган не в ладах с законом. Его воображение уже рисовало ценности, спрятанные в тугих вьюках, и эти ценности вскоре должны обрести нового, более достойного хозяина.

Брэк догадался о намерении капитана, но попытался в последний раз урезонить его:

— Зря вы это затеяли, — миролюбиво произнёс он, перебрасывая свой посох с привязанными к нему перьями в левую руку, — давайте разойдёмся, пока не поздно. Хуже ведь будет.

— Да ты, никак, угрожаешь мне? — изумился капитан, а команда ответила дружным гоготом, — с чего это нам хуже будет? Опахало — оно в драке наивернейшее оружие, да и осёл — помощник не из последних.

Ясень оценил обстановку. Против них было шестеро, капитан имел саблю, у остальных хищно поблёскивали здоровенные тесаки и ножи.

— Осёл-то мне как раз и поможет, — отозвался он, — Торки, татуированный бугай твой. Справишься?

— А то нет! — радостно воскликнул Торки, принимая прямо на глазах у удивлённой публики свой собственный облик.

На замешательство, вызванное такой метаморфозой, Ясень как раз и рассчитывал. Из посоха выдвинулись магические лезвия, мгновенно превратившие роскошные перья в пепел. Эльф ударил капитана широким движением с разворота, и тот упал на палубу с рассечённой шеей. Перехватив посох другой рукой, Ясень сделал шаг в сторону помощника с двумя ножами и длинным резким выпадом ударил того в живот. Помощник согнулся пополам и зашёлся в диком крике. Матрос, который стоял позади капитана, с воплем ринулся к борту. Ясень выдернул посох и полоснул пробегающего наискось по груди. Одновременно с этим Торки неожиданно высоко подпрыгнул и раскроил череп верзилы мощным ударом раздвоённого копыта. Ещё один из матросов схватил саблю уже покойного капитана и отчаянно замахнулся на безоружного фавна. Но тот поднырнул под удар, саданул нападавшего коленом в пах и добил ногой.

— Два! — азартно выкрикнул Торки.

— Три, — сказал Брэк, добивая воющего помощника капитана.

— А шестой? — спросил Аэций, указывая на кого-то, выглядывающего из-за мачты.

Ясень схватил с палубы нож и почти не целясь, метнул. Раздался важный хруст, и на побережье опять воцарилась тихая южная ночь.

— Ну, вот мы и остались без команды, — заметил Торки, перешагивая через убитых так, чтобы не наступить в кровь. — Как теперь мы поплывём дальше? Я лично в морском деле ноль, а вы?

— Я тоже, — ответил Ясень, — придётся уходить по берегу. Аэций, ты в порядке?

— Почти, — чуть дрогнувшим голосом ответил мальчик, — просто я не привык, что на моих глазах так часто убивают кого-то.

— Поначалу меня это тоже немного шокировало, — доверительно признался Торки, — но сейчас уже начинаю осваиваться, можно даже сказать, вхожу во вкус. Что, пошли?

Он привычно подхватил вещи.

— Может, стоит всю эту дохлую команду за борт покидать?

Ясень покачал головой.

— Здесь мелководье — всплывут. Корабль, мирно стоящий в бухте привлечёт меньше внимания. Когда этих молодцов обнаружат, всё спишут на пиратов. Поэтому лучше оставить их как есть.

— Тогда шлюпку на воду, и вперёд! — воскликнул Торки, стараясь подбодрить побледневшего Аэция.

— Никаких шлюпок на этом корыте нет, — сказал Брэк, — посему нам придётся добираться до берега вплавь. Что скажешь, Аэций, доплывёшь?

— Конечно, не без гордости ответил мальчик, — я ведь вырос на озере.

— Тогда разделим поклажу.

— Интересно, почему никто не спрашивает моего мнения? — возвысил голос Торки, — я против. До берега с полмили будет, нам не доплыть.

— Во-первых, не полмили, а хорошо, если треть, а во-вторых, мы доплывём. — Ясень намеренно сделал ударение на слове «мы», — но для козлоногих упрямцев я могу предложить целых два варианта на выбор: можешь заночевать прямо здесь в тишине и спокойствии, ибо трудно найти более смирную компанию, чем покойники. Или ты снова превращаешься в осла и плывёшь с нами. Животным способность плавать присуща с рождения.

— Вот ещё, — фыркнул фавн, — давайте мою долю поклажи. Но если я утону, и боги спросят меня, какого дьявола я попёрся ночью вплавь в такую даль, я отвечу, что выполнял приказ бессердечного хозяина.

— Я буду держаться поблизости на всякий случай, — предложил Аэций.

— Этот плут не нуждается в опеке, — проговорил Ясень, перелезая через борт, — он просто страсть как не любит купаться. Я потратил полгода, чтобы приучить этого грязнулю принимать ванну.

— Не правда, вы преувеличили, всего-то месяца три, — возразил фавн, плюхаясь в воду.

До берега действительно оказалось не так далеко, как виделось с корабля. Когда ноги Аэция ощутили дно, он почти не устал. Брэк велел хорошенько прополоскать волосы, чтобы смыть отвар обезьяньего ореха.

Они переоделись, и Торки увязав одежду морских цыган узлом вместе с большим камнем, бросил в море, напутствуя:

— Прощай, наше унизительное бабско-животное прошлое!

Полная луна освещала побережье, друзья пробрались меж скал и оказались среди безлюдных холмов, покрытых небольшими рощицами. Вокруг, насколько хватало глаз, не было ни дорог, ни человеческого жилья.

— Вы, сударь, хотя бы приблизительно представляете, где мы находимся? — спросил Торки.

— Можешь быть спокоен, мы не потеряемся. Если идти отсюда прямо на северо-запад, непременно пересечёшься с Военным Серакским трактом. По нему мы и станем двигаться дальше.

— Разве можно путешествовать без дорог, да ещё ночью? — спросил Аэций, — во всех этих лесочках-рощицах заблудиться недолго.

— Только не эльфу!

— Только не фавну!

В один голос воскликнули Ясень и Торки.

***

Вёсла галеры мерно поднимались и опускались, толкая судно вперёд. Осокорь стоял на палубе и напряжённо, до боли в глазах, вглядывался в туманную полосу берега у горизонта.

Патрулирование Осэны не дало результата, если, конечно, не брать в расчёт отловленных уличных грабителей, карманников и прочей шушеры. Ясень бесследно испарился из столицы провинции Сциллия, оставив своим преследователям горстку рассыпавшихся бус. И вот вчера, наконец, Осокорь получил долгожданную зацепку. Рыбаки пережидали шторм в небольшой бухте, восточнее их посёлка. Там-то они и обнаружили корабль с мертвецами. Конечно, легат Первого Безымянного легиона не единожды говорил себе, что в бухте может оказаться всё, что угодно. Например, контрабандисты не поделили прибыль и в драке перерезали друг друга, а оставшиеся в живых бежали. Или пираты перебили всех, или ещё что-то подобное. Совсем не обязательно, чтобы это был Ясень. Однако чутьё наперекор доводам рассудка твердило: «Это он».

Кораблик с облупившейся местами краской и спущенным единственным парусом выглядел издалека вполне мирно, если не считать чаек, кружащихся над ним. Осокорь закрыл нос и рот платком, когда влез на борт. Хоть ветерок и обдувал палубу, запах от мертвецов шёл сильный. Вспугнутые чайки с недовольными криками взмыли в воздух, но продолжали кружить неподалёку. Лергий, парень помогавший легату в домике травника, опрометью кинулся к борту, его стошнило.

— Закрой лицо чем-нибудь и дыши ртом, — посоветовал Осокорь.

Картина, что предстала их взорам, действительно оказалась малоприятной. Хоть чайки и успели попировать, причина смерти моряков угадывалась легко. Трое, которых легат осмотрел первыми, имели уже знакомые запекшиеся бескровные раны. Лергий собрался с духом и решил последовать примеру своего шефа. Он преодолел отвращение и перевернул ближайшего к себе покойника. Остекленевший мутный глаз уставился в небо, а на разбитой голове явственно угадывался след большого копыта. Иных ран на теле не было.

— Экселенц, — позвал парень, — взгляните вот тут.

Осокорь перешагнул через капитана, на его положение указывал дорогой камзол, а также перевязь с ножнами, и наклонился над находкой помощника. Создавалось ощущение, что матроса лягнули в голову буквально с лошадиной силой. Ещё один член команды нашёл свой конец под тем же раздвоённым копытом. Последний матрос оказался буквально пришпиленным к мачте ножом в глаз.

— По-моему, экселенц, здесь был Ясень, — с нотками гордости в голосе сказал Лернгий, — раны с точно такими же запекшимися краями, как в домике у озера.

— Точно, Ясень. И вид ран характерный: не меч и не сабля, особое оружие. А вон того, погляди, как пришпилил, издалека и прямо в глаз. Совсем как в хлебной лавке, и, между прочим, это уже третий. Но меня больше беспокоят копыта.

— Подумаешь, копыта! — воскликнул Лергий, — животина какая была.

— Интересно, какая?

— По размеру копыт похоже на корову, — не очень уверенно протянул помощник.

— Ты сам-то веришь, в то, что говоришь? — усмехнулся легат, — корова на корабле, да ещё такая, что сумела насмерть залегать в лоб двоих контрабандистов. Хотел бы я посмотреть на эту корову.

И вдруг, подобно тому, как у собирателя древностей последний найденный фрагмент помогает воссоздать первозданный облик разбитой старинной вазы, раздвоённый отпечаток копыта на лбу покойника свёл воедино фактики и факты, до сих пор не находившие объяснения.

— Какая корова! — воскликнул Осокорь, — фавн, конечно, фавн! Подполье в Осэне, сменные помощники, которые ходят то в башмаках, то в туфлях с загнутыми носами, исчезнувший без следа Дурында. И, в конце концов, копыта. Даже удивительно, как мне сразу не пришло в голову такое простое и разумное объяснение. Фавн, кто может быть лучше помощника-фавна. Да, в изобретательности Ясеню не откажешь. На корабле нам делать больше нечего, пошли на берег.

Осмотр берега не дал ничего особенного. Не удалось обнаружить даже кострища, судя по всему, беглецы здорово спешили. Каменистая почва не сохранила следов, хоть Осокорь поползал сам достаточно и заставил помощника поползать тоже.

Возвратившись на галеру, легат засел в капитанской каюте, ему было необходимо подумать, куда двигаться дальше. Начать он решил с досье Ясеня, то есть господина Меллорна из Рии. Досье это доставили перед самым отплытием, и Осокорь успел лишь мельком просмотреть пергаменты.

— Молодецы, — мысленно похвалил Осокорь, — ни одного документа не касалась рука переписчика. Везде один и тот же неразборчивый почерк.

Расправив на столе документы, легат пытался найти ответы на мучающие его вопросы. Лергий заглянул в дверь и удалился, повинуясь повелительному жесту своего патрона. Более всего сейчас Осокорь походил на человека, напряженно раскладывающего карточный пасьянс. Он и занимался чем-то подобным: старался из разрозненных данных сложить целостную картину. Его удивило, что Ясень почти пятнадцать лет живёт в столице под собственным именем. Хотя фамилия Меллорн более чем распространённая в северных кланах. У них сейчас даже король из Меллорнов. Осокорь хмыкнул, прочитав про собственный дом на холме Патрициев. Но вот членство эльфа в двух самых элитарных закрытых клубах Рии его просто поразило. Да когда бы простое членство! Господин Меллорн уже десять лет бессменно исполняет обязанности учёного консультанта при патрицианском клубе «Вольных охотников».

Наверное, трудно было найти среди рийской знати мужчину, который бы не мечтал о членстве в этом клубе. Осокорь прекрасно знал трехэтажное здание с портиком и химерами на фронтоне неподалёку от Форума. Говорили, что «Охотники» занимают его со дня основания. Каким образом эльф, пускай даже и полукровка, если учесть тяжелый подбородок и не особенно острые уши, сумел добиться членства в клубе, вступления в который другие ждут годами?

Легат потёр лоб и взялся за остальные документы. Должно же найтись хоть что-то, проливающее свет ещё на одну странность Ясеня, коих и без этого было хоть отбавляй. Ага, вот и нужная выписка из Анналов клуба. Рекомендовал господина Этана Брэкеретта Меллорна, обладателя докторской степени по монстрологии, ни кто иной, как сенатор от провинции Левантия — Тит Северус, с личным поручительством. Кроме того, господин Меллорн издал под патронажем Клуба научный труд: «Дополнение к бестиарию монстров и чудовищ, обитающих по берегам Собственного моря».

Ну вот, мало того, Ясень — боевик, по которому давно истосковался топор палача, теперь выясняется, что он ещё и учёный со степенью. Какие тайны сверх этого припрятаны у вас в рукаве, сударь эльф?

Так, три последних года семестровые лекции по монстрологии в Леронском университете. Ладно, это сюда, в первую кучку, которая имеет отношение к личности Ясеня. Что у нас ещё имеется? Без малого пятнадцать лет назад диверсант и убийца покупает дом в Рие, в отличном районе, и начинает новую жизнь, даже не сменив имени. В этой жизни у него репутация лояльного гражданина, членство в престижных клубах, университет, своевременная уплата налогов, любовница с титулом. И вдруг, вы, сударь мой эльф, посылаете всё это благополучие к чёрту, мчитесь на другой конец империи, находите мальчика, защищаете его, оставляя позади себя шлейф трупов. Второй консул сказал, что Меллорн выполняет поручение, возможно. Но легат не мог представить себе оплату, ради которой эльф стал бы рисковать головой, вновь становясь вне закона.

В каюте неслышно появился Лергий. Он зажёг светильники и спросил насчёт обеда.

— Позднее, — распорядился Осокорь.

Лергий понял, что лучше не мешать, и удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

Осокорь встал, потянулся и сделал несколько шагов по тесному помещению. Оставалось догадаться, куда теперь отправится Ясень. Легат вернулся за стол и снова принялся за дело. Среди многочисленных выписок и копий ему попалась записка, адресованная ему лично.

Достопочтенный экселенц!

Осокорь подумал, что эта записка являлась сопроводительным документом ко всему досье, просто в спешке перед отплытием, он не успел прочесть её, а после засунул между другими пергаментами.

Собранные по Вашему поручению материалы выявляют личность в высшей степени таинственную и странную. Посему Ваш покорный слуга взял на себя смелость навести кое-какие справки в кругу столичных эльфов, естественно, соблюдая строжайшую конфиденциальность. Мне удалось узнать, что ни с кем из соотечественников господин Меллорн не общается и с Морозными землями связей не поддерживает, хоть и доводится сводным братом правящему королю Эверетту. Покойный король объявил его бастардом.

В приписке сообщалось, что в Эльферерри зреет недовольство Северным миром, а особенно после смерти Барса. Король Эверетт всё чаще заговаривает о войне.

Осокорь был осведомлен о настроении в стране эльфов, приписка не стала для него новостью. Но вот родство Ясеня с правящей королевской семьёй меняло картину. Барс был женат на старшей сестре нынешнего короля эльфов, что, собственно, и стало основой Северного мира, у них был сын, которого как-то само собой все давно считали умершим. Но если мальчик, воспитанный травником, и есть сын Барса, а значит он и законный наследник престола. Вот и вырисовываются мотивы Ясеня. Да, ради племянника Ясень на многое пойдет, и на убийство, и на государственную измену.

Осокорь потёр слезящиеся от напряжения глаза. И так, что же получается? Есть Ясень, заполучивший наследника Лирийского престола. Для чего? Возможно, для того, чтобы доставить в Эльферерри. Тогда гражданская война обеспечена, Эверетт не упустит возможность отыграться за поражение в Северной войне. Допустим, что так. А Бестия? Каков его интерес в этом деле? Зачем он послал Осокоря перехватить мальчика и ликвидировать эльфа? С кем Второй консул заодно? С безвольным принцем Ауроном, старшим сыном Барса, которого тот ещё в детстве лишил права наследования, нынешним принцем-регентом? Навряд ли. С Ауроном управляется первый консул Флорестан Озёрный. На правах родного дяди он имеет хоть какое-то влияние на беспутного принца. Им младший брат совершенно не нужен. Способен ли Бестия избавиться от наследника престола, мешающего его планам, даже не вставал вопрос: Осокорь достаточно хорошо разбирался в людях, чтобы не колебаться с утвердительным ответом. Особенно, если учесть известную всем, какую-то даже физиологическую, ненависть Второго консула к эльфам. Вывод совсем не порадовал легата. Он всегда уважал покойного императора, охотно возвышавшего таких людей, как Осокорь, не имевших за душой ничего, кроме таланта и доблести. И теперь ему ой как не хотелось, чтобы Бестия распоряжался жизнью и судьбой сына и наследника Барса.

Но выводы — ещё не факт.

— Значит, Марин, держи глаза открытыми и будь на стороже, — сам себе посоветовал Осокорь, — не доверяй никому. — Он усмехнулся, — как будто я кому-то доверяю!

Он аккуратно собрал документы и позвал Лергия, чтобы тот соорудил что-нибудь уже на ужин. Осокорь страшно устал, начинала болеть голова, но один вопрос так и остался нерешённым: куда пойдёт Ясень? Он снова уставился на карту, хотя по памяти мог обрисовать все возможные варианты. Морозные земли, хорошо. Но путь туда преграждает гряда Серака, укрытые шапками вечных льдов вершины и сейчас были видны на горизонте. Идти можно через перевал, тогда эльф двинется в Пригорицы. Другая возможность — морем до Рии, а дальше на север по новой Эльфийской дороге прямиком в Эльферерри. Ближайший крупный порт — это Лерона. Название столицы провинции Левантия что-то очень уж часто мелькало в досье Ясеня: Леронский университет, рекомендации от левантийского сенатора… Стоп. Вырисовывается ещё одна фигура на шахматной доске: сенатор Тит Северус. Ох, неспроста Тит Северус прозывался Старым лисом. Осокорь слышал о нём, как о человеке умном, беспринципном и исключительно изворотливом. Про сенатора говорили: «У Старого лиса нет друзей и врагов, он с теми, с кем ему выгодно». А что, если сейчас ему выгодно быть с эльфами? Аэций становится императором, объединяет оба государства, а Тит Северус получает должность наместника или консула. Тогда он будет изо всех сил помогать Ясеню. Да, не затей команда злосчастного корабля свару, эльф был бы уже в Лероне, а там карета с гербом Северусов, личная яхта сенатора, защита и средства, которых (по опыту знал Осокорь) всегда не хватает.

Вот теперь легат ощутил, наконец, облегчение. Головоломка сложилась. Куда бы ни направился Ясень, ему не миновать либо Пригориц, либо Лероны. Предположим, что они пойдут напрямик, но с мальчиком их скорость сильно замедлится, а значит, фора есть.

Пора сниматься с якоря и в Лерону. А оттуда по военному Серакскому тракту в Пригорицы. Наследите, судари мои, никуда не денетесь. Есть же вам надо, ночевать где-то тоже надо. Так что след отыщется. Но все-таки лучше упредить, обогнать, подготовиться хорошенько.

Легат откинулся на стуле, потянулся и с чувством выполненного долга принялся за ужин.

 

Глава 9 НОВЫЕ ИМЕНА И НОВЫЕ ПЛАНЫ

Аэций никогда не был изнеженным ребёнком. Антоний, придерживавшийся незыблемого правила: «В здоровом теле — здоровый дух», вырастил своего воспитанника закалённым и крепким. Но вторая бессонная ночь начинала сказываться. Сначала мальчик стал идти медленнее, потом начал спотыкаться и даже упал, больно ударившись локтем.

— Э, так мы далеко не уйдём, — сказал Торки, помогая ему подняться, — давай-ка я тебя понесу.

— Ещё чего! — дёрнулся Аэций, отряхивавший штаны, — что я маленький что ли? Давайте лучше устроим привал, отдохнём, чуточку поспим и с новыми силами — вперёд.

— Нет, — жёстко сказал Брэк, — до рассвета никакого привала. Каждая пройденная миля работает на нас. Корабль рано или поздно обнаружат, а это — след. Так что постараемся уйти как можно дальше.

— Я могу идти, — храбрился принц.

— Ладно, — смилостивился фавн, — шагай пока сам, но после следующего падения попадёшь ко мне в руки. Никому не надо, чтобы ты разбил себе голову или вывихнул ногу.

— Кроме того, Торки силён, как мул, — подхватил Ясень, — он не только тебя, меня может нести и на хорошей скорости. Вот только недавно предлагал мне свои услуги, когда нам встретился мгляк.

— Мгляк, — оживился Аэций и прибавил шагу, — что ещё за мгляк?

— Мгляк, брат ты мой, — это такая гадина, встречи с которой не пожелаешь и врагу. Нет, Осокорю я бы пожелал. Идём, значит, мы с твоим дядей вот так же ночью по дороге…, — со вкусом начал рассказывать фавн.

Вот и хорошо, — подумал Ясень, — пусть рассказывает. А то мальчишка просто засыпает на ходу, совсем вымотался. Интересно, сколько у них времени, прежде чем милейший парень Осокорь узнает про перебитых контрабандистов и свяжет концы с концами? Поразмыслив немного, он пришёл к выводу, что три, а то и все четыре дня у них в запасе имеются. Они успеют выйти к Военному Серакскому тракту. Затем Торки отправится в Лерону к Титу Северусу. Если повезёт, сенатор будет на месте. И в столицу. Как только Корона клинков увенчает голову Аэция, можно будет вздохнуть спокойно.

Торки впереди скакал между деревьев, изображая, как они расправились с гулями. Аэций восторженно хохотал над ужимками фавна.

А ещё нужно поговорить с мальчиком о родителях, наследовании и всём прочем, — подумал эльф с некоторой тоской. У него не было детей, и его общение с молодёжью ограничивалось студентами, которым он читал монстрологию, так что Ясень понятия не имел, как всё объяснить племяннику. Ладно, — решил он, — сначала пускай выспится хорошенько, а потом выложу без обиняков. В конце концов, будущий император — не чувствительная столичная барышня, и чем раньше он окунётся в суровую прозу жизни, тем лучше.

Аэций, потрясённый приключениями друзей, даже временно забыл про усталость. Он засыпал Торки вопросами, на которые фавн отвечал со снисходительным самодовольством героя дня. Но ни увлекательное повествование, ни детали боя не смогли надолго поддержать мальчика. Он снова стал спотыкаться, и, невзирая на вялые протесты, Торки подхватил его и понёс на руках легко, как ребёнка.

Когда небо на востоке начало светлеть в предвкушении рассвета, Ясень разрешил, наконец, устроить привал. Им как раз попалась отличная сухая низинка, поросшая по краям густым тороном. Торки соблазнился голубыми ягодами и сунул в рот несколько. На вкус они оказались жутко кислыми и вяжущими. Фавн отплёвывался, сетуя, что у него на родине торон был совсем другим. Спящего Аэция уложили на одеяло, он беспокойно заворочался, потом свернулся калачиком и затих.

— Умаялся, — кивнул Торки, размахивавший руками, чтобы прогнать усталость из затёкших мышц.

— Нам всем хорошо досталось, — Ясень ходил по низинке, что-то едва слышно насвистывая.

— Вы бы прилегли, сударь, а я подежурю, — Торки уселся на землю, ловко скрестив копыта.

— Никому из нас сторожить не придётся, — сказал Брэк, — я не чувствую присутствие людей на несколько миль вокруг, да и нелюдей тоже. Так что спи спокойно.

***

Аэций проснулся только под вечер. Его разбудил голод и запах еды. У костра Торки помешивал что-то в котелке.

— А где дядя? — спросил мальчик, оглядев поляну.

— Если ты пройдёшь мимо вон того дуба вдоль ручья, — ответил фавн, облизывая ложку, — то найдёшь его возле родника. А там сможешь и умыться, и напиться.

Аэций побрёл в указанном направлении и вскоре практически наткнулся на Брэка с фляжкой в руках.

— Как выспался?

— Спалось-то мне нормально, — ответил мальчик, — только чувствую себя усталым и разбитым, будто не спал вовсе.

— Все так чувствуют себя в начале перехода, но скоро втянешься и будешь есть и спать, как никогда не ел и не спал.

— Мы сегодня опять пойдём ночью? — жалобный тон мальчика говорил сам за себя.

— Нет, — успокоил его Ясень, — у нас есть время, чтобы отдохнуть хорошенько. Умывайся и к столу.

Ледяная вода освежила и прояснила голову, так что на поляну Аэций вернулся почти бодрым.

После сытного ужина (спасибо запасам контрабандистов!) все снова улеглись на одеяла. Костёр догорал, угли уже стали подёргиваться серебристым пеплом, когда Ясень подбросил новую порцию хвороста. На небе одна за другой вспыхивали звёзды.

— Хорошо бы вскипятить ещё чаю, — протянул Торки, с сожалением выплёскивая в кусты остатки воды из котелка. — Давненько я не пил настоящего ягодно-травяного, как дома.

— Вот и прогуляйся за водой, — предложил эльф, — не поленись только котелок прополоскать хорошенько.

Торки с шутливым ворчанием об угнетении младших рас пошёл набирать воду, а Ясень решил, наконец, поговорить с племянником.

— Антоний что-нибудь рассказывал о твоей семье?

— Нет, — мальчик отрицательно покачал головой, — естественно, я его спрашивал, а бывало и доставал по малолетству. Дед объяснил, что мама давно умерла, а отец воюет. Когда я попробовал хитростью и обиняками вытянуть из него больше, он здорово рассердился и вообще запретил обсуждать эту тему. Говорил, что в своё время я всё узнаю. Конечно, я размышлял, даже придумывал судьбу родителей. — Аэций рассказывал откровенно, как человек, который долго не имел возможности порассуждать о наболевшем. — Я полагаю, что мой отец — профессиональный военный. Мы ведь никогда не бедствовали, и более того, дед покупал мне книги, пергамент, чтобы учить меня. А всё это стоит недёшево.

— Ты совершенно прав, друг мой, — сказал Ясень с несвойственной ему мягкостью, — твой отец действительно был воином, и не просто воином, а великим полководцем. Во всей империи не найдётся человека, который бы не знал Хелвуда Барса.

— Император? — не поверил своим ушам мальчик.

— Да, — взял быка за рога его дядя, — твоим отцом был Барс. Он женился на моей младшей сестре Ирис Меллорн. Она была твоей мамой.

— Стойте, стойте! — воскликнул Аэций, — вы наверняка меня с кем-то перепутали. Я — точно никакой не принц. Родись я принцем, я бы жил во дворце в Рие, а не в домике у озера.

— Нет, Аэций, тут ошибки быть не может, — улыбнулся Ясень, — именно ты — сын Барса и законный наследник Лирийского престола. К Антонию я тебя привёз сам, трёх лет отроду, поэтому ты и не помнишь Рию и жизнь во дворце.

— Но зачем? Почему родители отдали меня деду, то есть Антонию? — в голосе Аэция слышалась обида.

— Видишь ли, того требовали обстоятельства.

— Не вижу обстоятельств, которые заставили бы родителей отказаться от своего ребёнка. Вот я своего сына ни за что бы никому не отдал.

Брэк почесал бровь, раздумывая, как лучше объяснить мальчику, что в жизни невсегда получается делать так, как хочется, а уж у императора таких возможностей куда меньше, чем у травника.

— Твоя мама умерла при трагических обстоятельствах: её убил фанатик, ударив кинжалом. Он даже не пытался скрыться, ему, видите ли, обещали заклятие невидимости, — эльф усмехнулся, — похоже, плохо старались. Конечно, он выдал всех своих сообщников. Заговор возглавляла экс супруга твоего отца, так и не смирившаяся с разводом и потерей положения.

— И что с ними стало? — голубые глаза Аэция метали молнии.

— С убийцы содрали кожу, а Аспарзии, бывшей императрице, предложили на выбор топор палача или яд. Она выбрала яд.

— Зря Барс так с ней поступил, — прокомментировал подошедший с котелком Торки, — я бы тоже с неё кожу содрал. Так, чтоб её любовнику не обидно было, и вообще, для острастки хорошо.

— Тут ещё Кумейское ханство напало на восточные провинции. Барс был вынужден снова воевать и воевать с некромантами. Взять с собой в поход ребёнка, которому не было и трёх лет, это почти наверняка угробить его. Некроманты славились своим искусством убивать на расстоянии, и ты стал бы лёгкой мишенью для их чар. Оставить же тебя в столице он побоялся: ах, принц играл с ножичком и зарезался в глазик! Ах, его высочество засмотрелось на золотых рыбок в фонтане и захлебнулось! Увы, наследника престола закусала до смерти взбесившаяся борзая его папеньки! С тобой могли произойти тысячи «несчастных» случаев. У заговора явно были тайные сторонники, а, возможно, и вдохновители, которые с удовольствием избавились бы от наследника престола, оставшегося без отцовской опеки. Я не очень подходил на роль воспитателя, а вот мой друг детства Антоний был отличной кандидатурой. Мы думали, ты пробудешь у него год или два, но судьба распорядилась так, что домик у озера стал твоим домом на долгие годы, а травник — твоей единственной семьёй.

— Теперь я понимаю, зачем дед, то есть Антоний, учил меня геральдике и староэльфийскому, — произнёс мальчик после недолгого молчания, — ведь внуку травника это ни к чему, как и основы фехтования. Но теперь, когда разрешились одни вопросы, возникли новые. И главный: что мне теперь делать?

— Тут и думать нечего, — встрял Торки, — со всех ног мчаться в Рию и становиться императором. Такое везение не каждому выпадает!

— Велико счастье! — воскликнул Аэций, — я, может, и не хочу вовсе быть императором! Я в университет поступать собирался. На мой вкус профессия учёного гораздо интереснее, чем правителя.

— У тебя нет выбора, — сказал Ясень, бросив предостерегающий взгляд на фавна, — за тебя выбор сделали боги или судьба, если тебе так больше нравится.

— А если я не соглашусь с выбором судьбы? Что случится? Разверзнутся небеса, горы обратятся в пыль, реки потекут вспять?

— Не думаю, чтобы твоя глупость хоть как-то изменила ландшафт Лирийской империи. — Старший из эльфов с сомнением покачал головой. — Самой проигравшей стороной окажешься ты, потому что заплатишь за это жизнью.

— Вы меня просто пугаете, — мальчик с надеждой взглянул на Торки, — специально преувеличиваете опасность, чтобы я лучше понял. Правда?

— Нет, только не он, — фавн тряхнул кудрявой головой, — мой хозяин так никогда не поступает. Когда он говорит тебе о смертельной угрозе, можешь быть уверен, так оно и есть.

— Но кому я нужен?

— Очень многим и почти никому живым. Твой старший сводный брат Аурон — сейчас регент, но это не значит, что он не мечтает о короне. Ты — непреодолимое препятствие на его пути. Вот тебе первая кандидатура из тех, кто непротив отправить тебя в Страну вечной тени.

— Думаете, есть и другие?

— А как же. Оба консула, которые являются фактически правителями, пока на троне сидит слабый и ничтожный регент. Уверен, родной дядя Аурона по матери Флорестан управляет им, как лошадью. Первый консул человек скрытный и хитрый. После убийства твоей матери он сам возглавил следствие и осудил собственную родную сестру. Это позволило сохранить ему своё положение при дворе, а впоследствии занять пост второго человека в государстве. Что касается Второго консула, то Марк Луций Бестия произвёл на меня впечатление человека амбициозного, скрытного и властного. А его беспринципность и злобность давно стали притчей во языцех. По-моему оба они способны отдать тайный приказ, чтобы претендент на Корону клинков не доехал до столицы.

— Бестия сам нанял вас, — Торки сосредоточенно обкусывал ногти, — я бы его исключил.

— Второй консул выполнял поручение императора, более того — его последнюю волю. Его собственные интересы в этом деле могут оказаться совершенно иными.

— Полагаете, что он послал тех двоих в хлебной лавке? — спросил Аэций.

— Не знаю. Но легионеры отказались от хорошей взятки и упоминали про голубые глаза. Они искали тебя.

— Неужели нет никакой возможности спрятаться, исчезнуть, поселиться где-нибудь в провинции, послав к воронам всех регентов, консулов со всеми их интригами в придачу? Жили же мы с дедом в Камышовом плёсе…

— Жили, — согласился старший эльф, — жили спокойно только потому, что вас никто не искал. Вскоре после твоего отъезда Барс пустил слух будто, наследник престола умер, не выдержав тягот военной жизни. Так было безопаснее. Когда претендент на трон мёртв, нет никакого смысла в покушениях. Тайна оставалась тайной до самого нашего выезда в Осэну, а когда нас опередили в Камышовом плёсе, мне стало ясно, что затевается серьёзная заварушка.

Ясень смолк, Аэций сидел, сгорбившись, словно на его плечи легла ощутимая тяжесть.

— Лирийская империя — централизованное государство, — продолжил эльф, — очень скоро наши описания будут разосланы по всем, даже небольшим, городам. Возможно, их даже сопроводят портретами, которые специальный художник нарисует со слов очевидцев. Выйти на наш след — всего лишь вопрос времени. Уверен, у меня на вилле в Рие уже устроена засада. Появиться там — всё равно, что просто сдаться в руки милейшему парню Осокорю.

— Но ведь можно официально отречься, — подумав, предложил мальчик, — монарх имеет такое законное право. Я просто подпишу все необходимые бумаги и превращусь в частное лицо. Аурон мечтает о Короне клинков, так пусть забирает её на здоровье. Консулам по душе марионетка на троне, они тоже окажутся не в обиде. По-моему, такой расклад устроит всех, и меня не в последнюю очередь. Вот тогда мы и поселимся в Рие. Вы ведь не выгоните за дверь единственного родного племянника, экс-принца?

— Конечно, не выгоню, — пообещал Ясень, подбрасывая в костёр хворост, — но с отречением тоже возникает немало проблем. И первая — твой возраст. Самостоятельно принимать решения ты сможешь только, когда тебе исполнится двадцать один год, то есть через шесть лет. Отречение сейчас просто не будет иметь законной силы. Теперь второе, отрекшийся монарх столь же нежелателен, как и претендент на престол. Сам факт его существования создает политическую нестабильность. Вокруг него начнут собираться недовольные, оппозиция, и рано или поздно он станет их знаменем. А тут уж и до гражданской войны рукой подать. Вот и подумай, допустят ли такое те, кто у власти.

— Убьют, — уныло согласился Аэций.

— И нас с хозяином тоже, это, как пить дать, — поддакнул Торки.

— Мы все приговорены, — спокойно объяснил Ясень, — ты, Аэций, — по положению, а мы с Торки, так как увязли в этой истории слишком глубоко.

— Но ведь вам тогда, после окончания Северной войны удалось отвертеться от Морозного трона. — Сказал Аэций с надеждой. — Давайте повторим это со мной.

— Можно подумать, тебе предстоит не императорство, а рабство, — фыркнул Торки, — прямо руками и ногами отпихиваешься.

— Власть — своего рода рабство, — парировал принц.

— И ещё какое, — согласился его дядя. — Но у меня была иная ситуация. Как бастард, я не имел никаких прав на Морозный престол. Да, наёмники, которыми я командовал, были на моей стороне, равно как и некоторая часть знати. Твоя мама не могла наследовать корону, а наш младший брат Эверетт целиком и полностью находился под влиянием тех, кто ставил чистоту крови и остроту ушей превыше всего. Я мог бы стать королём, пожертвовав жизнью хоть и недостойного, но брата. Временами мне казалось, что именно так и надлежит поступить, сдвинуть мой народ с многовековых заблуждений, заставить (если потребуется силой и кровью) идти правильным путём.

Эльф замолчал.

— У вас могло получиться, — заметил Торки, — северным эльфам явно не хватало твёрдой руки Ясеня.

— Для этого пришлось бы суровой рукой уничтожить недовольных. Слишком многие эльфы видели своё будущее иначе. Одним словом, назревала гражданская война. Я отказался от возможной власти, а вскоре и вовсе покинул Морозные земли. Мои бывшие сторонники не приняли Северного мира, который я подписал с Барсом, что тут уж говорить об Эверетте с его клевретами. До меня доходили слухи, что мой венценосный братец до сих пор опасается моего возвращения и претензий на Морозный трон. Так что мне будет лучше пока не появляться на севере.

— Как жаль, что ты такого невысокого мнения о короле эльфов, — воскликнул Аэций, — я-то думал, что в случае чего мы сможем укрыться в Эльферерри.

— Уж кому Эверетт обрадуется от всей своей не очень широкой души, так это тебе. И на твою защиту он сил не пожалеет. — Ясень снял с огня котелок со вскипевшим чаем. — Он спит и видит, чтобы ввязаться в новую войну за былое величие. Но твой отец был не тем человеком, против кого твой дядя осмелился бы тявкнуть, вот он сидел и не высовывал носа из Морозных земель. Твоё появление для него — козырная карта, неожиданно розданная судьбой. Во-первых, наследник Лирийского престола — наполовину эльф. Это в корне меняет, вернее, может изменить при соответствующих советах старших, положение эльфов в империи. Во-вторых, возглавлять этих самых «старших», кои будут руководить всеми действиями и помыслами будущего императора, собирается, естественно, сам Эверетт. Да ради осуществления такой цели он ни перед чем не остановится.

Чай разлили в кружки, а Торки жестом фокусника извлёк откуда-то здоровый лист лопуха, на котором истекали мёдом соты диких пчёл.

— Как-никак лес — мой дом родной, — пояснил он удивлённому принцу, — а в дома всегда знаешь, что где лежит. Ешь до отвала, кстати, спать потом будешь, как убитый.

Аэций с удовольствием положил в рот маленький кусочек, мёд оказался пряным на вкус, хотя и горчил.

— Не думаю, чтобы у Эверетта получилась задуманная авантюра, — сказал он, — невозможно присоединить к Морозным землям целую империю даже при наличии законного наследника. Сенат заявит, что меня эльфы запугали до полусмерти, а то и вовсе объявят меня сумасшедшим.

— Самозванство тоже не стоит сбрасывать со счетов, — встрял Торки, — мало ли какого мальчишку в Эльферерри считают сыном Барса! Тут и сходство, что с Меллорнами, что с варварами не поможет.

— Ну вот, а теперь подумайте сами, во что всё это выльется? — Ясень допил свой чай и отставил кружку.

— Война! — Торки выразительно взметнул над головой несуществующий меч.

— Война, — со вздохом согласился принц, — Северный мир перестанет действовать, а я — причина этой войны и знамя, как говорит дядя Этан.

— Всё правильно, — согласился эльф, — но лично для тебя такое положение обернётся ещё и глубочайшей зависимостью. Твоему морозному родственнику ты будешь нужен послушным, как труп, и я не знаю, какую участь он уготовит тебе при неблагоприятном исходе дела, или, например, если в тебе отпадёт необходимость.

— Неужели и он убьёт? — воскликнул Аэций, — вот уж никогда не думал, что в мире найдётся одновременно столько людей, желающих моей смерти.

— Эверетт душевно не силён, но очень высокого о себе мнения. Нередко именно слабые и не правильно воспитанные люди проявляют чудеса жестокости, особенно чужими руками. Подчас тот, кто не в состоянии выстрелить из арбалета в бешеную собаку, не дрогнувшей рукой подпишет смертный приговор десяткам людей. Эверетт намного моложе нас с Ирис. Его детство прошло в отдалённом дворце. Он рос на попечении мамок, нянек, заласканный, обожаемый, капризный. У него даже был специальный паж для наказаний.

— Как это паж для наказаний? — не понял Аэций.

— Очень просто, — догадался Торки, — задница его высочества слишком драгоценна, чтобы по ней прохаживалась хворостина, а у пажа — в самый раз.

— Именно, — кивнул Ясень, — когда Эверетт безобразничал или ленился, на его глазах пороли его пажа. Считалось, что принц при этом будет испытывать муки совести, и тем самым воспитываться.

— Воспитается такой, держи карман шире, — весь вид фавна выражал крайнее сомнение. — Ловко придумано, ничего не скажешь. Он шкодит, а виноват всегда кто-то другой. Нет, я считаю, принц ты там или нет, но за свою вину сам получать должен!

— Когда я разговаривал с Эвереттом в последний раз, он кричал, что мы с Ирис предали всё, что есть у эльфов святого, что я принудил её к унизительному браку с человеком, говорил, что это хуже кровосмешения, а в конце вообще заявил, что считает себя сиротой. Он был и остался избалованным мальчишкой с огромным самомнением и ощущением эльфийской избранности, хотя определённая жестокость чувствовалась в нём уже тогда. Кем он стал за минувшие шестнадцать лет, я не знаю.

— Зато я знаю, — воскликнул Торки, — сволочью был ваш брат, сволочью и остался, вот кем. С мальчиком для порки просто нет шансов вырасти приличным человеком.

— Весьма возможно, — криво усмехнулся Ясень, — до меня доходили слухи, что он по сей день слышать не может про мою персону, и грозится казнить, если я появлюсь в Эльферерри. Вот теперь ты, Аэций, знаешь достаточно, чтобы принять взвешенное решение.

Принц посмотрел на яркие предосенние звёзды, затем перевёл взгляд на язычки пламени, ещё кое-где вспыхивавшие в догорающем костре, и сказал:

— Если честно, я в полной растерянности. За сегодняшний вечер жизнь круто изменилась, перечеркнув не только мои планы, а сами представления о жизни. Здесь решение нужно принимать всем сердцем, с открытой душой, а мне тяжело и тускло, как будто я пришёл на собственные похороны.

— Я понимаю тебя, Аэций, — эльф обнял племянника за плечи. — Перед тобой нелёгкий выбор, и нелёгкое решение. Давайте-ка ложиться спать. Поговорим завтра с утра, на свежую голову.

— И то верно, — подхватил фавн, — мне матушка всегда говорила: «Дева Заря придёт, мудрую мысль шепнёт». — Он легко встал, отряхнул с меховых коленей прилипшие травинки и без возмущений пошёл в очередной раз мыть котелок.

Фавн уснул первым. Не успела кудрявая голова опуститься на согнутую руку, как послышалось его тихое посапывание.

Ясень посмотрел на засыпающего принца и подумал, насколько правильный они тогда сделали выбор. Антоний отлично воспитал мальчика. Он ответственный и сдержанный, из него может получиться просвещенный монарх. Сам травник был человеком кристально честным, чуждым алчности и властолюбию. И вот теперь эльф видел, как в воспитаннике проступают знакомые черты.

Аэций тоже не спал. Не так-то легко в одно мгновение перестать быть внуком деревенского лекаря и осознать себя наследным принцем, начать думать, как будущий император, принимать решения, как будущий император, распоряжаться тысячами чужих жизней.

Прямо перед его носом по травинке полз толстый светлячок. Он ловко перебирал лапками, карабкаясь вверх, его брюшко слегка светилось тёплым золотистым светом.

— Тебе хорошо, — едва слышно сказал Аэций букашке, — ты ползёшь куда хочешь. А я — другое дело, невольник богов.

Больше всего на свете принц ненавидел, когда его заставляют или что-то навязывают. Сейчас в роли заставляющего выступает стечение обстоятельств, словно сама богиня Судьбы тащит куда-то, подсовывает решение, да ещё приговаривает: «Ошибёшься, и вы все умрёте!». Напрасно Аэций пытался вновь и вновь выйти из замкнутого круга поиска другого решения. Ничего в голову так и не пришло. И когда от всех этих размышлений голова почти заболела, он провалился в сон, так и не увидев, как светлячок дополз-таки до конца травинки, расправил слюдяные крылышки и унёсся прочь, чтобы присоединиться к своим сородичам, устроившим дикую пляску над ручьём.

Утром Ясень поднял всех с первыми лучами солнца. Торки ворчал что-то о вреде для здоровья столь ранних побудок, но Аэций проснулся мгновенно, как человек, обременённый заботами.

Пока фавн готовил завтрак, принц сам заговорил с дядей, ему хотелось поскорее закончить тяжёлый вчерашний разговор.

— Я подумал, дядя Этан, и решил, что поступлю так, как ты советуешь. Поеду в Рию и стану императором. Главное, чтобы вы всегда были рядом. Мне необходимо кому-то доверять, советоваться, и вообще, не представляю, как я буду без вас.

Он просительно поглядел на Торки.

— Я просто боюсь остаться один.

— Да ты, я гляжу, парень — не промах, — улыбнулся польщенный фавн, — но лично я — за. Не оставлять же тебя на растерзание дворцовым интриганам, среди которых, уверен, ищи — не найдёшь людей, обременённых честью и совестью.

Аэций посмотрел на дядю большими встревоженными глазами, как ни крути, а основное слово оставалось всё же за ним.

— Ты можешь не сомневаться, мой друг, я не оставлю тебя. — Твёрдо сказал Ясень.

Лицо мальчика просияло, и он облегчённо выдохнул, как будто с его плеч свалилась невидимая тяжесть.

— Тогда надо обсудить расстановку политических сил в столице и составить план действий. Дед всегда говорил, что правильно составленный план — почти половина решения задачи.

— Хорошо, но об этом поговорим чуть позже, — кивнул Ясень, — сейчас нужно обсудить кое-что ещё. С этой самой минуты ты забудешь своё имя и начнёшь называть меня отцом. Наше сходство сыграет здесь добрую службу, так мы вызовём меньше подозрений. А имя мы тебе придумаем.

— Правильно, подхватил Торки, — чем меньше посторонних знают твоё истинное имя, тем спокойнее. У нас, например, вообще считают, будто демоны могут украсть твою душу, если назовут истинное имя. Хотя я не больно-то верю в подобную ерунду.

— А как тебя звала твоя матушка? — простодушно спросил Аэций, — ты в кругу друзей, и жадных до чужих душ демонов тут нет и в помине.

— Ну не знаю, — замялся парень, — в праве ли я.

— В праве, в праве, — заверил его Ясень, — я прекрасно знаю, что Тарквинием ты назвался для солидности.

— И не только. Я ж вас тогда впервые видел. Почём мне было знать, для чего вы выкупили меня у обезумевших мужиков. Может, вы колдун и фавнов ночами на перекрёстках в жертву приносите? А что, я и не такое мог подумать.

— И как? — эльф улыбнулся, — я не сильно тебя разочаровал?

— Да ты, Торки, трус, — бросил Аэций, — тебя спасают, а ты приписываешь своему спасителю всякие гадости, да ещё врёшь напропалую.

— Это же козе понятно, здорово я тогда перепугался, что правда, то правда. Думал, конец мне: либо сами забьют, либо жрецам сдадут, а те запытают до смерти.

— Но вот сейчас тебе ничто не мешает сказать, наконец, своё имя. Самое время загладить оплошность.

— Сейчас? — переспросил фавн, будто страдал глухотой. Выглядел он несколько обескураженным: запустил пятерню в густую шевелюру и ожесточённо поскрёб макушку, — ладно, только, чур, не смеяться. Вообще-то я про истинное имя всё выдумал, просто родители назвали меня очень уж не мужественно.

Фавн смолк, надеясь, что друзья проявят достаточно такта и не заставят произносить вслух унижающее прозвание, но они молчали.

— Согласитесь, Зяблик — не самое удачное имечко, особенно, если знакомишься с девушками. Засмеют. Словно собачонку кличут: Зяблик! Зяблик!

— Дед всегда говорил, что врать вредно.

— Ага, — огрызнулся Торки, — только вот в толк не возьму, для кого.

— Конечно же, для того, кто врёт, — уверенно ответил принц, — всякое враньё вылезает наружу.

— Тебе легко говорить, когда сам носишь королевское имя. — Фавн вздохнул. — Поглядел бы я на тебя на моём месте.

— Дело вовсе не в имени, — горячо возразил мальчик, — а в делах, которыми ты это имя прославишь или опозоришь.

— Аэций прав, — вступил в разговор Ясень, — знавал я одного гнома, имя которого переводилось на лирийский примерно как Шершавый зад, что, впрочем, не помешало ему стать отличным воином. Так что и друзья, и враги произносили смешное имя с почтением.

— Пускай Шершавый зад сколько угодно наслаждается своим именем, — Торки лихо пнул мухомор, — я же со своей стороны предпочитаю Тарквиния.

— Но Зяблик звучит совсем не плохо, — примирительно сказал принц.

— Вот и забирай Зяблика себе!

— И заберу, ничего зазорного в этом нет. Зяблик, так Зяблик. Если понадобится, я и Шершавым задом назовусь.

— Вот и отлично, — положил конец препирательствам Ясень, — пусть будет Зяблик. А я стану мэтром Айком, добропорядочным торговцем. Как моему сыну и ученику тебе полагается оружие.

На поясе Аэция, к немалой гордости мальчика, появился длинный кинжал. Они шли довольно быстро, принц стал втягиваться, не отставал, да и усталость уступила место той особенной лёгкости, которую можно приобрести только путём тренировок.

— Теперь самое время поговорить о расстановке политических сил в Рие, — сказал Ясень во время очередного привала. — На данный момент их две. Старое патрицианство опять подняло голову. Когда твой отец пришёл к власти, он лишил их всех привилегий, и их влияние при дворе стало уходить. Но не думаю, что старая лирийская знать не попытается вернуть былое величие. Сейчас регентствует твой сводный брат Аурон, что вполне их устраивает.

— Ага, фруктец ещё тот, — не удержался от комментария Торки, — коли послушать, что судачат о принце-регенте в городе, уши невинного создания, навроде тебя, не то, что заалеют, а вспыхнут ярким пламенем, обуглятся и отвалятся напрочь.

— Он и правда так плох? — Аэций с сомнением покосился на фавна.

— Аурон — человек слабый и развращённый, — подтвердил эльф, — но он целиком и полностью находится под влиянием своего родного дяди — Первого консула Флорестана Озёрного.

— Пока то, что говорит родной дядя не идёт вразрез с мнением очередного загорелого красавца, которого их высочество подцепит в мужском борделе. А что? — посмотрев на смущённого Аэция, продолжил Торки, — пускай будущий император знает, что его незаконно венценосный родственник предпочитает парней. И такой урод правит нашей страной!

Несмотря на то, что на языке Аэция вертелось множество вопросов, но он решил проявить сдержанность и серьёзность, соответствующую наследнику великого завоевателя, поэтому спросил о политике:

— Значит, консул Флорестан надеется возвратить прежние порядки? Что он за человек?

— Родной брат первой жены твоего отца Аспарзии Озёрной, потомок одного из древнейших патрицианских родов, по легенде основавших Рию.

Ясень откинул волосы, которые порыв ветра бросил ему в лицо.

— Флорестан умён и обаятелен. За годы, что он провёл рядом с Барсом, Первый консул не совершил ни одной промашки. Когда его сестра после развода устроила заговор и подослала убийцу к твоей матери, Флорестан лично вёл дознание и недрогнувшим голосом потребовал смертной казни для сестры. Он делами показал, насколько он предан империи, а Барс оценивал людей по их делам. Хотя лично мне Первый консул всегда был антипатичен, не смотря на широкую улыбку и открытый взгляд. Кстати, именно он заботился о своём племяннике Ауроне.

— Не знаю, как там он в качестве государственного деятеля, но вот воспитатель из него никакой, — заметил Торки, — пороть надо было дитятю ещё с младенчества.

— Согласен.

— Это какое же терпение у Флорестана, если он выжидал столько лет? — удивился Торки.

— Занятия политикой весьма располагают к терпению. У Первого консула на руках выигрышные карты, как ему кажется. И он постарается разыграть их с максимальной пользой для себя.

— Насчёт старой знати я понял, — принц звонко пришлёпнул на руке кусачую пестрокрылую муху, — а что за вторая сила?

— Чиновники, возвысившиеся за последние годы, — ответил Ясень, — нельзя исключать, что они вообще хотят упразднить монархию. Ходили слухи, что подобных идей придерживается Второй консул Марк Луций.

— Бестия? — переспросил принц.

— Милейшее прозвище для милейшего парня! — Торки сплюнул, выражая своё отвращение.

— Он не однократно намекал в своих выступлениях в Сенате на необходимость пересмотра государственного устройства. Хотя слово «республика» не прозвучало ни разу. При твоём отце было опасно выходить с подобными идеями. Поэтому были только намёки, недомолвки и политическое подмигивание скрытым сторонникам. Но сейчас всё изменилось. — Эльф перекинул заплечный мешок в другую руку, — Аурон успел насолить всем. Вполне допускаю, что Бестия воспользуется моментом, чтобы заговорить о республике.

— С собой во главе? — ядовито поинтересовался фавн.

— Разумеется, а как же иначе?

— Постойте, постойте, — воскликнул мальчик, — тогда зачем же нам ехать в Рию? Из трудов великих историков я почерпнул одну непреложную истину: ни один государь не может царствовать без поддержки. А уж когда противники со всех сторон, даже и пытаться не стоит.

— Пытаться стоит всегда, когда есть возможность победить, — серьёзно произнёс Ясень, — а у нас такая возможность налицо. У сына Барса гораздо больше сторонников, чем врагов. Проблема вся в том, что первые даже не знают о твоём существовании, в отличие от вторых.

— Он прав, — кивнул Торки, — даже среди фавнов у него была поддержка, хотя он нашего брата не особенно жаловал. Барс же рабство отменил!

— Это немаловажно, но главным союзником я всё же назвал бы армию. В этом можешь мне поверить на слово, я ведь воевал в Северную войну. — Ясень вздохнул, — твоего отца солдаты очень ценили. Они примут его наследника на ура.

— Между прочим, и среди людей, не осенённых крылом богатства и власти, о покойном императоре говорили с неизменным почтением. Вот помню в одном бор…, — фавн осёкся под предостерегающим взглядом Брэка, — ну, я много где бываю, и везде говорили только хорошее.

— Значит, главная наша задача — добраться до столицы и там короноваться, — подытожил принц, — тогда нас поддержит армия и простые люди. Только вот добраться до Рии совсем непросто. У меня в Камышовом плёсе была отличная карта, и если я не ошибаюсь, на нашем пути будут Серакские горы. Путь по ним займёт не один месяц, учитывая, что в горах осень наступает рано. Правда, можно добраться до ближайшего порта и отплыть морем. Но я подозреваю, что нас уже ищут.

— Эх и память у тебя, приятель, — восхитился Торки, — боги знают, когда глядел на какую-то карту, а всё помнишь. Даже завидно немного.

— И вовсе карта была не какая-то, — возразил Аэций, — а большая, красивая, нарисованная разноцветной тушью. Из всех вещей, что остались в моей прежней жизни, карту жаль больше всего.

— Это была карта твоего отца, — сказал Ясень, — а добираться мы будем, смотря по обстоятельствам: повезёт — морем, но возможно, и посуху. Поживём, увидим.

На следующий день местность перешла в холмы. Всё чаще стали попадаться осыпи, обнажавшие желтоватые камни, похожие на выпавшие зубы великана. Несколько деревень они обошли стороной, Ясень сказал, что лучше вообще не попадаться никому на глаза. Торки, конечно, ныл из-за однообразия рациона, уверяя, что вскорости откинет копыта, если будет продолжать питаться кашей и вяленой рыбой.

Вечером, когда они расположились на ночлег, а следить за ужином была очередь Ясеня, фавн исчез куда-то под благовидным предлогом. Отсутствовал он довольно долго. Аэций начал волноваться, а его дядя только хмурился и старался развлечь мальчика рассказами о жизни и обычаях в Морозных землях. Ужин Торки, оставленный в котелке, остыл, когда о приближении фавна возвестило беспечное насвистывание, а скоро появился и он сам с объёмистым мешком на плече.

Аэций покосился на дядю. Тот сидел неподвижно, и отсветы догорающего костра делали его похожим на старинное изваяние.

— Кашу трескаете? — весело поинтересовался Торки, скидывая с плеча поклажу, — какая гадость!

— Стрескали уже, — не выдержал принц, — а твоя доля уже, поди, коркой в котелке стала покрываться.

— Рыба — не еда для моряка, — авторитетно изрёк фавн, извлекая из мешка жестом фокусника свежеиспечённый каравай, благоухающее чесноком сало, помидоры и пучки лука вместе с вымазанными землёй луковицами. Последними он вытряхнул крупные зелёные яблоки, какие поспевают осенью, и хорошую порцию картошки.

— Жаль, вы меня не подождали, — он отхватил кусок хлеба и шмякнул на него щедрый ломоть сала, — поужинали бы по-королевски.

— Полагаю, ты посетил деревню, которую мы с немалыми стараниями обошли стороной, — старший из эльфов проигнорировал протянутый бутерброд.

— Ничуть не бывало, тут неподалёку есть фермерская мыза. Хозяйка неосмотрительно вынесла на веранду остужать хлеб, и я воспользовался возможностью разнообразить нашу еду.

Торки отщипнул кусочек хлеба и закинул его в рот.

— А молодец фермерша, вкусный хлеб печёт. Да вы налетайте, что сидите, как незваные гости за столом у жадюги.

— Ты мог нас сильно подвести, Торквиний, — в голосе Ясеня, негромком и спокойном, слышался скрытый гнев, так что фавн положил надкусанный бутерброд и прекратил жевать. — Наше преимущество — скрытность. Мы сильно облегчим Осокорю жизнь, если начнём покупать в деревнях продукты и ночевать в постоялых дворах.

— Да не покупал я, — проглотил кусок Торки, — у меня и денег-то нет. Спёр всё, и дело с концом. С умом, заметьте, спёр, окорок копчёный не тронул, ограничился хлебом и салом. Ну, помидоров прихватил из корзинки. Картошку и лук вообще в темноте на огороде нарыл, а яблоки — не кража. Кто их считать будет, они на земле ковром валяются, в деревнях ими скотину кормят. К тому же для хозяев налёт на их подворье совершил хромоногий бродяга с перебитым носом, лысиной и бородой. Ну, вы знаете, как я умею!

— Знаем, знаем, — Аэций взглянул на дядю и понял, что тот больше не сердится, — по части внешнего облика ты у нас известный выдумщик. — А вдруг бы тебя поймали, или фермер схватил вилы, чтобы защитить своё добро?

— Я ж осторожно, хотел для всех сюрприз сделать!

— Сделал сюрприз, не сомневайся, — Ясень повернулся к фавну, — только давай договоримся на будущее: чтоб больше подобных сюрпризов не было.

Торки кивнул.

После рыбной каши хлеб и сало показались Аэцию пищей богов. Он столь основательно приналёг на помидоры, что для яблок в животе места не осталось. Засыпая, принц маялся от тошноты и дал себе слово больше не объедаться.

***

Через какое-то время они вышли на дорогу. Мощённая золотистым серакским камнем, она убегала в обе стороны, а подступившие к ней деревья почти смыкали свои кроны.

— Ну вот, — сказал Ясень, остановившись за кустом бузины, — теперь нам пора расстаться. Ты, Торки, отправляешься в Лерону.

Эльф отсчитал деньги.

— Вполне можешь позволить себе лошадь.

— Никаких лошадей! — категорично заявил фавн, — эти зверюги меня на дух не переносят. Должно быть, всё их существо возмущается, что их оседлал обладатель копыт. Быстрый шаг и вид простого ремесленника среднего достатка — это всё, чтобы сделать путешествие безопасным и не привлекать излишнего внимания.

Ясень кивнул.

— В Лероне отыщешь дом Тита Северуса, покажешь ему вот этот перстень, — Брэк снял с руки серебряный перстень эльфийской работы, — Северус его много раз видел и сразу поймёт, что ты от меня.

— Старине сенатору я, разумеется, покажусь в виде вашего старого слуги, — встрял Торки, — не то, боюсь, его удар хватит, если я стану превращаться у него на глазах.

— Хорошо, только не суйся к нему, очертя голову. Осмотрись, потолкайся на площади перед домом. Словом, убедись, что всё тихо и спокойно. При малейшем подозрении — уходи.

— Понятно, но что мне сказать сенатору при личной встрече?

— Ты передашь ему, что твой хозяин просит предоставить в его распоряжение личную яхту господина Северуса. Тит понятия не имеет об Аэции, неожиданно появившийся мальчик будет означать для него — внебрачный сын. — Ясень смолк, обдумывая ситуацию, — вот и пускай. Чем больше сенатора будут занимать мои любовные похождения, тем дальше он будет от истины.

— Если он даст нам яхту, то дорога в Рию значительно упростится, — оживился принц, — долго туда плыть?

— Мой приятель — большой поклонник моря, его парусногребная яхта строилась по его собственным чертежам, — Ясень улыбнулся, — я давно говорил, что инженер из Тита Северуса куда лучший, нежели сенатор. «Тритония» легко обгонит большинство галер. Если нам пофартит, путешествие займет дней пять.

— Почему бы нам всем вместе не пойти в Лерону? — предложил Аэций, — на хождениях Торки туда-обратно мы потеряем много времени. Может, даже целая неделя пройдёт.

— Нет, Аэций, — терпеливо объяснил эльф, — вокруг Лероны места обжитые, леса давным-давно на дрова и заборы перевели. Не спрятаться, не укрыться. На месте Осокоря я начал бы искать нас именно с Лероны. Интересно, догадался он, кто ты, Аэций, на самом деле?

— А что, мог? — встревожился Торки.

— Нельзя исключать, что он запросил моё досье из Рии. Что им удалось нарыть, я не знаю, но кое-какие выводы умный человек сделать может. Но тебе, Торки бояться нечего, он видел Дурынду. В любом другом облике ты у него перед носом пройдёшь, он и ухом не поведёт. Мы уже завтра будем в Пригорицах. Я знаю одно замечательное местечко — «У Лысого», там мы тебя и подождём.

— Странное название для замечательного местечка, — засмеялся принц.

— Вообще-то официальное название постоялого двора — «Приют ветерана». Его владелец вернулся с Северной войны без ноги и купил заведение. Твой отец был щедр к своим солдатам, — эльф улыбнулся, — вскоре безногий ветеран скончался от бесплатной выпивки, а безутешная вдова заказала заезжему художнику вывеску, на которой собиралась увековечить образ покойного супруга. Поскольку художнику приходилось работать в общей зале, посетители постоянно давали советы, как придать большее сходство с оригиналом. Мнения сильно разнились, но две черты примирили даже самых отъявленный противников: ветеран был одноногим и имел обширную лысину. Изображать деревяшку, на которой худо-бедно ковылял бедняга, вдова категорически запретила, а вот лысина удалась на славу: большая и гладкая. В свете фонаря над входом она блестела не хуже полной луны. Как-то само собой заведение переименовалось в «Приют лысого ветерана», а потом и вовсе — «У Лысого». А замечательно сие заведение тем, что от него до леса рукой подать.

— Мне до Лероны суток пятеро, — подытожил фавн.

— Если по тракту и обычным человеческим шагом, то все шестеро.

— Ладно, — Торки махнул рукой, — чтобы не привлекать внимания стану ползти тихим ходом, вы хоть отоспитесь в кроватях. Зато у Северуса можно будет позаимствовать карету, и обратно — с ветерком!

— Даже и не думай!

— Почему? Сами говорили, скоро ярмарка, народу в Пригорицы двинется много. Пусть думают, что сенатор соблазнился Праздником молодого вина. Быстренько доеду, захвачу вас и назад. Сенаторский герб не хуже плаща-невидимки сработает.

— Нет, — Ясень на секунду закрыл глаза, ощутив накатившую внезапно дурноту, — нет, Троки. Приезд сенатора в заштатный винодельческий городишко, о котором не объявлено заранее, переполошит всех. О подобном предупреждают загодя, встречать почётного гостя выходит сам мэр вместе с представителями ремесленных гильдий. Незаметно приехать в сенаторской карете, не выйдет, даже не стоит и пробовать. Шагаем на своих двоих. Ярмарка начнётся в следующее воскресенье, ты должен обернуться к пятнице.

Фавн серьёзно кивнул.

— Если по какой-то причине нас не окажется на месте, ты не впадай в панику, спокойно сними комнату и дожидайся нашего возвращения или письма с инструкциями, что делать дальше.

— А вдруг перед праздником свободных мест не будет? — Торки очень не понравилось, что хозяина с племянником может не оказаться на месте.

— Не мне тебя учить, — улыбнулся эльф, — стань ветераном, и вдова найдет тебе хотя бы койку.

— А что, это идея. Вдовушка хоть ничего?

Ясень пожал плечами.

— И ещё нужно договориться, кому в случае чего станете писать, ведь не Лохматому же ветерану!

— Ветеран Грабарь подойдёт? — лукаво спросил Аэций.

— Вполне, — кивнул Ясень, — главное, чтобы не ветеран Дурында.

— Ладно, — согласился фавн, я только не пойму, чему это ты так довольно улыбаешься. Грабарь, так Грабарь.

— Какой же ты недогадливый, — принц умудрился посмотреть на Торки сверху вниз, — получается деревянное приключение: Осокорь, а против него Ясень и Грабарь.

— Ага, осталось тебе только Каштаном назваться, и на полпарка набралось.

На тракте они простились. Аэций оглянулся напоследок на беспечно шагающего Торки, вздохнул, поправил свой мешок с поклажей и постарался идти такой же широкой и ровной походкой, как и дядя.

— А что мы будем делать, если твоего приятеля не окажется в Лероне? — спросил он через некоторое время, — или если его знаменитая яхта стоит в сухом доке на ремонте?

— В таком случае в нашем распоряжении остаётся вариант «П», — сощурившись, ответил Ясень.

— Что означает вариант «П»?

— «П» означает плохой.

— Двинемся к дяде Эверетту?

— Нет, в Эльферерри мы не пойдём в любом случае, — Ясень нехорошо усмехнулся, — меня не прельщает перспектива быть обезглавленным.

— Конечно, не за что! — горячо подхватил Аэций, — хотя я тоже не жажду стать знаменем. Знамя не бывает свободным, оно всегда в чьих-то руках. Но вдруг мне никто не поверит, что я и вправду сын Барса.

Они присели в тени отдохнуть.

— У меня нет никаких документов, даже свидетельства о рождении. Мой венценосный брат запросто может объявить меня самозванцем, посадить в тюрьму или даже казнить.

— Теоретически, да, но принц-регент Аурон вряд ли пойдёт на это.

Ясень задумчиво жевал травинку. — Если бы он мог так поступить, ему не надо было посылать людей, чтобы перехватить тебя по дороге.

— Наше с тобой сходство тоже играет ему на руку, — гнул свою линию Аэций, — можно предположить, что известный диверсант Ясень пытается посадить на Лирийский престол своего незаконнорождённого сына. Почему отец не оставил какого-нибудь эдикта или другого документа, удостоверяющего мои права.

— Хэлвуд Барс оставил тебе много больше, чем пергамент, скреплённый императорской печатью. В Рие тебя ждёт Корона клинков.

— Я считал Корону клинков легендой, — одой из тех, что всегда окружают личность великого человека. — Аэций с сомнением посмотрел на дядю. — Волшебная корона, привезённая из далёкой страны. Говорят, будто отец грозился казнить по очереди всех жрецов и не оставить от храма камня на камне, чтобы завладеть ею. Вроде бы корона даёт нечеловеческую силу и даже бессмертие её владельцу. А всё из-за демонов, заключенных в драгоценные камни на ней. Очень уж смахивает на сказку.

— Согласен, — кивнул Ясень, — про демонов, бессмертие, казнённых жрецов и разрушение храма — чистой воды выдумка. Но Корона клинков существует. Когда твой отец выиграл последнюю битвы Великой Тиберийской войны и провозгласил себя императором, шаман Проргол создал прямо на поле боя корону, использовав для этого клинки павших врагов. Почти забытая магия ныне варварская магия наделила Корону клинков особыми свойствами: надеть её может только истинный наследник Барса. А наследником он объявил тебя.

— Ты видел Корону?

— И не однажды, — подтвердил Ясень, — золотой обруч, украшенный большими драгоценными камнями, аскетичный и грубоватый, как раз в духе твоего отца.

Принц немного помолчал, а потом спросил:

— Что случится с тем, кто попытается надеть корну не по праву?

— Проргол утверждал, что самозванца Корона просто убьёт, но как именно не уточнял. Возможно, заключённые в ней клинки проткнут нечестивца на месте, а может быть, его просто вывернет наизнанку, как говаривал один мой знакомый гном, мехом внутрь, — старший эльф пожал плечами, — гадать бесполезно. Могу сказать лишь, что Поргол — большой затейник по части магических умерщвлений. Видимо его авторитет в этой области удерживает твоего сводного братца от коронации.

— А вдруг и я превращусь в это, ну, мехом внутрь? — поёжился Аэций, — страшновато как-то примерять такую опасную вещь, как Корона клинков.

— Твои опасения совершенно беспочвенны. В детстве ты много раз на моих глазах играл с короной и надевал её.

Принц коротко вздохнул. Воображение в красочных деталях рисовало ему картину, что может случиться, если замечательная магия Проргола неожиданно даст сбой.

Словно прочитав мысли мальчика, Ясень сказал:

— Можешь быть спокоен, сразу после твоего рождения Проргол провёл дополнительный ритуал, кровно связывающий Корону клинков с тобой. Так что надевать её ты можешь без сомнений. Корона клинков примет только тебя.

 

Глава 10 ПРЯТКИ И ДОГОНЯЛКИ

Утреннее солнце настойчиво пробивалось в капитанскую каюту, металось по стенам лукавыми солнечными зайчиками, отражаясь от волн, что бились о борт галеры, идущей в Лерону. Осокорь не обращал внимания на радостную свежесть ясного утра, он был очень занят. Перед легатом на столе лежала карта. Ему предстояло ещё раз всё хорошенько обдумать.

Лерона, Лерона… Красивый город на побережье, старейший в империи университет, военно-морская база, порт. Нет, Меллорну здесь делать нечего. Едва выбравшись из Осэны, он избегал сколько-нибудь крупных городов. А в Лероне целых два легиона. Сам бы Осокорь на месте эльфа нипочём бы туда не сунулся. Значит, сюда, он повёл пальцем вдоль прямой, как стрела, линии Военной Серакской дороги, к перевалу. Даже если вы, господа беглецы, опередили нас, должны вы были оставить хоть какой-то след. Еда вам нужна, это раз, ночевать где-то надо — это два. Значит, мы вас найдём. В каждую деревеньку заглянем, на каждом постоялом дворе расспросим, но найдём. Это вы, сударь мой Ясень, во время войны и на своей территории в силе были, а сейчас — другое дело. Доберёмся до Пригориц, а там видно будет.

Кружочек на карте, обозначавший столицу Серакского виноделия, почему-то притягивал взгляд легата. Значит, Пригорицы. Интуиция вкупе со способностями и опытом разведчика редко обманывала его. Интересно будет проверить.

Порт Лероны, прилепившийся к скалистому побережью, встречал прибывших двумя достопримечательностями: одним их которых был запах несвежей рыбы, а вторым — хищных очертаний галера, царственно возвышавшаяся над другими судами. Осокорь мгновенно узнал «Горгону» — отделанную чёрным деревом личную трирему Второго консула Марка Луция. Это означало, что шеф Осокоря спешно прибыл в Лерону. Либо он предвосхитил действия своего подчинённого, либо его сюда привели совершенно иные дела. В любом случае следовало отправляться с докладом.

Осокорь критически осмотрел в зеркале свои щеки с позавчерашней щетиной, вздохнул и полез за бритвенным прибором. Пока он брился, денщик капитана наводил глянец на походные сапоги легата. Через полчаса в свежей рубашке и начищенных сапогах он шагал по серым доскам пирса в сторону «Горгоны», обдумывая детали доклада.

— Что вам угодно? — холодно поинтересовался капитан консульской галеры — тощий желчный мужчина с трубкой во рту, которую почему-то держал незажженной.

Хотя капитан знал Осокоря, однако сделал вид, будто перед ним самый обыкновенный человек, случайно забредший на борт его судна. Легату оставалось только гадать, почему капитан ведёт себя столь странно. Должно быть, он считал, что так он более значителен.

— Потрудитесь доложить господину Первому консулу, что его желает видеть легат Первого безымянного легиона Марин Туллий для личного доклада.

— Господина Второго консула в данную минуту на борту вверенного мне судна нет.

Произнёс капитан тоном, в котором безошибочно угадывалась спесь ограниченного человека, пребывающего в твёрдой уверенности, что занимает неподобающе низкий пост.

— Вы случаем не располагаете информацией, куда он мог отправиться? — поинтересовался Осокорь с улыбкой, означавшей, что он начинает терять терпенье.

— Возможно, — наклонил голову его собеседник, — но я не уполномочен сообщать её. Вот если вы зайдёте попозже…

— Возможно, я не зайду попозже, — рявкнул Осокорь, — я подожду здесь. А вы, как капитан вверенного вам судна, не мешкая пошлёте за господином консулом своего самого расторопного человека.

— Слушаюсь, экселенц, — словно внезапно узнав посетителя, ответил капитан.

— Я пройду в библиотеку.

— Вы завтракали, экселенц? У нас остались чудные куропатки, запечённые в тесте вместе с майораном и маслинами.

— Не откажусь, — согласился легат, — и подайте вина, красного.

Осокорь слышал, что Бестия всегда возит с собой запас самых лучших лирийских вин, и не собирался упускать возможность промочить горло парой стаканчиков. Но ему не пришлось долго наслаждаться вином своего шефа, капитан появился и сообщил, что Второй консул на борту «Горгоны» и требует гостя к себе немедленно.

Очутившись в знакомых, отделанных чёрным деревом апартаментах, он сразу почувствовал, что Бестия нервничает. Патрон слишком внимательно вглядывался в лицо подчинённого, будто пытаясь прочесть результат до того, как тот откроет рот.

— Ну как? — не ответив на салют и приветствие, спросил он, — ребёнок уже у тебя?

— К сожалению, нет, ваша светлость. Но я знаю, где его искать, и уже послал людей.

— Ты разочаровываешь меня, Туллий, разочаровываешь раз за разом. — Бестия сделал несколько шагов по каюте, — тебе никогда не приходило в голову, что так разочаровывать меня просто опасно?

— Приходило, но Второй консул должен учитывать объективные обстоятельства, которые не единожды вставали у меня на пути.

— Обстоятельства, — скривился консул, — обстоятельства оставь слабакам и бездельникам. А мы их обходим или преодолеваем. Как получилось, что ты не смог взять мальчишку у озера?

Осокорь прочистил горло.

— Глупая инициативность местного прокуратора, да и старик предполагал подобное развитие событий. Он условным знаком предупредил питомца.

— Кстати, как получилось, что травник умер, так и не сказав ни слова о мальчике?

— Виноват, ваша светлость, должен был предвидеть глупое рвение у местных.

— Должен был свою дурацкую голову подставить под удар, — мрачно прокомментировал Бестия, — впрочем, это можно исправить, если что, удар нанесу лично, — каркающий смех должен был продемонстрировать, что он шутит. Но Осокорь знал, насколько мала доля шутки в подобных шутках. — А дальше? Один промах за другим! Туллий, не позволяй мне усомниться в том, что действительно сделано всё возможное.

— Есть кое-что, что я не решился доверить голубиной почте.

Второй консул напрягся и подался вперёд.

— Ну?

— Господин Этан Брэкеретт Меллорн, с которым в данный момент находится объект, ни кто иной, как эльфийский диверсант Ясень, тот самый Ясень, печально прославившийся в Северную войну.

— И это всё? — Бестия небрежно закинул ногу на ногу.

— Это, по крайней мере объясняет ту лёгкость, с какой он убивает и уходит от погони, — объяснил Осокорь, — за господином Меллорном тянется кровавый след. Четверо легионеров и шайка контрабандистов меньше, чем за неделю, — это солидный счёт.

Осокорь смолк. Его удивила реакция патрона, точнее, полное её отсутствие, словно, он знал. А если знал, почему не предупредил? Кабы знать сразу, кто такой Меллорн, можно было разыграть партию иначе.

Бестия молча чистил яблоко изящным серебряным ножичком, отрезал аккуратные кусочки и отправлял их в рот. Затем он отложил недоеденное яблоко, посмотрел на подчинённого и сказал:

— Да что ты стоишь Осокорь, будто провинившийся школяр перед ментором? Садись, не зря же говорят в народе, что в ногах правды нет.

Боги не отметили Второго консула печатью красоты, но улыбка значительно преобразила его резкое лицо. Так вешний луч солнца преображает неприветливый, оголённый после зимы пейзаж.

— Промочи горло, — консул протянул подчинённому хрустальный кубок, — я ведь знаю, ты неравнодушен к серакскому. Располагайся поудобнее и поведай своему старому ворчливому патрону все тонкости дела, которые не вошли в сухие голубиные доклады.

Осокорь с осторожностью взял драгоценный кубок. Какого ворона он дёргается? Вот он — Бестия сидит рядом и улыбается. Конечно, он распекает нерадивых подчинённых, а то как же? У него на плечах безопасность целой империи. Но вот Осокорю он доверяет. Кому же ещё доверять, как не легату Первого Безымянного легиона? И доверие это Осокорь оправдает. Землю рыть будет, всю провинцию перетряхнёт до последней деревушки, а поручение выполнит с честью. Вот именно, с честью! А пока жизненно важно поделиться с патроном всеми своими соображениями. Мысли напирали, стремительно проносились в голове, лезли на язык, будто спешили быть обличёнными в слова, как можно скорее. Легат никак не мог решить, о чём рассказать сначала, о карте? О мальчике с голубыми глазами варвара и королевским именем или о слуге-фавне? Чтобы хоть как-то разобраться в нахлынувшем потоке воспоминаний, легат поднёс кубок к губами и сделал большой глоток. Из-за желания заговорить немедленно он поперхнулся, закашлялся и разлил вино. Пряная жидкость ожгла дыхательное горло так, что на глаза Осокорю навернулись слёзы. Он кашлял и хватал ртом воздух не хуже рыбы, выброшенной на берег. А Бестия всё сидел, скрестив на груди холёные руки, и улыбался. Только улыбка его теперь казалась волчьим оскалом.

Стоп. Осокорь согнулся пополам, словно в невыносимом приступе кашля. Попался, как щенок: заклинание очарования. Сколько раз он сам проигрывал эту мелодию на допросах, но чтоб со своими! Конечно, подозрительность Бестии давно стала легендой, как и бесконечные проверки, которые он с изощрённой изобретательностью измысливал для своих подчинённых. Но пускать в ход чары — никогда! Осокорь натужено кашлял, шумно вдыхал, вытирал слёзы и лоб клетчатым носовым платком, а сам лихорадочно обдумывал, как не сказать Бестии ничего важного, да так, чтобы тот не заподозрил, что его подчинённый освободился от власти заклятия.

— Ну, будет тебе кашлять, — тоном заботливой нянюшки, так не вязавшимся со всей его сутью, произнёс консул. — Спешить не надо, когда пьёшь, не то, не приведи боги, раньше времени жизнь свою окончишь. А тебе ещё империи послужить надо.

Конечно, подумал Осокорь, тебе было бы жутко обидно, если я сдохну прежде, чем ты сумеешь выудить из меня всё, что тебя интересует. А сам осторожно, чуть касаясь силы, принялся выстраивать контрзаклинание. Главное, чтобы Бестия не почувствовал этого. Когда облившийся вином легат разогнулся, его покрасневшее лицо выражало неизъяснимое облегчение и чисто детскую доверчивость.

— Вы позволите? — он потянулся за недопитым кубком.

Осокорь допил остатки вина и начал доклад. Он не опустил ни единой детали из тех, какие его патрон мог проверить (даже обязательно проверит), но при этом ни словом не обмолвился о главном, особенно о собственных выводах и догадках. Одним словом, перед Вторым консулом Марком Луцием Бестией сидел образцовый подчинённый, точка в точку выполняющий приказы патрона, в меру инициативный, не рассуждающий, простой, словно динарий, и готовый со служебным рвением продолжать работу. Легат про себя усмехнулся. Со стороны они, должно быть, являли презабавнейшую картину: идеальный начальник слушает доклад идеального подчинённого. Оба — милейшие парни с открытыми улыбками и добрыми лицами, корректны, сдержаны. А на самом деле… На самом деле о том, что ждёт Осокоря, почувствуй Бестия его контрзаклинание, лучше не думать. О методах палачей, подчинявшихся лично Второму консулу, он знал не понаслышке.

— Поскольку объект жил в домике у озера весьма уединённо, мы не располагаем сколько-нибудь внятным описанием, — докладывал легат, — лишь в самых общих чертах.

— Неужели в соседней деревне у пятнадцатилетнего пацана не нашлось друзей?

— Нет, ваша светлость. В деревне вообще мало кто знал о внуке травника.

— Допустим, знахарь оказался достаточно предусмотрительным и хорошо прятал вопитанника. Но в Осэне-то кто-то должен был его видеть!

— Несомненно, только нам не удалось отыскать этих людей.

— А что говорит хозяин лавчонки, где Ясень прикончил двоих солдат?

— К великому моему сожалению, — не моргнув глазом соврал Осокорь, — сциллиец не успел толком разглядеть объект. Эльф ворвался неожиданно и за считанные секунды прикончил пехотинцев. После этого он сразу уволок мальчика. Хотя, даже если бы события длились дольше, неповоротливый хозяин жалкой лавчонки едва ли сумел что-то запомнить. Сциллийцы тупы и невнимательны по своему естеству, и работать в этой провинции — хуже не придумаешь. Вы не поверите, ваша светлость, — Осокорь подался вперёд и продолжил с доверительной интимностью, — остолопы, бестолочи и поголовные воры. Воры все, начиная с прокуратора и коменданта порта. За неделю ни одной умной мысли, а дуростью их я, во, накушался!

Осокорь выразительно провёл ладонью по горлу.

— Ну что ж, ну что ж, — Бестия задумался, теребя верхнюю губу, — плохо, легат, весьма плохо, — весело подытожил он, — что мы до сих пор не располагаем данными об объекте.

— Ничуть не плохо, — в тон ему ответил Осокорь, — секретность соблюдена, а насчёт описаний, я уже дал команду ловить Ясеня с прислужником. Тут уж, будьте покойны, где эта парочка промелькнёт, там и наш парнишка недалече будет.

— Да, ты с охотой на Ясеня знатный переполох наделал в Осэне.

— А что, доложили уже?

— Ага, — удовлетворённо кивнул Бестия, — особенно здорово там баб раздевали.

— Ну это у нас начальник городской стражи несколько перестарался, — со строго отмеренным смущением пояснил легат.

— Что думаешь делать дальше? — дружелюбие в голосе Второго консула перешло все мыслимые пределы.

Осокорь обстоятельно поделился планами по поимке диверсанта Ясеня и захвате мальчика. Бестия нахмурился.

— Сколько людей ты задействовал?

Осокорь, обладавший феноменальной памятью, указал точное количество до последнего человека.

— Много, Туллий, чертовски много. Да, ладно. По окончании операции всех людей ко мне, — консул сделал паузу, — я лично займусь их судьбой.

— И ещё вопрос, — Осокорь чувствовал, что устаёт, ему страшно хотелось свернуть разговор и уйти подальше от своего патрона, чтобы сбросить, наконец, утомительное заклинание, — что делать с господином Меллорном и его слугой, когда найдём объект?

— Убрать немедленно, хотя эльфийский выродок заслуживает более медленной и мучительной смерти, но сейчас не до этого. И так слишком долго, Туллий, непростительно долго. Мне мальчик жизненно необходим.

Бестия тоже устал и начал медленно ослаблять свои чары. Губы консула чуть кривились от внутреннего напряжения, хотя голос оставался по-прежнему ровным и спокойным:

— В последнее время Флорестан стал совершенно невыносим. Родной дядя принца-регента! Он и раньше-то был властным самодуром, а теперь вообще не желает ни к кому присушиваться. Самое время поприжать старого интригана прошлыми грешками.

Второй консул усмехнулся, словно рассказывал неприличный анекдот.

— Побочный ребёнок — это как раз то, что нам нужно.

Давая задание, Бестия прозрачно намекал, что разыскиваемый мальчик имеет какое-то отношение к Флорестану, сейчас же он пытается скормить эту небылицу своему подчинённому, что называется, с ложечки, буквально пичкая информацией, которую в здравом уме и твёрдой памяти не выдал бы под страхом смерти. И что из всего этого выходит? Лжёте, ваша светлость, брешете, извините за выражение, как шелудивая дворняга на соседского кота. У Флорестана внебрачный сын — полуэльф? Смешно! Да ещё родственник Ясеня, ещё смешнее.

Осокорь встал, оправил камзол.

— Сколько потребуется времени для завершения операции? — Бестия выглядел осунувшимся, тёр висок, словно у него вдруг внезапно разболелась голова, — но не рассчитывай, Туллий, что я буду щедр.

Про себя Осокорь отвел себе дней восемь, но вслух сказал, что две недели.

— Широко шагаешь.

— Местность, ваша светлость, всё дело в местности. Городов и деревень в предгорьях не так много, но рассеяны они на изрядном расстоянии. Хоть мы и опережаем беглецов на день или два, работа предстоит серьёзная, что при минимуме людей…

— Ладно, ладно, я знаю, ты всегда найдёшь самое правильное оправдание для своей нерасторопности. Пусть две недели, но не днём больше. Головой ответишь.

— Слушаюсь! Объект доставить согласно первоначальному плану?

— Конечно же нет. Ребёнка передашь лично мне, — раздражённо бросил Бестия, — доставишь сюда, на «Горгону», понятно?

— Так точно! — по-военному коротко и чётко ответил Осокорь.

— А теперь ступай и работай, легат, — Бестия барственно махнул рукой, — и работай хорошенько. Мальчик мне нужен как можно скорее.

Осокорь, уставший держать заклинание, и сам был рад оказаться подальше от шефа. Когда он сошёл на берег, он не отправился к своей галере, а поспешил прочь, постепенно ослабляя чары. Оставалось лишь уповать на благосклонность богов и собственное искусство клирика восьмой ступени.

Практически все, кто занимался тайным сыском, включая самого Второго консула, прошли обучение и получили ту или иную ступень в Ордене, само название которого было величайшим секретом, а его существование горячо отрицалось любым мало-мальски причастным к деятельности Ордена лицом. Осокорь уже давно перерос свою скромную восьмую ступень, но война не позволила пройти Испытание, чтобы перейти на следующую ступень.

Когда чары были, наконец, полностью сброшены, он шёл в город, чтобы посидеть где-нибудь в тихом месте (подальше от галеры Второго консула вместе с её владельцем) и хорошенько всё обдумать. Да тут ещё откуда-то появилось неприятное сосущее чувство, которое безошибочно предвещало серьёзный жизненный выбор. За свои прожитые сорок четыре года легат Первого Безымянного легиона Марин Туллий, прозванный Осокорем, выяснил точно: пренебрегать, а тем паче, отмахиваться от этого предчувствия нельзя. Будет только хуже. Судьба сама сделает за тебя выбор, да так, что мало не покажется ещё несколько лет.

Напряжение утра вылилось в неприятную тяжесть в затылке, солнечный свет резал глаза, не смотря не низко надвинутую шляпу, и Осокорь поспешил зайти в первую попавшуюся на пути приличную таверну.

В этот час там было тихо и малолюдно. За столом у окна обедали ремесленники и подмастерья. Возле стойки опустившегося вида матрос накачивался пивом. Осокорь потянул носом, он умел по запаху, доносившемуся из кухни, определять, насколько вкусна еда, что здесь готовят. В таверне пахло луковым супом и свежевыпеченной сдобой. Сгодится. Он уселся в дальнем углу и позвал обслугу. Вскоре пред ним стояла объёмистая глиняная кружка с кофе по-леронски, который на самом деле являлся непередаваемой смесью кофе молока и мёда, щедро приправленной разного рода пряностями, среди коих не доставало разве что перца, и тарелка с рогаликами. От сладкого голове немного полегчало, и легат принялся во всех подробностях вспоминать недавний разговор на «Горгоне». И чем больше он вспоминал, тем меньше ему этот разговор нравился, даже, пожалуй, стал вызывать тревогу.

За всё время, пока Осокорь был членом Ордена, не случалось ничего подобного. Этика Ордена категорически запрещала применять на своих чары, кроме как во время специальных внутренних дознаний, да и то по решению Совета. А Бестия его почти подчинил. Врали насчёт бездарности Второго консула, — подумал легат, — тут, как минимум, десятая ступень. Конечно, Осокорь не ожидал и не закрывался, но ловко он… Одно слово Бестия! Но зачем? Осокорь не собирался ничего утаивать от своего патрона, и не утаил бы, не разбуди тот своими чарами злобную химеру подозрительности. Получается, для консула страшно важно заполучить мальчишку, как можно быстрее. Сказочку о незаконнорождённом сыне Флорестана оставьте уж для совсем нищих умом. Голубоглазый мальчик по возрасту и именем один в один подходит под умершего сына Барса. Да ещё легендарный Ясень вынырнул из благословенного для него забвения и защищает его, рискуя жизнью. Станет он это делать ради ублюдка Флорестана? Конечно же, нет. Если отмести несостоятельную версию Бестии, то что у нас получается?

Осокорь допил кофе и велел принести ещё, только без молока и специй. Девушка забрала его чашку, бросила уничижительный взгляд (в её глазах он приобрёл статус человека начисто лишённого тонкости вкуса), кивнула и удалилась.

То, что получалось у Осокоря в сухом остатке мысленных рассуждений, совершенно его не радовало. Выходило, что наследник Лирийского престола вовсе не умер, вопреки упорным слухам, а жив и здоров. Пока жив и здоров, — невесело поправил себя легат, — пока не попал на «Горгону» к Бестии.

Осокорь уважал покойного императора Хелвуда Барса. Он отменил рабство и призвал «знатность определять годностью», то есть позволил таким, как Осокорь, сделать карьеру не благодаря происхождению, связям и состоянию, а благодаря собственным способностям, упорству и трудолюбию. До разговора с Бестией на галере легат считал, что они спасают Аэция от северных эльфов. Нынешний король которых — личность весьма упёртая; имея на руках законного наследника, он не упустит шанса нарушить Северный мир. Что верно, то верно. Но сейчас Осокорь стал сомневаться в планах Бестии. Очень уж странным казалось его недовольство количеством задействованных людей. А его фраза о личном участии в их дальнейшей судьбе вообще прозвучала зловеще. И непонятно, почему не арестовать Ясеня и не судить его? Похоже, что господина Второго консула не устраивают живые участники поисков мальчика. Следом за этим неизбежно вставал вопрос: что будет с главным участником, тем, кто владеет самой подробной информацией, то есть с ним самим? И ответ напрашивался сам: ликвидируют. Именно таким будничным, неэмоциональным словом в департаменте Бестии назвали убийство.

В душе Осокоря опять встрепенулось сосущее чувство важного жизненного выбора. Оно чётко связывалось с голубоглазым сыном Барса и подсказывало, нужно как можно скорее разыскать мальчика.

На следующее утро Осокоря разбудил деликатный стук в дверь. Легат продрал глаза, поморщился от боли в пояснице и впустил раннего гостя. Им оказался заспанный лохматый мальчуган с подносом в руках, по всей видимости, сын хозяев гостиницы.

— Ваш завтрак, сударь,

— Хорошо, поставь на стол. А который теперь час?

— Часы на ратуше пробили четверть седьмого, — ответил мальчишка и остановился на полпути к выходу, — я разбудил вас точно, как вы давеча наказывали. На круглой физиономии читалось ожидание.

Осокорь кивнул, порылся в кармане и кинул мальцу мелкую медную монетку, которую тот поймал прямо налету с проворством циркового жонглера.

— Благодарствую, сударь, рад служить, сударь.

— Накорми лошадей и растолкай парней, которые приехали вместе со мной. — Уже вслед пареньку крикнул легат.

Двое суток в седле — это много, — подумал он, ощущая ноющие от усталости мышцы. — Да и вообще, пора на покой. Куплю где-нибудь славную ферму и племенных лошадей. Вот только выберусь из этой поганой истории. Если выберусь, — добавил в конце.

Ветчина и хлеб были свежими, а яйца — в меру горячими. В пузатом глиняном чайнике плескался зелёный чай. Всяко лучше той бурды, которую ему подавали вчера вечером и по чистому недоразумению называли кофе.

Осокорь налил себе чаю. Беглецов можно перехватить у Седельного перевала. Во всех городах по пути от Лероны до Пригориц он оставил людей. Если эльф собрался в горы, Пригориц ему не миновать. К тому же нужны припасы, одеяла, тёплая одежда. За Серакским хребтом зима приходит рано. Ничего, что они пока не нашли следов Ясеня, это только увеличивает шансы наткнутся на них именно в Пригорицах. А попасть туда можно к полудню, если поторопиться. Он расплатился за завтрак и ночлег, оставил солдата наблюдать и выехал с остальными людьми в Пригорицы.

***

Аэций проснулся, вылез из кровати и постарался одеться как можно тише, чтобы не разбудить дядю. Он бросил взгляд на спящего Ясеня и попытался определить, стало ли тому лучше.

Болезнь навалилась на Брэка к вечеру того дня, когда они пришли в Пригорицы и получили комнату в «Приюте ветерана». Сначала у эльфа резко разболелась голова, потом горло, а к ночи он весь горел от жара. Аэций не на шутку перепугался.

— Ничего, — успокоил его дядя, — со мной такое случается. Не часто, правда, но бывает. Я сильно устал и переволновался. Завтра станет легче.

Ночью принц слышал, как Ясень ворочался и несколько раз вставал. Но на тревожные вопросы шёпотом отвечал:

— Спи, я в порядке.

Однако это было не так. Утро вопреки ожиданиям не принесло облегчения. Эльф страдал от боли в мышцах и был слаб до головокружения. Он ничего не ел, часто пил чай и почти не разговаривал. Большую часть дня он проспал тяжёлым сном, скорее похожим на беспамятство. Лихорадка спала лишь к утру следующего дня. Теперь Ясень спал спокойно, он даже отбросил мокрое полотенце, которое держал на лбу.

Аэций осторожно прикрыл за собой дверь и спустился вниз. В этот ранний час постояльцы ещё спали, а на кухне вдова лысого ветерана в неизменном клетчатом переднике разводила огонь в очаге. Служанка с заспанным видом громыхала вёдрами для дойки.

— А, проснулся уже, — приветливо встретила принца хозяйка гостиницы, — ранняя ты пташка.

— Доброе утро, — поздоровался мальчик.

— Как твой папенька?

— Хвала богам, ему полегчало. Он теперь спит.

— Вот и замечательно. Сон — он, знаешь ли, лучший лекарь. А ты садись-ка к столу, есть, поди, хочешь.

Аэций сглотнул и уселся за выскобленный до золотистого цвета деревянный стол.

— Парни в твоём возрасте вечно есть хотят. — Вдова ветерана была приятной полноватой женщиной с кокетливо повязанной косынкой, из-под которой выбивались пышные, рано поседевшие волосы. — Сейчас Дарька парного молочка принесёт, да и в моих запасах кое-что имеется.

Аэций солидно поблагодарил за завтрак и поднялся наверх, посмотреть, не проснулся ли дядя. Но он по-прежнему спал, только на другой бок перевернулся.

«Интересно, сколько он теперь проспит?» — подумал принц. Сидеть в комнате с задёрнутыми шторами непереносимо скучно, а у Аэция не было даже книги, чтобы скоротать время. Он вздохнул, посмотрел ещё раз на спящего эльфа с надеждой. Но тот и не думал просыпаться. Принцу ничего не оставалось делать, как спуститься во двор.

Из кухни доносились голоса хозяйки и Дарьки, у конюшни мальчишка одних лет с Аэцием чистил лошадей, а работник колол дрова. И им не было никакого дела до принца. Сделав круг по двору, Аэций решил возвратиться на кухню. Компания вдовы лысого ветерана казалась вполне сносной.

— Может, вам чем-нибудь помочь? — спросил он, остановившись в дверях.

— Что? — переспросила вдова, крошившая овощи большим ножом.

— Ну, я мог бы воды принести, — предложил он.

— Ишь чего выдумал! — хозяйка гостиницы швырнула в сердцах нож на стол и упёрла руки в бока, — воды он натаскает! Не хватало, чтобы постояльцы, которые мне деньги платят, ещё и чёрную работу на кухне делали. Нет, молодой человек, ни за что. Услышу подобное непристойное предложение ещё раз, выгоню из своей кухни навсегда.

Аэций ошарашено заморгал.

— Ладно, — смягчилась женщина, — будем считать, что ты усвоил урок, заходи.

Нож снова замелькал с устрашающей скоростью.

— Тебе что, нечем заняться?

— Ага, — кивнул принц, усаживаясь на табуретку.

— Тогда пойди прогуляйся. Скоро в городе ярмарка. Вчера, сказывали, артисты приехали, разбили шатёр на рыночной площади. Если тебе отец даёт тебе мелкие деньги, купи себе сладостей, коли нет — просто среди людей потолкаешься. А папеньке твоему я скажу, куда ты отправился.

— Вы только его не будите.

— Конечно, не беспокойся. Не в моих правилах постояльцев, да ещё больных, с утра пораньше поднимать. Иди, гуляй спокойно. Я для него куриный бульон варить поставила. Накормлю, как проснётся.

Аэций кивнул и вышел во двор.

Всю дорогу до Пригориц дядя рассказывал ему о будущей жизни императора. Он так много говорил о долге, что принцу стало казаться, что это слово обрело вес и легло ему на плечи. Ничего особенно хорошего в будущем не было: нужно будет думать о подданных, держать провинции в повиновении и лавировать на дипломатическом поприще.

— Но пока я — ещё не император, — сказал сам себе Аэций, представив, как среагировал бы Ясень на предложение вдовы потолкаться по городу, — никому не будет плохо, если я спокойно и осторожно дойду до рыночной площади, посмотрю выступления артистов и дисциплинированно возвращусь назад. Никакого нарушения долга во всём этом нет. Может, он всё ещё спать будет, когда я вернусь.

Ноги принца, будто вторя его мыслям, сами вынесли его за ворота и двинулись прямиком к центру города. Аэция обгоняли телеги, нагруженные всевозможным товаром, торговцы победнее катили тачки, весело переговариваясь друг с другом. Хозяйки с корзинами торопились к рыночной площади, искоса поглядывая на выставленные у домов лотки. Город просыпался, и везде ощущалось то особое волнение, какое предшествует празднику.

Ярмарочная площадь в Пригорицах оказалась большой и вымощенной светлыми шестиугольными плитами. Принц подумал, что камень добывали в горах, которые величественно нависали над городом, рано проглатывая уходящее на запад солнце.

Вокруг была толкотня и давка. Все что-то покупали, продавали, громко торговались или расхваливали свой товар. Артисты не появлялись, их яркий шатёр казался пустым. Наверное, они начнут выступать после полудня, решил принц. Он съел пирожок с яблоками, обошёл подальше роскошных бойцовских гусей, норовивших цапнуть прохожих за ноги через прорехи в загородке. Тут внимание мальчика привлёк хорошо одетый горожанин, важно восседавший на вороном коне.

Лошади — это именно то, что им нужно. Ясень говорил что-то о покупке лошадей. Интересно, где этот толстячок приобрёл своего вороного? Не надо было быть специалистом, чтобы понять, насколько хорош конь. Аэций огляделся, прикидывая, у кого сподручнее узнать насчёт покупки лошадей. Дядя много говорил о долге и ответственности. Подобная покупка и будет первым ответственным поступком, особенно, если серьёзно подойти к выбору товара.

Бородатый мужик, сидевший на пороге шорной лавки, охотно и обстоятельно объяснил, как найти конюшню «Серебряная уздечка».

— У Марко самые лучшие скакуны во всей округе, — сообщил он, — можешь не сомневаться.

Найти «Серебряную уздечку» оказалось совсем непросто. Пришлось перейти через каменный мост над быстрой неглубокой речушкой и ещё довольно долго плутать по заросшим травой улицам пока, наконец, принц не увидел большие ворота. Они были увешаны подковами, а наверху красовалась вывеска, приглашавшая посетить конюшню и школу верховой езды. Ворота оказались запертыми, зато небольшая калитка, которую Аэций сперва не заметил, гостеприимно отворилась, выпуская наружу пухлого паренька в костюме для верховой езды, изрядно испачканном пылью.

— Кабы ты, Алко, не вцеплялся в поводья, как чёрт в грешную душу, — послышался грубоватый насмешливый голос, — и не сидел в седле, будто за столом на званом обеде у папеньки, твой зад реже встречался бы с матушкой-землёй.

Парень шмыгнул носом, засунул стек в сапог и вежливо ответил:

— Я буду стараться, господин Марко.

— Вы господин Марко? — Аэций поспешил спросить прежде, чем калитка захлопнется прямо перед его носом.

— Да, я владелец этой чудесной конюшни и нескольких акров выгона. А тебе чего?

На принца уставились глубоко посаженные глаза, цвет которых почти не отличался от цвета загорелого лица мужчины в широкополой шляпе. Вид мужчина имел не слишком дружелюбный.

— Хочешь учиться верховой езде? — не дожидаясь ответа, заговорил Марко, — тогда приводи отца или мать. Уроки мои стоят недёшево.

— Нет, — Аэция ужасно раздражала самоуверенность владельца конюшни, — я хочу купить лошадей.

— Что? — вскинул бровь собеседник, — лошадей? Ах, лошадей! — и он расхохотался, словно ему рассказали смешной анекдот, — купить лошадей, надо же! А у молодого господина есть средства, кроме карманных денег или вы собираетесь выписать мне вексель? Так я, малыш, векселей не беру, только звонкую монету.

Издевательские нотки в голосе Марко стали столь отчётливы, что принц не выдержал. Он упрямо наклонил голову, стиснул зубы, отчего его тонкое лицо полуэльфа стало не по-мальчишески суровым, румянец гнева ожёг ему щёки.

— Если бы мне было интересно знать ваше мнение по поводу моей платежеспособности, я спросил бы вас об этом. Я просто хотел купить пару лошадей. Но, как я вижу, «Серебряная уздечка» не дорожит клиентами и репутацией. Что ж, в Пригорицах наверняка найдётся другое место, где мне продадут желаемое, да и обойдутся повежливее.

Принц свирепо глянул на хозяина конюшни, кивнул с поистине царственным величием и повернулся, чтобы уйти.

— Эй, постой, парень, — Марко нагнал его и взял за плечо, — извини, если обидел чем. Тут, знаешь, приходил недавно один, наврал с три короба про состоятельных родителей, про уроки. Потом попросил на пробу покататься, мол, чтобы решить, подходят ему мои методы или нет. Я, старый дурак, катал его, про лошадей рассказывал. А он покатался, и всё, поминай, как звали. А главное, шустрый гад, я ему даже уши надрать не успел. Вот и на тебя подумал, уж не дружок ли первого, ещё раз меня провести решили.

— Хорошо, — кивнул Аэций, — я понял и не сержусь на вас.

Принц успокоился, а выданные на подходе к Пригорицам и спрятанные в поясе деньги придавали уверенности.

— Ишь ты, — усмехнулся Марко, — ну, пойдём, посмотрим, что подобрать сможешь. Тебе как, по деньгам или по качеству?

Аэций подумал, что экономить на лошадях неразумно, и сказал, что хочет лучших.

Конюшни Марко отличались большей чистотой, чем некоторые дома. Порядок царил армейский.

— Вот смотри, — хозяин гордо вёл мальчика вдоль рядов стойл, где фыркали, переминались с ноги на ногу, жевали десятки лошадей. И каждую Марко знал, словно собственного ребёнка. — Звезда Серака или просто Звёздочка.

Из стойла высунулась темно-коричневая морда с белым пятнышком на лбу.

— Брала призы, пока не повредила ногу. Ты не думай, она в полном порядке, но чемпионство в скачках ей, увы, не светит. Характер — золото: покладистая, добрая. Угости-ка её.

Марко сунул принцу в руку морковку. Аэций, конечно, ездил в деревне иногда верхом, но тут от обилия лошадиных морд занервничал.

— Не бойся, она — лакомка, за морковку танцевать станет.

Принц протянул руку, и Звезда Серака осторожно взяла угощение.

— Думаю, она подойдёт, — сказал он и погладил лошадь.

— Отлично выбрал, — похвалил Марко, польстив покупателю, будто тот разобрался сам.

— Мне нужно ещё подобрать что-то для отца.

— Он хороший наездник?

Аэций не знал, какой наездник Ясень, но помня его славное военное прошлое, ответил утвердительно.

— Тогда сюда, — Марко буквально тащил его за собой, — гляди, какое чудо.

Перед ними жевал сено серый жеребец с едва проступающими тёмными пятнами на шкуре. И в нём не было ровным счётом ничего чудесного.

— Серый туман, — гордо представил его хозяин, — вынослив, быстр, умён. Оставь его где угодно без привязи, дай команду: «Стоять!», и можешь идти пить пиво или ещё куда, он с места не сойдёт. Клянусь. Возьмёшь Серый туман, не прогадаёшь. Коли не нравится, пошли дальше, у меня есть один жеребец…

Перспектива пройти ещё одно такое же помещение с длинными рядами стойл ужаснула принца, и он торопливо сказал:

— Серый туман меня устраивает вполне.

— Отлично. Тогда в контору, сделку надо оформить.

В конторе Аэций назвал вымышленные имена и настоящий адрес гостиницы, уплатил довольно много денег за свою покупку и получил бумаги, удостоверяющие владение лошадьми. Марко, страшно довольный сделкой, пообещал, что сёдла, сбруя и всё остальное будет первоклассным.

— Отчего же твой отец сам не пришёл, покупка-то не шуточная? — спросил Марко, провожая принца к воротам.

— Он приболел, — коротко ответил мальчик.

— Ну, пускай выздоравливает, лошади в вашей гостинице через час будут.

 

Глава 11 МЕТАМОРФОЗЫ ДРАКОНА

Принц направился назад бодрым шагом человека, только что закончившего чрезвычайно важное дело. По его расчётам до моста оставалось совсем недалеко. Однако заросшая пыльной травой улица вывела его вовсе не к каменному красавцу-мосту, монументальному, как и всё, что строилось силами Лирийской империи, а просто упёрлась в крутой берег. Нечего было и думать спускаться вниз, чтобы перейти вброд мелководье. Склон мало того оказался настоящим обрывом, он служил местным жителям свалкой. По отбросам деловито сновали куры, из кустов высунула морду привязанная к колышку коза. Она укоризненно посмотрела на мальчика большими печальными глазами и спряталась.

Аэций вздохнул, развернулся и пошёл назад, здраво рассудив, что найти правильную дорогу будет гораздо легче, если возвратиться к началу пути, то есть к воротам конюшни. Но этим утром богиня путей и дорог явно отвернулась от наследника Лирийского престола. Проплутав по похожим друг на друга улочкам, Аэций несколько раз оказывался в тупике, шёл назад, а в итоге совершенно потерял представление, куда ему нужно идти. Как на зло на пути ему не попался ни один прохожий, так что спросить дорогу ему было не у кого. Попытка постучать в резную деревянную калитку чуть было не окончилась плачевно: злобная собака облаяла непрошеного гостя, а потом просунула голову снизу и хотела цапнуть Аэция за ногу. Принц успел отскочить, но после этого старался обходить калитки стороной.

Меж тем солнце уже поднялось довольно высоко, неумолимо свидетельствуя, что день движется к полудню. Стало жарко, и хотелось пить.

— Надо же, — думал мальчик, — иногда можно полдня не испытывать жажды, даже не вспоминать о воде, а тут из лужи бы напился. Хоть колодец какой попался что ли.

Но в Пригорицах колодцы прятались во дворах за высокими заборами.

Аэций не заметил, как бедненькие домики уступают место своим более состоятельным собратьям. Раскидистые каштаны скрывали каменные фасады, заборы стали выше и ровнее. Куры и козы, бродившие, где им вздумается, исчезли совсем. Принц остановился в тени и стал думать, что делать дальше. Тут из-за угла появилась женщина. Тяжёлая корзина в её руке говорила, что женщина возвращается с базара.

— Извините, госпожа, — вежливо обратился к ней Аэций, — не возьмёте ли на себя труд разъяснить мне, как отсюда добраться до гостиницы «Приют ветерана»?

— Ишь ты, — женщина опустила свою ношу на землю, — какой галантный молодой кавалер, — она, прищурившись, оглядела мальчика. По всему было заметно, вежливое обращение ей пришлось по душе. — Далёко же тебя занесло. Но дорогу я тебе разъясню.

Она толково и кратко рассказала, как выйти к мосту.

— А от ярмарочной площади, небось, сам дойдёшь.

— Думаю, да, — кивнул Аэций, — спасибо вам огромное и мой нижайший поклон.

Он поклонился, помня наставления дяди об этикете и придворной жизни. Поклон даже немного смутил незнакомку.

— И ещё, — сказал принц, — не могли бы вы дать мне напиться, если, конечно, ваш дом поблизости.

— Отчего же не напоить хорошего человека, — улыбнулась женщина. Она не была ни молодой, ни красивой, но улыбка сделала её резкое лицо с длинным носом приятным, — а в качестве благодарности я потребую услугу.

— Услугу? — нахмурился принц.

— Корзину мне до дому донесёшь, а то руки прямо отваливаются.

Нести покупки оказалось совсем близко. Женщина сунула руку в квадратное оконце в заборе и отворила массивную калитку. От калитки к дому с высоким крыльцом вела дорожка, выложенная речными камешками, а с обеих сторон тянулись образцовые грядки с овощами. Из-за дома виднелись плодовые деревья сада, а вдоль забора росли смородина и крыжовник.

— Посиди-ка на крылечке, — предложила женщина, — я сейчас тебе прохладного кваску вынесу.

Аэций удобно расположился в тени навеса и подумал, как хорошо, что этот дом обходится без непременной собаки. Размышления его были прерваны появлением толстого мужчины с вилами. Вероятно, он работал где-то за домом.

— Чего это ты расселся на моём крыльце, недоносок? — заорал он вместо приветствия.

— Я просто жду, — ответил растерявшийся от неожиданной грубости принц.

Брезгливое лицо мужчины покраснело, а в глубоко посаженных водянистых глазках плескалась открытая неприязнь.

— Вали отсюда, пока руки-ноги целы. Нечего всякой грязной эльфийской сволочи возле моего дома околачиваться.

Никогда в жизни Аэцию не доводилось сталкиваться с расовой неприязнью. Он удивлённо посмотрел на хозяина дома, а тот чуть ли не подпрыгивал на месте от злости.

— Оставь парня в покое, Кемар, — спокойно сказала женщина, подавая Аэцию деревянный ковш-утицу, — чего ты на него взъелся? Сейчас напьётся кваску и уйдёт.

— А ты ему ещё квас подносишь?! — свирепо заорал Кемар, — я воевал, в Северную войну кровь проливал, не для того, чтобы ты это отродье угощала.

Кемар ловко подскочил и выбил из рук мальчика ковш. Квас пролился на лицо и одежду принца.

— Вон! — взвизгнул хозяин и с такой силой топнул ногой, что его мясистые щёки над аккуратно подбритой бородкой затряслись.

Аэция захлестнуло незнакомое чувство бесшабашной смелости, он готов был противостоять сотне таких, как Кемар.

— А что, если я не уйду? — спросил он с откровенной издёвкой, — будете топать ногами, пока не протопчите яму?

Толстый Кемар буквально задохнулся от подобной наглости.

— Ты пожалеешь, эльфийский ублюдок, — прошипел он, отшвырнул вилы и рысью ринулся за дом.

— Не надо, Кемар, — взмолилась женщина, не вздумай выпускать Дракона. Он не только мальчика, он нас с тобой на куски разорвёт. Беги, мальчик, пока не поздно!

Аэций стоял, обуреваемый противоречивыми чувствами: с одной стороны в призыве жены Кемара прозвучало неподдельное отчаяние, но на месте принца удерживало любопытство, неужели подворье краснорожего скандалиста охраняет настоящий дракон.

Из-за дома послышалось какое-то хрипение, пыхтение, голос Кемара отпустил забористое ругательство, а следом появилась странная парочка. Хрипел и пыхтел устрашающего вида огромный пёс, который волок за собой упирающегося что есть силы хозяина. Тот с трудом удерживал в руках толстую цепь.

Аэцию никогда даже не приходилось слышать о собаках подобного размера. Подойди пёс поближе, его лобастая голова оказалась бы на уровне груди принца. Некогда белая шерсть животного была отчаянно грязна, а кое-где топорщилась неопрятными колтунами. Оскаленная пасть демонстрировала крупные желтоватые зубы.

— Уведи собаку, — истошно завопила госпожа Кемар, — уведи, покуда дурное не случилось! Порвёт Дракон мальчишку — тебя, дурака, в тюрьму посадят. И ветеранство твоё не поможет.

— Замолчи, женщина, — булькнул гордый владелец Дракона, — я в своём праве. Может, этот мерзавец кур воровать пришёл. Ну, молись, — он хищно усмехнулся, глядя Аэцию в глаза. Затем отпустил цепь. — Давай, великан, фас! Посмотрим, какого цвета ливер у эльфов!

Дракон по инерции ринулся вперёд. Из-под его мощных лап летели ошмётки помидорных кустов и комья земли. Бежать было поздно. Ещё в раннем детстве Аэций усвоил истину, что от собаки убежать невозможно, даже от банальной дворовой шавки, что уж говорить о чудовищном монстре, мчавшемся на него, подобно снаряду катапульты. Принц постарался повернуться к противнику лицом и подумал, что, возможно, подставленная рука защитит его горло.

Но вместо того, чтобы кинуться на мальчика, пёс скачками описал большой полукруг, отчего и на противоположных грядках образовалась широкая просека. Он оглушительно лаял, припадая к земле, подскакивал на месте, вытягивая шею и запрокидывал тяжёлую голову. Обладай Дракон нормальным тембром собачьего голоса, его лай можно было бы назвать заливито-злобным, но сейчас от звуков, вырывавшихся из собачьего горла, мороз пробегал по коже.

— Ату его, Дракоша, — разорялся Кемар, — сожри его с потрохами!

Дракон, казалось, абсолютно игнорировал команды хозяина, он полностью отдался процессу обгавкивания чужака.

У Аэция напряжение, возбуждение и страх последних минут разрядились в вырвавшемся наружу хохоте. Принц смеялся до слёз, не обращая внимания на истерический лай белого лохматого чудовища. Он вдруг понял, что смутило его с самого начала:

— Да это же обычная дворняга, — сквозь слёзы и смех произнёс он, — неужели вы не видите этого? Пёс ведёт себя так, словно он — маленькая злобная шавка.

Аэций протянул руку в сторону собаки, он хотел показать, какой настоящий размер Дракона. И тут произошло нечто совсем уж странное: с длинных пальцев эльфа стёк голубоватый сгусток света, который плавно поплыл по воздуху к облаивающей его псине, а затем впитался в грязную шкуру.

Дракон ничего не заметил, увлечённо продолжая своё громкое занятие, в которое вкладывал старание и душу. Он даже подскакивал от усердия, а с чёрных губ уже срывались клочья неаппетитной пены. Вдруг лай стал повышаться в тоне и превращаться из грозного в заливистый брёх. Сам же монстр подскочил на всех четырёх лапах, неловко извернулся в воздухе и приземлился, уменьшившись в размерах до обыкновенной дворняги.

Хозяйка, хватаясь за сердце, опустилась на крыльцо, а с забора раздался вопль неподдельного восторга. Оказалось, что оттуда за разыгрывающейся сценой давно наблюдает загорелый соседский мальчишка лет двенадцати с умными чёрными глазами на чумазой мордахе.

Дракон, ошалевший от неожиданной метаморфозы, сначала замер на месте, придавленный к земле массивным шипастым ошейником и тяжёлой цепью, затем он ловко выдернул голову, встряхнулся и со всех лап кинулся к жене Кемара, повизгивая от еле сдерживаемого восторга.

— Жулик! — выдохнула женщина, в ответ на облизывание лица, — это же — Жулик, кобель моей сестры, который пропал по весне. То-то она обрадуется! Хоть охранник из него никудышный, Варда души не чает в этом пушистом захребетнике.

— Жулик! Жулик! — завопил мальчишка на заборе.

— Я тебе дам, Жулик! — Кемар наклонился, схватил ком земли размером с кулак и что было силы запустил в соседа. Мальчишка проворно уклонился и продолжал оскорбительно завывать, на разные голоса и интонации произнося новообретённое имя собаки.

Второй ком земли угодил в забор и рассыпался от удара в мелкое крошево. Обидчик ретировался вниз и смолк.

— Хорошего пса тебе заезжий маг продал, ничего не скажешь, — покачала головой жена Кемара, гладя блаженствующего Жулика, — отличное вложение денег.

— Это всё он виноват! — выкрикнул Кемар, тыча пальцем в сторону принца, — он Дракона заколдовал. Он — чародей.

— Я?! — изумился Аэций.

— Я видел, — противная рожа Кемара стала ещё краснее, отчего начала отдавать в свекольный цвет, — убью гада! — он схватил вилы, — пришпилю, как жука.

— Не советую, — с презрительным спокойствием сказала его жена, — мальчик на твоих глазах грозного Дракона в мирного Жулика оборотил. Кто знает, во что ты превратишься, хорошо ещё в животину какую, а то и вовсе в кучку дерьма.

Кемар замер на месте. Тут из-за забора раздалась оскорбительная песенка, которую горланил дурным голосом соседский мальчишка:

Кемар втянул носом воздух и ринулся к забору прямо по помидорам. Он попытался перелезть на вражескую территорию, но обширный живот и отдышка не позволили ему немедленно добраться до обидчика. Тогда хозяин Жулика, бывшего ещё в недалёком прошлом Драконом, принялся остервенело тыкать вилами в забор к неописуемому восторгу загорелого мальчишки.

— Извините, я не хотел, — сказал Аэций женщине.

— Ладно, — кивнула она, — даже хорошо, что так вышло. Дракона я сама до смерти боялась, а теперь сестра просто счастлива будет.

Аэций посмотрел на беснующегося у забора Кемара и пошёл прочь. Не успел он сделать и нескольких шагов по улице, как соседская калитка хлопнула, и на улицу выскочил мальчишка, тот самый, что так самозабвенно дразнил Кемара.

— А здорово ты с Драконом разобрался, — сказал он и по-взрослому, деловито плюнул на дорогу.

Аэций подумал, что из-за недавних событий, столь восхитивших его нового знакомца, объяснения госпожи Кемар, как пройти в гостиницу, полностью выветрились у него из головы.

— Ты, случаем, не знаешь гостиницу «Приют ветерана»?

— Знаю, я в Пригорицах все мало-мальски интересные места знаю, — мальчишка сощурился, отчего его и без того хитрое лицо стало ещё хитрее, — а ты не местный. У нас сказали бы: «У Лысого».

— Коли проводишь меня, заработаешь монетку.

— Ещё чего! — дёрнул плечом незнакомец, — чтоб я брал деньги с героя, превратившего в шавку гада-Дракона! Никогда, пошли.

Мальчик отрекомендовался Мышонком, и пожелал Кемару лопнуть с досады.

— Не больно ты его жалуешь, — заметил Аэций, откусывая яблоко, которым его угостил спутник.

— Ага, — Мышонок вгрызся в своё, — такого фрукта, как наш сосед ещё поискать надо: злющий, жадный, вредный, а уж когда выпьет, то вообще спасу нет. Представляешь, арбалет купить грозился, чтобы нашего брата отстреливать.

— Стрелять в твоего брата? — не понял Аэций.

— Ну, в нашего брата, мальчишек. У Кемара, знаешь ли, самые крупные и вкусные груши во всей округе.

— И что?

— Что? — вскинул брови Мышонок, — так говоришь, будто вовек за чужими грушами не лазил.

— Нет, не лазил, — с достоинством ответил принц, которому Антоний привил стойкое отвращение к бытовому воровству.

— Бывает, — великодушно посочувствовал герою Мышонок, — но спереть несколько груш у такого жмота и сволочи, как наш сосед, вовсе не зазорно. Но арбалет он, хвала богам, приобрести так и не сподобился, а вот пёсика завёл.

— Очень интересно узнать, где таких необычных собачек продают.

Аэций не смог удержаться от улыбки, вспомнив, как злобное чудовище стало милой шавкой.

— По весне к нам один заезжий маг пожаловал, — охотно принялся рассказывать новый знакомец, — расположился он со своим фургоном на площади и давай волшебных собак предлагать. Хоть сам маг с виду и завалящий был, псов держал первоклассных. Это тебе любой подтвердит. Я сам медяка не пожалел, чтобы посмотреть. Ты не поверишь, монстры, а не псы: глаза красные, зубы — с мой палец, говяжьи кости перекусывали, будто прутики. Одним словом, жуть.

— И что, небось, многие на такое позарились?

— Нет, как-то желающих особо не нашлось. Больно уж высокую цену заломил маг за свой товар, аж по четверти золотого. Да у нас в Пригорицах за такие деньжищи почти корову сторговать можно, если не коня.

Аэций закивал со знанием дела, он ведь недавно покупал лошадей.

— Маг же обещал ещё и на выбор любую собаку наколдовать. Говорил, сотворит, мол, какую пожелаешь: чёрную, рыжую или в пятнах. Ума только не приложу, откуда они у него брались. Я даже собирался ночью подежурить возле фургона, да мамка не пустила, ещё и подзатыльник дала.

Мальчишка тяжело вздохнул по упущенной возможности раскрыть тайну собачьего колдовства и прицельно запустил огрызком в стаю кур.

— И что, Кемар не пожалел денег?

— Аэцию покупка собаки, пускай даже трижды волшебной, за такую цену казалось глупостью.

— Он сперва неделю ходил, приглядывался да присматривался, после пил вместе с магом этим заезжим в корчме. Всё, сказывают, у него выпытывал, насколько ловко волшебные собаки воров рвут. Естественно, маг на похвалы для своих зверюг не скупился, вот и убедил Кемара. Видел бы ты, с каким гордым видом демонстрировал наш сосед своё приобретение. Теперь, говорил, ни одна сволочь к моим фруктовым деревьям и близко не подойдёт. А коли сунется, Дракон из любого мясные ошмётки сделает, да ещё и пообедает на халяву.

— Неужели Дракон и в правду кого-нибудь задрал?

— Ну, что ты! Кемарово пазьмо все стороной обходили. Ты первый, на кого он собаку натравил. До тебя одни кошки были. Вот и нашего Пушка этот гад задушил, — мальчик шмыгнул носом, вспомнив погибшего любимца.

Аэций догадался об источнике волшебных псов заезжего мага.

— Думается мне, владелец фургона по ночам бродячих собак отлавливал и наводил на них какие-то чары, — пояснил принц, когда они миновали мост, — вот бедный Жулик и стал Драконом. Интересно, каково ему было в шкуре большого злобного монстра?

— Наверное, плохо, — посочувствовал Мышонок, — никому не охота сидеть на цепи и зубами клацать.

Улицы стали знакомыми и более многолюдными. За очередным поворотом показался долгожданный «Приют ветерана».

— Ну, вот и пришли, — Мышонок засунул руки в карманы и кивнул в сторону гостиницы, — рад был познакомиться.

— Я тоже, — улыбнулся принц, — спасибо и пока.

— Пока!

Первое, что увидел Аэций, когда вошёл во двор почтенного заведения вдовы лысого ветерана, были купленный им лошади. Они стояли возле коновязи, и кто-то их постояльцев их восхищённо рассматривал. И только потом он обратил внимание на вдову, она стояла в дверях кухни и усиленно подавала Аэцию какие-то знаки.

— Скорее, молодой господин, — проговорила она весьма озабоченным тоном, — поторопитесь. Батюшка твой сильно сердиться изволит. Я уж сказывала ему, мол, это я — старая дура, тебе присоветовала на ярмарку податься, что скоро ты появишься, и беспокоиться не о чем.

— А он? — сглотнул Аэций. Нехорошее предчувствие начисто стёрло удовольствие от удачной покупки.

— Он даже бровью не повёл, — сокрушённо ответила женщина, — и так на меня посмотрел, что я сразу поняла, не моего ума это дело, советовать такому благородному господину. Сам после того вышел на террасу и стоял там, будто изваяние какое. Только перед самым твоим приходом в комнату пошёл. Ну а я тут дежурить осталась, чтобы тебя упредить.

Аэций кивнул и удручённо поплёлся к себе в номер.

— Вы-то хоть на меня не обижайтесь, — вслед ему крикнула вдова, — я и не предполагала, что всё так обернётся.

— Я и не обижаюсь, не берите в голову. — Откликнулся принц.

Хоть он и бодрился перед вдовой ветерана, ноги его сами замедлили ход, когда мальчик завернул в коридор второго этажа.

— Ну, ведь я всё-таки будущий император, — сам себе сказал принц, — почему я должен держать отчёт о своих поступках, будто школяр перед учителем? Просто зайду и скажу: так, мол, и так, задержался слегка с покупкой лошадей. Да мало ли какие дела могут быть в городе у взрослого ответственного человека! Пора привыкать, я уже не ребёнок, внук простого травника, я наследник Хелвуда Барса. Не зря дядя твердил об этом всю дорогу до Пригориц.

Перед дверью он сделал глубокий вдох и вошёл.

Ясень сидел и смотрел в окно, на вошедшего мальчика он не обратил никакого внимания. Аэций прикрыл за собой дверь.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Извини, я немного задержался, лошадей нам покупал.

— И как, — поинтересовался старший из эльфов.

— Что, как? — не понял Аэций.

— Я спрашиваю, преуспел ли ты?

— Ещё как преуспел. Посмотри в окно: вон какие красавцы стоят. Хозяин конюшни мне так прямо и сказал: «У вас отличный вкус, молодой человек!», — не удержался от похвальбы принц.

— А вот теперь выскажусь я, — Ясень встал, и весь его вид не предвещал ничего хорошего. — Такое поведение непростительно даже для деревенского парня с ограниченными умственными способностями и пробелами в воспитании. Для тебя же, молодой человек с отличным вкусом, оно могло иметь просто фатальные последствия.

Аэций, обиженный тем, что дядя не оценил его предусмотрительности, выпалил:

— Я, как будущий император, вполне могу предвидеть последствия своих поступков.

— Да? — Ясень сверху вниз посмотрел на племянника, словно увидел нечто страшно интересное, — почему ты тогда скрываешь эту свою замечательную способность?

— Я не скрываю, я подумал, что в случае чего лучше уехать из города на лошадях, чем опять топать на своих двоих.

— Это ты правильно подумал, — похвалил принца дядя, — жаль только ты не подумал о палачах, которые с отменным профессионализмом и без спешки уже успели бы превратить тебя в аккуратную кучку костей и мяса.

Аэций сдержал приступ тошноты и сказал:

— Никто ведь не знает, что мы здесь. Ты сам говорил, наша сила в скрытности.

— Именно поэтому тебе и не следует болтаться по городу, мы не можем быть уверенными, что наш старый добрый знакомец Осокорь не имеет сикофантов в славном городе Пригорицы — столице Серакского виноделия.

Эльф не успел как следует развить свою мысль, как его прервал требовательный стук в дверь. Ясень взял посох и подал племяннику знак отойти. В открытую дверь ввалился Кемар. С момента их с Аэцием встречи он явно прибавил в красноте лица и наглости. И первое, и второе было следствием принятого по дороге спиртного.

Злобные поросячьи глазки Кемара пробежали по скромной обстановке гостиничного номера, задержались на потёртых кожаных штанах Ясеня, а уж мнимую хромоту эльфа (он тяжело опирался на свой посох) взглянули с почти не скрываемым презрением.

— Чем обязан? — холодно осведомился Ясень.

— Обязан, ещё как обязан, — забухтел пришелец, — сопливец ваш меня нынче в немалые убытки ввёл.

Кемар извлёк из кармана мятый носовой платок и принялся утирать потное лицо.

— Не думаю, что вы пришли по адресу, — простонародный говор сделал речь эльфа типичной для жителя серединных провинций. — Полагаю, вам указали не тот номер, сейчас я вас провожу.

— Ничего-то я не ошибся! — заорал Кемар, для которого скорость перехода в злобное состояние стремительно возрастала от принятого на грудь, — не позволю всякому грязному эльфийскому отродью из себя посмешище делать!

Появление шумного крикливого незнакомца могло привлечь нежелательное внимание, поэтому Ясень посмотрел на виновато потупившегося Аэция и сказал примирительным тоном:

— Не изложит ли господин суть своих претензий?

— Изложу, ещё как изложу! Я в своём праве! Терпеть, когда меня на моём же пазьме дураком выставляют не стану. Оскорбили, ввели в расходы да ещё посредством противного всем богам колдовства. Это вам не пустячки какие-нибудь, навроде кражи груш. Тут убыток посерьёзнее получается.

— Ты стащил груши из сада этого господина? — строго спросил Ясень племянника.

— Честное слово, нет! Я их даже не видел.

— До фруктов моих он добраться не успел, — Кемар посмотрел на принца так, словно собирался прикончить на месте.

— Тогда от чего убытки? — Ясеня развязный пьяный толстяк раздражал с самого начала, и в другое время он, не мудрствуя лукаво, просто спустил бы его с лестницы. Но сейчас шумные драки, и, тем более, трупы были Брэку совершенно ни к чему. И ему ничего не оставалось, как уладить дело миром. Поэтому он стоял и слушал излияния пришельца.

— А каким замечательным охранником был мой Дракон! Половина из тех, кто к нам приходил, от испуга штаны пачкала, а другая половина вообще без сознания валялась. — С горечью вспоминал Кемар, — и что вышло? Занесла нелёгкая в наш двор вашего…, — он с трудом удержался от непристойного ругательства, — пацана, так он моего Дракона попортил, как есть попортил. А за него, небось, денежки немалые плачены.

— Постойте, постойте, — прервал собеседника Ясень, — вы утверждаете, что ваш приусадебный участок охранялся драконом?

— Какой там дракон! — воскликнул Аэций, в котором булькал смех при одном упоминании о недавнем своём подвиге, — Жулик он. Жуликом родился, Жуликом и помрёт. Зато сестра вашей жены рада будет.

— Стоп! — поднял руку старший из эльфов, — я совсем ничего не понимаю. Кто такой дракон и почему судьба его умереть жуликом?

— Его судьба была моё пазьмо охранять! — буквально взревел Кемар, и его физиономия побагровела ещё больше, — какая собака была! А ваш… заколдовал её.

— Ничего я не колдовал, — встрял Аэций, — ваш свирепый пёс с самого начала был шавкой, только зачарованной. Просто вы купили обманку.

— Так речь идет о собаке! — воскликнул Ясень, до которого дошла, наконец, суть конфликта.

— Конечно, — скривился незваный гость, — а вы что подумали? Был пёс — всем псам пёс. Жена миску с едой ему мотыгой пододвигала, подойти страшилась. И тут появляется ваш недомерок и превращает своей поганой магией Дракона в Жулика — дворняжку моей свояченицы. На что это похоже! За пса большие деньги плачены, не говоря уж о моей репутации. Никому не позволено Кемара на посмешище выставлять!

Ясень сделал несколько шагов в его сторону, тяжело опираясь на посох и отчётливо прихрамывая.

— Уважаемый господин Кемар, я — человек торговый, и мне отлично известно, как болезненно бывает терпеть убытки.

— Убытки, как есть убытки, — снова возвысил голос Кемар. Он явно считал, что громкость добавляет его словам значительности, — у нас в Сераке, знаете ли, чужаков не особенно жалуют, особливо, если они ветеранов задевают. Я на северных фронтах не зря свою кровь пинтами проливал!

Аэций невольно хмыкнул: Кемар мерил пролитую кровь пинтами, словно пиво.

— Из-за такого дела и к бургомистру обратиться не грех, — проливавший пинтами кровь ветеран выжидательно посмотрел на старшего эльфа, — хоть мы с бургомистром и приятельствуем, в его справедливости никто не сомневался и не сомневается. Собирайтесь живей, пойдём в магистрат, коли не хотите уладить дело по-хорошему.

— Ну что вы такое говорите, уважаемый, — Ясень с обезоруживающим простодушием улыбнулся, — зачем нам беспокоить столь занятого человека. У бургомистра и без нас с вами накануне праздника, поди, и минутки свободной нет. Мы всё уладим здесь, сами.

Аэций, невольно отступил подальше. Он прекрасно помнил, чем закончилось улаживание проблем в хлебной лавке. Не успел он оглянуться, как оказался весь в крови в двумя трупами у ног.

Но сейчас, похоже, его дядя был настроен куда более мирно, напротив, он проявлял не свойственную ему любезность.

— Я готов возместить вам все потери, — проговорил он тоном простака, — во сколько, вы говорите, обошлась вам ваша покупка?

— Я ещё ничего не сказал, — Кемар лихорадочно прикидывал, какую сумму ему удастся вытряхнуть из незадачливого незнакомца. — Ползолотого. — Веско произнёс он, внутренне приготовившись к торгу.

— Да за такие деньги быка сторговать можно! — возмутился Аэций наглости и жадности Кемара.

— А тебе, юноша, лучше бы помолчать, — оборвал его дядя, — взрослые без тебя договорятся. Вот, господин хороший, ваш ползолотой, тютелька в тютельку.

Он порылся в потрепанном кошельке у пояса и высыпал на широкую ладонь Кемара горсть серебра с редкими проблесками меди.

— Теперь мне бы полагалось пригласить вас в общую залу и поставить парочку кружек пенного в знак нашего примирения. Вдова ветерана варит отличное тёмное пиво. Но, увы! — Ясень выразительно хлопнул себя по ноге, — представляете, недели две назад подвязывал лозу на моем винограднике и позорно свалился с лестницы. Наш костоправ клятвенно обещал, что на ярмарке я буду отплясывать, как новенький. Но, видать, промашка у него вышла. Хромаю до сих пор, особливо по лестницам ходить тягостно. Так что, не взыщите, дорогой друг, провожать вас я не стану.

При этом эльф ненавязчиво вытеснял Кемара к выходу.

— А сыну я знатную трёпку задам, это будьте покойны. Всыплю, три дня сидеть не сможет. Ишь, моду взял по чужим дворам шататься да отца позорить! Ну, бывайте здоровы. Глядишь, на празднике свидимся, тогда и выпьем вместе за мой счёт, разумеется.

Не успели тяжёлые шаги Кемара затихнуть в конце коридора, как Ясень сказал Аэцию:

— Собирайся.

— Но почему? — спросил принц, вытаскивая из-под кровати их дорожные мешки.

— Боюсь, наш собаковод не успокоится, — Ясень с сомнением покачал головой, — с него станется донести властям. Лучше убраться отсюда, пока не нагрянули новые неприятности.

— Значит, дожидаться возвращения Торки в спокойном месте не удастся, — уныло заметил принц.

— Нет.

***

Кемар опустился на табурет в общей зале и громогласно потребовал пинту тёмного пива. Не смотря на то, что он получил хорошего отступного, на душе было муторно, а внутренний голос начал нашёптывать и совсем уж мерзкие вещи. Надо было стребовать с хромого виноторговца вдвое, если не втрое. А что? Выложил бы за милую душу, по нему сразу видать — слабак. На такого надави как следует, и готово. И ещё хорошо было бы поганому эльфу по роже съездить, — мечтательно подумал он.

К эльфам у Кемара был свой особенный счётец ещё с времён Северной войны. Правда, какой именно, он никому не говорил ни по трезвому, ни по пьяному делу. Однако ж братию эту на дух не переносил. И сейчас жгло обидой то, что опять пострадал через них.

— Небось, специально заявились в Пригорицы, — со злостью сам себе сказал он, и отхлебнул из пустеющей кружки, — чтоб опять порядочных людей позорить. Нет, им спуску давать нельзя!

Пиво кончилось. Кемар подумал заказать снова, но его внимание привлёк разговор.

— Тебя, Дарька, в самый раз за смертью посылать, — выговаривала кому-то хозяйка гостиницы, — ты, наверное, опять в лавку бакалейщика через ярмарочную площадь ходила?

— Что вы! — ответил взволнованный девичий голос, — вы даже представить себе не можете, что со мною приключилось!

Вдова скептически хмыкнула. Судя по всему, она считала своё воображение вполне способным представить себе оправдания загулявшейся служанки.

— Иду, значит, я к бакалейщику, — затараторила не видимая Кемару Дарька, — и кого, как вы думаете, я встречаю?

— Неужто самого святого Аттия Леронского? — ядовито поинтересовалась вдова.

— Вовсе нет. У самой бакалейной лавки я вижу: идёт мне навстречу тётя Варда, такая счастливая! Она — ближайшая подруга моей матушки. Помните, я рассказывала? Она ещё коврики с собачками вышивает. Так вот, у тетушки Варды по весне жуткое несчастье приключилось, пропал её любимый пёсик. Уж она своего Жулика где только не искала, даже денег сулила тому, кто бедную собачку возвернёт.

При упоминании ненавистной клички Кемар чуть не подскочил на месте.

— Матушка моя всё подсмеивалась над подругой, — продолжала рассказ девица, — давно, говорит, из твоего Жулика бродяги суп сварили, потому, как шкурки такого маленького существа даже на воротник не хватит, не то, что на шапку. А тётя Варда всё твердила, жив, мол, мой любимец, сердцем чую.

— И что дальше, — перебила её вдова, — боюсь, до бакалейной лавки и покупок мы доберёмся к закату.

— Так вот, я и говорю, — нимало не обиделась Дарька, — сегодня чудо и свершилось. Родная сестра подруги моей матери привела Жулика живёхонького, здоровёхонького. Оказалось, он всё это время был заколдован в огромную злющую собаку. Хвала богам, поутру какой-то незнакомый паренёк в два счёта снял чары с Жулика. Тётя Варда теперь так счастлива, так счастлива, что готова послать этому неизвестному целую корзину сладостей в знак благодарности за его благородный и бескорыстный поступок. Но самое удивительное то, что вроде бы этот таинственный молодой волшебник живёт у нас. Я думаю, это тот красивый мальчик, сын высокого постояльца со второго этажа.

Этого Кемар выдержать просто не мог. Он с такой силой грохнул глиняной кружкой о стол, что она развалилась надвое.

— Не буяньте тут, господин хороший, — мгновенно отреагировала вдова, — у нас приличное заведение, а не забегаловка, где всякий пьянчуга может посуду крушить.

Но последних слов Кемар не расслышал. Он со всей возможной скоростью, которую ему позволяли развить тучность и отдышка, нёсся на второй этаж, желая мести.

Он с силой толкнул дверь в ненавистный номер.

— Вы, вы…, — задыхаясь, с выпученными глазами проговорил он.

— Мне казалось, мы разрешили наш вопрос, — сказал Ясень, нехорошо прищурив глаза. В его руке оказался посох.

— Я получил плату за изуродованную собаку, — Кемар обрёл, наконец, дар речи, — а за моральный ущерб кто заплатит? Мой моральный ущерб никак не меньше двух золотых стоит. Не позволю всякому эльфийскому отродью героя Северной войны унижать! Пошли к бургомистру, пускай власти решают, какое наказание полагается за богомерзкую нелюдскую магию. Я лично знаю бургомистра, он разберётся.

— Значит, вам ползолотого показалось мало? — с невинным видом поинтересовался Ясень, перекладывая посох в левую руку. Как большинство эльфов, он был левшой.

— Смехотворно мало, — подтвердил бывший хозяин заколдованного Жулика, — будь моя воля, я бы вас обоих на крест отправил.

— Интересная мысль, — сказал эльф.

Кемар даже не увидел, как внезапно взлетел посох и врезался ему прямёхонько в основание черепа. Не заметил он так же и исчезнувшей внезапно хромоты своего врага. Глаза толстяка закатились, и он тяжело повалился на пол.

— Помоги перетащить его на кровать, — спокойно произнёс Ясень, беря Кемара под руки.

Аэций кивнул и сгрёб ноги. Очень скоро незваный гость лежал в живописной позе на кровати. Всякий, кому взбрела бы в голову мысль заглянуть в комнату, посчитал, что Кемар сладко спит, повернувшись лицом к стенке.

Ясень осторожно выглянул в коридор, захватил вещи и дал знак принцу следовать за ним.

— Уже съезжаете? — встретила их внизу вдова ветерана.

— Да, — кивнул эльф, — дела призывают нас в дорогу, хоть и жалко покидать ваш гостеприимный кров.

— За комнату вы заплатили с избытком, — хозяйка гостиницы вытерла руки клетчатым фартуком, — а обед и ужин я вам с собой соберу.

— Вот лошади и пригодились, — ободрил племянника Ясень, — а выбор твой и правда, хорош.

— Будете в наших местах, мимо не проезжайте, — напутствовала вдова, вышедшая проводить гостей, — и комната, и постели для вас всегда найдутся.

— Спасибо, — от души поблагодарил эльф, — мы именно так и поступим.

Они покинули Пригорицы без приключений. Никого не заинтересовала пара эльфов, выезжавших за ворота, никто не пытался им помешать. Перед Праздником молодого вина на дороге было полно народу.

Аэций с непривычки быстро устал. Ездить верхом оказалось совсем не так здорово, как ему представлялось вначале. В Камышовом плёсе он иногда катался на смирной мохноногой лошадке, принадлежащей приятелю деда.

— Расскажи, наконец, где ты пересёкся с нашим шумный другом, — попросил Ясень, когда они свернули с вымощенного камнем тракта на утоптанный местный просёлок.

Принц с юмором пересказал события минувшего утра, красочно описав превращение кровожадного клыкастого монстра в безобидного Жулика.

— То, что бродячий маг-собакодел отлавливал местных пригорянских шавок и как-то превращал их в элитных псов, я догадался, — сказал мальчик, — но вот отчего Дракон стал опять Жуликом, ума не приложу. Не мог же я его расколдовать!

Ясень подумал немного, а потом заговорил с несвойственной ему мягкостью.

— Твоя мама была одарённой волшебницей, ей удавалось даже мысленное творчество.

— Мысленное творчество? Никогда о таком не слышал.

— Ничего удивительного. Это редкий вид магии, когда создают что-либо одной силой мысли. Благодаря Ирис я мог оставлять зелёную веточку ясеня даже зимой.

— Зачем? — наивно спросил Аэций.

— Так, нечто вроде визитной карточки и напоминания врагам, с кем они имеют дело. А у тебя вполне могут быть способности к магии. В роду Мелллорнов это — не редкость. Я, к сожалению, не обладаю этими способностями и не могу определить: ты расколдовал Дракона, или собачья магия оказалась не особенно стойкой и выветрилась со временем. Тебе нужно поговорить с настоящим чародеем или клириком.

Дорога углублялась в лес. Деревья с пышными кронами почти смыкали ветви над ней, отчего вокруг царили тень и полумрак.

— Похоже, из-за этого мерзавца Кемара нам опять придётся ночевать под открытым небом, — заметил Аэций, когда они остановились перекусить. — Честное слово, был момент, когда мне показалось, что ты готов перерезать ему горло.

— Никогда, — покачал головой Ясень, с аппетитом уплетавший бутерброд с колбасой из запасов вдовы лысого ветерана. — Я убиваю людей исключительно по необходимости. Мёртвый Кемар запросто мог навести Осокоря на наш след.

— Осокорь, — забеспокоился принц, — ты полагаешь, этот милейший парень может добраться до Пригориц?

— Почти наверняка. Мы имеем дело с очень умным человеком. Я уверен, он не только запросил, но и уже успел получить из столицы все данные о моей скромной персоне. Из этого следует, что он знает весьма много. Возможно, он догадался, кто ты. Корабль контрабандистов скорее всего обнаружили, а связать то, что мы там натворили, с нами — дело техники. Дальше Осокорь без особого напряжения вычислит направление, куда мы могли податься (благо их всего два) и пошлёт людей в Пригорицы и в Лерону. Я на его месте сделал бы именно так.

— Так это ж ты! Вдруг Осокорь не догадается или сделает неправильные выводы?

— Ты знаешь, почему я выжил в Северной войне? — вопросом на вопрос ответил Ясень, — выжил, хотя очень многие, и твой отец в их числе, изо всех сил пытались меня поймать?

— Думаю, ты был умнее и хитрее тех, кто тебя ловил.

— Не только и не столько. Меня спасло то, что я не имел привычки считать своих противников глупее себя. Я всегда полагал, что они сделают правильные выводы и не пропустят моих ошибок. Так что, Аэций, будем считать, что Осокорю хватило ума собрать вместе все разрозненные факты и сделать правильные выводы.

— Получается, он может нас выследить? — встревожился принц и оглянулся назад, будто преследователи готовы появиться у него за спиной с минуты на минуту.

— После того, как мы покинули город, сделать это не под силу даже великому следопыту. Как отличить следы наших лошадей от огромного количества других, проехавших по дороге? Для этого надо предварительно осмотреть подковы, запомнить, какие у них отличия. А место, в которое мы направляемся, Осокорю не подскажут никакие документы из Рии.

— И что это за место? — принц был заинтригован, — пока вокруг только лес.

— О, мой друг, это — замечательное место. Оно называется Волчья яма, и там стоит Волчий замок. В нём нас ждёт ужин и ночлег, потому что его хозяин — гостеприимный человек. Блажко Вукич будет рад нам.

— Волчий замок, Волчья яма, Вукич, — перечислял Аэций, загибая пальцы, — лучше уж сразу признайся, мы едем в замок к оборотню. Не зря о предгорьях Серака идёт дурная слава. Говорят, во всей Лирийской империи не сыскать другого такого места, где вампиры и оборотни встречались бы так же часто. Практически, на каждом шагу.

— Чушь, — отмахнулся Ясень, — глупость и пустые суеверия. Это я тебе, как профессор монстрологии, говорю. Блажко учился у меня, а потом и сам стал преподавать. У нас сложились приятельские отношения. Он не раз звал меня в гости, да всё никак не получалось. Но теперь свидимся, за одно и Торки подождём. Так что будь спокоен: ни оборотней, ни вампиров в Волчьем замке нет. Давай поторопимся, я слишком устал, чтобы учить тебя сегодня ещё пользоваться ночным зрением.

 

Глава 12 КЕМАР ИЩЕТ ПРАВДЫ

Тихонько напевая себе под нос, Дарька поднялась на второй этаж. Постояльцы недавно отбыли, и в комнате следовало прибраться. Девушка пребывала в прекрасном расположении духа. Для чего имелось целых две причины: во-первых, сегодня объявилась любимая собачка тёти Варды, а во-вторых, в гостинице освободилась только одна комната. Это означало, что мыть полы и менять простыни придётся всего один раз. Чем не повод для радости!

Из экономии усилий девушка одной рукой придержала ведро и тряпку, а другой открыла щеколду, и, толкнув боком дверь, шагнула в комнату. Постояльцы, о которых хозяйка, многозначительно подняв брови, сказала только одно слово: «эльфы», оставили комнату в образцовом порядке. Удовлетворённый взгляд Дарьки лениво перебирался с застеленной кровати у стены на аккуратно задёрнутые занавески, оттуда к столу с придвинутыми стульями.

— Надо же какую чистоту навели, — сказала сама себе девушка, — понятное дело — эльфы! Наши-то опосля себя вечно свинюшник оставляют: объедки, бутылки пустые, хорошо, если посуду не побьют. А то и что похуже бывает.

Она коротко вздохнула и уже собралась приняться за уборку, как ей на глаза попалось нечто, совершенно невообразимое, лишнее, чуждое всему в этой чистенькой комнате. На второй кровати, притулившейся возле противоположной стены, лежали омерзительно грязные башмаки. Они были надеты на ноги, оканчивающиеся объёмистым задом в лоснящихся штанах. Зад же принадлежал толстому мужику, который беззастенчиво дрых на чужой кровати, уютно уткнувшись лицом в домотканый коврик. От возмущения служанка даже споткнулась о собственное ведро и расплескала воду по полу.

— Эй! — закричала девушка громким визгливым голосом, — вставайте сейчас же, дядечка! Хорошее дело, всякий пьянчуга вздумает спать в нашей гостинице! А ну-ка, живо просыпайтесь и выкатывайтесь отсюда!

Она принялась бесцеремонно расталкивать спящего. Хоть и не сразу, но её усилия увенчались успехом. Мужчина на кровати издал невнятное бормотание, перевалился на спину и с трудом разлепил осоловевшие глаза.

— Где я? — хрипло спросил он, дохнул в лицо Дарьке пивным перегаром.

— Хорошее дело! — обиженно воскликнула девушка, — совсем ум пропил! Да в гостинице ты, в гостинице «У лысого», тьфу, в «Приюте ветерана», — автоматически поправилась служанка. Вдова всячески боролась с нечестивым прозваньем своего заведения и нещадно штрафовала за оговорки. — У нас тут, между прочим, не притон какой-нибудь, где любой проходимец спать может. У нас клиенты солидные, порядочные, так что чем ты отсюда быстрее исчезнешь, тем будет лучше.

Кемар, а с ногами на кровати лежал именно он, сел, и, морщась, ощупал рукой голову. Под редеющими волосами пальцы наткнулись на затылке на огромную болезненную шишку. Кемар длинно выругался. Его память услужливо обрисовала все унизительные события сегодняшнего дня от появления мерзкого мальчишки до удара по голове, который он получил от папаши маленького ублюдка.

— Прекрати ругаться, — не выдержала Дарька, выслушав очередную порцию матершины, — не то позову хозяйку, и она сдаст тебя городской страже. Сначала дрыхнешь тут с ногами, не заплатив за номер, а теперь ещё и порядочную девушку оскорблять вздумал!

— Да кого ты вообще интересуешь, дура! — Кемар сердито посмотрел на служанку, — лучше заткнись и займись делом. У меня и без тебя голова раскалывается.

— Кто ты такой, чтобы мне приказывать! — задохнулась от возмущения Дарька.

Кемар не удостоил её ответом. Он тяжело поднялся и, проходя мимо ведра, хорошенько пнул его. Ведро полетело в сторону, окатив водой ноги ни в чём не повинной служанки.

— Мерзавец, — сквозь зубы процедила Дарька, опускаясь на колени, чтобы собрать тряпкой воду с полу, — мерзавец и паскудный грубиян. Чтоб тебе пусто было, сволочь жирная! Чтоб мозги твои вывернулись наизнанку!

Отжимая тряпку в ведро, служанка даже и предположить не могла, как скоро осуществится её опрометчивое пожелание.

Кемар прогрохотал по лестнице и очутился на улице. От яркого солнца слезились глаза, и голова, гудевшая от удара, разболелась ещё сильнее.

— Ничего, — утешал себя неудачливый собаковод, — моя месть будет просто ужасной.

Пыхтя и отшвыривая со своей дороги зазевавшихся прохожих, Кемар добрался до городского магистрата. Он проигнорировал вялые попытки дежурившего у входа стражника воспрепятствовать войти в высокую, обитую дорогой привозной древесиной дверь.

За дверью находился кабинет бургомистра, а сам бургомистр находился в данный момент за своим письменным столом и предавался невесёлым размышлениям. Перед ним лежали документы и расписки по строительству городского храма. Деньги, присланные из столицы три года назад, давно закончились, а за рыночной площадью возвышались лишь полтора этажа из серого камня. Вот бургомистр и ломал голову, каким образом он сможет объяснить сей прискорбный факт, если правящий принц-регент Аурон вздумает прислать проверяющего. Особенно затруднительно будет объяснить появление на загородной вилле бургомистра роскошной бани с бассейном, облицованным мрамором, и капитальный ремонт здания магистрата. Как бы не прикидывал бургомистр, никаких утешительных для себя перспектив усмотреть он не мог.

Дверь распахнулась, и в кабинет ввалился краснорожий посетитель.

— Хорошо, что ты оказался на месте, Савостий, — заявил Кемар и уселся на стул перед столом бургомистра.

— Во-первых, здравствуй, Кемар, — сухо сказал бургомистр, не отрывая взгляда от бумаг, содержание которых знал наизусть, — а во-вторых, твой визит несколько не вовремя. Я сильно занят. Не могло бы твоё дело повременить?

Савостий недолюбливал Кемара и порой тяготился знакомством с ним, хотя сам Кемар не упускал случая похвастать дружбой с бургомистром.

— Моё дело особой важности и срочности, — заявил посетитель. — Тут государственной изменой попахивает, эльфийским заговором, нечестивой магией и кое-чем похуже.

— Что уж может быть хуже? — усмехнулся Савостий.

— Покушение. Покушение на жизнь ветерана.

Бургомистр поморщился. Вот опять сейчас начнёт стучать себе кулаком в грудь и говорить о пинтах пролитой крови. Но вместо этого он предложил ощупать громадную шишку, чтобы подтвердить правдивость своих слов. Ощупывать жирный загривок приятеля бургомистр, естественно, не стал.

— Да ты набрался с утра, браток, — презрительно бросил он, отстраняясь от перегнувшегося через стол Кемара, — перегаром от тебя за милю разит. Вот и чудится тебе всякая ерунда. Эльфы! Заговор! В Пригорицах отродясь эльфов не бывало, а объявись они, вряд ли твоя персона их заинтересует.

Бургомистр уже подумывал, не позвать ли секретаря и не проводить ли назойливого посетителя восвояси, но тут взгляд его упал на пергаменты, где рядом с подписью Кемара — главного подрядчика в строительстве городского храма, красовалась и его, Савостия, затейливая закорючка.

— Хорошо, — бургомистр с педантичной аккуратностью собрал документы и отправил их в ящик стола. Изложи своё дело, друг, но умоляю, будь краток и не придавай отдельным деталям значения сверх того, что они заслуживают.

Кемар поморщился. Образованность Савостия, которую тот демонстрировал по поводу и без повода, жутко уязвляла его, заставляя ощущать себя второстепенным и незначительным, равно как и туманные намёки бургомистра на отдалённое и тайное родство с кое-кем из сильных мира сего.

Кемар по-хозяйски налил себе шербету из серебряного кувшина бургомистра, выпил одним глотком, крякнул и приступил к рассказу.

Из этого самого рассказа выходило, ни больше, ни меньше, как эльфийский заговор. Они проникают всюду группами, чтобы сеять панику. Одну такую маленькую, но чрезвычайно опасную группу, Кемару удалось раскрыть и почти полностью обезвредить.

— Эвон как они после смерти нашего императора распустились! — горько покачал головой рассказчик, — он эльфов в кулаке держал. Вот помню в Северную войну…, я с государем нашим императором пять лет на переднем крае.

Савостий отвёл глаза и принялся смотреть в окно на раскалённую полуденным солнцем черепицу соседней крыши. Сейчас по щеке Кемара заструится привычная благоговейная слеза. Бургомистр навёл справки о боевом прошлом приятеля и отлично знал, что передним краем для него был продуктовый склад, откуда бравый вояка не высовывал своего носа. Впрочем, пролитая кровь, о коей Кемар упоминал к месту и не к месту, была из того же самого носа. Во время ограбления склада кто-то крепко приложил Кемара, от чего нос его до сих пор немного набок. Сам-то он, естественно, утверждал, что на него напали эльфы. Однако из документов не выходило ничего, кроме самых обыкновенных мародёров.

— Тут я, натурально, поспешил в эту треклятую гостиницу, — трубный глас посетителя вернул бургомистра к действительности. Выходило, что основную часть повествования он всё-таки пропустил. Скорее бы дослушать финал.

В тот момент, когда Кемар живописал своё лихое вторжение в номер врагов, раздался стук в дверь, и в кабинет вошёл мужчина. Основательно запылённая одежда недвусмысленно указывала, что вошедший провёл в седле не один день. Он снял шляпу, обнажив лысеющую макушку, и спросил:

— Кто здесь бургомистр?

Не успел Савостий даже рот открыть, как Кемар повернулся на жалобно скрипнувшем стуле и заорал:

— Вы что не видите, что господин бургомистр занят? У нас важное дело, тут государственную измену обсуждают, так что не лезьте со своими пустяками. Выйдите и подождите за дверью.

— За дверью? — переспросил незнакомец и расплылся в широкой, совершенно неуместной улыбке, — что вы, там жутко неудобно. Я с дороги, так что, с вашего позволения, тихонечко присяду тут в сторонке и обожду.

И он, ловко пристроив свою шляпу на спинке стула, уселся в отдалении.

У Савостия незнакомец вызвал смутное, какое-то звериное, беспокойство. Дела нисколько не улучшали лучистые карие глаза, смотревшие с доброжелательным любопытством.

— Эльфы мне попались уж больно завалящие, — громогласно сетовал Кемар, хлопая себя по колену, — старший — вообще, инвалид хромоногий, а гонору сколько! Ну, натурально, пришлось поучить их, как всяческой швали надлежит держать себя с соотечественниками и сподвижниками Барса. Ты же знаешь мой коронный удар правой по зубам?

Бургомистр чисто механически кивнул. Его внимание сосредоточилось на серебряном легатском перстне, что блеснул на пальце незнакомого мужчины. С этого момента откровения Кемара перестали существовать. Савостия занимал только один вопрос: что изображено на печатке, хотя он не сомневался, из столицы прислали проверяющего.

Зато предполагаемого проверяющего болтовня Кемара, напротив, очень даже заинтересовала. Он подался вперёд и буквально ловил каждое слово.

— Я не понимаю, — проговорил бургомистр, когда, наконец, смог взять себя в руки и отделаться от омерзительного ощущения сжимающейся на горле петли, — чем ты не доволен? За собаку тебе потери возместили сполна, обидчика ты проучил. Чего ж ещё?

Кемар задумался. С его слов выходило, будто он остался полнейшим победителем по всем статьям, а, стало быть, и требовать от городских властей ему нечего.

— А увечье? — воскликнул он.

— Какое ещё увечье, — поморщился Савостий, — ты здоров, как боров.

— Имеется увечье, а то как же! Его мне изменник нанёс. Вот пощупай, коли не веришь.

Кемар нагнул бычью шею и показал на загривок.

— Со всей силы саданул. Кабы не его чёртова палка, он у меня не то что зубов, головы бы не досчитался. Хромал, хромал, а опосля дал по башке. Так что я справедливости требую! Справедливости и защиты. Что получится, ежели кто ни попадя ветеранов войны станет калечить!

— Позвольте полюбопытствовать, — Осокорь (а на стуле для посетителей сидел именно он) поднялся и подошёл поближе, — как именно выглядела палка, которой, как вы выразились, вас саданули по голове?

— Как выглядела, так и выглядела, — зло огрызнулся Кемар, — не вашего ума дело. Не вмешивайтесь, сядьте и ждите, пока люди поважнее вас разговор закончат.

— Это, в смысле, вы? Соотечественник и сподвижник покойного императора?

— Хотя бы, — Кемар развернулся вместе со стулом и смерил незнакомца презрительным взглядом от поношенных дорожных сапог до лысеющей макушки. Савостий разевал рот, как выброшенная на берег рыба, и вяло указывал на правую руку Осокоря. — А вот кто вы такой, нам неведомо.

— Это легко исправить. Мне, конечно, далеко до того, чтобы я мог отрекомендоваться соотечественником и сподвижником императора или регента. Я всего лишь легат Первого Безымянного легиона, — он показал перстень-печатку с переплетёнными змеями. А особые полномочия мои подтверждаются также бумагами, кои я вам с удовольствием покажу.

Лицо бургомистра покинули последние краски жизни. Он поднялся и на ватных ногах вышел из-за стола.

— Прошу вас, господин…

— Марин Туллий, — представился легат, — но я предпочитаю называться Осокорем.

Кемар ошарашено глядел на незнакомца, весьма уютно разместившегося за столом бургомистра, и в голове его всплывали десятки ужасных вещей, среди коих не последние — накладные, с его, Кемара, личной подписью, списанные (и украденные) стройматериалы, а над всем этим нависали жалкие полтора этажа недостроенного храма. Единственным желанием Кемара было неотвязное желание уменьшиться до размеров мыши и шмыгнуть в ближайшую щель.

— И так, каким именно посохом вы получили по голове? — вернул его к действительности вопрос мужчины за столом.

— Чёрным.

— Отлично, — казалось, ответ порадовал высокого гостя, — чёрный с украшениями?

Кемар закивал головой в знак согласия.

— И где это произошло?

— «У Лысого».

— Где? — не понял легат.

— Это гостиницу у нас так называют, — пояснил бургомистр, — вообще-то правильно будет «Приют ветерана».

Осокорь кивнул, выглянул в коридор, и очень скоро кабинет бургомистра пополнился ещё одним посетителем. Савостий посмотрел на разворот плеч вошедшего и безошибочно угадал в нём военного. Для этого не нужно даже было обращать внимание на выправку и армейские ботинки.

— До моего возвращения никого в помещение не впускать и не выпускать, — коротко приказал Осокорь, — если рыпнутся, вреж, как следует, но не калечь.

— Слушаюсь, экселенц!

Молодой солдат широко расставил ноги и загородил собой дверь.

Отыскать «Приют ветерана» не составило труда. Осокорь расставил людей вокруг, а сам отправился поговорить с опрятной женщиной средних лет, отрекомендовавшейся хозяйкой.

— Так они ж съехали, — пожала плечами вдова лысого ветерана, — уже часа три назад. Точно. Я всегда обед накрываю, когда часы на ратуше два отобьют. А эльфы ещё до того отбыли, я им ещё обед с собой завернула.

— И что о них вы можете сказать?

— Да что о них скажешь? Постояльцы, как постояльцы: не шумели, заплатили за неделю вперёд, комнату поле себя в аккуратности оставили. Почаще бы другие так. — Вдова вздохнула, — вам-то они зачем?

— Если я скажу, будто я приятель вашего постояльца, вы мне, конечно не поверите? — Осокорь поставил на стол опустевшую кружку и утёр губы тыльной стороной ладони.

— Не поверю, — согласилась женщина, — у вас во всём облике значительность сквозит, хоть и одеты вы по-простому.

— Я всегда говорю, что женщины бывают гораздо наблюдательнее мужчин, — Осокорь одарил собеседницу широкой восхищённой улыбкой. — Дело-то у меня обыкновенное, разводное. Наш красавец бессовестно покинул жену и скрылся в неизвестном направлении. Мало того, он прихватил с собой нечто, ему не принадлежащее.

При этих словах он выразительно вскинул брови. Можно было подумать как о ларце с драгоценностями, так и о сыне.

— Вот почтенная матрона, оскорблённая в лучших чувствах, страшась позора огласки, наняла вашего покорного слугу, дабы разыскать беглого супруга, поговорить с ним и убедить возвратиться к семейному очагу.

Хозяйка гостиницы покачала головой.

— Разминулись вы, тут уж ничего не поделаешь.

— А они не говорили случайно, куда направляются?

— Нет. Сели на лошадей и уехали, а уж куда, мне не ведомо.

— Ну что ж, — Осокорь встал, взял шляпу, — спасибо за помощь, — да, вот ещё что, чуть не забыл.

Он возвратился от самой двери и снова уселся на то же место.

— Это для отчёта. Моя нанимательница — дама весьма щепетильного нрава и въедлива бывает до колик. — Он обречённо махнул рукой, словно пытался показать, насколько он устал от мелочных придирок богатой и своенравной клиентки. — Она непременно стребует с меня подробный доклад, кто приходил к ейному супружнику, к кому он ходил. Ведь мы с вами люди взрослые, понимаем, небось, что просто так мужья не сбегают. Тут какая-никакая бабёнка замешана. Припомните, может, с ними ещё кто был?

— Нет, никого не было, — ответила вдова, поставив перед Осокорем новую порцию пива, — вдвоём приехали, вдвоём уехали. А знакомцу вашему вообще не любовных свиданий было. Хворал он, — пояснила женщина ещё до того, как Осокорь открыл рот для вопроса, — хворал основательно. Все три дня из номера не выходил. А вот сын его молодец, заботливый малый и воспитанный такой. Хотя я сразу догадалась, что они не из простых. — Добавила она с гордостью.

— Получается, никто к ним не приходил, — задумчиво проговорил Осокорь, — совсем никто. А осёл у них был?

— Осёл? — не поняла вдова.

— Да, осёл, ишак или ещё что-нибудь в таком роде?

— Нет, скотины у них не было. Сегодня с утра лошадей купили, на них и уехали.

— Что за лошади, не припомните?

— Нешто у меня других дел нет, кроме как чужих лошадей разглядывать, — хозяйка махнула рукой, — вот муж мой покойный, тот мимо красивой лошадки спокойно пройти не мог. Обязательно порасспросил бы владельца, откуда и как зовут. А для меня все лошади одинаковые.

— Скольких лошадей, вы говорите, купили ваши постояльцы? — Осокорь расправился со второй кружкой пива.

— Естественно, двух. Сколько же нужно лошадей для пары седоков?

— Это, как посмотреть, достопочтенная хозяюшка, — Осокорь полез за деньгами, — кому вьючная лошадь надобна, кому и подменная. Спасибо, не дали мне умереть от жажды.

Когда легат почти вышел, вдова вновь окликнула его.

— Была одна странность, — сказала она, — только не знаю, поможет вам это или нет. После отъезда в их номере один мужчина обнаружился.

— Мёртвый? — мгновенно напрягся Осокорь.

— Что вы, упаси боги, живой, только пьяный. Дарька, наша служанка, на него наткнулась, когда пришла убирать номер.

— Кто он, знаете?

— А то нет! Кемар, этого прохвоста в Пригорицах многие знают. — Вдова лысого ветерана криво усмехнулась, и Осокорь понял: она Кемара не жалует, — пьяница, надутый и жадный. Вечно затевает скандал, чтобы не платить за выпитое. Придерётся к чему-нибудь, и в крик. Дарька утверждает, будто он сам себе в пиво и в тарелку дохлых мух подсовывает, а потом угрожает пожаловаться бургомистру.

— И что же вы?

— Приходится иногда кормить этого сукина сына бесплатно, — ответ сопровождался вздохом, — сами знаете, коли власти захотят, завсегда сыщут, к чему придраться можно. Назначат штраф, а то и вовсе заведение закроют. Терплю, а что остаётся?

— А как сегодня Кемар попал в комнату к…, — Осокорь едва успел проглотить имя «Ясень», — вашего постояльца вы не курсе?

— Ума не приложу. Зашёл ещё до обеда, сидел, надувался пивом по своему обыкновению. Потом ни с того ни с сего хлопнул кружкой об стол и был таков. Кружка, к слову сказать, фирменная с эмблемой гостиницы, на заказ делалась — вдребезги. В другой раз я ему пиво в деревянной кружке подам, пусть хлобыщет о стол хоть до посинения.

— И что дальше? — вернул вдову к важной для него теме Осокорь.

— Зачем-то эта пьяная рожа попёрлась на второй этаж и завалилась там спать в номере, где жили ваши эльфы. Дарька растолкала его, а Кемар невинную девушку непотребными словами обругал, опрокинул ведро с водой и был таков.

На этот раз всё. Осокорь пошёл в магистрат пешком, благо городишка оказался тенистым, зелёным и весьма приятным. Был тут Ясень, был. Отлеживался и или ждал чего-то. Но был он с мальчишкой. Дурынды, или как там его на самом деле зовут, с ними не было. Интересно узнать, где он. А ещё интереснее, куда Ясень подался. Если сбросить со счетов якобы выбитые Кемаром зубы, рассказ толстяка подтверждается. С другой стороны в его словах слишком много лжи: соотечественник и сподвижник Барса! Или его показная ненависть к эльфам, разговоры про заговор. Или он что-то слушал, или видел, но сам не понял что. Почему тогда Ясень оставил его в живых? У него за спиной десяток трупов за последнюю декаду, в среднем по одному на день. А здесь заплатил баснословную сумму, поговорил, а после лишь ударил посохом. Это возможно, если они кого-то ждали, и Ясень не хотел скандала, тем более с убийством. Хозяйка говорила, что номер оплатили на неделю вперёд, значит, ждали кого-то или чего-то. Осокорь ощутил знакомое покалывание в голове, которое предвещало верные выводы, как бы такой умственный компас, заставлявший мысли двигаться в правильном направлении.

Бургомистр так и не отважился занять место, освободившееся за его столом, он вяло опустился на свободный стул для посетителей и обречённо посмотрел на широкоплечего юношу, загородившего входную дверь. Тот заложил руки за спину, широко расставил ноги и монотонно покачивался с пятки на носок. Вся его поза говорила, что так стоять он может сколь угодно долго.

— Темнит, — с тоской подумал Савостий, мысли которого никак не могли оторваться от визитёра, с легатской печаткой на пальце, — эльфы, посохи! На кой черт, скажите на милость, ему понадобился хромой эльф и его палка? — как ни ломал он голову, ничего на ум не приходило, кроме хитрости проклятого лирийца. — Это он запугивает меня, — решил Савостий, — чтобы я тут сидел и мучался неизвестностью, а когда придёт, сходу надавит и получит признание.

В памяти живо всплыли документы, покоящиеся в правом верхнем ящике письменного стола, в которых при внимательном изучении обнаружится столько финансовых нарушений, что на бургомистра из приоткрытого окна вместо послеполуденной жары дохнуло спёртой тюремной сыростью.

Он подумал было, что стоило ещё сегодня утром засунуть пергаменты в камин и спалить без следа, а отсутствие в казне денег объяснить злодейской кражей, но было уже поздно. Грозный страж у двери, вооружённый стандартным армейским мечом, не сводил с них глаз.

Когда Осокорь возвратился в кабинет бургомистра, все действующие лица были на прежних местах, словно артисты театра, застывшие в немой сцене последнего акта. Легат уселся в удобное бургомистерское кресло и приступил к допросу.

— Расскажите во всех подробностях, — обратился он к Кемару, — где, когда и при каких обстоятельствах вы пересеклись с эльфом, владеющим чёрным посохом?

У Кемара под пристальным взглядом кареглазого легата душа ушла в пятки окончательно, оставив на своём пути пустоту где-то в районе солнечного сплетения, а мысли, между тем, неслись галопом: ни в коем случае ни в чём не сознаваться. Похоже, давешний эльф важной шишкой оказался, а он — дурак, бахвалился, как начистил ему рожу…

— Вы слышите меня? — вклинился в поток мыслей настойчивый голос Осокоря.

— Да, конечно, только рассказывать мне нечего.

— Что значит, нечего? — не понял мужчина за столом.

— Да не видал я вообще никаких эльфов, — очень правдоподобно соврал Кемар, — у нас, в Пригорицах, они сроду не селились. Вот я лично с ихней братией со времён Северной войны не пересекался.

— Интересно, — заметил Осокорь, — однако менее часа назад вы утверждали обратное. Я как раз сидел вон на том стульчике у двери и всё отлично слышал.

— Нашли чему верить! — Кемар даже позволил себе вялый взмах руки, — пьяная болтовня, чего только не примерещится, когда лишку хватишь.

— Что же вы с самого утра успели набраться? — легат терпеливо смотрел на своего упрямого собеседника.

— С утра? Нет, я ещё вчера вечером хорошо перебрал, а сегодня только добавил. Так что хоть режьте меня, хоть убейте, а никаких эльфов я не видел.

— Резать? — переспросил Осокорь, — а что, идея не плохая. Кстати, у меня есть побочная специальность — пыточное дело, и на ремни вас порезать я сумею вполне профессионально.

Он не лгал и не преувеличивал. Все члены Ордена действительно проходили обязательное обучение палаческому делу. Только инструменты воздействия они предпочитали несколько иного рода, нежели обыкновенные заплечных дел мастера.

Савостий глядел на легата с выражением неописуемого ужаса в глазах, будто столичный визитёр с самыми широкими полномочиями вытащит кинжал и прямо тут, в кабинете бургомистра, начнёт приводить в исполнение свою угрозу. Между тем, Осокорь помолчал немного, будто раздумывая, с чего лучше начать, а потом спросил:

— Ну как, вы не переменили своего мнения? Память не возвратилась? Вы ведь действительно посещали «Приют ветерана», может, и эльфов вспомните.

— Был у «Лысого», не отпираюсь, — монотонно забубнил Кемар, уставясь перед собой в одну точку, — напился, было. Опосля брякнулся где-то и заснул. Вот и все дела. А эльфы, похоже, привиделись во сне или спьяну. К тому же я контуженный, я воевал…

— Ах, да, — вскинул брови Осокорь, — я чуть не забыл, вы ж — соотечественник и сподвижник Барса. Вот что, соотечественник, ты сэкономишь моё время и избавишь себя от многих неприятных минут, если перестанешь запираться.

— Не было ничего, — как попугай на ярмарке повторял Кемар.

— Хорошо, — сказал легат, и это «хорошо» не предвещало ничего хорошего, — ты сам выбрал свою судьбу.

Бургомистр не то охнул, не то пискнул и съёжился на своём стуле, когда легат Первого Безымянного легиона встал из-за стола.

— Нарезать кого-то на куски я не люблю, — с доверительно пояснил Осокорь всем присутствующим, — эффективно, чего скрывать, но очень уж неопрятно. А я по забывчивости не захватил с собой другой костюм. Так что обойдёмся методами бескровными, хотя для вас, Кемар, право не знаю, что лучше.

Кемар впал в какое-то безразличное состояние. Казалось, смысл сказанного легатом остаётся где-то за пределами его сознания. От Осокоря это состояние не укрылось. Он и вправду хорошо знал палаческое дело и понимал, что допрашиваемый впал в то особенное безразлично-углублённое состояние, когда любое физическое воздействие окажется безрезультатным. Оставалось ему одно — проникновение в разум. Хоть и не любил легат эту процедуру, но делать было нужно.

Осокорь зашёл за спину к Кемару и закрыл глаза, подготавливаясь к проникновению; затем он возложил руки на голову допрашиваемого так, что большие пальцы сомкнулись на затылке, а остальные легли на виски. Вдруг Кемар задёргался, заизвивался на стуле, будто червяк, которого насаживают на крючок рыболова.

— Сиди тихо, дурак, — посоветовал Осокорь, не открывая глаз, — иначе будет только больнее.

Кемар в ответ на это стал вырываться с удвоённой силой, издавая сдавленное нечленораздельное рычание.

Легат открыл глаза, вздохнул и обратился к солдату, который по-прежнему стоял у двери.

— Агнезий, успокойте этого идиота, а то я никак не могу начать работать.

Бургомистр с упавшим сердцем следил, как Агнезий подошёл к Кемару и слегка, не размахиваясь, ударил его по лицу. Тот сразу обмяк, перестал дёргаться, утих, из уголка рта вниз скользнула серебристая паутина слюны. Затем Агнезий вытащил из ножен меч, аккуратно приставил его к толстой шее и надавил чуток. Кемар замер, только дико вращал налитыми кровью глазами. Широкоплечий Агнезий почти полностью загородил от бургомистра его незадачливого приятеля, ему была видна лишь часть головы под пальцами легата, занявшего прежнее место позади стула. В комнате повисла напряжённая тишина. Савотий заметил, что на лбу столичного гостя от напряжения выступили бисеринки пота. Вдруг вокруг стало темнее, словно весь свет стянулся к рукам Осокоря и сгустился в нехорошее сияние. Бургомистр ощутил дурноту, но всё равно был не в состоянии отвести взгляд от светящихся пальцев, вжимавшихся, проникавших в череп Кемара. Странное свечение выпило тепло в комнате, Савостию казалось, будто вот-вот с его губ начнут срываться облачка пара от дыхания. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: здесь, прямо у него на глазах, твориться сильная и недобрая магия. Он не мог не испытывать сочувствия к своему приятелю, который явно впал в беспамятство, но одновременно с этим не мог и отвести взгляд от сочащихся тошнотворно-зелёным сиянием пальцев легата. Когда эти пальцы погрузились в голову Кемара достаточно глубоко, тот дёрнулся, словно его с ног до головы прошила острая боль, а из приоткрытого рта вырвался хриплый стон. Легат тоже вздрогнул и скрипнул зубами.

Выносить всё это долее для бургомистра было выше его сил, он поддался одолевающей его дурноте, и ускользающее сознание избавило его от дальнейших мук.

Не любил, ох как, не любил Марин Туллий Осокорь проникать в чужой разум. Кто хотя бы раз испробовал эту магическую процедуру, знает, что ничего приятного в этом нет. То, что подопытный после частенько превращался в тихого безвредного дурачка, это — не беда, даже не полбеды. Но опасности подвергался также и сам проникающий. Даже весьма опытный клирик при первой же ошибке мог запросто подпалить себе мозги.

Осокорь ощутил боль Кемара от проникновения почти как свою собственную. Он скрипнул зубами и сосредоточился. Сначала, как обычно, наступал короткий шок, какой бывает, если нырнёшь в ледяную воду: тело ожгло, дыхание сбилось.

Внутренний мир Кемара оказался неприятно мутным и тусклым, как промозглый влажный воздух приморского города, обильно напитанный дымом каминных труб. Поборов накатившую дурноту, Осокорь огляделся вокруг, пытаясь сориентироваться в колышущемся супе кемарова разума. Вокруг него дорожками, похожими на разноцветные ручейки, пульсировали эмоции. Они вели к различным воспоминаниям. Если выбрать правильную дорожку-ручеёк, можно добраться до любых воспоминаний человека, даже до таких, о которых он давно забыл или не подозревает об их существовании. Только вот как разобраться в этом хитросплетении эмоций? Опыт (как свой собственный, так и других, собранный и систематизированный в секретном хранилище знаний Ордена) помочь не в состоянии. Оттенки эмоций у всех разные. Не оставалось ничего иного, как пробовать и полагаться на интуицию.

Осокоря интересовали самые сильные и свежие эмоции, а это означало, что искать следует где-то неподалёку. У самых ног легата змеилась тёмно-бордовая дорожка, вспухающая временами неприятными узлами обиды и боли. Он ступил на неё, задержав дыхание, хотя прекрасно знал, никакого дыхания в таком месте нет и быть не может. По глазам ударил дневной свет, подмышки увлажнились холодным потом, а возле горла блеснул клинок Агнезия. Это происходит прямо сейчас, поэтому эмоция настолько сильная.

Осокорь особым напряжением воли стряхнул с себя ненужное ощущение и оказался вновь в «гороховом супе» кемарова разума. Перепробовав несколько дорожек-ручейков, он, наконец, очутился на нужной, фиолетовой с коричневыми, похожими на лишайник пятнами. Оставалось только приблизиться к источнику, погрузиться и пережить интересующие его события вместе с Кемаром.

Перед ним простирались образцовые грядки с крепкими кустиками помидоров, засыпанная речными камешками дорожка, на которой стоял высокий мальчик, почти юноша, с волосами, собранными в хвост. Теперь Осокорь знал, как выглядит сын великого завоевателя, хотя фамильное сходство с Ясенем буквально бросалось в глаза. Эмоции Кемара нахлынули приливной волной: поначалу было раздражение от того, что парнишка оказался эльфом, затем пришли злость и ослепляющая самодурная жестокость.

В чужом разуме невозможно услышать что-либо, беззвучные картинки сменяли друг друга, а чувства хозяина разума помогали понять, что именно происходит. С какой-то извращенной гордостью Кемар отпустил с цепи здоровенного грязно-белого пса. Тот понёсся вперёд, сметая на своём пути всё, что столь любовно взрастила госпожа Кемар. Легат видел, как она машет руками, как открывает рот, выкрикивая своему мужу беззвучные слова, пытается его остановить, предотвратить непоравимое.

Пёс метнулся к мальчику. В мозгу Кемара бились возбуждённые чувства, которые он, наверняка, облёк в выкрики типа: «Фас! Ату его, съешь мерзавца с потрохами!»

Глаза мальчишки, такие же большие и синие, как и у его дяди, расширились. Он не пытался убежать, не закричал от страха. Он поднял одну руку в инстинктивной попытке защитить горло, а другую протянул к собаке, словно надеялся остановить её. Вдруг принц стал неудержимо смеяться, а с его пальцев стёк пучок магической энергии, которую Осокорь увидел, как голубоватое сияние, и ударил прямо в лохматую собачью морду. Мальчишка саданул с такой силой, что легата выбросило с фиолетовой дорожки-воспоминания и чуть было вообще не выкинуло из мозгов Кемара.

В Ордене их обучали распознавать применение чар. Осокоря к тому же боги наделили особенной чувствительностью к магии. Попади на него хотя бы половина того, что было направлено на собаку, да ещё в чужом разуме, где невозможно поставить защиту, ему бы несдобровать.

— Да это же настоящий самородок, — размышлял легат, когда прошла резкая боль в солнечном сплетении, — но каков парень! Без всякой подготовки ударить с такой силой! — он не мог не восхищаться врождёнными способностями Аэция, — его учить надо. Какой чародей может получиться!

Когда прошла неприятная слабость в коленях (побочные последствия магического удара), Осокорь снова вошёл в густо-фиолетовое воспоминание. Как и в реку, здесь войти дважды в одно место невозможно. Теперь легат очутился на знакомой по недавнему визиту лестнице в «Приюте ветерана». После неслышного, но энергичного, судя по содроганию двери, стука на пороге появился высокий эльф. Мгновенному узнаванию помешало то, что теперь легат смотрел чужими глазами. Вне всяких сомнений, перед ним стоял господин Меллорн из Рии в потёртой кожаной одежде торговца средней руки с нарочитой хромотой и потемневшими после недавней покраски волосами. Но это был он. Да и посох чёрного бамбука был очень хорошо знаком Осокорю. Мальчик стоял поодаль.

После этого Осокоря захлестнули раздражение и жадность, они нарастали, пока Ясень не отсчитал Кемру целую горсть монет. Легат внимательно осматривал комнату глазами Кемара. Его интересовало, есть ли в комнате хоть что-нибудь, что могло бы подсказать, куда беглецы собираются двигаться дальше. Но, к сожалению, он мог видеть лишь то, что попадалось на глаза Кемара. Пока ничего особенного на глаза не попалось: не было тюков с одеялами и тёплой одеждой, без коих ни один здравомыслящий путешественник не рискнёт отправиться через перевал в Морозные земли. На носу была осень, а там и до заморозков недалеко.

Пока он в меру сил осматривался, эльф широко улыбался, говорил что-то, одновременно вытесняя посетителя к выходу. Осокорь мысленно собирал образ комнаты из разрозненных кусков. Краем сознания он отслеживал, как сам Кемар спустился вниз, заказал и получил пинту пива с золотистой густой пеной; как пил его, утоляя похмельную жажду. Но желанный напиток не принёс ему успокоения. Напротив, легат снова погружался в озлобленность на весь мир, которая, казалось, только усиливалась с каждым глотком. Перед глазами попеременно возникали то идеально выскобленная поверхность стола с приятными кемарову сердцу лужицами разлитого пива, то фигура вдовы лысого ветерана, видимая через приоткрытую дверь кухни. Женщина явно кого-то распекала, и это тоже доставляло Кемару какое-то извращённое удовольствие. Вдруг по чувствам Осокоря ударил всплеск негодования и обиды такой неожиданной силы, что легат с трудом овладел собой. Кемар же буквально кипел и клокотал, хотя причина этого так и осталась для Осокоря неизвестной. Кровь прилила к лицу тяжёлой волной и бросилась в виски, кружка с силой опустилась на стол, разбившись на терракотовые обломки. Снова знакомая лестница и дверь, сотрясающаяся от мощного удара кулаком, запоздалая боль. Двери в заведении вдовы лысого ветерана были сработаны на совесть.

Снова Осокорь вместе в Кемаром оказался в номере Ясеня. Кемар хорохорился, наскакивал на эльфа, а его злобность перехлёстывала через край. Легат увидел, как недобро сощурились глаза Ясеня, а принц благоразумно отступил в сторону. В этот момент эльф переложил посох в левую руку. Осокорь покинул воспоминания фиолетовой эмоциональной дорожки и оказался в уже знакомой туманной неопределённости. Тщательно проделав заклинание выхода, легат разомкнул веки и с трудом отвёл руки от кемаровых висков. Он, наверное, просто свалился бы на пол, не подхвати его верный Агнезий. Несколько шагов на ватных ногах, и легат уже сидел за столом. Бургомистр смотрел на него с откровенным страхом.

Осокорю было худо: ломило виски, гудело всё тело, будто какой-то шутник запустил в него целый пчелиный рой, а в районе желудка прочно угнездилась тошнота.

— Наверняка у вас найдётся выпить, — обратился он к бургомистру, — принесите мне чего-нибудь, Савостий, только кислого.

Савостий несколько раз судорожно кивнул и попытался ретиво вскочить со своего стула, но предательская слабость позволила ему лишь вяло проволочиться на ватных ногах к внушающему уважение стенному шкафу. Всякий посетитель, даже мельком взглянувший на эту громадину, понимал: все документы и финансы города находятся в полной безопасности. Повозившись с ключом, который почему-то никак не желал попадать, а потом поворачиваться в замочной скважине, бургомистр распахнул, наконец, створки. Взорам всех присутствующих открылись ряды полок с документами, металлический ларец для денег, но самую большую и удобную полку занимали ряды разнокалиберных бутылок — личный запас средств бургомистра для утоления внезапной жажды. Савостий покопался в своём хозяйстве, выудил из глубины подходящий сосуд и наполнил бокал светлым вином.

Осокорь выпил. Вино было молодое, игристое и жутко кислое. Но это даже хорошо, кислота быстрее прогонит тошноту.

— Ступай вниз и собери всех наших, — приказал он Агнезию.

— И от гостиницы наряды снять?

— Я же сказал, всех.

— Слушаюсь.

— Не желает ли мой господин ещё вина? — интонации вопроса были настолько лакейскими, что Осокорь не сразу понял, кто его задаёт. Лишь подняв глаза, он увидел, что Савостий по-прежнему стоит у него за спиной и держит бутылку в руках.

— Да поставьте вы её, бургомистр, я сам.

— Как скажете, экселенц, как пожелаете.

— И сядьте, — легата это дурацкое стояние у него за спиной уже начинало раздражать.

Савостий прошаркал на прежнее место.

Последствия проникновения в чужой разум проходили, но слишком медленно. Осокорю нужно было думать, принимать решения, а тут мысли, как на зло, ворочаются еле-еле, словно крылья полуисправной старой мельницы. Кемар, о котором все забыли, сидел на стуле, бессильно уронив голову на грудь. Со стороны могло показаться, что человек просто устал и задремал.

Второй бокал молодого серакского произвёл нужный эффект. Осокорь избавился от гудения пчёл и дурноты, но головная боль осталась. С этим придётся мириться ещё несколько часов. Легат потёр виски и обратился к бургомистру:

— Приятель ваш, — выразительный кивок в сторону Кемара, — с полчасика так посидит, потом очухается. Нет, пока его не трогайте и не переносите. А вот ковёр ваш кумейский советую убрать, заблюёт. Это нормально, так бывает со всеми, — успокоил он бургомистра, у которого выпучились глаза, — проблюётся, чаем его напоите и отведите домой. Он может и сутки проспать, прежде чем в себя придёт. Если на то будет воля богов, — добавил он про себя. — А не придёт, потеря не великая. Одним пьяницей и скандалистом меньше.

Как правило, кто плохо переносил проникновение в разум, становились тихими покладистыми и безобидными дурочками, видели во всём только хорошее. «Весна, дрозды прилетели!» — радостно сообщил один такой, когда повар на обеде подал блюдо с жареными дроздами.

— Повезло вашему соотечественнику, — усмехнулся Осокорь, вставая, — можно сказать даже, исключительно повезло. Поскандалить с Ясенем и остаться целым и невредимым. Это я, доложу вам, всем везениям везение. За эльфом, что Кемару ползолотого отсчитал за собаку, десяток трупов за минувшую декаду.

— Как десяток? — охнул бургомистр.

— Да по-разному, Савостий, по-разному. Но чаще всего с перерезанным горлом.

— Неужто, тот самый Ясень? — конечно, бургомистр помнил Северную войну и Ясеня, но у него не укладывалось в голове, что Кемар не только потребовал с великого диверсанта денег, но и получил их.

— Он, как есть, можете мне поверить, — кивнул Осокорь, надевая шляпу, — но не бледнейте так, Савостий, Ясеня сейчас уже в городе нет, это уж мне поверьте. Возможно, он вообще никогда больше не появится в Пригорицах.

— Так вы приехали из-за него? — вырвалось у бургомистра с заметным облегчением.

— Естественно, а вы что подумали? Проверять, почему до сих пор не достроен храм на центральной площади? — Осокорь рассмеялся, видя, что попал в точку, — спите спокойно, мой рачительный бургомистр, пока. Прощайте.

Солдаты ждали на улице в тени. Легат отозвал Лергия.

— Вот, — он отсчитал парню деньги, — сними комнату в «Приюте ветерана» живи спокойно, тихо и жди, не привлекая к себе ничьего внимания.

— А чего мне ждать, экселенц? — вполголоса спросил парень, — разве сейчас время ждать? За ними надо ехать, авось нагоним.

— Соображай, Лергий, соображай. Комнату они оплатили на неделю вперёд, значит, ждали кого-то или чего-то. Толстый идиот Кемар спугнул их, но тот, кого они ждали, этого не знает и приедет именно в «Приют ветерана».

— В «Приют лысого ветерана», — хихикнул Лергий, но осёкся под строгим взглядом патрона, кашлянул и предложил:

— Может, всё же взять местных и цепью в лес? Этот мужик, всё одно, по тракту не пойдёт.

— Слыхал пословицу: «Ищи ветра в поле, а эльфа в лесу»? — вопросом на вопрос ответил Осокорь.

— Ну, слыхал.

— Слыхал, да не понял! Искать эльфа в лесу, да ещё такого как Ясень, абсолютно бесполезно. Если считать, что он нас обогнал часа на три, четыре, я даже и пытаться не стану.

— Уйдут, как пить дать, уйдут, — в голосе Лергия слышалась почти детская обида, — двинут в Морозные земли — и поминай, как звали! Хоть год тут сидеть буду.

— Без тёплой одежды, одеял, запаса продуктов и вьючной лошади? Нет, брат, они где-то по окрестностям пошатаются и воротятся. Так что сиди, Лергий, в гостинице, слушай, смотри, примечай. Может, сами объявятся, может, кто их спрашивать станет.

— Хоть бы примерно знать, каков из себя тот, кто их спрашивать станет.

— Он — фавн, — пояснил Осокорь, — кем хочешь может оборотиться: хошь парнем, хошь девкой. Твоё дело услыхать и запомнить, кто эльфом интересоваться станет. Я же в Лерону съезжу и вернусь. Веди себя тихо, с достоинством. На расспросы сказывай, мол, служил в армии, но контузия приключилась. Служба на том закончилась. Вот теперь путешествуешь для поправки здоровья. О себе не ври, но и откровенничать особо не советую. Смотри не пей! Кружку пива, разумеется, позволить себе можешь, даже хорошо будет, правильно для легенды. Не пьющий солдат зело подозрителен, так что не оплошай.

— Приложу все силы!

— Вот и славно.

Осокорь пониже надвинул на глаза шляпу, чтобы укрыться от беспощадного серакского солнца, и приказал трогаться в путь.

Решение он уже принял, оставалось молиться всем богам, чтобы его расчёт оказался правильным. Легат по пунктам снова и снова пробегал цепь своих рассуждений. Лерона, сенатор Северус, давший Ясеню рекомендацию в элитарный охотничий клуб. Наверняка, он же пристроил своего протеже в Леронский университет. Появиться в столице провинции Левантия вместе с принцем Ясень не рискнул. И правильно, — мысленно одобрил Осокорь, которому сразу вспомнилась галера, нос которой был украшен головой Медузы, и её хозяин. Зато фавн Дурында спокойно пройдёт под самым носом любого наблюдателя или охраны: зеленщик, горничная, мальчишка-конюх, да кто угодно! Без соответствующего заклятия не увидишь ни за что. А заклятие требует времени, подготовки, а, главное — знания того, что его нужно применить. И этого знания у Марка Луция нет. Если Дурында шёл пешком, у Осокоря имеются шансы перехватить его в Лероне. Особенно, в случае, когда тот будет осторожничать, осматриваться и не спешить с посещением виллы Тита Северуса. Лично он именно так бы и сделал.

Дорога была многолюдной, чувствовалось приближение праздника. Но основная масса народа спешила в Пригорицы, а не оттуда. Чем дальше от города, тем реже попадались повозки, нагруженные кегами и бочками, с разноцветными ленточками в гривах лошадей. А к закату и вовсе стало отлично: тракт опустел, и голова перестала болеть.

 

Глава 13 КОНСУЛ С КОПЫТАМИ

В Лероне Осокорь оставил своих людей на галере и ушёл в город ещё до рассвета. Проходя по порту, легат не мог не бросить взгляд на горделивую чёрную галеру Бестии, что мирно покачивалась на волнах.

Маленький храм, посвящённый грозному повелителю Царства мёртвых, он заприметил ещё в свой прошлый приезд. Скромное святилище осенила Истинная благодать — явление настолько редкое, что пальцев одной руки с избытком хватило бы, чтобы перечесть подобные места по всему побережью.

Сонный молодой жрец с рыжеватой щетиной на впалых щеках открывший дверь после долгого и требовательного стука никак не мог уразуметь, что от него хочет столь ранний посетитель. Когда же, наконец, по условному секретному приветствию понял, что перед ним стоит клирик восьмой ступени, смутился, стал одёргивать тунику, чтобы прикрыть голые колени.

Осокорь сказал, что намерен провести в храме магический ритуал, и для этой цели ему понадобится жертвенное животное. Жрец унёсся куда-то, пробормотав вежливые извинения, и появился уже в полном торжественном облачении с влажно блестевшей бритой головой. Легат хмыкнул, юноша явно собирался принять участие в таинстве.

Среди священных животных, содержавшихся в специальном подсобном помещении, Осокорь выбрал козлёнка, чёрного от копыт до пробивающихся на крутом лбу рожек. Сначала он хотел взять ворона, но потом подумал, что козлёнок лучше подойдёт. Легату предстоял ритуал обретения Истинного зрения, а выслеживать он собирался фавна. Так что козлёнок определённо предпочтительнее ворона.

В комнате Таинств Осокорю пришлось разочаровать юного жреца тем, что ритуал он будет проводить один. Лицо парня вытянулось, но остаться за плотно закрытой дверью ему всё же пришлось. Легат отчётливо слышал, как он мерил шагами коридор в надежде если не увидеть, то хотя бы услышать или почувствовать колдовство.

Осокорь вздохнул и приступил к ритуалу. Остро отточенным ножом он быстро перерезал козлёнку горло на специальном жертвенном столе и собрал немного крови в маленькую серебряную плошку. Затем из сумки на свет божий были извлечены четыре флакончика, которые отличались друг от друга только цветом пробок, выточенных из драгоценных камней. Осокорь расположил их вокруг плошки с кровью, поставив сапфировый на севере, рубиновый на юге. Изумруд и жёлтый топаз заняли свои места на западе и востоке. Затем мужчина с величайшей осторожностью откупорил их, при этом на одной склянке выступили капельки влаги, другая покрылась инеем, а над южным флакончиком заструилось розоватое сияние. При помощи тонкой хрустальной палочки из флаконов в строгой последовательности были взяты четыре капли, совершенно одинаковые и прозрачные с виду, и опущены в плошку. Соприкоснувшись с поверхностью крови, капли ожили, зашипели и заскользили друг к другу, оставляя позади себя серебристый светящийся след. Капли слились вместе с громким хлопком и взметнулись кверху маленьким облачком пара. В воздухе запахло горечью, а кровь в плошке обесцветилась. Полная прозрачность получившейся жидкости и характерный запах герани указывали на то, что получение эликсира закончилось.

Жрец в коридоре, как ни старался, не мог расслышать ничего существенного. Колдовство творилось тихо. Он осмелел и потихоньку приоткрыл заветную дверь. «Таинства — вещь опасная, — сам себе сказал парень, оправдывая своё вторжение, — мало ли что могло приключиться с высоким гостем. Вдруг он нуждается в моей помощи?». Но в помощи высокий гость не нуждался, он стоял голый и натирался чем-то из маленькой серебряной тарелочки.

— В чём дело, — бросил через он плечо, — я же велел тебе ждать за дверью.

— Я подумал, может, надо чего? — смущённо забормотал жрец, отводя взгляд от наготы старшего клирика.

— Мне ничего не надо, так что оставь меня и займись чем-нибудь, — сказал Осокорь, втирая жидкость в солнечное сплетение, — потому что последнее, что мне сейчас нужно — это зрители. Понял?

— Понял и повинуюсь.

Бритая голова скрылась за дверью.

Легат уже намазал лоб, виски, затылок и область сердца. Там жгло и холодило одновременно. Магическое зелье начинало действовать. Втерев эликсир в крестец и низ живота, мужчина снова оделся. Оставалась вторая, самая малоприятная часть процедуры. Следовало повторить пресуществление крови только в другом порядке и выпить то, что получится. Обычно хватало и натирания, но сегодня нужно было, чтобы Истинное зрение действовало как можно дольше. Выпив отменную на вкус гадость, Осокорю оставалось только молиться, чтобы фавн не успел ещё посетить Тита Северуса. Эликсир вызывал изжогу, намазанные места здорово чесались, но действия должно хватить часов на десять. Осокорь достал небольшой замшевый мешочек, внутри которого лежал весьма ценный амулет. Витой шнурок из разноцветных нитей крепился к золотой подвеске. Только вместо камня в неё был оправлен прозрачный сапфир бледно голубого, почти белого цвета, внутри которого покоился настоящий человеческий глаз. Хотя легат не участвовал в изготовлении амулета, он знал, что глаз, заключенный внутри драгоценного камня, взят у живого человека. Конечно, человеческие жертвоприношения в Лирийской империи давно вне закона, но Орден не прекращал практиковать запрещённую магию. Просто перенёс обряды в тайные святилища, связав участников ещё более страшными клятвами и узами. Иначе и быть не могло. Орден веками ходил по лезвию бритвы, черпая могущество, как со светлой, так и с тёмной стороны.

Молодой жрец смотрел на Осокоря широко раскрытыми глазами, он был явно разочарован: мужчина не претерпел ровным счётом никаких изменений. Он не светился могуществом, не горели углями карие глаза, не было даже намёка на отпечаток владыки Царства мёртвых. Словом, таинство не оставило на клирике восьмой ступени никаких вещественных следов.

Поблагодарив юношу, легат двинулся в город. По дороге он обзавёлся простым шерстяным плащом неброского серого цвета и широкополой шляпой, какие обычно носят горожане. В этом наряде и так не очень приметный легат Первого Безымянного легиона приобрёл вид, ничем не выделяющий его из тысяч жителей славного портового города.

Осокорь любил Лерону. Ему импонировало сочетание строгой лирийской застройки с варварской пышностью украшенных фасадов, тенистые внутренние дворики, мерное журчание воды в многочисленных городских фонтанах.

В Рие знать селилась подальше от центра столицы, предпочитая тишину и уединённость утопающего в зелени Патрицианского холма. Здесь, в Лероне, всё было наоборот. Сильные мира сего предпочитали вариться в самой гуще частых праздников, увеселений и карнавалов, которыми так славилась Левантийская столица. Поэтому неудивительно, что дом сенатора, который Тит Северус по привычке называл виллой, а на самом деле являвшийся дворцом, стоял прямо на центральной площади. Дворец окружал роскошный парк, занимавший не меньше квартала. Целый штат под управлением сварливого садовника-эльфа неустанно ухаживал за диковинными деревьями и клумбами, где росли редчайшие цветы. Кованая решётка забора, высотой в два человеческих роста не мешала восхищённым прохожим любоваться красотой парка, но надёжно ограждала покой обитателей дворца. Над центральными воротами возвышалась каменная башенка кружевной эльфийской архитектуры. Оттуда сенатор и его семейство могли без помех наблюдать за празднованиями на площади. Три точно такие же башенки расположились в специальных нишах по остальным сторонам парка, чтобы не пропустить шествия по окрестным улицам.

Осокорь в низко надвинутой шляпе шёл, часто переставляя ноги, как ходят люди, глубоко убеждённые в собственной незначительности. Он обошёл сенаторский дворец вокруг, чтобы познакомится с обстановкой. Его внимание привлекли многочисленные люди, одетые в цвета Северусов. Жёлто-коричневая форма то и дело мелькала среди зелени. Ворота охранялись с улицы, но двое охранников состояли в личной гвардии Второго консула. Осокорь с первого взгляда узнал Пламия Грозу свиней — здоровенного мужика, заслужившего своё прозвище завидной прожорливостью. Очевидцы божились, что однажды голодный Пламий на их глазах съел целиком небольшого кабанчика. И вот теперь Гроза свиней, как ни в чём не бывало, несёт караульную службу в коричнево-желтой форме сенаторской охраны. Скверно. Осокорь просеменил под самым носом гиганта, но тот не обратил на него внимания, продолжая неспешный разговор с напарником, наголо бритым парнем в мятом коричневом плаще.

— Что за пустая затея! — возмущался бритый, — торчим тут, словно прыщ на заднице, людям на потеху. Кого поджидаем, непонятно.

— Не твоего ума дело, — пробасил Гроза свиней и, украдкой оглянувшись, всыпал в рот горсть солёных орехов, — кого надо, того и поджидаем. Ты, парень, не забывай, у кого служишь. Тут не то, что такие слова, подобные мысли не поощряются. Неси службу, какую прикажут и не рассуждай.

Осокорь сделал вид, что любуется причудливо подстриженными деревьями.

— Это, оно, конечно, — согласился бритый, — только обидно за маскарад этот дурацкий. Стоим в чужой форме, прохожие на нас плевать хотели. То ли дело — цвета Второго консула. Не знаю, как тебе, Пламий, а я оченно люблю, когда передо мной чернь расступается. Хоть бы знать, ради чего мы нацепили эти коричневые тряпки.

— Это обусловлено необходимостью, — отчеканил его напарник, — и носить сию достойную форму ты будешь до тех пор, пока не получишь приказ снять её. Ты всё понял?

Тон Грозы свиней недвусмысленно указывал, что разговор окончен.

Осокорь обрадовался, сетования часового могли означать только одно: фавн у сенатора не появлялся.

Лерона тем временем потихоньку просыпалась. Торопились запоздалые служки в Храм всех богов. Священный гонг уже пробил два удара из трёх, возвещавших о начале утренней церемонии. Купцы Торгового квартала открывали лавки, натягивали тенты и расставляли в их тени столики и стулья уличных кофеен. Беломраморная статуя Барса Завоевателя, грозно возвышавшаяся в центре площади, сверкала от влаги, а специальные работники, в чьи обязанности вменялось каждое утро отмывать императора от следов многочисленных голубей, неторопливо шли с вёдрами и щётками в сторону городской Ратуши.

Осокорь, не спеша, побрёл к Торговому кварталу. В одной из уличных кофеен он выбрал местно возле раскидистого стручкового дерева и заказал завтрак. Не смотря на ранний час, в кофейне уже были посетители. Несколько щеголеватых молодых людей шумно острили, дымя трубками. Поодаль от них присел мужчина в некогда дорогом, но поношенном платье. Он заискивающе заглядывал в глаза и с готовностью смеялся над любой, даже не слишком удачной шуткой. Перед ним стояла маленькая чашечка самого дешёвого кофе безо всяких добавок. Осокорь знал, что в Леронских кофейнях с их богатым выбором деликатесов люди просиживали целыми днями. Немало состояний было потрачено на милые модные съедобные пустячки. Например, новомодный шоколад, доставляемый из-за моря, стоил соизмеримо с недельным заработком ремесленника. Поэтому обеспеченный мужчина в сером плаще, коротающий время в кофейне, никого не удивит.

Осокорь расслабленно потягивал кофе со специями, а сам тем временем, не спускал глаз в площади. В первый раз фавн объявился, когда часы на Ратуше отбили десять ударов. Только Истинное зрение позволило легату узнать его. Для всех остальных Дурында предстал праздно шатающимся богатым оболтусом, нарядившимся по последней рийской моде. Он съел на ходу воздушную булочку с кремом, поглазел на многочисленные товары, образцы которых купцы выставили прямо на улице, и равнодушно миновав ворота особняка Тита Северуса, пошёл прочь. Парень полюбовался деревьями сенаторского парка, потом неспешно завернул за угол и скрылся на боковой улице.

Осокорь не боялся, что Дурында его заметит, амулет делал его своего владельца совершенно ничем не примечательным для окружающих. Даже случайно бросив в его сторону взгляд, люди вдруг ощущали настоятельную потребность посмотреть на что-то более значительное. Человек же в низко надвинутой шляпе и шерстяном плаще навсегда испарялся из их памяти.

Второй раз хитрый фавн ступил на центральную площадь в виде нищего. Живописные лохмотья не скрывали болячек, а всклокоченная борода с запутавшимися соломинками буквально восхищала. Одним словом, образ нищего, продуманный до мельчайших деталей, оказался даже чересчур хорош. Не успел фавн пройти и половины дороги, как на его пути буквально из пустоты возникли городские стражники, которые прогнали нищего в шею. Должно быть, подумал Осокорь, власти Лероны заботились, чтобы вид попрошаек не оскорблял благородных чувств горожан.

После неудачного появления в виде нищего фавн пропал надолго. Осокорь начал беспокоиться, что стража спугнула парня, и он решит отложить свой визит на другой день. Это никак не устраивало наблюдателя. Истинное зрение постепенно слабело, амулет стал мутнеть, это чувствовалось по нагреву камня под одеждой. Подавальщик поставил перед легатом очередную порцию кофе. На сей раз над чашкой вздымалась горка взбитых сливок, щедро посыпанных тёртым орехом и кусочками фруктов, но Осокорь был уже сыт по горло кофейными изысками. «Ещё пара часов, и напьюсь кофе на всю оставшуюся жизнь,» — сказал Осокорь ложечке со сливками.

На площадь под охраной доброго десятка солдат внесли закрытый паланкин. Охранники в цветах сенатора Северуса чётко маршировали по булыжникам мостовой. Осокорь не придал бы этому событию особого значения, кабы не одно обстоятельство: Гроза свиней и его напарник вытянулись по струнке задолго до того, как паланкин с гербом сенатора приблизился к воротам. Это настораживало: с чего бы личным гвардейцам Бестии приветствовать Тита Северуса с соблюдением всех уставных тонкостей? Сидящий за тщательно зашторенными окнами паланкина человек словно бы нехотя, лениво высунул руку и махнул в ответ. Осокорь узнал руку, украшенную крупным золотым перстнем-печаткой. Эта смуглая рука принадлежала Второму консулу Священной Лирийской империи — Марку Луцию Бестии. Паланкин с консулом внесли внутрь двора, и ворота за ним закрылись.

«Дела, — подумал Осокорь, — для чего Бестии понадобился этом маскарад? Ведь его галера «Горгона» открыто стояла в порту, и ни о каком визите инкогнито не может быть и речи».

Ожидание тянулось и тянулось, а проклятый фавн, как сквозь землю провалился. Осокорь уже не мог смотреть на кофе и выпечку. Истинное зрение потихоньку слабело, и легат начал примиряться с мыслью, что его сегодняшнее бдение в кофейне окажется безрезультатным. Когда зрение уйдёт совсем, ничего не останется, кроме как встать и убраться восвояси.

Из-за угла появился аккуратный старичок со смешными, торчащими в стороны бакенбардами. Он шустро шёл с видом человека, который торопится по важному делу и не собирается отвлекаться по пустякам. Ни уникальные деревья сенаторского парка, ни горластые продавцы-разносчики, весело похваляющиеся товаром и ценами, не удостоились даже взгляда.

Сухонький, но ещё крепкий и бодрый, старикан подошёл к стражникам и, запрокинув голову, что-то сказал Грозе свиней. Тот ответил, и Осокорь на расстоянии почувствовал презрение, с каким старший стражник разговаривал с просителем. Скорее всего, дедуля пришёл проведать дочку или внучку, которая служит в доме сенатора, а охрана, получившая особый приказ, отказалась пропустить его. Легат не мог не улыбнуться при виде простодушно-огорчённого лица с бакенбардами. Он не сомневался, сейчас старикашка тяжело вздохнёт, пожмёт плечами и отправится восвояси, решив, что выбрал для визита неподходящий день. Но вопреки ожиданиям дедушка не пошёл прочь, напротив, он принялся настойчиво объяснять что-то Грозе свиней. Потом, словно бы в подтверждение своих слов, запустил руку за пазуху и вытащил какой-то маленький предмет. На солнце блеснула не то монета, не то кольцо, подвешенное на верёвке. Легат сосредоточился, собирая остатки Истинного зрения. Сначала он увидел копыта, хорошие такие копыта — раздвоенные и мощные. Да, пинком такой ноги запросто можно уложить любого. Потом он смог разглядеть, хоть и не особенно чётко, самого парня. Конечно, это был не Дурында, но неуловимое сходство улавливалось.

Гроза свиней рысью бросился вглубь парка, а его напарник не сводил глаз со старика, стоявшего поодаль с безмятежным видом. Возвратился Гроза свиней с подкреплением. Двое новоприбывших подхватили старикана под руки и, не взирая на его вялое сопротивление, поволокли внутрь, а ещё четверо остались на улице вместе с Грозой свиней и его бритым напарником. Дело принимало неожиданный оборот. Осокорь ни на секунду не забывал о Втором консуле, въехавшем час назад в сенаторском паланкине. Покидать пост было пока рано. Легат вздохнул, заказал большую чашку горячего шоколада и хрустящие блинчики.

***

Торки опешил. Когда Ясень инструктировал его, то и словом не обмолвился, что у Тита Северуса его может ждать засада. Фавн специально придал себе облик старого слуги, которого сенатор прекрасно знал, а вот теперь его куда-то тащат люди, одетые в форму личной охраны Северуса, и всё после того, как он показал перстень. Может, эти твердолобые мужики решили, будто он украл перстень? Мысли неслись галопом, но ни одна из них не успокаивала Торки.

— У меня к сенатору личное и приватное дело, — попробовал он канючить, когда его толкнули в вымощенный крупными плитами подвал. — Господин Северус будет очень не доволен, когда узнает, как вы со мной обошлись. Я должен немедленно изложить ему суть своего вопроса.

— Изложишь, — нехорошо усмехнулся стражник, который был справа, — для этого у тебя будет масса возможностей. А коли забудешь что, так тебе подмогнут вспомнить. Верно я говорю?

— А то как же! — с дурашливой радостью отозвался левый, — у нас тут специалисты на все руки, ноги, головы.

Они дружно заржали. Торки раньше не бывал во дворце Тита Северуса, но прекрасно понимал, что сенатор никогда не принимает посетителей в винном погребе, а его привели именно туда. Огромное пространство тонуло во мраке, из которого кое-где выступали округлые бока больших бочек. Дохнуло прохладой и сыростью.

На освещённом парой масляных ламп пятачке было два стула. Один пустой, а второй занимал высокий черноволосый мужчина. Скупой свет заострил черты его лица, углубил морщины на лбу и складки возле жёсткого тонкогубого рта.

— Вы уверены, что это он? — поинтересовался мужчина, оглядев Торки с головы до ног. Его голос был резким и неприятным.

— Так точно, светлейший господин, — почти хором ответили стражники, — он сам сказал, что ему нужен сенатор по важному и приватному делу. — Доложил тот, что справа, — а в доказательство полномочий предъявил перстень с драгоценным камнем.

— Покажите, — мужчина на стуле величественным жестом протянул руку.

Правый, поняв собственную оплошность — они не потрудились отобрать кольцо — засуетился и почти сорвал перстень с фавна, больно оцарапав ему шею шнурком.

— Эльфийская работа, — обладатель властного голоса поднёс перстень к лицу и близоруко сощурил тёмные глаза, — пожалуй, это — он. Ты значительно облегчишь свою участь, если не станешь запираться и расскажешь всё, как есть. — Обратился мужчина к Торки почти ласково.

— Я не понимаю, чего вы от меня хотите? — воскликнул фавн надтреснутым стариковским голосом. Ему совсем не нужно было изображать страх. В полутёмном винном погребе Торки чувствовал себя, мягко говоря, неуютно.

— Я хочу знать, когда ты в последний раз видел Ясеня, и где он сейчас.

— Ясень, ясень, — забормотал парень, надеясь всё ещё разыграть полную неосведомлённость и наивность выживающего из ума старца, — в последний раз я видел ясень, да освежат боги мою дырявую память, по дороге в сей достопочтенный дом. И находится он на прежнем месте: на углу улицы Седельщиков и кривенького переулка, название коего по сей день остаётся для меня загадкой. Но я могу показать, хороший такой, знаете ли, ясень, раскидистый. А вы, должно быть, садовник, поскольку деревьями интересуетесь? — добавил он после короткой паузы с радостным узнаванием ограниченного и неумного человека.

Мужчина на стуле нахмурился.

— Я — не садовник, — произнёс он с металлом в голосе, который выдавал подавленное бешенство. — А ты — наглец, как я погляжу. Поучите его, — приказал незнакомец, — невежа не умеет вести себя в приличном обществе. Но осторожнее. Плётка, не вышиби душу из этого жалкого тельца.

Двое охранников швырнули фавна на свободный стул и крепко, со знанием дела, привязали верёвками. Из темноты вышел здоровый мужик в чёрной кожаной жилетке на голое тело. Татуированные мускулистые руки сжимали устрашающего вида многохвостую плётку с узелками. Лицо его скрывала улыбающаяся маска из полированной меди. Палач, мягко ступая, приблизился к Торки, с хорошо рассчитанной силой взмахнул плёткой, и на связанного обрушился резкий удар. Фавн закричал, ему было отчаянно больно, но он понимал, что единственная надежда на спасение остаётся, пока никто не подозревает о его истинной сущности. Значит, во что бы то ни стало, нужно оставаться в сознании.

— Не бейте меня больше, пожалуйста, — очень натурально заскулил он, и слёзы, градом катившиеся по морщинистым щекам, мешались с кровью из рассечённой губы, — я — старый больной человек, у меня слабое сердце. Чем я провинился перед вами? Я всего лишь шёл, чтобы выполнить поручение господина.

— Твоего господина? — спросил обладатель властного голоса будничным тоном, — Меллорна из Рии?

— Да, да, — энергично закивал головой фавн, с преувеличенным страхом косясь на стоящего поодаль Плётку, — господин Меллорн послал меня к своему приятелю — господину сенатору, чтобы я сговорился с ним о важной и совершенно секретной встрече.

Торки била дрожь. Там, где прошлись хвосты плети жгло огнём.

Мужчина на стуле, прищурившись, смотрел на старика. Вроде бы он говорил правду, жалкий, сжавшийся, явно не из тех, кто стойко переносит удары палача.

— Этот перстень ты должен был отдать сенатору?

— Нет, — старик облизнул кровь с распухшей губы, — перстень надо было показать охране, чтобы меня пропустили к сенатору.

— Ладно, — незнакомец потёр подбородок, — что ты должен передать Титу Северусу? Письмо? При нём нашли что-нибудь? — обратился он к двоим, что приволокли фавна в подвал. Те отрицательно покачали головами.

— На словах, светлейший господин, на словах, — заговорил Торки униженным голосом. Мой хозяин велел мне заучить точка в точку его послание и лично сказать его господину сенатору наедине. — Он многозначительно замолчал, а сам лихорадочно пытался придумать удобоваримую ложь.

— Скажи нам своё послание.

— А вы передадите мои слова господину сенатору?

— Непременно передадим, — пообещал мужчина с нехорошей усмешкой, — пускай тебя это не беспокоит.

— Вы, наверное, друг господина сенатора, — поёрзав на стуле, с наивностью заметил Торки. Он наморщил лоб, как человек, пытающийся точно припомнить что-либо; он понимал, от достоверности придуманной лжи зависит его жизнь. Но тянуть время было опасно, и он заговорил:

— Мой хозяин, господин Меллорн из Рии, приглашает господина Тита Северуса для важного и приватного разговора в таверну «Морская звезда» ровно в полночь.

Он понятия не имел, есть ли в Лероне портовая таверна с таким названием. В Осэне была. Оставалось надеяться, что здесь есть тоже.

Его мучитель вскинул бровь, осмысливая услышанное.

— «Морская звезда»? — переспросил он с некоторым сомнением. У Торки упало сердце, — ты не ошибся? Может быть, «Звезда морей»?

— Конечно же, «Звезда морей», светлейший господин. А всё моя проклятая дырявая голова. Выскакивают оттуда названия, как горошины из перезревшего стручка. Не держите зла на старика беспамятливого.

— Допустим, таверна «Звезда морей», — задумчиво проговорил незнакомец, — допустим, в полночь. Но, где ты сказал, твой господин ждёт тебя, чтобы услышать ответ сенатора?

— Я не говорил ничего такого, — округлил покрасневшие стариковские глаза фавн, — если сенатор согласится на встречу, он просто придёт в таверну и сядет за первый стол напротив входа. И всё.

— Уж больно просто, — в голосе влиятельного собеседника слышалось сомнение, — хотя и возможно. И где в данный момент находится господин Меллорн, ты, конечно, не знаешь.

— Не знаю, клянусь всеми богами, что не знаю, — зачастил фавн, стараясь, чтобы его слова звучали испугано и убедительно одновременно, — три дня назад хозяин вывел меня из лесу на широкую дорогу и велел идти по ней всё прямо и прямо. Так я и пришёл в Лерону. Вы не глядите, что я старый. Я — жилистый и, вообще, в молодости в скороходах служил, — добавил он ни к селу, ни к городу.

Но, как ни странно, именно это последнее утверждение окончательно убедило незнакомца, что старый слуга говорит правду.

— А господин Меллорн путешествует один? — как бы невзначай бросил он.

— Куда там один! Я ж при ём неотлучно нахожусь.

— Не о тебе разговор, старик. Может, с ним кто ещё есть?

Торки мгновенно сообразил, куда клонится разговор. Знает он об Аэции, определённо знает. Когда-то старшая сестра учила фавна благородному искусству вранья (к слову, она сама была великой мастерицей по этой части). «Если ты разбавишь свою ложь толикой правды, да ещё такой, которую можно проверить, тебе легко поверят», — говаривала она. Фавн решил, раз уж те, кто его схватили знают об Аэции, надо скормить им долю правды, которая уже не является тайной.

— Да, — воскликнул он, всем своим видом выражая искреннюю готовность быть полезным, — конечно, с нами путешествует мальчик. Это Зяблик — внук покойного приятеля моего господина. Бедняга, — вздохнул фавн глубоким прочувствованным вздохом, — рано осиротел, а вот теперь и дед богам душу отдал. Мой господин из-за своего добросердечия принимает участие в судьбе сироты.

Он смолк, опасаясь, не хватил ли через край. Мужчина какое-то время помолчал, потом нахмурился и сказал:

— Мы проверим твои слова, старик, все до одного. Молись, крепко молись, чтобы господин Меллорн пришёл в таверну к назначенному сроку. И если вдруг окажется иначе…, — он многозначительно покачал головой, — тебе не удастся умереть быстро. Плётка учился на врача, поэтому лучше многих других представляет, как причинить человеку боль. Ещё до утра ты испытаешь его искусство на своей шкуре, коли имел глупость обмануть меня.

Торки сжался и сделал вид, что с ужасом смотрит в сторону палача.

Больше влиятельный незнакомец не удостоил пленника своим вниманием, он поднялся и покинул подвал вместе с палачом. Стражники проверили верёвки, которыми фавн был привязан к стулу, попреперались немного из-за того, кому первому караулить пленника, и ушли. Дверь закрылась с хищным лязгом, и чуткие уши фавна уловили, что единственным запором, отделяющим его от свободы, был массивный брус, задвинутый снаружи.

Стражники унесли с собой лампы. Они полагали, что оставили старикана в полной и непроглядной темноте. Но фавну, обладавшему отличным ночным зрением, вполне хватало тусклого бледного света, пробивавшегося сквозь узкие вентиляционные отверстия под крышей. Торки резко выдохнул и принялся изменять свой облик так, чтобы вырваться из пут. Для начала он сделал свои руки длинными, тонкими и гибкими. Очень скоро они без труда выскользнули из верёвок и возвратились к своему обычному виду. Некоторое время ушло на то, чтобы восстановить в них кровоток. Когда пальцы снова стали подвижными и чуткими, фавн быстро справился с узлами на ногах, распутал всю веревку и аккуратно смотал её в бухту. Теперь оставалось дождаться наступления темноты. По прикидкам в запасе у Торки имелось часа три, а то и больше, и он собирался провести это время с удовольствием и пользой. Как только он переступил порог подвала сенатора, ему в нос ударил запах первоклассных копчений, и теперь фавн был не прочь познакомиться с ними поближе.

У сенатора оказался отличный выбор вин и колбас, а уж про пряные окорока и говорить нечего! Торки подзакусил хорошенько, а когда свет в маленьких оконцах померк окончательно, вооружился длинной тяжёлой доской, встал сбоку от двери (благо она открывалась наружу) и принялся ныть надтреснутым стариковским голосом:

— Парень, а парень, — взывал он к своему тюремщику, — ты меня слышишь?

— Чего надо, — не очень-то любезно отозвался стражник через дверь.

— Милок, отведи меня в отхожее место. У меня дюже большая нужда.

— Не велено! — последовал суровый ответ.

— Ой, ой, ой, — вдохновенно заверещал Торки, — ой, терпежу нету, я тут сенатору весь подвал загажу!

— Гадь себе, подвал не наш, мне без разницы.

— Но твоему господину вряд ли придётся по вкусу допрос вонючего пленника, — сказал фавн и издал губами довольно достоверный неприличный звук, — тебя за это точно по головке не погладят.

Парень за дверью поразмыслил немного, прикидывая возможные последствия собственного бездействия, и, наконец, загремел засовом.

— Ладно, — бормотал он, — сведу тебя, так и быть, по нужде. Мы ж — не звери.

Дверь распахнулась и в подвал шагнул стражник. Торки со всей силы саданул его доской по голове, при этом он умудрился подхватить масляную лампу, выпавшую из руки несчастного.

Для того чтобы тщательно прикрутить его к стулу, фавну много времени не потребовалось. Затем он посветил в лицо потерявшего сознание лампой и перевоплотился. Заткнув пленнику рот его же собственной перчаткой, Торки забрал меч, лампу и тихо вышел за дверь. Он полагал, что скоро придёт напарник сменить его. Просто так покинуть пост было неосмотрительно: отсутствие часового могло привлечь внимание к пленнику и подмене. А чем дольше но обнаружится обман, тем больше шансов выбраться из передряги живым.

Действительно, сменщик не заставил себя долго ждать. Загремели кованные сапоги, и в подвал спустился второй стражник.

— Ну как тут наш подопечный? — поинтересовался он, устраиваясь на лавке, которую они приволокли для собственного удобства, — не беспокоил?

— Ничуть, — откликнулся Торки, — старикан нам попался покладистый. Сидит тихо, как мышь.

— Вот и ладно. Там в кордегардии мужики пиво пьют, если поторопишься, ещё успеешь пропустить кружечку.

— С удовольствием, — фавн изобразил оживление, — а то в глотке натуральная пустыня образовалась.

Когда он вышел из повала, то прямиком направился к воротам. В парке сенатора было многовато вооружённых людей для столь позднего часа. Свет факелов выхватывал из темноты озабоченные лица, явно что-то затевалось. Ворота охранялись на совесть: четверо топтались на улице, а ещё трое коротали время во дворе. Их пики, весьма угрожающего вида, мирно стояли у стены. Нет, просто так туда соваться опасно: во-первых, Торки не знал пароля, а во-вторых, навряд ли обычный стражник может просто так выйти за ворота. Спасительная темнота скрыла парня от случайных глаз. И тут ему в голову пришла интересная идея.

***

Осокорю пришлось перебраться в одну из трех кофеен, работавших до полуночи. Он не в силах был больше проглотить хотя бы один глоток кофе, поэтому попросил вина. Вечером центральная площадь Лероны преобразилась и зажила своей особенной ночной жизнью.

Прогуливались городские щёголи, они курили, обменивались новостями, и напитки, предлагаемые в оставшихся открытыми заведениях, становились всё крепче. Лица проституток в свете масляных фонарей казались не такими потёртыми и вульгарными, а дешёвые драгоценности блестели почти как настоящие. Одна девица, жеманно кутаясь в видавшую виды накидку из лисицы, дважды продефилировала мимо Осокоря, искоса на него посматривая. Затем она, как бы невзначай, облокотилась на его стол и хрипло с придыханием спросила:

— Не угостите даму рюмочкой леронского?

— Ступай прочь, — сквозь зубы бросил легат.

Видимо от цепкого взгляда жрицы любви, вышедшей на промысел, не спасал даже слабеющий амулет. Она хмыкнула, но поняла, что все её усилия бесполезны, пошла к другому столику. Больше Осокоря никто не беспокоил. Дворец сенатора и парк словно бы впали в оцепенение. Ничего не происходило, только стража сменялась каждые три часа. Даже сам дворец, прятавшийся в глубине парка, казался неестественно тёмным, будто нежилым.

Вдруг ворота распахнулись, и на улицу вышел Марк Луций Бестия собственной персоной. Стражники мгновенно вытянулись перед ним и вскинули руку в приветствии. Консул небрежно отмахнулся он них и не спеша пошёл по площади.

Нечто в поведении и походке Бестии насторожило Осокоря, только он никак не мог взять в толк, что: то ли слишком размашистая походка, то ли некоторая сутулость, а, может быть, дело было в вороватых взглядах, которые консул бросал по сторонам.

Легат последовал за ним. Он не мог себе представить, что подозрительный Бестия вышел без личной охраны. Тем временем Второй консул дошёл до угла и свернул в боковой неосвещённый переулок, примыкающий к сенаторскому парку с севера. Осокорю хорошо была видна его высокая фигура, когда он шёл по светлым камням тротуара. Осторожно двигаясь следом, легат держался поближе к домам на противоположной стороне. И тут он, наконец, понял, что было не так в Бестии — беспокойство. Никогда Второй консул не имел привычки оглядываться на ходу и нервно дёргать головой. Перед нишей в середине ограды он ещё раз воровато оглянулся и юркнул внутрь. Утром Осокорь обошёл сенаторский парк и отлично знал, ниши под резными башенками были глухими, то есть никакого выхода оттуда не имелось вовсе. Легат ускорил шаги, его подозрение начало перерастать в уверенность: в темноте ниши прятался вовсе не Марк Луций Бестия. Но когда Осокорь приблизился, из ниши прямо на него выскочил осёл. Он ошарашено уставился на легата большими влажными глазами, затем всхрапнул, поднялся на задние ноги и, перебирая в воздухе передними, сделал несколько шагов. После чего развернулся и помчался прочь со скоростью хорошей скаковой лошади. Вскоре стук его копыт замер в отдалении.

Осокорь не выдержал и рассмеялся: каков шельмец! Ловок, ничего не скажешь. Ай да Дурында, молодец. Но тут пришли беспокойные мысли, что задумал Бестия? И чем больше легат Первого Безымянного легиона думал, тем тревожнее получались выводы. Второй консул вместе со своими людьми захватывает дворец Тита Северуса — главы сенатского большинства. Это похоже на государственный переворот, ну, или подготовку к таковому. Особенно, если учесть, что Тит Северус принадлежит к партии Первого консула Флорестана Озёрного, родного дяди нынешнего принца-регента Аурона. Да, положение у Осокоря незавидное: того и гляди затянет в политические жернова и перемелет так, что и пыли на ветру не останется.

Осокорь быстро возвратился в порт. «Горгона» Бестии возвышалась на своём месте тёмной зловещей громадой. На ней даже сигнальные фонари казались тусклыми и маленькими. Никем незамеченный, легат прошёл мимо.

Капитан его галеры ждал возвращения командира и его дальнейших распоряжений. Легат забрал свои вещи и дал приказ немедленно отплывать в Осэну.

— Вы и ваши люди славно поработали. Я обязательно отмечу это в своём рапорте, — пообещал Осокорь на прощание. Капитан отсалютовал.

Осокорь же снова сошёл на берег и отправился ночевать в небольшую таверну на окраине Лероны, где снял каморку под крышей. Усталость и нервное напряжение минувшего дня сделали своё дело, не успела голова легата коснуться подушки, как он провалился в сон.

***

Когда часы на городской Ратуше пробить десять, из сенаторского парка вышел Бестия в сопровождении целого отряда одетых в гражданское платье солдат.

Стражники у ворот удивлённо отсалютовали ему.

— Одно слово, клирик, — шёпотом сказал один другому, когда отряд скрылся из виду, — ни за что не поверил бы, скажи кто раньше!

— Что правда, то правда, — согласился другой, опасливо оглядываясь, хотя у него за спиной была только узорная решётка ворот, — болтают о них всякое, но чтобы вот так появляться, где хочешь, это я доложу…

— Мне бы такому научиться, — мечтательно протянул третий, самый молодой, — я бы тогда богатеем стал…

— Молчи уж, — первый отвесил ему подзатыльник, — стой на часах, да рассуждай поменьше. За это искусство знаешь, какую цену заплатить нужно, никакое богатство не окупит.

— Что за цена такая? — насуплено буркнул парень.

— Душу свою, понял?

Тот только покачал головой.

 

Глава 14 ПЛАМЕНЕЮЩИЕ ПИСЬМА

Не зря Ясень выбрал для встречи таверну «Звезда морей», она располагалась не в самом фешенебельном районе Лероны ближе к окраинам. Поэтому улицы, на которых Бестия расставлял своих людей, оказались на редкость грязны и убоги.

Хитёр, Ясень, ничего не скажешь, — думал Второй консул, сидя в полутёмном зале, хорошее местечко для тайной встречи. Чёрный ход вёл через кухню на соседнюю улицу, а там, за кучами отбросов уже пряталось достаточно легионеров, чтобы схватить эльфа, если ему вздумается уходить этим путём. Внутри «Звезды морей» тоже сидело немало его людей. Они делали вид, что ведут оживлённую беседу за кружкой дрянного пива. Сам же Марк Луций устроился в тени деревянного столба, подпиравшего крышу. Вход и дверь на кухню ему были отлично видны.

Немолодая служанка с усталым лицом поставила перед ним кувшин с вином, не потрудившись даже смахнуть со стола крошки, оставшиеся от прошлых посетителей. Воздух был спёртым и душным. Кроме Бестии и его людей в зале коротали вечер несколько местных пьянчуг и пара проституток с испитыми лицами. Стол, за которым Ясень назначил сенатору встречу, оставался пустым. В этом, удалённом от центра города месте, не были слышны удары колокола на Ратуше, и Бестия мог лишь гадать, который теперь час. Но внутреннее напряжение подсказывало, что назначенный момент уже близок. Однако входная дверь оставалась неподвижной. Никто не торопился войти в таверну в столь поздний час.

Ожидание явно затягивалось. Сначала Второй консул успокаивал себя тем, что знает лишь время, когда сенатор должен был сесть за первый стол справа от двери, Ясень вполне мог подойти и позже. Потом он подумал, что его люди плохо замаскировались на окрестных улицах и спугнули эльфа. Но когда хозяин, зевая, принялся вежливо, но настойчиво выпроваживать посетителей вон, чётко понял: старик его обманул. Обманул нагло, бессовестно обвёл вокруг пальца, словно желторотого юнца. От этих мыслей кровь ударила Бестии в голову. Он посмотрел на хозяина «Звезды морей» таким взглядом, что у того застряли в горле вялые извинения, а брошенная Бестией монета зазвенела в полной тишине. Удержавшись от внезапного желания прирезать на месте владельца треклятой таверны, Второй консул дал знак своим людям и вышел.

Одного мимолётного взгляда на звёзды хватило, чтобы определить время: второй час ночи. Гнев душил Бестию. Обычно в такие минуты он становился даже более медлительным и спокойным, поэтому никто не заметил этого гнева, пока он снимал посты и слушал донесения командиров, пока возвращались назад в сенаторский дворец на центральной площади левантийской столицы.

Не заметил этого гнева и стражник, придремавший на скамейке у входа в винный погреб. Он услышал шаги, вскочил и уже собирался спустить кобеля на припозднившегося сменщика, но к немалому своему удивлению увидел Второго консула с личной охраной и палачом.

— Открой, — сквозь зубы бросил Бестия, и охранник поспешил к двери.

Бестия лелеял свой гнев, он предвкушал расправу над стариком, представлял, какой медленной и мучительной смертью тот будет умирать у него на глазах.

Но привязанным к стулу в винном погребе оказался вовсе не испуганный до полусмерти старик, а второй стражник с выпученными глазами и кляпом во рту.

Объяснения напарников отличались крайней невразумительностью и буквально кишели противоречиями. Привязанный утверждал, будто пленник привлёк его внимание настойчивыми и жалобными просьбами, а после оглушил и связал. Второй клялся и божился, что сменил на посту первого, и при этом его напарник выглядел и вёл себя, как обычно. Объяснить, почему один из них оказался связанным за запертой дверью, он не мог. Оба стражника сходились в одном: они стали жертвой изощрённого и коварного колдовства.

Марка Луция Бестию подобное объяснение нисколько не устроило. Будучи клириком, и очень даже неплохим, не смотря на шёпотки недоброжелателей, он сразу проверил помещение на остаточную магию. Любое чародейство оставляло за собой след, по которому знающий человек мог судить о виде и силе творившихся чар. Винный погреб Тита Северуса был девственно чист, хотя кое-где ещё витали остатки бытового колдовства по отпугиванию грызунов. Значит, стражники нагло врут, значит, имело место предательство.

Того, кто оказался привязанным к стулу, консул прикончил своим любимым колющим ударом в живот. Недлинная агония давала его напарнику время подумать над своими дальнейшими словами.

— Ну? — сурово спросил Бестия, глядя прямо в побелевшее лицо второго стражника, — то чьему приказу вы освободили пленника? Кто надоумил вас разыграть эту жалкую комедию с подменой? Сколько вам заплатили за предательство? Говори, — он почти кричал, потрясая окровавленным мечом.

Стражник повалился на колени и заскулил, кусая кулаки:

— Клянусь, клянусь всеми богами, всеми святыми, матерью своей клянусь, светлейший господин консул, никакого предательства не было. Принял пост честь по чести, напарник мой ещё пиво пошёл пить. Я ему сам сказал, иди, мол, а то мужики в кордегардии без тебя всё выпьют…

Крупные капли пота выступили на лице несчастного и медленно поползли вниз. Он трясся и искусал руку почти до крови.

Бестия знал толк в дознаниях, и мог, как по нотам, расписать поведение допрашиваемого. Этот определённо сломался. Иногда вид мучений или смерти другого человека действовал не хуже пытки. Похоже, мужик, действительно, ничего не знает. Второй консул вздохнул, вытер клинок об одежду убитого и вложил его в ножны. Убийство немного утолило гнев, и теперь он вполне мог рассуждать здраво. К допросу оставшегося в живых можно вернуться и завтра, тогда уж Плётка точно добьётся от него полного признания. Сейчас главное — поймать старика и узнать, кто помог ему бежать. Неужто опять проклятый сенатор? Старый лис заперт в личных покоях. Второй консул Священной Лирийской империи имеет полное право арестовать по подозрению в государственной измене даже главу сенатского большинства. Выходит, предали его его же собственные люди. От этой мысли челюсти Бестии сжались сами собой, он непременно докопается до истины и без снисхождения покарает виновных.

— Запереть болвана тут, — приказал он, — и сторожить как следует. Если что, — консул выдержал многозначительную паузу, — я лично позабочусь, чтобы ваша смерть не оказалась быстрой и лёгкой.

Затем Бестия возвратился во дворец и велел позвать начальника охраны. Забор вокруг сенаторского парка был слишком высок, чтобы через него мог перелезть даже молодой человек, старику ни за что не уйти таким образом. Да и солдат по всему парку много, непременно заметили бы.

Начальник прикрикнул на семёрку стражников, когда они вздумали переминаться с ноги на ногу.

— Кто-нибудь покидал вверенную вам территорию? — строго спросил Бестия.

— Никто, кроме вас, господин Второй консул, — чётко отрапортовал старший в группе.

— А старик? Старик не выходил? Возможно, он даже знал пароль.

— Никак нет. Никто, кроме вашей светлости не входил и не выходил за ворота.

— Значит, негодяй прячется где-то здесь, — с облегчением пробормотал консул, — возьмите людей и самым тщательным образом прочешите весь дом вместе с парком. Обыщите каждый закоулок, каждую пядь земли, только старикан должен быть пойман к исходу этого часа.

Очень скоро он увидел в окно, как солдаты зажигают фонари, как образуют цепь и начинают двигаться среди деревьев и аккуратных живых изгородей. Напряжение чуть-чуть отпустило Бестию. Во дворце повсюду захлопали двери, это начались последовательные обыски помещений.

Верный и незаметный секретарь накрыл лёгкий ужин. Он до тонкостей знал вкусы своего патрона, поэтому кроме кувшина с охлаждённым вином подал только запечённую говядину и ржаной хлеб.

Поиски результата не дали. Ни в саду, ни в доме старика не оказалось. Он буквально испарился, просто исчез, словно отрастил крылья и унёсся в ночное небо.

Снова перед рассерженным консулом стояла всё та же злополучная семёрка стражников, охранявших ворота.

— И как так получилось? — гремел Бестия, — никто не видел старика, никто не покидал парк, а пленника всё-таки нет! Вы в состоянии объяснить этот феномен?

Солдаты молчали, потому что знали, в такие минуты лучше не подавать никаких реплик. Второй консул взял себя в руки, сел и велел вспомнить в мельчайших подробностях всё, что происходило вечером во время их дежурства. Сначала рассказ не содержал ничего интересного или необычного, рутина и бесконечные уточнения незначительных деталей, вроде того, кто и насколько отлучался по нужде.

— Потом подошёл Гроза свиней, — наморщив лоб, сообщил старшина, — он одолжил Гаркалу своё огниво и хотел забрать его назад.

— Да нет, — возразил Гаркал, — Гроза свиней гораздо позже подходил.

— Ты что, — вскинулся старшина, — беспамятливый совсем? Это было аккурат перед тем, как иха светлость во второй раз выходила.

— Как это во второй раз? — удивился Бестия, — я сегодня, то есть уже вчера, выходил в город только один раз — первый, он же последний. Вы что несёте?

Все семеро недоумённо воззрились на него.

— Я глубоко извиняюсь, ваша светлость, — нерешительно кашлянул старший, — похоже, вы запамятовали. Мы присягнуть готовы, что видели вас два раза.

Первой мыслью Второго консула была мысль о широкомасштабной сети предательства, а затем он подумал о необходимости возвратить массовые казни. И только когда эмоции отступили на задний план, он сумел свести воедино концы и нити. Встали на место и сданный честь по чести караул, и его собственный выход за ворота.

— Как я выглядел, когда выходил в первый раз? — поинтересовался Бестия уже почти спокойно.

— Хорошо выглядели, — с опаской ответил старшина, — вполне здоровым и бодрым выглядели, как и всегда.

— Да я не об этом, болван. Что на мне было надето?

Старшина недоумённо пожал плечами:

— То же платье, что и сейчас, ваша светлость.

— Это понятно, — Бестия кивнул. Он не переодевался сегодня, и старик видел его в той же одежде. — А меч при мне был? А охрана? Сколько человек?

Тут пошли разночтения: двое говорили, что Второй консул имел при себе меч, трое клялись, что оружия не было, а последний вообще не обратил на это внимания, зато он запомнил точно, что отсутствовала шляпа.

Попросив мысленно у богов терпения, Бестия принялся детально расспрашивать стражников, составляя с их слов целостную картину. Получалось вот что: в начале десятого он без меча, охраны и шляпы покинул дворец Тита Северуса, после чего удалился в неизвестном направлении. А где-то ещё через час он вышел вторично, уже с оружием и охраной.

— Вы когда-нибудь видели меня без меча и охраны? — зло спросил Бестия, переводя взгляд с одного лица на другое, — вы спросили у меня пароль?

— У вас-то пароль чего спрашивать, — смутился старшина, — вы ж сами его каждый день назначаете. А без оружия и шляпы один выходите — значит, на то серьёзная причина имеется. Да кто ж осмелится спрашивать!

«Верно, — подумал консул, — за подобное любопытство не то, что местом, головой поплатиться можно».

— А когда я во второй раз вышел, неужели никто не удивился?

— Дивиться-то дивились, чего греха таить, — помолчав, признался за всех старшина, — только все ведь знают, не в обиду вам будет сказано, вы ведь колдун. Потому можете в мгновение ока очутиться там, где захотите.

— Ладно, — бросил Бестия, — ступайте пока, но о нарушениях дисциплины на посту разговор будет отдельный, и выводы будут, и наказания.

Да, всё складывается, и складывается ловко. У Ясеня слуга — фавн, — думал он, оставшись один, — вот тебе и осёл, куча помощников разного возраста и вида. Интересно, сам Осокорь догадался или нет. Если догадался и смолчал? А вот это вряд ли. Не мог он сопротивляться заклятию Правды, выходит, не сообразил. Не так уж и хорош этот легат, как о нём болтают.

Консулу не особенно нравился этот любимчик Барса, полевой сыскарь, присланный императором вроде бы в его распоряжение, как только был подписан мир. Не любил Бестия чужаков в своём ведомстве, не доверял им. А этот мягкий, деловой, лояльный, но душа к нему всё равно не лежит. А, — усмехнулся Бестия, — всё одно, расходный материал. Барса больше нет, и его протеже жив, пока мальчик с императорским именем не доставлен на «Горгону».

Секретарь, неслышно ступая мягкой войлочной обувью (Второго консула жутко раздражали чужие шаги) убрал остатки ужина и принёс хозяину коллекцию трубок, чтобы тот мог хоть немного расслабиться.

Бестия закурил. Он не терпел никакие расы, кроме людей. Фавнов же считал практически животными и рьяно истреблял. И вот теперь получалось, что один из этих парнокопытных обманул его, как глупого сосунка, сперва изображая немощного старца, потом отправил в таверну на другом конце города, а в довершение всего сбежал, нацепив на себя его же собственную личину! Эта мысль буквально жгла. Фавн покинул дворец на глазах полусотни бойцов. Но кто-то же должен был ему помогать. Несомненно, это Тит Северус. Старый лис не мог не знать об истинной сущности слуги приятеля, но на этот раз он с интригами перемудрил. Необходимо немедленно поговорить с ним.

Бестия бросил трубку на серебряный поднос, поднялся с кресла и вышел из комнаты.

Сенатор Тит Северус не спал, хотя ночь давно перевалила за половину. Как всегда безупречно одетый и причёсанный он сидел за письменным столом в своём кабинете. Тяжёлые шторы на окнах были плотно задёрнуты, в камине горел огонь, не смотря на душную погоду.

— А, Марк Луций, проходи, — он оторвался от бумаг и сделал широкий приглашающий жест, — располагайся. Мгновение, и я буду в полном твоём распоряжении.

Бестия сжал зубы и уселся в мягкое кресло. Как только Старому лису удаётся вести себя так, будто он — хозяин положения, а не пленник, запертый в трёх комнатах личных покоев на втором этаже.

Тит Северус перечитал несколько строк, написанных на листе пергамента, что-то исправил и отложил в сторону.

— Теперь я весь твой, Марк. Полагаю, не только бессонница привела тебя сюда? У молодых сон крепок. Это мы, старики, вынуждены занимать свои пустые ночи чем придётся. Я вот, например, слагаю стихи, правда, скверные, но время проводить помогает. Не полюбопытствуешь? — сенатор указал глазами на отложенный листок.

— Нет, уволь, — у Бестии буквально сводило зубы от этой непринуждённости, — лучше я сразу перейду к делу. Это ты помог бежать слуге Меллорна.

— Так он убежал? — восхитился сенатор, — впрочем, это меня не удивляет. Тебе просто льстят, когда называют отличным руководителем.

— Значит, всё-таки ты.

— Я?! — седые брови сенатора картинно взлетели вверх, — ты значительно преувеличиваешь мои возможности, Второй консул. Я заперт, мои люди изолированы от меня (надеюсь, все они живы?), — Бестия машинально кивнул, — я даже понятия не имею, где ты держал этого несчастного.

— В винном погребе.

— Умно. Но его побег — не моя заслуга. Хотя, если бы я мог, то обязательно посодействовал бы. Но, увы! пленник в собственном доме — это не лучшее положение.

— Тебе было известно, что слуга твоего приятеля — фавн?

В душе Бестии закипало раздражение. Как смеет этот потомственный аристократ быть таким спокойным и уверенным, несмотря на то, что его собственная жизнь висит на волоске. Почему боги одарили невысокого сухонького человечка такой душевной стойкостью, что он, Бестия, второе лицо в государстве, одно имя которого повергает чернь в трепет, теряется, словно школяр перед наставником.

— Знал ли я о фавне? — переспросил сенатор, — сказать, что знал точно, было бы сказать неправду. Но я догадывался. А вот твоя недогадливость или неосведомлённость воистину непростительна.

— В твоём положении глупо поучать меня, Старый лис, — взорвался Бестия, назвав Тита Северуса прозвищем, — в твоём положении самое время подумать о спасении души, о своих близких. Вряд ли твой зять сумеет сохранить свой пост. Родственников изменников лишают титулов и имущества. Из-за тебя твоя дочь станет нищей.

— Моя горячо любимая дочь, её муж и дети сейчас в Рие, — тоном светского сплетника сообщил сенатор, — под личным покровительством нашего уважаемого Первого консула Флорестана Озёрного и принца-регента Аурона. Да продлятся их дни во веки веков! А о своей судьбе впору задуматься тебе, Марк. Ты ведь так и не заполучил сына Барса? Я прав? Конечно, прав. Иначе ты не сидел бы здесь со мной, а мчался на своей замечательной «Горгоне» в столицу. Знаешь, я всегда завидовал твоей галере, чего уж греха таить. Моя «Тритония» против неё…

У консула перехватило дыхание. Откуда Титу известны сокровенные подробности тайной операции?

— Подслушивал, — выдохнул он. — Посмел подслушать мой разговор с Меллорном.

— Говори уж лучше с Ясенем, — сенатор улыбался довольной улыбкой с капелькой превосходства, — естественно, подслушивал. После того, как ты меня беспардонно выставил, я весьма заинтересовался твоими делами, Марк. Узнав, кто такой Меллорн на самом деле, я построил ряд предположений о сути поручения Барса, а осведомлённые люди помогли мне укрепиться в своей правоте. Не делай такого изумлённого лица, Второй консул, ты не ребёнок, и должен понимать, что не только у тебя одного есть осведомители.

— В моём ведомстве?

— Я не стану комментировать твой последний вопрос, но я получил много информации о тебе. Хотя бы, например, что ты пуст, мальчишки у тебя нет.

— Да, — со злостью ответил Бестия, — однако выходит, что не я один ищу его. И пуст не я один. У тебя его нет тоже.

Казалось, это колкое замечание нисколько не огорчило сенатора. Он взял чистый лист пергамента и вооружился фазаньим пером, оправленным в золото.

— Одно мгновение, друг мой, — он жестом призвал Второго консула к молчанию, — Муза — дама капризная, и подчас, она посылает нам вдохновение в самые неподходящие моменты. Вот именно сейчас мне вдруг в голову пришла рифма, над которой я бьюсь уже много часов.

Тит Северус выбрал на своём роскошном письменном приборе со множеством чернильниц различных форм и размеров нужную, отвинтил крышечку и черкнул несколько слов. Он подул на чернила, некоторое время обдумывал написанное, затем вдруг смял листок и со словами: «А, ерунда!» бросил его в камин.

— Конечно, принца у меня пока нет, — сказал он, отрываясь от созерцания сгоревшего пергамента, — но у меня, вернее у нас, он будет. Барс как нельзя лучше выбрал порученца. Ясень жизнь свою положит, а доставит мальчика. Нет, нет, не сюда, можешь не рассчитывать перехватить победу. После случая со слугой, ко мне он не пойдёт. Я полагаю, он приведёт его в столицу, к Флорестану.

— Почему ты так уверен, что Ясень не направится в Морозные земли, и с чего это он так радеет о наследнике Барса?

— Ах, Марк, ты всегда останешься всего лишь сыном чиновника. Умение делать выводы, знание скрытых пружин и связей, что не лежат на поверхности — это не по твоей части. Ясень — дядя Аэция. Помнишь, император женился на эльфийской принцессе? Так вот, мой дорогой, принцесса та была сестрой нашего Ясеня.

— Так он из королевских Меллорнов?

— Именно. Но в Морозные земли он не пойдёт. Я достаточно хорошо знаю Эверетта, чтобы сказать, брат-бастард ему не нужен, более того, все эти шестнадцать лет он боится, что Ясень свергнет его с трона.

— Вы с Флорестаном получите принца и убьете его, — дёрнул щекой Бестия.

— Убивать мальчика? Зачем? Мы — не звери. Законного наследника великого завоевателя, который сможет надеть Корону клинков, надлежит беречь, словно зеницу ока.

— Флорестан никогда не посадит мальчишку на трон, — убеждённо проговорил Второй консул, — он не променяет родного племянника, который его полностью устраивает, на эльфийского ублюдка.

— Ошибаешься как в первом, так и во втором, — сенатор позволил себе снисходительно улыбнуться, — Первый консул серьёзно не доволен Ауроном. Тот слишком много пьёт и слишком тесно дружит с гладиаторами. Кроме того, принц-регент всё больше начинает проявлять самостоятельности, которую скорее следовало бы назвать самодурством. Его всё сложнее держать в узде. А в последнее время он всё чаще говорит о своём желании короноваться и стать императором. Но мы знаем, что он не сможет надеть Корону клинков. А вот сын Барса сможет. Мы — не дети, Марк, и прекрасно понимаем, никто не управляет империей в пятнадцать лет. Это просто невозможно. Принцу, или вернее сказать, молодому императору, понадобятся наставники, советники, воспитатели. Именно на долю этих людей выпадет ответственность управлять государством и вылепить из неподготовленного подростка настоящего правителя.

— Послушного своим наставникам, советникам и воспитателям, роль коих вы берёте на себя, как труп, — нехорошо усмехнулся Бестия, — полагаю, я правильно понял ваши планы? А дядя мальчика? Ясень не отдаст племянника вам с Флорестаном, чтобы вы сделали из него марионетку. Что вы планируете сделать с дядей?

— А вот он должен умереть, — спокойно заметил сенатор, — никто не может портить воспитание молодого императора.

— Но вы же друзья!

— Не мне тебя учить, Марк, у политиков не бывает друзей, зато могут быть те, кто мешает интересам империи.

Неожиданная откровенность сенатора обескуражила и даже напугала Бестию. Старый лис никогда не стал бы посвящать его в свои планы, если только… нет, исключено! Бешенство, растревоженное неудачей с фавном, всколыхнулось горячей волной, бросилось в голову.

— Как бы ты сам не умер прежде твоего приятеля-эльфа, — зло проговорил он, — того, что ты наболтал тут, хватит с избытком, чтобы быть казнённым за государственную измену. Я служу законному правителю Лирийской империи, которого вы с Флорестаном хотите свергнуть. Теперь попытайся убедить меня, что это была стариковская болтовня.

— Государственная измена! Какие громкие слова, можно подумать, ты сам гоняешься за мальчиком с какой-то иной целью. Тебе не хуже меня известно, что Аурон не сможет короноваться Короной клинков. Он убьет брата.

— Никогда эльфийский ублюдок не займет лирийский престол! — вскричал Бестия, — у вас ничего не получится. Существует Сенат, армия, я, в конце концов! Я не допущу переворота, я отдам вас под суд. Второй консул — не тот человек, мнением которого можно просто так пренебрегать!

— Очень скоро ты перестанешь быть Вторым консулом, Марк, — будничным тоном ему сообщил Тит Северус, — на ближайшем заседании Сенат временно приостановит твои полномочия. Пока.

Бестия просто оторопел от подобной наглости.

— Может, поделишься со мной способом получать столь точную информацию, находясь под арестом в запертой комнате? — с издёвкой поинтересовался он.

— Охотно, будущий экс-Второй консул, охотно, — сенатор встал, прошуршав шёлковым кумейским халатом, — собственно, никакого секрета тут нет. Ты сам клирик, и не можешь не знать этот старый безотказный способ, — он как бы невзначай остановился у камина и протянул руки к огню. — С твоей стороны было очень любезно оставить меня в моих покоях и крайне неосмотрительно.

Консула осенило.

— Неужели, пламенеющие письма?

— Они, они родимые, — подтвердил Тит Северус. — Сам понимаю, баснословно дорого, а что делать? В экстренных ситуациях, подобно нашей, они совершенно незаменимы. Да и какова цена золота в сравнении с ценой жизни!

Естественно, Марк Луций Бестия прекрасно знал это средство связи. Но пламенеющие письма были столь редки, что большинство обывателей считали их выдумкой, а он сам даже не подумал, что в арсенале сенатора может оказаться столь экзотическая вещь. Дело всё было в чернилах, состав которых оказался чрезвычайно сложным и опасным в изготовлении из-за обязательного ингредиента — драконьей крови. Бестия знал пару магов, что изредка готовили пламенеющие чернила. Список тех, кто в процессе колдовства сгорел заживо, был гораздо длиннее. Стоило написать что угодно пламенеющими чернилами на пергаменте или на новомодной бумаге, произнести имя адресата, а затем сжечь, и в то же мгновение послание возникало в любом источнике пламени получателя. Не требовалось ни сложных заклинаний, процедур или простого сосредоточения, отправить пламенеющее письмо было под силу даже ребёнку.

— Вчера я послал Флорестану донесение обо всех твоих художествах в Лероне и уже получил ответ, — сенатор посматривал на собеседника со сдержано довольным видом.

— Блефуешь, — сощурился Бестия, у него ещё теплилась слабая надежда, что Тит Северус ведёт хитрую игру, старается потянуть время.

— Ничуть не бывало. Это не в моих привычках. Вот можешь убедиться.

Он прошептал парольное слово и несколько театральным жестом протянул руку к огню. Тут же в пламени соткался свиток пергамента с горящими письменами. Бестия наклонился пониже, он сразу узнал почерк Флорестана. Первый консул писал чётко и убористо, но любил украшать заглавные буквы завитушками. Без сомнений, документ в камине подлинный. От волнения Бестии пришлось дважды перечитать пламенеющие строки. Так и есть, подготовлено специальное решение Сената о временном приостановлении его полномочий Второго консула, а он сам будет вызван в Рию для дачи объяснений перед Государственным советом. Причина — самоуправство и превышение власти в личных целях.

Ладони Бестии стали влажными от пота.

— Что там внизу? — хрипло спросил он. Нижняя часть свитка оставалась не развёрнутой.

— Так, всякая мелочь личного характера, — небрежно бросил Тит Северус, — во всяком случае, к тебе она не имеет никакого отношения.

— И всё же я хочу взглянуть.

— Нет.

— Надо было тебя запереть в винном погребе, — ярясь от бессилия, прошипел Бестия и плюнул в камин, — а ещё лучше, задавить сразу, как клопа.

— Надо было, — весело согласился сенатор, — но теперь ничего не попишешь. Ты проиграл Второй консул, и проиграл по-крупному. Самое разумное, что ты сейчас в состоянии сделать, это не дожидаясь голубиной почты с предписанием Сената, погрузиться на свою замечательную галеру и отплыть в столицу.

Гнев и страх волнами накатывали на Бестию. Излишняя откровенность сенатора была очень плохим знаком. Лично он стал бы делиться планами переворота только в том случае, если знал точно: его собеседник скоро умрёт. Да и спокойная насмешливость, если не сказать снисходительность, с какой Тит Северус показал письмо, только подтверждала подозрения. Выходит, его приговорили. Подлый Флорестан вертит Сенатом, да что Сенатом, всем Государственным советом, как ему удобно. Приговорили и ликвидируют, но как и когда? Наверняка об этом говориться во второй половине проклятого письма, которое, словно в насмешку, по-прежнему висело в огне камина. Значит, жизненно необходимо прочесть всё послание до конца.

— Тебя отстранят, разжалуют, — до Второго консула дошло, что сенатор продолжает что-то говорить ему, — столь милый твоему сердцу Первый Безымянный легион у тебя отберут. Ты останешься никем, Марк, никем был, никем и станешь снова. Конечно, ты можешь преподавать в Ордене, но вряд ли они захотят иметь в своих рядах бывшего консула.

Гнев горячей волной ударил в голову Бестии. Он заставит сенатора показать ему вторую половину письма, даже если для этого придётся нарезать старикана на ремни его же собственным фруктовым ножичком.

— Немедленно разверни письмо Флорестана, — приказал он.

— Ты мне угрожаешь? — прищурился Тит Северус, — не глупи, Бестия, — прозвище Второго консула в его устах прозвучало почти презрительно, — в твоих интересах, чтобы ни один волос не упал с моей головы. Ты упустил время, когда мог убить меня.

— Значит, письмо ты мне не покажешь?

— Естественно. У меня нет ни одной причины изменить своё решение. Вторая часть письма тебе не предназначена, и ты её не почтёшь.

Ответ Тита Северуса ещё крепче убедил Бестию, что вторая, скрытая от него, половина послания и содержит самую важную информацию, от коей, возможно, зависит его жизнь.

Приговорили, лихорадочно билось в висках, приговорили. Сенатские слушания — всего лишь жалкий повод заманить его в столицу, а там… Но как? Понятное дело, об этом говориться в той части письма, что закручена в свиток. Ну что же, Тит Северус, не желаешь по-хорошему, будет по-плохому.

Бестия обнажил свой меч. Однако вид оружия ни мало не смутил старого сенатора, напротив, казалось, его лишь забавляет поведение собеседника. Тит Северус улыбнулся, скрестил на груди руки и покачал головой, будто укорял расшалившегося ребёнка.

— Силой ты ничего не добьёшься, Марк. Поезжай в Рию, а угрожать сейчас мне глупо и бессмысленно.

— Посмотрим, как ты запоёшь, когда я отрублю тебе пальцы, — прорычал Второй консул, делая шаг вперёд, — двадцать пальцев — это чертовски долго. Обычно хватает двух, чтобы самый упрямый человек передумал.

Сенатор засмеялся сухим зловещим смехом.

— Какой же ты слабак, экс-Второй консул, не знаю даже, что больше: слабак или дурак? Тебе не о чужих тайнах думать впору, а том, как защитить свою собственную шкуру. Не велика доблесть угрожать расправой пожилому безоружному человеку. Отвечать за свои ошибки гораздо труднее. Упрямство и самодурство вот-вот заставят тебя совершить ещё одну.

— Не смей поучать меня, Северус! — взорвался Бестия, — никто не может меня поучать и решать, что я должен знать, а чего нет. Разверни своё проклятое письмо, или я за себя не ручаюсь.

— Как меня утомили твои крики и безосновательные претензии, — закатил глаза сенатор, — в недобрый час я показал тебе письмо. Теперь жалею, но это легко исправить. Считай, что никакого письма просто не было, — он протянул руку к огню.

Бестия разгадал хитрый ход старика: одно слово, и послание исчезнет в огне навсегда.

— Нет! — закричал Второй консул, он не мог допустить этого. Клинок вошёл в тело сенатора слева под рёбра, тот только охнул и обмяк.

Не потрудившись вытащить меч, Бестия рванулся к камину. Уж как-нибудь ему удастся разгадать парольное слово и заставить свиток развернуться до конца.

Но как только старый сенатор умер, письмо, висевшее в пламени силой магии и крови дракона, мгновенно занялось, вспыхнуло и рассыпалось мириадами алмазных искр. Через пару мгновений оно осело на поленья кучкой обыкновенного пепла.

Бестия грязно выругался и вытащил меч из бездыханного тела. Старый лис самой своей смертью перехитрил его. Так Второй консул на собственном опыте убедился, что пламенеющие послания существуют только, пока жив тот, кому они адресованы.

 

Глава 15 ПРИКЛЮЧЕНИЯ НЕЛЫСОГО ВЕТЕРАНА

Несмотря на смертельную усталость спалось Осокорю плохо. Беспокойство превратило рядовые сновидения в путаницу кошмаров с участием Бестии, самоубившегося ножом для фруктов, и очистительного пламени незнакомого лепного камина. Легат много раз просыпался, ворочался, даже вставал попить воды, но крепко заснуть сумел лишь перед самым рассветом. Как и следовало ожидать, утро принесло тупую боль в затылке, вялость и полное нежелание подниматься с кровати. Жутко хотелось плюнуть на всё, повернуться к стене и не вставать до полудня. Но подобную роскошь Осокорь не мог позволить себе уже давно, поэтому он встал, умылся и спустился в общую залу, чтобы съесть что-нибудь.

За столом уже ели постояльцы и посетители. Краснолицая женщина обносила всех блюдом с тушёной капустой и мясом. Порции были щедрыми, а мясо — свежим. Хлеб каждый брал сам с плетёной тарелки в середине стола. Осокорь съел ложку еды и понял, что сильно голоден после кофейно-сладкого вчерашнего дня.

— Да, дела, — продолжил прерванный появлением капусты разговор лысый мужчина справа, — хороший был человек. Жалко.

Осокорь навострил уши. По роду своей службы он знал, что из таких вот разговоров за столом можно узнать много интересного и полезного.

— Одно непонятно, — вторил лысому худенький чернявый мужичок с торчащими вперёд зубами, — как бандиты-то во дворец пролезли? Там же ограда — без крыльев не переберёшься, и охрана днём и ночью на посту.

— Охрана охраной, — снисходительно пояснил первый, ему явно льстило, что взгляды всех сидящих за столом обращены на него, — только убийца тоже не лыком шит оказался.

Говоривший зачерпнул ложкой капусту, отравил в рот и стал жевать. Он наслаждался вниманием и собственной значительностью. После паузы сказанное им станет ещё весомее.

— Он, в смысле, убивец этот, — заговорил лысый, проглотив еду и промокнув губы корочкой хлеба, — не простой человечишко оказался, он колдовство применил. Во дворец дымом бестелесным просочился и разорвал грудь нашего бедного Тита Северуса своими жуткими железными когтями. Прямо перед рассветом это и случилось.

— Что-то ты, братец, путаешь, или привираешь, — подал голос с дальнего конца стола человек в платье ремесленника, — откуда у дыма железные когти возьмутся?

— Как легко видно человека, который разбирается в магии не больше, чем баран в старом леронском вине, — лысый рассмеялся своей шутке громко и покровительственно. — Если бы за этим столом оказался ещё один человек, разбирающийся в данном вопросе (Осокорь про себя хмыкнул), он сразу бы понял, о чём я говорю. Сенатора убил либо вампир, либо оборотень. Они очень опасны в это время года.

Сидящие за столом загомонили, обсуждая последнее сенсационное предположение. Оказалось, каждый знал что-то интересное про вампиров и оборотней. Осокоря подобная болтовня не занимала, он выяснил главное: минувшей ночью был убит Тит Северус, а пребывание во дворце фавна и его хитроумный побег породили сплетни о колдовстве и оборотнях. Но от чьей руки пал сенатор? Мог ли Ясень подослать своего слугу, чтобы тот совершил убийство? Нет, не похоже. Во-первых, эльф ничуть не выигрывает от этого, скорее наоборот. Да и Дурында, или как его там, совершенно не похож на человека, способного убить не в драке или на поле боя, а просто так хладнокровно, буднично зарезать старика. Зато Бестия очень даже похож, более того, мотивов у него предостаточно. Хотя Осокорь прослужил под его началом всего пару месяцев, своё представление о шефе он составить сумел и расклад сил в столице представлял хорошо. Вспомнился вчерашний маскарад и переодетая в сенаторскую форму стража. Да, ситуация получалась нехорошая.

— Мужчина, вы так и будете мечтать над своей тарелкой или всё-таки возьмётесь за ложку? — нелюбезный голос краснолицей подавальщицы вывел Осокоря из раздумий, — не хотите, не ешьте, а мне со столов убирать надобно. — Ворчала она, смахивая объедки и крошки на пустую тарелку.

Только теперь легат заметил, что остался за столом один.

— Уносите, — бросил он, взглянув на остывшую капусту, — а мне подайте…, — он хотел по привычке потребовать кофе, но накануне он выпил кофе слишком много, поэтому попросил чай.

— Чая не держим, — служанка шмыгнула носом, — есть компот, только горячий шибко, а ещё пиво и вино.

— Тогда просто холодной колодезной воды, — приказал легат, бросая на стол несколько медяков.

Поднявшись в свою комнату, Осокорь улёгся на кровать и стал размышлять. Со стороны могло показаться, что человек просто заснул, но это было не так. Легат напряжённо думал, взвешивал, делал выводы.

Тит Северус убит, значит, ситуация меняется прямо на глазах и меняется не в лучшую сторону. Конечно, разговоры об оборотнях и вампирах порождены блистательным побегом фавна. Но был ли он убийцей? Не факт. Осокорь ставил себя на место Ясеня и не видел причин желать смерти старого сенатора. Для эльфа это не просто невыгодно, а опасно: гибель такого высокопоставленного человека не останется без внимания, а это — след. Но вот помочь сенатор мог. Яхта, охрана, сенаторская неприкосновенность, — вот что могло значительно ускорить продвижение в столицу. Стоп. А если всё-таки не в столицу, а если в Морозные земли? Осокорь мысленно возвратился в комнату в гостинице, которую видел глазами Кемара. Нет, не похоже. Ясень не стал бы отсиживаться понапрасну, для закупки одеял, тёплой одежды и припасов ему за глаза хватило бы полдня. Но номер он оплатил на неделю вперёд. Получается, собирался в Рию и на сенаторской яхте. Тем более что Дурында в виде старика шёл слишком спокойно и перстень сразу показал. Показал, выходит, ожидал, что его немедленно проведут к Титу Северусу. Следовательно, перстень сенаторская охрана должна была узнать. Возможно, если сам сенатор когда-то дал его своему приятелю на всякий пожарный случай. Но охрана-то была другая, и фавна схватили. Зачем? Ответ напрашивался сам: Бестия арестовал сенатора и его людей. Похоже, он сделал те же выводы, что и сам Осокорь. Благо легат подал ему почти всю информацию, как говориться, на блюдечке. Хорошо. И что дальше?

Сенатора убрал Бестия. Возможно, хотя это означало очень нехороший расклад. Конечно, легат знал Второго консула совсем мало. В столицу Осокоря направил сам император со званием легата и поручением подготовиться к его возвращению, присмотреться к тем, кто вершил дела в государстве в его отсутствие. Это произошло три месяца назад сразу после победы в войне. Императору ещё предстояло подписать мирный договор, решить вопросы о статусе завоёванных земель, а Осокорь и Гораций Ладун, легат Второго Стального легиона, должны были отбыть в Рию вместе с солдатами. До этого момента всё было понятно и просто. Странности начались позже.

Бестия, в распоряжение которого поступал Осокорь, встретил его без приязни и велел дожидаться специальных распоряжений. Этих распоряжений не находилось почти два месяца. Всё это время Марин Туллий — легат без легиона, каждый день ходил в Сенат и полдня дожидался, не призовёт ли его к себе Второй консул. Но тот, казалось, просто забыл о существовании нового подчинённого. Гораций, имевший назначение военным комендантом Рии от самого императора, был страшно занят. Осокорь продолжал ждать. Он очень надеялся на скорое возвращение императора. И император вернулся, только с раной от стрелы в плече и чертовски сильным заклятием, которое свело его в могилу за декаду. Покорённые некроманты сумели-таки отомстить Барсу.

Смерть императора изменила всё. Осокорь полагал, что о нём теперь и подавно позабудут, собирался, выждав ещё немного, подать в отставку и уехать из столицы. Но спустя несколько дней после торжественных похорон его внезапно ночью вызвали к Бестии. Второй консул был раздражён и мрачен. Он без предисловий вручил Осокорю бумаги, удостоверяющие его командование Первым Безымянным легионом и дающие особые полномочия для выполнения секретной миссии чрезвычайной важности. На выполнение коей он должен был отправляться немедленно и один. Тогда Осокорь усмотрел в этом начальственное свинство и лежащую на поверхности интригу: его посылают с якобы важным поручением, выполнить которое невозможно. Неизбежный провал влечёт за собой взыскание, понижение в звании, отстранение от работы. В итоге Бестия избавится от ставленника покойного императора, человека незнакомого, стороннего, абсолютно ему ненужного. В этом убеждении легат пребывал до тех пор, пока не понял, какого именно мальчика ему поручили разыскать и доставить к Бестии лично.

Понимание это меняло дело, особенно теперь, когда Бестия пошёл в открытую. Убийство Тита Северуса означало многое, например, что Второй консул начал переворот. И Флорестан, и принц-регент Аурон, о котором Осокорь успел услышать в столице много чего интересного, и вся верхушка приговорены. Приговорён и Аэций, младший сын великого завоевателя. Конечно, именно поэтому Бестии необходимо перехватить мальчика на пути в Рию. Армия, если узнает о наследнике горячо любимого императора, поднимет на копья любого, кто осмелится только заикнуться против. Бестии тогда не устоять. А нет мальчика, нет и проблемы.

Осокорь сел. Он знал императора, хорошо знал, хоть никогда не хвастался этим. И вот теперь какая-то сволочь (а то, что Второй консул заслуживает и более резких эпитетов, легат не сомневался) вознамерилась убить законного наследника Барса. Этого Осокорь допустить не мог. Не говоря уж о том, что сам он окажется не то, что камешком, пылинкой в жерновах опасной интриги.

На душе полегчало. Легату хорошо было знакомо это чувство — чувство правильно принятого решения.

Следовательно, нужно было найти Аэция, найти и защитить. Но для этого сперва надо отыскать Ясеня и поговорить с ним прежде, чем волшебный клинок воткнётся ему в шею или глаз, смотря по настроению эльфа. Теперь оставалось сесть на лошадь и двигать в Пригорицы.

Скоро, очень скоро Осокорь ехал нетряской рысью по дороге и думал, с чего лучше начать разговор с Ясенем. По пути легат заезжал во все населённые пункты между Лероной и Пригорицами, где оставлял посты. Конечно, легат был уверен, что эльф объявится именно в Пригорицах, благо там шла ярмарочная неделя, но проверить следовало, а ещё отпустить людей.

В Пригорицы он приехал после полудня. Осокорь прекрасно понимал, что соваться самому в гостиницу не следует. Фавн может быть там в каком угодно виде и узнать легата с порога. Сам же Осокорь без заклинания Истинного зрения может сидеть с ним за одним столом и ни о чём не догадаться. Поэтому легат послал мальчишку к Лергию.

Через полчаса Лергий уже сидел рядом с ним на скамейке под старыми каштанами и грыз семечки, благо их в Пригорицах умели калить как-то особенно вкусно.

— Докладываю, господин легат, — начал парень, немного приглушив голос, — до вчерашнего дня ничего примечательного не наблюдалось.

— Так, — кивнул Осокорь, — продолжай.

— Продолжаю. Вчера в половине четвёртого в означенное место моей дислокации прибыл новый объект.

— Слушай, Лергий, — перебил его Осокорь, — выкинь из головы всю эту штабную белиберду вроде дислокации, объектов и тому подобное. Рассказывай нормальными словами.

— Как же, господин легат, нас господин Петрокл учил, что войну нипочём не выиграть, если все солдаты, как обыкновенные граждане говорить станут.

— Много понимает ваш Петрокл! Кабы все на фронте так изъяснялись, мы бы точно ни одну войну не выиграли. Забудь, расслабься, сядь поудобнее, лузгай семечки и расскажи мне подробно, эмоционально и живо, что и как. Представь, что я — твой дядюшка.

Лергий кивнул, кашлянул и робко откинулся на спинку лавочки.

— Вчера ближе к вечеру заваливается в гостиницу парень, — косой взгляд в сторону Осокоря был встречен одобрительным кивком, — худой, грязный и небритый, будто его целый день по лесу за ноги таскали. Прямиком к стойке. Вдовушка наша известная аккуратница, на оборванца губы поджала и холодно так осведомилась, мол, чего ему надо. Коли насчёт работы или дармовой кормёжки, так тут ничего не светит. Парень головой замотал и негромко спрашивает, не останавливался ли под сим почтенным кровом господин Меллорн. Хозяйка ему отвечает, да, вот только съехал.

— Когда, — с тоской спрашивает парень, и лицо у него такое сделалось отчаянное, что ли. Вдова лысого ветерана обсказала всё, как было. Парень купил пива, выхлебал чуть ли не одним глотком большую кружку и двинул к выходу. Я за ним. Ну, понятное дело, не сразу. Выждал, как вы учили, пока за дверь выйдет, посчитал про себя, сколь положено, и за ним. А он даже ни разу не оглянулся, явно не подозревал ничего. Ну, думаю, за этим я легко прослежу, но не тут-то было. Свернул он в переулок какой-то, даже не переулок, а так, задворки между сараями, и пропал. Выхожу я на соседнюю улицу, а его нет. Нет и всё тут, словно сквозь землю провалился. Людей вроде не так много, чтобы затеряться, а моего парня среди них нет. Я даже назад воротился и на сарай залез, но там спрятаться негде. Одним словом, упустил я его, господин легат, самым позорным образом упустил.

Лергий склонил повинную голову, ожидая начальственного гнева. Но вместо этого Осокорь рассмеялся, и рассмеялся громко, от души, даже по плечу Лергия похлопал.

— Ещё бы не упустил, — проговорил легат, — ну, Дурында, ну, сукин ты сын, быстро обучаешься. — И встретив непонимающий взгляд помощника, спросил, — парень был твой высоким, конопатым с рыжеватыми вихрами?

— В точности так, экселенц, всё так, будто вы сами его видели.

— Видал, видал, брат ты мой Лергий, — весело поддакнул Осокорь, — пришёл раз, придёт и ещё, можешь не сомневаться. Ты гляди в оба, слушай, обращай внимание на всё и на всех. Парнишка наш не из простых будет, он ловко облик менять умеет.

— Маскарадом, положим, меня не проведёшь, — важно заявил Лергий, стряхивая со штанов шелуху от семечек, — на всякие там переодевания пускай салаги желторотые клюют. А насчёт необычного, так среди нашей скуки любое мало-мальски интересное событие в глаза само бросается. Кто «У лысого» останавливается? Виноделы, торговцы шерстью, башмачник один с женой и сопливой дочерью. Я в прямом смысле, деваха на выданье, а нос краснющий и чихает, будто табака нанюхалась, стоит мимо кошке или собаке пройти. Одним словом, кабы не дед Кочерга, садись и помирай от тоски.

— Что это ещё за дед Кочерга? — удивился Осокорь, — имя уж больно странное, на кличку смахивает.

— Вообще-то, его Грабарём зовут, а Кочерга — кличка вернее, военное прозвище. Он своих кавалеристов завсегда перед боем кочергой строил, а сам во главе был на коротком конце.

— Враль он, твой дед, — махнул рукой легат, — нет такого боевого построения. Скажешь тоже, кочерга!

— Я сперва тоже так подумал, — горячо отозвался Лергий, — возразил ему, мол, не годится убелённому сединами почтенному старцу столь бессовестно дурить честной народ.

— А он?

— Его не переспоришь! Оказывается, он таким простецким словом мудрёное военное понятие заменил. Куда, говорит, моим солдатушкам такие названия запомнить. А кочерга, кочерга и есть: просто, ясно, обыкновенно, а главное, выкрикивается хорошо: «Стройся кочергой!».

— Да уж, логика, что надо.

— Это ещё что, — воскликнул Лергий, — видали бы, как Кочерга нашу вдовушку охмурил. Она — баба кремень. Иначе нельзя. Гостиница, такое дело, здесь всякий народ бывает. Так вот, заявляется вчера вечером этот типчик, ничего особенного, но с первого взгляда видать — ветеран. Даже одёжа у него ветеранская. Прихромал к стойке, замочил усы пивом и спрашивает, мол, не найдётся ли у достойной госпожи свободной коечки для старого вояки. Ну вдова, понятное дело, отказала. Все комнаты и койки заняты, даже на веранде уже целую неделю на матрацах спят. Другой бы так и ушёл, не солоно хлебавши, но не Кочерга. Знаете, что он сделал?

— Ума не приложу, — пожал плечами Осокорь. Что-то в рассказе Лергия заинтересовало его. Это мог быть фавн, а мог быть и вполне невинный старикан, отдавший императорской армии добрую половину жизни.

— Он заказал ещё пива, — заявил Лергий с таким видом, будто это было самым неожиданным поступком на свете. — А вот за пивом он разговорился о своём военном прошлом, да так занятно, стервец излагал, что все разговоры в общей зале затихли. А уж когда дело дошло до ранения, из-за которого он чуть ногу не потерял и остался хромым, вдова расчувствовалась. Прямо, говорит, как у её покойного супружника, только тот вовсе ноги лишился. Башмачникова половина тоже слёзки украдкой смахнула и изрекла от имени всех, сидевших в зале, что вдова лысого ветерана выкажет преступную чёрствость, коли не сыщет какого-никакого ночлега для достойного мужа, проливавшего свою кровь за всех нас, безмятежно пьющих пиво в тепле и уюте. Её покойный ветеран перевернётся трижды в гробу, если она выставит Кочергу вон. Вдова вдруг часто-часто заморгала, сглотнула и говорит:

— Если достойный господин не побрезгует коморкой на чердаке, милости просим.

— И достойный господин не побрезговал?

— Естественно. У него даже вещей никаких с собой не было. Люблю, говорит, путешествовать налегке. Ещё на войне привык. И шустро похромал наверх.

— Учись, Лергий, — наставительно произнёс Осокорь, — то, что проделал Кочерга, называется использовать обстоятельства. Ну ладно, ступай, и приглядывайся к этому Кочерге, примечай, коли кто спрашивать его станет.

— Это вряд ли. Он говорит, что родни у него нет, один, как перст, живёт. Ищет тихую гавань, чтобы было куда голову преклонить на старости лет.

На следующий день, оказавшийся неожиданно жарким для конца лета, легат и его помощник наши укрытие от солнца под ивами у небольшого бассейна. Городской фонтан давно перестал бить, вода оказалась грязноватой и готовилась зацвести, но мраморная облицовка оставалась прохладной, а гибкие ветви старого дерева образовали густую тень.

Из доклада Лергия следовало, что старый ветеран по прозвищу Кочерга бесповоротно и окончательно занял место главного любимца всех обитателей гостиницы, не исключая хозяйку.

— Он столько забавных историй знает, — оживлённо говорил Лергий, — особенно таких, что рассказывают в чисто мужской компании.

Осокорь кивнул.

— По вечерам у нас новое развлечение — карты. Это всё Кочерга организовал. Такого мастака ещё поискать!

Легат насторожился. Он прекрасно помнил, как фавн буквально обчистил карманы капитана «Ночной птицы», да так ловко, что сам Осокорь не видел, когда Дурында передёргивал. И не будь легат сам специалистом по этой части, его личные денежки тоже позвякивали бы сейчас в карманах фавна. Так что карты — это хороший знак.

— И как протекают карточные баталии?

— Протекают весело. Кочерга всех обыгрывает. Конечно, не всегда, — поправился парень, — но, в конце концов, именно он чаще других сгребает общую кучку монет. Правда после неизменно угощает всех выпивкой.

— Да ну?

— Точно. Ему так цыганка наказала.

— Какая ещё цыганка? — поинтересовался Осокорь. У него всё сильнее крепла уверенность, что неожиданно появившийся старый ветеран — ни кто иной, как Дурында собственной персоной.

— Морская цыганка, — мечтательно произнёс Лергий. — Она Кочерге за ночь любви цыганский секрет открыла, как в карты всегда выигрывать. Ему красавица-цыганка говорит: «Хочешь, научу, как везение в игре поймать или в любви? Выбирай».

— И наш дед, натурально, выбрал удачу в игре? — усмехнулся Осокорь, подивившись, как разнообразно врёт фавн.

— Он и не дед тогда был, а парень, чуток постарше меня, — поправил начальника Лергий, — он игру выбрал, потому, как женщины сами ему тогда проходу не давали.

— Ну и как?

— Цыганка ему секретное словцо прошептала и велела завсегда проигравших угощать на выигранные деньги, иначе боги прогневаются, и удача отвернётся. Только вот в любви Кочерге с той поры не везёт. В него-то, конечно, влюблялись и сколько раз. Но вот его сердце будто заледенело, ушёл любовный жар, и всё тут. С одной стороны слово цыганки благо, с другой — проклятие. Это как поглядеть.

— Ты с Кочерги глаз не спускай, философ доморощенный, — посоветовал легат, — и в карты садись играть. Придут по его душу. Не знаю, кто и когда, но придут обязательно. На вот, — он отсчитал парню несколько монет, — разменяй на медь и участвуй.

— Я ж не умею, — растерялся Лергий, — сжимая в руке деньги, — мне отец строго-настрого…, наследства обещал лишить, если я азартными играми руки замараю.

— Это приказ, Лергий, надо для дела. О проигрыше не беспокойся, но особо много тоже не ставь. Главное, не отходи от Кочерги ни на шаг.

Осокорь сидел в тени натянутого между деревьями тента и угощался знаменитым пригорицким пирогом с яблоками. Легат размышлял. Он не сказал Лергию, что подозревает в Кочерге фавна, а сейчас вдруг засомневался в правильности решения. С одной стороны его помощник не имел специальной подготовки и мог выдать себя избыточным вниманием либо нарочитым пренебрежением, что обязательно спугнуло бы Дурынду. Но оставалась опасность, что Лергий может упустить что-нибудь существенное. Ведь одного человека для круглосуточного наблюдения слишком мало, но что делать? За неимением гербовой…

Тут как раз появился Лергий. Он был, как всегда, чисто выбрит и аккуратно одет. Мужчины обменялись рукопожатиями, и Осокорь заказал ещё одну тарелку с кусками тёплого пирога.

— У нас всё спокойно, — с набитым ртом сообщил Лергий, — только Кочерга нас вчера здорово повеселил, если не сказать, удивил. — Пирог был запит изрядным глотком фруктового чая. — Сидим мы вчера вечером за картами, я ставочки маленькие делаю, как вы и приказывали. Место себе подле Кочерги выбрал. Он по анекдотам самого себя превзошёл, — парень прыснул, вспоминая наиболее смешные моменты, — право слово, жаль пергамента под рукой не оказалось, записать бы его байки, а после перечитать…

— Вот на досуге этим и займёшься, — прервал его Осокорь, — а теперь ближе к делу.

— Слушаюсь, экселенц, — мгновенно посерьёзнел парень, — к середине игры оно и случилось. Входит в гостиницу человек, важный такой, в ливрее с гербом, шляпе и перчатках. Вы только представьте себе, в жару он перчатки нацепил.

— Представляю.

— Он всех нас даже взглядом не удостоил, сразу к вдове лысого ветерана подошёл и спросил её о чём-то. Она вежливо так ответила и прямиком на Кочергу указала. Ливрейный с той же важностью идёт к нашему столу и говорит с гнусавой величественностью, мол, не ветерана ли Грабаря он имеет честь лицезреть перед собой? Тот встал, сюртучишко свой поношенный одёрнул, поклонился и подтвердил предположение. Ливрейный вытаскивает белейший пергамент с зелёной шёлковой ленточкой и восковой нашлёпкой. Вот, говорит, соблаговолите принять послание. Протянул письмо, голову на полпальца наклонил, а потом опять свой острый нос вверх задрал и удалился.

— Так, — Осокорь напрягся и подался вперёд, — что потом?

— Кочерга ленточку сдёрнул, письмо прочёл несколько раз подряд и за пазуху припрятал. Ну все присутствующие, ясное дело, загалдели, кто, мол, и что нашему деду через ливрейных посланников пишет. У Кочерги вид сделался мечтательный и глуповатый. Он по груди себя похлопал и сказал: «Любовь моя мне весточку прислала, очень давнишняя любовь». А дальше обиняками да намёками рассказал, что в стародавние времена испытал на себе любовь, от которой сердце его разбилось навеки. Девицу знатного рода срочненько выдали замуж, и супруг увёз её в Серак. А бедному покинутому Кочерге ничего не оставалось делать, как податься в солдаты. И вот теперь, через столько лет дама похоронила своего нелюбимого муженька и снова жаждет встречи со своей первой и единственной любовью.

— Ага, — хмыкнул Осокорь, — а о том, что её первая единственная любовь обчищает карманы простаков в «Лысом ветеране» она узнала, посмотрев в магическое зеркало.

— При чём тут зеркало, — заступился за своего любимца Лергий. Ему было неприятно, что легат пытается уличить старика во лжи, — возможно, ей слуги рассказали, или он сам черкнул пару строк. А ещё может быть…

— Ладно, много чего может быть, — вмешался Осокорь, — ты сам письмо видел?

— Видел, его все видели. Вдова от расстройства кувшин вина уронила. Служанке пришлось полы мыть.

— Я о другом. Ты то, что в письме написано было, видел? Должен был поглядеть, ведь рядом сидел.

— Глянул я, а как же. Да пользы от этого никакой, дама сердца нашего деда такой почерк имеет, что я ни словечка не разобрал. К тому же вчитываться в чужое любовное послание не больно-то удобно было. Я, вроде как ненароком, посмотрел, а там сплошные завитушки и закорючки, ни единой буквы как надо не написано. Вот, думаю, как некоторые люди красивость почерка в ущерб разборчивости ставят.

Осокорь задумался. Затем он протянул руку, отломил сухой прутик и начертал в пыли несколько слов на эльфийском.

— Похожие буквы ты видел в письме?

— Да, что в точности не поручусь, но очень похоже.

— Отлично, — легат отшвырнул палочку и ногой затёр надпись, — где твой дед сейчас?

— А боги его ведают. Вчера пил до полуночи, горевал об ушедшей любви. К завтраку не выходил, небось, похмельем мается.

— Очень в этом сомневаюсь, — усмехнулся Осокорь, — я даже уверен, твоего безобидного старикана давно след простыл.

— Откуда вам знать, — не поверил Лергий.

— Интуиция и опыт, дружок, — легат похлопал помощника по плечу, — и ни капли магии не потребовалось. Пошли, проверим мою интуицию, а заодно выясним у хозяйки гостиницы, кто доставил Кочерге письмо.

— Уехал ваш Кочерга, ещё солнце не взошло, уехал. Я только хлеб в печку поставила, а он заявляется, — вдова лысого ветерана отставила в сторону миску, в которой энергично бултыхала яйца. — Расплатился, попрощался и был таков.

Женщина поджала губы, она была жутко раздражена и обижена пренебрежительным отношением постояльца, к которому почти начала испытывать нежные чувства. Осокорь решил этим воспользоваться и разузнать побольше.

— Да, — протянул он сочувственно, — некоторые из нас, мужиков, оказываются редкостными эгоистами.

При этом лицо легата осветилось такой доверительной улыбкой, что хозяйка гостиницы не устояла. Она опустилась на табурет и рассказала, как несносный Кочерга втёрся в доверие к одинокой женщине, как очаровал своими рассказами, как почти намекал на чувства, а потом…

— У меня по вечерам посетителей прибавилось на треть, — пожаловалась вдова, как-то несолидно, по-девчоночьи, шмыгнув носом, — всё из-за карт. Никто лучше него игру организовать не умеет. Целый бочонок пива сверх обычного подавала… Радовалась, дура, думала теперь дела лучше пойдут, а он! Понёсся, помчался по первому зову. Жаль на ночь глядя не попёрся. Видать, волков испугался, но по горящим глазам понятно было — готов. Что твоя охотничья собака стойку сделал. Тьфу! Старый бабник! Не зря в народе про седину в бороду и бесов в разные части тела говорят.

— А вы того, кто злополучное послание доставил, хорошо разглядели? — воспользовался паузой Осокорь.

— Да чего его разглядывать-то было? — женщина пожала полными плечами, — этого зануду я ещё с девичества знаю. Это он теперь нос задирает, да никого из старых знакомых не признаёт. А разобраться, кто он есть? Старший лакей и больше никто. Зато форсу на десяток управляющих хватит.

— Да, не очень приятно, когда знакомые знать тебя не хотят, — согласился легат, — некоторым людям власть, пускай даже самая маленькая, в голову ударяет.

— Скорее уж скажите, моча носатому Мирко в голову ударила, а не власть, — отмахнулась вдова, — подумаешь, велика шишка! Помощник управляющего у Вукичей.

— Вукичей? — вступил в разговор Лергий, — их цвета зелёный и коричневый. Вчерашний посланец одет был в них одет.

— В точку, молодой человек, зелёный и коричневый — родовые цвета нашего землевладельца, Всадника Волчья голова. Стойте, — глаза женщины сузились, — врал Кочерга, бессовестно врал.

— Да? — протянули хором легат и его помощник.

— Ха! Первая любовь! Какая там любовь! Откуда у Вукичей Кочергова любовь возьмётся, сами посудите. Хозяйка замка, почитай, лет двенадцать как померла. Старший Всадник ненадолго супругу пережил. В Волчьем замке сейчас живёт молодой Блажко, а он не женат, это мне доподлинно известно.

— Навряд ли возлюбленная нашего Кочерги могла быть женой Всадника, — уверенно заявил Лергий, — больно уж затрапезный вид у дедка, да и с деньжатами у него туговато. Сам сколько раз видел, как он деньгами из выигрыша расплачивался. Сдаётся мне, это — какая-нибудь горничная или кухарка. А про знатную даму для красного словца приплёл.

«Всё сходится, ребятишки Бестии наверняка выгребли у фавна все деньги под чистую», — про себя подумал Осокорь, и в который раз удивился изворотливости и находчивости парня.

— Да что вы, — замахала руками вдова, — станет длинноносый Мирко записки от кухарок носить! Кухарки да горничные с пером и пергаментом дела иметь не приучены, хорошо, коли собственное имя нацарапать сумеют. А письмецо, что Кочерге передали, на белом пергаменте писано было и печать имелась.

— Мне кажется, дама сердца влюбчивого ветерана гостит у Вукича, — спокойно сказал Осокорь, бросив предостерегающий взгляд на своего помощника, — и молодой Всадник оказал ей любезность, направил своего слугу, дабы дама могла сохранить инкогнито, — он многозначительно вскинул брови, будто хотел подчеркнуть, насколько важно для женщины оберегать своё доброе имя в такой деликатной ситуации.

— Может, и так, — закусила губу хозяйка гостиницы, — мне это просто в голову не приходило.

— А что из себя представляет ваш сегодняшний землеваделец? — как бы невзначай поинтересовался Осокорь с долей дружественной развязности человека, хорошо знакомого с жизнью города.

— Что о нём скажешь, хозяин он хороший, арендаторы довольны. Но вообще-то для Всадника он немножко странноват, — женщина смолкла, ожидая вопроса, и Осокорь не преминул поинтересоваться, в чём именно упомянутая странность заключается.

— Взялся он преподавать в университете в Лероне, — осуждающе произнесла вдова лысого ветерана. — Учиться в университете, это ещё куда ни шло, но лекции читать великовозрастным оболтусам — совсем не дело для такого знатного человека.

Осокорь не слушал дальнейшие сожаления о том, что достойный Всадник Вукич тратит свои силы и время за недостойным занятием. У него в голове сложились последние кусочки мозаики, и стало ясно, что Пригорицы — не случайный выбор Ясеня. Чудаковатый Всадник, преподающий в леронском университете — это связь, которую почти невозможно отследить. Легату просто повезло, что посыльный графа решил покрасоваться в своём родном городе и вырядился в парадную ливрею.

— А далеко ли от города живёт этот самый Вукич? — спросил догадливый Лергий, за что удостоился мысленной похвалы Осокоря.

— Коли пешим идти, полдня потратишь, а на коне быстрее, но я никогда там не бывала. Говорят, замок красивый. К нему лесной тракт ведёт.

— Ну что, теперь двинем по лесному тракту к родовому гнезду Всадников Волчьей головы? — жизнерадостно поинтересовался Лергий, когда они вышли на улицу.

— Нет, — голос Осокоря стал строгим, — на этом твоя миссия заканчивается.

— Как так, экселенц? Я, что не оправдал ваших ожиданий?

— Оправдал, ещё как оправдал, — легат хлопнул помощника по плечу, — дело в другом.

Он смолк, обдумывая, как лучше обрисовать парню ситуацию, при этом рука Осокоря потянулась к кошельку у пояса.

— Тут, брат ты мой Лергий, высокая политика вступает в дело.

— С Кочергой? — на лице помощника читалось откровенное недоверие, — вы, похоже, шутите. Высокая политика в этом захолустье, быть такого не может.

— Может, ещё как может. А вот детали тебе знать просто не полагается. Да что там не полагается, — махнул рукой легат, — опасное это знание, Лергий, смертельно опасное. Ты уж мне поверь.

Парень собрался было что-то спросить, но передумал, только головой качнул в знак согласия.

— Поэтому слушай меня сейчас очень внимательно, а затем выполни указания со всей возможной тщательностью.

Легат на короткое время задумался, а потом сказал:

— Вот тебе деньги. Считай, я оплатил твои услуги и дал немного на будущее.

Лергий не без удивления принял сумму, заведомо покрывающую его заработок за несколько лет.

— Уж больно много тут, экселец, — он держал монеты в руках, не решаясь убрать.

— Нормально, теперь о главном. Дела наши оборачиваются не самым благоприятным образом: мы слишком много знаем, слишком много видели. Этот факт ставит нас под удар. Влиятельные и опасные люди, даже не спрашивай, кто именно, всё равно не отвечу, захотят избавиться от нас после того, как всё закончится. Мой тебе совет, забудь всё, что происходило в последнее время, в Осэну не возвращайся. Перекантуйся где-нибудь полгодика, пока о тебе позабудут, а там поступай, как знаешь.

— Даже не вериться, что всё так серьёзно, — Лергий по-прежнему сжимал деньги в руке. Ему не приходило в голову, что интересная работа со столичным легатом может вот так закончиться.

— Придётся поверить, — произнёс Осокорь с несвойственной ему резкостью, — выбери тихий небольшой городок, осядь там. Живи незаметно, деньгами не сори, а главное — ни под каким видом никогда не упоминай каких-либо имён или обстоятельств, связанных с событиями последних недель. Запомнил?

— Я всё запомнил, экселенц, и в точности сделаю.

— Тогда прощай, Лергий, хороший из тебя получился помощник. Ну, боги дадут, свидимся.

 

Глава 16 СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ И НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

Лесной тракт оказался вполне приличной дорогой, чувствовалось, что его регулярно расчищают и стараются поддерживать в порядке. Когда солнце исчезло за лохматыми макушками деревьев, Осокорь подъехал к небольшому замку, возвышавшемуся на холме. Ворота украшал герб с волчьей головой, и сами ворота оказались открытыми. Видимо молодому Всаднику было некого опасаться.

Всю дорогу легат обдумывал различные варианты своего поведения при встрече с Ясенем. Эльфу не составит труда зарезать непрошеного гостя прежде, чем тот успеет раскрыть рот, чтобы сказать, что пришёл с миром. Осокорь нисколько не обольщался на свой счёт: в прямом столкновении с легендарным диверсантом Северной войны у него шансов, прямо скажем, не густо. Из этого следовало, что от первой фразы, произнесённой Осокорем, зависела его жизнь. Эту самую фразу легат прикидывал так и эдак, переиначивал, стараясь добиться максимальной убедительности.

На стук дверного молотка вышел высокий тощий мужчина с прилизанными волосами.

— Чего надо? — немного гнусаво поинтересовался он и презрительно наморщил свой длинный нос. Внешний вид пришельца его не впечатлил, и положение приезжего было чётко определено, как промежуточное между старшим конюхом и курьером.

Осокорь почувствовал это, собрался, улыбнулся широкой доверительной улыбкой и гаркнул с простоватой напыщенностью посыльного:

— Пакет для его сиятельства Всадника Вукича от господина бургомистра, — и, видя, что слуга готов предложить передать бумаги, многозначительно добавил, — в собственные руки.

Дворецкий (Осокорь про себя именно так определил должность собеседника) ещё больше скривился, скосил неодобрительный взгляд на старую нечищеную обувь пришельца и, наконец, позволил войти.

— Держитесь подле меня, иначе заблудитесь, — бросил дворецкий, беря со столика лампу, — а господину Всаднику я доложу.

Скудный свет позволял разглядеть добротные дубовые панели и доспехи в нишах несколько раз петлявшего коридора. Когда они пришли, дворецкий молча распахнул одну створку массивной, покрытой резьбой двери и пропустил Осокоря в просторную комнату, стены которой украшали охотничьи трофеи не одного поколения Всадников.

В поистине огромном камине горел огонь, а свечи разгоняли сумрак по дальним углам. Одного взгляда легату хватило, чтобы понять: все интересующие его лица здесь.

Ясень сидел вполоборота возле шахматного столика с крупными искусно вырезанными фигурами. Ему составлял компанию подросток-полуэльф с пронзительно синими глазами. Фавн обнаружился в кресле возле камина. Дурында (он сейчас выглядел именно так) закинул ноги в грубых башмаках на подлокотник кресла и курил длинную трубку, виртуозно пуская к потолку кольца дыма. В этом интеллектуальном занятии ему составлял пару черноволосый и кареглазый мужчина, недавно разменявший четвёртый десяток лет. Поскольку именно в его сторону прошествовал дворецкий, это и был нынешний Всадник Волчья голова.

— Курьер от господина бургомистра к вашему сиятельству, — громогласно провозгласил слуга, подпортив торжественность момента ощутимой гнусавостью в голосе.

То, что Ясень сидел вполоборота, дало легату пару секунд, прежде чем эльф узнал его и вскочил с места.

— Я пришёл без оружия и совершенно один. Выслушайте меня, господин Меллорн, у меня очень важные новости, и я на вашей стороне.

Ясень уже был на ногах, и у концов его чёрного, знакомого Осокорю, посоха светились лунным льдистым цветом колдовские лезвия. Дурында не отставал он хозяина: с неожиданным проворством он оказался за спиной легата, поигрывая охотничьим ножом хорошего размера.

— Что здесь происходит? — сдавленным голосом возопил дворецкий, — как вы смеете в присутствии его сиятельства обнажать оружие и нападать на курьера бургомистра!

— Ха, курьер! — ответил Торки, то есть в данным момент Дурында, — никакой он не курьер. Он — шпион и предатель, и больше никто.

— Постойте, — заговорил Всадник Вукич, вставая с кресла, — я совершенно ничего не понимаю. Вы, господин хороший, кто? Курьер или не курьер?

— Я — легат Первого Безымянного легиона Марин Туллий Осокорь. Легатский перстень, удостоверяющий истинность этих слов, находится в правом потайном кармане моей куртки, а бумаги, подтверждающие особые полномочия, — в тубусе внутри дорожного мешка. Поскольку я остаюсь с поднятыми руками, кто-то из вас должен проверить это.

— Дозвольте, сударь, мне, — вызвался Торки, — я очень сомневаюсь в словах этого проходимца и шулера. Не окажется на месте того, о чём он говорит, будет повод зарезать шпиона на месте.

— Нет, стой, где стоишь, — спокойно приказал Ясень, — Блажко, проверьте, пожалуйста, правый потайной карман нашего гостя.

Дворецкий от возмущения буквально задохнулся и открыл было рот, чтобы высказать всё, что думает о невоспитанном эльфе и его дурной компании, но под взглядом Ясеня почему-то стушевался и постарался отойти подальше.

Блажко Вукич, заинтригованный ситуацией, сунул руку за пазуху Осокоря и извлёк оттуда массивный перстень-печатку с переплетёнными змеями, отличительным знаком Первого Безымянного легиона.

— Вот видите, господин Меллорн, я сказал правду, — подал голос Осокорь, — а сюда я пришёл, чтобы предупредить вас и помочь.

— Нельзя позволить ему ещё раз обмануть нас, сударь, — опять вмешался фавн, — пока он тут нам зубы заговаривает, его люди по кустам сидят с мечами и арбалетами. Или, хуже того, чародея с собой приволок…

— А ты проверь, — предложил легат, — пробегись по округе и своим звериным чутьём убедись, что нет никакой засады, один я пришёл.

— Откуда вам про звериное чутьё, — подозрительно спросил фавн и осёкся, увидев, что молодой Всадник Волчья голова и его дворецкий буквально ловят каждое слово.

— Известно, мне много чего известно, брат ты мой Дурында, или лучше ветеран Кочерга?

— Пойди, проверь, — коротко бросил Ясень, не опуская оружия, — вернёшься, тогда решим, что с господином легатом делать.

— Это правильно, — облегчённо перевёл дух Осокорь. Эльф не убил его в первые минуты их встречи, значит, всё-таки выслушает. А легату Первого Безымянного легиона только этого и надо. — Может, позволите мне сесть, — спросил он, — я на ногах с самого утра.

— Что ж, садитесь, — Ясень повёл посохом в сторону стула, — только не вздумайте устроить какую-нибудь глупость с применением колдовства. Не получится: я хорошо чувствую чары, да и руки быстрее чар, особенно мои, и особенно, когда в них посох.

Теперь пришла очередь удивляться Осокорю.

— Как вы разглядели во мне клирика? Без специального заклинания или амулета это невозможно. А колдовать я не колдовал.

— Я просто обратил внимание, как вы усмехнулись на предположение моего слуги о приглашённом чародее. Вы словно сказали: «Он мне ни к чему».

Торки бесшумной тенью выскользнул за ворота. Он спокойно перетёк в свой собственный облик. Доверия Осокорю не было никакого, и поэтому быстрота и ловкость, на какую способны его козлиные ноги, весьма кстати. В лесу было тихо. Фавн жадно втянул ноздрями воздух, но не учуял ничего опасного. Слабый запах очага был подхвачен ветром в ближайшей деревне вместе с ароматом свежего навоза. А в остальном ветер пах вполне мирно: дорожной глинистой пылью и хвоей. Ни запаха людей, ни конского пота в нём не улавливалось. Однако Торки сей факт не успокоил, он очень хорошо знал, на какие хитрости способны люди. Они запросто могли затаиться с подветренной стороны, благо, как помнилось фавну, там имелась обширная балка. Вот эту балку и надлежало проверить в самом начале. Торки шёл очень тихо, ни одна ветка не хрустнула под его копытами, даже палая листва почти не шуршала.

Никакой засады в балке не оказалось. Фавн вылез на противоположный склон и решил сделать кружок пошире, ему очень не хотелось, чтобы Осокорь оказался прав.

Осокорь дожидался возвращение парня с деланным спокойствием. Он прекрасно понимал, что пока ему удалась лишь половина дела, да и то не основная. Ясень стоял рядом, и полупрозрачное лезвие его глефы оставалось в опасной близости от груди легата.

Ровным счётом ничего не понимающий Блажко Вукич расположился у камина. Он периодически бросал вопросительные взгляды на эльфа, в надежде, что тот объяснит, наконец, что происходит. Сначала Всадник попытался выяснить это, но Ясень недвусмысленно дал понять, что сейчас не время для расспросов, и посоветовал держаться на безопасном расстоянии. Блажко нехотя повиновался. Дворецкий каким-то сверхъестественным чутьём прочувствовал всю серьёзность ситуации и замер позади своего господина.

Но Осокоря из всех присутствующих в комнате интересовал только мальчик. Сын Барса и законный наследник Лирийского престола уродился гораздо больше в эльфийку-мать, нежели в отца-варвара. С момента появления легата он проявлял похвальную сдержанность и осмотрительность. Как только вечер у камина перестал быть спокойным и мирным, принц занял позицию за спиной своего дяди, в нескольких шагах и чуть справа. Осокорь заметил, что Ясень — левша, значит, мальчик продуманно выбрал положение, чтобы не мешать.

Он не путался ни у кого под ногами, не задавал глупых вопросов. Легат подумал, что пережитые опасности и общество легендарного родственника не могло не пойти ему на пользу.

Шаги за дверью возвестили о приходе фавна, который опять стал Дурындой. Он совершенно не запыхался, а о покрытом немаленьком расстоянии говорил только румянец и чуть повлажневшие кудри.

— Всё чисто, — выпалил он с порога, — мили на полторы вокруг ни малейшего признака солдат. Может, конечно, он их подальше отвёл.

— В этом нет никакого смысла. Чтобы расставить людей цепью по столь большому кругу, понадобилось бы легиона два, если не больше, — заметил Ясень. — Не думаю, что господин Осокорь привёл с собой столько людей. Но даже это ему мало помогло бы: лес — есть лес.

— Именно, господин Меллорн, — подтвердил Осокорь, — пословица «Ищи ветра в поле, а эльфа в лесу» мне отлично известна, да и людей в моём распоряжении было: раз-два и обчёлся.

— Хорошо, — согласился эльф, вы не солгали, и я готов вас выслушать.

Призрачные лезвия бесшумно исчезли, и глефа вновь стала обыкновенным посохом.

— Сколько раз видел ваш посох, — вдруг встрял в разговор Блажко, — но никогда не думал, что это — оружие.

— Ты ещё много обо мне не знаешь.

— Да, господин Всадник, — проговорил Осокорь, — разговор, который сейчас здесь состоится, носит строго конфиденциальный характер, а некоторая информация и вовсе несёт опасность для жизни её обладателя.

При этих словах глаза длинноносого дворецкого буквально округлились от любопытства, и если бы он мог, он навострил бы и уши.

— Насчёт опасности я вам, как официальное лицо, заявляю, — добавил легат.

Блажко прекрасно помнил, что ещё совсем недавно это официальное лицо стояло с поднятыми руками, и сия неудобная поза не придавала весомости словам обладателя легатского перстня. Поэтому молодой Всадник обратил вопросительный взор на своего наставника.

— Будет лучше, если ты, Блажко, оставишь нас и позаботишься, чтобы твой обуреваемый любопытством слуга не вздумал подслушивать за дверью.

Дворецкий отреагировал возмущённым невразумительным возгласом, но под взглядом эльфа умолк, приняв вид оскорблённой невинности.

— Некоторые люди, вольно или невольно соприкоснувшиеся с этой историей, мертвы.

— И вы знаете ещё не обо всех, — вставил Осокорь.

Блажко переводил растерянный взгляд с одного мужчины на другого, в надежде получить какие-нибудь объяснения, но их не последовало.

— Потом, Блажко, потом, — сказал Ясень, — твои сдержанность и благоразумие окажут мне сейчас неоценимую услугу.

Всадник сник, кивнул и жестом пригласил слугу следовать за ним. Когда их шаги стихли в отдалении, а дотошный Торки проверил, что никто не вернулся и не таится за дверью, все оставшиеся могли, наконец, спокойно поговорить.

Фавн занял одно из кресел, демонстративно пододвинув его поближе к креслу легата. Устроившись, он вытащил свой нож и с невозмутимой небрежностью принялся чистить им ногти. Такую завуалированную угрозу он подглядел у морских цыган и собирался показать Осокорю, что не больно-то верит в его честность. К сожалению, легат не обратил на него внимания. Он напряжённо думал. Ясень расположился рядом на стуле, положив посох поперёк колен. Аэций хотел было остаться стоять рядом, но эльф велел ему взять стул и сесть.

— Ну вот, господин Осокорь, — нарушил тишину в голос Ясеня, — в вашем распоряжении трое внимательных слушателей. Поведайте нам, с чем вы явились в Волчий замок.

Легат вдруг встал и произнёс:

— Сначала я должен сделать одну вещь.

— Ну-ну, — вскочил Торки, — без глупостей! Я вас чародеев-клириков знаю, даже не думайте нас усыплять или ещё что-нибудь в этом роде! И рукой махнуть не успеете, — он выразительно повёл ножом.

— Нет, нет, — успокоил его Осокорь, — я не собираюсь, да и не могу применять чары. Для этого нужна подготовка, время, артефакты.

— Угомонись, Торки, — эльф кивком приказал фавну сесть на место, — мы так до утра пререкаться будем.

Легат одёрнул свою серую дорожную куртку, подошёл к Аэцию, отвесил низкий поклон, затем опустился на одно колено и торжественно произнёс:

— Я, легат Первого Безымянного легиона Марин Туллий Осокорь присягаю на верность моему законному государю и сюзерену, Аэцию сыну Хелвуда Барса. Клянусь служить вам и защищать вас всей своей жизнью.

С этими словами низко склонил голову.

Никто из присутствующих не ожидал подобного развития событий, особенно сам принц. Он ошарашено вскочил со стула и совершенно не знал, что ему делать. Ясень встал рядом с племянником, тронул его за плечо и сказал:

— Ваше высочество, по-моему, вы должны принять присягу вашего первого вассала.

Аэций выпрямил спину и торжественно произнёс:

— Я принимаю вашу клятву господин Осокорь, можете встать.

Осокорь с поклоном возвратился на своё место.

— Вы, наверное, не знаете, что в Лероне убит Тит Северус, — начал он, когда все снова расселись.

— Нет, я этого не знал, — эльф откинул волосы, — кто это сделал?

— Я уверен, его убил Бестия. Второй консул инкогнито был в сенаторском дворце в Лероне именно в ночь убийства.

— Так вот почему меня скрутили, едва я шагнул за ворота, — встрял Торки, — я же вам рассказывал, перстень показал, а меня под белы ручки и в подвал.

— Нет, Торки, — возразил Осокорь, — полагаю, когда тебя схватили, сенатор был жив.

— Можно подумать, вы знаете, когда я пришёл во дворец! — огрызнулся фавн.

— Представь себе, знаю. Видел я и нищего, и подвыпившего шалопая, но старик с бакенбардами получился просто неотразимым. Не забывайте, я — клирик, — пояснил легат, предвосхищая вопросы, — я довольно давно возглавляю, точнее теперь уже возглавлял, тайную стражу императора. То, что слуга господина Меллорна — фавн, догадался после корабля контрабандистов, а о Тите Северусе узнал из вашего досье, которое доставили из столицы. Ведь он порекомендовал вас в Леронский университет и элитарный охотничий клуб? В Пригорицах фавна не оказалось, это окончательно убедило меня, что вы не собираетесь идти в Эльферерри, а лучшего гонца к сенатору просто не найти. Мне удалось опередить его, а заклинание Истинного зрения позволило видеть сквозь личину. Должен сказать, господин Меллорн, использовать в подобной ситуации фавна просто гениально.

— Использовать! — воскликнул Торки-Дурында, польщённый похвалой, — да меня вообще сперва брать не хотели. Еле уломал.

— Уломал, — невесело усмехнулся эльф, — побоялся одного в Рие оставить. Когда я узнал, что в дело вступает Бестия, решил, что со мной у тебя больше шансов остаться в живых.

— Твой господин совершенно прав, — легат кивнул, — Второй консул чрезвычайно опасный человек. Впрочем, ты и сам это знаешь. Чудо, что тебе удалось ускользнуть из его рук. Идея взять его облик была смелой до безрассудства, но сработала.

— Что-то я в толк не возьму, о чём вы говорите, — фавн убрал нож и сидел, уперев руки в колени, — откуда мне знать Второго консула? Я в высшем свете не вращаюсь. А из сенаторского дворца я вышел в виде бровастого мужика, который господином Меллорном шибко интересовался. Премерзкая личность, доложу я вам, но когда он пообещал при случае порезать меня на кусочки, я ему сразу поверил и не стал этого самого случая дожидаться. По манерам и реакции других я догадался, что передо мной начальство, значит, никто не станет спрашивать, куда он идёт и зачем. У ворот так и вышло.

— Так ты не знал, с кем разговаривал?

— Ага, разговаривал! С побитой рожей и привязанный к стулу. Допрашивали меня и били, а вот представляться никто и не думал.

— Во дворце Тита Северуса был Бестия, — пояснил Осокорь, — большая удача, что он не покалечил тебя на первом же допросе.

— Второй консул распоряжался у сенатора? Не понимаю, — удивился Ясень, — у них отнюдь не безоблачные отношения, а просто так арестовать Тита Северуса невозможно. У него сенаторский иммунитет, нужно специальное постановление.

— Полагаю, Бестия обошёлся без постановления. Ещё днём я углядел его людей, переодетых в форму личной охраны сенатора, и это могло означать лишь то, что Второй консул тайно захватил сенаторский дворец. В противном случае не было необходимости в маскараде. Получалось, Бестия затеял что-то опасное и нехорошее, например, начал мятеж. Я ведь не из его ведомства, — пояснил Осокорь, — да и Первым Безымянным командую всего ничего.

— Странное название, — заговорил принц, — у всех легионов есть имя, а этот почему-то Безымянный.

— Дело в том, что Первый Безымянный — не совсем легион, точнее, вообще не легион, в военном смысле. — Осокорь провёл рукой по редеющим волосам, — никто в империи точно не знает, сколько в нём людей. Я вот получил назначение от вашего покойного батюшки, два месяца проторчал в столице, принимая дела, а информации о численности вверенного мне подразделения так и не имею. Первый Безымянный — это люди различных умений и талантов, которые выслеживают и уничтожают врагов Короны, как внешних, так и внутренних. Традиционно в Легионе много клириков. Я ответил на ваш вопрос, государь?

— Да, вполне. Но за дядей вас послал Бестия? Откуда он узнал?

— Чем больше я думаю над этим, тем скорее склоняюсь к мысли, что он практически ничего не знал. Я сам сообщил ему о вашем высочестве и месте назначения. Из Пелен я послал донесение с голубиной почтой. Вот вы, господин Меллорн, что скажете, Второй консул знал о том, что поручено вам?

— Нет, не знал, — покачал головой Ясень, — он спрашивал меня, какие дела мог иметь император с таким уродом, как я.

— Да, вашу эльфийскую братию он на дух не переносит. Мне он поручил следить за вами, узнать, в чём заключается ваша миссия, опередить и уничтожить.

— То есть вы должны были просто так, ни за что, ни про что, нас всех убить? — округлил глаза Аэций.

— Хочу уточнить: ликвидации подлежал один господин Меллорн, — Осокорь слегка поклонился в сторону старшего эльфа, — о существовании Торки никто тогда не подозревал, как, впрочем, и о вашем, государь. Когда Бестия узнал о том, что вы есть, он велел доставить вас к нему лично. Всё дело в том, что я тоже понял, кто такой внук травника, о существовании которого так неосторожно проговорился Торки за картами.

— Я же не знал, — воскликнул фавн, — думал, что история с мальчиком маскирует настоящее дело.

— Ничего, всё, что делают боги, делается к лучшему. Когда я понял, кто везёт будущего императора в столицу, и вспомнил о клановом родстве в Морозных землях, я колебался. Второй консул помог принять мне правильное решение. Конечно, перед этим был домик травника с весьма занятной тайной комнаткой.

— Вам удалось обнаружить Секретный приют? — воскликнул Аэций.

— Похоже, вы говорите о чём-то, что мне неизвестно, — заметил Ясень, переводя взгляд с обеспокоенного принца на довольно ухмыляющегося Осокоря.

— Дед построил тайную комнату, чтобы спрятаться в случае чего, — пояснил мальчик, — у нас для бегства и верёвочная лестница была и лодка.

— Вот это да! — подал голос фавн, — никогда бы не заподозрил в крошечном глинобитном домишке тайные ходы и отнорки.

— Сказать по чести, я и сам нашёл Приют по чистой случайности. Споткнулся о старые грабли, ухватился за верёвку, чтобы устоять на ногах, и вот, пожалуйста, — легат сделал выразительный жест, — оказался в пещере, полной сокровищ.

— Скажете тоже, — запротестовал Аэций, — никаких сокровищ в моей комнате не было. Ни единого золотого. Деньги на непредвиденный случай я в тайнике у озера взял.

— Сокровища, ваше высочество, разными бывают. Для меня лично информация и знания гораздо ценнее динариев, асов и драгоценных камней, — Осокорь энергично потёр виски, как человек, у которого частенько болит голова. — В вашем секретном убежище оказалось много книг. Да и само жилище может рассказать о хозяине очень многое.

— Должно быть, вы воспользовались тогда колдовским зрением? — спросил заинтригованный принц.

— Боюсь вас разочаровать, ваше высочество, но нет. Я просто смотрел, подмечал, сопоставлял. Особенно меня поразила роскошная карта. Никогда в жизни не встречал столь тонкой работы.

— У Барса была карта, которую ему начертила Ирис, — заметил Ясень, — полагаю, вы нашли именно её.

— Очень возможно. Карта была, действительно, королевская. Даже у Второго консула в кабинете карта попроще. Работа тонкая и искусная.

— Да, дед говорил, что карта — подарок отца, — глаза принца погрустнели, — наверное, это единственная вещь из моей прежней жизни, о которой я сожалею.

— Ваше высочество, — успокоил его Осокорь, — я приказал отправить все ваши книги и замечательную карту в столицу. Когда мы доберёмся до Рии, вы получите их в целости и сохранности.

— Если доберёмся, — поправил принц.

— Нет, именно, когда. Теперь нас четверо, и шансы выстоять, путь даже против столь могущественного человека, как Бестия, у нас увеличились. Я смог выследить господина Меллорна, но Второму консулу это не по зубам.

— А как вы догадались, что я не пошёл в Элферерри, — спросил Ясень, — по-моему, такое предположение должно было прийти вам в голову.

— Оно и приходило, только я отмёл его, — Осокорь принадлежал к числу тех людей, которые без стеснения, даже с определённым позитивом, рассказывают о собственных ошибках и промахах, — из того, что накопали о вас в Рие, я знал, что вы практически не общаетесь со своими, а тёплых вещей у вас в Пригорицах не было.

— Интересно, это вам хозяйка гостиницы сказала?

— Нет, пришлось влезть в мозги неудачливого собаковода, которого вы приложили посохом в номере. Ему повезло, что он остался жив. После солдат в домике у озера, ножей в хлебной лавке, контрабандистов…

— Вы ещё не знаете про гулей и мгляка, — вставил Торки, — мы их покрошили в лапшу.

— Да, эти факты прошли мимо меня. Однако мне показалось, что Бестию не особенно удивило, что вы и есть Ясень, — Осокорь посмотрел на старшего эльфа, — могло случиться, что он знал или догадывался, кто вы?

Ясень помолчал немного, потом сказал:

— Бестия знал, что отправляет вас за мной, отправлял он вас вслепую, следовательно, отправлял на убой. Знал с того самого памятного вечера, когда передал мне последнюю волю императора. Думаю, желание узнать, в чём она заключалась, удержало Второго консула от немедленной расправы надо мной, хотя он и пытался меня спровоцировать на скандал.

— Простите, но я не понял, откуда Бестия знал вас?

— Во времена Северной войны я возглавлял небольшую группу, которая изъяла налоги у одного на редкость самонадеянного и жадного чиновника. Он посчитал деньги важнее собственной жизни. Его сопровождал сын, и я пожалел мальчишку. А теперь встретил его в качестве Второго консула.

— И зря пожалели, — горячо возразил фавн, — великодушие подчас создаёт много проблем. Прирезали бы вы Бестию в детстве, сейчас не бегали бы по лесам и морям. Да и во всей Лирийской империи найдётся немало людей, которые вам спасибо за это сказали бы.

— Не думаю, что мог серьёзно изменить будущее, — грустно усмехнулся Брэк, — всегда найдётся сволочь, чтобы занять место во власти. А тогда передо мной был перепуганный до грязных штанов мальчишка, шустро сбежавший с места событий. Я не видел смысла искать и убивать его. Да и что толку сожалеть о том, чего я не сделал: из всех бесплодных дел плакать о вчерашнем дне — самое бесплодное.

— Верно, — подхватил Осокорь, — на расстановку сил в Лирийской империи это едва бы повлияло. Не Бестия, так кто-то другой вполне мог захотеть разыграть козырную карту, которую раздала ему судьба. То есть я говорю о вас, ваше высочество, да простят мне невольную метафору.

— Я понял ваш вопрос на счёт Бестии, — снова заговорил Ясень, — если он знал, кто я такой, его приказ ликвидировать меня означал, что вас отправляют на верную смерть.

— Именно. Я нисколько не обольщаюсь по поводу собственных боевых качеств, — Осокорь говорил откровенно, — как офицер прошедший фронт, я кое-чего стою в рядовой ситуации, но только не против Ясеня.

Торки просиял и переглянулся с Аэцием, которому мнение Осокоря о дяде тоже польстило.

— Мои представления о намерениях Бестии коренным образом изменились в Лероне. Он появился там, хотя в этом не было никакой необходимости. Но главное другое, во время нашего разговора он применил ко мне заклятие откровенности, да так тонко сплетённое, что не подавись я его прекрасным вином, не заметил бы.

— Возможно, Второй консул просто хотел убедиться в лояльности нового сотрудника, — пожал плечами Ясень, его не впечатлило заклятие, применённое к Осокорю. — Я слышал в ведомстве Бестии разнообразные проверки — обычное дело.

— Проверки сколько угодно, но колдовство — совершенно недопустимо, — пояснил Осокорь, — Орден запрещает применять чары к другим членам Ордена. Второй консул, человек дорожащий своим положением, ни за что не стал бы делать подобное без более чем веской причины. Естественно, вы не знаете, что наказание за нарушение Основополагающего запрета так сурово, что мало кто рискнёт попробовать. Ни положение, ни титулы в этом случае не помогут.

Осокорь сделал паузу, потом оглядел всех присутствующих и продолжил:

— В том разговоре Второй консул был со мной излишне откровенен, фактически признался в заговоре, пусть даже и обиняками, хотя прекрасно знал, что я — человек Барса. А он преспокойно обсуждал со мной варианты предполагаемого будущего своего правления. Тут я понял, он меня приговорил. Я помогаю Бестии заполучить наследника престола, и от меня избавятся. Его откровенность была откровенностью с мертвецом, которого можно не принимать в расчёт. Кроме того меня категорически не устаивали взгляды Второго консула на ваше будущее, ваше высочество. Не думаю, что вы зажились бы на свете, попади вы к нему в руки.

— Смерть сенатора Северуса послужила последней каплей, — произнёс Ясень, — и побудила легата Первого Безымянного легиона присоединиться к компании опального эльфийского бастарда, сумасбродного фавна и наследного принца без короны.

— Я служил покойному императору, — с достоинством произнёс Осокорь, — и теперь я готов служить его сыну. Я сделаю всё, чтобы Корона клинков стала вашей короной, мой принц.

— Снимаю шляпу перед вашей осведомлённостью, — проговорил старший эльф, — Корона клинков, конечно, решит некоторые проблемы, но я не думаю, что Флорестан преподнесёт её нам на бархатной подушечке с низким поклоном. Скорее всего, он объявит Аэция самозванцем, а меня — государственным изменником, дважды. Тут, как вы выразились, моё славное военное прошлое придётся ко двору. Добавьте к этому извечный жупел в виде заговора эльфов, и готово дело. Флорестан спасает отечество от гнусного изменника, пытающегося возвести на престол собственного племянника.

— Почему-то раньше мы такой вариант не рассматривали, — нахмурился принц, отчего здорово напомнил Брэку Барса.

— Но, тем не менее, события могут сложиться и так, — ответил старший из эльфов, — нам нельзя не учитывать худшее.

— На лучшее уповают одни дураки и неудачники, — подхватил Осокорь, — а ваш дядя, хвала богам, не относится ни к первым, ни ко вторым. Я оценил вашу откровенность, господин Меллорн.

— Да бросьте вы свою официальность, — отмахнулся Брэк, — называйте меня хоть по имени, хоть по прозвищу, раз уж забрались с нами в одну лодку.

— И меня, — попросил Аэций, — никакой я пока не государь, и вообще неизвестно, стану ли им.

Осокорь возбуждённо вскочил с места:

— Значит, можно считать, что я вас убедил полностью?

— Да, — просто ответил Ясень, — вы рассказали довольно. Конечно, я не клирик и не разведчик, но жизненный опыт научил отличать меня правду от лжи. Вы не солгали нам, и я буду честен в ответ: такого человека, как вы, я предпочитаю видеть в числе своих союзников, нежели среди противников.

Он протянул руку.

— Присоединяюсь к вашему маленькому отряду с открытым сердцем, — Осокорь с чувством пожал протянутую руку.

— Не очень-то я верю в открытое сердце легата Первого Безымянного, — пробормотал себе под нос Торки, — чтобы дослужиться до такого звания, подобного органа нужно не иметь вовсе. И при всём этом меня пытаются убедить, что перед нами тот же милейший парень Осокорь, с которым мы плыли на корабле.

— Возможно, я не такой уж и милый парень, но я — тот самый парень, с кем ты проиграл в карты целую неделю на «Ночной птице».

— Зря ты так, Торки, — подал голос Аэций, — я легату верю. Конечно, я не был знаком с ним раньше, но он кажется мне человеком достойным.

— Благодарю вас, ваше высочество, то есть, Аэций, — слегка поклонился легат, — я не обману вашего доверия.

— Теперь, когда мы всё выяснили, а терпение нашего гостеприимного хозяина ещё не подошло к концу, самое время составить план действий, — сказал Ясень, пододвигая кресло поближе к камину. — Перед нами стоят две задачи: нужно добраться до столицы, там заявить право Аэция на Лирийскую империю и добиться осуществления этого права, надев Корону клинков. Если честно, я надеюсь на помощь Проргола. Он хоть и стар, но в уме и влиянии ему не откажешь.

— Похоже, вы не знаете, — нахмурился Осокорь, — хотя, откуда? Проргол был при императоре неотлучно с самого момента ранения, и поддерживал в нём жизнь даже после того, как некромантское заклинание набрало полную силу. Но шаман ненадолго пережил своего государя. Он умер на следующий день, просто не проснулся и всё. Слишком много жизненной силы он потратил в последнее время. Для волшебника — это обычая смерть. Но я могу переправить нас всех в столицу. — И встретив три вопросительных взгляда, добавил: — членство в Ордене и годы в тайной страже имеют свои преимущества. А в Рие посмотрим, что загадывать заранее. Имеются у меня кое-какие соображения.

— Хорошо, — подвёл итог Брэк, — будем действовать последовательно. Позднее обсудим все детали.

— У меня остался один непрояснённый момент, — Осокорь подсел к нему, — как связаны диверсант Ясень, император Хелвуд Барс и династический брак с принцессой Морозных земель?

— На самом деле вы говорите о заключении Северного мира, — сказал старший эльф и откинул назад волосы, — я вам сейчас расскажу.

Ясень на мгновение задумался, перед его внутренним взором снова встала потрёпанная военная палатка, которую он занимал, с тех пор как отец назначил его главнокомандующим и отбыл в Эльферерри. Король в последнее время кашлял настолько сильно, что даже дышал со свистом и почти не мог ходить. Проливные дожди и холод медленно, но верно убивали его. В столице, в тепле и покое, у отца должен был быть шанс поправиться, надеялся Ясень. Но этого шанса, как оказалось, не было.

Гонец влетел, пренебрегая этикетом, мокрый, забрызганный грязью с головы до ног, как это бывает после долгой скачки верхом. Эверетт, занимавший единственное кресло, скривил губы и собирался выставить нахала прочь, но Ясень остановил его жестом, дело явно было срочным и важным.

— Господин главнокомандующий, — поклонился гонец, — ваше высочество, — поклон в сторону Эверетта был более глубоким и почтительным, — я привёз дурные вести. Сообщаю с глубокой скорбью, что его величество король Альдис скончался три дня назад в собственной постели в Эльферерри. Вот необходимые бумаги, подписанные королевским советом.

— Можете быть свободны, — бесцветным голосом произнёс Брэк, — идите, обсохните, и пусть вас накормят.

Он развернул пергаменты, но ничего из написанного там не содержало ответа на самый главный вопрос, который мучил Ясеня: что делать дальше?

— Уроды! — выкрикнул Эверетт, выхватив бумаги из рук брата, — они уморили его! Отец не мог умереть! Подумаешь простуда, я сто раз болел простудой, кашлял, и ничего не случилось. А тут все столичные врачи оказались, видите ли, бессильны. Да как они смеют писать о глубоком соболезновании и всех возможных мерах! Они заслуживают кары, и я им её обеспечу. — Синие глаза Эверетта сверкнули злобой. — Дайте только добраться до Эльферерри, и мой гнев будет ужасен. — Он скривился, словно уже прикидывал, как именно собирается казнить виновных, потом вдруг вскочил и заговорил возбуждённо и громко: — немедленно едем в Эльферерри, я должен отдать отцу последний долг, короноваться, выполнить поскорее все формальности вступления на престол. Конечно, пышного празднования не получится, слишком мало времени на подготовку, но надо сделать всё возможное: напишу пока самые важные распоряжения, и гонца назад. Пускай к нашему приезду сделают хоть что-нибудь.

Брэк устало посмотрел на брата и сказал:

— Мы не сможем отправиться домой, ни ты, ни я, ни Ирис, как бы нам этого не хотелось.

— Из-за проклятой войны? — принц остановился и сверху вниз посмотрел на сидящего старшего брата, — можешь оставаться, тебя никто не неволит, а я поеду. Как наследник Морозного трона я просто обязан присутствовать на церемонии погребения отца.

— Как наследник Морозного трона ты обязан быть вместе с войсками, которыми командуешь, — отрезал Ясень, — время, когда твои собственные желания имели значение, кончилось навсегда. Советую запомнить это хорошенько. В твоём личном подчинении три легиона, забрать их сейчас — означает проиграть войну. Бросить без командира — то же. Ведь ты, насколько я догадываюсь, не собираешься передать их мне?

— Естественно, — с искусственным смешком ответил Эверетт и отвёл глаза, — глупо отдавать личную гвардию кому бы то ни было. Я помню поговорку моей няньки, что старший брат — естественный враг, — хотя он говорил вроде бы несерьёзно, Брэк почувствовал глубокое подспудное недовольство. — А ведь верно, именно ты противишься тому, чтобы я мог присутствовать на похоронах отца, — продолжал он тоном, каким говорил в детстве, если считал, что его лишают каких-то привычных поблажек, — из-за проклятой войны и проклятого Барса я, законный король Морозных земель, не отдам отцу последних почестей у погребального костра.

Он вскочил и прошёлся по маленькому пространству палатки. Брэк собирался надавить на брата ещё, и тем самым задушить ненужный самодурный бунт, как это бывало много раз, но теперь Эверетту давало силы то, что он стал королём.

— Мы должны закончить эту войну, — горячо заговорил новоявленный король, — хватит отсиживаться по лесам и оврагам. Отец не понимал, что для победы достаточно дать один серьёзный бой, и Барс падёт. Мы всё ходим вокруг да около, боимся, наносим булавочные уколы, страшась репутации великого завоевателя. Пора положить этому конец. Разгромим Барса и успеем на похороны, я велю, чтобы на пару дней задержали церемонию.

— Самоубийственное решение, — прокомментировал Ясень, — неужели ты и правда настолько наивен, что полагаешь, будто мы можем выиграть войну просто устроив генеральное сражение? Да мы в трёхстах милях от столицы. Конечно, для торжественного выезда в сопровождении гвардии — это немалое расстояние, но с точки зрения войны — Барс стоит у ворот. Если ты реализуешь свои сумасбродные идеи, лирийские легионы будут через месяц маршировать по дворцовой площади в Эльферерри, а мы навсегда потеряем не то что суверенитет, автономию. Морозные земли превратятся в ещё одну провинцию великой империи. Ты это понимаешь?

— Понимаю ли я это? — переспросил Эверетт, снова усаживаясь в кресло, подогнув под себя одну ногу, — нет! Зато я отлично понимаю, кто является источником пораженческих настроений в нашей армии. Да, собственно, и откуда взяться истинному боевому эльфийскому духу у сына рабыни-варварки? Пускай тебя воспитали как принца, но кровь, мой дорогой братец-бастард, её не изменить. Ты не способен понять, что чувствую я, тебе не дано разделить эти чувства, ты не веришь в нашу победу, зато преклоняешься перед этим проклятым Барсом. — Эверетт скорчил гримасу глубокого отвращения, — только и говоришь, какой он великий полководец, как он силён в стратегии. Всё. Меня больше не интересует твоё мнение, я собираюсь выступать немедленно, пора проверить Барса на прочность.

— Нет, — Брэк встал со стула, в низком пространстве палатки, его голова почти касалась потолка, — я — главнокомандующий, и не позволю бросать людей в бессмысленную мясорубку просто по тому, что кому-то приспичило посетить похороны и устроить себе маленькие каникулы с праздничной коронацией. Этого не будет. Ты станешь подчиняться мне по-прежнему потому, что так хотел отец, и потому, что я разбираюсь в войне гораздо лучше тебя.

Эверетт молчал, но Брэк знал: брат всего лишь собирается с мыслями, чтобы отыскать подходящее возражение; затем он ещё раз получит по лбу, надуется, замкнётся, но всё же сделает, как надо. Младший эльф зло посмотрел на брата, и произнёс неожиданно тихим голосом:

— Я своей королевской волей снимаю с тебя полномочия главнокомандующего. Отныне я сам буду вести войну, и очень скоро станет ясно, кто из нас умеет это делать лучше. — Эверетт важно выпрямил спину, — я немедленно напишу соответствующий эдикт, и можешь проваливать ко всем чертям, братик, вместе со своими треклятыми наёмниками. Меня давно тошнит от твоих провонявших пивом гномов, которые пренебрегают дисциплиной и этикетом. Довольно разлагать мою армию, — повелительный жест должен был показать, что его королевское величество более не задерживает разжалованного главнокомандующего и желает остаться один.

Однако вместо этого Ясень подошёл к брату, рывком поднял с кресла и сказал:

— Поиграли и будет, Эви. Тут тебе не королевский дворец, и пажа для порки нет, поэтому в случае чего Барс будет бить по твоей заднице, если не по глупой упрямой башке. Но это — вольному воля, гробить же других из-за самодурства и прихоти недопустимо, ты меня понял?

Эверетт резко выдернул руку, отступил на шаг и заорал:

— Да как ты смеешь! Я — король, персона неприкосновенная! Да я могу в любую секунду приказать повесить тебя на ближайшем дереве, если ты не извинишься полно и развёрнуто, не принесёшь мне присягу на верность и впредь не станешь перечить. А что, — усмехнулся Эверетт, обретая вновь душевное равновесие, — забавно было бы повесить Ясеня на ясене.

— Рискни, — тихо проговорил Брэк и нехорошо усмехнулся, — боюсь, армия тебя просто разорвёт, так что и хоронить-то будет нечего. — Он повернулся и вышел вон из палатки на противный моросящий дождь.

И всё-таки Эверетт поступил по-своему. Он построил легионы и говорил с солдатами возбужденно и высокопарно, говорил о скорой неизбежной победе, о необходимости одним блистательным ударом завершить войну, отринув позорные поражения. Захлёбывался в патриотическом порыве и призывал кары богов на голову Барса и всех его легионов; молодой король был уверен и почти убедителен. Пламенная речь вызвала раскол в армии, часть которой не согласилась с отставкой Ясеня. Эверетт великодушно послал изменников к воронам, пообещав разобраться с ними после победы. Ударили барабаны, зазвучали волынки, и с песней на устах эльфийские легионы маршевым шагом двинулись навстречу судьбе.

Судьба эта, как и предполагал разжалованный и лишённый всех привилегий бывший главнокомандующий Этан Брэк Меллорн, заключалась в сокрушительном поражении. Барс разбил Эверетта, что называется, наголову, а оставшимся вместе с Ясенем легионам пришлось принять бой.

***

— Ну вот и всё, — Ирис перекинула за спину косы и распрямилась, — неделя, другая, и будешь как новенький.

Брэк охнул, приподнялся и сел. Бок болел гораздо меньше, целительная сила сестры сделала своё дело.

— Неважно выглядишь, — заметила она, наливая себе воды, — даже победа тебя не радует.

— Это не победа, — криво усмехнулся Брэк, — мы выстояли, но не победили. Завтра Барс будет иметь такое преимущество, что раздавит нас с лёгкостью и на наших плечах войдёт в Эльферерри через пару недель. Эверетт очень помог ему в этом.

— Ты так говоришь о нём, а, может быть, бедняга погиб или тяжело раненный истекает кровью где-нибудь без помощи и надежды.

— При этом он прихватил с собой целый легион, чтобы не так скучно было умирать, истекая кровью. Нет, Ирис, этот прохвост подставил других под удар, а сам, как обычно, спрятался в кусты. — Брэк поморщился от боли и поправил повязку на боку, — а я безумно устал. Устал от бесполезных усилий, когда понимаешь, что результатом твоих действий может быть только поражение. Шесть лет я тащу на плечах груз никому не нужной войны, шесть лет я, стиснув зубы, делаю, что должно, но меня не устраивает то, что получается. Завтра надо идти сдаваться Барсу.

— Ты что? — возмутилась Ирис, — хочешь просто так отдать врагу в руки победу? Мы должны сражаться, ради нашего народа, ради отца, положившего свою жизнь на этой войне. Да мы просто не имеем права сдаваться!

— Отец совершил фатальную ошибку, когда полез на империю из-за сомнительных приграничных территорий, — Ясень выглядел усталым и постаревшим, — я не раз говорил ему об этом. А ради своего народа мы должны сохранить хоть какую-то часть молодых и здоровых парней, которые обречены отдать свои жизни за никому не нужные вересковые пустоши и болота, где добром никто не жил и жить не собирается. Я постараюсь добиться автономии для Морозных земель, и будет просто отлично, если Барс согласится на это. То, что казалось отцу унизительным и невозможным, для нас в теперешнем положении — благо.

В палатке повисло молчание. Вдруг полог входа взлетел вверх, и в проёме возникло круглое лицо молодого рыжебородого гнома с ещё более круглыми удивлёнными глазами.

— Господин главнокомандующий, — проговорил он, задыхаясь, — к нам парламентёры идут. Трое, с белым флагом, и прямо сюда.

Брэк с усилием поднялся и надел рубашку.

— Проводите их ко мне немедленно, — приказал он.

— Может, их сперва обыскать? — предложил гном, которого вид любимого командира на ногах здорово ободрил, — оружие поотбирать?

— Нет, не вздумайте.

— А вдруг это обманный ход, — не сдавался парень, — специально, чтобы напасть на вас и убить? Тогда им бояться нечего, можно сказать, победа будет у них в кармане.

— Она и так у них в кармане, — пробормотал Брэк, а громко добавил, — мы с Ирис как-нибудь справимся, будь спокоен.

Гном кивнул, но по его упрямому виду было понятно: он останется на страже у входа, а, может, даже и ещё кого позовёт. Властный незнакомый голос отдал приказ кому-то оставаться снаружи, и в палатку ступил высокий парламентёр в основательно намокшем шерстяном плаще. Он откинул капюшон, и Брэк узнал известный на всю Лирийскую империю конский хвост из льняных волос — перед ними был сам Барс.

— Я пришёл к тебе, Брэк, как солдат к солдату, — сказал он вместо приветствия, — вы храбро бились, но ты не можешь не понимать, что шансов выстоять у вас никаких. — Великий завоеватель опустился на стул, — поэтому у меня к тебе предложение. Мы заключаем Северный мир. Какой смысл гробить людей? Твой сволочной братик достаточно постарался, чтобы вам не угрожала проблема перенаселения. Видел бы ты, как он драпал! Хотел я его поймать и на кол посадить, да куда там! Он и его гвардия чудеса проворства показали.

— И каковы твои условия, император? — спросил Брэк, — почему тебе нужен мир, когда ты стоишь на пороге победы?

— Я достаточно хорошо изучил твой народ, принц, — Барс не сводил глаз с Ирис, стоявшей возле старшего брата, — конечно, я могу взять Эльферерри, посадить там наместника, объявить Морозные земли провинцией, но ведь вы-то не успокоитесь. Найдутся те, кто затянет песни о свободе, попранной независимости, мести проклятым имперцам. А мне партизанская война ни к чему, тем более, что мало кто может в этом сравниться с эльфами. Выиграть вы не выиграете, а вот крови попортить можете изрядно. Поэтому я предлагаю автономию, которая может воссоединиться с Лирийской империей на правах личной унии.

— Интересно как?

— Её получит наш сын, если присутствующая здесь молодая дама выйдет за меня замуж. — Он с довольным видом наслаждался удивлёнными синими глазами Ирис, — а что? Я — нормальный мужик, и буду хорошим мужем. Тебе всё одно выходить замуж по династическим соображениям, а по этим самым соображениям лучше меня кандидата не найти.

Несомненно, это было самое необычное предложение руки и сердца, о котором Брэку приходилось слышать или читать. Тем временем Ирис обрела дар речи и возразила:

— Насколько мне известно, ваше величество уже имеет супругу.

— Можешь считать, что я развёлся. Сегодня же пошлю в Рию гонца с соответствующим эдиктом. Если ты согласна, и твой брат на правах старшего мужчины в семье не против, поженимся немедленно.

Ирис нерешительно посмотрела на Брэка.

— Ты полностью устраиваешь меня в качестве зятя, император. Но ты должен объявить военную амнистию всем эльфам и тем, кто сражался вместе с нами против Лирийской империи.

— Считай, что с этой минуты амнистия объявлена, — император даже был слегка удивлён тем, что Брэк запросил так мало, — позднее я напишу соответствующий указ. Но мне страшно интересно, где был ты первые четыре года войны? Все успехи вашей армии, что пришлись на последние два года — однозначно твоя заслуга, принц. И не вздумай отделаться от меня отговорками, навроде того, что мол корпел над книгами в старейшем университете Морозных земель. Всё одно, не поверю.

Ирис предостерегающе положила руку на плечо брата, но тот качнул головой и произнёс:

— Поскольку амнистия эльфам уже объявлена, не стану пытаться скрывать, что с начала войны занимался обеспечением материальной базы армии моего отца. Ты хорошо знаешь, император, насколько накладно вести войну, а мы — народ не богатый.

— Я чего-то недопонял, — светлые брови Барса сошлись на переносице, — ты не станешь утверждать, что такой воин, как ты, занимался торгашеством?

— Нет. Я — Ясень. Мы с Ирис нападали на твоих чиновников и забирали деньги.

— Ага. — Только и произнёс Барс.

В палатке повисло неловкое молчание, которое нарушил громкий голос варвара:

— Получается, что моя будущая супруга не только родная сестра, но и подельница легендарного диверсанта, при одном имени которого у некоторых слабонервных тыловых крыс испуг матерелизуется сам собой.

Он снова замолчал.

— Это меняет наши договорённости? — Брэку тяжело было сидеть, бок болел довольно основательно, и опять наливался тяжестью правый висок, предвещая суровую мигрень. Но он не подавал виду, продолжая сохранять расслабленную позу и внешнее спокойствие. — Ты раздумал жениться?

— Конечно же, нет, что за ерунда, — воскликнул Барс, — я думаю совсем о другом. Как много ваших знало об этом?

Брэк переглянулся с сестрой:

— Совсем узкий круг: отец, Эверетт и наши люди. Для остальных мы с Ирис просто занимались дальней разведкой. Возможно, кто-то догадывался, но это лишь предположение.

— Хорошо, — император хлопнул себя по колену, — пусть ваши доблестные подвиги и впредь останутся между нами. А Ясень навсегда покинет пределы не только Морозных земель, но и самой империи. Ему самое время отправиться попутешествовать.

— Ты желаешь, чтобы я уехал? — нахмурился Брэк.

— Естественно, нет. Я говорю о Ясене. На господина Этана Брэкеретта Меллорна у меня совсем иные планы. — Он улыбнулся с превосходством человека, приготовившего приятный сюрприз, — мне нужен свой человек на Морозном троне. Почему бы тебе не стать королём? Не делай такие удивлённые глаза, моя разведка доложила, что тебя поддерживает по меньшей мере половина ваших соотечественников. Добавь к этому армию, да и я средствами не обделю. Отстроитесь после войны и станете жить пристойно. Как тебе?

Брэк помолчал, вздохнул и сказал твёрдо:

— Нет.

— Почему? — в голубых глазах великого завоевателя читалось откровенное разочарование, — ты больше чем кто-то другой заслуживаешь Морозной короны. Да и мне было бы спокойно, что лен моего будущего сына в надёжных руках.

— Во-первых, я — бастард, и не наследую своего отца. Это повод для раскола и гражданской войны. Во-вторых, ты говоришь о поддержке части эльфов, значит, придётся править на мечах, а массовые репрессии не по моей части. В-третьих же, я просто не хочу.

— Если ты беспокоишься на счёт того, что объявится ваш трусливый братишка и устроит поход против узурпатора? Пустое. Я пошлю людей, и он никогда не объявится.

— Нет, — попросила Ирис, — не убивайте его, государь. Эверетт взбалмошный и избалованный, но он не плохой. По нашим меркам он ещё слишком молод.

Барс вопросительно поглядел на Брэка.

— Я тоже предпочту отдать Морозный трон ему.

— Ладно, воля ваша. — Император был недоволен, но не подал виду, — пускай поуродствует какое-то время. Но денег я ему не дам. На меня он не тявкнет, а потом будет видно. Кажется, все вопросы мы уладили? Давайте позовём моих помощников с черновым вариантом соглашений и подпишем, наконец, Северный мир.

 

Глава 17 РУДА И ШПИНЕЛЬ

Принц-регент Священной Лирийской империи Аурон пребывал в прекрасном расположении духа. Небольшим тёмным облачком над горизонтом его далеко идущих мечтаний была лишь одна досадная, но нервирующая неувязка. Он выбрал восхитительный лазоревый шёлк с золотыми драконами для обивки стен в новой спальне, а лавке его оказалось недостаточно. Купец сокрушался, чуть ли не рвал на себе бороду, но не хватало целых пяти локтей. Следующий корабль с подходящим грузом ожидался только к концу месяца. Вот Аурону и приходилось решать сложнейшую дилемму: отдать предпочтение какому-нибудь иному материалу или отсрочить долгожданный переезд в новые покои. Мысли о новых покоях вызвали невольную улыбку на губах принца. Он-то уж не собирался ютиться как варвар, в двух жалких комнатах рядом с Тронной залой. Может, покойный император и мог обходиться спальней и кабинетом, сплошь уставленными никому не нужными книгами, это — на здоровье! Ни вкуса тебе, ни фантазии. Варвар, он варвар и есть, хоть в короне, хоть без. Вот Аурон — дело другое. Для своих покоев он выбрал самое светлое восточное крыло дворца и решил там всё переделать на собственный вкус. Вот только Флорестан (чёрт бы побрал его патологическую тягу на всём экономить) мешал развернуться как следует. «Ну, ничего, — утешал себя принц, — нужно лишь добиться коронации, тогда поглядим, кто станет распоряжаться казной». Аурон налил себе ещё вина и выбрал с позолоченного подноса миндальное пирожное, облизнул взбитые сливки и снова возвратился к приятным мыслям. Тогда уж точно он вышвырнет весь хлам своего предшественника (Аурон давно привык называть покойного императора по-всякому, старательно избегая слова «отец») на помойку, а освободившиеся помещения приспособит под какую-нибудь полезную надобность. Например, там можно устроить комнату для пажей. Положительно, над этим стоит задуматься: низкие бархатные банкетки, изящные столики, большое зеркало…

Принц взволнованно вскочил и заходил по комнате. За окном, во внутреннем дворике-атриуме, рабочие, лениво переругиваясь, разбирали ящик со свежедоставленной статуей. Аурон остановился, чтобы ещё разок полюбоваться на новое приобретение. Из груды золотистых древесных стружек, как богиня из морской пены, явилась скульптура из редкостного голубоватого мрамора. Это была прекрасно исполненная фигура фавна в полный рост. Принц не сдержал довольной улыбки, вспомнив все перипетии и сложности, связанные с покупкой этого произведения искусства. Конечно, пока не может быть и речи украсить статуей дворцовый парк. Вот бы вытянулась физиономия Первого консула! Аурон почти услышал надменный голос дяди: «Статуя безнравственная, и мы не можем выставлять её на всеобщее обозрение». Затем обязательно последовали бы нотации о неумеренных и пустых тратах, о необходимости проявлять скромность и подавать подданным добрый пример.

Ничего, недолго осталось ждать. Настанет час, и Аурон сам станет определять, что нравственно, а что безнравственно. А пока его козлоногому любимцу придётся постоять тут, в секретном месте, вдали от посторонних и пристрастных глаз.

В дверь постучали. Аурон мгновенно понял, кто пришёл. Стучаться таким элегантным условным стуком умел только один человек — Виго.

— Входи, входи, мой драгоценный друг, — воскликнул принц, беря под руку своего наперсника и фаворита.

Тот нетерпеливо высвободил руку, что могло свидетельствовать о несомненном душевном смятении. Принц взглянул ему в лицо и увидел прямые тому доказательства: щёки раскраснелись, волосы, подстриженные по последней моде — в беспорядке.

— Присядь, испей вина, — предложил Аурон, — мне как раз не доставало твоего мнения. Не всегда легко разрешить проблему в одиночестве, обличённость властью тут не поможет.

Виго опустился на ложе и принял кубок, заботливо наполненный другом.

— Только представь себе, каким негодяем оказался мой поставщик тканей! Сперва божился, что выбранного мною шёлка (ну ты помнишь, того, с золотыми драконами по лазурному фону) у него сколько угодно, а когда я отправил доверенного человека с деньгами, оказалось, что не хватает целых пяти локтей. Вот и верь людям после этого! Я ума не приложу, как мне лучше поступить. Прикажу обить другим материалом, так после жалеть стану, сравнивать в уме и корить себя за поспешность. А подождать… Вдруг купцы не привезут более того шёлка?

— Вели не обивать стены позади ковров и за мебелью, тогда тебе достанет золотых драконов.

— Твой совет, любезный мой Виго, отдаёт городскими трущобами, — нахмурился принц, — царственные особы не прячут дефекты обивки под коврами и картинами.

Виго смутился, он не любил, когда ему так или иначе пеняли на его простое происхождение, поэтому поспешил перевести разговор:

— Сегодня в банях я слышал презанятную сплетню, — произнёс он, детально копируя аристократический выговор принца.

— Ты был в городских банях? — вскричал Аурон, — с кем?

— Ни с кем, — вскинул брови гладиатор, — да и не был я вовсе, так заскочил ненадолго кофе выпить. Я тебе говорил, у них повар-серакец отменно готовит кофе с пряностями.

И видя, что внезапная вспышка ревности у принца сошла на нет, осторожно продолжил:

— Говорили, будто твой сводный брат жив, а чернь и армия только и ждут, когда в столице появится младший сын и наследник Барса.

— Какая ерунда! — в сердцах воскликнул Аурон, — все знают, что Аэций умер. Кому только пришло в голову повторять столь очевидную нелепицу!

— Да, я помню, ты говорил мне, что твой брат умер, — сказал Виго. — Но я всё хотел спросить, были ли официальные похороны, траур, и где его могила?

— Аурон задумался, вращая в пальцах бокал с вином.

— Знаешь, Виго, как это ни странно, я не могу припомнить ни церемонии похорон, ни кремации. Просто как-то так получилось, что все стали считать, что Аэций умер, и всё.

— И ты так спокойно об этом говоришь! — глаза юного гладиатора округлились, — ведь если слухи окажутся правдой, у тебя появится головная боль посерьёзнее нехватки ткани для обивки спальни.

— Да, да, — закивал Аурон, в растерянности ставя кубок мимо стола, — нужно что-то предпринимать. Если б только точно знать, жив мой сводный брат или нет. Положительно, для нас этот вопрос становится первостепенным. Но вот только как это узнать? Дядю лучше до времени не беспокоить, и, если уж говорить начистоту, я ему не особенно доверяю. Он всегда будет придерживаться самого выгодного для себя варианта.

Виго прищурил тёмные глаза.

— Есть у меня одна мыслишка.

— Говори, говори, что придумал, головушка моя бесценная!

— Слыхал я, что на западной окраине Рии есть одна гадалка. И будто бы она никогда не ошибается. Может, обратимся к ней и узнаем, как обстоят дела с твоим младшим братом.

— Не пристало первому лицу в государстве по ворожейкам бегать, — заносчиво изрёк Аурон, — и что может предсказать безграмотная бабка? Это ж тебе не оракул!

— Насколько мне известно, та, о ком я говорю, оракулу сто очков вперёд даст. Оракуловы предсказания туманны и путаны, а Руда всегда говорит конкретно, чётко и ясно. — По заинтересованному взгляду принца фаворит понял, что взял верный тон, поэтому стал развивать успех: — сам я, конечно, к ней никогда не обращался, но со слов весьма серьёзных мужей мне известно, что Руда — настоящая чародейка, и её услуги стоят недёшево. А уж в розыске пропавших людей ей вообще равных нет. Помните, в прошлом году у судьи Парасия дочка с легионером сбежала?

Аурон закивал головой. Конечно, он отлично помнил скандал, бросивший тень на репутацию дома Парасиев. Скромница, красавица и единственная наследница папашиных миллионов в одночасье бесследно исчезла из родительского дома среди бела дня.

— Тогда сначала подумали на разбойника, брата которого должен был судить отец девушки.

— Думать-то думали, — согласился Виго, — только судья не стал дожидаться, пока похитители выставят требования, а прямиком отправился к Руде. Уж не знаю, что и как она сделала, только на другой день нашлась дочка. Она пряталась вместе с полюбовником на вилле неподалёку от столицы. Они собирались тайно обвенчаться.

Эта нехитрая история произвела на принца столь сильное впечатление, что он вскочил со своего места и заходил по комнате.

— Уж если сам Парасий, — бормотал он себе под нос, — верховный судья с кем попало дел вести не станет…

Затем он резко остановился и произнёс тоном, не терпящим возражений:

— Решено, едем к твоей гадалке. Только надобно всё обставить так, чтобы нас с тобой никто не узнал. Давай-ка переоденемся, как в тот раз, когда мы пошумели в бор…, — принц оборвал самого себя, оглянувшись на дверь, и заговорщицки засмеялся.

Оказалось, что гадалка Руда живёт в старом храмовом квартале за горбатым мостом. Принц оставил свой паланкин и охрану, взяв с собой кроме Виго всего одного мечника. Их длинные шерстяные плащи почти что мели мостовую, а лица надёжно скрывали бархатные полумаски — свежая модная деталь, которая так понравилась светской молодёжи.

Виго внимательно всматривался в номера домов на пустынной улице, где несколько масляных фонарей тщетно старались разогнать ночь. Наконец, нужная дверь отыскалась, и принц знаком велел постучать. Все окна, выходящие на улицу, были темны, отчего дом казался необитаемым. Стук дверного молотка глухо отдавался за массивной дверью.

— Только попробуй мне сказать, что проклятая гадалка переехала, — зло прошипел принц. Виго мог лишь развести руками. Аурон собирался сказать ещё что-нибудь обидное, чтобы выплеснуть накатившее на него раздражение, но не успел, потому что дверь распахнулась.

— Мы к госпоже Руде, — негромко произнёс Виго и слегка поклонился рослой девушке в чепце и переднике.

Не говоря ни слова, девушка-служанка отступила внутрь и жестом пригласила войти. Аурон велел мечнику дожидаться снаружи и последовал за другом. Их провели по тёмному коридору в небольшую гостиную, там в камине горел огонь, а возле весьма прозаичного стола с льняной скатертью стояло несколько стульев в чехлах. Так и не заговорив, служанка удалилась. Виго с Ауроном ничего не оставалось делать, как усесться на эти стулья и ждать. Ожидание продолжалось недолго. Створки двери, противоположной той, через которую пришли гости, отворились, пропуская в комнату женщину.

Аурон не задумывался над тем, кого он ожидал увидеть. Скорее всего, седую старуху с крючковатым носом в чёрном балахоне, поэтому вошедшая его разочаровала. Во-первых, она оказалась маленькой пигалицей с буйными рыжеватыми кудряшками, румяной и пухлогубой, во-вторых, женщине было немногим больше сорока лет, а в-третьих, она оказалась гномкой.

— Добрый вечер, добрые господа, — произнесла она неожиданно низким красивым грудным голосом, — я — Руда, и все мои умения к вашим услугам.

Виго, как они договорились заранее, начал объяснять суть дела:

— Нас очень интересует судьба брата моего друга. Не могли бы вы пролить свет на этот вопрос?

Гномка, гораздо больше походившая на приветливую фермершу, чем на чародейку, внимательно посмотрела на Вино, потом на Аурна и ответила:

— Господам надлежит знать, я могу произвести не более трёх гаданий за один сеанс, поэтому пусть те три вопроса, которые вы мне зададите, будут отличаться продуманностью и точностью.

Аурон фыркнул: что мнит о себе эта недомерка? С первого взгляда ясно, они пришли к банальной мошеннице. Она просто выманивает у горожан честно заработанные деньги. Определёно, стоит написать эдикт и навести порядок среди всех этих гадалок, прорицателей и прочих шарлатанов.

Виго тронул его за плечо успокаивающим жестом. Видимо, задумавшись, принц пропустил что-то, так как друг его уже говорил об оплате. Да, им известно, сколько стоит гадание Руды. Но она получит гораздо больше сверх обычной платы, если результат их удовлетворит.

— Тогда приступим, — Руда почесала курносый нос, — чей, вы говорите, брат вас интересует?

— Мой, — нехотя ответил Аурон. Его томили противоречивые чувства: он жутко не доверял нелюдям, но у него не хватало духа уйти прямо сейчас, так и не узнав ничего об Аэции.

— Что именно вы желаете узнать о брате? — гномка ободряюще улыбнулась, приписав нерешительность душевному смятению клиента. Как правило, к ней обращались люди, исчерпавшие все остальные средства.

— Сначала я хотел бы узнать, жив ли мой брат, — выдавил из себя принц, отводя глаза, — это возможно?

— Не только возможно, но и весьма просто. Дайте мне любую вещь вашего брата, и я точно скажу вам, жив он или нет.

Аурон беспокойно заёрзал на стуле, переглядываясь с другом. Вряд ли во всём императорском дворце найдётся хоть одна вещь Аэция.

— Дело в том, — вступил в разговор Виго, — мы впервые имеем дело с представителями вашей профессии, поэтому не предполагали, что нечто подобное может быть востребовано. У нас в наличии никаких личных вещей брата просто нет.

Гадалка нахмурилась, затем сказала:

— В таком случае мне подойдёт всё, что угодно. Лишь бы вещь была хоть как-то связана с вашим братом.

Аурон, чувствуя, что вот-вот им придётся уйти ни с чем, лихорадочно думал, покусывая от волнения ноготь. Тут его взгляд упал на перстень с государственной печатью, который он, став регентом, постоянно носил на среднем пальце правой руки. Перстень принадлежал Барсу, а значит, был связан с Аэцием. После короткого колебания принц стянул перстень с руки и отдал гномке.

— Только вы должны пообещать мне, что с кольцом ничего не случится.

— Могу заверить вас, мой господин, вы получите свою драгоценность в целости и сохранности, — ответила Руда, баюкая перстень в своей маленькой ладошке. — Приступим.

Женщина отошла к буфету, в каком хозяйки обыкновенно хранят посуду и столовые приборы, и вытащила оттуда свои колдовские принадлежности.

Аурон со смешанным чувством интереса и недоверия наблюдал за тем, как она наполнила хрустальную плошку маслянистой жидкостью, отчего в воздухе остро запахло корицей. Затем туда же отправилась сушёная лапка какого-то маленького зверька, голубые кристаллики, здорово смахивающие на медный купорос, и противно шевелящийся жучок из коробочки. Самым удивительным было то, что все они сгорали бездымными вспышками, не долетая до поверхности плошки. Принц уже начал опасаться, что подобная участь постигнет и его перстень, отчего в душе стал отчаянно жалеть о том, что дал его гадалке. Но опасения оказались напрасными, Руда положила перстень на серебряный поднос с затейливым узором. После этого она с величайшей осторожностью подцепила концом стеклянной палочки каплю жидкости из плошки. К удивлению принца содержимое плошки стало белым как молоко и тягучим. Одну каплю чародейка капнула на внутреннюю часть кольца и ещё дюжину расположила вокруг у самого края подноса. Женщина низко склонилась к столу и негромко произнесла заклинание, поставив возле себя старенькие песочные часы.

Аурон во все глаза смотрел на капли, которые мерцали и переливались на подносе подобно крошечным осколкам Луны. Но ничего не происходило: и поднос, и кольцо, и капли оставались неизменными. Руда бросила взгляд на последние песчинки в часах, что просыпались вниз, и сказала:

— Можете быть спокойны за своего брата. Он жив и здоров.

На Аурона, сумевшего убедить себя в том, что Аэций давно мёртв, сообщение гадалки произвело сильное и неприятное впечатление. Он вскочил с места и воскликнул:

— Этого просто не может быть!

Потом он вспомнил, как Виго всю дорогу из дворца говорил, что им надо соблюдать строжайшую тайну, и ни единым словом они не должны выдать своих истинных интересов, сел и уже продолжил своим обычным капризным тоном:

— Глядя на эти дурацкие капли, я не могу быть уверен, что с моим драгоценным братом всё в порядке. Вдруг это — неточное гадание, или…

— Или я морочу вам голову? — с усмешкой спросила Руда. — Нет, сударь, гадание верное. Это старинный, но действенный способ узнать о судьбе человека. Сейчас я вам всё расскажу, — и, видя, как недоверчиво блеснули под маской глаза Виго, объяснила: — многие мои коллеги окружают наше ремесло ложной многозначительностью и тайной. Они скрытничают, надеясь таким образом заслужить уважение и авторитет среди клиентов. Но нередко вместо этого получают одни лишь сомнения и обвинения в шарлатанстве.

Гномка нахмурилась и покачала головой, всем своим видом выражая неодобрение столь недальновидным поведением товарищей по цеху.

— Я же принципиально не делаю тайны из нашего ремесла, — продолжила она, доверительно улыбаясь, — не стану утомлять вас алхимическими подробностями, кои неподготовленному человеку покажутся полнейшей абракадаброй, и перейду сразу к сути.

Она вооружилась стеклянной палочкой и указала на поднос.

— Гадание до чрезвычайности простое, и истолковать неправильно его вовсе невозможно. Если человек жив, все капли, включая ту, что на кольце сохранят молочную белизну. Вы видите это сами. — Кончик палочки замер над императорским перстнем. — Когда объект мёртв, — терпеливо продолжила объяснение Руда, — капли на подносе почернеют. Если болен, центральная отметка окрасится в цвет крови. Это — сам человек, а боковые укажут, какая часть его тела пострадала. Видите, вот — голова, тут — чрево, а это — члены. Куда забралась хворь, та капля станет алой. В нашем случае все капли остались девственно чистыми, будьте покойны, ваш брат жив и здоров.

Аурон был вне себя. Ему хотелось немедленно вскочить и предпринять всё возможное, чтобы чёртов мальчишка упокоился вечным сном. Эта мысль захватила принца: найти лучшего ассасина в Рие, заплатить ему, сколько потребуется, и отправить на дело как можно скорее.

Виго, знавший Аурона лучше, чем кто либо другой, заподозрил неладное.

— Позвольте нам, госпожа Руда, немножко пошептаться, — сказал он, бросив на принца предостерегающий взгляд.

— Сколько пожелаете.

Гномка подхватила поднос и отошла к буфету, всем своим видом показывая полнейшее безразличие к секретам клиентов.

— Он жив! — трагическим шёпотом воскликнул принц.

— Жив, — подтвердил Виго, — но разве не это я говорил тебе сегодня?

— Это конец! Он приедет, отберёт у меня и империю, и трон! А мы сидим тут теряем время…

Виго крепко стиснул руку принца.

— Успокойся, Аури, сначала не помешает узнать, как далеко от столицы находится твой братец, и что он собирается предпринять. Тогда нам будет гораздо легче справиться с ним. Ведь он — всего лишь мальчишка, а ты — практически император. Не пори горячку, воспользуйся случаем, выясни всё, а потом уж действовать будем. Так ведь?

— Верно, — сдавленно произнёс принц, тайком вытирая пот под маской, — давай продолжим гадание. Спроси её, где сейчас Аэций, и что он делает.

— Мы решили продолжить, — заговорил Виго, — и готовы задать следующий вопрос.

— Хорошо, — гномка возвратилась к столу, — всё, что вы пожелаете.

— Мы хотим знать, где в данный момент находится брат моего друга и что он делает.

Руда кивнула, и снова принялась копаться в буфете. Оттуда на свет божий появилась каменная чаша редкостной гномьей работы и позолоченная шкатулочка. Чародейка поставила всё это на стол и бросила перстень с печаткой в чашу. Видя, что клиент сделал непроизвольное движение, словно хотел забрать кольцо назад, она успокоила гостей, ещё раз заверив, что драгоценности ничего не угрожает. После этого она надела толстые матерчатые рукавицы, в каких обычно женщины достают из печи хлеб, и с величайшим бережением извлекла из буфета тяжёлую бутыль. Казалось, вся бутыль была высечена из цельного куска кварца. С трудом вытащив притёртую пробку (при этом из горлышка бутыли ударила струя пара, заставив наблюдателей невольно отшатнуться), гномка налила жидкость в чашу.

Удивительное дело, но жидкость в чаше начала бурлить и кипеть, совсем как кипит вода в банальном котелке над огнём.

— Это неостывающая вода из подгорных глубин, — пояснила Руда, отправляя следом за перстнем отполированный временем клык дракона и нечто весьма смахивающее на окаменелый глаз. — Вода никогда не перестаёт кипеть, и ожёг её не заживает годами. — Из чаши выпорхнуло облачко пара, гномка наклонилась над поверхностью неостывающей воды и пробормотала заклинание. Жидкость подёрнулась туманом, стала гладкой, хотя в глубине продолжала бурлить. Руда напряжённо всматривалась в кипяток, её круглое лицо раскраснелось и покрылось испариной.

Ни Виго, ни его венценосный спутник не смогли, сколь ни старались, разглядеть ничего кроме клыка и глаза на дне чаши.

Однако Руда видела что-то ещё. Она наклонилась ниже и чуть отодвинулась в сторону, как будто ей что-то загораживало обзор, затем она сказала:

— Я вижу четверых спутников, но человек среди них только один.

— Что он, точнее они сейчас делают? — срывающимся от волнения голосом спросил Аурон.

— Насколько я могу судить, — откликнулась гномка, ещё чуточку смещаясь влево, — в данный момент они сидят у костра и, по всей видимости, варят в котелке ужин.

— Но где они? — вскричал принц, вскакивая с места и заглядывая через плечо Руды в неостывающую воду.

— Спокойно, судари мои, спокойно, — сказала женщина, — можете не стараться, вы всё равно ничего не увидите.

Аурон с неохотой уселся на стул.

— Ваш брат и его спутники сейчас находятся в густом лесу.

— Это понятно, но малоинтересно, — раздражённо бросил принц-регент, — будь они в городе или на постоялом дворе, им не пришлось бы самим готовить пищу на костре. Мне гораздо важнее знать, где именно расположен сей проклятый лес?

— Об этом я судить не могу, — покачала головой гадалка, — глядеть в воду — это не на карту. Тут определить местоположение почти невозможно. Я вижу всего лишь не очень чёткую картинку, словно смотрю через запылённое стекло. Иногда удаётся подметить какие-либо особенности и узнать город. Но лес, он лес и есть, и может оказаться как рядом с Рией, так и за многие мили от неё.

Аурон снова напряжённо думал, как бы ему порасспросить чародейку, чтобы не выболтать ей ничего лишнего, а узнать всё, что так хотелось узнать принцу. А узнать он жаждал вот о чём: например, смогут ли они остановить ненавистного сводного брата, какие тот лелеет планы и ещё много чего. Усилием воли принцу удалось вычленить главное — теперь его собственная судьба зависит от того, насколько будет успешен Аэций в своих начинаниях. Значит, осторожно погадав о будущем ублюдка, можно будет разузнать и о своих собственных перспективах. Эта мысль приободрила Аурона, и, восхитившись собственной хитростью, он заявил:

— У меня созрел последний вопрос. Я желаю знать, какое будущее боги уготовили для моего брата.

— Другими словами, вы хотите гадать на судьбу? — уточнила гномка.

— Да.

— Тогда позвольте мне подготовиться. Предсказание судьбы — вещь нешуточная.

Она освободила стол, возвратив императорский перстень владельцу. Потом развязала завязки кожаного мешочка, здорово смахивающего на потрёпанный поясной кошелёк, и высыпала на скатерть горсть драгоценных камешков. Приглядевшись, Аурон заметил, что все камни огранены особенным образом. Одна грань у них была плоская, и на ней были выточены не то руны, не то какие-то мелкие рисунки.

Не теряя времени, Руда аккуратно разложила камешки по кругу, установив в середине хрустальный шарик. Из недр того же буфета появился плоский футлярчик, точь-в-точь такой же, как те, в которые столичные ювелиры укладывают женские украшения. Однако вместо браслета или колье на бархате футляра покоилась золотая игла, или скорее, спица в добрую четверть длиной.

— Вы должны дать мне немного вашей крови, сударь, — сказала чародейка, вооружившись спицей.

— Что значит немного крови?! — вскрикнул Аурон, судорожно пряча под стол руки. Он боялся боли с детства, и длинная острая спица в руках гномки произвела на него преотвратное впечатление.

— Я легонько уколю вам палец и возьму всего лишь одну каплю вашей крови.

Принц-регент сглотнул, беспомощно поглядел на своего наперсника и предложил:

— Может, вы возьмёте его кровь? Он молод, здоров, силён, его кровь прекрасно подойдёт для любого колдовства.

— Несомненно, подойдёт, — согласилась Руда, — если только мы собираемся заглянуть в будущее брата этого достойного господина. Для гадания требуется кровь родственника или самого лица.

— Понимаешь, — произнёс Виго голосом, каким стал бы уговаривать капризного ребёнка, — моя кровь тут не подойдёт. Вот увидишь, госпожа Руда легонечко уколет тебя, ты даже и почувствовать-то ничего не успеешь.

— А вдруг конец у спицы грязен? — продолжал упорствовать принц, по-прежнему пряча руки под столом, — ранка потом загноится. Ты знаешь, насколько такое опасно, я даже умереть могу!

— Мой господин, — Руда намочила кусочек тряпицы прозрачной жидкостью из тёмной бутылки, — я протру спицу крепким гномским самогоном, и прокалю над пламенем свечи.

— А можно мне глотнуть, — спросил Аурон, косясь на бутылку.

— Я сама трижды перегоняла, — вскинула светлые брови гномка, — вы рискнёте выпить это? Крепковато не будет?

— Плесните ему, госпожа Руда, — посоветовал Виго, — он тогда станет сговорчивее.

Чародейка пожала полными плечами и налила принцу щедрую порцию. Тот выпил залпом, восхищённо крякнул и протянул влажную от пота ладонь. Руда крепко сжала палец принца и быстро уколола. Затем, выдавливая алую капельку, поднесла золотое остриё снова. Кровь собралась в шарик и повисла на кончике вопреки законам природы.

Принц зачарованно смотрел на творящееся у них на глазах волшебство и посасывал ранку на пальце. Руда тем временем осторожно опустила золотую спицу на хрустальный шарик, что находился в центре круга драгоценных камней, что-то прошептала и трижды дохнула.

Спица ожила. Она заметалась из стороны в сторону, описывала полукруги, дрожала и даже иногда подпрыгивала. Гномка, глядя на это безобразие, хмурилась и покусывала губы. Её беспорядочные метания золотой спицы явно не устраивали. Аурон заёрзал на стуле:

— Что, что-нибудь не так? Гадание не получается?

— Успокойтесь, господин хороший, магия — дело сложное, — спокойно ответила Руда, — не всегда получается всё с первого раза. Но повода для опасений нет никакого. Сейчас всё будет, как надо.

Она велела посетителям задержать дыхание и выдула из трубочки какие-то белые кристаллики, очень напоминающие снежинки. На короткий миг кристаллики-снежинки повисли над столом, образовав бледную радугу, затем осели, исчезнув серебристыми вспышками.

Золотая спица замедлила свой неистовый танец, качнулась из стороны в сторону и сделала полный плавный оборот. Но потом вдруг снова конвульсивно задёргалась, заплясала, описывая немыслимые вензеля. Руда закусила губу и протянула руку с побелевшими от напряжения пальцами. Однако и это не возымело должного действия. Чародейка задумалась, словно припоминая что-то важное. Она ухватила спицу и наколола руку себе самой. Теперь на втором острие спицы повисла капелька крови гномки несколько большая и тёмная, чем кровь принца-регента.

Только после этого золотая спица, наконец-то, успокоилась. Она прекратила конвульсивные подёргивания, замерла на мгновение и начала плавно вращаться. Похоже, именно этого и добивалась от неё Руда. Иногда остриё с алой капелькой венценосной крови замирало возле какого-то из драгоценных камней, тогда гномка ловко выхватывала камешек из круга, тщательнейшим образом следя за тем, чтобы случайно не коснуться соседних.

Когда перед гадалкой ровным рядком лежали четыре разноцветных камешка, спица вдруг резко остановилась, подпрыгнула, и, стряхнув с кончиков кровь, упала на стол. Даже далёкие от магии Виго и принц поняли, первый этап гадания подошёл к концу.

Руда наклонилась над столом. Аурон, обладавший прекрасным зрением скосил глаза, стараясь изо всех сил рассмотреть, какие изображения на драгоценных камнях выпали его брату. Он углядел орла на шестиугольнике тёмного оникса, кусочек редкого розового нефрита имел вид цитадели, на огранённом аметисте сверкнули перекрещенные мечи, только изображение на густо синем сапфире ускользало от принца. Чуть подавшись вперёд, он решил, что на камешке вырезано нечто, весьма смахивающее на топор. Однако Аурон не знал, к добру сие или к худу.

Гадалка продолжала хранить молчание, созерцая четыре камешка.

— Ну, и что хорошего выпало на долю моего брата? — не выдержал ожидания принц.

— Не торопите меня, сударь, — Руда предостерегающе подняла маленькую изящную руку, — символы гадательных камней имеют по нескольку значений. Очень важно почувствовать, какие именно подходят для нашего случая. Любопытно, — бормотала она себе под нос, — какая необыкновенная комбинация.

Наконец, чародейка распрямила спину и произнесла:

— Взгляните сюда, господа, — пальчик гномки указывал на камень, что лежал первым, — вы видите изображение плуга. Плуг означает, что вашему брату предстоят тяжкие труды. Как землепашцу за плугом ему придётся обливаться потом и сбивать ноги на пути к цели.

— А мне показалось, что на камне вырезан топор, — недовольно обронил принц-регент. Его раздражало, что Руда вместо того, чтобы прямо заявить о лютой, неминуемой и скорой смерти Аэция, начала откуда-то издалека.

— У вас на редкость зоркие очи, — усмехнулась гадалка, — этот символ имеет и такое значение. Его ещё называют «Топором судьбы».

— Не сомневаюсь, в подобном толковании есть что-то роковое, опасное, тёмное, — подал голос молчаливый этим вечером Виго.

— Оно означает смерть, — просто сказала Руда, но увидев, как переглянулись между собой её посетители в бархатных полумасках, поспешила добавить, — но не в нашем случае. Видите, четвёртый камень — Цитадель с башней. Она выпадает исключительно редко, за всю жизнь я не встречала человека, которому была бы уготована Цитадель, да ещё в виде итогового камня.

— И чем же так замечательна эта ваша Цитадель? — раздражённо поинтересовался Аурон. Ему не нравилось, что получалось в результате гадания.

— Цитадель с башней означает успешное осуществление замыслов, а также прочность и долговечность достигнутого успеха. Согласитесь, это совсем немало.

Виго кивнул головой в лицемерном согласии, Аурон же только недовольно кривил губы.

— Да, — сказал он, наконец, — одно я не понимаю, о каких именно планах идёт речь?

— Боюсь, что ничего конкретного я вам сказать не могу, — ответила гномка, — давайте рассмотрим остальные выпавшие камни. — Она указала на шестиугольник с закруглёнными углами, где на ониксе красовался орёл. — Мы видим чистоту помыслов вашего брата и благородство сердца, потому как орёл ведает сердцем. Второе значение символа — восхождение, ведь недаром орла называют птицей высокого полёта.

Настроение принца-регента портилось всё больше и больше. Он шёл к гадалке, преисполненный тайными надеждами, что Аэций, если не покоится с миром, то в самое ближайшее время сделает это. А теперь что получается? Гадёнышу выпадает прямая дорога к трону, между прочим, его — Аурона, трону. В конце концов, именно он — старший сын Барса, и более законный наследник, нежели эльфийский полукровка. В который раз за сегодняшний день он пожалел, что не обладает всей полнотой императорской власти. Где-то в глубине души трепыхнулась мысль о казнях и палачах, при этом почему-то осуждённой виделась и розовощёкая гадалка, и проклятый брат, и даже Первый консул Флорестан, постоянно докучавший Аурону глупой моралью и бесконечными придирками.

— Но не следует обольщаться, что всё на жизненном пути вашего брата гладко, — вернул принца к действительности голос Руды. — Взгляните на аметист, судари мои.

— Вижу я скрещенные мечи, и что? — недовольно бросил Аурон.

— Клинки, — поправила его чародейка, — они символизируют смертельную опасность. При самом неудачном раскладе — смерть от руки убийц или на поле брани.

Принц-регент приободрился от такой приятной новости и даже подался вперёд, стараясь получше разглядеть камень.

— Значит, реальная опасность насильственной и преждевременной кончины? — переспросил он.

— Не в нашем случае, — успокоила его Руда, — благоприятный исход предопределён Цитаделью. Все опасности и неприятности вашего родственника закончатся, и он непременно возвратится домой. Ведь Родной дом — одно из значений этого символа.

Гномка почесала бровь, и стала собирать камни.

— Пожалуй, это всё, что я могу сказать вам, добрые господа, — женщина слегка поклонилась.

— Вы и так сказали более чем достаточно, — с плохо скрываемым недовольством заметил Аурон, вставая. Виго успокаивающим жестом взял его за руку, но принц высвободился и велел заплатить за гадание. Фаворит вежливо поблагодарил Руду и положил на стол бархатный вышитый кошель, в котором приятно звякнули монеты.

Последовало короткое прощание. Дверь бесшумно отворилась, и в гостиную вошла молчаливая девушка.

«Караулила под дверью, что ли?» — со злостью подумал принц, проходя мимо.

Всё так же, не проронив ни единого звука, девушка проводила посетителей до входной двери, и Аурон с другом опять очутились на ночной улице.

По дороге во дворец принца одолевала задумчивость. Его наперсник раза два или три попытался завязать разговор, но эти попытки остались без внимания. Аурон напряжённо думал, прикидывал, оценивал. Ему то казалось, что гномка всё наврала, и нет никакой опасности, а временами все внутренности принца сводила судорога страха при мысли о приходе брата в столицу. При этом Аэций виделся ему рослым отталкивающего вида варваром с острыми эльфийскими ушами на грубой физиономии. Бросаясь от надежды к отчаянию, принц-регент вдруг набрёл на спасительную мысль: чтобы избежать всех неприятностей, ему необходимо короноваться. Сразу на душе полегчало, даже стало немного обидно, что он раньше не нашел столь простого и действенного решения.

Короноваться, короноваться без промедления и со всей возможной пышностью. В голове всплыло совершенно неуместное во всём этом деле слово «Сенат». Аурон скривил губы в ему одному понятной усмешке. Сенат — не помеха. Проголосуют, проголосуют, как миленькие. Не зря же предусмотрительный Флорестан ввёл туда довольно своих людей. И тогда приезжай, милый друг Аэций, на твою долю достанется лишь шиш с маслом. Император Аурон, естественно, заявит, что никогда в глаза не видел наглого самозванца, претендующего на имя и титул незабвенного, безвременно почившего брата. А это у нас — ни что иное, как чистая и незамутнённая государственная измена. Вот тогда-то Топор судьбы и обрушится на голову Аэция, тогда станет ясно, что не плуг выпал ему при гадании, как показалось Руде. Да что вообще может понимать эта пигалица? Нет, несомненно пришло время положить конец засилью шарлатанов в столице.

Когда посетители ушли, гномка уселась за стол и оперлась подбородком на сцепленные руки. Ей нужно было подумать над собственными предсказаниями. Обычно и сами клиенты, и их судьбы мало интересовали Руду, лучше всего было как можно скорее выбросить из головы и забыть о чужих проблемах и судьбах. Но не сегодня. Ещё раз припомнив в мельчайших подробностях вечерних визитёров, чародейка пришла к выводу, что то смутное беспокойство, что маячило на горизонте её сознания с самого начала, было обоснованным. Даже если сбросить со счетов дурацкие бархатные маски (понятно, многие люди предпочитают сохранять инкогнито при обращении к гадалке), дорогая одежда, которую не могли скрыть простые шерстяные плащи, башмаки из мягкой кожи, шитые на заказ, рассказали о своих владельцах не хуже письменных рекомендаций. Башмакам вторили драгоценности: массивный браслет на запястье смуглого был очень дорогостоящей безделушкой, и вместе с парой колец вполне тянул на годовой доход среднего землевладельца. Но вот бледный спутник молодого щёголя оказался куда более интересным. Нужно заметить, что он носил кольца на всех пальцах холёных пухлых рук с по-женски опиленными ногтями. Кольца эти частью были старинными, а частью — новоделами, объединяло их лишь отменное качество работы и камней. Уж в чём, Руда разбиралась, так это в качестве камней. Не зря она — чистокровная гномка и дочь ювелира. Отец научил её с одного взгляда отличать драгоценность от дешёвой поделки. У Руды так и стоял перед глазами необыкновенный перстень, при помощи которого она гадала на брата светловолосого клиента. Что и говорить, редкостная работа: красное золото в руках гнома-мастера (руку своих чародейка распознала мгновенно) воплотилось в великолепную оправу для кроваво красного камня. Благородная шпинель, огранённая в форме лирийского орла с распростёртыми крыльями, была не по карману даже обезумевшему фанатику-коллекционеру, не говоря уж о том, что ни одному, даже спятившему богачу не придёт в голову щеголять в печатке с символом государственной власти. Подозрение крепло в душе гномки, однако она одёрнула саму себя: «Эк, меня занесло! Чтобы сам принц-регент сподобился попросить у неё совета»!

Но гадание, что прочно засело в голове говорило иное. Перед глазами стояли выпавшие камни, и то, что утаила Руда от клиентов, требовало осмысления. В гостиную, как всегда безмолвно, вошла служанка.

— Можешь ложиться спать, Мереся, — ласково произнесла чародейка, — сегодня я обойдусь сама.

Мереся чуть присела шевельнула губами.

— И тебе тоже спокойной ночи, милая.

Мереся говорить не могла. Когда ей сравнялось четырнадцать, отчим, интересовавшийся на досуге волшебством и молодыми девушками, выжег ей заклинаниями гортань, чтобы никто не узнал о его грехах. Руда подобрала полуживую девушку и выходила её. Мереся выздоровела, но говорить так и не смогла. Она отказалась возвращаться к родным, предпочтя остаться с маленькой чародейкой в качестве компаньонки и помощницы. Руда души не чаяла в Мересе и не согласилась бы расстаться с ней ни за какие деньги.

Проводив девушку спать, гномка поставила но огонь большой медный чайник и принялась собирать на стол. Она дожидалась позднего гостя. Центурион Фалин должен был проверить посты в одиннадцать часов и прийти ужинать.

Не успела Руда закончить, как дверной молоток стукнул условленное количество раз. Гномка торопливо поправила волосы и пошла встречать гостя.

— Не спокойно нынче в Рие, — басил Фалин, пристраивая на вешалку свой форменный плащ, — и мне это не нравится.

Фалин, хоть и родился гномом, вырос настолько, что многие принимали его за низкорослого и очень широкоплечего человека. Особенно если учесть, что по долгу службы ему полагалось подстригать бороду и волосы.

— Не зря говорят, — он нежно поцеловал Руду, — что хуже нет, как жить во время перемен. А перемены в Лирийской империи грядут нешуточные, это точно, хоть к гадалке не ходи!

Он оглушительно рассмеялся своему невольному каламбуру.

— К гадалке сходить никогда не помешает, — отрезала Руда, ставя перед центурионом тарелку с похлёбкой. — Можно много чего полезного узнать.

— Это ж я так, к слову, — принялся оправдываться гном, попутно умудрившись поцеловать Руде руку, — уж никак не думал обидеть. Я знаю, ты — самая лучшая. Такую предсказательницу не то, что в столице, по всей империи не сыщешь! Я только хотел сказать, у нас в армии недовольство нарастает с каждым днём.

— Да? — заинтересовалась гадалка, — я почему-то думала, будто наша армия лояльна к государству.

— Пока во главе государства стоял покойный император, преданность ему была безусловной. Но теперь, когда царствует это ничтожество… — Фалин едва удержался от плевка за столом.

— Регентствует, — поправила Руда.

— Пусть пока регентствует, но скоро коронуется, вот посмотришь. А тогда, — гном горестно махнул рукой, — тогда ещё хуже будет.

— Может, будет, а может, и нет, — сказала чародейка и осеклась. Она никогда не обсуждала своих клиентов и предсказания. Это была необходимая часть её профессиональной репутации. Но то, что открылось ей сегодня, имело значение не только для светловолосого мужчины под бархатной полумаской, речь шла о судьбах многих людей, и её собственной, между прочим. Поэтому Руда решительно сказала:

— Сегодня вечером я работала с одной прелюбопытной вещицей.

Фалин отложил вилку с насаженным на неё куском бараньей ноги и весь превратился в слух. Раз Руда заговорила о своей работе, дело действительно важное.

— Что за штучка?

— Перстень, массивный, красного золота, нашей работы. Уж можешь мне поверить.

Фалин кивнул, Руда вполне могла пропустить последнее замечание, её глаз по части металлов и камней был выше всяких похвал.

— Но удивило меня не это, — продолжала гадалка, — гномские украшения — отнюдь не редкость, особенно в последние годы, когда в столице пошла на них мода. Всё дело в камне. Представь, благородная шпинель редкостной насыщенности и чистоты, огранённая в виде лирийского орла.

Фалин улыбнулся и замотал головой:

— Нет, нет, дорогая, это решительно невозможно, я бы даже сказал, исключено.

— Может, объяснишь почему? — обиженно проговорила гномка.

— Да потому, что немногим более трёх лет назад я видел собственными глазами Орлиный перстень, и он в то время был надет на безымянный палец Хелвуда Барса, — Фалин наслаждался произведённым впечатлением, — я его тогда во всех подробностях рассмотрел: как-никак сам император правую руку мне на плечо возложил и произвёл в центурионы.

Руда задумалась на какое-то время, затем сдержано кивнула, будто всё сказанное Фалином только подтверждало её собственные мысли. Гном ждал, неторопливо попивая пиво, и успел положить на тарелку ещё кусок бараньей ноги. Тут, наконец, чародейка заговорила.

— Сегодня вечером я держала в руках тот самый Орлиный перстень. Я подозревала это, а ты полностью меня убедил. — Она вздохнула и важно продолжила: — я гадала нашему принцу-регенту.

Фалин даже закашлялся, поперхнувшись от неожиданности.

— Естественно, он и его спутник не представились и даже маски нацепили, — пояснила Руда, от души хлопнув гнома по спине, — но меня не проведёшь: одежда, манеры, драгоценности — всё подтверждало, что я права. А уж если учесть гадание! Как ты думаешь, что могло интересовать сиятельного Аурона?

Фалин поднял глаза к потолку и развёл руками в знак того, что не имеет ни малейшего представления.

— Больше всего принца-регента интересовала судьба его родного брата.

— Погоди-ка, — центурион подался вперёд, — в последнее время мне приходилось слышать разговоры, будто младший сын Барса жив, но я считал их обычными выдумками, особенно на фоне всеобщего недовольства регентом. Ему на редкость быстро удалось настроить против себя подданных, по крайней мере, армию. Значит, разговоры о младшем принце имеют под собой основание?

— Гораздо больше, чем ты думаешь. Он не только жив и здоров, но и направляется в столицу.

— Вот это новость! — Фалин от возбуждения даже подскочил на месте, — Аэций жив и в пути! Что ещё моя драгоценная гадалка знает о его судьбе?

— Он станет императором.

— Это точно?

— Точнее не бывает. Ему выпали Мечи и Корона, ты понимаешь, что это означает?

— Корона клинков, — тихим и торжественным голосом проговорил гном.

— Именно, Корона клинков, — подтвердила Руда, и, помолчав, добавила: — но была в сегодняшнем гадании одна странность, если не сказать больше.

— Давай, говори, не томи, — Фалин сгорал от нетерпения.

— Я гадала на будущее по крови, ты помнишь этот старинный действенный способ? — гном кивнул, он отлично знал, что такое Кровавое предсказание, — так вот, оказалось, что они не братья. В смысле наш принц-регент и Аэций. Они даже вообще не родственники. Спица вертелась, как ужаленная змеёй овца, пока я не уравновесили её своей собственной кровью и помудрила с заклинаниями.

— Из твоих слов выходит, что кто-то из этих двоих — не сын Барса. И мне почему-то кажется, что это — Аурон.

— А я даже уверена, — вскинула бровь Руда, — отлично помню, как по случаю рождения младшего сына император устроил празднование.

— Ага, выставил вино, и вся армия гуляла, — встрял гном.

— Потом помню, как Аэций был объявлен наследником. Иногда у меня создаётся впечатление, что во всей империи только одна я об этом и помню.

Гном кивнул.

— Ты даже представить себе не можешь, что будет с армией, если узнают об узурпаторе на троне, в то время как законный наследник жив и здоров.

— Тогда почему бы тебе, Фалин, не постараться, чтобы в армии узнали об этом? — серьёзно предложила Руда. — Несколько слов подходящим людям в нужный момент, и дело будет сделано. Наверняка у вас найдутся те, кому передавать чужие секреты слаще мёда. Вот и шепни им да ещё попроси держать язык за зубами.

— Ты понимаешь, что говоришь, женщина?! — гном даже бросил вилку от возмущения, — это тебе не шуточки и не разговоры в узком кругу за кружечкой пива. Заговор и государственная измена — вот это что! Знаешь ли, за такое в армии казнят на месте, это если повезёт. А не повезёт, и я, и ты оглянуться не успеем, как очутимся в подвалах Бестии.

— Успокойся, — Руда невозмутимо налила пива себе и Фалину, — ишь, как мысль о подвале тебя расстрашила.

— Вы, штатские, и половину правды не знаете о том, как в последнее время в Лирийской империи ведутся дознания. Я рисковать жизнью абы чего не собираюсь.

— Абы чего? — орехово-карие глаза чародейки сузились в нехорошем прищуре, — получается, встать на сторону сына Барса и законного наследника престола для тебя не достаточное основание? Выходит, педераст на троне тебя вполне устраивает?

Фалин смутился, слова гадалки задели его за живое.

— Конечно, Аурон — выродок, — крякнул он, — прежде, пока был жив император, он ещё кое как сдерживался, а с недавних пор, — гном махнул рукой, словно не находил слов, чтобы выразить возмущение, — естественно, я не хочу жить в стране под управлением извращенца и урода.

— Наконец-то, разумные слова, — Руда отпила из своей кружки и сказала: — Аэцию выпала корона, значит, парень будет императором. При этом он не забудет тех, кто поспособствовал ему тогда, когда он ещё оставался никем. У нас на руках шанс, Фалин, замечательный шанс, такой не каждому выпадает.

— Права ты, моя умница, ещё как права, — центурион откинулся на спинку стула, восхищённо посматривая на Руду, — посоветуй же теперь, как осуществить твой блистательный план, хотя я и не понимаю, чем мы можем быть полезными будущему императору.

— Твоё дело — подготовить армию к появлению Аэция. Расскажи им о моём гадании, не прямо, обиняками, но стой на предсказании о Короне клинков. Выбери в своём окружении двух-трёх человек поразговорчивее и сообщи им тайну. При удачном стечении обстоятельств, уже через пару дней про твою тайну будет болтать половина города.

— Ну, это я сумею, — довольно сказал Фалин, прикидывая, с кого лучше начать. Он встал, потянулся и привлёк к себе подругу. — Меня беспокоит только твоё положение во всей этой истории.

— Моё? — удивилась гномка, — а что не так с моим положением?

— Аурон. Он в два счёта сообразит, от кого пополз слушок о гадании. Боюсь, он постарается расправиться с тобой, моя дорогая Руда.

— Пока пойдут слухи, пока они доползут до принца-регента, покуда он сообразит и вспомнит о моей скромной персоне, пройдёт уйма времени. Это при условии, что вообще вспомнит. Тогда я что-нибудь придумаю.

— Поражаюсь я прямо, до чего даже самые умные женщины оказываются глупыми в некоторых вопросах, — Фалин притворно вздохнул, — прямо-таки настоящими дурами. Когда Аурон о тебе вспомнит, поздно будет что-либо придумывать. Да и насчёт долгого времени не обольщайся. Слухи, это я точно знаю, доходят до самых отдалённых провинций за пять-шесть дней. С учётом осведомителей, которыми Бестия наводнил столицу, отчёт на стол принца-регента ляжет уже к вечеру. Риск слишком велик, дорогая. Не думаю, что стану играть в эти игры, ты нужна мне живой и по возможности целой.

— Хорош ветеран! — Руда упёрла в бока маленькие кулачки, — готов сдаться, даже не начав боя! протянешь время, Аурон подошлёт убийц к сыну Барса (уж можешь мне поверить, он меня несколько раз спрашивал, не суждено ли его брату умереть безвременной смертью). Такой приложит все старания, чтобы моё предсказание не осуществилось. Скажи, ты сможешь спать спокойно, зная, что не попытался помешать Аурону?

— Но ты…

— Я уеду, — пожала плечами чародейка, — давно пора проведать мою многочисленную родню. Здесь, в Рие, ни одна живая душа не знает, откуда я родом, даже ты, — она засмеялась заразительным девчачьим смехом, — мы с Мересей будем в полной безопасности. Завтра же утром и уедем, мне чтобы собраться, много времени не нужно.

Гном подумал и кивнул.

— Раз так, я согласен.

 

Глава 18 САМЫЙ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ КОНСУЛА ФЛОРЕСТАНА

Первый консул Флорестан Озёрный маялся болью в спине уже второй день. Накануне, ближе к вечеру, она пронзила его поясницу подобно предательскому кинжалу, заставив первого после регента человека в империи принять унизительную полусогнутую позу, более приличествующую вышколенному лакею.

Несмотря на то, что камердинер со всевозможной тщательностью растёр больную спину перцовой настойкой и укутал шерстяным пледом, спал консул плохо и проснулся в отменно дурном расположении духа. Сегодня намечалось заседание Государственного совет, а Флорестан вряд ли сумеет высидеть три часа, сохраняя достойную позу.

Поэтому после обычного утреннего брюзжания по поводу и без, было послано за лекарем, который по словам всё того же камердинера самым чудодейственным образом умеет врачевать спинные прострелы.

И вот теперь консул лежал на ложе, а лекарь, невысокий человечек с грустным лицом и сильными не по росту руками, натирал его больную спину пряно пахнущей мазью. Всякий раз, когда лекарь нажимал чересчур энергично, Флорестан морщился, а иногда и крякал от боли. На что следовали неизменные почтительные извинения и уверения, что необходимо лишь чуточку потерпеть, и наступит полное и безоговорочное облегчение.

— Я — не барышня, мне не нужна успокоительная чушь, — взорвался Флорестан после очередной велеречивой сентенции, — могу и потерпеть. Делайте своё дело, главное, чтобы к полудню я обрёл вертикальное положение.

Тем временем из головы не шло Пламенеющее послание от Тита Северуса. Конечно, хорошо, что Бестия пока не заполучил мальчика. Но всё дело в этом проклятом «пока». Лицо Первого консула само собой приняло нахмуренно-кислое выражение. Бестия — вот ещё одна головная боль. Особенно огорчало, что он сам, своими руками способствовал возвышению этого молодого и честолюбивого человека. «Выходит, слишком честолюбивого», — пробормотал себе под нос Флорестан.

Последние несколько лет до неузнаваемости изменили того Марка Луция, которого он заприметил среди других молодых чиновников, жаждавших власти, почестей, славы. Первый консул патронировал многообещающего клирика и сделал ему отличную протекцию. После этого не укладывалось в голове, что тот пошёл на предательство. А художества Бестии в Лероне ничем кроме измены в форме омерзительного заговора не назовёшь. Оставалось лишь гадать, как далеко зашёл Марк, и что ему, Флорестану, в связи со всем этим делать. Как упредить или свести на нет замыслы протеже, ставшего самым натуральным врагом. В том, что Марк Луций прочно обосновался в списке его врагов, Первый консул не сомневался.

Постепенно приятное тепло от притираний начало действовать, и Первый консул расслабился, наслаждаясь облегчением. Вдруг дверь распахнулась. Так, без стука и вежливо испрашиваемого разрешения, имел привычку посещать Флорестана только один человек — его племянник принц-регент Аурон.

Врач и пациент одновременно повернули головы в сторону вошедшего. Это действительно был Аурон в роскошном домашнем туалете и с влажными после утреннего купания волосами.

— Доброго утра вам, дядя, — провозгласил он с порога тем фамильярно-развязным тоном, который ужасно раздражал консула, — ах, не вставайте. Надеюсь, процедура принесёт вам пользу. А вы, милейший, уж постарайтесь, — фраза была обращена к лекарю, всё также трудившемуся над поясницей Первого консула, — ценность спины под вашими руками намного превосходит ценность плешивой головы, что угнездилась у вас на плечах.

Принц громко хохотнул своей шутке.

— От лекарей в наши дни мало толку, — заметил он, прохаживаясь по комнате и распространяя вокруг себя тошнотворный аромат розового масла, — много они мнят о себе, о своей учёности и новомодных снадобьях. Спросите моего совета, — тут Аурон смолк, вероятно ожидая, что его совет будет немедленно испрошен, но Первый консул промолчал, и ему пришлось продолжить: — спроси вы моего совета, так нет ничего лучше и полезнее бани, да-да, старой доброй лирийской бани. Пропарить все косточки, после в бассейн, а на последок пару кубков крепкого серакского с мёдом и перцем. Укутаться пуховым одеялом, и к утру все хворобы выйдут вместе с потом. Поверьте моему слову. Я лично только так и врачуюсь. Но к вам я пришёл совсем по иному поводу. Разговор у меня имеется, причём пресерьёзного свойства.

Флорестан вздохнул. Обыкновенно его племянник подобной преамбулой предварял регулярные просьбы дополнительных денег, которые с момента утверждения Сенатом его регенства стали более настойчивыми и частыми. Оставалось лишь гадать, какой предлог Аурон измыслил на этот раз. Поскольку консулу претило обсуждать финансовые вопросы при посторонних, он поспешил упредить племянника:

— Моё горизонтальное положение не располагает к серьёзному разговору. Присядьте, ваше высочество, очень скоро я окажусь в полном вашем распоряжении.

Он слышал, как Аурон бродит по комнате, бесцельно переставляя статуэтки из коллекции фарфора. Затем жалобно пискнуло кресло: принц, наконец, уселся.

— Напрасно вы держите только одно ложе, дядюшка, — проговорил он, и послышался плеск наливаемого в кубок вина, — варварские стулья и кресла — ужасно нездоровая мебель. Не удивлюсь нисколько, коли ваша боль в спине — результат злоупотребления вредным сидением вместо комфортного и полезного лежания.

Снова раздалось бульканье, это принц-регент воздавал должное винам дяди. Флорестан не одобрял его пристрастия к вину, как и прочих слабостей Аурона, особенно приятеля-гладиатора. Не единожды Первый консул был готов избавиться навсегда от парня, но всякий раз мыль, что племянник может найти замену ещё похуже, останавливала порыв.

Лекарь тем временем закончил со спиной консула, вытер руки полотенцем и с почтением произнёс:

— Я бы советовал вашей светлости поберечь себя в ближайшие несколько дней: скорее лежать, нежели сидеть, лучше ходить, чем стоять.

Консул кивнул, надевая халат. Стеснённость движений почти исчезла, а ноющую боль он уж как-нибудь перетерпит.

— Я оставлю вам мазь, — продолжал лекарь, выставляя непочатую склянку, — ею следует натирать спину по меньшей мере дважды в день. И, ради всех богов, берегитесь простуды. Сквозняки могут оказаться губительными. При малейшем ухудшении посылайте за мной немедленно.

На этих словах он низко поклонился, вышел и почтительно прикрыл за собой дверь.

Дядя и племянник остались вдвоём.

— Так в чём же заключается твоё важное и неотложное дело? — начал Флорестан, ему хотелось побыстрее закончить неприятный разговор.

— Меня сильно беспокоят слухи, которые наводнили нашу столицу в последнее время.

Консул удивился, но виду не подал.

— Слухи о якобы выжившем сыне варвара подрывают наш монарший авторитет и вызывают нездоровое волнение черни.

Флорестан за долгие годы, что он занимался политикой, знал, с какой сверхъестественной скоростью просачивается даже секретная информация из императорского дворца, лишний раз подтверждая истину: «Что знают трое, знает свинья». Но Аурона до недавних пор подобные вещи не интересовали. Модная одежда, дорогие безделушки и украшения, наконец, этот неуместный ремонт личных покоев, на который уже ушла чёртова прорва денег, и ещё боги знают, сколько уйдёт! Государственные дела, политика, финансы — всё это не занимало ум принца-регента, и Флорестана такое положение дел устраивало. В интересах империи необходимо было держать его подальше от реальной власти и реальных дел. Пускай занимается себе интерьерами, пажами и прочей ничего не значащей дребеденью. Поэтому слова Аурона насторожили его дядю, и он сказал:

— Рия вечно бурлит слухами, словно котёл с похлёбкой. И подобно тому, как в котле овощи превращаются в однородное варево, так и большинство слухов переваривается чернью и забывается спустя несколько дней.

Обычно для успокоения души принца-регента подобного объяснения хватило бы с лихвой. В обычное время, но не сейчас. Аурон насупился и упрямо продолжал:

— Мне не нравятся слухи о сыне Барса, и я намерен положить этому конец! — он даже пристукнул ладонью по столу так, что зазвенели бокалы.

— Каким же это образом, интересно? — лицо Первого консула скривилось в иронической усмешке, — собираешься хватать смутьянов и злонамеренных болтунов и устраивать им публичную экзекуцию? Или намереваешься отправлять их прямо в городскую тюрьму?

Аурон отвёл глаза, что недвусмысленно свидетельствовало: он уже обдумывал эти способы.

— Спешу тебя заверить, мой дорогой мальчик, ни первое, ни второе не даст желаемого результата, а напротив, только усилит недовольство.

Флорестан постарался, чтобы в его голосе отеческая сердечность сочеталась с непреклонной уверенностью многоопытного государственного мужа.

Аурон недовольно сморщился, его дядя в который раз проявлял полнейшее непонимание, к тому же покровительственный тон совершенно не подходил для разговора с будущим императором. Императором же он решил стать во что бы то ни стало.

— Не считай меня настолько недалёким, чтобы пытаться заткнуть рот городским сплетням, — губы принца, полные неприятной женской полнотой, сложились в улыбку, которую он полагал тонкой и насмешливой, — у меня есть иной план решения проблемы.

Последовавшая пауза должна была заинтриговать собеседника и вынудить умолять, чтобы Аурон незамедлительно познакомил его со всеми деталями очевидно блестящего плана. Но Флорестан почему-то воздержался, и пауза пропала даром.

— Я намерен короноваться, — несколько разочарованно сообщил принц. А затем, словно опасаясь, что его перебьют, продолжил, — и притом в самое ближайшее время.

— Вот как? — Первый консул смотрел на своего племянника так, будто тот сморозил отменную глупость. — И какие шаги ты собираешься предпринять для осуществления своего намерения?

Аурон поёрзал в кресле, глотнул вина и изрёк, старательно избегая пристального дядиного взгляда:

— Перво-наперво я назначу дату коронации, и мы обсудим список приглашённых.

Губы Флорестана дёрнулись, он едва сдержался, чтобы не хмыкнуть.

— Потом пошить соответствующие костюмы, утрясти меню банкета, заказать побольше цветов. Знаешь, я мечтаю короноваться в зале, сплошь убранном цветами. И собственно, всё. Процедура коронации и помазания на царство по-моему расписана в мельчайших подробностях, тут голову ломать не нужно. Мы просто станем следовать лирийским традициям, наши старинные обычаи и традиции достойны глубочайшего уважения. Уверен, моя коронация, выдержанная по духу и букве вызовет ликование в народе и навсегда положит конец нелепым выдумкам о якобы выжившем сыне Хелвуда Барса.

— Как просто! — усмехнулся Флорестан.

— Да, именно просто, пустые умствования и усложнения погубили не один блестящий план. Излишние раздумья порождают сомнения, которые питают неуверенность, а неуверенность — это прямая дорога к поражению.

Консул не находил слов.

— А Сенат? — спросил он, наконец, — каким образом ты собираешься получить одобрение Сената?

— Решение данного докучливого вопроса я делигирую вам, дорогой дядя, — с лучезарной улыбкой заявил принц, — я знаю, они давно танцуют под вашу дудку. Ведь вы сможете уговорить их проголосовать положительно?

— Предположим, мне это даже удастся, — наклонил седеющую голову Флорестан и болезненно скривился, отступившая было боль в спине снова дала о себе знать. — Однако Сенат — не единственное препятствие между тобой и желанной целью.

— Неужели?

— Должно быть, ты запамятовал, что по закону Лирийской империи тебе придётся короноваться Короной клинков.

— И что из этого? Пускай на коронации я надену на себя этот примитивный варварский обруч, раз уж так требуется по регламенту церемонии. Но носить на голове подобное позорище в дальнейшем я не собираюсь. Перед другими монархами стыдно. В сокровищнице должна сыскаться горсть-другая приличных драгоценных камней, которые я велю оправить в червонное золото, чтобы новая корна выглядела достойно своего нового носителя.

Аурон принял царственную позу, будто корона его мечты уже сидела на его голове. Первый консул вздохнул, поморщился и произнёс:

— На твоём месте я не стал бы волноваться из-за формы короны, проблема гораздо глубже. Небезызвестный тебе шаман Проргол наложил на Корону клинков охранное заклятие, и надеть её может только истинный наследник Лирийского престола.

— Ерунда, — отмахнулся Аурон, — заклятие либо вообще никогда не существовало, либо выветрилось со временем. Тем более что старик умер, а значит и его волшебство потеряло силу.

— Ты когда-нибудь слышал о том, что заклятие само, как ты выразился, выветрилось из заговорённого предмета? — поинтересовался Флорестан, — в нашей сокровищнице полно амулетов, которые гораздо старше этого дворца. И ничего, работают.

Аурон, встретив на пути к заветной цели неожиданное препятствие, заволновался, вскочил с кресла и опять бесцельно заходил по комнате. Флорестану послышались грязные ругательства, которые его племянник в сердцах бормотал себе под нос.

— Какая жалость, что шаман-варвар умер, — прошипел он, останавливаясь перед консулом, — я нашёл бы способ убедить его убрать дурацкое заклятие. Неужто никто не пробовал проверить, как оно действует и действует ли в данный момент?

— Лично я не пробовал, не собираюсь и тебе на советую, — в голосе Флорестана звучала суровая непреклонность. Ему ещё предстояло подготовиться к весьма неприятному заседанию Совета, и он боялся, что племянник по своему обыкновению начнёт ныть и канючить.

Аурон подкрепился хорошей порцией вина, от чего его полные щёки зарделись румянцем, а в глазах блеснула пьяная удаль.

— Я уверен, существует способ безопасно надеть Корону клинков, — заявил он, выливая в свой кубок остатки вина, — какой-нибудь секрет: например, надеть корону задом наперёд, или трижды повернуть. Никто никогда не пытался проверить, потому что слишком сильно боялись шамана и его варварской магии. Но я не боюсь. Пришло время разобраться, где сказка, а где правда.

— Может, стоит выбрать иное время для опасных экспериментов? — Флорестан замялся, — когда ты будешь в более подходящей форме?

Аурон не терпел намёков на пьянство, поэтому мгновенно вспылил:

— Я в отличной форме! А если вы, дядя, не желаете мне содействовать, прекрасно! Я обойдусь без ваших нудных наставлений по поводу и без. Корона клинков, естественно, находится в императорской сокровищнице?

— Нет, она хранится совершенно в другом месте.

Охнув от боли, Флорестен поднялся, и, понимая, что решать проблему придётся прямо сейчас, достал связку ключей из секретера. «Ну, что ж, — пронеслось в голове у Первого консула, — чем раньше мы с этим разделаемся, тем лучше».

Легендарная Корона клинков хранилась в маленьком кабинете, что располагался рядом с Тронным залом. Хелвуд Барс отличался удивительным аскетизмом, когда дело доходило до его личных нужд. Флорестан не без трепета вставил в замок массивный железный ключ. После смерти императора никто так и не входил сюда. Аурон за его спиной разве что на пританцовывал на месте от нетерпения.

В кабинете ничего не изменилось, если не считать тончайшего слоя вездесущей пыли; плотные шторы притеняли дневной свет, книги, карты и пергаменты оставались на тех местах, где их в последний раз касалась рука хозяина. Но Аурона не интересовали книги и рукописи, он алчущим взором буквально ощупывал комнату в поисках вожделенной короны. Наконец, он увидел её. Корона клинков спокойно лежала на бархатной плоской подушечке и тускло отсвечивала старым золотом.

«Ну, конечно, — подумал принц-регент, — никакой фантазии и изящества. Хотя откуда взяться вкусу у малограмотного шамана и немытого варвара, который всю жизнь только и умел делать, что махать секирой»!

Корона клинков его однозначно разочаровала, подумаешь, волшебная корона! Широкий золотой обруч (весьма примитивная и грубая работа), в который вделаны, хотя Аурону так и просилось на язык слова «вляпаны», четыре здоровенных самоцвета безвкусной огранки. И всё! Сколько ни вглядывался принц-регент, он не заметил и следа магии. Не было свечения, потрескивания временами проскакиваемых молний; не было даже предупреждающих огненных букв, не говоря уж о легендарных клинках. Никаких лезвий, клинков или чего-то, хоть отдалённо похожего на них не было и в помине. Корона выглядела самой обыкновенной и мирной старой короной, долгие годы пролежавшей на выцветшем бархате.

— Странно, — произнёс Аурон почему-то приглушённым голосом, — отчего все решили, будто Проргол сотворил эту корону из клинков поверженных врагов, — мне кажется, что изготовил её золотых дел мастер средней руки, да и то, не особо утруждая себя. Я всё крепче уверяюсь, что вымыслов здесь куда больше, чем правды.

Флорестан покачал головой.

— Умный человек, прежде чем действовать, думает, спрашивает других, собирает факты. Глупый же прёт напролом. Дерзай, Аурон, Корона клинков в полном твоём распоряжении.

Принц замер. Теперь, когда его от вожделенной короны отделяло всего лишь несколько шагов, на него обрушилась нерешительность, сковав ставшие вдруг ватными члены. Но это неприятное состояние длилось краткий миг, на смену ему пришла эйфория предвкушения.

Решительным шагом почти стопроцентного монарха он приблизился к столику с короной и властно, по-хозяйски, протянул руки. В голове промелькнула мысль: на картине, которая украсит Тронный зал, надо будет придать большую торжественность моменту, например…

Аурон не успел додумать мысль до конца. Из безобидного варварского обруча с хищным лязгом выдвинулись четыре призрачных клинка, как только пальцы принца-регента коснулись золота короны. Это было так жутко и грозно, что Аурон не только отдёрнул руки, но отскочил в сторону. Он вскрикнул, и подул на пальцы, которые неприятно покалывало. Призрачные клинки совершили плавный оборот и бесшумно втянулись обратно. Корона клинков опять выглядела невинным золотым обручем с четырьмя огромными самоцветами.

— Ты убедился, что магия шамана в полном порядке? — спросил Флорестан.

— Вы знали, знали! — визгливо воскликнул Аурон, потирая руку, — видели это раньше, а меня не предупредили!

— Вольно ж тебе было не слушать моих предостережений. Но, как говориться, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. К тому же слушать-то ты меня и не собирался. «Заклинание давно выветрилось»! — передразнил он племянника.

Принц-регент бросил злобный взгляд сначала на дядю, потом на злосчастную корону.

— Всё равно должен быть способ ослабить колдовство или переадресовать его, — упрямо заявил он, — в конце концов, я такой же сын Барса, как и Аэций. Я старший, Корона клинков по праву рождения должна принадлежать мне. Нужно отыскать хорошего чародея, заплатить щедро, и тогда…

— Вот что, Аурон, — сурово проговорил Первый консул, — выбрось эту дурь из головы. Просто забудь, и всё. Никакой маг не сможет помочь тебе надеть Корону клинков, корону, зачарованную на кровь Барса. Прими это как данность.

— Но я же сын Барса, причём, старший!

— Ты, несомненно, старший сын, да только не Барса.

Аурон от неожиданности сел на стул прямо на книги и скрученные пергаменты.

— Что вы такое говорите, дядя, — вскричал он, когда дар речи снова вернулся к нему, — это невозможно!

— Я говорю то, что знаю, — отрезал Флорестан. — Я хранил тайну более двадцати пяти лет и не стал бы посвящать тебя в неё, если бы ты не был так одержим идеей короноваться Короной клинков. А это, как ты сам мог убедиться, опасно для жизни.

Аурон слушал, приоткрыв рот, отчего его пухлая физиономия приобрела сходство с младенцем-переростком.

— Но я — наполовину варвар, — жалобно произнёс он. — Взгляните на эти белесые волосы. А глаза? Вы когда-нибудь видели у лирийца такие светлые глаза? — принц-регент говорил быстро и сбивчиво, словно пытался не позволить произнести своему дяде нечто ужасное, что окончательно разрушит его представление о мире и о себе. Но остановить Флорестана было не так-то просто.

— Да, ты — варвар-полукровка, — подтвердил он, — а также несмываемый позор твоей матери и всего нашего рода. Думаешь, в Рие было мало варваров? Для моей резвой сестрицы хватило! — годами сдерживаемые негодование, стыд и горечь вырвались наружу. — Красавица, умница, девица королевской крови связалась с конюшим. И злые языки поговаривали, что ни с ним одним. При этом у неё не хватило ума подумать о последствиях! Вот так наша семья получила девицу, забеременевшую от своего конюшего. Отец — твой дед, вообще от огорчения слёг с ударом, положение спас родственник, воевавший рука об руку с Барсом. Тот как раз провозгласил себя императором и поддержка старой знати была для него отнюдь не лишней.

— Выходит, он знал, что я — не его сын? — хрипло спросил Аурон. У него от волнения пересохло в горле.

— Хелвуд Барс никогда не был дураком, — кисло улыбнулся Первый консул, — для него брак являлся лишь сделкой, одним из условий которой был ты.

Аурон не то вздохнул, не то всхлипнул. Он ненавидел Барса, ненавидел свою покойную мать, ненавидел дядю, спокойно сообщившего ему, что он, принц-регент Аурон, не просто бастард, а сын какого-то конюшего! Не хватало воздуха, в глазах всё плыло, а где-то в груди, в области сердца тоскливо сосало. Принц тяжело поднялся и сделал неуверенный шаг в сторону двери. Скорее прочь из этой ужасной комнаты, где даже сам воздух пропитался его позором.

— Довольствуйся регенством и не высовывайся. Не следует откусывать кусок, который ты не сможешь прожевать, — ему в спину сказал Флорестан.

Аурон не помнил, как добрался до своих покоев, ему казалось, что страшная правда клеймом светится у него на лбу, и каждый встречный кланяется ему со скрытой насмешкой.

— Что с тобой? — спросил Виго, дожидавшийся друга в приятном ничегонеделании, — да на тебе лица нет!

Аурон рухнул на ложе, его полные плечи сотрясались от рыданий. Никогда ещё юный гладиатор не видел своего любовника в подобном состоянии. Он растерялся, не зная, что сказать или сделать.

Наконец, рыдания перешли в судорожные всхлипывания, и неудавшийся император попросил вина.

— Что случилось? — снова спросил Виго, — скажи, кто посмел так обидеть моего друга, и наглецу придётся иметь дело со мной!

От вина принцу полегчало, и теперь он напряжённо размышлял, стоит ли посвящать Виго в свою тайну. С одной стороны Аурон отчаянно нуждался в поддержке и участии, с другой — безумно боялся потерять своё достоинство. Но потребность в поддержке всё-таки взяла верх, и он без утайки рассказал всё о своей попытке прикоснуться к Короне клинков и жутких откровениях дяди.

— Бедный, бедный мой малыш Аури, — ворковал сочувственно Виго, — как много свалилось на тебя за одно злосчастное утро! Такое и титан не выдержал бы.

— Так ты не разлюбишь меня теперь? — жалобно шмыгнул носом принц-регент, — не оставишь одного?

— С чего это вдруг? Я не могу сказать, что Барс хоть в малой степени являлся моим кумиром, и мне вообще нет никакого дела, какой мужик совратил твою матушку и произвёл тебя на свет. Как, собственно, и всем остальным гражданам Лирийской империи тоже. Флорестан молчал об этом больше двадцати лет, значит, — Виго многозначительно поднял идеальную бровь, — будет молчать и впредь. Не в его интересах поступать иначе. Мы тоже не станем болтать об этом досадном недоразумении, и всё будет по-прежнему хорошо.

— Что хорошо? — зло переспросил Аурон, ему вдруг показалось, что Виго над ним издевается.

— Всё, — парень сделал неопределённый жест рукой, словно предлагал полюбоваться прекрасным видом, — ничего ведь не изменилось из-за того, что консул рассказал тебе кое-какие факты, касающиеся далёкого прошлого. Грехи твоей матери умерли вместе с ней. Для всех ты — по-прежнему сын Барса и принц-регент. А с Короной клинков мы что-нибудь придумаем.

Слова Виго подбодрили Аурона, жизнь перестала казаться ему беспросветной. Он выпил ещё вина, плеснул в лицо водой из серебряного кувшина для умывания и сказал:

— Ты говоришь разумно, но меня здорово беспокоит мальчишка. Я не смогу спать спокойно, пока он жив. Да ещё эта гномка! Мне показалось, она видела в гадании гораздо больше, чем сказала нам. Представь себе, что может случиться, шепни пигалица кому надо о принце, короне и перстне. Мне сильно не понравилось, как она пялилась на Орлиный перстень.

— Да уж, — согласился гладиатор, — но и ты хорош, додумался использовать в гадании свою печатку! Я тоже приметил, как жадно она его разглядывала.

— Интересно, что мне оставалось делать? — огрызнулся принц, — где я мог взять личную вещь, пропавшего боги знают когда пацанёнка? Перстень Барса — единственное, что хоть как-то связывает нас. Не тащить же к ней Корону клинков!

— С Орлиным перстнем мы, пожалуй, сплоховали. Но способ заставить чародейку не распускать язык есть.

— Мы найдём другого чародея, и тот наложит на Руду заклятие немоты?

— Сделать её немой, конечно, можно, — согласился Виго, — но немота не помешает ей написать.

— Верно, — расстроился принц, — тогда, может, паралич?

— Найдется выход и получше. С кинжалом в боку не очень-то разговоришься.

— Я лично ни за что не собираюсь резать гномку, да и тебе не позволю! Ещё чего не хватало! Я — принц-регент, а не уличный грабитель.

Лицо Аурона приобрело непреклонное выражение, он насупил брови и для пущей солидности скрестил на груди руки.

— Ни тебе, ни мне не придётся делать этого, — улыбнулся Виго, — в Рие достаточно людей, которые за разумную плату помогают добрым гражданам избавляться от конкурентов, шантажистов или других, мешающих жить субъектов. Сам заказчик, заметь, не имеет к этому ни малейшего отношения, он чист и невинен, как младенец.

Аурон задумался. Возможность вот так, без шума, избавиться от нежелательного человека казалась ему всё привлекательнее и привлекательнее.

— А если проклятый мальчишка всё-таки появится…,

— Его просто убьют неизвестные бандиты, коих, к нашему сожалению, в Рие развелось великое множество, — закончил фразу Виго. — При этом ни я, ни ты не будем иметь к этому абсолютно никакого отношения.

Хорошее расположение духа и уверенность в завтрашнем дне буквально вливались в Аурона вместе с каждым новым глотком вина. Будущее опять стало видеться ему в самых радужных красках. Обидно только, что он сам не додумался использовать наёмных убийц. Вообще-то, неплохо было бы иметь под рукой своих, проверенных профессионалов, чтобы не доверяться случайным людям. Но позднее, когда он станет, наконец, императором, он непременно продумает этот вопрос. Последним, застилающим его умственный горизонт тёмным облачком, оставалась Корона клинков.

— Наверное, её нужно в перчатках брать, — предложил Виго, когда Аурон рассказал о противном покалывании в пальцах, — да и на голову под корону можно специальную шапочку пододеть, из телячьей кожи.

Принц кивнул.

— А с клинками что делать?

— Какие, говоришь, были клинки?

— Большие, призрачные и очень страшные. Они ещё плыли вокруг короны медленно, угрожающе.

— Угрожающе, это ты правильно заметил, — согласился гладиатор, — это, небось, отпугивающее заклинание сработало. Не тронь, мол, а то хуже будет! А на самом-то деле, подумай, какой вред могут принести человеку призрачные клинки? Они же из воздуха, так, видимость одна.

Но Аурон, который видел эти клинки своими глазами, и ощутил предупредительные уколы враждебной магии, придерживался иного мнения. Посему идея надеть Корону клинков, даже хотя бы в кожаной шапочке, не пришлась ему по душе. Он хмурился, что-то недовольно бормотал, словом, вёл себя так же, как и всегда, если кто-то пытался навязать ему свою точку зрения.

Виго, привыкший улавливать настроение принца не то, что с полуслова — с полувзгляда, стал лихорадочно придумывать другой выход из положения. Но в голову ничего не приходило. Аурон же тем временем продолжал накачиваться вином и размышлять в меру сил.

— Слушай, — вдруг воскликнул он, и его лицо осветилось счастливой улыбкой человека, совершившего открытие, — корона-то совсем простецкая, если не сказать примитивная. Нам нужно найти приличного ювелира, который не склонен к излишней болтливости, и заказать ему копию чёртова барсова обруча. Копия эта, заметь, будет совершенно безопасной для одевания на голову.

Аурон бросил полный превосходства взгляд на фаворита, но тот покачал головой и произнёс скептически:

— Не думаю, что авантюра удастся.

— Может, разъяснишь, почему? — принц надулся по своему обыкновению.

— Как ты сохранишь тайну? Дать какому-то ювелиру в руки оружие против нас очень опасно. Слыхал про такое дело, как шантаж?

— Ювелира можно сразу ликвидировать, — принцу страшно пришлась по душе идея наёмных убийц, и ему не терпелось поскорее пустить её в ход. К тому же он видел в этом простой и удобный способ разрешения проблем.

— Не так всё просто. У ювелира наверняка есть жена, дети, родственники и друзья. Убить их всех без шума не получится. Я даже и думать не хочу, что сделает твой дядя, если пронюхает о нашем плане.

— Ничего он не сделает! Он — всего лишь консул, пускай даже Первый, а я — регент, почти что император. Пора показать ему его место.

— Думается мне, ты недостаточно хорошо знаешь собственного дядю, — пробормотал фаворит, — большинство людей в империи считают Флорестана Озёрного жестоким, расчётливым и весьма опасным. Ты сам говорил, что он отрёкся от единственной родной сестры, как только вскрылось её участие в заговоре.

— Хватил! То заговор, а мы всего лишь хотим изготовить копию короны. За это не судят.

— Нас никто и не станет судить. В худшем случае нам подсыпят яду или удавят по-тихому. А наутро с прискорбием сообщат о твоей безвременной кончине от давнишнего скрытого недуга или несчастного случая. Ел, мол, их высочество персик и подавился случайно косточкой насмерть. Меня же и вовсе вспоминать не станут, зароют где-нибудь, и дело с концом.

— Нет, — горячо возразил принц, — дядя не станет меня убивать. Я ему выгоден. Убери он меня, начнётся смута, если не гражданская война, и его консульство окажется под вопросом. Так что за свою жизнь я спокоен.

— Допустим, ты прав, — обдумав возражения друга, согласился Виго, — но есть и другие препятствия: например, каким образом нам удастся заменить одну корону на другую? Первый консул не даст тебе просто так ключ от заветной комнаты.

Аурон закивал, понимая, что получить ключ со связки Флорестана будет нечеловечески сложно, если возможно вообще.

— Даже если мы попадём в комнату, — принц сощурился, прикидывая варианты, — например, воспользуемся отмычкой или сделаем второй ключ, — я не рискну взять Корону клинков в руки. Можно будет подцепить её чем-нибудь, стащить с подушечки и в мешок. После под замок в сундук с толстыми стенками. А там пускай себе клинки вылазят, сколь им угодно.

— Я тут подумал, — фаворит потёр смуглую щёку с аккуратно отращённой щетиной, — магия, она, брат ты мой, — такая штука, что голыми руками не возьмешь. — И видя, что Аурон готов возразить, сказал: — ты слыхал про случай с заговорённым кольцом?

— Нет, — Аурон скептически скривил рот, — не по чину мне городские сплетни собирать.

— Во-первых, это — не сплетни, а во-вторых, в Лероне два года назад все об том заклинании на верность только и говорили. — Он отхлебнул вина, и, истолковав молчание Аурона как интерес, продолжил: — у одного вельможи, и весьма влиятельного, в Лероне был нежный друг, — Виго многозначительно посмотрел на принца, — сладкоголосый красавец-менестрель. Вельможа был от него буквально без ума и жутко ревновал. Случилось так, что ему пришлось по делам отбыть в столицу. Вельможа разрывался между нежеланием расставаться с любимым (взять его он в поездку, естественно не мог, потому, как твой покойный батюшка сильно не любил нашего брата) и долгом. Помучился вельможа, поворочался ночь с боку на бок, а на утро отправился к чародею. Тот по просьбе вельможи изготовил кольцо верности.

Аурон даже рот приоткрыл.

— Сам я, естественно, то кольцо не видел, — небрежно заметил Виго, — но люди сказывали, будто получился у чародея сказочной красоты перстень с львиной мордой. Вместо глаз у зверя сверкали бриллианты. Менестрель пришёл в восторг от драгоценного подарка и обещал никогда не расставаться с ним. Он даже не подозревал, что на изящную безделушку наложено сильное заклятие верности. Вельможа укатил в Рию, а его сердечный друг отправился к бабёнке.

— К бабёнке! — охнул принц-регент, на лице которого отразилось неприкрытое отвращение.

— Да, Аури, бард только из выгоды встречался со своим патроном, а для души и тела посещал девицу на стороне.

— И что? — спросил Аурон.

— А то, что поёт теперь красавец-менестрель в Храме всех богов тонким голосом. Потому что в ответственный момент заколдованное кольцо чудом оказалось в другом месте, и золотой зверь откусил парню сокровенное.

Аурон только тихо ахнул.

— Зная эту историю, я не рискну иметь дело с предметом, на котором лежит заклятие. И не важно кто его наложил: столичный чародей или варвар-шаман. Шаман даже хуже. — Фаворит помолчал, словно прикидывал, какие гадости мог измыслить неотёсанный ум дикаря, — нет, даже не уговаривай меня, ни за какие блага этого мира я не полезу к Короне клинков.

— Что же нам теперь делать? — тяжко вздохнул Аурон, для которого будущее снова стало казаться беспросветным.

— Ждать. Ждать, Аури. Довольствоваться пока тем, что имеешь. А случай изменить твоё положение обязательно представится. Судьба просто обязана сдать нам выигрышную карту.

***

На заседание Государственно совета Первый консул Флорестан шёл с тяжёлым сердцем. Мало того, что спина болела то больше то меньше, виски сжимало словно железным обручем, так ещё этот паршивец-племянничек удумал короноваться. Флорестан не удержался и хмыкнул: императорства ему захотелось! Что ж Корона клинков, надо думать, отбила у Аурона это желание. А расстроился, так это даже неплохо, пускай знает своё место и не зарывается.

В зале заседаний консула ждало кресло председателя с высокой спинкой, оканчивающейся лирийским орлом. Кто-то заботливо положил на сидение пару небольших парчовых подушек. Флорестан устроился с минимальными неудобствами и взглянул на большие механические часы в углу: он терпеть не мог ждать.

Дверь отворилась, и с коротким поклоном в зал вошёл Клавдий — заместитель Бестии. Это был полноватый, непримечательный мужчина с редеющими вьющимися волосами. За ним потянулись остальные члены Совета. Они негромко переговаривались, занимая свои места за большим столом. Когда все расселись, Первый консул традиционно ударил молоточком в серебряный гонг, и заседание началось.

Обычно первым брал слово императорский казначей. Он докладывал о собираемости налогов, о состоянии финансов и материальных проблемах в столице. Но на этот раз Клавдий, выглядевший встревожено, поднял руку и попросил слова. Флорестан, печёнкой чуявший неприятности, кивнул, за что мгновенно поплатился уколом боли в спине. Клавдий встал, в руках у него было несколько пергаментов, и они заметно подрагивали.

— Господа, — неуверенно заговорил заместитель Второго консула, — не далее, как сегодня утром из Лероны с голубиной почтой была доставлена срочная и секретная депеша. Её расшифровали, и сведения, содержащиеся в ней, имеют настолько тревожный и странный характер, что мне…

— Да не мямлите, господин Клавдий, — нетерпеливо перебил его Флорестан, — переходите к делу.

— Дело касается Второго консула Марка Луция.

— Так вот, — Клавдию пришлось повысить голос, и было заметно, что доклад ему даётся нелегко. — Второй консул захватил дворец главы сенатского большинства всеми нами уважаемого Тита Северуса, самого сенатора, всех его слуг и домочадцев подверг домашнему аресту.

Флорестан кивнул, пока в секретном докладе для него не было ничего нового. Про художества Бестии в Лероне ему успел сообщить сам сенатор в пламенеющем послании. Но оказалось, что у Клавдия было ещё кое-что.

— Такое положение дел сохранялось двое суток, — продолжил Клавдий, — затем Марк Луций снял осаду с дворца и в срочном порядке отбыл на своей галере «Горгоне» в неизвестном направлении. Сенатор Тит Северус был найден убитым в своих личных покоях.

— Убитым? — переспросил министр финансов, высокий, желчный старик. Флорестан знал, что он не особенно ладил с покойным, — может Северус умер от естественных причин или же сам наложил на себя руки?

— Нет, — склонил голову Клавдий, — характер раны и сила удара абсолютно исключают как первое, так и второе. Дознаватель нашего ведомства имеет основания полагать, что удар был нанесён лично Вторым консулом.

В зале заседаний стало очень тихо. У Флорестана появилось омерзительное ощущение в области желудка, всегда сопровождавшее серьёзные неприятности и судьбоносные решения. Клавдий продолжал стоять, остальные молчали, благоразумно ожидая реакции председателя.

— Это всё? — спросил Первый консул, — да вы сядьте, наконец. — Сосущее чувство перерождалось в раздражение на всех вокруг. — Так какие будут мнения, господа?

Флорестану хотелось, чтобы неприятное решение предложил кто-то другой.

«Слова государственная измена» не замедлили прозвучать из уст военного коменданта Рии. Гораций Ладун, присланный самим Барсом, не стал разводить церемоний, а чётко и прямо заявил, что ситуация — хуже не бывает.

— Армия на грани бунта, — продолжил он, проведя рукой по коротко остриженным, рано поседевшим волосам, — и причин для этого целых две. Первая — недовольство правлением и личными привычками принца-регента Аурона, — он не отвёл взгляда и не смутился, говоря о племяннике прямо в лицо Первому консулу, — но существует и причина номер два. В последнее время армию будоражат слухи о некоем предсказании, и касается оно законного наследника престола, младшего сына покойного императора — Аэция.

— Что вы нам морочите голову, Гораций, — вскинулся министр финансов, — тут Бестия дел наворотил, а вы взялись пересказывать бабьи сплетни. Стыдитесь! Мало ли что гадалка могла нагадать. Покойного Аэция ещё приплели! Умер мальчик, умер давно, и мир его праху. Вы бы лучше подумали о мерах, чтобы пресекать крамольные умонастроения в своём ведомстве, а не потчевать слухами Государственный совет.

— Возможно, вы не понимаете, один из моих легионов воевал с Барсом. Если выясниться, что Аэций жив, а кто-то не желает позволить ему короноваться, солдаты просто порвут нас на куски. Хотя, меня, возможно, и пожалеют, но вам я в этом случае не завидую. Что же касается гадания, — Гораций Ладун обвёл присутствующих взглядом, словно хотел убедиться, что все его внимательно слушают, — предсказание сделала Руда, женщина гномьей расы, кстати, весьма уважаемый и авторитетный специалист в своём деле, но главное, что для гадания использовался Орлиный перстень. Я думаю, никому не надо напоминать, что сей перстень является символом государственности в Лирийской империи и принадлежал лично Хелвуду Барсу.

— Как столь ценная реликвия могла попасть в руки к немытой гномке? — усомнился казначей, — надеюсь, вы арестовали возмутительницу спокойствия и допросили по всем правилам?

— Будьте добры, помолчите, — обратился к говорящему Флорестан, он уже догадался, что его племянник ходил к Руде пытать судьбу, — мы все взвинчены и устали. Не отвлекайте господина Ладуна пустыми замечаниями и неуместными советами.

— По моим сведениям гномка Руда не только подтвердила, что младший сын Барса и законный наследник престола жив, она предсказала ему восхождение на трон.

Члены Государственного совета заговорили все разом. Кто-то вместе с министром финансов достопочтенным Тарусом Гаем выражал сомнения, кто-то требовал запретить гадание, а всех гадателей изгнать из столицы, и впредь карать сей безбожный промысел смертной казнью. Но были среди государственных мужей и такие, кто преотлично знал репутацию Руды и пока помалкивал, прикидывая в уме возможные плюсы и минусы смены власти. Когда, наконец, поток эмоций иссяк, взоры вновь обратились на Горация Ладуна.

— И что было предпринято лично вами в создавшейся ситуации? — устало спросил Флорестан, которому неожиданный интерес принца-регента к Короне клинков стал ясен и понятен.

— Естественно, как военный комендант столицы, я пытался строго пресекать любые разговоры на эту тему, — Ладун чуть склонил голову, — но это не привело к нужному результату, стало даже хуже. Мне доложили о стихийно образующихся солдатских комитетах для поддержки будущего императора.

— А гадалка? — морщась, поинтересовался Первый консул.

— Я посылал за ней, но Руда бесследно исчезла из своего дома. По словам соседей она вместе с немой девушкой-служанкой отправилась в горы проведать родню. Но куда именно, соседи не знают. Гномка жила замкнуто, и с соседями не особо общалась. Я полагаю, женщина опознала того, из чьих рук получила Орлиный перстень, и сбежала, опасаясь за свою жизнь.

— Как я понимаю, итог у нас выходит неутешительный, — Флорестан мрачнел всё больше и больше.

— Армия поддержит только Аэция, если он коронуется Короной клинков. Все иные варианты я бы рассматривал как приближение к бунту.

В наступившей тишине заговорил адмирал Ксерос, средних лет мужчина, смуглая кожа и отчётливый акцент выдавали в нём уроженца островов.

— Флот тоже полон подобных слухов, — сказал он, хищно усмехнувшись, — мои парни вовсю обсуждают возможность бунта, если им не предъявят наследника Барса.

— Безобразие, — глаза казначея метали молнии из-под седых бровей, — докатились! Бунт они обсуждают. И вы, и Ладун развели у себя демократию, разложили, можно сказать, армию и флот — два основных столпа, на которых зиждется могущество империи. Вешать надо за такие слова. Вешать на столбах, реях, мачтах, да на всём, что только под руку попадёт.

— Хоть я не воевал рука об руку с нашим покойным императором, но, как сказал Гораций, нас запросто могут порвать. И тогда ваше патрицианство не поможет. — Не удостаивая больше вниманием министра финансов, адмирал повернулся в сторону Первого консула и спросил: — мне необходимо знать точно, жив ли младший сын Хелвуда Аэций. Если да, то где он в данный момент.

Флорестан прикрыл глаза и задумался. Лгать и изворачиваться было не время, поэтому он произнёс:

— Я располагаю сведениями, что Аэций жив. Но где он сейчас, нам неизвестно. Думаю, где-то на пути в столицу. Предвижу упрёки в том, что не поделился сведениями раньше. Однако до недавнего времени я имел всего лишь подозрения, кои не были ничем не подкреплены. Совсем недавно покойный Тит Северус сообщил мне в письме об этом. — Он перевёл дух, — от сенатора я также узнал, что и Марк Луций Бестия ищет мальчика. Однако он потерпел неудачу. Уверен, он категорически не желает, чтобы Аэций появился в столице.

— Вы хотите сказать, что Второй консул собирается убить законного наследника престола? — нахмурился Гораций Ладун.

Флорестан развёл руками:

— Это возможно. Убил же он сенатора Северуса. Да, господа, мой ретивый протеже стал весьма опасен. Он действует по одному ему ведомому плану, и я уверен, нас план тот не устроит. Боюсь, он вознамерился совершить государственный переворот. В его руках немаленькие силы Первого безымянного легиона и шанс захватить Рию у него имеемся.

— Флот ни за что не поддержит Бестию, — воскликнул адмирал Ксерос, — да и армия тоже! У нас его вообще не больно-то жаловали, а уж в качестве узурпатора не потерпят вовсе. — И видя согласный кивок военного коменданта, воскликнул: — господа, мы на пороге гражданской войны. Второго консула необходимо остановить. Иначе всем нам придётся горько пожалеть о собственном бездействии и промедлении.

— Как вы смеете предлагать такое, адмирал! — имперский казначей буквально брызгал слюной, — кем вы себя возомнили, чтобы решать столь ответственные вопросы? Замахнуться на Второго консула из-за сомнительной леронской депеши и умонастроения кучки отщепенцев в армии и флоте. Их, кстати, вы с Горацием распустили до безобразия. А что касательно младшего сына Барса, я поверю в эти дурацкие слухи, когда сам увижу мальчишку собственными глазами.

— Африй, вы утомляете меня своими многословными возражениями, — устало проговорил Флорестан, у которого разрасталось чувство неконтролируемой пакостности происходящего, — мы должны в корне пресекать любую попытку спровоцировать гражданскую войну. О государственном перевороте я вообще не говорю. Действия Марка Луция противоречат интересам Лирийской империи и не сочетаются с присягой, принесённой Вторым консулом, и могут быть расценены как государственная измена. Посему я предлагаю лишить его полномочий Второго консула и освободить от личной неприкосновенности, после чего доставить в Рию и провести слушания в Сенате.

— Можно подумать, вы в силах это осуществить! — в сердцах воскликнул казначей.

Но Флорестан просто проигнорировал его, ударив деревянным молоточком в гонг. Это означало, что вопрос поставлен на голосование.

Секретарь Государственного совета, молчаливый лысый как колено человек с вечно озабоченным лицом, поднялся со своего места с бархатным мешочком в руках. Он поочерёдно обходил голосующих, которые по древнему обычаю опускали в мешочек белый или чёрный камешек.

Когда Флорестан вытряхнул камешки на поднос, среди белых, означающих согласие, затесались два чёрных, выражающих протест. Первый консул догадывался, что против проголосовали казначей Африй и министр финансов, заместитель Бестии Клавдий был слишком умён и дальновиден, чтобы выгораживать своего патрона.

— Решение принято! — звонкий удар гонга будто ставил последнюю точку. — Я думаю, адмирал перехватит мятежного Второго консула на море. Позволить ему высадиться в Рие было бы ошибкой.

— Это нам вполне по силам, — довольно замерил адмирал Ксерос, — я только просил бы дать мне нескольких боевых магов для усиления. Не зря ведь болтают, что Бестия гораздо лучший клирик, чем принято думать. Не хочу попусту гробить своих людей. Что скажете, господин Верховный жрец?

Островитянин повернулся в сторону незаметного старичка в скромном светском платье.

— Мои лучшие маги в вашем распоряжении, — проговорил Верховный жрец глубоким и звучным голосом, — хотя я крайне сомневаюсь, что Марк Луций прибегнет к магической защите.

— Вы, Ксерос, получите усиление и соответствующие полномочия, — резюмировал Флорестан, — вплоть до физического уничтожения упомянутого лица в случае необходимости. Подробности операции я целиком и полностью оставляю на ваше усмотрение.

Смоляная бровь адмирала едва заметно дёрнулась, он кивнул, скрыв улыбку удовлетворения в щегольских усах.

— Какие есть ещё вопросы, господа? — устало спросил Первый консул в тайной надежде, что вопросов-то никаких не окажется.

— Меня интересует мальчик, — вопреки его ожиданиям подал голос Верховный жрец, — насколько мне известно, принц-регент Аурон физически не сможет короноваться Короной клинков. По моим сведениям заклятие, наложенное Прорголом, личностное и связано кровью.

— Вы, как всегда прекрасно осведомлены и абсолютно правы, — Флорестан скривил губы в некоем подобии усмешки, — что вы имели в виду, поднимая данный вопрос?

— Я всего лишь подумал, что Корона клинков может стать прекрасным испытанием для объявившегося из небытия наследника и предполагаемого сына покойного императора. — Жрец окинул присутствующих острым взглядом, — в случае положительного исхода мы с вами получим нового императора, в случае же отрицательного, — он развёл руками, — проблема решится сама собой. По крайней мере, от подменыша мы загарантированы.

Речь Верховного жреца произвела на присутствующих благоприятное впечатление, но заместитель, а теперь и исполняющий обязанности Второго консула, Клавдий попросил слова:

— Что мы станем делать, когда этот никому неизвестный подросток наденет легендарную корону?

— Мы опустимся на одно колено и принесём присягу, — раздражённо ответил Флорестан, — а вы что предлагаете?

— Но ведь он — вещь в себе! Неизвестно, умный он или дурачок, вдруг он и ложкой с вилкой есть не умеет? Никто не станет прятать от людей совершенно здорового принца.

— Не стоит преувеличивать, молодой человек, — поморщился Верховный жрец, — не думаю, что покойный император не позаботился о достойном воспитании своего единственного сына. — Он бросил взгляд на Первого консула, и тот отвёл глаза. — Не забывайте, Клавдий, Аэций — всего лишь не огранённый камень, а придать ему форму, заставить нужные грани сверкать предстоит нам, собравшимся в этой комнате.

— Главная неприятность заключается не в мальчике, а в его дяде, — поморщась, от нежелания раскрывать все карты, сказал Флорестан, — я вынужден несколько остудить ваш оптимизм.

— Что ещё за дядя? — брезгливо спросил казначей, которому надоело обсуждать политику, а не финансы, — кто может стать на пути Государственного совета Священной Лирийской империи и помешать нашим планам?

— Принц Меллорн — коротко ответил Первый консул.

— Вы имеете в виду того самого Меллорна, который заключал Северный мир? — нахмурил брови Верховный жрец.

Флорестан утвердительно кивнул.

— Полагаю, в донесениях ваших людей содержатся ошибочные сведения, — адмирал Ксерос, скрестил на груди руки, — или хуже того, кто-то намеренно вводит вас в заблуждение. Великий эльфийский полководец давно погиб. Мне кажется, случилось это сразу после подписания Северного мира.

— Вынужден разочаровать вас, адмирал, но Меллорн жив. И именно благодаря его стараниям Бестия не заполучил мальчика до сих пор. Не думаю, что он позволит нам влиять на ребёнка, как бы не вышло, что мы получим проклятого эльфа во главе империи. Это и есть наша главная проблема.

— Подобно всем присутствующим я не знаком с этим мужем лично, — перекрыл возбужденное обсуждение звучный голос Верховного жреца, — но думаю, нам нечего опасаться.

— Нечего опасаться? — передразнил его казначей Африй, — эльф, разбойник и злодей будет стоять за спиной молодого императора, можно сказать, одной ногой на троне, а вы благостно говорите, что нам нечего опасаться!

— Конечно, я продолжаю оставаться в своей твёрдой уверенности, — старый жрец даже головы не повернул, — если кто-то не умеет делать выводы из имеющийся информации, то я советовал бы ему прислушиваться к мнению тех, кто умеет, и не ставить себя в дурацкое положение неуместными замечаниями. Меллорн дважды отказался от власти. Сначала от Морозного трона. Мои источники докладывали, что на исходе Северной войны он имел основательную поддержку. Затем, после заключения Северного мира, он вторично уклонился от места при дворе, хотя его родная сестра стала женой Барса. Я даже думаю, Барс предлагал ему Морозную корону, императору он был бы более выгоден, чем повёрнутый на чистоте эльфийской крови Эверетт.

— Я не желаю иметь дело с эльфийским отребьем! — буквально прокричал Африй, — вы предлагаете договариваться вместо того, чтобы повесить его или содрать кожу, как только он объявится в столице!

— Сегодня меня мучает вопрос, — нахмурился Флорестан, — как такой ограниченный, если не сказать неумный, человек может быть имперским казначеем? Вы что, купили свою должность, Африй? — тот обиженно засопел, — убейте дядю и вы станете кровным врагом мальчика. Не забывайте, он — сын Барса. А теперь напрягите воображение и представьте, как он поступит с вами, если ему хотя бы в незначительной степени передался нрав отца. Меллорн нам нужен живым, господа, по крайней мере, на первых порах. И мы с ним будем договариваться и торговаться. Ибо каждому человеку что-то нужно, не думаю, что с эльфами по-другому.

 

Глава 19 КОРОНА КЛИНКОВ

Дорога до Рии оказалась несколько длиннее, чем рассчитывал Аэций, хотя Осокорь, действительно, творил чудеса. Но принц чувствовал, что даже этого месяца ему не хватило, чтобы подготовиться к тому, что его ожидало. И теперь, когда они стояли на холме, а перед ними в тёплом предзакатном сиянии лежала столица, у Аэция упало сердце. Что ждало его в этом величественном дворце, гордо возвышавшемся над городом, утопающим в густой зелени, лишь кое-где тронутой осенним золотом?

— Сначала нужно сходить в город на разведку, — вывел принца из задумчивости голос Осокоря, — а пока пойдём в гости.

Ясень хмыкнул, а Осокорь пояснил:

— Имеется у меня тут поблизости один надёжный человечек.

— Тогда веди нас, легат, — Ясень поудобнее перехватил дорожный мешок.

Утоптанная дорожка вывела их к высокому прочному забору с массивной калиткой. Осокорь погремел щеколдой, из-за забора залаяли собаки. Послышались тяжёлые шаги по камешкам дорожки, и хриплый мужской голос поинтересовался:

— Если это снова ты, Хлыст, и снова с прежними отговорками, клянусь бородой любимого деда, я вспорю твоё брюхо и накормлю своих псов твоей требухой.

В калитке отворилось маленькое оконце, и на пришедших уставился карий глаз в сеточке воспалённых сосудов.

— Я имею честь говорить с господином Буром по прозванию Пасечник? — широко улыбнулся Осокорь и сделал шаг вперёд, чтобы его можно было лучше рассмотреть в оконце.

Воспалённый глаз передвигался с одного гостя на другого, и его хозяин поинтересовался.

— Откуда ты знаешь меня, человек?

— Привет тебе, Пасечник, от Снорри Полная кружка.

— Тебя прислал мой брат? — казалось, недоверия в голосе за калиткой только прибавилось, — и где сейчас этот бродяга? Ещё не двинул кони на своей треклятой службе?

— Снорри жив и здоров, — ответил легат, — после победы над некромантами он собирался выйти в отставку и отправиться домой. Сказал, что навоевался, собирался таверну открыть.

Почему-то слова насчёт таверны, которую собирался открыть никому из остальных неизвестный Снорри, произвели на его брата впечатление. Смотровое оконце закрылось, глухо звякнули запоры, калитка отворилась, и прозвучало короткое приглашение:

— Заходите.

Перед ними стоял низенький мужичок, ширина плеч которого могла бы посоперничать с его ростом. Широколобый, с нечёсаной гривой каштановых волос, собранных в небрежный хвост, он из-под густых бровей недобро поглядывал на пришельцев. Очевидно, по крайней мере один из его родителей был гномом.

— Ну, с чем пожаловали? Коли от Снорри и ко мне за помощью, видать, ваши дела совсем плохи. Но для начала надо бы узнать, с кем я имею честь, — тут гном криво усмехнулся, — представьтесь, что ли.

— Я — легат Первого Безымянного легиона, Марин Туллий Осокорь.

— Ага, — не то крякнул, не то кашлянул гном. — Уж не вы тот центурион, а за тем трибун Осокорь, о котором писал мой правильный брат?

— Он самый, но с тех пор я получил повышение.

— Как я понимаю, вы ко мне не по долгу службы? — гном покосился на двух громадных собак, серыми тенями застывшими в отдалении, — мне не придётся жалеть, что я впустил вас в дом?

— Поверьте мне, не придётся. Возможно, вы ещё и выгоду сможете извлечь из нашего неожиданного знакомства.

— Лады, — гном наклонил лобастую голову, — тогда я, Бур Пасечник, к вашим услугам.

— Очень приятно, — чуть наклонил голову Брэк, — мы …,

— Да не утруждайтесь выдумыванием имён, я ведь прав, вы не хотите, чтобы я знал, кто вы? Не беспокойтесь, у меня бывают гости, и не редко, которые тоже не любят раскрывать инкогнито. Идёмте в дом, поужинаете вместе со мной.

Аэция заинтересовали собаки. Он никогда раньше не видел таких: высокие, поджарые с грубой жёсткой шерстью и квадратными мордами. Морды эти, отнюдь не дружелюбные, украшали немаленькие зубы в обрамлённых чёрным пастях.

Увидев, что гости с опаской проходят мимо них, Бур Пасечник рявкнул с притворной сердитостью:

— Свои! А ну, захребетники, марш на место, не то к зиме на шапки пущу!

Собаки синхронно повернулись и бесшумно исчезли в глубине неухоженного, заросшего высокой сорной травой сада. Аэций с любопытством и удивлением оглядывался вокруг. У деда Антония был близкий друг, который водил пчёл и с гордостью называл себя пасечником. Но он совершенно не походил на этого лохматого грубого Бура, во всём обширном саду которого не было даже намёка на ульи.

Петлявшая дорожка вывела к приземистому каменному дому с весёлой красной черепичной крышей. Собаки безмолвными изваяниями застыли у входной двери. Обстановка внутри дома оказалась неожиданно богатой, но с налётом холостяцкого аскетизма. На стене висела внушительная коллекция секир и топоров, а накрытый к ужину стол радовал глаз простым деревенским изобилием. Хозяин не спеша наполнил кружки пивом и пробасил:

— Угощайтесь, чем боги послали, не тушуйтесь, у меня всё по-простому. — Он залпом выхлебал пиво, утёр пену с пышных усов и, хитро прищурившись, сказал: — догадываюсь, почему легат Первого Безымянного пожаловал ко мне.

— Не думаю, что ваша проницательность столь велика, — Осокорь поставил кружку на стол и потянулся к розовому салу.

— Хоть я и на отшибе живу, но слухи до меня кое-какие доходят: например, о том, что маги Ордена спалили вашего шефа Бестию вместе с его шикарной галерой.

— Подумаешь, новость, — протянул Осокорь, отправляя в рот очередной кусок сала, — эту новость по всем трактирам империи обсуждают.

— Есть и ещё кое-что, — гном налил себе пива, отхлебнул с ужасающей громкостью и сказал: — волнения в Рие. Всё из-за неизвестно откуда взявшегося наследника Барса. А началось это после одного предсказания. Да слыхали, поди?

— Нет, о предсказании мы ничего не знаем, — за всех ответил Ясень, — мы несколько месяцев не были в столице.

Бур Пасечник уселся поудобнее, закурил длинную трубку и с явным удовольствием начал рассказ:

— Руда — чародейка и предсказательница, надо сказать, баба знающая, из наших, ворожила некоему вельможе. Сей осмотрительный тип личность свою под маской спрятал, однако ж осмотрительность его немного однобокой вышла, потому как для гадания он предъявил ни больше, ни меньше, как императорский перстень с орлом.

— Благородная шпинель особой огранки в красном золоте? — уточнил старший из эльфов.

— Он самый. Тут Руда, бабёнка головастая, догадалась, что за блондин судьбой бедного брата интересуется. Она провела обряд честь по чести, и вышло из того гадания, что пропавший без вести брат жив и здоров, что ждут его клинки и корона. Одним словом, всё указывало на младшего принца Аэция, которого раньше считали умершим. Руда обсказала клиенту почти всё, но кое-что утаила. По ходу ритуала она точно узнала, что наш уродец-регент и Аэций — не братья, даже вообще не родственники.

Осокорь бросил украдкой взгляд на Брэка, пытаясь угадать, был ли он в курсе дела.

— Гадание это каким то образом стало известно многим, в армии волнения, поговаривают о введении комендантского часа. Мои страшно недовольны. Нам комендантский час ни к чему.

— Ваши? — не выдержал Аэций, на которого рассказ Бура произвёл сильное впечатление, — чем пчёлам может помешать комендантский час?

Гном посмотрел на Аэция с недоумением, но потом оглушительно расхохотался.

— Юноша, — проговорил он сквозь слёзы, — вы серьёзно считаете моими подопечными пчёл?

— Ну да, — насупился принц, — ведь вы — пасечник.

— Да, Пасечник, — продолжая смеяться, согласился Бур, — только пасу я отнюдь не пчёл, а сынов человеческих.

— Когда-то наш радушный хозяин действительно занимался разведением пчёл, — разъяснил Осокорь, — Снорри говорил, что именно этому факту он и обязан своим прозванием. Но уже давно он зарабатывает себе на хлеб иным образом.

— Я руковожу преступным миром Рии, юноша, — не без гордости заявил гном, но потом из скромности поправился, — по крайней мере, немаленькой его частью. Что, удивлены? Но ведь кто-то должен следить за поступлением контрабанды и не позволять ворам слишком зарываться. Благодаря мне мелкая преступность на улицах Рии практически вообще перестала существовать, — важно закончил он.

Торки, сидевший возле Осокоря и заведший глядя на него обширные залысины, воскликнул:

— Я слышал о вас, господин Бур!

— Польщён, польщён, — заулыбался хозяин, — но что ж мы всё обо мне. Давайте-ка лучше поговорим о том, чем я могу вам помочь.

— Нас устроит крыша над головой на пару дней, — сказал Осокорь, — и ещё понадобится кое-что из старой одежды. Придётся выйти в город в маскарадном виде и посетить одного знакомца.

Гном поскрёб бороду и довольно произнёс:

— Это и всего-то? Конечно, и одёжу подберём, только вот вам, господин хороший, сложновато переодеться будет. Внешность уж больно приметная, и рост высокий.

— Я в город не пойду, — ответил Брэк, — Осокорь Дурынду с собой возьмёт.

— Это другое дело. Молодого человека нарядим в лучшем виде.

— Ему-то как раз переодевание не потребуется, — улыбнулся легат.

— Интересно, — Бур прищурил круглые карие глаза под набрякшими веками, — да ты, парень, никак фавн?

— А если и фавн, то что? — заносчиво произнёс Торки, — вам-то что за дело? — он побаивался реакции окружающих и терпеть не мог, когда его разоблачали.

— Везёт тебе, парень, — со сладким вздохом заметил Бур, — счастливчик, можно сказать. Я вот в былые времена знавал одного фавна. Знатный домушник был, ас из асов. Мог озолотеть, жить не хуже патриция.

— И что? — Торки заинтересовала судьба талантливого по части воровства собрата.

— Шибко жаден оказался, стал крысятничать, то бишь, утаивал заработанное. Пришлось зарезать. И нечего смотреть на меня такими глазами, юноша, — это уже относилось к Аэцию, — у нас в преступном мире дисциплина не хуже чем в армии должна быть. Пришлось, хоть и жаль парня было до слёз. Талант погубил. Так что, коли тебя, Дурында, хозяин твой прогонит, приходи. Ремеслу лично обучу, по высшему разряду.

— Нет, — одновременно воскликнули Осокорь и Ясень, опередив фавна.

— Если его услуги станут господину без надобности, я его в своё ведомство пристрою, — заявил Осокорь, — так что вы, господин Пасечник, нашего парня воровской романтикой не соблазняйте. Иначе власти могут ведь перестать закрывать глаза на вашу деятельность в Рие.

— Я тоже в долгу не останусь, — пообещал Брэк.

— Ладно, ладно, — поднял руки Бур Пасечник, — я ж просто предложил, так сказать, для поддержания разговора. — И чтобы окончательно свернуть опасную тему, предложил: — пойдёмте, господин легат, подберём вам что-нибудь подходящее случаю.

Как только они скрылись за дверью, Аэций нахмурился и тихо сказал:

— Получается, этот Бур — преступник, и не рядовой, но при всём этом он кажется мне хорошим человеком. Как такое может быть?

— Бывает, — проговорил Ясень, — поверь, мне доводилось встречать людей, которые не брали чужого и не поднимали руку на ближнего своего, но при этом оказывались мерзавцами и подлецами. А бывало, что воры и убийцы проявляли благородство и самоотверженность.

Разговор прервало появление самого объекта недавнего обсуждения.

— Оцените наши старания, — предложил Бур, пропуская вперёд Осокоря.

Надо сказать, им было чем гордиться. Даже родная мать с одного взгляда не признала бы в вошедшем легата Первого Безымянного легиона. В комнату, подволакивая ногу, вошёл пожилой матрос. Вся его внешность, от неряшливых седоватых волос, схваченных косынкой, до растоптанных башмаков имела налёт той особой безрадостной бедности, в которую впадают через пьянство. Сходство усиливали багровый нос и побитая маленькая шарманка, болтавшаяся на плече.

Ясень только руками развёл.

— Здорово! — воскликнул Торки, — нищие — это мой конёк. Сейчас я сооружу такого попрошайку под пару матросу, вы закачаетесь.

— Э, нет, — возразил Осокорь, — здесь второй нищий не подойдёт.

— Что верно, то верно, — поддакнул со знанием дела Бур, — попрошайки, даже дети, парами не ходят, больно подозрительно. Тут необходимо что-то особенное придумать.

— Ослом не буду ни за что! — категорично заявил фавн, — если только собакой.

— Собака твоего размера вызовет в Рие куда больше переполоха, чем двое нищих матросов, — отклонил предложение Брэк, — а что если попробовать обезьяну? Шарманщик с обезьяной — вполне обычное дело.

Торки насуплено зыркнул на хозяина. Обезьяна казалась ему даже унизительней осла.

— Помнишь в минувшем году мы видели такую в труппе бродячих циркачей? — голос Брэка был как всегда спокоен, и Торки сразу вспомнил огромную лохматую образину с выразительными клыками.

— Ага, вы ещё тогда сказали, что такие обезьяны живут в Кумее. Ну, что с вами делать? Пойду перекинусь.

Он встал, почему то размял пальцы и со словами: «я быстро» скрылся за дверью.

— Давненько я не видал фокусов фавна, — пробормотал гном.

Перевоплощение Торки как всегда было на высоте. Перед восхищёнными зрителями стояла здоровенная лохматая обезьяна с унылым коричневым лицом. Клочковатая рыжая шерсть её оказалась отчаянно грязна, а кое-где свалялась омерзительными колтунами. На голове обезьяны криво сидела видавшая виды матросская шапочка. Ещё одной деталью туалета были ветхие парусиновые штаны, с волочащимися по земле штанинами.

— То, что надо, — похвалил Осокорь.

В ответ обезьяна сначала издала печальный утробный вой, а затем довольным голосом Торки сказала:

— Мне бы для полноты картины курительную трубку, да побольше.

Трубка в доме Бура Пасечника, естественно, нашлась, и в сумерках матрос в обезьяной отправились в город.

— В случае чего, — предупредил перед уходом Осокорь, — уводи мальчишку. Эльф вас прикроет.

Бур сначала удивлённо вскинул кустистые брови, но почему-то посмотрев на Аэция, согласно кивнул:

— Не беспокойтесь, я ж — гном. У меня тут подземный ход по заветам предков, не единожды выручал. А после последнего случая я кое-какие новшества придумал, — он поскрёб бороду с довольным видом, — ежели чужие полезут, мало им не будет.

***

Столица встретила Осокоря и Торки той особой тревожащей тишиной, какая бывает в преддверии серьёзных событий. Легат отметил про себя, что патрулей с момента его отъезда стало больше, хотя никто из них не цеплялся к нищему матросу. А вот на обезьяну глазели не без любопытства. До Облачного холма, где жил военный комендант Рии Гораций Ладун, они добрались без приключений. Виллу коменданта срывал от посторонних глаз высокий забор, сплошь увитый декоративным виноградом. Его несъедобные грозди обильно алели среди только начавшей желтеть листвы.

Слуга у ворот неспешно подливал масло в уличные фонари, чтобы зажечь их от длинной лучины. Стемнело. Городская стража дважды промаршировала по мостовой, не удостоив вниманием Осокоря наигрывавшего на расстоенной шарманке унылую мелодию.

— Где нелёгкая носит вашего приятеля? — негромко поинтересовался Торки, когда поблизости не было прохожих. Он недавно скорчил страшную рожу мальчишке, который выгуливал черырёх разнопородных псов и долго ошивался возле них, разглядывая курящую обезьяну.

— В десять у Горация вечерняя поверка, он слушает доклады, а потом едет домой. В четверг он до полуночи играет в покер в офицерском клубе.

— Хорошо, что сегодня вторник, — заметил фавн, — надеюсь, нам не придётся торчать тут до утра, по случаю раннего приезда вашего знакомого домой.

Очень скоро послышался стук копыт, и на дороге показались четверо всадников, которые сопровождали пятого. Когда вся кавалькада приблизилась к воротам, Осокорь что было мочи закрутил ручку шарманки и сопроводил визгливую мелодию драматическим речитативом:

— Не оставьте без внимания нужды страждущих, пострадавших единственно через свою беззаветную преданность и не жалевших живота своего ради блага империи и её граждан!

— Позвольте, экселенц, мне примерно наказать наглого попрошайку, — воскликнул молодой офицер на горячем соловом жеребце, нервно перебиравшем ногами.

— Кто вообще пустил его в приличный квартал! — возмутился второй, — вы только взгляните на его грязную скотину!

Торки издал фирменный жалобный вой, но на всякий случай показал молодым офицерам солидные жёлтые клыки.

— Возможно, хозяина этого шикарного особняка заинтересует история бедолаги, проливавшего кровь на фронтах последней войны? — спросил Осокорь уже своим обычным голосом и вышел в желтоватый кругляш света от фонаря, чтобы Ладун мог лучше разглядеть его.

— Да он и не думает успокаиваться! — первый офицер вытащил из-за голенища хлыст.

— Господа, — проговорил военный комендант Рии спокойным усталым голосом, — благодарю вас за верную службу. До завтрашнего утра все свободны. Доброй ночи, господа.

Офицеры поклонились, поворотили коней и поскакали по улице, плавно спускавшейся к подножию Облачного холма. Невидимый слуга уже вовсю гремел запорами ворот, встречая господина.

— Я с любопытством и вниманием выслушаю историю твоего возвращения, — спешиваясь и бросая поводья слуге, проговорил комендант. — Проходи.

— Узнал, — довольно усмехнулся Осокорь.

— Узнал, конечно, хоть и не сразу. Ещё немного и моя столичная гвардия наставила бы тебе синяков и шишек. Я рад, что ты спасся, легат. Пойдём в дом, я сильно голоден, только вот зверюгу твою надо куда-нибудь определить.

— Дурында поужинает с нами. Собственно, он и не зверь вовсе.

— Да? — комендант с сомнением поглядел на сморщенное лицо обезьяны, на неопрятную шерсть и нехотя согласился, — пусть идёт с нами, раз ты за него отвечаешь.

В доме Гораций Ладун отдал какие-то негромкие распоряжения и повёл необычных гостей в библиотеку. Торки, оскорблённый до глубины души пренебрежительным отношением к своей персоне, решил показать, насколько ошибается на его счёт военный комендант Рии. Он занял свободное кресло с той особой аристократической непринуждённостью, какую не раз наблюдал у Брэка. Затем он с лёгким поклоном принял хрустальный бокал из рук опешевшего Горация Ладуна, оценил вино на просвет, поболтал им и отпил маленький глоток с видом знатока, предпочитающего букет вкуса скорому опьянению.

Хозяин закусил бутербродом с рыбой и спросил:

— Что произошло, Марин? Почему ты здесь в маскарадном виде? Хотя я чертовски рад, что ты спасся с «Горгоны». В докладе на Государственном совете Верховный жрец не пожалел красок, описывая работу своих боевых магов во время ликвидации Второго консула, и утверждал, что ни один человек не выжил. Бестия отказался подчиниться предписанию и попытался уничтожить адмиральскую галеру.

Осокорь потёр лоб под засаленной матросской косынкой и сказал:

— Меня не было на «Горгоне». Но я пришёл к тебе не из-за Бестии. Ты слышал о предсказании Руды?

— Об этом предсказании в Рие не слышал только глухой, — криво усмехнулся военный комендант, — я же слышал о нём гораздо больше, нежели мне хотелось бы. Предсказание взбудоражило легионы, особенно тот, с которым я пришёл в столицу. Начальство, естественно, требует немедленных и эффективных мер по пресечению крамольных разговоров. Да как их пресечь, если Аурон сам каждый день всё больше и больше возбуждает против себя не только армию, но и простых людей. Мы на грани катастрофы, Марин, бунт, гражданская война (говорят на севере снова что-то затевается) или ещё что-нибудь, но случится обязательно. Все ждут появления Аэция. Кто-то говорит, что мальчишка воскрес, но более приземлённо мыслящие склоняются к тому, что он и не умирал вовсе.

— Как раз об этом я и хотел поговорить с тобой, — хотя Осокорь давно знал Горация, он немного опасался разговора, который им предстоял. И самым лучшим было говорить прямо без обиняков: — я приехал в Рию не один. Со мной младший сын Барса — Аэций.

Гораций удивлённо посмотрел на гостя, потом кивнул головой, словно ожидал он того чего-то подобного.

— Нам нужна твоя помощь, чтобы Аэций мог короноваться Короной клинков, выполнив тем самым последнюю волю отца, — закончил Осокорь.

— Полагаю, у тебя имеется план, как именно осуществить это?

— Поскольку охрана императорского дворца подчиняется тебе, нам остаётся лишь добраться до короны, водрузить её на голову принца и представить его легионам. Думается мне, что для этого мероприятия больше подходит ночь. Охраны меньше, да и обслуга в основном спит.

Гораций Ладун хмурился, и нервно теребил кисть винограда, забывая при этом отправлять ягоды в рот.

— В столице произошли серьёзные перемены с тех пор, как ты уехал, — заговорил он, — мои люди больше не охраняют дворец. Наш уродец, принц-регент, завёл свою собственную личную гвардию. Он даже форму для неё придумал сам. Боюсь, если он вознамерится переодеть в такую срамоту всю армию, бунт будет даже без участия выжившего сына императора Барса, — лицо коменданта перекосилось от невесёлой усмешки, — так что ни на внешних постах, ни во внутренних покоях нет тех, кому я могу приказать или попросить. Меня же Аурон вообще не сильно жалует, как впрочем, и всех людей своего отца. Думаю, он при первой же моей оплошности отправит меня в отставку.

— А я слыхал, будто из замечательного во всех отношениях предсказания гномской чародейки следует, что принц-регент не брат Аэция, вроде они вообще не родственники, — заговорил уставший от вынужденного молчания Торки, чем несказанно удивил хозяина.

— Он — фавн, — пояснил Осокорь, — и просто обожает шокировать окружающих.

Гораций кивнул, но продолжал заинтересованно разглядывать внезапно заговорившую обезьяну.

— Если это правда, — развивал свою мысль Торки, — он и его дядя — Первый консул просто так не отдадут Корону клинков, тем более, что Аурон-то надеть её не сможет.

— Если тихий путь во дворец для нас закрыт, придётся поступить иначе, — Осокорь прямо посмотрел в глаза Горация, — как ты думаешь, если твоим людям предъявить живого и здорового наследника Барса, готового надеть Корону клинков, они согласятся проводить его во дворец?

— Согласятся? — переспросил комендант, — да они его на руках отнесут. Они ждут появления принца Аэция, как чуда, которое возвратит прежние порядки и жизнь, что была при его отце.

— Тогда всё замечательно, — удовлетворённо воскликнул Осокорь, наливая себе вина, — Аэций поговорит с легионами, заявит о своих намерениях, после этого при поддержке армии мы идём во дворец и требуем от Флорестана Корону клинков.

— Вот так легко и просто? — недоверчиво переспросил военный комендант.

— Именно. Куда уж проще-то.

Гораций Ладун побарабанил пальцами по подлокотнику кресла, у него был вид человека, которому предстоит принять нелёгкое решение. После недолгого раздумия он сказал:

— Тебе не кажется, Марин, что твой план несколько непродуман? Может, сначала следовало бы обратиться с прошением к Сенату или к Первому консулу лично? Хотя я знаю Флорестана не так уж долго, он произвёл на меня впечатление человека весьма разумного. В твоём же плане есть оттенок пожара, который ты устраиваешь, чтобы погреть руки.

— Я собираюсь устроить контролируемый пожар, — уточнил со смешком Осокорь, — вариант с Сенатом не пройдёт: слишком много возможностей для затягиваний и юридическо-политического крючкотворства. Я ни на йоту не доверяю столичным чиновникам, попробовавшим вкус власти, когда над ними нет карающей десницы Барса.

— Одним словом, ты предлагаешь участие в бунте или, хуже того, в революции?

— Лично мне по душе вполне мирное слово «переворот», — скромно заметил Осокорь, — но если тебя, Гораций, так волнуют термины, назови наше предприятие реставрацией законной власти в Лирийской империи.

— Да, реставрация звучит гораздо лучше, — согласился Гораций Ладун, — особенно, если учесть законность наследования.

— Это ещё одна причина, из-за которой я отбросил идею обращения в Сенат или к Первому консулу лично. Неизвестно, насколько ему нужен законный наследник Барса, а если нужен, то в каком виде? Не исключено, что в виде тела.

— На предпоследнем заседании Государственного совета он прямо заявил о неприкосновенности принца Аэция, и даже более того, сказал, что лично готов присягнуть ему, — военный комендант выглядел уставшим, и немного подавленным. — Это, естественно, строго между нами, и при условии, что мальчик сможет надеть Корону клинков.

— Заявления политиков мало чего стоят, — презрительно бросил Осокорь, — они говорят одно, думают другое, делают третье. Верить заявлениям Флорестана (я более чем уверен, лживым) — себя не уважать.

— Конечно, — поддакнул Торки, — мой хозяин добавил бы ещё: провалить всё дело!

— Флорестан говорил о некоем Меллорне — дяде мальчика по материнской линии, — Гораций внимательно смотрел на друга, — полагаю, раз тебе удалось отыскать принца, ты нашёл и дядю?

Осокорь кивнул.

— И как он тебе?

— Отличный мужик.

— В твоих устах это дорогого стоит, — проговорил военный комендант, потирая подбородок, — но нам пора расставить все точки над i. Ты просишь моего содействия в государственном перевороте, — и, увидев довольные усмешки обоих собеседников, продолжил, — хватит мне играть словами: переворот, так переворот. Не могу сказать, что решение, которое я принимаю, даётся мне легко. Слишком многое поставлено на карту. Но перед тем как я это сделаю, я хотел бы знать, ты полностью исключаешь возможность ошибки или фальсификации? Мальчик, которого ты нашёл действительно сын Барса? Я даже думать не хочу о том, что с нами будет, если Корона клинков убьёт его.

— Я уверен абсолютно. Достаточно взглянуть на Аэция, чтобы убедиться в том, что он — сын своего отца.

— Вся беда в том, что взглянуть на него я смогу только позже, — раздражённо бросил Гораций Ладун, — а решение принять я должен сейчас.

— Отчего же позже? — широко улыбнулся Осокорь, — ничто не мешает тебе прямо сейчас посмотреть на Аэция. Торки, покажи господину Ладуну нашего мальчика.

Как подавляющее большинство лирийцев, Гораций знал о способности фавнов менять облик, но только редкий человек мог похвастаться, что видел превращение своими глазами. Военный комендант в их число не входил, потому с огромным интересом наблюдал, как здоровенная волосатая обезьяна в остатках матросского костюмчика на его глазах преобразилась в высокого подростка-полуэльфа. Пристрастный взгляд военного коменданта скользнул по светлым, выгоревшим на солнце волосам, удлинённому лицу с голубыми глазами, переместился на тонкие кисти рук. Несомненно, Аэций уродился больше эльфом, чем варваром, но нечто неуловимое в тёмных бровях, коротком прямом носе, упрямо сжатых, ещё по-детски пухлых, губах сразу напомнило Горацию великого полководца. А уж когда по просьбе Осокоря фавн прошёлся по комнате и хорошо знакомым жестом откинул назад волосы, исчезли последние крупицы сомнений. Перед Горацием стоял сын Барса. Любой человек, особенно из ветеранов, воевавших вместе с покойным императором, мгновенно признает мальчика.

— Я полностью удовлетворён, — сказал военный комендант Рии, всё ещё находясь под впечатлением от увиденного, — и даю вам своё официальное согласие. Теперь самое время обсудить детали предстоящей операции.

Осокорь оживился, у него отлегло от сердца, а планирование было его родной стихией.

— Значит так, — проговорил он, со звоном ставя бокал на серебряный поднос, — мы появимся в Военном городке перед утренним построением, представим принца, и сразу в город. С учётом всех возможных осложнений между десятью и одиннадцатью часами мы окажемся на Дворцовой площади. Какая жалость, — заметил легат с притворным сожалением, — придётся оторвать Флорестана от второго завтрака. Ну что ж, мы перейдём и эту последнюю черту.

— Стоп, стоп, — запротетовал Гораций Ладун, — по-моему, ты выбрал не самое подходящее время.

— Из-за завтрака Флорестана? — встрял Торки, снова ставший унылой обезьяной.

— Мне плевать на режим Первого консула, — военный комендант был серьёзен, — прийти в центр Рии с двумя легионами среди бела дня — идея не из лучших. Сохранить в тайне, что с нами наследный принц не удастся. При теперешних настроениях в столице ситуация легко выйдет из-под контроля. На Дворцовой площади соберутся десятки тысяч. Это, друг ты мой Марин, не переворот, а натуральная революция. Голову даю на отсечение, у гвардии Аурона в обтянутых штанишках не выдержат нервы. Тогда кровопролития точно не избежать.

— Верно, — согласился Осокорь, — ночное время предпочтительнее. Кроме того, ночью на нашей стороне будет фактор внезапности, а это всегда плюс. Это я вам, как профессионал говорю. Если нужно обескуражить человека, застать его врасплох, сломить волю — завалитесь к нему ночью с вооружённой охраной, — и половина дела сделана. Конечно, Флорестан — это вам не чиновник средней руки, потративший казённые деньги на смазливых мальчиков, но и он почувствует себя неуютно. Остальное — дело техники. Два легиона в полном вооружении — аргумент веский. Когда они выстроятся на Дворцовой площади, не думаю, что Первый консул станет упрямиться и откажет законному наследнику престола в такой малости, как примерка Короны клинков.

— Да, — подтвердил Торки, — иначе консул запросто может нарваться на план «Б».

— План «Б»? — недоумённо переспросил Осокорь, — какой ещё план «Б»?

— Это как в хлебной лавке, помните? Флорестана и всех его прихвостней придётся просто убрать.

— Да уж, — засмеялся Осокорь, потому что очень комично звучал смертный приговор Первому консулу из уст унылой обезьяны, — хлебная лавка — это, конечно, здорово. Но, я надеюсь, до резни дело не дойдёт.

— Тогда я буду ждать вас в половине десятого у малых четвёртых ворот, — подвёл итог обсуждению Гораций Ладун, — ты подготовишь мальчика. Ему самому придётся говорить с легионами. А я заранее продумаю детали прохода в центр города.

— Не знаю, — Осокорь с сомнением покачал головой, — как пятнадцатилетний принц сможет разговаривать с армией. Может, лучше, я?

— Нет, — твёрдо произнёс военный комендант Рии, — легионеры ждут Аэция и поверят именно ему. Так что подготовьте вместе с Меллорном его как следует. У вас целый день впереди.

***

Время медленно ползло к полуночи, а Первому консулу Священной Лирийской империи Флорестану Озёрному не спалось. Ему радикально испортили настроение счета принца-регента, которые принесли на подпись. Нет, положительно, его племяннику власть ударила в голову. Чего только стоит одна форма, в которую он обрядил личную гвардию. Эта весьма неприличная одежда (принц-регент настаивал, чтобы штаны непременно обрисовывали промежность) стоила ещё и неприлично много денег. Добавить к этому сотни локтей дорогущих тканей для обивки стен и мебели в новых покоях принца, безделушки, редкостные, привозные из-за моря масла для бани, драгоценности, вороха новой одежды и ещё много подобного, без чего Аурон с недавних пор не мыслил своего существования.

Флорестан дважды пересчитал итог. Милые пустячки племянника складывались во внушительную сумму. Эта сумма разозлила и расстроила Первого консула, бывшего по натуре человеком расчётливым до скуповатости. Он не переносил, когда деньги бросали на ветер. Не без злорадства Флорестан размышлял, как завтра станет вставлять племянника в рамки. Пора положить конец безрассудным и ненужным покупкам. Эта мысль несколько подняла настроение. Естественно, поначалу Аурон вскинется, попытается, напустив на себя царственный вид, безуспешно поставить дядю на место. Но куда ему, щенку с ослабевшей от алкоголя волей, противостоять Флорестану, царедворцу с сорокалетним опытом.

Первый консул немного ослабил узел шейного платка-галстука. Конечно, он надавит на племянника (и сделает это даже с удовольствием), и всё пойдёт по накатанному сценарию: тот выступит, потом смешается, опадёт, и разговор завершится обычными жалобами на жестокую судьбу и униженными просьбами денег, которых он, натурально, не получит.

Стрелка старинных часов-клепсидры перешла через двенадцатую отметку, и консул уже собирался отправляться спать, когда раздался нервный стук в дверь. Столь поздним посетителем оказался его личный секретарь — Фаддей. Он был явно чем-то встревожен.

— В чём дело, Фаддей, — ворчливо поинтересовался Флорестан, — вы небрежно одеты, без галстука. Что случилось: мы горим, или эльфы Морозного трона стоят у ворот?

Но его сарказм пропал даром. Фаддей мотнул головой с какой-то обречённостью, проглотил комок в горле и хрипло сказал:

— Оба столичных легиона идут по улицам Рии.

— Идут? — вскинул седеющие брови Первый консул, — куда идут? Да говорите же вы толком!

— Мне доложили, что после вечернего построения легионеры не разошлись, как обычно, по казармам, а в полном составе покинули Военный лагерь и вошли в Рию по старой дороге Дементия. Они продвигаются в направлении Дворцовой площади.

— Все десять тысяч?

— Так точно, все десять тысяч, — почему-то неожиданно для себя чётко, по-военному, ответил секретарь, — они идут со знамёнами маршевым шагом.

— Как долго им ещё идти до дворца?

— Полчаса, кажется.

Флорестан встал и прошёлся по комнате, не в силах совладать с охватившим его волнением.

— И сколько времени вы в курсе дела, позвольте узнать? — ему страшно хотелось накричать на Фаддея за его дурость и трусость.

— Часа полтора или около того, — голос секретаря в ожидании нагоняя стал совсем тихим, — городская стража доложила о странном поведении военных, и ко мне пришёл заместитель начальника стражи дворца. Он вытащил меня из постели, — Фаддей сокрушённо развёл руками, давая всем своим видом понять, что не имел времени привести себя в порядок.

— И после этого вы — пара идиотов, — сидели и ждали? — загремел Флорестан, — ждали вместо того, чтобы немедленно идти ко мне!

— Мы думали…, — залепетал секретарь, — в смысле, хотели убедиться, удостовериться.

— Они думали! Желали удостовериться! В чём? Что десять тысяч легионеров вышли на улицы Рии, чтобы совершить променад перед сном, а для пущей важности приняли боевое построение и взяли оружие. Кстати, они вооружены?

— Кажется, да.

— За полтора часа вы с заместителем начальника стражи так и не удосужились выяснить точно, вооружены ли люди, марширующие к Дворцовой площади. Отлично. Идите. Завтра вы оба понесёте соответствующее наказание.

Секретарь с облегчением от того, что гроза миновала, часто-часто закивал головой, и, чтоб хоть как-то оправдаться в глазах шефа, многозначительно произнёс:

— Мне кажется, я догадываюсь, зачем они идут во дворец.

— Надо же! — криво усмехнулся Первый консул, — какая похвальная прозорливость. Так просветите и меня.

— Доложили, что с ними вроде бы принц Аэций, о котором в последнее время ходило много слухов.

— Так. — Флорестан остановился и сел назад в кресло, — это в корне меняет дело. Это уже не просто бунт.

— Нас убьют? Всех? — задушено пискнул секретарь, побледневший ещё больше, хотя и так казалось, что больше некуда.

— Это, господин Фаддей, будет зависеть от обстоятельств. Хотя занимаемая вами должность достаточно высока, чтобы в случае чего быть казнённым вместе с низложенным правительством.

Фаддей невольно схватился за горло, словно верёвка уже готовилась сжать его.

— Перестаньте, — презрительно бросил Флорестан, — возьмите себя в руки, умойтесь, выпейте вина, в конце концов! Сейчас не время впадать в истерику, вы мне будете нужны.

— Но там, — секретарь махнул рукой куда-то туда, где по его представлению печатали шаг по булыжникам мостовой десять тысяч человек в полном военном облачении.

— Ну не всё ещё потеряно, — ободрительно сказал Флорестан, — выслушаем их требования, а там кто знает? Ступайте, мне нужно подумать.

Ситуация встревожила Первого консула до чрезвычайности. Предстояло придумать, как совладать с легионами и заставить возвратиться в Военный лагерь назад. Для этого нужно было заболтать их, выиграть время, пойти на незначительные уступки немедленно, пообещать рассмотреть возможность удовлетворить их требования позднее и тому подобное. Флорестан вздрогнул. Со стороны Дворцовой площади раздался ритмичный низкий стук. Это легионы подошли к императорскому дворцу и по старой военной традиции выражали недовольство стуком копей о мостовую и мечей о щиты.

В кабинет влетел запыхавшийся Аурон.

— Вы слышите это? — спросил он срывающимся от волнения голосом, — вы видели, сколько их? Чего им надо? Говорят, они пришили с факелами, и их миллион!

— Всего-то десять тысяч, — механически поправил племянника Флорестан, он всё ещё обдумывал, что скажет бунтовщикам, когда выйдет на парадный балкон. А в том, что это придётся делать довольно скоро, сомнений не осталось.

Аурон заметался по кабинету, затем налил полный кубок вина, выхлебал его как воду и упал в кресло для посетителей.

— Меня разбудил этот проклятый шум, — плаксивым голосом заговорил он, — я послал Виго узнать, что происходит, и вот, пожалуйста! Какого чёрта все эти люди припёрлись сюда среди ночи да ещё подняли невообразимый гвалт? У меня от этого стука мурашки по коже. Вот, взгляните! — он отвернул рукав шёлкового вышитого халата и обнажил полную руку.

Но Флорестан даже не взглянул на мурашки племянника. Он завязывал галстук и сосредоточенно думал, как обернётся ситуация. Раз легионы привели с собой Аэция, они непременно потребуют Корону клинков. Как поступить в этом случае Первый консул пока не решил.

— Чего они хотят, дядя? — не выдержал принц-регент, готовый заткнуть уши, лишь бы только не слышать ритмичного гула.

— Чтобы узнать их требования, Аурон, мы должны выйти к ним и спросить. Чем раньше мы это сделаем, тем будет лучше. Никогда не следует злить толпу.

— Мы? — недоверчиво переспросил принц-регент, — не хотите же вы сказать, что я тоже должен выйти к этим десяти тысячам стучащих легионеров?

— Именно. Но парадном балконе тебе совершенно ничего не угрожает. Можешь взять с собой хоть дюжину гвардейцев и этого своего гладиатора.

На лице Аурона читалось откровенное и сильное нежелание выходить вместе с дядей на парадный балкон. Пусть даже его будут сопровождать Виго и гвардейцы. Он нахмуренно грыз ноготь и искал предлог для отказа.

— Я совершенно не представляю, что мне надеть, — он хитро, снизу вверх глянул на Флорестана, — дворцовый этикет не предусматривает подобной ситуации. Выйти же в такой ответственный момент в неподобающем платье было бы фатальной ошибкой. Вдруг это спровоцирует бунт?

— Никогда в истории одежда правителя не была причиной для бунта, — отрезал Первый консул, — не морочь мне голову, надень, что хочешь, но побыстрее.

Видя, что уловка не сработала, Аурон сделал последнюю отчаянную попытку. Он надулся, насупил брови и выкрикнул громко и визгливо:

— А если я не хочу! Не желаю выходить к этим ублюдкам! Я имею такое право, я — почти император. Не выйду, и всё тут. И никто мне ничего не сделает. Я даже одеваться не собираюсь, — в знак своей особой решительности добавил он.

— Тогда, — Флорестан резко обернулся к племяннику и сказал тихим не обещающим ничего хорошего голосом, — я прикажу охране, и тебя выволокут на балкон в ночной сорочке с заломленными за спину руками. Тебя, мой мальчик, армия буквально терпеть не может, и такой вот выход принца-регента их хоть немного развлечёт.

Аурон понял, причём понял чётко, что на этот раз слова дяди — не преувеличение и не пустая угроза. Первый консул готов так поступить только для того, чтобы хоть как-то снизить накал страстей на Дворцовой площади. В голове принца промелькнуло ужасное видение: дядя властным жестом простирает руку, и его, бедного полуодетого гвардейцы швыряют но ощетинившиеся копья. Перед мысленным взором почему-то мелькнули собственные босые ноги, запутавшиеся в ошметках окровавленной ночной сорочки. Нет, сердить Флорестана определённо не следовало.

— Хорошо, — проговорил Аурон поспешно, — я пойду и быстренько накину на себя что-нибудь.

Принц-регент встал, запахнул халат и рысью ринулся в свою комнату.

Флорестан кивнул, но мысли его были далеко: он по которому кругу прокручивал варианты грядущих событий, вычленял для себя подводные камни осложнений, прикидывал собственные возражения и аргуметы.

Парадный балкон императорского дворца выходил прямо на Дворцовую площадь. Уже не одно столетие во время всевозможных торжеств, триумфальных шествий и праздников императорская семья взирала на подданных с этого балкона, милостиво позволяя подданным взирать на своего государя. Балкон был настолько велик, что там без стеснения могло разместиться человек сорок (обычно с императором выходили министры, гвардейцы личной охраны, дамы из окружения императрицы). И вот теперь Аурон на ватных ногах ступил на знакомый с детства балкон. Для храбрости он изрядно выпил, но даже алкоголю было не под силу унять ту внутреннюю дрожь, что сотрясала принца-регента в такт мерных ударов копей о брусчатку. Не спасала и верная рука Виго, за которую Аурон цеплялся с упорством утопающего.

Ещё в детстве Аурон считал Дворцовую площадь способной вместить всё население Рии, хотя дядя с омерзительной педантичностью всякий раз говорил, что максимум — пятнадцать тысяч. Но в эту ночь на ней собралось гораздо больше людей, чем он мог себе представить. В парадном построении вытянулись шеренги сверкающих шлемов, отсветы многочисленных факелов играли на броне, медной обивке щитов, наконечниках длинных пик. Повсюду виднелись знамёна с золотым лирийским орлом, казавшиеся ночью не тёмно синими, а зловеще чёрными. И все эти тысячи легионеров стучали своим оружием с ужасающей равномерностью и упорством. Простые люди, пришедшие вместе с легионами, заполнили всё оставшееся свободное место.

Флорестан вышел к парапету и поднял руку, призывая к тишине. Стук стих, словно оборвался, тишина ударила в уши.

— Господа, — проговорил Первый консул хорошо поставленным ораторским голосом, — свободные граждане Священной Лирийской империи, братья, что привело вас сюда в столь позднее время? Какие проблемы заставили вас покинуть свои посты, Военный лагерь и нарушить многолетний уклад? Без стеснения скажите мне. Я, Первый консул, обещаю вам, своё внимание и участие.

Аурон вытягивал шею, силясь разглядеть из-за спины дяди, что именно в данный момент происходит на площади внизу. Там вперёд вышел поджарый седой военный, в котором принц-регент немедленно узнал военного коменданта Рии, присланного отцом несколько месяцев назад. Гораций Ладун отсалютовал по уставу и заговорил:

— Сегодня вечером к нам пришёл младший сын и законный наследник императора Хелвуда Барса — принц Аэций. Он готов прямо сейчас надеть Корону клинков, чтобы доказать законность своих притязаний.

Этого Аурон стерпеть не мог, он рванулся вперёд, вцепился руками в мраморный парапет балкона и заорал визгливо, со злобой брызжа слюной:

— Какой ещё наследник Аэций?! Вы, Ладун, совсем с ума сошли? Я, я — наследник и ваш государь! К ним заявляется неизвестно кто и неизвестно откуда, а наша армия верит первому встречному проходимцу и самозванцу. Более того, сам военный комендант ведёт его во дворец, это неописуемо! Это — бунт, восстание, мятеж! Вы помните, Ладун, что у нас в стране полагается за мятеж? При этом вы столь старательно прячете своего претендента, что ни я, ни Первый консул, ни другие важные лица пока его в глаза не видели. Может, вы всё выдумали? Нашли, так сказать предлог, чтобы побунтовать, проявить характер!

Флорестан каким-то шестым чувством уловил волну тихого возмущения, прокатившуюся по рядам военных на площади. Не хватало ещё, чтобы Аурон подлил масла в огонь своими глупыми выкриками. Консул негромко сказал что-то начальнику своей личной охраны, и принца-регента аккуратно, но твёрдо убрали назад.

— Стойте спокойно, ваше высочество, — шепнул ему бритый наголо начальник охраны, — и позвольте вашему дяде самому разобраться с ситуацией. — Он продолжал железной хваткой сжимать предплечье Аурона, показывая, что совершить ещё одну глупость ему просто не позволят.

— Пустите руку, мне больно, — возмущённо зашипел принц-регент, — я буду стоять смирно, я всё понял, довольно.

Тем временем внизу военный комендант подал знак своим людям, и они подняли на сомкнутых щитах высокого подростка в синем бархатном костюме. Флорестан ничем не выдавший жгучего интереса, с пристрастием разглядывал претендента. Конечно, эльфийская кровь бросалась в глаза, но сходство Аэция с отцом заметил бы всякий, кто знал Барса. Сходство это проявлялось не столько в чертах лица, сколько в привычке упрямо наклонять голову, позе и всей манере держать себя, которую, как отлично знал Первый консул, невозможно подделать никакими силами. Легионы приветствовали парня дружным рёвом: «Аэций»!

Флорестан вновь прекратил шум, так терзавший сердце и уши Аурона.

— Прекрасно, — воскликнул он, словно наследника на площадь перед дворцом доставили по его личному распоряжению, — я рад видеть вас, молодой человек, и ваше намерение испытать (он специально избегал слова «короноваться») Корону клинков в высшей степени похвально. Как и всякий свободный гражданин Священной Лирийской империи вы от рождения имеете неотъемлемые права. Но зачем же пытаться осуществить эти права таким экзотическим и необдуманным образом? — Первый консул говорил мягко с оттенком отеческой укоризны, будто Аэций на полученном в подарок на день рождения пони потоптал любимую клумбу консула. — Существует же законный порядок. Подайте прошение в Сенат, его рассмотрят, назначат комиссию, которая, в свою очередь, разработает регламент испытания, потом определим день, и вы сможете реализовать свои права. Приходите завтра с утра прямо ко мне безо всякого стеснения, и мы с вами вместе составим прошение в Сенат. Идёт?

— Нет, — звонко сказал Аэций, — мне не нужны регламенты и испытания. Я — законный наследник лирийского престола и намерен короноваться Короной клинков немедленно. Вынесите мне её сейчас же, Флорестан.

Легионы отреагировали одобрительным гулом.

— Боюсь, в настоящий момент сделать это не представляется возможным, — Первый консул сокрушённо покачал головой, — причина в том, что я не знаю, где именно находится Корона клинков. Скорее всего, она заперта в императорской сокровищнице. Ключи и опись имеются только в распоряжении имперского казначея. Пока мы пошлём за ним, пока отыщем нужную нам вещь, уже, как минимум, рассветёт. Я, право, даже не знаю, как поступить.

— Зато я знаю.

Взгляды всех присутствующих обратились к высокому мужчине, опирающемуся на чёрный посох. Он вышел вперёд и встал рядом с принцем и Горацием Ладуном.

— Я знаю, где Хелвуд Барс хранил свою корону. Пойдёмте, я покажу.

Флорестан мгновенно узнал говорившего: это был брат покойной императрицы Ирис, эльфийский принц Меллорн, дядя мальчика. Однако он решил не показывать виду и надменно спросил:

— Ваша осведомлённость вызывает некие сомнения. Откуда вы знаете, где Корона клинков?

— Покойный император сам показал мне, — спокойно проговорил Брэк, — возможно, он предвидел подобный оборот событий. А вот ты, Флорестан, лжёшь, утверждая, будто в глаза не видел Корону клинков. Неужели ты ещё не понял: либо ты без проволочек вынесешь сюда Корону, либо мы возьмём её сами, но для многих из вас это будет концом. Я бы советовал тебе поступить по первому варианту.

Флорестан сразу почему-то поверил словам эльфа.

— Хорошо, — чуть склонил голову он, — если молодой человек столь упорен в своём желании прямо сейчас примерить Корону клинков, будь по-вашему.

Он сделал приглашающий жест и вместе со всеми, кто стоял в эту ночь на парадном балконе, удалился.

— Смотрите в оба, — приказал Осокорь стоящим чуть поодаль военным, — чтобы ни одна сволочь не попыталась сделать глупость.

К своему собственному удивлению Аэций совсем избавился от лихорадочного волнения, снедавшего его с самого утра. Единственным желанием принца было желание, чтобы всё поскорее закончилось.

Флорестан обернулся довольно быстро. На этот раз вся честная компания во главе с ним появилась из дверей парадного входа. Двое гвардейцев в облегающих штанах с осторожной торжественностью несли за углы бархатную подушечку, на которой тускло отсвечивала старым золотом легендарная корона.

— Ну вот, юноша, — Флорестан театральным жестом повёл рукой, — вы получили то, что хотели. Дерзайте!

Неожиданно вперёд рванулся принц-регент Аурон.

— Корона моя! — завопил он с совершенно невменяемым видом, — только я имею право носить её!

И он с проворством, удивительным для столь полного и рыхлого человека, схватил корону, игнорируя призрачные клинки, что возникли, как только его пальцы коснулись золотого обруча. Издав сдавленный вопль не то боли, не то восторга Аурон водрузил волшебную корону себе на голову. Сначала ничего не происходило: он просто стоял с ошалелым видом. Потом вдруг капризный рот Аурона стал открываться, словно ему не доставало воздуха, и лишь позднее из горла принца-регента вылетел крик нечеловеческой боли, который аккомпанировал тёмно-фиолетовому пламени, охватившему его с головы до ног. Несмотря на то, что пламя было почти что чёрным, оно слепило и заставляло отводить глаза в сторону.

Через несколько мгновений всё было кончено. То, что осталось от Аурона осело вниз, словно рассыпавшаяся скульптура из песка. Только на этот раз осыпался не песок, а пепел. На эту кучку пепла медленно и торжественно опустилась Корона клинков, принявшая снова вид обыкновенного золотого обруча с варварски огромными самоцветами. На Дворцовой площади воцарилась тишина, нарушаемая лишь сдавленными рыданиями Виго. Гладиатор сидел на корточках и, раскачиваясь из стороны в сторону, горько оплакивал безвременную кончину друга.

— Ну как, молодой человек, — кашлянув, поинтересовался Флорестан, — вы всё ещё имеете желание примерить Корону клинков?

Аэций растеряно посмотрел на дымящийся пепел и перевёл взгляд на дядю. Тот ободряюще кивнул. Мальчик сделал шаг вперёд, упрямо наклонил голову и громко, так, чтобы его услышало как можно больше людей, сказал:

— Да!

Под напряжёнными и ожидающими взглядами он подошёл к останкам принца-регента, присел на корточки и взял в руки Корону. Она была чуть тёплой и приятной на ощупь. Затем мальчик встал и спокойно надел Корону клинков на свою светловолосую голову.

Флорестан невольно отвернулся. Ему не хотелось видеть повторение шаманского колдовства Проргола. Однако ничего подобного не произошло. Аэций стоял, как ни в чём не бывало в волшебной короне. И тут из тысяч глоток вылетел вопль восторга. Принца снова вознесли на щитах высоко над толпой, чтобы каждый, как бы далеко он не стоял, мог увидеть своего нового императора.

Дворцовую площадь сотрясалась от криков:

— Да здравствует император Аэций!

КОНЕЦ.

30.04.2011 г.