Казарма встретила нас шумом. Ребята делились впечатлениями дня, но Степана среди них не было. Значит, еще не вернулся и обминает свои бока в переполненных городских автобусах, в поисках карманника.

Вслед за нами сразу же пришел Толик.

— Ну, как дела? — спросил я его.

— А-а-а, не говори, — разочарованно махнул он рукой. — Я же говорил, что это — иголку в сене искать.

— А как у вас?

— Как видишь, — ответил я, — тоже ни с чем.

— А чего это Вадим такой невеселый? — спросил он, показывая на проходившего мимо Стриженова. — Уж не заболел ли он?

— Устал, наверное, пройдет, — успокоил я.

Вадим тем временем свернул на лестничную площадку.

— Куда это он побрел? — глядя Вадиму вслед, удивленно произнес Толик.

— Тоже ничего не пойму, — пожал плечами я. — Только что вернулись, все было в норме. Схожу узнаю, — я направился вслед за Вадимом. Но его нигде не было.

«Значит, он в кинобудке», — мелькнула мысль, — и я побежал на третий этаж.

Вадим еще в суворовском имел пристрастие к «железкам», и даже, говорят, сделал радиоуправляемую модель автомобиля и получил за нее первую премию на республиканских соревнованиях. Придя к нам в школу, он как-то быстро нашел общий язык с киномехаником и получил в свое распоряжение кинобудку, где все свободное время проводил за конструированием детекторных приемников, каких-то аппаратов, за что у нас во взводе его прозвали «гаечником». Дверь в кинобудку оказалась не запертой.

Я шагнул в помещение и увидел Вадима. Он сидел ко мне спиной, повернувшись к окну, через которое с высоты третьего этажа хорошо были видны красные крыши домов и стройная аллейка пирамидальных тополей.

Вадим, кажется, даже и не заметил моего прихода.

— Ты не болен? — нарушив молчание, спросил я его.

Он отрицательно покачал головой.

— Тогда чего же ты тут сидишь? Скоро подадут команду на ужин, а ты еще даже не умывался.

— А мне все равно, — произнес он глухо.

«Тут что-то неладное», — подумал я и осторожно обнял по-дружески, но он резко повернулся, в глазах у него блеснули слезинки, лицо выражало отчаяние.

— Уйду, уйду я из школы милиции, — одним духом выпалил он.

— Как уйдешь? — не понял я.

— Надоело мне все это, понимаешь, надоело! — Вадим резко тряхнул головой.

Тут я понял: Вадим всем своим существом протестовал против увиденного сегодня.

— Ты понимаешь, — продолжал он, — я не знал, что...

Вадим говорил, а я стоял и обдумывал, что ему сказать.

— Понимаешь, Вадим, — начал я тихо, опустившись рядом с ним. — Твоя реакция на все это оправдана. Но возмущаться — этого мало. Нужно действовать.

— Я не готов сегодня к такой жизни, понимаешь! — упорно продолжал он. — А другим стать за несколько месяцев не могу. — Он снова уставился в окно и, немного помолчав, уже более спокойным тоном продолжал:

— Меня в суворовском в течение семи лет учили бальным танцам, правилам хорошего тона: в какую руку брать вилку, ножик, вытирать рот салфеткой, говорить на английском и французском языках, учили всему, но только не тому, как обращаться с пьяницами.

Да, разговор оказался, тяжелым. Но я решил наступать.

— Вот ты говоришь, суворовское, если хочешь знать, то я тебе завидую, да и не только я, а и все наши ребята. Ты получил прекрасное образование и воспитание и должен это ценить. Такие, как ты, ребята и должны работать в милиции. А быть тебе в милиции или нет — это другой вопрос. Только я тебе скажу одно: путь, по которому ты идешь, выбирай сам. Выбрал — не сворачивай. Чтобы не ошибиться, сверяй его по жизни, это самый надежный компас.

Мы еще немного помолчали. Вадим снова повернулся и, виновато опустив глаза, тихо попросил:

— Прошу тебя, Леша, никому не говори.

— Ну что ты, — радостно произнес я, понимая, что выиграл. — Вот моя рука, держи. — Не говоря больше ни слова, мы вышли из кинобудки. На улице уже выстроились курсанты, готовые отправиться на ужин.

После ужина мы увидели Степана. Он был в подавленном настроении.

Еще бы, из-за него никто не пошел в увольнение. А многим хотелось попасть в город. Ну что поделаешь, все это хорошо понимали и никто не пытался упрекнуть в чем-то Степана.