Боюсь казаться глупой и смешной, Назойливой и простодушной. Ловлю себя, – несдержанной порой, Где надо быть великодушной. Вспылить могу, где надо быть мудрей, Чтоб справедливость отстоять. Ведь знаю, что всегда спокойствие нужней, Когда бы мнение своё и правду доказать. Бывает: теоремы жизни ни к чему, Вот тут смолчать себя заставить потрудней И сделать выбор: бросить вызов подлецу, Тем самым под удар поставить друга. Что важней?

Я с детства не люблю упрёков: «Ты почему не пишешь, не звонишь?» Я думаю, что другу не надо и намёка, — На расстоянье всё увидишь и не закричишь. И часто я – как загнанный зверек: Мне надо в норке отлежаться, отмолчаться. И надо пережить, обдумать, пойми меня, дружок, — Должна себя я покорить и нарыдаться. Я с детства в адрес свой упрёков не люблю, — Они уводят от тебя меня всё дальше. Сама я позову и двери отворю, Когда подскажет сердце, но не раньше.

Вот только за руку держала, Назавтра – нет тебя. Так тяжко сердце задышало: Гранитный камень придавил его, скорбя. Как свыкнуться мне с этим, Кода уж нет тебя на белом свете? Молитвою лишь успокоюсь: О, Господи! Душе его мятежной дай покоя! Три года, три весны подряд Всевышнего просила: Не забирай его, ещё немного подожди… А ныне вижу: в глазах твоих нет жизни… О, Боже! Сам ты все реши! И Он решил: остановил легонечко дыханье И сгладил все предсмертные страданья. Залаяла собака ночью, стук в окно. Открыла занавеску мать: там никого!.. А мне все чудится: вот ты на кухню входишь, Напомнив, что обеда час настал. И голос матери: «Володя?!..» Каким-то отстраненным стал… Ворчишь, подкашливая глухо: «горшок цветочный не на месте, зачем здесь воду разлила? Сама же поскользнёшься, бестия!». А боль меж тем сгустилась кровью у виска… Всё старое, обидное давно забылось и простилось. А жизнь твоя взлетела и погасла, как искорка огромного костра И пылью звёздной с неба опустилась В тот миг, когда молитвой успокоилась твоя душа. Ты канул в ВЕЧНОСТЬ!.. Естественны законы людского бытия. Теперь вот только память не даёт забыть тебя. И мысль тягучая, унылая, как бесконечность: – Ты остаёшься крайней в этой жизни без отца. Длинна ли, коротка к тебе дорога?.. Никто не знает. И ты пока молчишь. Но ждёшь, когда придёт мой час. Прошу: предупреди, дай знак, чтоб подготовиться немного, — Ты раньше всех, наверное, услышишь Божий Глас!

Мы навестим могилы отчих, — Воистину здесь тишь и благодать. И что там, в библии пророчили? Когда-нибудь воскреснет эта рать! А захотят ли наши бабушки воскреснуть? Отмолены грехи давно, привычен упокой… В безумном мире часто пошло, тесно, Где суета сует всё поглотила с головой. Хотелось бы мне окунуться в детство, — Откуда бабушкин спокойный взгляд Пролил бальзам в измученное сердце, И все дела пошли б на лад. Простите вы нас, милые старушки. Поклон и память от потомков молодых. Вам было хорошо в гостях, а дома лучше. Христос воскрес! Возрадуйтесь в мирах иных!

Не знаю, в чём моё призванье? Уж ясно: не поэт я, – стихоплёт. Те цифры, от которых получила знанья, Перевернула жизнь наоборот. И всё-таки и в этом счастье есть: Любимого встречать у своего порога, К художникам на выставку сходить, одеться и поесть. Бог дал мне очень много! Но чем я милость божью заслужила? Вот разве к людям жалостью своей? Но жалость гордых часто унижает, А слабых духом ослабляет. Но что мне делать? Как мне стать другой? А нужно ль? Боже! Подскажи: Куда деваться мне от жалости такой, Которая от разума вперёд бежит? А сверху слышу я: и, да и нет! Но ведь не зря бывало на Руси Стеснялись люди говорить: Люблю. «Жалею!» – вот и весь ответ!

Я с некоторых пор застолий не люблю, (А ведь когда-то я на них блистала!) Не потому, что скучной стала, А просто петь теперь одна люблю, В метро ли еду и пою, иду по полю и пою… Забавно, что ни один прохожий иль путник мой меня не замечает! В чём настроения секрет? – и не подозревает! А помнишь, раньше, в детстве как бывало: Со взрослыми усевшись за большим столом, Звончее всех тогда певала Про реки, горы золотые, уздечку, шиту жемчугом? И взоры старших удивляла Тем, что старинные и русские, все песни и романсы знала! Теперь иду, пою, тихонько радуясь в душе, Что мысли тайные мои никто не знает И голос звонкий сам собою затихает…

Ах, мучительница ты, бессонница моя! Вот уж, сколько проклинаю и гоню тебя. Не успеет ночь с небес спуститься, Как приходится ей снова покориться! Гостья, нежеланная бессовестными мыслями, Сядет в угол зенками безумными, корыстными. Никогда меня не спросит: можно ли войти? Как бельё полощет душу, гложет до крови. Только жуткий скрежет раздаётся, Словно завалявшийся сухарь грызёт. А бывает, незаметно подкрадётся И ударит звонким молотком в висок. Вот нахалка! Полусном сначала обернётся И душа моя опять в залог ей отдаётся. В эти редкие минуты ведь находит же лазейку! И откупится стихами, неуёмная злодейка! Поутру встаю опять разбитая, Как дурное бабкино корыто. День умчался и сгущается фиолетовая мгла, Глядь: а у порога ждёт бессонница меня!..

Опять изнывает и стонет душа И опускаются слабеющие руки. А сзади неслышно ступает хандра — Моя извечная мука. В который уж раз всё не та и не то Казались милее глупому сердцу. Обмануто ожиданием чуда оно, Приправлен бальзам и солью, и перцем. Всю душу, как прежде, готова отдать: Согреешь за пазухой птаху – она полетит! Её поскорей накормить, научить, приласкать. Очнёшься: не птаха, – порочное племя кукушки сидит. А как угадать, или сразу понять, Что душу кукушкам нельзя раздавать? И в месиве лжи утопает твоя доброта, По сути своей им она не нужна…

Мне до Хайяма идти да идти, Жизни не хватит на длинном пути. Стукнет старуха зловещей клюкой, — Как ты судьбой иль крестом ни крути.

Скажи, что всё это – неправда: Глаза затмила клевета, И зверя ласкового травля, И жизнь прошла без смысла «в никуда». Молила о спасении чужой души, Она – чернее ночи, на пути мне встала. Под тяжким грузом тают силы, как снега в ручьи, И вновь судьба мне испытание послала. И там, где лёгок путь мой пролегал, — Теперь завалы из стыда, позора. Прошу я Господа опять, чтоб силы дал: С бедой не справлюсь без его я взора. Утешить меня сможет старый сад, Мои любимцы – яблоньки и тополь серебристый, Где скворушка неутомимо рассыпает град Весенних нот, то звонких, то басистых…

Разрублю я «гордиев узел», Ноги – снова в стремена! Хоть и голос подло струсил: За душой ведь – ни гроша!.. Драгоценную поклажу Мой не вынесет хребет. Согласиться б на пропажу Этих многих зим и лет! Улечу я с майским ветром, Прежний вспомню звонкий смех! Не посыплю тусклым пеплом Головы своей. А тех, — Кто насмешками лошадку Мог унизить; оскорбить Горделивую повадку, — Я хочу, простив, – забыть!

Сегодня ночью выпал запоздалый, ослепительный снежок, А утром неожиданно весной пахнуло! Вспорхнул весенний вестник и гонец — бодрящий ветерок, Но берегись его – обманщика, коварно — нежным трепетом подуло! А я иду по слякоти весёлой, что любит внучка милая моя, Воображая, что обмана и коварства больше не боюсь — Такая ж смелая, бесстрашная, как и она! Светлее, легче сердцу стало и подвохов не страшусь! Пройду сквозь грязь, в которой вытоптана, вымучена доброта. Её, бедняжку, подниму, слезой обмою, окроплю святой водой, Прижму к груди, где клятва зреет, что опять она чиста, Хранима будет и обласкана душой. Наивно верить буду, что кому-то вдруг подмогой будет Та доброта моя в каких-то трудных и святых делах. И может мысли светлые в ответ пробудит! Наверняка, как прежде, обманусь. Ну, что ж: тогда, увы и ах!