Еще не проснувшись окончательно, я стоял на ногах около своей кровати. Ребята быстро одевались. Над входом в казарму, подмигивая зеленым глазом, ревел зуммер.

— Тревога... тревога, — бегая по коридору, хрипловатым голосом кричал дневальный. Через минуту мы с полной выкладкой, в шинелях, уже стояли в строю. Мирного не было. Часы показывали без двадцати минут три.

«Значит, это не учебная тревога», — мелькнула мысль. Рядом со мной, посапывая, застегивая на груди лямку от вещмешка, стоял Толик. Где-то в конце строя поблескивали очки и угадывалась фигура Вадима. Вот подбежал и последним встал в строй Анвар. «Но где же Степан? — его то я и не видел. — Наверное, спросонья перепутал взвод».

Раздалась команда «смирно!» Нас повели к выходу. Поравнявшись со старшиной, помкомвзвода спросил:

— В чем дело?

Тот лишь пожал плечами.

С улицы на нас пахнуло сыростью. Моросил дождь. На плацу повзводно в полном составе стоял второй курс. В распахнутые ворота, ослепляя светом фар, с ревом въезжали грузовики. Под фонарем, где дождь, казалось, лил сильнее, стоял дежурный офицер. Когда все утихли, он обратился к нам:

— Товарищи курсанты! От сильных проливных дождей в горах Ходжикента произошел обвал. В опасности несколько горных кишлаков. Сейчас мы едем туда, — и он, подозвав старшин и распределив между курсантами транспорт, крикнул: «По машинам!»

Все уселись молча, без суеты. Моторы заревели, и грузовики, вытянувшись в колонну, поехали по пустынным улицам сонного Ташкента. Кончился город. Машину то и дело подбрасывало на ухабах. Ребята, подняв воротники, жались друг к другу, некоторые умудрились даже вздремнуть. Меня опять начало беспокоить отсутствие Степана: «Что бы это могло значить? Куда он запропастился?»

Этот же вопрос, видимо, волновал и Толика, который сидел у заднего борта. Я видел, как он с беспокойством вертел головой в разные стороны, присматриваясь к каждому курсанту, что-то говорил сидевшему рядом с ним Вадиму.

«Не такой уж Степан человек, чтобы сидеть молча», — отвергал я мысль о том, что Степа, кутаясь от дождя, дремлет в машине.

— Ты видел Степана? — не выдержав, крикнул я Толику.

— Нет, — ответил он.

— Наверное, сел в другую машину, — успокоил нас Вадим.

— Степа не отстанет, — с уверенностью поддержал его Анвар.

Мы уже проехали километров пятьдесят, и чем ближе подъезжали к горам, тем тяжелее становились дождевые капли, да сильнее и пронзительнее дул ветер. Стали попадаться участки размытой дороги, и нам приходилось буквально на плечах выносить буксующий транспорт. Очередная остановка, и слышится крик откуда-то из темноты:

— Стоп! Дальше не поедем. Смыло всю дорогу.

Мы, вытянувшись цепочкой, пошли на голос. В непроглядной темноте чувствовалось, как сверху нависали скалы, где-то внизу с шумом и грохотом стремительно нес свои воды горный поток.

Человек, размахивая карманным фонариком и показывая вверх, крикнул:

— Обойдите верхом, там есть тропинка, только осторожней, хлопцы. До Ходжикента километра полтора-два, не больше. Поторапливайтесь, ребята, поторапливайтесь! — подбадривал он нас. — Ваши уже вперед ушли, их машины проскочили.

Обогнув обвал, мы побежали куда-то вперед. Бежали молча. Ветер крепчал. В долине где-то выли шакалы, и дождь все сильнее хлестал по лицу и барабанил по мокрой шинели.

В кромешной тьме я бежал, машинально передвигая ноги, совершенно не видя земли, а лишь чувствуя ее, когда сапоги хлюпали в глиняной жиже.

«Где же Степан? — не оставляла меня беспокойная мысль. — Нужно ведь случиться обвалу именно сегодня, когда намечена эта долгожданная операция, — досадовал я. — Вдруг Криворук не пойдет без нас. И тогда гуляй себе Король на воле. Эх!» — и я в отчаянии махнув рукой, да так сильно, что потерял равновесие и полетел вниз по камням, отсчитывая каждую булыгу своими боками.

За мной вдогонку спрыгнул с тропы Толик.

— Леха, ты жив? — испуганно прокричал он и, поймав меня за рукав шинели, потащил наверх.

Встав на ноги и немного отдышавшись, ругая дождь и липкую грязь, мы догнали своих. За поворотом в темноте мы увидели в свете автомобильных фар группу людей, которые суетились, бегали из стороны в сторону, то исчезали в темноте, то снова появлялись на освещенном пятачке. Теперь мы ясно видели, куда идти, и бежали туда что было сил.

— Прибыли, — как бы ни к кому не обращаясь, понуро встретил нас старшина. — Товарищ генерал, — обратился он к человеку в штатском, стоявшему около капота машины и при свете фары делавшему какие-то отметки на карте, — прибыл последний взвод.

— Хорошо, — сказал генерал. — Распределите курсантов по трем пикетам у створа оползня, а остальных отправьте на наведение моста.

Отсчитав шесть человек, стоявших впереди, среди которых оказались и мы с Вадимом, старшина приказал нам отойти в сторону, а остальных отправил куда-то с подошедшим работником милиции.

— А вы за мной, — и старшина тут же нырнул в темноту.

Я шел за ним, определяя направление движения лишь по хлюпанью сапог в грязи и тяжелому дыханию. Мы поднимались вверх по склону. Я то и дело протягивал руку, чтобы помочь Вадиму.

— Ничего, я сам, — временами упрямился он, когда я на очередном трудном месте подавал ему руку.

Оставив сначала одну, а затем и вторую пару курсантов, старшина через некоторое время остановил нас:

— А вот, Яхонтов, и вам со Стриженовым пикет. Смотрите, чтобы ни одна живая душа не прошла в сторону кишлака на вашем участке. Селевой поток может повториться. — Уходя от нас, старшина на ходу, уже из темноты, крикнул: — Сами-то, сами не сходите со скального грунта. Поняли?

— Ясно, — ответил я.

Старшина ушел, а мы с Вадимом, осмотревшись насколько было возможно, зашли с наветренной стороны под нависшую над нами скалу.

Мы не видели, а только догадывались, что где-то ниже лежал залитый грязной жижей селевого потока кишлак. По словам старшины, четырнадцать домов полностью остались лежать под землей. Мы стояли молча. Сверху по-прежнему, как из ведра, лил дождь. Где-то там в неопределенном направлении, по крайней мере, за нашей спиной, так мне показалось, что-то загудело и заклокотало; в кишлаке усилился вой собак, мычание коров — эти несчастные животные оставались еще там.

Говорить в такой обстановке не хотелось. Было обидно сознавать свою беспомощность перед стихией.

Около нашей скалы проходила тропинка, ведущая через небольшой перевал в другую часть кишлака, не пострадавшую от селевого потока. Постепенно небо стало сереть — значит, близок рассвет. Где-то через полчаса восток стал пепельно-серый и уже можно было различить Вадима, который тоже, как и я, рысцой бегал взад и вперед по каменистой тропинке, чтобы согреться.

Выбежав из-за скалы, чтобы посмотреть, что делается на тропинке, я внезапно столкнулся с бегущей в сторону кишлака старой женщиной. Она, кажется, даже и не заметила меня и никак не среагировала на мой окрик.

Догнав, я схватил ее за рукав, но она, оттолкнув меня, закричала нечеловеческим голосом. Снова догнав почти лишенную рассудка женщину, я повел ее в обратном направлении. Она вырывалась, кричала, рвала на себе волосы, а потом опустилась на землю и тихо, жалобно заплакала. Мое сердце разрывалось на части. Этот тихий плач был страшнее всего пережитого за ночь.

Я стоял и думал: «Как можно утешить ее горе, на кого она теперь будет гневаться? Кого проклинать за содеянное? Стихию? Но стихия слепа и ее вразумить и тем более наказать — невозможно. А человека? Совершившего преступление? Человека, чей разум достиг многого».

Женщина всхлипывала, и я не мешал ей выплакать свое горе. Вдруг я услышал пронзительный женский крик и предупреждающий возглас Вадима, доносившийся сверху.

Это послужило как бы сигналом для моей плачущей. Она вскочила и снова бросилась бежать к кишлаку. Большого труда стоило мне остановить ее. Затем я поспешно поднялся наверх. Меня обеспокоили крики, доносившиеся недавно оттуда...

Вадима на площадке под скалой не оказалось.

Но я опять услышал тот же пронзительный крик. В предрассветной дымке, сквозь косые потоки дождя я увидел внизу бегущие в сторону кишлака две фигуры.

— Стой! — что было силы закричал я. — Назад! Назад! — уже пробегая по тропинке, я услышал за своей спиной окрики и топот курсантов, прибежавших на шум с соседних пикетов. Они в свою очередь тоже что-то кричали и, по-моему, звали меня назад. А я продолжал бежать, вернее не бежал, а летел вниз, делая большие прыжки, то и дело хватаясь руками за кустарники. В метрах двухстах на очередном повороте внизу я увидел Вадима, который догонял бегущую в сторону кишлака девушку. Они уже спустились в лощину и бежали по ее желтому дну. Мгновенье, и Вадим, кажется, настигнет ее, но в этот момент со стороны гор раздался оглушительный грохот, нарастая со страшным ревом откуда-то сверху катил селевой поток. Вот он настиг бегущую и, подхватив ее, закрутил в своих мутных водах. Вадим, будучи еще на возвышенности, на какое-то время остановившись в нерешительности, затем тут же бросился в водоворот.

«Скорей туда», — решил я, но не успел сделать и пары шагов, как подо мной ходуном заходила земля. Горы загудели пуще прежнего.

— Вадим! — закричал я страшным голосом, как будто навеки прощаясь с ним, и бросился вниз, но тут же был схвачен цепкими руками курсантов, которые оттащили меня наверх.

Не успели мы подняться на площадку, как мимо пронесся огромный, сметающий все на своем пути, грязно-желтый вал, который покатился по руслу котлована в сторону кишлака. Мы стояли в оцепенении и только молча смотрели ему вслед.

«Вадим! Вадим! Неужели случилось это страшное, и жизнь твоя оборвалась? Нет, этого не может быть!» — тяжело стучала мысль.

Сколько прошло времени, трудно сказать. Уже совсем рассвело, а может быть, даже взошло солнце, но его нельзя было разглядеть в этой сизой сплошной пыли, которая стояла в воздухе после обвала. Дождь прекратился. Безжизненно, сиротливыми глазами смотрели на нас дома, что стояли на возвышенности и уцелели от стихии.

Вдруг старушка, стоящая рядом, встрепенулась и закричала:

— Вон они! Вон они!

И мы действительно увидели в самом центре застывшей лавины на чудом уцелевшей чинаре две фигуры.

— Вадим! Вадим! — закричали мы.

— Гульчехра! Гульчехра! — вторила нам старушка. Мне показалось, что не было в жизни счастливее минуты, чем эта: «Жив, жив Вадим!» — и мы снова кричали ему.

Они услышали нас, тоже кричали что-то в ответ и размахивали руками. Мы побежали, но дорогу нам преградила черно-желтая жижа. Пробраться к ним было невозможно, но надо было что-то делать, ведь может пойти еще один поток, и тогда им вообще не спастись.

Никто не смог ничего сделать для их спасения. В штабе нас строго предупредили, что до прибытия вертолета никакого самовольства.

Во всей этой суматохе я совершенно забыл о Степане, о нашей операции, о Криворуке. Только подойдя к штабной палатке, которую поставили на той самой площадке, где нас встретили ночью, я увидел одинокую фигуру понуро стоявшего Степана.

— Степка, привет! — крикнул я ему. — Где ты пропал? Вадим там девчонку спас, но сам выбраться не может.

Степан встрепенулся, но снова опустил глаза.

— Степа, что с тобой?

Степан взглянул на меня, и я в глазах его увидел слезы.

«Слезы?» — это что-то необычное для Степана.

— Исключат меня теперь, наверное, из школы, — пробубнил он себе под нос, не глядя в мою сторону.

— За что? — не понял я. — Что мелешь ерунду.

— Не ерунда, Леха. Я вчера после отбоя в самоволку ушел, а когда ночью поднялся по водосточной трубе на наш этаж, то казарма была пуста. Мне стало страшно. Я не знал, что делать.

— Эх, ты, Степка, — только и успел сказать я.

В это время из палатки вышел Мирный и, увидев меня, спросил:

— Как там Стриженов? Держится?

— Держится, товарищ подполковник, — ответил я.

— Через пятнадцать минут будет вертолет. Идите, Яхонтов, и подбодрите его.

Я побежал к Вадиму, а Мирный пригласил Степана в палатку. «Степка, Степка! Что же ты наделал?» — мучила меня мысль.

Через несколько минут из Ташкента прилетел вертолет и без всякого труда поднял к себе на борт Вадима и Гульчехру, а затем, прострекотав у нас над головами, опустился на площадку.

Мы с трудом узнали Вадима. Только глаза говорили о том, что это живой человек. Он весь был в желтей глиняной жиже. Но Вадим старался казаться бодрым, шутил, хотя все прекрасно понимали, сколько понадобилось ему нервного напряжения, чтобы выдержать все это.

Спасенная стояла тут же рядом. Она то и дело машинально смахивала грязь со своего халата и, уткнувшись лицом в плечо бабушки, тихонько всхлипывала.

Грустно было смотреть на этих, сиротливо стоящих, женщин. Я подошел к ним, и старушка, кажется, узнала меня. «Спасибо, сынок, спасибо», — еле слышно старческими губами прошептала она. Подошел Мирный и тихо приказал:

— Яхонтов, помогите им сесть в вертолет.

Взяв потихоньку женщин под руки, я повел их к машине. Вслед за нами в вертолет сел Вадим. Через некоторое время туда же прошел и Степан, он был без ремня и погон. Его отправляли на гауптвахту.