Первой, кто встретил Герцога в Доме без номера, оказалась Циля. Правильнее сказать, она не встретила его в Доме, а сбила с ног у арки.
Как вы помните, с самого начала в почтовый ящик пани Цили приходили всякие странные письма. С теми она разобралась, но появились новые. И сейчас они стали настолько странными, что совет Дома без номера собирался по этому поводу уже несколько раз, но так ничего и не решил.
С недавних пор письма приходили от обеих сторон, как будто два неизвестных лица переписывались через Цилин ящик без всякого ее на то разрешения!
В тот день, когда в Дом прибыл Герцог, Циля как раз летела с почты домой и, как всегда, очень торопилась. В результате они столкнулись и оба оказались на земле.
– Простите, – сконфуженно пробормотала себе под нос Циля, пытаясь встать.
Герцог тоже извинился, поднялся и подал ей руку.
Тут, конечно, можно написать, что стоило ему посмотреть Циле в глаза, увидеть, как солнце тщетно пытается выбраться из ее рыжих кудряшек, услышать ее голос, как он тут же сделал свой выбор. Или что Циля проницательно разглядела фамильную тайну в серьезных серых глазах Герцога, услышала музыку в его голосе…
Конечно, можно написать и так.
Но пока Герцог просто держит Цилю за руку и не может оторвать взгляд от пальцев девушки – тонких, белых, с коротко обрезанными ногтями, таких длинных, что они могли бы принадлежать пианистке.
– Простите? – переспросил Герцог, обнаружив, что пропустил какую-то часть из монолога незнакомки.
– Я говорю, тетушка Софа с утра сказала Руфе, а та передала мне, что скоро у нас появится новый жилец. Вы заблудились? Вы музыкант? Вас проводить? – протараторила Циля обычной скороговоркой.
Скоро Герцог привыкнет к ней.
– Да, – не растерявшись, ответил сразу на все вопросы последний герцог королевского рода.
Пока Циля вела Герцога к Дому, знакомила его с Варцлавом и показывала квартиру, она успела рассказать и про письма, и про соседей. И даже не очень удивилась, заметив, что Герцог так же приветливо, как всем живым, кивнул вышедшему сквозь стену Черному Господину.
Герцог за всё время не произнес ни одного слова, кроме приветствий.
– Если хотите, можете побыть один. Устраивайтесь поудобнее, а я пока кофе сварю. Вы любите кофе? А может, вы, как Клик-Клак и Прядильщица, и кто там она еще сегодня, предпочитаете шоколад? У меня еще чай есть, его дети пьют. И, если хотите, могу найти для вас молока. Вы любите молоко?
– Мне чай. Спасибо, я… как дети.
Циля оставила Герцога ровно на одиннадцать минут.
А еще через четырнадцать минут он уже пил чай и читал те самые таинственные письма, которые так взбаламутили Дом без номера.
* * *
«Здравствуй, милый братец!
Я больше не в Париже. В этом городе слишком много романтиков: они ходят по улицам, сидят в кафе, на уличных скамейках, у фонтанов и в парках – везде, и на их лицах светится такая надежда на чудо, что я в конце концов не выдержал. Наверное, потому что больше не могу делать чудеса сам.
Поэтому я поехал в Рим. Вечный город всегда чем-то привлекал меня. Но и здесь всё оказалось слишком банально. Рим банально прекрасен. Да и зачем я тебе о нём рассказываю? Ты же сам живешь в Риме!
Ты спросишь, почему я не зашел к тебе? Признаться честно, с деньгами было не очень. Не хотелось заявляться к тебе в таком виде, ведь я же твой старший брат. Ты привык видеть меня с рюкзаком, полным сказок, огромным зонтом и карманами, набитыми звонкой монетой и конфетами. А сейчас я уже не знаю, когда последний раз чистил ботинки. Ты помнишь, раньше в начищенных носах моих штиблет отражалось звездное небо? Но, сказать по правде, кеды гораздо удобнее.
Прости, брат.
Я даже устроился работать и некоторое время бегал официантом в ресторане на какой-то «плаца». Или это уже была «стрит»? Не помню. Мне это быстро надоело.
В общем, не волнуйся за меня, братец. Я даже отсюда слышу, как ты ругаешься и бежишь к телефону. Это ты зря: мне сюда невозможно позвонить.
С деньгами у меня теперь хорошо. Золото для меня никогда не имело большого значения, ты же знаешь, – был бы кофе в чашке и конфеты в карманах. И саксофон… Брат, видел бы ты мой новый саксофон – он прекрасен! У меня нет слов ни на одном языке, чтобы описать этот инструмент. Мне его подарила одна слепая женщина в обмен на рассказы о Париже и чистку камина. Кстати, моя помощь по хозяйству понравилась ей гораздо больше сказок. Вот так вот.
Сейчас я в Таллинне, по утрам играю на саксофоне свинцово-серому небу. Здесь любят уличных музыкантов. А по вечерам брожу по городу и подслушиваю чужие сказки.
Я вернусь, брат, обязательно вернусь, как только наберу новых историй!
Ты уж прости, что я свалил на тебя свои обязанности, но кто-то же должен этим заниматься. У меня пока нет сил.
Я привезу тебе новый зонт взамен того, что когда-то позаимствовал да так и не отдал. Он гораздо лучше твоего старого – с ним бродил по Нью-Йорку сам Том Уэйтс! Он потом забыл свой зонт в одном кафе, где я его и нашел. Это роскошный, огромный черный зонтище, и тебе он обязательно понравится! Может быть, ты даже простишь мне ту дурацкую историю, когда я прихватил по ошибке твой и все стали думать, что я всегда ходил с ним.
Я скоро вернусь, брат. Береги себя и не волнуйся. Ты всегда слишком много беспокоишься».
* * *
«Здравствуй, братишка!
Спасибо за письмо, получить от тебя весточку было очень приятно.
А не зашел ты все-таки зря. Хотя не мне это решать: ты же старший брат и всегда всё лучше знаешь… Ладно-ладно, не хмурься! Можешь поворчать на меня, если тебе станет от этого легче.
Спасибо за зонт. Посылка пришла вовремя, у нас начался сезон дождей. Я говорил тебе, что переехал? Конечно же, не говорил – мы не болтали уже не одну сотню лет.
Говорят, у вас в Таллинне погода не очень. Когда надоест музицировать в пустоту, приезжай ко мне на Маури. Здесь яркое солнце, синее небо и белый песок. И вулкан поблизости! Когда становится грустно, я поднимаюсь на его вершину и, спустив ноги в кратер, смотрю на горячую лаву. Ты же знаешь, мне всегда нравился жар. А ты любишь дождь и сырость – наши тропические ливни должны прийтись тебе по вкусу.
Сколько лет прошло, как мы поменялись местами? Уже и не помню.
Знаешь, мне понравилось быть добрым! Это странное, немного щекотное чувство, как будто под кожей у меня растут перья, не причиняя боли, и всё время хочется смеяться.
Ты спрашивал, не злюсь ли я на тебя. Не злюсь. Наверное, ты правильно сделал. Твоя музыка действует на людей не хуже придуманных мною снов. И я уже не такой беспокойный, как раньше. Каждый день смотрю на море, на солнце (я единственный, кто тут смотрит на него без очков), и мне хорошо – тихо и спокойно.
Так что не торопись, братишка. Возвращайся, когда сможешь. А я буду, как последний пижон, бродить под ливнем с зонтом, с которым гулял по Нью-Йорку сам Том Уэйтс. Сказать по правде, я всегда мечтал немного побыть пижоном.
А ведь мы с тобой похожи, несмотря на разницу в пять сотен лет, правда?
Хорошей ночи, братишка! Возвращайся, когда в твоей душе наступит утро».
* * *
«Ты и есть пижон!
Рад, что ты наконец-то нашел себе местечко по душе. Иметь свой дом – это очень важно.
Ты прав, мы действительно вовремя поменялись местами. Знаешь, меня сейчас совершенно не тянет философствовать. Давай-ка я лучше расскажу тебе, где я.
Я в Питере! Удивлен? Вижу, что не очень. Сижу в пабе и смотрю на людей, которые выходят из зала после моего концерта. Это ведь так просто – отыграть концерт, стереть лицо и выйти в паб. Я закрываю глаза и настраиваюсь на души проходящих мимо. Это непередаваемое чувство. Знаешь, похоже, из меня получился хороший музыкант. Почти в каждой душе звучит фрагмент какой-нибудь из моих сегодняшних песен. И это хорошо, потому что завтра будут другие. Эти, сегодняшние, забуду даже я сам.
Вот сейчас допишу письмо и сяду сочинять новую песню. Пожалуй, она будет про яркое солнце, синее небо и уснувший вулкан, в жерле которого живет один волшебник. И пока спит вулкан, этот волшебник тоже дремлет…
Никого не напоминает?
Хорошего тебе утра, брат! Спи. Даже отсюда я смогу посторожить твой сон».
* * *
Герцог дочитал последнее письмо и задумчиво посмотрела на притихшую Цилю.
– Знаете, я думаю, что вы должны положить все эти письма обратно в ящик. Наверное, только так они и могут получать весточки друг от друга. Я не знаю, как это работает. Но, должно быть, дело в этом.
Циля подумав, кивнула. Новый жилец ей нравился всё больше и больше. Вечером, когда он, распаковав вещи, позвал ее на прогулку по городу и оказалось, что двое приезжих знают Петербург гораздо лучше его коренных жителей, она уже была готова в него влюбиться.
Но и здесь Герцог опередил ее.