Сколько я знаю Джимми, он всегда был такой шебутной. То прибежит ночью и зовёт меня: пойдём, мол, в соседнюю деревню, людей пугать, а то (и втемяшится же такое в голову!) соберется на пруд — русалок смотреть. Я ему сто раз говорил: ну что тебе не сидится, совсем уже что ли черепушка прогнила? Но нет, все неймётся старому балбесу. Уж давно ему за сто, а все как дитя, ей богу!

Вот и нынче, только солнце село, а он уж тут как тут, стучится: идем на рыбалку, дескать. Я, конечно, отругал его хорошенько, но он ноль эмоций — стоит, зубы скалит, словно и не слышал ничего. Вижу, ругань его не пронимает, и говорю: «Где ж мы удочки возьмем? Удочек-то у нас и нету!» Тут он наклоняется и поднимает с земли пару спиннингов: «Вот, — говорит, — удочки. Кто-то на берегу потерял, а я подобрал!»

…Как же! Пусть Джимми это своей бабушке расскажет, она у него такие сказки слушать любительница. А я-то хорошо знаю, где он их «подобрал»! Опять перепугал какого-нибудь рыбака со своей дурацкой выдумкой — приглядит, кто вечером рыбачит у реки, напялит на себя простыню да как выпрыгнет из кустов, как заорет дурниной! Ясное дело, тут любой рыбак — ноги в руки и домой, а уж за удочками раньше третьих петухов и не жди. Ну а Джимми рыбачит в своё удовольствие.

Поругал я его ещё минут пять, да что толку? Сна уже ни в одном глазу. И мы потопали к реке со спиннингами в руках. У нас там и тропиночка протоптана, к нашему любимому месту у излучины. Однако что-то мне было не по себе. Нутром чувствую, что-то не так сегодня, а что — не пойму. И ведь не обмануло предчувствие! Еще не доходя до берега, зарево увидели, а как подошли ближе — батюшки святы! Пылает на берегу здоровущий костёр, а вокруг него всякие пугалы так и пляшут! То есть, это сперва я подумал, что пугалы, а потом до меня дошло, что это деревенская молодёжь пикничок устроила, да не как-нибудь, а с маскарадом! А уж разрядились, где только фантазия берётся! И ведьмами, и пиратами, и чертями-лешими… Даже русалка одна была — почти как настоящая!

Тут меня Джимми локтем пихает в бок: «Давай, — говорит, — тоже пойдем потанцуем?» — и туда, к костру, рванул! Я его, ясное дело, хватаю за шкирку и тащу назад: «С ума, что ли, сошёл, — говорю. — Перепугаешь их всех!» Тут он и вовсе сбрендил. «А что, — говорит, — это идея. Давай их испугаем! А то нынче молодежь наглая пошла, никакого, понимаешь, уважения к старшим нет. А? У меня и простыни две с собой есть…» Я только фыркнул. «И когда ж ты, — говорю, — Джимми, остепенишься! Ведь тебе в твои-то годы сидеть бы спокойно я не рыпаться, пока тебе все кости не переломали…» Да только впустую я это говорил — он уж на себя простыню напялил и как был, со спиннингом в руках, к костру всыпал. Ну, думаю, пропал Джимми! Поразмыслил я, значит, минутку, да тоже накинул простыню на голову, нашёл дырки для глаз (у Джимми все простыни — с дырками для глаз) и следом за Джимми побежал. В последний момент его нагнал, когда он уже из-за кустов собирался выпрыгнуть и даже рот уже раскрыл, чтобы, значит, завыть что-нибудь этакое, от чего кровь стынет, своим визгливым фальцетом. Я его по спине похлопал — давай, мол, грянем вместе, хором.

И грянули!.. Вы бы это видели! Неподражаемый эффект: я рычу хриплым басом, Джимми подвывает, оба в развевающихся белых саванах… Ну, сравнительно, конечно, белых — когда это у Джимми было чистое бельё?.. Все эти ведьмочки и чертенята так и сиганули по кустам.

Однако ж через какую-то минуту ребята стали приходить в себя, и хотя Джимми все еще продолжал размахивать в воздухе руками и завывать, я смотрю — никто уже нас не боится. Ей-богу, обидно стало до глубины души! Стараешься, стараешься, а тут к тебе никакого уважения! Куда там! Обступили кругом, посмеиваются, глядя на Джимми. Я его локтем пихнул — мол, заткнись, балбес! Но он, видно, уже и сам понял, что зря старается, и свои пассы прекратил. Слышу, молодежь перешёптывается — кто мы такие? Джимми тоже услышал — возьми да и ляпни: «Я, — говорит, — Джимми Красавчик, а это, — на меня пальцем кажет, — Тощий Гарри Хокер». Зря, конечно, сморозил — особой популярностью ни он, ни я в деревне не пользовались. Ну, все, думаю, намнут сейчас бока! Ан нет, те только ржут — смешная, дескать, шутка! Один, этакий жлобоватый, ряженый то ли под черта, то ли под рогоносца, говорит: «Ладно, не хотите имена называть — как хотите, все равно, узнаем» — и к костру подался, а за ним и все остальные опять танцевать пошли. Я на Джимми глянул — стоит понурый, словно в воду опущенный. «Нет, — говорит, — это что же творится-то, а? Ни уважения тебе, ни страха — это что ж дальше-то будет? То ли дело было лет десять назад…» Я его по плечу потрепал: «Ладно тебе, — говорю, — чего расстраиваться-то? Какие твои годы! Доживешь ещё до лучших времен! Давай-ка лучше найдем свои удочки и пойдем куда-нибудь посидим, порыбачим тихонько…» Но этот упрямец, видно, решил дело до конца довести. «Чтоб я, Красавчик Джимми, бросил начатое!? Никогда!» Поправил на себе простыню и поперся к костру.

Лет сорок-пятьдесят назад мне такие ночные танцы у костра ещё пришлись бы по вкусу. Но что может делать семидесятилетний хрыч в компании подростков? Однако оставлять Джимми одного я не решился — накуролесит чего-нибудь, кто кроме меня за него вступится? И я тоже встал в круг танцующих. Поплясал этак минут десять, чувствую — кости ломит, а Джимми хоть бы хны — костями гремит, но скачет, словно козёл. Я к нему подобрался: «Сматываться, — говорю, — надо, а то я так долго не протяну, совсем развалюсь». Он кивнул и говорит: «Ладно, сейчас я их в последний раз пугну, и уж тогда со спокойной душой домой пойдём».

И надо ж такому случиться! Только этот дурень набрал воздуха в легкие, чтобы взвыть пострашнее, как что-то ему под ноги попалось, и он со всего размаху шлёпнулся на землю и в своей простыне запутался. Лежит, барахтается, ругается на чем свет стоит, а вокруг молодёжь со смеху покатывайся — ну, думаю, дружище Джимми, напугал ты их! И тоже с руганью начал его из тряпья выпутывать… Ох, зря я это сделал, ох, зря! Ну ведь знал же самого начала, что вся эта затея ни к чему хорошему не приведёт! Только Джимми свою башку из-под простыни высунул, как все разом стихли — прямо вам скажу, гробовая тишина настала! А тот рогоносный ряженый — он ближе всех к нам стоял — как вдруг заорёт: «Это Красавчик Джимми!» — и пулей в лес! И вся толпа за ним следом, только пятки засверкали! Хотел было и Джимми рвануть, но снова в пелёнках запутался и упал.

«Да брось ты, — говорю ему. — Пусть бегут, а мы пойдём-ка спать, а то уж и петухи скоро». Он вздохнул горестно, посидел, подумал, а потом глянул на меня — а рожа довольная, как у сытого кота, глаза блестят, зубы скалит. «Видал, — говорит, — как они всыпали? Меня, значит, испугались! Меня! Красавчика Джимми! Во!» Я чуть не плюнул в сердцах. «Пошли, — говорю, балбес! Было б там, чего бояться! Давно уж из тебя песок сыпется, а ты все глупостями занимаешься, ровно младенец!» Выпутал его из пелёнок и потащились мы домой.

Джимми всю дорогу философствовал: «Вот, мол, порой уж расстараешься, и простыню напялишь, и свечку в руку возьмешь, чтоб, значит, страшнее было — и не боятся, а порой… Тьфу ты! Ну что у меня, такая уж рожа страшная, что ли?»

Я на него оглянулся и не смог не согласиться. И верно, ничего страшного. Ну, разве что глаза ровно угли горят, да кожа кое-где с черепа слезла. А так — очень даже ничего старикан сохранился.

Одним словом — мертвец как мертвец.

Чего нас бояться-то?..