I

Человеческая память — странная штука. Свидетельства событий относительно недавних дошли до нас частью отрывочно, часть вовсе лишь в общих чертах, а о том, что было ещё каких-то восемьсот или девятьсот назад, мы знаем во многом благодаря устным рассказам, передающимся от поколения в поколения. Рассказы эти от столетия к столетию изменялись, каждый стремился запомнить их из дедовских уст, а затем передать своим внукам. То ли память подводила рассказчиков, то ли времена были такие сказочные, но от раза к разу история обрастала деталями, подробностями, и догадки от вымысла и существенное от второстепенного в таких рассказах, дошедших до нас, отличить становилось всё сложнее и сложнее.

Рассказывают, что на месте маленького озера, что расположилось на окраине города, раньше было кладбище. История этого кладбища туманна, как туманна и загадочна история любого мало-мальски старого кладбища, которое наверняка отыщется в любом уголке русского Севера. Хотя, нет, ошибаюсь. Ходит молва о том, что когда-то давно в деревушку, что была километрах в двадцати отсюда, пришли чужаки по последнему насту, перебили чухонцев прямо в их приземистых избушках, и остановились на ночлег невдалеке. Наутро пришли крестьяне из соседней деревни — их привели те, кому удалось вырваться и убежать в лес — дали отпор завоевателям, гнали их к болотам. Весеннее солнце нещадно слепило глаза, растапливало снег, пробуждало природу. И природа не пощадила тех, кто пришел с копьем. Чем дальше шли они в болота, тем выше было солнце, тем глубже и глубже вязли ноги в холодной весенней чавкающей трясине. Вскоре убийцы были настигнуты и перебиты на насте, который к вечеру становился толстой коркой вновь. Спросите у любой старушки из этой местности — она вам так и расскажет. А ещё поведает, что на сходе было решено засыпать тела землёй и песком, который брали из ближайшего оврага. Так образовалась большая яма, которая вешними водами быстро была заполнена, а на краю этой ямы возник едва заметный теперь холм. Так и появилось наше озеро.

Маленькое, круглое, словно блюдце, с песчаным дном и высоким берегом с одной стороны и небольшим болотцем с другой. Много лет прошло с тех пор, царь Пётр с войском проходил мимо озера и, по рассказам, разбил тут лагерь на день для отдыха. Верить этим рассказам или нет — дело каждого. Только место это всегда слыло нехорошим. В озере местные не купались, вокруг него не селились. На одном из берегов веке в XVII возникло кладбище, чуть вдалеке вознесли в небо купола двух церквушек.

Только ходит в народе из пары окрестных деревень и поселков слух о том, что время от времени по ночам над озером видны огни, из озёрной водной глади выглядывают наконечники копий и слышны голоса. Да и лет тридцать тому назад мальчишки из городских кварталов, подступивших почти вплотную к берегам озера и кладбищу, нашли под слоем песка короткий ржавый меч с обрывком почти истлевшего за столетия кожаного ремня. Вот и всё, что я знаю о нашем озере. Может и ещё что-то смогу припомнить, но не сейчас, а когда-нибудь потом, когда будет возможность неторопливо перелистать назад страницы собственной памяти. 

 

II

Конечно, я слышал эту историю. Она произошла пару лет назад. Был в нашей школе парень — я уже забыл, как его звали. Хотя, нет, вру — никогда и не знал. Он не играл в приставку, не менялся картриджами, не ходил с нами на велотрек, не катался по вечерам во дворе на старом зелёном «Москвиче» отца Мишки из моего класса. Наверное, это потому, что он был младше — точно, учился он в пятом, когда мы были уже в седьмом. Как-то вечером чем-то он задел каких-то старшеклассников, которые курили за школьным корпусом. Дальше никто не знает толком, что произошло. Да и старшеклассников этих не нашли. Только видел кто-то, как поздно вечером двое бежали за ним по песчаному берегу озера, что-то кричали вслед. А утром дворник с кладбища нашёл парня мертвым в озере в том месте, где старая кладбищенская ограда спускается с пригорка прямо в воду. Рядом с ним был плот, наспех сооруженный из двух автомобильных покрышек, пластиковых бутылок и проволоки. Все решили тогда, что он утонул, хотя лицо у парня было разбито.

Да и к чему я сейчас всё это вспоминаю? Передо мной — пакет крекера и стакан чая. Меня давно уже ждут друзья, мы собирались идти в соседний двор. Там живет Руслан — Мишка говорит, он классно танцует на руках. Не забыть бы только переписать кассету — Мишка обещал — «Prodigy» дать до завтра. Вот, надо было торопиться. Уже звонят в дверь.

— Саня, ну скоро ты там? — Мишка смотрел в дверной глазок со стороны лестницы, его лицо смешно исказилось, он чем-то стал похож на героев фильмов с Чарли Чаплином, неудачников, которых Чарли бьет и пинает. Мне тоже захотелось пнуть Мишку. Если бы люди только знали, как нелепо они выглядят, если на них смотреть через дверной глазок!

— Давай быстрее — мы внизу подождём, — сказал через дверь Мишка, было слышно, как хлопнули двери лифта, и в подъезде воцарилась гулкая и тревожная тишина.

Всегда поражаюсь, как Мишка всё успевает. Уроки закончились часа полтора назад. Мне только-только хватило времени, чтобы дойти до дома, поесть, посмотреть телевизор. А у Мишки, я уверен, уже и готова химия на завтра, и сочинение написано, и пообедал он как следует — не то, что я — сосиски и чай с крекером. Конечно, немного расторопности мне — и я тоже буду всё успевать вовремя, и может даже учиться стану лучше, чем порадую родителей. Впрочем, отцу всё равно, он смотрит на это сквозь пальцы. А вот мама… За две тройки в полугодии мне опять не видать ни кроссовок, ни денег на кассеты. Ничего, у меня ещё осталась почти тысяча с лета, когда для нас с Мишкой его отец организовал работу на овощном складе. Терпеть не могу эту свёклу в сетках, и без сеток тоже. Хотя заработали мы тогда в этой грязищи за два месяца большие деньги.

На тумбочке громко отмерял секунды большой старый будильник. Половина седьмого. А дома нужно быть к десяти. В конце сентября всегда уже темнеет рано. Как будто и не было лета, белых ночей, когда почти не ощущаешь эту вроде бы и вполне очевидную границу между днём и вечером, вечером и ночью. Заведу-ка я будильник. А то опять остановится. Будильник давно не звонит и не будит никого по утрам. Что-то сломалось в нём, а чинить дороже, чем купить новый. Вот теперь он и стоит в прихожей и служит нам часами.

Закрываю дверь, нажимаю кнопку вызова лифта, спускаюсь вниз. И точно, как и обещали — ждут. На скамейке у парадной Мишка и ещё двое из нашего класса. Не знаю, зачем Мишка вечно таскает их с собой.

— Привет, чувак, — Мишка кивнул в сторону двух парней, — они пойдут с нами к Руслану. Пусть тоже учатся.

— Да нет проблем — ответил я, а сам, конечно, подумал совсем иначе. И хотел было сказать это, да зацепился рукавом кенгурухи за кусты. Все громко заржали. Ладно, чего уж тут возражать — тащим этих двух зануд с собой.

Мы прошли вдоль дома, свернули к школе, к школьному стадиону. И зачем нашей школе стадион, если на нём никто ни во что не играет? И даже физрук водит нас бегать, а зимой кататься на лыжах, на небольшой пустырь около озера. Стадион превратился мало-помалу в плацдарм для выгула собак, минное поле, по которому, не поскользнувшись, могли пройти только сами собачники. Пока мы шли, на середину поля вышла хромая толстая тётка с чёрной овчаркой на поводке. Овчарка покрутилась на одном месте, привычно выгнула хвост — и началось.

— Эй, старая дура, кто говно за твоей клячей убирать будет? — Мишка поднял с обочины пивную бутылку, замахнулся и бросил в сторону собаки. Бутылка, конечно, не долетела, шлёпнулась на гравий и разлетелась на куски.

— Ты, мразь, я тебе сейчас такую дуру покажу! — заорала тётка так, что по двору прокатилось гулкое эхо. Я почувствовал, что это эхо прозвучало громче обычного. Мелькнула даже мысль, что такого раскатистого эха в городских кварталах не бывает вообще.

В самом углу двора, на детской площадке у мусорных бачков случилось оживление. Бритый высоченный парень поднялся со скамейки, отставил бутылку пива. Четверо сидящих на соседней скамейке тоже перестали тянуть пиво — и замерли в ожидании, держа бутылки перед собой.

— Олежка, не вмешивайся, я сама разберусь с этими, — крикнула тётка этому бритому, когда он уже сделал несколько шагов вперёд, направляясь к нам. Два парня, которых Мишка позвал с нами идти к Руслану, попятились назад и побежали что есть силы обратно мимо стадиона за соседний длинный панельный дом.

— Идиоты, — вырвалось у меня. Среди сидящей на скамейке четвёрки послышался смех, потом донеслась громкая отрыжка. Бритый сунул руку под потёртую джинсовую куртку и достал кусок металлической арматуры. Мы с Мишкой ускорили шаг, насколько это было позволительно в этой ситуации — не хотелось бы, чтобы это выглядело так, как будто мы струсили и уносим свои жалкие шкуры.

Четвёрка на скамейке встала — только один сразу присел, приложился к бутылке, очевидно, не желая из-за таких, как мы, терять заветные глотки «девятки».

— Скины, тикай, — сказал мне Мишка, — и мы побежали. Сзади был слышен топот, они не переговаривались между собой, они просто бежали за нами. Школьный стадион, тропинка, дальше за угол, мимо ларька. Прохожие недоумённо смотрели на нас. Чтобы не сбить какую-то старушенцию, пришлось сделать шаг влево с дорожки на траву. В этот момент я почувствовал, насколько неудобно мне бежать. Кроссовки тянули куда-то вниз, словно кандалы, что-то ужасно сдавливало и терло пальцы, ноги как-то странно чувствовали себя в широких штанах, как будто ног совсем не было — и в их отсутствии я пытался куда-то ползти. Но мы бежали. Вот ещё двор, здесь направо, мимо разбитой и брошенной машины. Позади слышался всё тот же мерный топот — они были метрах в двадцати от нас. Выпитое пиво нисколько не мешало им бежать. Тот, что был с куском арматуры, бежал чуть позади. Только сейчас я заметил, что гнались за нами всего трое, а не пятеро, как сначала казалось. Вот и тротуар, проспект. Мы мчались прямо под машины, визжали тормоза, нам сигналили — а мы всё равно бежали. Секунд через пять-семь позади снова послышался визг тормозов — они от нас не отставали.

— Давай разделимся, — бросил я Мишке, он сразу свернул туда, где тропинка заворачивала на пустырь за деревьями. Бежать, даже если нет сил, бежать. Вот деревья, небольшой парк. Бежать вниз, через кусты. Вот тропинка, которая ведет к озеру. Остановиться надо, хотя бы немного передохнуть. Кажется, отстали.

— Ну что, придурок, — передо мной стояли двое и тяжело дышали, — вот теперь тебе не поздоровится. Только в этот момент я понял, что они перебежали проспект и сразу свернули вправо, к озеру, куда я, в конце концов, и добежал. Озеро было в нескольких шагах. Уже темнело, но пробивавшееся сквозь облака солнце отражалось в воде, и всё вокруг было заметно светлее. Я споткнулся — наступил на штанину и инстинктивно сделал шаг к озеру, чтобы не упасть.

— Ты куда? Не уйдёшь, — сказал тот, что был пониже и ударил ногой мне в лицо. Как больно. Куда деться? Ну вот, ещё удар. Сколько они меня будут бить? Я уже лежал на песке, ноги чувствовали воду. Озеро было совсем близко. Я открыл глаза. Озеро, я никогда не видел наше озеро таким. Чьи-то голоса раздались совсем неподалёку. Я почувствовал ещё удар. Смех. Я закрыл глаза.

— Эй, вы там его ещё не добили? — я открыл глаза и увидел, как бритый пробирался через кусты. Здесь я рванул, резко встал, побежал по воде. Болела спина, ноги, нос не дышал, в нём хлюпало что-то густое и солёное на вкус. Как же болит спина! Ещё несколько шагов — вода была уже мне по пояс. Удивительно тёплая вода — надо будет тут летом как-нибудь искупаться. Наверное, теперь можно открыть глаза. Что это за голоса? Рядом стоял бритый.

— Сколько можно бегать, ты уже не жилец, тебе надо было сдохнуть ещё во дворе, но ты решил всё испортить, — чувствовалось, что бритый и сам жалеет, что столько пришлось бежать, а главное — бросить недопитое пиво из-за каких-то недоносков, таких как мы с Мишкой.

— Ладно, я тебя прощаю, — бритый сплюнул в озеро и посмотрел на кусок арматуры, который был в его левой руке. А потом — удар. Арматура свистнула в воздухе как хлыст. Ноги больше не держали.

— Оставьте, хватит с него, а то ещё подохнет, — бритый вышел из воды под смех двух оставшихся на берегу. Они направились обратно, к тропинке, кустам и проспекту.

Удивительно тёплая вода. И голоса — что это за голоса? Бритый обернулся. Может, это его голос мне кажется таким? Как хорошо от воды, легко. Спина больше не болит, хочется дышать полной грудью. Прислушаться надо. Бритый тоже слышит, раз смотрит в мою сторону. Но я молчу. Куда он убегает? Зачем? Здесь так хорошо. Тёплая вода, закат отражается на её поверхности, свет как будто выходит откуда-то из глубины. Бывают такие моменты, когда отвлекаешься от всего происходящего вокруг и сосредотачиваешься только на мысли о том, как хочется жить. Ради таких вот вечеров, закатов на озере, игры лучей солнца на водной глади, шума ветра в деревьях, поскрипывания кладбищенского забора. Что за голоса мешают наслаждаться всем этим? Они становятся всё громче. А солнце всё ярче и теплее. Ярче, ещё ярче. Солнечный свет уже слепит, и всё равно он всё ярче и ярче.

На тумбочке в прихожей неистово звонил старый сломанный будильник. 

 

III

— Неужели уже утро? — Олег потянулся к будильнику и ударил по кнопке сверху. Накануне Олег вернулся домой поздно вечером. Мать ждала его. Ужин, ещё тёплый, стоял на столе, заботливо прикрытый цветным кухонным полотенцем. Собака — чёрная овчарка — приветливо виляла хвостом, встречая в дверях. Всё было как обычно, если не считать того, что из головы не выходил чей-то голос, скорее шёпот. Что там были за слова? Вспомнить бы…

— Олежа, что с тобой случилось? Что-то из-за этих мерзавцев вчера? Просила же тебя, не надо было тебе вмешиваться, — хотя расспрашивать Олега было бесполезно в таких ситуациях, но мать всё-таки попыталась.

— Мама, я сказал, не лезь, — Олег стоял перед зеркалом и смотрел на себя, говорил сам себе под нос. — Что я наделал? Кто это шептал, пока эта падаль корчилась в воде?

— Я не пойду сегодня в школу, и вообще она меня уже достала. Зачем мне учиться, скажи? Тратить время? Я в автосервисе могу работать пару дней в неделю и зарабатывать столько, сколько ты за месяц зарабатываешь. В армию меня теперь уже не заберут.

Мать Олега, Людмила, была ещё молодой женщиной. Её старили полнота и хроническая усталость, от которой как ни избавляйся, она всё равно проявит себя — в манере одеваться, сидеть за столом, вести беседу. Радостью в жизни были Олег и овчарка Тома, которую завели пару лет назад, сразу после того, как отец Олега куда-то бесследно исчез, прихватив с собой последние сбережения.

Олег был ещё совсем маленьким, когда его отец ударился в бизнес. Всё складывалось на редкость удачно — и ларьки, и небольшой автосервис. В семье завелись деньги, как потом оказалось, шальные. Людмила заметила, что муж сильно изменился и продолжает изменяться день ото дня. Он стал пропадать где-то вечерами, приносить гроши, несмотря на отсутствие проблем на работе. Как-то раз вечером по дороге домой от подруги Людмила, проходя возле метро, случайно бросила взгляд за яркую, светившуюся разноцветными огнями витрину ночного клуба. Между серыми, давно не мытыми, полосками жалюзи она увидела то, чего боялась увидеть больше всего на свете. На высоком барном стуле за игровым автоматом сидел её муж. Рядом на столе стоял небольшой стакан. Привычным движением, словно он повторял эту манипуляцию сотни и тысячи раз, муж достал купюру и вставил её в приемник автомата. Людмила прислонилась к витрине. Муж сделал несколько глотков из стакана и дёрнул ручку автомата. Замигали какие-то лампочки. Муж снова отглотнул из стакана и достал еще одну купюру.

Сзади послышались шаги. Людмила обернулась. Навстречу ей шёл мужчина в черных наглаженных брюках и форменной светло-бежевой рубашке. «Охранник», — догадалась Людмила и отошла от витрины. В её голове крутились мысли, одна мысль перебивала другую, всё это складывалось в одну большую тревогу, неуверенность в себе. Людмила стояла на середине тротуара, прохожие шли рядом, не обращая на неё ровным счётом никакого внимания и не подозревая, что творится у неё на душе, что в этот самый момент рушится всё, что было в её жизни раньше, ещё каких-то пять минут назад.

Людмила вернулась домой, тихо открыла дверь и, не зажигая свет, села на стул в прихожей. Так она просидела час или чуть больше. Пришёл с прогулки Олег. Он почувствовал что-то и не стал ничего спрашивать. Они вдвоём молча ужинали на маленькой кухне. Муж в тот день не пришёл вообще.

На следующий день утром в квартире раздался телефонный звонок. Людмила взяла трубку. Спросили мужа. «Его нет, и я не знаю, где он, затрудняюсь даже сказать, когда будет», — бросила Людмила в ответ. Спокойный мужской голос на том конце провода объяснил, что муж Людмилы, Евгений Вячеславович, задолжал крупную сумму своим приятелям, что прошли уже все сроки, что если он не вернёт деньги, то в первую очередь пострадает семья, так как сумма крупная и её надо непременно вернуть. «Я понимаю, я всё понимаю», — ответила Людмила и повесила трубку, хотя в этот момент она не понимала ровным счётом ничего. Особенно того, как жизнь может вот так, всего за один день рухнуть, как может счастье уйти безвозвратно, убежать, улететь, умчаться.

Людмила накинула пальто, вышла на лестничную клетку, спустилась на нижний этаж и позвонила в первую от лифта дверь, обитую коричневым дерматином. На звонок вышел тучный мужчина в тельняшке и поношенных домашних тапочках на босу ногу.

— Серёжа, здравствуй, — начала быстро и уверенно говорить Людмила как будто ничего и не произошло, — у меня к тебе просьба. Я давно собиралась поставить в квартиру новую дверь. Помнишь, ты мне предлагал? Я хочу поставить два замка. Сделай, пожалуйста, как лучше. Совсем дверь покосилась, еле закрывается. Я убегаю на работу. Держи, — Людмила сунула ему в руку свёрнутые купюры и ключи от квартиры.

Если счастье можно измерить исправно работающими замками и дверьми, то, вернувшись с работы, Людмила должна была быть абсолютно счастлива. В подъезде стоял стойкий запах, какой бывает от проведенных наспех сварочных работ. Поднявшись на лифте на четвёртый этаж, Людмила позвонила в обитую дверь соседа. Дверь приоткрылась, показалась голова Сергея, протянулась его пухлая рука с огромной связкой ключей.

— Короткий — от верхнего замка, длинный — от нижнего. Если что — звони или приходи, — Сергей улыбнулся, буквально всучил ключи Людмиле и захлопнул дверь.

Поднявшись на свой этаж, Людмила на месте своей старой двери с глазком, отвалившейся ручкой и покосившимися наличниками увидела металлическое нечто: сваренные неизвестно из чего наличники, саму металлическую дверь тёмно-коричневого цвета, большие металлические петли, новую блестящую ручку, аккуратно врезанный глазок и две замочные скважины. «Короткий — от верхнего, длинный — от нижнего», — Людмила вспомнила слова Сергея, вставила и повернула один ключ, потом другой. Дверь на удивление легко открылась.

Сердце бешено колотилось. Людмила быстро закрыла за собой дверь, прокрутив ручки верхнего и нижнего замка. Всё снова легко поддалось. Людмила присела на стул, но в этот момент в дверь раздался звонок.

— Ещё чего, теперь я тебя не пущу точно, — подумала Людмила, но дверь открыла, увидев в глазок, что на лестничной клетке стоит сын.

— Мама, что это? — Олег не мог скрыть удивления, — а как же папа домой попадет?

— Олег, я тебе хочу вот что сказать — твой папа нам больше не папа, — Людмила с трудом подбирала слова, — он здесь больше не живет, он же второй день не приходит домой.

— Ты же не знаешь, вдруг с ним что-нибудь случилось? — Олег не понял, к чему клонит мать, ведь отец к нему относился хорошо, хотя за последний год он изменился настолько, что потерял к Олегу всякий интерес.

— Нет, Олежа, это с нами, с тобой случилось! Пойми, посмотри, как мы живём! Я стараюсь что-то заработать. Отец зарабатывает много. Но ты знаешь, что он играет в автоматы? Ты знаешь, сколько он проигрывает? Ты знаешь, что он назанимал денег и не хочет их отдавать? И эти проклятые деньги требуют с нас с тобой, не с него, с нас! — Людмила уже не сдерживала слезы, но глубоко вдохнула и взяла себя в руки.

Перемены в жизни страшны тем, что никогда не знаешь наверняка, что за этими переменами последует. Конечно, все ждут перемен к лучшему, но где-то в глубине души тешат надежду на то, что у них действительно всё получится сделать, провернуть, выкрутиться, что перемены к лучшему настанут сами собой, без каких бы то ни было усилий. Хотя, наверное, не все такие идеалисты на свете. Совсем не такая и Людмила.

Вечером за чашкой чая на кухне она приняла решение уволиться из библиотеки, где получала смешные деньги, на которые им с Олегом вдвоём вряд ли удастся прожить. Хотя тут же она поняла, что последние несколько месяцев им это удавалось, ведь муж почти денег не давал, но как-то концы с концами сводить удавалось. Сегодня ей удалось то, на что она не могла решиться довольно давно, но по другим причинам. Её дом — её крепость. Маленькая двухкомнатная квартира, доставшаяся ей от бабушки, теперь с дверью, крепкой, надежной, устрашающей. Он не сможет сюда прийти. Его вещи собраны — два больших пакета в прихожей. Удивительно, за столько лет — а всего два пакета. Сейчас главное — Олег. Он уже спал, но он всё понял — Людмила была в этом уверена. Он поддержит её.

Ночью в дверь раздался стук. Послышались дикие крики. Людмила встала. Снова стук. Она подошла к двери и, набравшись смелости, посмотрела в глазок. На лестничной клетке стоял её муж. По всему было видно, что он дико пьян. У него хватало сил только стучать ногами в дверь — до кнопки звонка было не дотянуться. Через глазок Людмила разглядела оторванный воротник на рубашке, трёхдневную щетину, царапины под глазами и на щеке.

— Олег, Олег, проснись, — Людмила трясла сына за плечи, — ты должен мне помочь. Посмотри в глазок, только свет не зажигай.

Олег пододвинул к двери стул, встал на него, прислонился к пахнущей свежей краской и машинным маслом двери, осторожно заглянул в глазок — и тут же отпрянул от него.

— Видел? — Людмила тяжело дышала, пытаясь сообразить, что же делать ей дальше. Однако о будущем было рано думать. Решение созрело само собой.

— Олежа, видишь те два пакета — неси их сюда. Давай сделаем так: я приоткрою дверь, буду её держать, а ты просунешь папе эти пакеты, и пусть он катится, куда хочет, туда, где он проводил последние дни. Он предал нас, пойми это наконец, — Людмила поймала себя на мысли, что говорит слишком громко, и замолчала.

Олег подтащил пакеты к двери. Людмила посмотрела в глазок. Муж стоял у противоположной стены, прислонившись к ней, тёр себя по щеке и что-то бормотал под нос.

— Давай! — скомандовала Людмила, бесшумно повернув ручку верхнего замка и хватаясь за нижнюю, — Готов?

Олег закивал головой, не думая о том, что в темноте, при выключенном свете, мать его почти не видит. Щелчок, дверь послушно открылась, неяркий свет с лестничной клетки ворвался в прихожую, в нос ударил запах перегара, пота и ещё непонятно чего. Олег быстро толкнул за дверь один пакет, потом другой. Людмила тут же начала закрывать дверь, чувствуя, как он уцепился за ручку с другой стороны. Слегка скрипнул замок — Людмиле удалось потянуть дверь на себя и повернуть сначала верхнюю, затем нижнюю ручку. Всё, это конец. Раздался крик, он ещё раз ударил ногой в дверь. И всё стихло.

Через неделю жизнь уже шла своим чередом, как будто всё так и было в течение многих лет, успело сложиться и полностью всех устраивало. Людмила уже работала в небольшой фирме диспетчером, принимала заказы, подавала кофе директору, вела документацию. Ею были довольны, так как предыдущая сотрудница, по рассказам, была безграмотной и грубой, а, в конце концов, стала прогуливать, поэтому Людмилу с её аккуратностью и высшим образованием приняли как подарок судьбы. Олег ходил в школу, в пятый класс, и об отце вспоминал редко.

Примерно через полгода субботним вечером в дверь позвонили — уже знакомый спокойный мужской голос за дверью сообщил, что им срочно нужен Евгений Вячеславович. Людмила посмотрела в глазок — на неё смотрел молодой человек, аккуратно одетый, кого-то он ей сильно напоминал… Может кто-то из посетителей библиотеки? Очень может быть. Собираясь с мыслями, Людмила открыла дверь.

— Его нет, он здесь больше не живёт, — сказала она, пытаясь опередить ненужные вопросы.

— А где он, вы знаете?

— Понятия не имею — где-нибудь бомжует. Ищите его сами. Что до меня, то у меня брать нечего, — Людмила распахнула металлическую дверь пошире, затем сделала шаг назад, приоткрыв рукой дверь в комнату, и остановилась на её пороге.

Незнакомец, не заходя, издалека оглядел комнату, застиранные шторы с большими вышитыми цветками, старый диван в углу, несколько стульев, видавший виды шкаф, трюмо, почему-то стоявшее в прихожей и встречавшее гостей своей застарелой неприглядностью. Сама Людмила была в некогда модном вельветовом брючном костюме, теперь превратившимся в просто костюм — хотя совсем скоро это и одеждой будет назвать сложно.

Гость повернулся, опустил глаза и ушёл, бросив с порога: «Извините». Людмила закрыла дверь — новая глава её жизни начиналась трудно, но могло быть и хуже. Жизнь без эгоиста-мужа — отца Олега — была в целом размеренной и тихой, но, как оказалось, сильно отразилась на сыне. Хотя, что именно отразилось и сыграло свою роль — вопрос спорный и на него вряд ли кто сумеет ответить, даже если умолять и предлагать большие деньги. Да и имеет ли это уже какой-то смысл? 

 

IV

— Ну, здравствуй. Ты помнишь меня? А я тебя не забыл. Здесь мои друзья, познакомься. Они, правда, почти всегда молчат, так что забей, не обращай внимания. Ты всё ещё не узнаешь меня? Не надо ничего говорить, я и так всё пойму. Ты запомни только одно, ты от нас никуда не уйдёшь, не убежишь, не спрячешься — мы везде тебя найдём…

Олег пытался что-то ответить. Прошёл всего день с того случая у озера. Форточка была открыта, порыв ветра подхватил лежавшую на столе газету, пронёс её по всей комнате, ударил об дверь. В коридоре тихо заскулила собака. Шторы хлопали по батарее, словно зрители аплодировали в театре, удивляясь и радуясь ярким моментам постановки, когда всеобщий восторг проносится по залу и потом так же плавно утихает.

— Не помнишь? А это я! Ты думаешь, что ничего уже не исправить? Ты не чувствуешь за собой вины? Странно. Мне смешно, знаешь, Олег, это действительно забавно.

— Откуда? — шептал Олег, и, как ему казалось, бежал куда-то под аплодисменты, а за ним, молча и аплодируя, бежала целая толпа. Как плохо, что не видно лиц. Только капюшоны. Нет, где же он — обрезок арматуры? Бежать — это единственный, точно, единственный вариант спастись. Да что им, в конце концов, нужно? А вот и знакомый парк, озеро. Озеро, как хорошо, как спокойно. Озеро меня спасёт. Позади смолкли аплодисменты. Олег шёл уже по пояс в воде, не оглядываясь. А чей-то голос шептал…

— Эй, ты забыл меня! Куда ты? Ты не умеешь плавать! Возвращайся, идиот! У меня твой проклятый железный прут.

— Я хочу вернуться, — уже почти кричал Олег. — Где кладбище? Почему его нет? Куда ты его дел?

— Глупый, его ещё нет — посмотри. И домов тоже нет.

Олег почувствовал, что начал захлёбываться, его тянуло вниз, ноги стали ватными, перестали чувствовать дно.

— Глупый, хотел легко отделаться! Тебе с этим жить! — голос прозвучал совсем рядом и через мгновения чьи-то худые руки вытолкнули его на поверхность. Возле Олега, всего в шаге, по пояс в воде, в намокшем холщовом плаще стоял тот самый…

— Узнал, как это забавно, когда тебя узнают. Значит, ты хорошо меня тогда рассмотрел, запомнил, а делаешь вид, что не помнишь. Ну, мне пора, до встречи. Скоро ты всё поймешь, но помни, что помочь тебе некому!

Он пошёл по направлению к берегу, где только тенью угадывалась дожидавшаяся там толпа. Может, и не было толпы? Был только он?

— Не… — Олег пытался что-то сказать. Первый луч осеннего рассвета робко, словно впервые за всю мировую историю коснулся воды. Вот и кладбищенская ограда, вот дома за деревьями, вот дорога наверху, за кустами и насыпью, старые покрышки на берегу, осколки в песке под водой — только бы не наступить.

Шторы хлопали по батарее. Форточка распахнулась от ветра — так бывает, удивляться совершенно нечему. Скулила собака в коридоре. Доносился шум от дороги. Всё было как всегда. Олег сидел на кровати в поту, смотрел на свои руки, тяжело дышал.

— Странно, почему же в первую ночь мне этого не снилось? И так снится всем, кто убил? — почему-то Олег только сейчас осознал, что тот парень действительно мёртв.

На кухне засвистел чайник. Олег слышал, как мама включила телевизор, загремела посудой, как что-то говорила собаке.

— Со мной всё нормально — просто идиотизм какой-то снится, не выспался и сколько я тебя просил, сними у меня эти старые шторы! — Олег был вне себя. Мать молча пододвинула к нему поближе тарелку с гречневой кашей и налила крепкий чай из маленького эмалированного чайника. 

 

V

— Здорово, пацаны, — Олег был явно рад увидеть привычную компанию во дворе, на двух скамейках у детской площадки.

Вокруг всё было закидано окурками, пивными бутылками. Во всём дворе знали, что это их место. Никто, кроме них, не мог занимать эти скамейки. На стене бетонного гаража, что был неподалеку, чёрной краской была сделана надпись «Россия для русских», а чуть ниже, меньшего размера буквами чья-то дрожащая рука вывела «Гавна самавар». Олега эта надпись всегда забавляла: «Что за малолетки, дебилы — слово «говно» и то правильно написать не могут, что говорить про «самовар».

— Чего тебя вчера-то не видать было? Обосрался, что замочил того гада? — рыжий невысокого роста шкет был явно доволен тем, что сумел сформулировать такую серьезную и глубокую мысль.

Олег врезал ему кулаком в щеку и произнёс, обращаясь к тем двоим, что сидели чуть позади: «Надо поговорить, ребята». Слово Олега — закон. Остальные двое быстро ретировались, сказав, что у них дела.

— Вы ничего про того придурка, которого мы замочили, не слышали?

— Нет, ничего. А ты боишься, что поймут, что это ты?

— Я? — Олег привстал, — Если я, то и вы оба. Вы чего? Бежать, врезать — это мы все, а отвечать — мне? Нет, так не пойдет.

— Да успокойся ты. Никто ничего не видел. Живи спокойно. Те двое, которые пришли тогда с этим уродом, и второй, которого мы не догнали, ничего не скажут. Что они помнят? Насрали все в штаны.

— Интересно, нашли ли его? Ищут? — Олег понимал, что вся эта история гораздо сложнее, чем казалось ему поначалу. — Идём к озеру!

— Зачем? Что ты там забыл? Я вообще там не хочу появляться, — парень в сером растянутом свитере явно не ожидал такого поворота событий.

— Он прав, Олеж, ну что там нам делать? Заметят ещё! — у второго тоже были совершенно другие планы.

— Нет, мы идём туда — нужно посмотреть, что там и как. Идём сейчас. Вы со мной? — Олег начинал злиться.

— Нет.

— Иди один — и вообще мы не с тобой. Что ты, свихнулся? Надо отсидеться! Тебе что, не ясно, что нельзя привлекать внимания, что нужно просто отсидеться. Отсидеться. Ты понимаешь это?

— Понимаю — что я, идиот? А, и ещё — а вам в эти дни ничего не снится? Кошмары не мучают?

— Ну, ты вообще придурок, точно придурок. Ты понимаешь, что ты болтаешь тут? — парень тянул свой свитер за рукав, это был совершенно явственный признак того, что он нервничал, что что-то должно случиться. В какое-то мгновение он хотел врезать Олегу, даже замахнулся.

— Пошли вы… — Олег отвернулся на мгновение, потом направился в другую сторону. В сторону озера. Снова тропинка. Длинный дом. Здесь свернуть направо. Вот и тротуар. Олег остановился и обернулся назад. На скамейках у парадной никто не сидел — эти двое словно провалились куда-то, ушли, убежали, скрылись, как будто их и не было вовсе. Вот и дорога, здесь тогда бежали. Олег перешёл проезжую часть — теперь в кусты, с насыпи вниз, в небольшой парк. Ветки кустов больно кололи руки и лицо. «Надо же, — подумал Олег, — а ведь когда я бежал, я совершенно этого не чувствовал, странно».

Ещё один поворот тропинки — и озеро. Конечно, в этот час ещё не закат, как был тогда, а только-только начинает вечереть, но что-то было притягивающее, завораживающее и в озере, и в шуме деревьев, и в расположенном метрах в ста старом кладбище. На песчаном берегу никого не было. Олег нашёл в кустах кусок картонной коробки, сложил её пополам, постелил её на песок у самой кромки воды и сел.

Откуда-то из-за деревьев периодически доносился шум проезжавших автомобилей, на другом конце озера кричали чайки, от то и дело налетавшего ветра гладь озера делалась ребристой. Небольшие волны разбегались по краям озёрного блюдца, добирались до берега, касались его, издавая мерный, нежный, ни на что не похожий звук. Секунд через двадцать всё повторялось. Постепенно ветер стих, но лёгкий, едва различимый плеск волны то и дело продолжал доноситься то слева, то справа.

Неизвестно, сколько прошло времени, а Олег продолжал неподвижно сидеть и вслушиваться в плеск озера. О чём он думал в этот момент — сказать очень сложно. Да и вряд ли он сам смог бы рассказать, если бы получилось его об этом попросить.

Вдруг кто-то схватил его за плечо сзади и с силой повернул влево. Олег в испуге поднял голову. В шаге от него стоял участковый — Олег сразу его узнал. Этот лейтенант постоянно гонял их с ребятами со скамейки за то, что они матерились и пили пиво допоздна. «Не будет ли у тебя закурить, — спросил участковый, — у меня уже не осталось, а тут такое дело. Тут где-то в соседних домах парень пропал, ты его не видел случайно?». И сунул под нос Олегу фотографию. Конечно, он сразу его узнал. Сон. Это был он. Тот самый. Олег тяжело вдохнул. «Если вдруг увидишь его, скажи, пусть домой идёт, его обыскались уже, — сказал участковый, — так что с закурить?».

— Нет у меня закурить. Вы же знаете, я не курю, — Олег был не в себе, — Что Вы заладили с этим «закурить».

Участковый ушёл. Под его ботинками слегка шуршал песок, потом зашуршали листья под деревьями, зашелестели кусты. А может кто-то шептал, пытаясь делать это как можно тише и скрытнее.

— Зачем ты соврал? За тобой смешно наблюдать, ты жалок, — шёпот раздавался уже совсем рядом.

Олег обернулся. Сзади никого не было. «Послышалось», — подумал он, ведь шёпот был совсем неразличим, а в таком состоянии, в каком находился Олег, воображение могло нарисовать какую угодно иллюзию, обмануть, растревожить совершенно без повода.

— Ты думаешь, что всё так просто? Делаешь вид, что ничего не случилось? Да ты никуда не уйдёшь от меня, ни-ку-да.

— Кто ты? Ладно, я знаю, кто ты.

— Ну, вот видишь, ты осознаёшь всё, понимаешь, а пытаешься прикинуться идиотом, якобы ты ни в чём не участвовал, ничего не делал, что ты чист.

— Нет, это не ты, — Олег схватился за голову и сам перешёл на глухой шёпот, — Тебя не существует, ты умер. Это всё ерунда какая-то.

— Дурак, говоришь, что понимаешь, а на самом деле.… То, что ты меня не видишь, не означает, что меня нет. Пододвинься к воде и посмотри на свое отражение.

Олег поджал ноги, пододвинул картонку ближе к воде, снова уселся на неё поудобнее, и склонился над водой. Солнце начинало заходить. Красно-жёлтый закат. Красно-жёлтая листва на деревьях. Конец сентября. Ещё тепло. Лето ещё не отпускает из своих объятий. Вода ещё довольно светлая, как и полагается воде летом.

Взгляд в воду. Ниже, ещё ниже надо склониться. Олег отчётливо различил себя. Вот он — волосы ёжиком, тёмная футболка, заношенная до дыр джинсовая куртка.

— Так ничего и не увидел?

Олег наклонился над водой так, что почти коснулся её носом, потом чуть отодвинулся и вскрикнул. За спиной у него стоял он, в грубом холщовом плаще, положив руку Олегу на плечо. Олег снова обернулся — за спиной никого не было.

— Так и не хочешь мне ничего сказать?

Олег молчал. Так прошёл ещё час или два. Подул ветер, небо заволокло. Поверхность озера перестала отражать свет — озеро стало одной большой массой воды. Стало совсем темно. Вкрадчиво, сначала легко, потом всё тяжелее и тяжелее, застучали по озеру, песку, осенней листве капли дождевой воды.

— Ты сейчас придёшь домой. А представь, каково мне? Ты знаешь, где сейчас я? Ты понимаешь, что я тебя не оставлю. Ты никогда не забудешь обо мне. Я буду всегда тебя преследовать, до тех пор, пока ты не…

Последние слова Олег не слышал. Он уже бежал по тропинке, через кусты, по которым хлестал дождь, карабкался на насыпь, чтобы выбраться затем к дороге. Где-то невдалеке что-то сверкнуло, и послышался раскат грома. На город шла последняя осенняя гроза. Олег бежал, и чувствовал, что бежит не один, что он бежит рядом, а позади, через шум дождя и все остальные звуки вот-вот начнут угадываться те жуткие, невыносимые аплодисменты, что он слышал тогда во сне.

Ливень бил по асфальту. Машины катились, сверкая включённым дальним светом, ползли, скользили, словно конькобежцы на хорошо подготовленном катке. Волосы Олега взмокли, порывы ветра надували футболку под курткой пузырем, который вытягивался как-то вбок, мешая бежать. Ноги были в воде, которая потоками текла по проезжей части по направлению к ямам, люкам и просто большим лужам. «А зачем я бегу? Испугался дождя?», — Олег постепенно начал осознавать нелепость своих действий и остановился. До домов оставалось совсем немного. 

 

VI

Видела бы меня таким мама! Да что это вообще за одежда такая? Какой-то плащ из ткани, как у картофельных мешков. Когда мы с Мишкой подрабатывали летом на овощном складе, то укладывали в такие свёклу, а пару дней и картошку, когда её некому было укладывать.

Хотите знать, почему я здесь сейчас? Зачем сижу возле парадной и жду? Так классно — ведь мне и самому хотелось бы это знать. После того, как я почувствовал тогда боль, когда этот отморозок бил меня металлическим прутом, я думал, что я умру. Но нет, я живой. Я и сам удивляюсь. Хотя, я понимаю, что это не жизнь, когда тебя вот так вот бесцельно, за пустяки, сгоряча убили, и приходится почему-то скитаться.

Видите вон тех людей на противоположной стороне улицы? Впрочем, вы их, как и меня, видеть не можете. Так вот, они меня тогда вытащили из озера, одели, обогрели. Не верите? Лучше не верьте всем этим фильмам, всем этим книжкам, умным людишкам в телевизоре, которые утверждают, что души мёртвых бродят где-то среди живых. Мы и есть живые. Пока нас что-то связывает с вами, пока мы чего-то хотим, или вы нас храните в своей памяти, радостных или горестных воспоминаниях, и никак не можете отпустить.

Вот так и странствуют где-то вокруг озера те, кого когда-то в деревне неподалеку порубили — странствуют и ждут, что что-то изменится. Но не изменится. Они пытались что-то изменить, но ничего не получилось. Потом смирились, но всё равно существуют и надеются. Так, по крайней мере, кажется мне. Надеюсь, меня такая судьба не постигнет. Хотя мои родители до сих пор верят, что я жив. Ну, в привычном смысле жив.

Три дня прошло. Хотя у нас тут нет дней. Нет времени — оно остановилось, замерло. И мы тоже остановились, замерли. Это всё рассказали мне они. Ну да, я и сам не во всё верю, и что? Может, я вам нарочно рассказываю эти все байки, чтобы запутать окончательно и бесповоротно. Как смешно столкнуться с чем-то неизвестным, да? Но это мне смешно — вам же пока смеяться нечему.

А, ну вот он идет, извините, времени у меня нет с вами болтать — у меня важное дело… Я кое-кого вижу.

— Привет, Олег, как дела? Как вчера добрался до дома под дождем? Не простудился?

— Нет, как видишь. Ты уже знаешь, как меня зовут. Зараза. Надо было тебя замочить, как следует, мозги тебе выпустить.

— Ты уже не пугаешься, когда слышишь мой шёпот?

— А чего пугаться? И так иду и с тобой разговариваю. Блин, ты представляешь, как это выглядит со стороны?

— Олег, да мне насрать, как это выглядит со стороны — я же тебе говорил, что не оставлю тебя в покое, пока ты…

— Пока что я? Говори уже, раз начал — смотри, люди на нас, то есть на меня, оглядываются.

— Пока ты не признаешься, пока не понесёшь наказание, пока всё это не закончится. Ты меня убил — тебе отвечать. Мстить тебе было бы слишком просто.

— Ты представляешь, на сколько меня упекут? Столько такая мразь, как ты, не стоит, — интересно, Олег пристально посмотрел на какую-то женщину, которая рот открыла от удивления. Видимо, живёт здесь, знает его и думает, что он обнюханный по двору шатается и сам с собой разговаривает.

— Да, тётка, он нюхал клей… Беееее!

— Очень смешно!

— Ага. Знаешь, теперь ты мне не можешь ничего сделать. Не можешь меня убить. Теперь я в лицо тебе могу сказать, какое ты ничтожество. Что ты можешь сделать? Что можешь ответить? И представь, что каждую ночь, каждый день ты будешь слышать и видеть меня. Каждый день, слышишь? Слышишь… 

 

VII

Олег вновь проснулся в поту. Мучительно болела шея. На кухне привычно свистел чайник, собака весело лаяла. Наступал новый день. Хотя время остановилось и для Олега — было что-то до тех событий на озере, а всё, что случилось после, сливалось в одну большую безумную медленную песню, с едва различимыми словами, без куплетов, припевов и всех других привычных атрибутов.

— Что же так болит голова? — Олег бормотал себе под нос, на ходу натягивая штаны. Он схватил футболку, висевшую на спинке стула, и направился к двери.

— Ты куда? — мать кричала ему вслед, — Позавтракай, зачем ты так? Что с тобой, в конце концов, случилось? Имею я право знать или нет? Олежа! С собакой погуляешь?

— Если меня будут искать из автосервиса — скажи, что меня нет, — сказал Олег и хлопнул дверью.

Отделение милиции было в соседнем дворе. Небольшое здание, вокруг которого стояли машины, разбитое крыльцо, российский флаг над входом. Олег остановился в замешательстве.

— Ну что же ты стоишь? Чего испугался? — Олег поймал себя на мысли, что говорит сам с собой, что никто ему не шепчет, и, тем не менее, он не хочет идти, а что-то тянет вперед.

Как часто мы делаем не то, что задумали, не то, что нам подсказывает наша внутренняя расчётливость. Как часто мы раскаиваемся в самих себе, и не только в своих поступках, но и в своих прежних мыслях. «Ну, вот если бы я догадался об этом раньше», — так часто мы себе говорим, когда уже дело сделано, решение принято и самое время задуматься о результатах содеянного. О, нет, та самая холодная расчётливость здесь не работает!

Как нам порой хочется вернуть всё назад и что-то изменить, сделать другой ход, повернуть в совершенно иную сторону! Но, в отличие от шашек или шахмат, где отыграться удастся в следующей партии, наша партия — жизнь — даёт нам исключительно одну попытку. И сколько бы у нас ни было сил, желания, если хотите — даже денег, но одна попытка есть она попытка.

— Одна попытка, — Олег сказал это сам себе и облокотился на перила крыльца отделения милиции. Перила зашатались, что-то внизу заскрипело.

— Эй, что делаешь здесь? — поднимаясь по крыльцу, бросил Олегу участковый, тот самый, что не раз гонял его с друзьями со скамеек и тот, самый, что показывал фотографию.

— Я к Вам, — Олег не знал, с чего начать.

— Если ты по делу — давай, рассказывай, — лейтенант был сыт по горло желающими поболтать, поделиться сплетнями, поэтому решил поскорее закончить этот почти и не завязавшийся разговор.

— А ну-ка останови его, расскажи ему всё как есть, — Олег услышал шёпот позади себя, но даже не обернулся, так как было ясно, что никого там не было и не могло быть.

— Расскажу, оставь меня, оставь меня, я сам всё расскажу, не надо мне говорить то, что я должен делать, я и так делаю, не знаю даже что, — Олег сказал это так громко, что участковый, уже зашедший в двери отделения, остановился и обернулся.

Два милиционера под руки вели пьяного, грязного, отвратительно одетого мужчину. Поднявшись с чужой помощью на крыльцо, в дверях он вдруг споткнулся, повис на руках конвоиров, широко улыбнулся и растёр блевотину рукавом по лицу.

— Палыч, ну чего смотришь — с твоей территории, между прочим. Иди и разбирайся, — один из милиционеров, совсем молодой, видимо, был сыт по горло подобной клиентурой, недовольно смотрел на участкового.

— Сейчас приду — глаза бы мои не видели этого чебурашку. Ну, так что ты хотел сказать? — участковый перевел разговор на Олега, теребя в нетерпении пуговицу на рукаве.

— Это я его убил. Но я его не убил, он жив. Он сейчас слышит нас, — быстро произнес Олег и только теперь обернулся назад, но, конечно, никого там не было.

— Кого? — впрочем, участковый уже догадывался, о чём говорит Олег. Он понял что-то ещё тогда, вечером у озера, но списал это на свою мнительность и усталость. Сейчас же всё становилось более или менее ясно.

— Ну, вот видишь, как просто это было сказать. Теперь ты уже не отвертишься. Видишь, как всё просто. Ты испугался меня — и всё сам рассказал, — Олега этот шёпот уже начал выводить из себя.

— Уйди, что тебе ещё надо? Я не тебя испугался! — Олег крутил головой, не зная, куда смотреть и к кому обращаться. Участковый всё воспринял на свой счет.

— Знаешь, парень, давай-ка или я вызываю наряд и мы работаем жёстко, или ты рассказываешь всё как есть, не придуриваясь. Идём, — участковый довольно грубо дёрнул Олега за плечо.

Еще через десять минут старший лейтенант милиции Алексей Павлович Зверев, которого все знали как Палыча, уже был в курсе всего в подробностях, достаточных для того, чтобы сделать некоторые бесспорные выводы. Олег сидел здесь же, в кабинете на старом стуле с разодранной красной обивкой — когда-то это был очень дорогой стул. Впрочем, когда-то и Олег с трудом мог представить, что он будет вот так вот сидеть и гадать о том, как всё сложилось глупо и непросто одновременно. Олега никто не задерживал, не сковывал в наручнике, не запирал в обезьяннике, однако чувство несвободы, скованности, виновности просыпалось где-то внутри и душило и изничтожало все остальные чувства. Рассказывая о том, что произошло несколько дней назад, он ни слова не сказал о своих друзьях, не обмолвился и о шёпоте, и о том, кого он видел тогда вечером в отражении в озере.

Вокруг суетились. Звонили телефоны. Люди приходили и уходили, садились рядом на такие же старые стулья с драной обивкой, потом вдруг вскакивали, куда-то исчезали, а потом прибегали вновь. Палыч куда-то звонил сам, ему передавали по рукам телефон из соседнего кабинета — тогда Палыч нагибался над столом, чтобы дотянуть голову до трубки, так как длины шнура не хватало. Потом появились бумаги, много бумаг, в которых Палыч со знанием дела копался, доставая то одну, то другую, то убирая их на место.

Олег не заметил, как прошли четыре часа. Так быстро время в его жизни ещё не летело никогда. Он не слышал слова, не замечал лиц, вообще забыл, где он находится и зачем. Никто не шептал больше. Пропала какая-то тревога. Перестала болеть голова.

— Вот тебе, — вбежавший в комнату мужчина в ярости ударил Олега коленом в лицо, кровь хлынула рекой из носа, — Это ты, я сейчас убью тебя!

Палыч схватил нападавшего за руку и строго сказал: «Хватит, не надо!». Он сел на стул рядом с Олегом и заплакал навзрыд. В дверях стояла молодая женщина. «Его родители», — догадался Олег.

— Вы должны его задержать как-то, это убийца моего сына», — она произнесла, пытаясь сдерживать себя.

— Так, всё, мне надоело. Я вам звонил не для того, чтобы вы приходили и устраивали здесь побоище. Всё, уже всё случилось! — Палыч не знал, что ещё можно сказать в такой нелепой ситуации. Убийца и родители жертвы находились одновременно в его малюсеньком кабинете с решёткой на единственном маленьком окне. Атмосфера была накалена, а он, Палыч, подумать только, защищал убийцу!

— Садитесь! — Палыч не просто сказал, а буквально приказал матери Саши. Женщина покорно села на такой же потёртый старый стул с красной рваной обивкой, на которых уже сидели её муж и Олег — убийца её сына.

— Я прошу, — мать Саши волновалась, — прошу задержать его.

— Он никуда не денется, — строго ответил Палыч.

— Но…

— Здесь распоряжаюсь я. Я сказал, что он никуда не денется, — Палыч снова рылся в бумагах, снова звонил в бешенстве телефон, снова бегали какие-то люди, снова время бежало вперёд с бешеной силой, отыгрываясь на Олеге за все те четыре дня, что прошли с момента убийства. На пол капала кровь из разбитого носа Олега. Каждая капля отдавалась в толще линолеума каким-то особенным, глухим звуком.

Через пять минут Палыч поднял глаза от папки, что-то записал на клочке бумаги простым карандашом, вложил этот клочок в папку и захлопнул её. «Всё», — произнес он.

— Где, где мой мальчик, скажите? — женщина едва сдерживала слезы.

— В озере, — тихо выдавил из себя Олег.

— Так я и знала.

Палыч тяжело вздохнул, пододвинул к себе телефон, снял трубку, быстро вращая диск, набрал номер. «Дежурный? Это Зверев. Мне конвой. Жду». 

 

VIII

Озеро прочёсывали бреднем — длинной сетью, сплетённой из толстых верёвок, с крупной ячеей. Милиционер тяжёлыми шагами продвигался по песчаному берегу, карабкался на него, держа в руке веревку от сети. На озере стояла на якоре лодка — второй конец верёвки, удерживающий бредень, держал какой-то тип в плащ-палатке. Все торопились, работать осенью на открытом воздухе, да ещё и на водоёме — занятие не из приятных.

Олег смотрел на происходящее с берега. Его левая рука была прикована наручниками к двери милицейского уазика — поза неудобная, но что поделаешь. Рассмотрев лодку получше, он узнал её — она лежала на траве за кладбищенской оградой. Лишь изредка, по большим праздникам, кладбищенские сторожа спускали её на воду и за небольшую плату катали по озеру всех желающих.

— Ну, есть что-нибудь? — Палыч уже был в нетерпении, — Смотри, если ты меня обманул, — обращался он уже к Олегу.

— Нет, точно здесь, я уверен. Он мне сам говорил, — произнёс Олег и запнулся.

— Кто тебе говорил? Ты чего, парень? Ты что, не сам его убил или я чего-то недопонял? — три часа стояния на берегу в ожидании начинали раздражать Палыча, он курил сигареты одну за одной, обдавая Олега едким дымом дешёвого табака.

— Слышь, Палыч, мать твою, долго мы тут ещё будем играть комедию? Ни хрена нету! — терпение начало пропадать и у сидевшего в лодке, внешне казавшегося спокойным, — Ты-то там куришь, а у меня закончились!

— Ищи лучше. Найдёшь, вернёшься на берег и покуришь. Что, всё бросать, из-за того, что ты, сука, не можешь без сигареты пять минут прожить? — Палыч кричал так громко, что со стороны кладбища доносилось эхо.

— Ладно, понял, — лодка качнулась, по воде пошли круги.

— Знаешь, Олег, — Палыч немного успокоился, — Я у тебя не спрашивал пока, а вот интересно мне. Зачем ты его убил?

— Не знаю…

Палыч покачал головой:

— Вот так всегда. Все ходим под Богом. И если бы за что-то убивали, так половина — ни за что.

— Ага, — Олег совсем сник, засомневавшись на мгновение, убил ли он на самом деле того парня.

— Есть, Палыч, что-то нашли! Сейчас тянем — если не то, то уже до завтра. Я так не могу больше, — милиционер в лодке привязал верёвку от бредня к корме, поднял кирпич, привязанный в качестве якоря, и, скрипя вёслами, начал грести к берегу.

Палыч побежал по песку к берегу к милиционеру, тянувшему веревку с другой стороны, схватил за неё тоже, начал тянуть. Прошло несколько минут, пока сетку, привязанную к верёвкам, наконец удалось совместными усилиями подтянуть к берегу.

— Что это? — Палыч отскочил от бредня. Палыч за десять лет службы в милиции видел много трупов, криминальной мокрухи, разборок, убийств, удушений, но сейчас.… В бредне, среди травы и мусора, лежало тело подростка, одетого в тёмный то ли плащ, то ли накидку из грубой холщовой ткани с капюшоном. — Что это?

— Значит, это правда, — тихо сказал Олег. 

 

IX

Когда я открыл глаза, уже светало. Через малюсенькое окошко с каким-то кривым желтоватым стеклом, похожим на слюду, пробивались первые лучи. Пахло свежим деревом и хлебом. Я пошевелил рукой. «Сено?», — удивился я сам себе.

— Ну, проснулся? Сейчас, обожди, иди, умойся, вон там, в кадке вода.

Холодная вода. Только сейчас я заметил, что на мне — рубаха, кажется льняная. Никогда я такого не надевал. Где моя футболка? Джинсы? Ладно, промолчу. Да, ещё, помнится, на мне был плащ как из мешка из-под картошки. Где он?

Женщина поставила на стол передо мной маленькую деревянную чашку — в ней было молоко. Молоко очень вкусно пахло. У меня сразу закружилась голова. Я быстро пододвинул чашку к себе и сделал два больших глотка. Перед глазами пошли круги, сразу захотелось лечь и спать дальше.

— Видать, устал с дороги, милый, — сказала женщина, кладя передо мной кусок хлеба — горбушку от большого каравая. Я схватил хлеб и жадно начал его есть. Хлеб хотелось жевать долго-долго. Он был такой вкусный, как будто его только что испекли, или же, как будто я в жизни не ел хлеба. Хлеб был чёрный, слегка кисловатый на вкус, с ароматной жёсткой корочкой. Я, однако, довольно быстро съел кусок хлеба, снова потянулся к чашке с молоком, жадно выпил всё в несколько глотков, и почувствовал, как будто моё тело перестало существовать вообще. Такая лёгкость, такая свобода, удивительно хорошо. Глаза сами собой закрывались. Вокруг не было слышно вообще ничего. Просто легко, ничто не тревожит. Я ощутил, как чьи-то сильные руки вытащили меня из-за стола, пронесли совсем немного, и осторожно положили на что-то мягкое и колючее. «Сено», — вновь мелькнула у меня мысль, но сон брал верх и над мыслями, и над ощущениями, и вообще надо мной. 

 

X

Олег сидел в просторной светлой комнате. Из-за окна прорывался луч солнечного света — и если бы не ржавая решётка, то можно было бы подумать, что не было событий последних дней и Олег находится здесь по своей воле, просто зашёл полюбоваться видом из окна или к кому-то в гости. С ним уже беседовал следователь, врач, приходил адвокат, снова врач, только уже другой. От бесконечных расспросов кружилась голова — но это все равно было легче, лучше, понятнее, чем шёпот где-то рядом и ночные кошмары.

За дверью послышался шум, скрипели какие-то другие двери. Загрохотал замок двери, ведущей в комнату, где на самой середине на стуле за небольшим столом сидел Олег.

— Мама? — Олег вскочил со стула, сделал шаг вперед, сообразив, что не видел мать последние три дня, с тех пор, как утром хлопнул дверью и ушёл.

— Здравствуй, Олежа. Прошу, не объясняй мне ничего — я всё знаю, я всё понимаю. Ничего уже не исправишь, нужно жить, — она пододвинула стул от двери поближе к столу и села, положив большой свёрток себе на колени.

— Но что же теперь будет с тобой, со мной? — сказал Олег и закрыл лицо руками.

— Ты ничего не знаешь?

— А что я могу знать, мама? Кто мне объяснит, что будет? Все только задают вопросы, а на то, чтобы ответить мне, что меня ждёт — так это нет!

— Успокойся. Тебя кладут в больницу. Пока на месяц. А потом будет ясно на сколько.

Олег замолчал. Наступила тишина. Снова было слышно, как гремят двери где-то вдалеке, в другом конце коридора. Потом всё стихло.

— Как в больницу? Почему? — нарушил тишину Олег через пару минут.

— Они так считают. И я тоже так считаю. С тобой что-то не в порядке.

— Что со мной не в порядке, мама? — Олег начинал срываться, — Я убил его, понимаешь, убил! Со мной всё в порядке, я абсолютно здоров.

— Ты очень изменился. Изменился буквально за неделю…

— Что из этого? Что?

— Я тебя прошу, успокойся и послушай меня. Я чувствую, что с тобой что-то случилось. И то, что ты тут сделал, совсем ни при чем. Я чувствую себя виноватой — я не остановила тебя тогда.

— Ты ни в чём не виновата.

— Нет, если бы я остановила тебя, то ничего бы не случилось. И тот мальчик был бы жив. И тебя бы я не потеряла…

— Интересно, значит, всё, ты меня вычеркнула из своей жизни? — Олег начал раскачиваться на стуле.

— Не говори так.

— Но это правда — нужен ли я тебе теперь? Я убийца.

— Ты мой сын.

Олег замолчал. Когда он направился в милицию, ему казалось, что он придёт, признается, и станет легче, проще, что всё разрешится как-то само собой. Разрешения проблем не последовало. Наоборот, всё стало ещё более неопределённым. Казалось, что жизнь убегает куда-то. Свойственная обыденности суета, какие-то эмоции, чувства — всё исчезло, вернее, существовало где-то само по себе. А Олег был вне этого. Более того, желания, стремления к чему-то тоже пропали, как будто их и не было вовсе. Человек без эмоций, чувств, желаний, стремлений — это всё ещё человек. К ужасу своему Олег чувствовал, что он теряет и надежду. А на что надеяться? На снисхождение? Что сидеть в тюрьме или больнице придётся совсем недолго? Или на то, что его простят?

Впервые с момента того вечера у озера Олег осознал, что наверное хотел бы поменяться местами с тем парнем. Да, точно, так бы было проще.

— Олежа, ты меня слышишь? Мне пора. Я тебе тут принесла, — Людмила поставила на стол пакет и спешно начала его разворачивать.

— Мне не нужно ничего. — Олег отвернулся.

— Здесь немного еды и кое-что из одежды. Мне пора, — Людмила встала, сделала шаг в сторону Олега, поцеловала его в щёку, погладила по голове и вышла. Хлопнула дверь.

То, что было в последующие дни, Олег уже не воспринимал. Какие-то люди, куда-то ведут, суд, ещё заседание, снова камера, куда-то перевозят. Как это всё надоедает, истощает, опустошает, хочется лечь и просто спать. Закрыть глаза и забыть обо всём, что уже случилось, и не замечать того, что происходит в данный момент. Жизнь закончилась. 

 

XI

Не верьте рассказам о том, что нашего маленького озера когда-то не было, что оно и возвышенность рядом рукотворные. Всё это сказки! Я лежу на берегу, смотрю на воду. Полдень, светит солнце. Вокруг весело жужжат шмели. Какое теплое лето. Так хорошо, что не хочется даже дышать, чтобы не нарушить всю ту хрупкую летнюю красоту. Хотя, нет, неправильно я говорю — наоборот, хочется дышать глубже, потому что пахнет травами, цветёт чертополох, полевая гвоздика. А главное — спокойствие, абсолютное спокойствие вокруг. Надоело смотреть на воду — можно лечь прямо на траву и смотреть в небо, как куда-то плывут облака. Конечно, это можно себе позволить, но только когда все дела переделаны.

Я уже почти год здесь. Вернее, я никуда и не уезжал и не уходил. В общем, вы поняли. Хочу ли я вернуться обратно? Нет, не хочу. Что у меня было там? Безденежье? Грязная школа? Мрачный район? Ларьки у метро? Разборки во дворах? Загаженный подъезд? Уроки? Престарелые училки? Власть денег и воров? Да кем бы я стал? Вот и мне тоже интересно об этом узнать. Никем. Ровным счётом никем. Зарабатывать гроши, чтобы их полностью потратить только на то, чтобы как-то выжить. Тысячи, десятки, сотни тысяч, миллионы людей живут так. Разве это жизнь? Когда другие за твой счёт ездят за границу, покупают себе компьютеры, квартиры с шикарным ремонтом, машины, а ты.… Копаешься в грязной одежде, в гнилой картошке и свёкле, запихиваешь её в сетки, и думаешь, что ты зарабатываешь большие деньги, что всё наладится. А когда не налаживается, то полагаешь, что именно в этот раз и именно тебе не повезло. Короче, закроем эту тему.

Чем я здесь занимаюсь? Да всем. Всем, что требуется и что нравится. Заготавливаю дрова, ловлю рыбу, хожу на охоту, работаю в поле, помогаю сооружать домишки — такие смешные снаружи и довольно просторные и уютные внутри. Учусь класть печи. Здесь я живу. Да, не смейтесь, здесь есть та жизнь, которой у меня не было там.

Вы думаете, что я эгоист, что оставил своих родных, маму, отца, что тому, кто меня сюда отправил, сейчас очень плохо, и мне надо его простить. А я его не просто простил — я благодарен ему. Да, благодарен. Это смешно, правда? Всё сложилось, как сложилось. Я не хочу что-то менять, поворачивать что-то вспять, ещё раз проживать, потом опять.… Это как кассета — если её часто прокручивать обратно, ее начнет жевать и ничего хорошего из этих экспериментов не получится.

А я вовсе не эгоист. Я знаю, что без меня там все хорошо. Да, честно, знаю. Только не спрашивайте, откуда. Что вам хочется знать? Чувствую себя медиумом как в дурацких фильмах. Ну, смелее! Что стало с моими родителями? Как там тот, который меня убил? Что вам ещё хочется знать из всей этой истории? Молчите? Ну да ладно, расскажу по порядку что знаю.

Мои родители похоронили меня на том самом кладбище, у озера. Вернее, похоронят, ведь для меня это будущее. И совсем не для меня, а для того, которого… Короче, это было в октябре. А пару недель назад у них родилась дочь. Если бы я был рядом, то это была бы моя сестричка. Как назвали? Идиотский вопрос. Ну, сами-то подумайте! Александра, конечно!

Тоже недавно был суд. Мой отец требовал для того парня пожизненного, грозился его убить, потом остыл вроде. Дали этому парню двенадцать лет, но он будет в психушке отбывать. Совсем двинулся. А может и был такой, только никто не замечал раньше этого. Выйдет через десять лет. Не хочу думать над тем, что будет с ним дальше.

Помните Палыча, участкового? Между прочим, это он устраивал тому парню свидания с матерью, когда он был в изоляторе, а потом и с больницей помог. Так вот, с матерью того парня они решили пожениться. А почему бы и нет? А может и не поженятся? Хотя, живут вместе, всё к этому идёт. Как всё-таки забавно получилось. Улыбаюсь каждый раз, когда думаю об этом.

Ну вот, смотрю на облака сейчас — а это уже не облака, а тучи какие-то. Что вам рассказать ещё, кроме всего этого? Кажется, ни о чём не забыл.

Это так смешно, чувствовать, что ты знаешь, что будет в будущем, что случится через много-много лет. А ещё смешнее осознавать, что это будет как бы с тобой, но без тебя. Или я тоже схожу с ума?

Ну вот, уже первые капли дождя. Наверное, будет гроза. Первая в этом году. Мне пора. Нужно спрятать сено, загнать козу. А, вон, слышу, уже зовут меня. Прощайте! Увидите мою маму — передайте ей, что я её люблю. И отцу пожмите руку от меня. Ну и Мишке, конечно. А у меня его кассеты остались. Неудобно. Тогда передайте маме про кассеты, они в комнате, на столе остались. Всё! Мы больше не увидимся — это просто незачем. У вас своя жизнь, у меня — своя. 

 

XII

Крупные капли дождя застучали по окнам. Послышался сначала робкий, вкрадчивый, а потом стремительный и всепоглощающий раскат грома. «Надо закрыть форточку, а то Саша проснётся», — подумала она, отдёрнула тюль, встала на табуретку, закрыла створку и повернула ручку. Сверкнула молния, ребёнок заплакал, ревела и она, уткнувшись лицом в тюль.

В прихожей на тумбочке звонил давно сломанный будильник.

…

Январь 2012 года