Бедные сироты

В одной дружной семье жили брат и сестра. Старшей была десятилетняя Оленька, а шестилетний Андрюша во всём слушался свою любимую сестру. Но недолго длилась их счастливая беззаботная жизнь. Однажды, холодной дождливой весной, родители уехали за город по своим делам, но домой так и не вернулись. На повороте их машина столкнулась с автобусом и произошла ужасная авария. «Скорая» приехала с опозданием и не смогла спасти родителей Оли и Андрейки. Бедные дети остались сиротами. С тех пор никто не рассказывал им сказок, не пел колыбельных песен.

Олю и Андрюшу забрала к себе тётя Лена, мамина двоюродная сестра. У тёти был совсем ещё маленький ребёнок – Кирюша, и для него срочно требовалась нянечка. Вот и стала великодушная Оленька нянчить малыша, да помогать своей тётке по хозяйству. Но была одна беда. Сожитель Елены, Леонид Григорьевич, люто ненавидел сирот, а особенно Олю. Он заставлял её выполнять самую тяжёлую работу, а если девочка делала что-то не так, Леонид Григорьевич жестоко бил её втайне ото всех. Оленька всё терпела и никогда не жаловалась тётке, а лишь по ночам тихонько плакала от боли и обиды.

Как-то раз, вернувшись домой с работы, тётя Лена сообщила, что скоро уезжает в командировку. Срок командировки мог определиться в любой момент. Готовиться нужно было уже сейчас: стрижку новую сделать, платье купить, собрать всё необходимое – ведь её с неделю не будет! А трудолюбивая Оля запросто сможет и по дому управиться, и за Кирюшей присмотреть, и еду приготовить. Наступил день отъезда, и тётя Лена уехала, оставив на столе длинный список всех тех дел, которые должна переделать девочка за время её отсутствия. И Оленька, не раздумывая, приступила к работе. Она вымыла полы, постирала грязные вещи, вытерла пыль с книжных полок. Пока сестра усердно работала, Андрюша забавлял ребёнка.

Случилось так, что Оля, когда убирала в комнате тёти Лены, переставила на время, в детскую, дорогие дядины часы в хрустальной раме, за которые Леонид Григорьевич не раз предупреждал детей: «Смотрите, – говорил он, – эти часы дороги мне, и тому, кто разобьёт их, не поздоровится. Я не пощажу никого и поколочу провинившегося так, что на его теле живого места не останется!»

Кирюша недавно начал ходить и ему очень нравилось ломать и разбрасывать всё, что попадалось ему на глаза. Вот и теперь маленький Кирилл сильно разбаловался и стал раскидывать свои игрушки. Андрей не уследил за ребёнком и не заметил, как малыш схватил со стульчика дядины часы в хрустальной раме и разбил их. На шум прибежала испуганная Оленька. Увидела она разбитые часы и спросила брата:

– Кто разбил: Кирюша или ты, Андрей?

– Кирюша, – ответил Андрейка. – Я на минуту отвлёкся, не уследил за ним, а он в это время схватил часы и разбил их.

Посмотрела девочка на Кирилла, а он стоит перед ней такой маленький, беззащитный, и глаза у него на мокром месте. Заплакала Оленька, а потом вытерла слёзы рукавом платья и говорит:

– Когда придёт с работы дядя Лёня, я скажу ему, что его часы разбила я. Жаль Кирюшу, он ведь ещё совсем маленький. А ты брат молчи, смотри не проговорись, что это сделал ребёнок.

– Хорошо, сестра – пообещал ей Андрюша. – Я буду молчать и не скажу дядьке, кто разбил часы.

Вдруг дети услышали громкий плач. Оглянулись они назад и видят: Кирилл сидит на полу возле разбитых часов, а мизинчик у него весь в крови. Порезался ребёнок острым осколком. Кинулась к нему Оленька, схватила его на руки и стала качать, да песенку напевать. А ребёнок ревёт, орёт, всё никак не успокаивается.

Вернулся домой Леонид Григорьевич и увидел, что часы его разбиты, а Кирюша орёт во всё горло, надрывается. Набросился тогда дядька на бедных сирот и давай их колотить.

– Зачем чужое добро портите? – кричит он. – Почему за ребёнком как следует не смотрите? Вот вам за это, негодные дети!

Андрейка смотрит на дядьку полными ужаса глазёнками и молчит. Хочет мальчик сказать, что часы разбил Кирюша, а не может, помнит он сестрин приказ. Тут Оленька сделала шаг вперед, и смело так говорит:

– Дяденька! Это я Ваши часы разбила, меня и наказывайте, а братика моего не троньте.

Дьявольский огонь загорелся в глазах Леонида Григорьевича. Он вытащил толстый ремень с тяжёлой металлической пряжкой и стал стегать им девочку, приговаривая: «Это тебе за часы, негодная девчонка! А это за то, что не уследила за ребёнком!»

Андрейка, было, кинулся с кулаками на дядьку, чтобы защитить сестру, но Леонид Григорьевич отшвырнул мальчика с такой силой, что тот кубарем откатился в сторону, ударился обо что-то и потерял сознание. Потом дядька схватил несчастную Олю за косу и притащил в соседнюю комнату.

– Я разберусь с тобой позже, – сказал он. – Ты ещё пожалеешь, что переехала в этот дом!

Потом Леонид Григорьевич запер дверь на ключ и ушёл, но ненадолго. Через час он вернулся домой злой и подвыпивший.

Очнулся Андрей и увидел, как дядька отпер дверь и зашёл в комнату к Оленьке. Подбежал мальчик к двери, прислонился к замочной скважине и смотрит, как дядя Лёня его сестру колотит. И ногами пинал её дядька и кулаками – по лицу, по животу, по спине, куда попало бил. А когда бедняжка совсем ослабела и не могла даже слова вымолвить от побоев, Леонид Григорьевич оставил её едва живую, сказав, чтобы к завтрашнему дню она и Андрейка убирались вон из его дома, и больше не попадались ему на глаза.

Андрюша вошёл в комнату, а сестрёнка его лежит на кровати едва живая, и дышит с трудом. Страшно было смотреть на Оленьку! Сказать, что она была избита, значит не сказать ничего. Совсем её этот лютый зверь искалечил. Лицо покрыто красными пятнами, на губах кровь выступает, а тело у неё сплошь в синяках и ссадинах. Руки, ноги, спина, бока – всё в крови, в синих и чёрных следах от жестоких побоев.

Подошёл Андрейка к сестре, обнял её и заплакал.

– Не думал я, что часы такие ценные и что они дороже для дяди, чем человеческая жизнь, – говорит Андрей. – Если б я знал, что всё так выйдет, то никогда бы не послушался тебя, сестрёнка, и не стал бы молчать. Уж пусть бы лучше Кирюшу так отругали. Ну, ничего, я подрасту и обязательно отомщу за тебя.

– Грех тебе так говорить. Мы должны прощать обидчиков наших и не держать на них зла, – еле слышно шепчет Оленька. – Бог ему судья. А ты не плачь, брат, не плачь же! Прости меня за то, что я взяла вину на себя и помолись обо мне. Пойми, ведь на небе мне будет куда лучше, чем здесь, на земле.

– Нет, сестричка, не уходи, – просит Андрюша. – Пожалей меня, несчастного. Сначала родители оставили нас, а теперь и ты покидаешь меня? Неужели я останусь совсем один, без любимой сестры?

– Нет, ты меня совсем не любишь, брат, и не жалеешь, раз не хочешь, чтобы я была с мамой и папой. А ты остаёшься не один, запомни это. У тебя есть небесные родители. Твой отец – Господь, а мать – Богородица. Я читала в одной книжке, что у всех сирот есть такие чудесные небесные родители. Вот, смотри – с этими словами девочка показала брату маленькую иконку, которую ей когда-то подарила мама. На ней была изображена Божия Матерь с младенцем Иисусом на руках. Она смотрела на сирот строго и в то же время ласково. Смотрела так, как смотрит любящая мать на своих родных детей.

– Как ты себя чувствуешь, сестра? Может тебе что-нибудь поесть принести? – спрашивает Андрейка.

– Немного лучше, но я не хочу есть. Только вот молока очень хочется.

– Сейчас принесу, – обрадовался мальчик. – Ты пока лежи, набирайся сил, а я сбегаю в магазин и куплю молока.

Андрюша укрыл девочку тёплым одеялом, поцеловал её и ушёл из дому. А когда он вернулся и распахнул дверь в комнату, то увидел, что лежит бедная Оленька без движения с мертвенно бледным личиком и не дышит. Мальчик слабо вскрикнул, подбежал к Оленьке, обнял её и так и замер в этом объятии. Не мог он простить сестричке, что оставила она его так скоро, всего через год после смерти родителей.

А чистая душа Оленьки, в сопровождении светлых ангелов, белой голубкой полетела на небо: в вечный прекрасный мир света, где нет ни боли, ни страданий, ни смерти. Там, в раю, она, должно быть, встретит своих родителей.

 

Без заглавия

 

Богач и его садик

Жил на свете один старый и жадный богач. Он жил в роскошном особняке, выстроенном руками бедняков, купаясь в золоте. В его доме было много слуг. Каждое утро, едва проснувшись, богач звонил в колокольчик, вызывая их, и уже не отпускал от себя: до самой ночи по дому раздавался серебряный перезвон и люди спешили к нему, чтобы не разгневать своего господина. Потому что в гневе он бывал страшен. Страшен своей жестокостью. Провинившихся слуг богач приказывал сечь, и не раз случалось, что людей на его глазах забивали до смерти.

Господский дом со всех сторон окружал прекрасный цветущий садик, где росло множество удивительных цветов. Часто прохожие, останавливаясь, с восхищением заглядывались на этот садик. Им казалось, что по зелёному бархату рассыпаны драгоценные камни: бирюза васильков, жемчуг ромашек, янтарь одуванчиков, рубины полевых тюльпанов, кораллы роз, – чего здесь только не было! Но больше всего проходивших мимо людей привлекало пенье, не смолкавшее даже ночью. Пенье это было подобно хрустальной чистоты ручью, бегущему по камням, радостно и звонко журчащему. И как утомившийся путник, склонившись низко, освежает лицо своё прохладной водой и пьёт горстями живительную влагу, так люди, уставшие под бременем повседневных забот, отдыхали душой, слушая сладкие трели. И те из них, кто не знал богача, говорили: «Видно, хозяин этого особняка добрый человек, раз вокруг его дома раскинулся такой прекрасный садик». Они не догадывались, ради кого цветёт и благоухает этот райский уголок.

Среди прочей прислуги в доме богача, под самой крышей, в маленькой чердачной комнатёнке, ютилась молодая прачка с сыном. Несмотря на то, что ребёнку шёл только седьмой год, он находился у хозяина в услужении. Ежедневно, с наступлением утра, мальчик спускался в господский садик и подолгу в нём работал. Маленький садовник заботливо ухаживал за цветами: он поливал их и большими садовыми ножницами подрезал чересчур разросшиеся кусты, при этом ребёнок чуть не плакал, думая, что кусту больно, когда подрезают листья. И сад полюбил мальчика. Особенной любовью к нему проникся большой розовый куст с алыми, словно капли крови, дикими розами. Первым делом мальчик бежал к нему, склонившись, целовал каждую розочку, каждый бутончик, и под его поцелуями происходило чудо – до этого испуганно жавшиеся друг ко другу бутончики вдруг раскрывались, превращаясь в очаровательную пышную розу.

Не только цветы и деревья, но и птицы, распевающие здесь свои сладкозвучные песни, с радостью встречали маленького друга. Едва он появлялся в саду, как они стайками слетались к нему, чтобы приветствовать его весёлым щебетом. Мальчик сыпал в ладони зерно и птицы клевали корм у него из рук.

Так проходили день за днём, неделя за неделей. Но вот отцвела и пожухла трава, облетели с деревьев последние листья. Наступила зима. Подкрались неслышно холода, ударил своим крепким ледяным посохом седой мороз. В саду редко теперь раздавалось пение птиц: многие из этих сладкоголосых певуний улетели к далёким бескрайним морям в тёплые южные страны, а те, что остались зимовать в саду богача, по-прежнему кормились из рук мальчика, услаждая его слух благодарным пением.

Как-то раз, мучаясь бессонницей, богач долго не мог заснуть. Он лежал в халате и ночном колпаке на своей мягкой пуховой постели, ворочаясь под одеялом с боку на бок. Но стоило ему, наконец, погрузиться в сон как в то же мгновение его разбудил отчётливый стук в окно. Встав с постели и шлёпая по полу туфлями, богач подошёл к окну, распахнул створки. «Кто тут?» – недовольно крикнул он и прислушался. В ответ ни звука. Только стремительный порыв ветра ворвался в комнату, обдав старика своим холодящим дыханием, и тот собрался уже закрыть окно, чтобы не простудить горло, когда вдруг где-то совсем близко услышал робкое чириканье. Напрягая своё старческое слабое зрение, он хорошенько всмотрелся в темноту и замер на месте, в бессильной ярости скрежеща зубами. Как! Его священный покой смела нарушить какая-то… Он не находил слов. Какая-то серенькая пичужка среди ночи разгуливает по его подоконнику и просится на ночлег! «Проклятая птица! – проворчал старик, захлопывая окно. – Мало того, что ваша пернатая стая ежедневно объедает меня, поедая лучшее зерно из моих закромов, так ты ещё осмеливаешься стучаться ко мне! Ну, ничего же, я отомщу!» И богач не преминул сдержать обещание. Утром, подозвав к себе маленького садовника, он под страхом сурового наказания запретил ему давать птицам корм.

– Как же так? – пробовал возразить мальчик. – Если я перестану кормить птиц, они улетят и вряд ли вернуться, тогда в твоём садике никогда не наступит весна!

– Вздор! – закричал старик. – Где это видано, чтобы слуга своему господину перечил! Поступай, как я велю тебе, а не то… – и он со злобой сжал кулаки.

На следующее утро, проснувшись рано, богач выглянул в окно, чтобы проверить, как мальчик исполняет его приказ, и увидел, что маленький садовник продолжает кормить птиц как ни в чём не бывало. Разгневанный хозяин велел немедленно позвать к себе мальчика и, когда тот впопыхах прибежал к нему, накинулся на него.

– Экий мерзавец! Как ты осмелился нарушить господскую волю?! – старик был вне себя от злости. – С сегодняшнего дня ты больше не служишь в моём доме, можешь убираться на все четыре стороны!

Однако тут же пожалел о сказанном. Он раздумал прогонять его, ведь мать садовника была хорошей прачкой и ему стало жаль терять такую работницу.

– На этот раз я прощаю тебя, – сказал богач мальчику. – Ты можешь остаться здесь, но в награду за свой поступок ты получишь от меня пятьдесят ударов плетьми!

Едва живого, принесла молодая прачка своего несчастного ребёнка в бедную чердачную комнатушку, после чего все усилия приложила к тому, чтобы её сын поскорее выздоровел: окружила его материнской заботой и любовью, ночами просиживая у постельки больного. Вскоре мальчик пошёл на поправку и рассказал матери, за что потерпел наказание. Вызнав, что хозяин приказал высечь его за доброе дело, женщина упала на колени и со слезами молила Бога о наказании для бессердечного изверга. И слёзы её и молитва были услышаны небом.

Когда на землю спустилась весна и всюду зазвенела капель, садик богача по-прежнему стоял заснеженный. Теперь проходящие мимо люди вместо пения птиц слышали лишь унылое завывание: то метель разгуливала по саду, она здесь отныне была госпожой. Слова мальчика оказались пророческими: птицы покинули господский садик, и весна не могла наступить. Ведь это птицы своим звонким пением гнали холода, без их чудесной песни не приходила весна.

Между тем старый богач захворал. Целыми днями старик не вставал с постели и всё думал над тем, что сказал ему мальчик. «Этот ребёнок колдун и наверняка знает птичий язык, так пусть же скорей прикажет своим друзьям вернуться, тогда мой садик вновь расцветёт», – так он решил и, призвав к себе мальчика, потребовал вернуть ему птиц.

– В моём доме стало уныло, – говорил богач, – даже золото не веселит меня: оно всего лишь холодный металл и потому не вызывает радости, надоело мне также слышать монетный звон. Возврати же мне птиц и этим ты вернёшь единственное украшение дома, мой прекрасный садик. Я заплачý: дам тебе столько золота, сколько ты пожелаешь!

– Мне твоего золота не нужно, господин, – отвечал ему мальчик. – Я ведь предупреждал тебя, что птицы не вернутся больше в твой сад. Ты ж поступил по-своему.

И пришлось богачу отпустить мальчика, ничего от него не добившись. А в ту же ночь состояние старика ухудшилось. И было ему видение. Комната вдруг озарилась светом и в свете этом предстал: Он – высокий, в багрянице, в терновом венце, пострадавший за нас. Стигмы на руках Его и ногах до сих пор кровоточили, оставляя следы на зелёном шелковом ковре. Ступая неслышно, подошёл Он к постели больного и закапали из глаз Его на белые простыни кровавые слёзы. Шёпот, едва слышный, пронизал комнату: «Спасёт тебя та, кого ты обидел, попроси лишь прощенья». И Высокий исчез. Растворился в серо-багровом тумане рассвета. Проснулся богач. (Иль не спал он совсем?) Стал звать, сбежались слуги. Склонившись над изголовьем ненавистного господина, с тревогой спрашивали, чего тот хочет. С тревогой потому, что боялись они, вдруг хозяин их встанет и накажет слуг нерадивых? Он же, разметавшись в своей постели, казавшейся ему теперь раскалённой адской сковородой, стонал в бреду и всё протягивал вперёд руки, будто кого-то звал. Наконец, разобрали: «Птичку! Птичку!» – бормотал он слабеющими губами.

Сейчас же кинулись исполнять его волю и вскоре вернулись. У каждого было в руках по клетке с отчаянно бьющейся птицей. Обставив ими постель богача, говорили: «Вот, мы принесли тебе не одну, а множество птиц». Но старик, приподнявшись и посмотрев вокруг воспалёнными пылающими глазами, воскликнул: «Всё не то! Это не те птицы! Мне нужна серая, маленькая! Тогда, ночью… я не пустил… она улетела… верните!» – и откинулся на подушки. Слуги переглянулись. Старик явно бредил, требовал какую-то серую птицу, пичужку. Они не знали, что делать, чем помочь ему. Забрали птиц и ушли, втайне надеясь, что их господин вскоре умрёт. Всем смерть этого деспота в ночном шутовском колпаке была на руку.

Они ушли, а старик остался наедине с собой, с своими бредовыми мыслями. И всё требовал птичку, птичку вернуть ему. В ушах до сих пор стоял голос Того, высокого: «Спасёт тебя та, кого ты обидел, попроси лишь прощенья». И тут понял он: лишь прощенья! Про прощенье-то он и забыл. Птахи нет, у кого же прощенья просить, кого он обидел? И припомнилось живо: крики, мольбы о пощаде и стоны, истерзанных заживо стоны, вопли провинившихся слуг, забитых по его приказу до смерти плетью. И мальчик-садовник припомнился: его слёзы, истерзанная спина, багрово-синие полосы, кровь. Затем слёзы матери-прачки, её проклятья мучителю сына. Выходило, что перед всеми он был виноват. И, не медля, схватил горе-богач колокольчик, позвонил, прибежали слуги. «Всех! Всех ко мне, сюда! И того мальчика, с матерью-прачкой!» В одночасье все явились: лица бледны, в глазах страх: что случилось? Зачем? Для чего?

Когда собрались, богач сполз с постели, упал на колени, взмолился: «Простите! Все простите, за всё! Виноват!». Поднялось тут волненье, смятенье. Одни отвечали: «Бог простит!», другие хранили молчанье. И вдруг: вновь озарилась комната светом. Появился Он. Уже не в терновом венце, а в короне и мантии царской. Кровь из ран не лилась, и по воздуху двигался Он, ковра не касаясь. Прошествовал величаво к простёртому ниц старику, руки к нему протянул и сказал: «Теперь я тебя прощаю. В знак же прощенья тебе посылаю вот это…» И достал из-за пазухи птичку. Ту самую, серую, маленькую. Достал и – исчез, будто не было вовсе. А птичка осталась. Подлетела она к богачу, зачирикала громко. И почудился в этом чириканье голос Высокого в мантии: «Теперь я тебя прощаю». Богач поднялся (откуда только силы взялись!), к окну подошёл на окрепших ногах и створки раскинул. Серой молнией метнулась птаха к окну, выпорхнула, села на снежное деревце и… запела! На радостный зов её слетелись все птицы и тоже запели. От их весеннего пения лёд стал таять, ручьи потекли, в мгновение ока в саду наступила весна. Слуги стояли, разинувши рты и внимали чуду с восторгом. Неожиданно птаха та вспорхнула над деревцем, поднялась и к солнцу весеннему ввысь полетела. Поняли люди: то необычная птица была: сам Христос или Ангел Его в ней явились.

Так, весна принесла обновленье не только природе: обновилась человеческая душа. Он сказал: «Спасёт тебя та, кого ты обидел», а слова Его истинны. Богач наш с того дня стал здоров, роковая болезнь отступила. Те же, кто ждал его смерти, ошиблись.

 

Волшебный посох Деда Мороза

Новогодняя пьеса для детей

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ТАНЯ

АНТОН

ЗАЯЦ

СЕРЫЙ ВОЛК

ДЕД МОРОЗ

СНЕГУРОЧКА

БАБА ЯГА

КОЩЕЙ

ЛЕСНЫЕ ЗВЕРИ

(Сцена оформлена как детская комната. В центре стоит большая наряженная ёлка. Мальчик АНТОН сидит под ёлкой и читает вслух сказку Г. Х. Андерсена «Снежная королева». Его младшая сестра ТАНЯ смотрит в окно).

АНТОН. «Снежные хлопья все росли и обратились под конец в больших белых кур. Вдруг они разлетелись в стороны, большие сани остановились, и сидевший в них человек встал. Это была высокая, стройная, ослепительно белая женщина – Снежная королева; и шуба и шапка на ней были из снега».

ТАНЯ. Ну вот, даже в сказке идет снег, а у нас ни одной снежинки не выпало…

АНТОН (откладывая книгу). Да, жаль… Видно будет Новый Год без снега.

ТАНЯ. Ой, Антоша! Я придумала, придумала!

АНТОН. Интересно, чего ты придумала?

ТАНЯ. Вот бы нам разыскать Дедушку Мороза и попросить у него снега!

АНТОН. Ты что же, сестрёнка, до сих пор веришь в Деда Мороза и Снегурочку?

ТАНЯ. Конечно! А ты?

АНТОН. Всё это сказки! В Деда Мороза верят только малыши, а ты уже не маленькая, тебе скоро будет шесть лет!

ТАНЯ. Нет, ты не прав! Добрый волшебник Дедушка Мороз существует на самом деле!

(За сценой раздаётся бой настенных часов с кукушкой. Кукушка кукует двенадцать раз. ТАНЯ и АНТОН берутся за руки. Гаснет свет. Тут же на ёлке начинают мигать цветные огоньки. Звучит космическая музыка перемещения в пространстве. Меняется декорация «Опушка леса». В глубине сцены видна избушка на курьих ножках. Продолжительность перемещения – 49 секунд. Зажигается свет, главные герои стоят на опушке леса).

АНТОН. Ой, куда это мы попали?

ТАНЯ. В Сказочную страну! Ты разве не знаешь, что в Новогоднюю ночь случаются чудеса?

АНТОН. Раньше я сказал бы, что не верю ни в какие чудеса, но это действительно чудо!

(На сцену выбегает белый ЗАЯЦ).

ЗАЯЦ. Спасите меня! За мной Серый волк гонится!

АНТОН. Надо же, Заяц разговаривает!

ТАНЯ. Прячься скорее за нас, Зайчишка, мы тебя в обиду не дадим!

(ЗАЯЦ прячется за ребятами. На сцену выбегает СЕРЫЙ ВОЛК, принюхивается).

СЕРЫЙ ВОЛК. Эй, ребятишки! Заяц тут не пробегал?

АНТОН и ТАНЯ (вместе). Нет, не пробегал!

СЕРЫЙ ВОЛК. А вы из какой сказки? «Гуси-Лебеди» что ли?

АНТОН. Нет, Серый волк, мы не из сказки. Я – Антон, а это моя сестрёнка Таня.

СЕРЫЙ ВОЛК. Что же мне с вами делать?

АНТОН. Не понимаю. Как – что делать?

СЕРЫЙ ВОЛК. Фу, какой ты непонятливый! Будь ты Иван-царевич я бы тебе помогал, из беды выручал.(ТАНЕ.) Будь ты, девочка, Красная Шапочка, я бы тебя съел. А с Антоном и Таней как быть?

АНТОН. Есть нас не надо. Покажи-ка нам лучше, где живёт Дед Мороз.

СЕРЫЙ ВОЛК. Ишь чего захотели! И зачем вам этот Дед понадобился?

ТАНЯ. Мы хотим попросить у Дедушки Мороза снега.

СЕРЫЙ ВОЛК. Зря идёте, не исполнит Мороз вашу просьбу. Не видать вам снега, как своих ушей!

АНТОН. Не может быть! Почему?

СЕРЫЙ ВОЛК. А вот этого я тебе не скажу. Много будешь знать, скоро состаришься! Ну, мне пора, заболтался я тут с вами. Счастливо оставаться!

(СЕРЫЙ ВОЛК убегает).

ЗАЯЦ. С праздником, детки! Спасибо вам большое, вы мне очень помогли! Я свою серенькую шубку на белую к зиме поменял, а снега-то и нет. Поэтому меня сразу Серый волк заметил.

АНТОН. А мы как раз хотим попросить у Деда Мороза снега.

ТАНЯ. Зайчик, миленький, ты нам покажешь к нему дорогу?

(В это время на сцену из дальней кулисы выходят ДЕД МОРОЗ и СНЕГУРОЧКА).

ЗАЯЦ. Дедушка Мороз с внучкой сам к нам пожаловал!

ДЕД МОРОЗ.

Здравствуйте, ребята!

СНЕГУРОЧКА. Здравствуйте! С Новым Годом вас!

АНТОН, ТАНЯ, ЗАЯЦ (вместе). Здравствуйте, Дедушка Мороз и Снегурочка!

ДЕД МОРОЗ. Антон, Танюша, вы за снегом ко мне пришли?

ТАНЯ. Да. А вы, Дедушка, откуда знаете?

ДЕД МОРОЗ. Я всё про вас знаю. Только вот не могу я дать вам снега. Пропал мой посох, похитил его сам Кощей Бессмертный. А посох этот не простой, чудесной силой обладает. Без него я не могу вашу просьбу исполнить.

АНТОН. Как же это случилось?

СНЕГУРОЧКА. Это я во всём виновата. Однажды Дедушка ушёл осматривать лес, чтобы к зиме нарядить его в снежный убор, а Волшебный посох дома забыл. В это время прибежал ко мне Серый волк, сказал, что его прислал Дедушка Мороз за посохом. Я поверила и отдала. Оказалось, что Серого волка Кощей подослал. Если посох этот у него не забрать, всю зиму на земле снега не будет.

ТАНЯ. Дедушка, мы с братом пойдём к Кощею!

ДЕД МОРОЗ. И вы не побоитесь отправиться в царство Кощеево вернуть мне мой Волшебный посох?

АНТОН. Мы боимся, но как же зимой без снега? Земля промёрзнет, неурожай будет. И дети на саночках не смогут кататься, в снежки играть!

ЗАЯЦ. И мне снег нужен, чтобы меня волк не замечал. Ребята, можно я с вами пойду?

АНТОН. Конечно, можно! Втроём нам веселее будет.

ДЕД МОРОЗ. Дорогу в царство Кощеево вам укажет Баба Яга.

(ДЕД МОРОЗ хлопает в ладоши и в руках у него появляется небольшой свёрток, перевязанный лентой. Он протягивает его ТАНЕ).

ТАНЯ. Что это?

ДЕД МОРОЗ. Это, Танюша, Новогодний подарок. Передай его Кощею, если он не захочет возвратить мне посох. Счастливый путь, друзья мои!

(ДЕД МОРОЗ и СНЕГУРОЧКА уходят).

ЗАЯЦ (указывая на избушку). Вот и избушка Бабы Яги. Может, всё-таки, не пойдём мы к этой вредной Яге? Не знаю как вам, а мне не хочется быть у неё угощением на ужин!

АНТОН. А ты что, боишься?

ЗАЯЦ. Кто, я боюсь?! Ещё чего! Вы не подумайте, это я так сказал.

(АНТОН и ТАНЯ подходят к избушке. ЗАЯЦ незаметно убегает и прячется за ёлку).

АНТОН. Эй, есть кто дома?

ТАНЯ. Ты что, забыл как к избушке на курьих ножках обращаться?

АНТОН. Да, верно! Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом! (Избушка со скрипом поворачивается дверью к АНТОНУ) Ух ты, здорово! А теперь к лесу передом, ко мне задом! (Избушка повинуется.) К лесу задом, ко мне передом!

(Только избушка собралась повернуться, как окошко растворилось, и из него выглянула БАБА ЯГА).

БАБА ЯГА. А ну, прекрати сейчас же! Ты что, безобразник, хулиганишь?!

АНТОН. С Новым Годом, бабуля! Я думал, Вас дома нет.

БАБА ЯГА. Думал он! Повезло тебе, что нынче праздник, а то бы я тебя, как Иванушку, на лопату посадила – и прямиком в печь!

ТАНЯ. Не сердитесь, бабушка, мы к Вам за помощью пришли.

БАБА ЯГА. А вы кто будете и что вам от меня надо?

ТАНЯ. Я – Таня, а это Антон, мой старший брат. Новый Год наступил, жаль снега нет. Это потому, что Кощей Бессмертный Волшебный посох Деда Мороза украл. Нам теперь надо у него этот посох забрать и Дедушке возвратить. Помогите нам, пожалуйста, найти дорогу в Кощеево царство!

БАБА ЯГА. Послушайте, ребятки, не советую я вам к нему идти, опасно это. Я ведь Кощеюшку с детства знаю. С ним шутки плохи.

АНТОН. Да мы и сами знаем. Но какой же Новый Год без снега?

БАБА ЯГА. И то верно! Так и быть, помогу я вам.

(БАБА ЯГА прячется в окошке. Внутри избушки раздаётся стук, грохот и сердитый голос БАБЫ ЯГИ: «Куда же я его задевала?!».

Наконец, дверь отворяется, и из избушки выходит БАБА ЯГА, в руках она держит клубок).

БАБА ЯГА. Вот он мой клубочек, нашёлся-таки. Этот клубок волшебный, он приведёт вас прямо к Кощею. Дам его вам я при одном условии. Сами понимаете, живу я тут одна, в глухомани, и скучно мне, и грустно. Вы уж развеселите бабусю, спойте мне песенку про Новый Год. Ежели она мне понравятся, так уж и быть, получите вы мой клубок. А ежели нет, то ступайте отсюда по добру по здорову! Ну как, согласны?

АНТОН. Хорошо, Бабуля-Ягуля, споём мы тебе песенку, которую сами придумали, а Заяц под неё спляшет.

ТАНЯ. Ой, а где же Зайчик? Куда он подевался?

АНТОН. Так я и знал, спрятался. Эй, Зайчишка-трусишка, выходи!

ЗАЯЦ (выходя из-за ёлки). А я тут шишки собирал…

БАБА ЯГА. Не бойся, косой, не съем я тебя!

ТАНЯ. Зайчик, мы споём, а ты спляши!

АНТОН и ТАНЯ (поют).

(БАБА ЯГА в такт песне машет платочком, ЗАЯЦ прыгает).

БАБА ЯГА. Эх, хороша песенка! Давно мне так весело не было! Вот, держите волшебный клубок!

АНТОН и ТАНЯ (вместе). Спасибо, бабушка Яга!

(АНТОН бросает впереди себя клубок, все трое уходят за кулисы. БАБА ЯГА машет им вслед платочком. Гаснет свет, меняется декорация «Кощеево царство». В глубине сцены виден замок КОЩЕЯ. На первом плане заснеженный сад. В саду стоят ледяные фигурки ЛЕСНЫХ ЗВЕРЕЙ. Зажигается свет, АНТОН, ТАНЯ и ЗАЯЦ выходят на сцену).

АНТОН. Ух ты, сколько кругом снега!

ЗАЯЦ. Друзья, посмотрите на этих зверят!

(ТАНЯ подходит к одной из ледяных фигур, прикасается к ней и тут же отдёргивает руку).

ТАНЯ. Бедные, они совсем холодные!

(На сцене появляется КОЩЕЙ. Он одет в спортивный костюм, на костюме у него нарисован череп с костями. За спиной КОЩЕЙ прячет Волшебный посох).

АНТОН. Здравствуйте, дяденька! С Новым Годом! Вы случайно не знаете, как найти Кощея Бессмертного?

КОЩЕЙ. Случайно знаю, это я – Кощей Бессмертный!

АНТОН. Вот это да! Я Вас немного другим представлял! А Вы точно настоящий Кощей?

КОЩЕЙ. Да уж настоящий! Прошу называть меня Ваше Бессмертное Величество. А вы кто такие?

АНТОН. Меня зовут Антон, это моя сестрёнка Таня, а это наш друг Зайчишка. Мы пришли к Вам за Волшебным посохом Деда Мороза!

КОЩЕЙ. Какой посох? Где? Я ничего не брал!

АНТОН. Если Вы его не брали, тогда откуда у Вас снег?

ТАНЯ. И почему лесные зверята превратились в лёд?

КОЩЕЙ. А чем они тебе такие не нравятся? По-моему очень даже оригинально! Смотри, как сверкают!

ТАНЯ. Нет, мне их очень жалко, они теперь не могут ни бегать, ни играть!

ЗАЯЦ. Ребята, Волшебный посох у Кощея, он его прячет!

КОЩЕЙ (замахиваясь посохом). Молчи, Заяц, не то я тебя вмиг заморожу!

АНДРЕЙ. Ваше Бессмертное Величество, а зачем Вы у Деда Мороза посох украли?

КОЩЕЙ. Я хотел, чтобы только у меня снег был! Чтобы одному на лыжах с горы кататься и снеговиков лепить!

КОЩЕЙ (поёт).

1.

2.

ТАНЯ. Дедушка Мороз очень просил вернуть ему посох!

КОЩЕЙ. Ладно, отдам, если отгадаете мою загадку. Договорились?

АНТОН. А Вы нас не обманете?

КОЩЕЙ. Не обману, даю слово Кощея Бессмертного!

АНТОН. Мы Вам верим. Загадывайте свою загадку, Ваше Бессмертное Величество!

КОЩЕЙ. Слушайте. На березе росло девяносто яблок. Подул сильный ветер, и десять яблок упало. Сколько осталось?

АНТОН. Восемьдесят!

КОЩЕЙ. А вот и нет! Не отгадал, посох вы не получите!

ТАНЯ. Подождите, я знаю ответ! На березе яблоки не растут.

КОЩЕЙ. Правильно! Но Волшебный посох всё равно у меня останется. Мой он!

АНТОН. Вы же слово дали!

КОЩЕЙ. Ну и что из того, что дал? Моё слово, хочу – даю, хочу – назад беру!

АНТОН. А ну, Ваше Бессмертное Величество, отдавайте нам посох, а то мы сами его у Вас заберём!

КОЩЕЙ. Скажи, пожалуйста, строгий какой! Заберёт он!

ТАНЯ. Ваше Бессмертное Величество, Дедушка Мороз велел передать Вам этот подарок.

(ТАНЯ протягивает КОЩЕЮ свёрток. КОЩЕЙ разворачивает его и достаёт старого плюшевого мишку).

КОЩЕЙ. Вот здорово! Это же мой мишка Тишка! Я с ним играл, ещё когда в детский садик ходил! Ай да Дед Мороз! Ай да молодец! За такой подарок и посох отдать не жалко! (Задумчиво.) Я ведь тоже, ребята, когда-то был таким же маленьким, как вы… Помню, как я в детстве радовался первому снегу и хочу, чтобы все дети на земле тоже были рады!

(КОЩЕЙ отдаёт ТАНЕ посох).

ТАНЯ. Ваше Бессмертное Величество, дяденька Кощей, оживите, пожалуйста, лесных зверят!

КОЩЕЙ. Не могу я твою просьбу выполнить. Плохой из меня волшебник. Чтобы расколдовать зверей нужно специальное заклинание, а я его не знаю. И вообще мне пора.

(КОЩЕЙ уходит).

ЗАЯЦ. И что теперь делать? Неужели бедняги навсегда останутся ледяными?

ТАНЯ. Мы обратимся за помощью к доброму волшебнику! Давайте все дружно позовем Дедушку Мороза и Снегурочку!

(Все хором зовут ДЕДА МОРОЗА и СНЕГУРОЧКУ. Из-за кулис появляются ДЕД МОРОЗ и СНЕГУРОЧКА. ДЕД МОРОЗ несёт мешок с подарками).

ДЕД МОРОЗ. Друзья, мы тут.

ТАНЯ. Дедушка Мороз, вот Ваш посох. Помогите, пожалуйста, лесным зверушкам, Кощей их заморозил!

ДЕД МОРОЗ. Ай-я-яй, как нехорошо!

(ДЕД МОРОЗ ударяет посохом о землю и произносит заклинание).

ДЕД МОРОЗ.

(ЛЕСНЫЕ ЗВЕРИ сходят со своих мест и окружают ДЕДА МОРОЗА и СНЕГУРОЧКУ).

ДЕД МОРОЗ (развязывая мешок). Давай-ка, внученька Снегурочка, раздавай всем подарки!

(СНЕГУРОЧКА достаёт из мешка всевозможные подарки и одаривает ими ЛЕСНЫХ ЗВЕРЕЙ. ЗАЯЦ получает большую морковку, ТАНЯ и АНТОН – красивый пряничный домик).

СНЕГУРОЧКА. Вам, Танюша и Антон, мы с Дедушкой Морозом дарим этот пряничный домик. Спасибо за то, что вернули нам посох!

(ДЕД МОРОЗ трижды ударяет посохом о землю. Начинает идти снег. АНТОН и ТАНЯ смеются, кричат: «Ура! Снег идёт!». Звучит новогодняя мелодия. Все герои танцуют. Мелодия постепенно стихает, ЛЕСНЫЕ ЗВЕРИ убегают со сцены).

ДЕД МОРОЗ. Вот и настало время прощаться.

ЗАЯЦ. Ребята, не забывайте нашу Сказочную страну даже тогда, когда вы станете взрослыми.

СНЕГУРОЧКА. До свидания, до встречи в будущем году!

ДЕД МОРОЗ. А теперь – в путь!

(Гаснет свет. Звучит космическая музыка перемещения в пространстве. Меняется декорация «Детская комната». Продолжительность перемещения – 49 секунд. Зажигается свет, главные герои спят на полу под ёлкой. Рядом с ними лежит раскрытая книга сказок и стоит пряничный домик. АНТОН и ТАНЯ просыпаются, оглядываются кругом. ТАНЯ подбегает к окну).

ТАНЯ. Антон, смотри, уже утро и идёт снег! Много, много снега!

(АНТОН берёт в руки пряничный домик).

АНТОН. Танюша, смотри, подарок Деда Мороза!

(ТАНЯ подходит к АНТОНУ).

ТАНЯ. Значит, нам всё это не приснилось, и мы действительно были в Сказочной стране!

(Звучит новогодняя мелодия, на ёлке начинают мигать цветные огоньки. Дети берутся за руки, кружатся).

ЗАНАВЕС

 

Встреча

Жизнь выпускницы 11 класса «Б» сложилась вполне успешно. После окончания школы она с первого раза поступила в медицинский институт и уже на третьем курсе вышла замуж. Избранником стал Михаил Петрович – молодой состоятельный мужчина, старше её на пять лет. Совместную жизнь они прожили хорошо. Юлия Олеговна вырастила двоих приёмных детей: Нюточку и её родного братика Серёжу. Чего скрывать, не дал супругам Бог своих детей. А так всё было хорошо, за исключением небольших семейных ссор, которые редко, но всё-таки случались – что ж, не без того. В основном эти ссоры происходили из-за того, что замуж Юлия вышла не по любви – родители настояли. А первая детская любовь случилась в далёком прошлом, в школьные годы Юлии Олеговны.

Родилась Юлия Олеговна в Ростове. Она была единственным ребёнком в интеллигентной семье и, естественно, достаточно избалованным. Мама, Светлана Степановна – врач, а папа, Олег Васильевич, – инженер. В садик Юлька не ходила, а в семь лет её отдали в общеобразовательную школу. Начиная с первого класса, девочка училась на «отлично», но с годами тяга к естественным наукам поубавилась, и с пятёрок она постепенно скатилась до троек. И только серьёзный разговор с родителями принудил её снова взяться за ум. Надо сказать, что между собой ребята называли Юлю Серой Мышкой за то, что она сильно отличалась ото всех других девчат. Она была тихая, робкая, неразговорчивая.

Среди одноклассников Юльке нравился Николай – красивый сероглазый паренёк, её ровесник. Будучи девочкой скромной, она старалась не показывать своих чувств. Зато её школьные подружки, не стесняясь, говорили о нём на переменках, и Юлька знала, что все они без исключения влюблены в него. Всем было известно, что у Коленьки отец – москвич, а мать – ростовчанка. Сначала супруги жили вместе в Москве, но после развода мать забрала сына и уехала в свой родной город.

Николай не раз хвастался, что отец уже подыскал ему подходящую невесту, и она будет ждать, когда он окончит школу и приедет к ней. Много чего рассказывал Коленька одноклассникам, а они с удовольствием слушали его, особенно, если речь шла о Москве. Многие девчонки стремились привлечь внимание Коли, но из всех он предпочёл Юльку. Подружки в классе ей завидовали. И что он в ней нашёл? Её-то и симпатичной нельзя было назвать. Разве что цвет глаз необычный, редкий.

С девятого класса Юля стала находить в своём портфеле записки, содержащие объяснения в любви. Как они попадали в её портфель, она понятия не имела, но сразу решила, что её тайный поклонник именно Коля. На уроках Юлька часто замечала на себе его заинтересованный взгляд, дважды он приглашал её в кино, говорил, что у неё необычайно красивые глаза, которые можно сравнить только с небом. В общем, Юля знала, что Николай к ней неравнодушен. Но в классе, при всех, она не обращала на него внимания и делала вид, будто ничего не происходит. В глубине души Юлька чувствовала, что поступает правильно. В конце концов, она имеет на это полное право: ведь у него есть невеста, а ей, бедной Юле, остаётся только смириться и принять всё, как есть. По-хорошему, ей запрещается не то, что любить, даже думать о нём. Но, как говорится, сердцу не прикажешь.

Юля знала, что сразу после выпускного, Коля уедет в Москву навсегда, и, поэтому, она с болью ждала последнего школьного бала. И вот, этот день настал. Прощай, школа!

Вручены аттестаты. У Юльки, между прочим, аттестат с отличием – поступай в любой вуз. Но она уже твёрдо решила, что будет врачом. Всё-таки не зря она в детстве кукол зелёнкой «лечила»!

Объявили последний танец – школьный вальс, и Коленька, на удивление всем, пригласил Серую Мышку. О, как же ей тогда завидовали девчонки-одноклассницы! Ведь каждая из них мечтала станцевать этот танец с Колей. Но зато как была счастлива Юлька! Она кружилась с ним в прощальном танце, и лёгкая грусть иногда появлялась на её лице: жаль, что им придётся расстаться. В те незабываемые минуты Юля не жалела, что школьные годы уходят навсегда, она могла думать только о нём.

Потом всем классом отправились встречать рассвет на набережную. Коленька и Юля бродили по набережной, вдыхали свежий предутренний воздух и вместе встречали первые лучи. Николай держал Юльку за руку, а, прощаясь, неловко коснулся губами её щеки. Она подняла на него удивлённый взор и приложила руку к щеке, словно пыталась удержать его мимолётный поцелуй.

– Как дуновение ветра, – подумала Юля. – Как прекрасный сон. Правда, этот прекрасный сон закончился слишком быстро. После восхода солнца все разошлись по домам, и больше она не виделась с Колей. Шли годы, а последний школьный бал ещё долго вспоминался Юльке.

И вот, когда Юлии Олеговне перевалило за пятьдесят, судьба приготовила ей серьёзное испытание. Погиб её муж, Михаил Петрович. А случилось это так. Обычно выходные Михаил Петрович проводил в кругу своих старых друзей. Они пили пиво, играли в нарды, рассказывали друг другу анекдоты. А когда муж звонил своей любимой супруге, не одобряющей этих встреч, и сообщал, что вернётся домой поздно, Юлия Олеговна каждый раз вздыхала и говорила, что добром это не кончится. Но он, не обращая внимания на слова жены, продолжал веселиться.

Однажды Михаил Петрович не пришёл ночевать, и Юлия забеспокоилась. Под утро позвонил один из его друзей. Как гром поразило её страшное известие о гибели мужа. Оказалось, что он переходил дорогу на красный свет в нетрезвом состоянии, попал под машину, и «скорая» его не спасла.

После похорон Юлия Олеговна совсем спала с лица, а здоровье заметно пошатнулось. Она потеряла смысл жизни, стала хандрить и чахнуть. Только поддержка со стороны детей и любимая работа, которой она так дорожила, помогли ей справиться с горем и не сломаться под ударами судьбы. А на днях к ней зашла Нюточка. Они выпили ароматный чай с травами, и дочь рассказала ей, что собралась замуж.

– А как вы познакомились? – спросила Юлия Олеговна.

– Мы вместе учились в университете, а недавно он сделал мне предложение, – ответила дочь. – Юра просто замечательный.

Юлия Олеговна молчала. Она вдруг вспомнила Николая, и любовь, которая, казалось бы, умерла вместе с мужем, вспыхнула с новой силой. После разговора с дочерью, Юлия словно помолодела. Даже соседи, заметив в ней резкую перемену, стали приставать с расспросами, не влюбилась ли она на старости лет. А Юлия Олеговна всё отнекивалась и говорила, что это от радости, ведь её Аннушка, как-никак, замуж выходит.

Незадолго перед свадьбой дочери, Юлии Олеговне приснился вещий сон. Во сне она долго смотрела на цветущий куст можжевельника, и на душе у неё было тепло и радостно. Проснувшись, Юлия Олеговна пошла к соседке Симочке. Та заглянула в сонник и сообщила, что в будущем Юлию ждёт счастливый поворот судьбы. И точно, счастливый поворот ждал её уже на следующий день. Она даже не представляла себе, какой приятный сюрприз готовит ей судьба.

Утром, возвращаясь из магазина, Юлия Олеговна решила вспомнить прошлое и пройтись по набережной. В это тёплое весеннее утро погода была чудесная, ярко светило солнце, а на волнующейся поверхности Дона перекатывались солнечные блики. И вдруг, она заметила одинокую фигуру человека, который неподвижно стоял, облокотившись на парапет, и задумчиво смотрел на реку.

От волнения сердце Юлии забилось сильнее. «Господи, неужели это Николай?» – мелькнуло в её голове. В надежде она подбежала к незнакомцу и тронула его за плечо. Он обернулся, посмотрел на Юлию Олеговну своими добрыми серыми глазами и вскрикнул:

– Слава Богу, Юля, это ты! Я так ждал тебя, так ждал!

Женщина, улыбаясь, смотрела на него, а её глаза застилали слёзы радости. Счастливый взор Юлии говорил: «Я знала, что мы с тобой обязательно встретимся. Я верила в это чудо». Они обнялись, взялись за руки, совсем как в то прощальное утро, и оба заплакали от счастья.

– Но почему ты здесь, Коля? – спросила Юлия Олеговна. – Ты ведь должен сейчас быть в Москве, со своей женой. Может, ты приехал навестить мать?

– Мамы давно нет в живых, а Верочка год тому назад умерла от пневмонии. Ты, наверное, замужем?

– Была, – сокрушённо вздохнула Юлия. – Но мой муж погиб, и я осталась одна.

Всё те же спокойные серые глаза Николая, казались сейчас равнодушными ко всему происходящему вокруг. Он думал о чём-то своём, не обращая внимания на однообразный звук шагов, на громкие разговоры прохожих. Некоторые прохожие в недоумении оглядывались на уже немолодых людей, которые по-прежнему стояли, держась за руки. Юлия и Николай чувствовали себя наедине на этой многолюдной набережной.

– Теперь, когда мы встретились после стольких лет разлуки, скажи, Коленька, – попросила Юлия Олеговна, – это ты писал мне в школе те записки?

– Да. Я знал, что ты догадываешься от кого они, поэтому и не подписывался. А как получилось, что именно сегодня ты пришла на набережную, и мы встретились?

– Сердце подсказало, – загадочно улыбнулась она. – Но ты так и не ответил, зачем приехал в Ростов?

– Не зачем, а за кем, – поправил её Николай. – Я приехал за тобой, ведь я по-прежнему люблю тебя, Юля. А ты? Ты любишь меня?

Он с надеждой посмотрел в её ничуть не изменившиеся удивительно голубые глаза. Женщина потупилась. Щёки её заалели, и она вдруг почувствовала себя школьницей Юлькой. Набравшись храбрости, Юлия Олеговна ответила:

– Я тоже люблю тебя, Коля!

 

Дорожное происшествие

Приходит после отпуска мужик на работу весь какой-то побледневший, растрёпанный, сразу видно, больной человек. Коллеги у него спрашивают: ну, как, дескать, отдохнул?

– Ничего, – говорит, – можно сказать, хорошо съездил. Вы не смотрите, что у меня вид не важный. Это оттого, что я всю ночь глаз не сомкнул. Чуть не помер. Автобус попался такой, что не дай Бог.

– Старый, наверно? – сочувственно интересуются коллеги.

– Куда там! – устало отмахивается мужик. – Как раз наоборот: новее не бывает. Через это и вся беда. Слушайте, как дело было.

Собрался я после двухнедельного отпуска домой ехать. Из Крыма в Ростов. На симферопольский автовокзал я добрался без приключений, даже, представьте, на автобус за целых пять минут до отбытия успел. Захожу в порядке очереди в салон, осматриваюсь, и прямо, братцы мои, душа радуется. Чистота кругом, блеск, сиденья новенькие, не ободранные, все бархатистыми чехлами обтянутые, любо-дорого смотреть. И народу не так чтобы много. Надо же, и в этом повезло, – думаю, – обычно у меня по жизни сплошная непруха, а тут и на автобус в кои-то веки не опоздал, и транспорт ещё такой чистенький попался, с кондиционерами, и, главное, пассажиров, как я люблю, не много.

Нашёл я по билету своё место. Оно оказалось рядом с дамочкой. Лет, я так думаю, за тридцать было этой дамочке. Сидит себе у окошка и журнальчик в модной глянцевой обложке почитывает, а на меня ноль внимания.

– Здрасьте, – говорю, – а я вот к Вам.

Дамочка только недовольно глянула на меня и снова в журнальчик уткнулась. Я плечами пожал, мол, не хочешь разговаривать, не надо, это для нас не Бог весть какая обида. Поставил я свою сумку на верхнюю полку и только сесть собрался, вдруг вижу, на сиденье её чемоданчик лежит. Красный такой, лакированный. Ну, думаю, надо помочь девушке, она, видно, сама не догадалась убрать наверх свой чемоданчик. Беру я в руки её багаж, хочу положить на верхнюю полку и тут слышу у себя за спиной сердитый голос водителя-грузина.

– Молодой человек, у нас автобус совсем новий! Класть багаж на верхние полки запрещается!

Я, конечно, поспешил извиниться, так и так, мол, не знал. А сам потихоньку салон осматриваю. Народ у нас самостоятельный, напихали кто что: сумки дорожные, рюкзаки, даже большой такой чемоданище кто-то умудрился впихнуть. Ничего, – думаю, – не будет, если ещё чемоданчик этой дамы поставлю. И только водитель, проверив мой билет, отошёл, я, не долго думая, кладу её чемоданчик наверх и сажусь как ни в чём не бывало. А дамочка чтиво своё отложила и смотрит на меня восторженно.

– Вы извините, – говорит, – я Вас сразу не разглядела. Прошлый раз со мной такой мерзкий тип ехал, всю дорогу приставал, так я в этот раз решила ни с кем не знакомиться. Но Вы, я вижу, порядочный человек. Спасибо Вам.

– За что спасибо? – спрашиваю.

– Как за что? – удивляется дамочка. – Вы позаботились мой чемодан поставить несмотря даже на запрет.

– А, Вы об этом, – говорю, – пустяки это всё, не берите в голову!

А она всё с благодарностями пристаёт. Тут мне даже как-то неловко стало. На самом-то деле я вовсе не для неё старался. Просто мешал мне её чемодан, вот я его и убрал. Ну, разговорились мы с ней. Выяснилось, что зовут её Симочка и что она тоже в Крыму отдыхала и теперь обратно в Ростов едет. За разговорами незаметно ночь наступила и свет в салоне потушили.

– Темно, – говорит Симочка. – Плохо видно, вот бы свет зажечь.

Вспоминаю, что над нами такой значок с лампочкой нарисован.

Я ещё когда сел, щёлкал его и лампочка загоралась. Обрадовался, нащупываю, значит, эту кнопку, жму – никакого результата.

– Ну его, этот свет, давайте спать будем, – предлагает Симочка.

– Давайте, – соглашаюсь я.

Откинули мы сиденья и уже дремать стали, как вдруг чувствую, что пóтом весь покрываюсь и дышать нечем. Открываю глаза, осматриваюсь. Поначалу не пойму в чём дело. Пробую на ощупь открыть над собой кондиционер, не получается. И так и эдак пробую, чуть палец себе не сломал. Смотрю я на Симочку, а она тоже не спит и дышит тяжело. И ей жарко. Пытаюсь открыть кондиционер на её стороне – та же история. Тут и в салоне начали просыпаться. То один заворочается, застонет во сне, то другой. Какому-то старичку плохо сделалось, слышу, про валидол у жены спрашивает. Проходит ещё пять минут и уже отовсюду слышится приглушённый ропот. Это люди возмущаются. Кто-то говорит: «у меня кондиционер перестал работать, а у Вас?» Ему отвечают, что, мол, и у нас не работает. Тогда только до меня доходит. Это водитель, когда люди уснули, кондиционеры отключил. Электричество экономит, гад!

– Ах, дурно мне, – стонет Симочка, – сейчас задохнусь. Сделайте что-нибудь!

Делать нечего, встаю я и иду к водителю ругаться. Сам злой как собака. Ну, – думаю, – сейчас ты у меня получишь. Подхожу я, значит, к водителю, а он, наглая морда, поначалу делает вид, что не замечает меня.

– Как же Вам не стыдно, где Ваша совесть! – говорю ему. – У людей, может, сердце больное, а Вы в шутки играть!

– Ви, собственно, о чём это? – спрашивает. – Если о кондиционерах, то вас не поймёшь: одни говорят виключите, другой включить требует!

Возвращаюсь в салон, сажусь на своё место рядом с Симочкой. Кондиционеры заработали, тишь и благодать.

Только все успокоились, засыпать стали, чувствую, опять воздуха в салоне нет, опять дышать нечем. Поднимаю руку, пробую кондиционер – точно, вырубил, гад! И Симочка снова заворочалась, застонала.

– Тошно мне! Умираю!

А я злой сижу, как всё равно сто чертей. Думаю, если пойду, так непременно этому душегубу морду набью. Потому как у меня последнее время нервишки пошаливают и когда меня выведут из терпения, я за себя не отвечаю. Сижу я, значит, сдерживаюсь. Мне самому тошно, а тут ещё Симочка на меня набросилась:

– Что же вы сидите?! Дама, значит, помирай, а ему хоть бы хны! Джентльмен называется!

Не выдержал я и говорю ей:

– Вот сами и идите, я здесь вообще пострадавшая сторона.

– Интересно! – говорит. – А я, по-вашему, какая сторона?

– А мне это по барабану, – говорю. – Вам надо, Вы и идите.

– В таком случае, – заявляет вдруг Симочка, – немедленно уходите с этого места!

– Никуда я не пойду, – говорю, – за него уплачено.

– Ничего подобного, – отвечает. – Проверьте билет!

И что же вы думаете! Достаю я билет, смотрю, а моё место, оказывается, в самом конце автобуса. Вот это, братцы мои, история!

– Видите, – торжествующе говорит Симочка. – Ваше место другое. А оно занято. Там мой муж сидит. Мы с ним поссорились и решили сесть отдельно. Он увидел свободное место и сел, а я возле себя чемоданчик положила, чтобы никто не занял. Вы же беспардонно убрали его чёрт-те куда, да ещё в наглую рядом пристроились!

– Почему Вы тогда сразу меня не прогнали? – спрашиваю.

– А меня Ваша смелость поразила. Это потом только я поняла, что Вы за человек.

Я спорить не стал, себе дороже.

– Что же мне делать? – говорю. – Муж Ваш спит, а мне куда?

– А мне что за дело? – говорит. – Мест свободных полно, выбирайте любое.

Ну чёрт с тобой, – думаю, – я лучше постою, чем с такой как ты рядом сидеть. Встал и стою. А Симочка не растерялась, улеглась на моё место и через пять минут благополучно заснула. Несмотря на жару.

Проходит полчаса, час. Чувствую, не могу стоять, с ног валюсь. Решил всё-таки сесть. Благо места свободные имеются. Сел на первое попавшееся место и сразу задремал. И снится мне, что рядом сидит Симочка и что я её пытаюсь обнять. В три часа ночи просыпаюсь от чьего-то истошного вопля и последовавшего за сим удара по щеке. Протираю глаза, вижу перед собой испуганное женское лицо. Вроде, думаю, не Симочка. Присматриваюсь, а передо мной какая-то посторонняя дамочка. Тут и я пугаюсь не меньше её, однако мужественно стараюсь взять себя в руки.

– Не кричите, – говорю, – людей разбудите.

А люди от её вопля и так проснулись, друг у друга спрашивают, что случилось. Ещё удивительно, что водитель не прибежал. Я оправдываюсь, как могу, мол, вышло небольшое недоразумение, я сейчас Вам всё объясню. Но та ничего слушать не хочет и рот её не закрывается ни на минуту.

– Это ж надо такое придумать! – возмущается дамочка. – Подсаживается ночью к беззащитной женщине и руки свои распускает!

Это я, выходит, во сне полез её обнимать. А где же в таком случае Симочка? Осматриваюсь и вижу, что та преспокойно дрыхнет себе на двух сиденьях. И тут я начинаю всё вспоминать. Правда, с превеликим трудом, потому как целую ночь не спавши. А вспомнив всё и сообразив, расхохотался. Дамочка смотрит на меня как на ненормального. А меня смех разбирает, никак не могу остановиться.

За это время мы как раз к переправе подъехали и водитель предложил выйти всем желающим. А после, вернувшись в автобус, я первым делом кинулся к своему месту и… что бы вы думали? Этот тип, её муж, лежит, развалившись, на моём сиденье и похрапывает! Он, оказывается, вместе с другими уснувшими пассажирами в автобусе остался.

Делать нечего, пришлось мне остаток ночи на ногах провести. А утром муж пришёл к Симочке и, видимо, попросил у неё прощения, потому что так с ней и остался сидеть. Место моё освободилось и мне удалось-таки присесть. Но присел я на несколько минут: наш автобус уже подходил к автовокзалу и пора было выходить. Таким вот манером я до самого Ростова и доехал.

 

Жизнь одна

На кладбище сыро и холодно, начинает накрапывать мелкий дождь. Со всех сторон чистое ясное небо стремительно заслоняют черные грозовые тучи, дует мерзкий, ледяной ветер, шумит он в кронах вековых деревьев. Начинается гроза.

За блестящей оградой, над небольшой могилой, украшенной венками из алых и белых роз, стоит новый дубовый крест. Здесь в сырой земле спит вечным сном бывшая ученица десятого класса «А» Ангелина Громадская.

Лина была единственным ребенком в благополучной и богатой семье Громадских, и родители, как могли, баловали свою любимую дочурку. В детстве Ангелине покупали самые лучшие вещи и игрушки. Время шло, девочка подрастала, но родители не переставали лелеять своё чадо, поэтому в школе Ангелина была самой стильной и ухоженной девочкой.

Конечно, никакие платья не сделают из неприглядной девушки красавицу. Впрочем, к Лине Громадской это не относилось. Она была красива. Её живое выразительное лицо невозможно забыть.

Ангелина никогда не выделялась среди одноклассниц необычными причёсками, в то время как её школьные подружки делали себе разнообразные новомодные стрижки и укладки, чтобы выглядеть старше. Лине это было ни к чему. С детства она была изящна, грациозна и казалась старше своих сверстниц. А в пятнадцать лет из-за тонкой талии и стройных ножек её уже принимали за девятнадцатилетнюю девушку. Длинные густые вьющиеся волосы темно-каштанового цвета красиво обрамляли фигуру светлокожей красавицы и особенно необычно смотрелись с яркими темно-зелеными глазами Лины. Женственность, отзывчивость, сдержанность в поведении и вежливость в общении с любым человеком – вот главные положительные черты, которыми обладала Лина.

Ангелина нравилась мальчишкам из параллельных классов, ею гордились учителя, словом, оказаться в кругу многочисленных друзей девушки стремился каждый. Однако близких подруг у Лины было немного – Аня Мальцева да Наташа Медяева. С этими двумя девочками Громадская дружила с детства и доверяла им все свои секреты.

– Представляете, – рассказывала она как-то раз Наташе и Ане на перемене, – недавно папа сказал, что подыскал мне жениха! Ужас, не правда ли? А я ему ответила, что никакой жених мне не нужен и что замуж я выйду только по любви.

Ходили слухи, что Ангелине нравится учитель французского языка Анатолий Кулабухов – высокий, стройный молодой мужчина с привлекательной внешностью.

Сначала Анатолий не обращал на эти сплетни внимания, потому что в глубине души ему действительно была не безразлична Громадская. Но он подавлял это чувство и боялся признаться в этом самому себе. И еще неизвестно, во что могла бы перерасти эта взаимная симпатия, если бы не один ужасный случай, заставивший учителя решиться на отчаянный шаг.

Однажды на родительском собрании мать какой-то девочки заявила, что её дочь видела, как после уроков Анатолий Кулабухов у себя в кабинете открыто заигрывал с Ангелиной, употребляя при этом наглые, совсем недвузначные выражения, и якобы девушка показывала, что ей это нравится.

Конечно же, всё было ложью, но несчастному учителю французского не становилось от этого легче.

Самое ужасное заключалось в том, что большинство его коллег поверили сплетням: с этого дня его недруги за глаза высмеивали учителя и даже бывшие единомышленники избегали с ним встреч. Грязные слухи о том, что у него с Линой роман, расползлись со страшной быстротой, и в конце концов Анатолий не выдержал. Прошло уже достаточно времени со дня того злополучного собрания, а шёпот за спиной учителя и недвусмысленные взгляды не прекращались.

Наступил март месяц. Морозы в этом году выдались суровые и, несмотря на то, что в город пришла весна, было ещё очень холодно. Большинство людей ещё ходило в пальто. В основном стояли дождливые дни. Редко когда из-за серых туч выглядывало солнце, согревая своими тёплыми лучами начинавшую оживать после долгой снежной зимы землю.

Природа постепенно начинала просыпаться. Зарождалась новая жизнь.

Предпоследний свой день Ангелина Громадская провела в кругу друзей. Ей исполнялось шестнадцать. Девушка пригласила к себе в дом самых лучших подруг и веселилась с ними от души. Однако скоро Лине это наскучило. В тот день вечером она была сама не своя: часто плакала и, волнуясь, говорила своей подружке Медяевой, что ей очень плохо, что она уже не в силах казаться счастливой и беззаботной. Говорила, что больше не может жить, скрывая свои чувства к Кулабухову:

– Я так больше не могу, Наташа, – плакала она. – Понимаешь, не могу! Ну и пусть ему тридцать, а мне всего лишь шестнадцать, но ведь я его люблю! Я каждый день вижу его в школе, но не могу сказать ему о своих чувствах. Нет, мне не стыдно. Просто я боюсь на это решиться. Боюсь сама себя, его реакции на моё признание. А вдруг он посчитает меня легкомысленной дурочкой, начнёт презирать? О, лучше бы я умерла!

К вечеру гости разошлись по домам и Ангелина осталась одна. Не зная, чем себя занять, девушка прочитала интересную книгу, но и после этого тревожные мысли не оставили её. За окном уже совсем стемнело и Лине давно пора было спать. Она легла в постель, укрылась одеялом и постаралась заснуть, но у неё ничего не вышло. Ангелина встала с постели и подошла к окну. Где-то высоко в ночном небе светила одинокая луна. Вокруг не было видно ни одной звезды.

Девушка приоткрыла окно, и свежая ночная прохлада легкой бабочкой впорхнула в спальню. В этот момент Ангелина особенно остро почувствовала, как она любит весь мир, любое время суток, людей, природу, как она хочет жить, и как высока её потребность любить и, более того, быть любимой.

– Как странно, – подумала она. – У меня такое чувство, будто это утро будет последним в моей жизни. Но я не умру, а стану как эта прекрасная луна. Я буду смотреть на землю свысока, и может быть, смогу летать, как птица.

В это утро Громадская опоздала в школу. И, к ужасу бедной девушки, расписание поменяли, и первым уроком поставили французский язык.

Все сорок минут Лина просидела не двигаясь, внимательно слушая учителя. Она не отводила от него глаз, следила за каждым его жестом, движением. Этот сдержанный, спокойный мужчина с холодным сердцем и едва заметной насмешливой улыбкой, притаившейся в уголках губ, казался Лине воплощением мужской красоты.

Вопреки своей обычной манере поведения, в это утро Анатолий казался рассеянным, нервным, постоянно отвлекался от урока, и было видно, что думал он о чём-то своём.

Когда прозвенел звонок с урока, Кулабухов попросил Лину задержаться. Едва сдерживая волнение, она присела на краешек стула напротив него и приготовилась слушать всё, что он будет ей говорить. – Что Вы себе позволяете, Громадская? – обратился к ней Анатолий. В его голосе чувствовалась нотка раздражения. – Как это прикажете называть?

– Простите, что называть?

– О Вашем поведении, уважаемая Лина. Как можно распускать эти грязные сплетни на всю школу? Выдумать, будто у меня с Вами роман! Бред какой-то!

Он нащупал чашку с остывшим кофе, отхлебнул из неё глоток и откинулся на спинку стула.

– Я слишком долго терпел и вот, наконец решился сказать Вам, что у нас… – тут он запнулся, подбирая в уме нужные слова.

Ангелина выжидающе молчала. Девушка то отводила глаза, то смотрела на него в упор, то начинала делать вид, что разглядывает обложку книги, лежавшей на столе учителя. Эти мучительные минуты ожидания были равносильны вечности. Ей до сих пор не верилось, что такой замечательный человек, как Кулабухов, сможет её чем-то обидеть.

Наконец она не выдержала и посмотрела ему в лицо, собравшись спросить, что он хотел ей сказать, но взглянув на него, смутилась. Анатолий смотрел прямо на неё, но не так, как смотрит учитель на ученицу. Он рассматривал восхищёнными глазами каждую черту её лица, улавливал малейшее выражение эмоций на её лице, и даже его скрытая улыбка исчезла. Затем он посмотрел в большие зелёные глаза девушки, и, встретившись с ней взглядом, спохватился, по-мальчишески покраснел. Густая краска залила его щёки и лоб до корней волос, на шее проступили красные пятна. Он почувствовал это, быстро отвёл взгляд и, негодуя на себя за проявленную им непростительную слабость, продолжал:

– Я хотел сказать, что Вы зря придумали себе эту сказку о любви. Я к Вам совершенно ничего не испытываю и между нами не было и не может быть никаких чувств. Надеюсь, Вы хорошо меня поняли, Ангелина?

– Очень хорошо… – едва слышно произнесла девушка. Слёзы застилали ей глаза. Она крепко сжала в руках учебник французского, который забыла положить после урока к себе в сумочку и дрожащим голосом сказала:

– Я всегда знала, что Вы не поймёте меня, Анатолий Анатольевич. Но я хочу, чтоб Вы не думали обо мне дурно и не держали на меня зла. Простите, если я Вас чем-то обидела. А теперь прощайте! – и с этими словами Ангелина выбежала из кабинета, с силой захлопнув дверь.

Кулабухов всё ещё сидел на своём месте, о чём-то размышляя. Учитель пытался понять, всё ли он сделал правильно. Ему было жаль эту удивительную девочку. Он понимал, что сильно ранил её, и осознание этого всё глубже заполняло его душу.

Вечером того же дня, после разговора с Кулабуховым, Ангелина Громадская погибла в метро.

Обычно после занятий за ней заезжал отец или личный шофёр матери Геннадий, работающий у них в семье с рождения девушки. Однако именно сегодня папа Лины был занят делами по бизнесу, а дядя Гена, как называла его Громадская, уехал в автомастерскую на семейном автомобиле. Ангелина без колебаний отправилась в метро. Она, приученная к комфорту и роскоши с детства, никогда не избегала пыльного и многолюдного транспорта.

Смерть Лины была внезапной: неизвестный толкнул её под электропоезд, когда она возвращалась домой.

Позже выяснилось, что убийца был знакомым Лины – двадцатилетний Пашка Захаров. Некоторое время молодые люди любили друг друга, а потом расстались. Недавно Паша узнал, что Лина влюблена в школьного учителя французского языка, и решился свести с ней счёты.

После убийства Захаров прожил недолго: на следующий же день он покончил с собой, выбросившись из окна собственного дома. Оказалось, что у парня были психические отклонения, и он не всегда мог отвечать за свои действия.

Незадолго перед смертью Лина успела передать свой личный дневник самой близкой подруге Наташе Медяевой, которая сразу после трагической гибели девушки прочла из него Анатолию Кулабухову несколько страниц. В дневнике было следующее:

«Сейчас утро. Я проснулась слишком рано, а теперь уже не могу и не хочу спать. Прошлой ночью мне приснился сон – я видела его. И вообще, последнее время я могу думать только о нём. Мне не известно, верит ли он в искренность моей любви, знает ли он о ней.

Я вижу этого замечательного человека ежедневно, но у меня не хватает смелости рассказать ему о своих чувствах. Наверно, это и к лучшему. К чему портить жизнь человеку, которого любишь, пусть даже и безответно.

Вдруг у него есть жена, дети? Тогда в его глазах я буду выглядеть просто смешно. Да-да, я знаю, какова будет его реакция! Он посмотрит на меня, усмехнется, решив, что я очередная девочка, изображающая любовь из скуки, погладит по голове, назовет маленькой дурочкой, встанет и выйдет из класса… Или рассердится, изобразит строгого учителя и прочитает мне длинную лекцию по поводу моего легкомысленного поведения. А может, ещё хуже, вдруг он… Хотя какая мне уже разница! Я ведь НИКОГДА НЕ РЕШУСЬ на такое признание!

Но как я, молодая шестнадцатилетняя девушка, смогла полюбить мужчину тридцати лет, уже твердо стоящего на ногах, имеющего собственные взгляды па жизнь, к тому же собственного учителя? На этот вопрос не в силах ответить даже я сама.

Вчера был прекрасный день. Верно, был прекрасный день. Я провела его с близкими людьми, мы веселились, сходили в кино, но… Но я почему-то всё время чувствую себя несчастной. Мои подруги не могут меня понять. В их глазах я выгляжу весёлой, беззаботной, богатой. Да, я богата. У меня уважаемые родители, которые ни в чем мне не отказывают, преданные друзья, хорошие, интересные знакомые. Я живу в роскоши. Но в тоже время я так бедна! И это связано с тем, что я не могу любить того, кого хочу. Я вынуждена постоянно прятать, скрывать свои чувства… Иногда мне кажется, что я умру, так и не испытав настоящей, Взаимной Любви. Эти страшные предчувствия мучают меня в последнее время. Но я не боюсь смерти, по крайней мере, мне кажется, что я готова к ней. Ах, жизнь…

Помню, Пашка чуть не покончил с собой из-за меня. К счастью, „скорая“ подоспела вовремя, его удалось спасти. Глупенький мальчик! Он думал, я его люблю, а я гуляла с ним только для того, чтобы развлечься! Но это было два года назад, я не понимала что делала. Нельзя играть в любовь. Как же я виновата перед ним…

Ах! Если бы мне была дана ещё одна жизнь, я прожила бы её совсем иначе! Может быть, обрела бы счастье. Как жаль, что ЖИЗНЬ ОДНА…»

* * *

Наступила осень, самая грустная и красивая пора, когда хочется вспомнить минувшее, думать о своей жизни, о прожитых мгновениях. На скамье напротив Лининой могилы сидит фигура одинокого мужчины в чёрном костюме. В правой руке он держит тонкую, исписанную аккуратным почерком тетрадь.

Имя этого человека – Анатолий Кулабухов. За последний год у него пошатнулось здоровье – начались серьёзные проблемы с сердцем. Он постарел на несколько лет: в его густых тёмных волосах появились серебряные нити, походка стала тяжелее. Кулабухов так и не женился. Он ходит на могилу Лины каждое воскресенье, садится на скамейку, и перечитывает её дневник.

В школе Анатолий больше не работает. Переехал жить к своей матери за город, в ветхий, но родной и любимый деревянный дом. Кажется, этот человек не замечает ничего вокруг себя, и только губы его нашёптывают одну и ту же фразу:

– Какой я глупец! – шепчет он. – Для меня было важно, что обо мне подумают, что скажут. Я только внешне был независимым, в школе почти не обращал внимания на мнение других учителей, некоторых даже высмеивал за нерешительность, а сам!.. Теперь я понял, что значит терять. А ведь я любил эту девушку! О, как же я любил её!..

Но никто не слышит его исповеди, только кладбищенский ветер равнодушно свистит над его головой, срывая с деревьев пожелтевшие сухие листья, яростно крутит их в бешеном вихре, а потом уносит куда-то в неизведанную туманную даль.

На кладбище сыро и холодно, начинает накрапывать мелкий дождь. Со всех сторон чистое ясное небо стремительно заслоняют черные грозовые тучи, дует мерзкий, ледяной ветер, шумит он в кронах вековых деревьев. Начинается гроза.

За блестящей оградой, над небольшой могилой, украшенной венками из алых и белых роз, стоит новый дубовый крест. Здесь в сырой земле спит вечным сном бывшая ученица десятого класса «А» Ангелина Громадская.

 

Звонок с того света

У одного человека скоропостижно скончалась горячо любимая супруга. Они прожили вместе душа в душу с лишком двадцать лет. А умерла она в одночасье. Пришла с работы, прилегла отдохнуть и – ах! – прихватило сердце. Дама была уже не молодая, через месяц ей бы пятьдесят пять стукнуло, однако на сердце никогда не жаловалась, хотя в роду у неё по материнской линии случалось, умирали от сердечной болезни. Так вот, приключился с ней этот самый приступ. Лежит в постели ни жива, ни мертва, мужа дома нет, в квартире она одна на хозяйстве, дойти до телефона вызвать «Скорую» невмоготу, сил совсем нет. Как стало колом, так и стоит окаянное, хоть в гроб ложись да помирай. Что наша дамочка благополучно и сделала.

К вечеру возвращается муж, зовёт жену по имени, та не отзывается. «Что за чёрт? – думает. – Туфли её в передней стоят, у двери, и время уже позднее. Где же ей быть как не дома?» Проходит на кухню – ужин не готов, чайник не поставлен, идёт в комнату, глядь – а его благоверная уже коченеть начала. Ну, муж, конечно, в слёзы: «На кого ты меня, любушка, покинула! Что же мне без тебя делать-то окаянному!» Поплакал-поплакал да и вызвал врача. Тот пришёл, засвидетельствовал смерть, справку выписал. Потом экспертизу назначили, чтобы выяснить, действительно ли жена от сердца померла. А муж тем временем запил с горя, всё-таки столько лет счастливой семейной жизни и вот на тебе! Так что пока то да сё, пятое-десятое, мужичок наш уже не один десяток бутылок опорожнил. И вот, сидят они с приятелем на кухне, оба напились как свиньи, и вдруг тот ему говорит:

– Слушай, а ты уверен, что она вообще померла? А то, знаешь, бывают такие случаи, – продолжает приятель таинственным полушёпотом, – когда людей заживо хоронят. В летаргическом сне, то есть.

Тут наш мужик испугался не на шутку.

– Это что же получается? Это моя любушка живая может, а её там резать будут? Не позволю!

Звонит в больницу, кричит: «Резать не позволю!» Врачи спорить не стали, разрешили забрать тело. Возвращается мужичок на кухню довольный, так и так, мол, договорился.

– Только как же мы её хоронить будем? – спрашивает. – Супруга может живая, значит надо её скорее спасать.

– Вот и я говорю – надо, – икая, поддакивает ему приятель.

– Что делать, подскажи?

И решают мужики положить в гроб покойнице сотовый телефон. Если та вдруг очнётся, чтобы сразу набрала номер и позвонила мужу, мол, откопай, забери меня, живая я. А то под землёй без воздуха недолго помереть по-настоящему. На том и порешили.

На следующий день обрядили покойницу во всё белое, повезли в церковь, отпели, всё чин чином, свезли на кладбище, могильщикам на лапу дали, те своё дело сделали исправно.

Проходит неделя, другая. Мужик бедный ночами почти не спит, места себе не находит, всё ждёт, когда ему супруга весточку о себе подаст.

На сороковой день вдовец зовёт друзей – поминать любушку. Собрались за столом. Выпивают, закусывают, покойницу добрым словом вспоминают. Кому покурить надо выходят на лестничную клетку. Засиделись до полуночи. Но вот часы бьют двенадцать раз, и одновременно с этим у мужика звонит сотовый. А музыка такая печальная-печальная, будто знакомая. И тут он вспоминает, что эта мелодия поставлена у него на жену и его вдруг пронзает страшная догадка. Догадка тем более страшная, что, напившись, мужик совсем забыл о том факте, что жена его, может, живая и сейчас просит о помощи. Он, наверно, подумал, что покойница звонит ему с того света. Согласитесь, от такой мысли вообще можно с ума сойти. И вот мужик наш бледнеет как мел, вскакивает со стула, дрожащими руками прижимает телефон к груди и, оглядев всех безумными глазами, произносит каким-то задушенным шёпотом: «Братцы! Это по мою душу!» Его друзья замирают, переглядываются. Мужик подносит телефон к уху и говорит помертвевшим голосом: «Алло, любушка!» На той стороне молчание, только кто-то тяжело дышит в самую трубку. «Алло, это ты, любушка?!» – а у самого сердце от страха останавливается и дыхание перехватывает. Вдруг из трубки раздаётся хихиканье и знакомый хриплый бас говорит: «Алло, Вань. Это я, Серёга. Слушай, брат, ты не пугайся, тут с телефоном заминочка вышла. Щас вернусь – расскажу».

Оказалось, мужичок наш забыл положить в гроб телефон. В тот день перед похоронами он зашёл к своему приятелю Серёге, который, между прочим, подкинул ему эту затею, и они с ним выпили по маленькой. Потом вместе в больницу поехали, тело из морга забирать. А женин телефон у друга дома остался. Так и пролежал там до сорокового дня. Позавчера жена Серёги приехала из санатория, устроила в квартире генеральную уборку и наткнулась на чужой мобильник. Серёга повертел его в руках и всё вспомнил. А сегодня он прихватил телефон с собой на поминки, решил дождаться полуночи, выйти за дверь будто бы покурить, ну и позвонить другу, так сказать подшутить.

Но потрясение было слишком велико, и в ту же ночь друг его умер от остановки сердца.

 

Испытание временем

Киносценарий

Действие происходит в Москве 40-х годов.

Коридор в общежитии для приезжих. День.

Внизу экрана быстро исчезающая надпись: «Москва. Начало октября 1941 года».

Голос диктора (за кадром).

Граждане! Воздушная тревога!

Вой сирены. Паника. В коридоре давка: люди суетятся, толкаются, бегут.

Голоса за кадром.

Голос ребёнка.

Мама, что это за звук?

Возгласы.

Это сирена!

Воздушная тревога!

Ой, девчонки, как страшно!

Да заткнитесь все! Давайте без паники!

Надо скорее укрыться!

А где? Где укрыться?

Держитесь рядом!

Комната Кати.

Комната Кати в общежитии. В окне панорама Кремля и Красной площади, виден мост через Москву-реку. Слева у стены двухъярусная кровать, у окна стол, два стула, в правом углу комод. На пороге Катя, испуганная, взволнованная. Она в чёрном шерстяном платье, на голове пуховой платок. Катя подбегает к комоду, выдвигает ящики один за другим. Девушки пытаются оттащить её.

Возгласы.

Катька! С ума сошла!

Катюш, брось всё, побежали!

Сейчас начнётся! Скорее!

Пошли, Катя!

Катя.

Девочки, бегите, я сейчас!

Катя забирает с собой документы и деньги, выбегает последней.

Станция метро «Маяковская».

У входа в метро собирается толпа народа, слышны крики, детский плач.

Возгласы.

Эй, вы, аккуратнее!

Гражданка, что вы пихаетесь?

А ты куда лезешь?

Пустите, Христа ради! Ребёнка совсем задавили!

Рожа пьяная! Смотри, куда прёшь!

Руку, руку придавили!

Ох, грехи наши тяжкие!

Граждане, не толкайтесь! Сохраняйте спокойствие, граждане!

Катя ищет глазами подруг. Её оттесняют в самую гущу толпы и она сталкивается с Зоськой. Это худенькая еврейская девочка лет пяти. Большие тёмные глаза, испуганное бледное личико, две растрёпанные косицы. На ней лёгкая летняя одежонка, на ногах – стоптанные башмаки на несколько размеров больше.

Зоська.

Простите, тётенька, в какую сторону мне идти?

Катя.

Ты что же, одна здесь?

Зоська.

Да.

Катя (беря её за руку).

Будем держаться вместе.

Раздаётся взрыв. Зоська вскрикивает и прижимается к Кате.

Катя.

Скорее в укрытие!

Они с трудом пробираются вперёд, сзади толпа. Зоська подворачивает ногу, хнычет.

Зоська.

Тётенька, больно!

Катя.

Идти можешь?

Зоська.

Не пойду! Больно!

Катя поднимает Зоську на руки и протискивается вперёд.

Переполненное бомбоубежище.

Шумно. Люди размешаются прямо на холодном полу, кто успел захватить с собой узелки с вещами, садится на них. Кричат и плачут дети, матери их успокаивают. Какая-то женщина кормит младенца грудью, но ребёнок, пососав немного, заливается плачем. Очевидно, у матери пропало молоко. Женщина прижимает ребёнка к груди, и укачивает, он не унимается. Несколько детей сгрудились в кучку у стены и оживлённо переговариваются. Крупный план – на чумазой ладони одного из них мы видим грязную заржавленную монетку. Кто-то из детей нашёл её, и теперь они увлечены игрой в орла и решку. На их худых изнурённых лицах видна безмятежная радость. Катя и Зоська останавливаются поближе к дверям.

Катя (опускаясь на колени перед Зоськой).

Скажи тёте Кате, как тебя зовут?

Зоська молчит, испуганно смотрит на неё.

Катя (подбадривая Зоську).

Скажи, не бойся.

Зоська (тихо).

Зося…

Катя.

И далеко ты, Зося, живёшь? Где твои родители?

Зоська.

Раньше на Тверском жила с мамкой, папкой и братьями. Потом наш дом разбомбили. Мои дома были, а меня за хлебом послали. Когда начался налёт, я вместе со всеми в бомбоубежище спряталась, а мамка и вся родня не успели…

Слышен гул самолётов где-то поблизости.

Зоська (испуганно).

Вот, опять! (Шёпотом.) Тётенька, это те самолёты. Зачем они прилетели? Я очень-очень боюсь их. (Плачет, слёзы текут по лицу.) Ау-уууу! (Сжимается у стены в комочек.)

Катя (обнимая Зоську).

Ну, не бойся, маленькая моя! Прошу тебя! (У Кати приступ, она начинает задыхаться, ловит ртом воздух.) Видишь, тётя тоже боится, тёте тоже страшно! (Как бы про себя.) Спокойно, спокойно, надо взять себя в руки, ради ребёнка!

Постепенно Катя успокаивается, Зоська в её руках затихает. Катя прислушивается к неровному дыханию девочки и чувствует, как та дрожит от холода. Катя поспешно снимает с себя платок.

Катя (закутывая её как куколку).

Так-то лучше. А то ещё простудишься.

Зоська.

А Вам не холодно будет?

Катя (с улыбкой).

Не бойся, не холодно.

Постепенно вой сирены стихает, раздаётся команда: «Отбой тревоги, отбой!», люди начинают расходиться.

Катя.

Видишь, всё обошлось. Напрасно ты боялась.

Зоська (тихо).

Простите меня. Мне так стыдно.

Катя.

Перестань. Такое с каждым может случиться.

Молчание.

Зоська (робко).

Я пойду. (Спохватившись, снимает с себя и протягивает Кате платок.) Вот, это Ваше.

Катя (ласково).

Можешь оставить его себе.

Зоська (смущённо).

Спасибо.

Катя.

А как же твоя нога?

Зоська.

Ничего, я потихоньку…

Катя (решительно).

Нет, так не годится. Ты же замёрзнешь совсем.

Зоська.

Я привыкла. (Укутываясь в платок.) А теперь мне ещё теплее будет.

Катя.

Куда же ты пойдёшь, если у тебя дома нет?

Зоська молчит, не уходит.

Катя.

А, давай, Зоська, я тебя к себе возьму. Хочешь?

Зоська (недоверчиво).

А Вы это точно? Вы не передумаете как тётя Таня? Она меня тоже сначала у себя держала, а потом выгнала.

Катя.

Нет, я не передумаю. Можешь оставаться, если тебе у меня понравится.

Девочка счастлива. Они вместе идут к выходу. Катя держит Зоську за руку, чуть склонившись, говорит ей что-то. Уходят.

Комната Кати.

Катя пропускает вперед себя Зоську, слегка подталкивает её.

Катя.

Ты проходи, не стесняйся.

Зоська (несмело входит, осматривается).

Тут у Вас беспорядок, я всё приберу.

Катя.

Постой, я тебе помогу.

Вместе убирают комнату – раскладывают по местам разбросанные вещи.

Зоська (снимая платок).

А здесь тепло.

Катя.

Где же тепло? Это ты за уборкой согрелась.

Зоська.

Всё равно тепло. Теплее, чем там. (Кивком головы указывает на окно.)

Катя.

Ты разве на улице жила?

Зоська.

Ну да. Когда тётя Таня, соседка наша, с новой квартиры меня выгнала, я на улицу пошла, милостыню просить, я в подвале жила.

Катя.

За что же она тебя выгнала?

Зоська.

Ни за что. Надоело ей со мной хлебом делиться. Сказала, что самой есть нечего.

Катя (спохватившись).

Прости, Зоська! Совсем забыла! Ты располагайся тут, а я пойду воду поставлю, горячего чаю с тобой выпьем.

Катя уходит. В это время Зоська замечает на полу возле комода фотокарточку. Она поднимает её и внимательно рассматривает. Возвращается Катя.

Катя (весело).

Ну всё, поставила, теперь ждём!

Зоська.

Тетенька, это Ваше?

Катя (подходит к ней, берёт карточку, взволнованно).

Где ты её нашла?

Зоська.

На полу валялась, я подняла.

Катя.

Наверное, из документов выпала. А я думала, что потеряла её, совсем.

Долго смотрит на фото. Крупный план – портрет молодого офицера.

Москва-река. Мост.

На экране появляется надпись: «22 июня 1941 года. Позднее утро».

Голоса за кадром.

Держите вора! Держите вора!

На мосту собирается толпа зевак. Все с любопытством наблюдают, как какой-то тип в сером брючном костюме и в кепи бежит через дорогу, в руках у него маленькая женская сумочка. За ним, чуть отставая, – девушка лет восемнадцати. Это Катя. На ней простое голубое платье в белый цветочек, туфли на высоком каблуке. Раздаются автомобильные гудки, машины останавливаются. Свистки милиционера. Бегущие не обращают на них внимания. Оказавшись на противоположной стороне моста, вор на мгновение останавливается, чтобы сообразить, куда бежать дальше, и в этот момент путь ему преграждает офицер. Растерявшись, вор роняет сумку и убегает в противоположную сторону. Прибегает Катя.

Офицер (поднимает с земли Катину сумку).

Смотрите-ка, это не Ваша сумка?

Катя.

Ой, да, спасибо!

Катя хочет забрать у него сумку, но он ловким движением прячет её за спину.

Офицер.

Э-э-э, нет, гражданочка! Между прочим, за нарушение правил дорожного движения полагается штраф.

Катя.

Хорошо. Деньги в сумочке. Отдайте мне её, и я заплачу Вам.

Офицер (протягивает ей сумку, как ни в чём не бывало).

Берите, пожалуйста.

Катя выхватывает у него сумку, что-то в ней ищет и, не найдя, вытряхивает её содержимое на тротуар. Опускается на колени, закрывает лицо руками, плачет.

Офицер.

Что-то пропало?

Катя.

Пропало.

Офицер.

Неужели деньги?

Молчание. Катя безутешно плачет.

Офицер.

И много было?

Катя (всхлипывая).

Да.

Офицер.

Выходит, мошенник успел-таки стащить у Вас деньги! Вот негодяй! Вот мерзавец!

Катя собирает всё в сумку, встаёт с колен. Она явно смущена.

Катя.

Я… я не могу Вам сейчас заплатить.

Офицер.

В таком случае я не буду брать с Вас штраф, но при условии, что, во-первых,(весомая пауза, Катя слушает, затаив дыхание) Вы разрешите мне проводить вас до дома.

Катя (не понимая).

До дома?

Офицер (продолжает).

Во-вторых… (Подумав.) Второе условие я скажу Вам позже. А сейчас идёмте.

Некоторое время они идут молча, не глядя друг на друга.

Катя (указывает рукой).

Я живу в том доме напротив.

Офицер.

Значит, Вы приезжая?

Катя.

Я из Рыбацкой деревни в Подмосковье. В прошлом году окончила школу.

Офицер.

Ясно, можете не продолжать. Дайте-ка угадаю. Вы, молоденькая деревенская провинциалочка, приехали в столицу учиться на артистку, в Москве никого знакомых нет, квартиру покупать дорого, приходится снимать комнату в общежитии. Ну как, угадал?

Катя (смеясь).

Почти. Только я не артисткой буду, а учительницей.

Офицер.

Что так? (Оглядывая Катю.) Внешность у Вас артистичная. Сейчас молодёжь из провинции всё больше в театральные вузы стремится, а Вы, значит, в педагогический собрались.

Катя.

Моя мама была учительницей.

Герман.

Вот это да! Моя мать тоже педагог. Она преподаёт в школе русский и литературу. А Ваша?

Катя (останавливается).

Мама умерла, когда мне было три года.

Герман.

Извините, я не знал.

Катя (продолжает идти, грустно улыбаясь).

Ничего, Вы ни в чём не виноваты.

Герман (смотрит на Катю).

У Вас сильный характер.

Катя.

Целеустремлённый. Просто я верю в свою мечту, в своё настоящее призвание, верю, что с моей помощью мир станет лучше.

Офицер.

Это интересно. И каким образом Вы собираетесь переделать мир?

Катя.

Всё очень просто. Чтобы изменить мир к лучшему надо сделать человека лучше. В этом и состоит профессия учителя.

Офицер.

Что ж, весьма похвально. А у меня вот не было настоящей цели в жизни… до сегодняшнего дня. (Улыбается Кате.) Я рад, что мы с Вами встретились.

Молчание. Они продолжают идти рядом плечо к плечу.

Офицер.

Разрешите узнать Ваше имя.

Катя.

Катя…

Офицер.

Очень приятно, Катюша. А меня зовут Герман. Хотите, выпьем вместе кофе или чай?

Катя останавливается, смотрит на Германа.

Герман.

Вы не имеете права мне отказать, потому что это было моё второе условие.

Катя.

То есть… (Она, наконец, понимает, что перед ней сейчас была разыграна сценка.) А мои деньги? Они у Вас?

Герман снимает фуражку и вынимает из неё деньги.

Герман (вручая их Кате).

Сдаюсь. Сдаюсь на милость победителя.

Катя (пряча деньги обратно в сумочку).

Вам бы в цирке работать.

Герман.

Вы, как всегда правы, Катюша. (Вздыхает.) Это была моя детская мечта. Кстати, я знаю ещё пару-тройку фокусов. Хотите, покажу?

Катя.

Нет, спасибо. С меня достаточно. Скажите, Герман, что бы вышло из Вашего гениального плана, если бы у меня с собой вдруг оказались деньги? Вам бы тогда не удалось так ловко меня провести.

Герман (улыбается, отрицательно качая головой).

У Вас бы денег не хватило от меня откупиться.

Катя (негодующе).

Да Вы… Вы знаете кто после этого?

Герман.

Всего лишь несчастный влюблённый.

Катя.

Это опять шутка, да?

Герман.

Конечно, шутка. А если серьёзно, Вы мне очень нравитесь, Катюша.

Несколько мгновений смотрят друг на друга.

Герман.

Так Вы согласны?

Катя (поспешно).

Не сейчас. Извините, мне надо идти, не провожайте меня, отсюда недалеко.

Герман (кричит ей вслед).

Катюша! Возвращайтесь скорее, я буду ждать Вас!

Комната Кати.

Повсюду беспорядок, вещи разбросаны. На кровати ничком лежит Лидия. Заходит Катя, останавливается, ошеломлённая.

Катя.

Ты… вернулась?

Лидия садится на кровати. Она растрёпана, лицо опухшее, заплаканное.

Лидия.

Как видишь. И не смотри на меня такими глазами.

Катя.

А что случилось? Я думала, что ты уже…

Лидия (перебивает её).

Ага, на Канарах! Щас!

Лидия поднимается, идёт к столу, берёт пачку сигарет, спички, прикуривает. Катя с порога проходит в комнату, садится на кровать, вопросительно смотрит на Лидию.

Лидия.

Мы с Лёвой расстались.

Катя.

Из-за чего?

Лидия.

Он сказал, что женат.

Катя (удивлённо).

Женат? Лёва? Не может быть!

Лидия.

Очень даже может (Глядя на Катю, нервно смеётся.) Вот и у меня была такая реакция.

Пауза. Лидия поворачивается к Кате спиной, глядя в окно, медленно затягивается.

Лидия.

Хочешь анекдот? Встречаемся с ним вчера на вокзале, минута в минуту, как условились. Я готова, Мусик, поедем, говорю. А он мне: «Лидья, я не могу: женат». Как снег на голову! Ну, я рот открыла и стою, смотрю на него как дура. Потом только до меня дошёл смысл его слов. (Пауза.) Надо же, до сих пор поверить не могу! Сволочь! Ненавижу его, ненавижу! (Плачет.)

Катя встаёт, подходит к подруге, дотрагивается до её плеча. Лидия оборачивается, порывисто обнимает Катю.

Лидия.

Не верь мужикам, Кать, не верь!

Катя отстраняется. Лидия внимательно смотрит на неё.

Лидия.

Что с тобой, Катя? Давай, рассказывай.

Катя.

Так, ничего.

Лидия.

Я же вижу, меня не обманешь. Встретила кого-нибудь?

Катя.

Познакомилась сейчас с одним офицером.

Лидия.

Молодой?

Катя.

Ну какая разница! Разве до любви сейчас, мне к вступительным экзаменам готовиться надо.

Лидия.

Глупая ты, Катька. Ты институт ещё сто раз кончить успеешь, а любовь, она говорят, только один раз в жизни бывает. Так что крути роман, подруга.

Катя (подумав).

Знаешь, ты, пожалуй, права. Но только мне кажется, что всё это шутка.

Лидия.

Что – шутка? Давай выкладывай всё по порядку.

Катя.

Если с самого начала, то слушай. Решила я за билетами, чтобы к тёте съездить, пойти на вокзал с утра пораньше, думала, приду, очередь меньше будет. Ничего подобного! С девяти чуть не два часа простояла! Возвращаюсь. На бульваре какой-то человек выхватывает у меня из рук сумку и бежит к мосту, я за ним, а этот молодой офицер, Герман, он случайно оказался на пути и поймал вора. Представляешь, он разыграл целый спектакль! (Смеётся.) Обвёл меня вокруг пальца.

Лидия.

Да кто он? Вор что ли?

Катя.

Да нет же, ты не поняла. Герман!

Лидия (с нетерпением).

Ну, а дальше?

Катя.

Дальше мы расстались.

Лидия (разочарованно).

И это всё?

Катя.

Не совсем. Он пригласил меня на свидание, сказал, что будет ждать, пока я не приду.

Лидия.

Так иди скорее!

Катя.

А вдруг он надо мной подшутил? Ты же сама сейчас говорила, что никому верить нельзя – обманут.

Лидия.

Мало ли, что я говорила. Знаешь поговорку: волков бояться в лес не ходить. Это как раз про тебя. К тому же всегда и во всём бывают исключения. Может, тебе и вправду порядочный мужик попался. (Смотрит в окно.) Кажись, твой офицерик.

Катя подбегает к окну, выглядывает.

Катя.

Да где? Где?

Лидия.

Не в ту сторону смотришь. Вон он, под подъездом стоит, видать, тебя дожидается.

Катя.

Ой, точно он!

Катя бросается к комоду, распахивает дверцы и кидает на пол свои платья.

Катя.

Помоги мне выбрать платье. Какое лучше надеть?

Лидия вынимает из чемодана своё дорогое фасонистое платье, протягивает подруге.

Лидия.

На вот, бери моё. Сегодня ты должна выглядеть модно.

Катя целует Лидию.

Катя.

Спасибо тебе. Я побежала.

Катя выбегает, хлопнув дверью. Лидия смотрит ей вслед. По её лицу не разобрать, радуется она за подругу или завидует ей. Очнувшись, идёт к магнитоле, включает музыку на всю громкость, начинает танцевать. Потом бросается на кровать и зарывается лицом в подушку, с ней истерика.

Двор общежития.

В ожидании Кати Герман заметно волнуется – переминается с ноги на ногу, достаёт портсигар, закуривает. Катя появляется в дверях подъезда. Увидев её, Герман поспешно гасит сигару.

Герман.

Прекрасно выглядите, Катюша.

Катя.

Спасибо.

Герман.

Это Вам спасибо, что согласились выпить со мной кофе.

Катя.

А Вы нарушили своё обещание.

Герман.

Что?

Катя.

Вы же обещали ждать меня на мосту, забыли?

Герман.

Извините, Катюша! Я боялся, что Вы передумаете и не придёте, поэтому решил не терять Вас из виду.

Катя.

Не прошло и дня как мы с вами познакомились, а Вы уже заявляете на меня свои права?

Герман.

Обещаю, больше этого не повторится. Я надеюсь, Вы простите мне мою назойливость.(Галантно берёт Катю под руку.) Сейчас мы пойдём с Вами в одно сказочное место, где готовят потрясающий кофе.

Уверен, Вам там понравится.

Уходят.

Зал кафе. Полдень.

Просторный зал кафе. В глубине сцена. Высокая блондинка у микрофона звучным сопрано поёт «Ах, эти тучи в голубом» под аккомпанемент скрипки. Катя идёт рядом с Германом, осматривается.

Катя.

Как здесь красиво! И музыка, живая музыка!

Герман.

Вот видите, я знал, что Вам здесь понравится.

Катя и Герман занимают свободный столик у сцены. Заметив Германа, блондинка улыбается и посылает ему воздушный поцелуй. Герман подмигивает ей.

Катя.

Вы её знаете?

Герман.

Да, это Рита.

Катя.

Ваша подруга?

Герман.

Скажем так, одна хорошая знакомая.

Катя.

Я вижу, Вы здесь часто бываете.

Герман.

А вот и не угадали, Катюша. С Ритой мы познакомились совершенно случайно. Как-то вечером я спас её от одного подозрительного типа.

Катя.

Похоже, это Ваша миссия. Интересно, скольких ещё девушек Вы спасли?

Герман (с притворной грустью).

Пока только двоих, к сожалению.

Катя отворачивается, делает вид, что увлечена происходящим на сцене. Герман берёт её руки в свои, она не отнимает их.

Герман.

Право же, не стоит ревновать меня к этой девочке. (Понизив голос.) Тем более что у неё, похоже, есть кавалер. (Указывая на скрипача глазами.) Обратите внимание, как она отчаянно флиртует с тем длинноволосым виртуозом.

Подходит официант.

Официант.

Здравствуйте! Будете что-нибудь заказывать?

Герман.

Что мы возьмём, Катюша? Вино, шампанское?

Катя.

Я не пью.

Герман.

Что ж, похвально. Последую Вашему примеру. (Официанту.) Тогда классический кофе для барышни и для меня.

Катя смягчается, с улыбкой смотрит на Германа. Официант кивает и уходит. Герман встаёт и, галантно кланяясь, протягивает Кате руку.

Герман.

Мадемуазель! Разрешите пригласить Вас на танец.

Катя соглашается. Они медленно вальсируют.

Катя (задумчиво).

Как странно. Прошлым летом в этот самый день я вот также танцевала… свой последний школьный вальс. Меня пригласил Женя.

Герман (с наигранным возмущением).

Ах, Женя!

Катя.

Только не подумайте ничего такого, Женя мой одноклассник. Правда, он был влюблён в меня с первого класса.

Герман (полушутливо-полусерьёзно).

Так, так, в тихом омуте, как говорится…

Катя (смеясь).

Да что Вы, какая из меня тихоня! Я знаете, как с мальчишками дралась!

Герман.

Ни за что бы не поверил!

Катя.

Честное слово!

Оба смеются. Герман обнимает Катю, она кладёт голову ему на плечо. Вдруг музыка обрывается. Все замирают. Из репродуктора звучит голос диктора.

Голос Левитана.

Внимание! Говорит Москва. Передаём важное правительственное сообщение: граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в четыре часа утра, без всякого объявления войны, Ирландские вооружённые силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков.

В зале испуганно перешёптываются. Скрипач играет, но люди его не слушают. Многие встают с мест и уходят. Рита продолжает петь, стараясь придать своему лицу безмятежное выражение. Её голос дрожит и срывается.

Герман.

Началось.

Катя растерянно смотрит на Германа.

Герман.

Пойдёмте, Катюша.

Он обнимает Катю за плечи и уводит. Рита заканчивает номер. Из наполовину опустевшего зала раздаются редкие аплодисменты. Рита теряет сознание, её уносят со сцены.

Перед кафе.

Фасад кафе «МОСКОВСКОЕ». Катя и Герман спускаются по ступенькам. Герман поддерживает Катю. Она в прострации после шока.

Герман.

Возьмём такси. Я поеду с Вами.

Катя.

Да, спасибо. Мне, правда, нехорошо.

Герман.

А вот и машина. Стойте здесь.

Подбегает к такси, договаривается с шофёром. Катя тупо смотрит на Германа. Вот он зовёт её, машет рукой, она не слышит, не двигается с места. Тогда он бежит к ней и ведёт к такси. Садятся на заднее сиденье. Машина не заводится. Шофёр, седовласый полный грузин, ворчит вполголоса.

В салоне такси.

Шофёр.

Ну, поехал, милая, што стал?! Шорт тебя побери!

Наконец, машина, пыхтя, трогается с места.

Шофёр (ласково).

Ва-а-ай! Умница мой, красавица!

Катя некоторое время сидит, будто окаменела, потом вдруг бросается к дверце, пробует открыть её.

Катя (кричит).

Пустите, пустите! Мне на вокзал надо!

Герман (зажимая ей рот).

Тихо, тихо! Успокойтесь!

Катя бьётся у него в руках. Такси останавливается.

Шофёр (недовольно оборачиваясь).

Всо, хватит безобразничать! Виходите!

Герман.

Да ты не человек что ли? Видишь, барышне плохо.

Шофёр.

А кому тэперь хорощо? Русский девущька, а ну, виходи!

Катя смолкает. Герман достаёт из бумажника несколько купюр и протягивает их шофёру.

Герман.

Сдачи не надо. Езжайте!

Шофёр (с довольным видом прячет деньги в карман).

Это же другое дэло! Паэхали!

Здание общежития.

Машина останавливается напротив шестиэтажного здания общежития. Герман помогает Кате выйти из такси. Они вместе идут к подъезду. Крупный план – на серой кирпичной стене слева от входа прибит заржавевший по краям красный щиток с грязно-белой надписью: «ОБЩЕЖИТИЕ № 13».

Холл. Вахта в общежитии.

За столом в холле сидит вахтёрша, дородная женщина лет под пятьдесят, она настраивает приёмник, из которого слышатся хрипы и звуковые шумы. На столе перед ней стопка свежих газет, раскрытая книга, в стенном шкафчике под стеклом ключи от номеров.

Вахтёрша (не глядя на Катю).

Здравствуй, Катюша!

Катя вздрагивает, оборачивается.

Катя.

Ой, здравствуйте, тёть Зин!

Герман.

Здравствуйте!

Тётя Зина.

Здра…

Она поднимает голову и замечает рядом с Катей статного офицера.

Тётя Зина (удивлённо).

А Вам к кому?

Катя.

А он со мной, теть Зин.

Катя с Германом проходят мимо вахты. Ошеломлённая тётя Зина хочет что-то сказать, но в это время по радио передают сообщение Совинформбюро и она вся превращается в слух. Звучит сводка Главного командования Красной Армии за 22 июня 1941 г.

Голос Левитана.

С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Чёрного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточённых боев противник был отбит с большими потерями. Только в ГРОДНЕНСКОМ И КРИСТЫНОПОЛЬСКОМ направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки КАЛЬВАРИЯ, СТОЯНУВ и ЦЕХАНОВЕЦ (первые два в 15 км. и последнее в 10 км. от границы). Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населённых пунктов, но всюду встретила решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолётов противника.

Тётя Зина воровато осматривается, достаёт из-под стола объёмистую флягу и, перекрестившись, делает несколько глотков.

Лестница на четвёртом этаже. Коридор.

Катя и Герман поднимаются на четвёртый этаж. Уже на лестничной клетке слышен топот ног под дикую музыку и пьяные мужские голоса. Катя ведёт Германа по коридору в пятую дверь налево. Чем ближе они подходят, тем громче звучит музыка, слышится истерический смех Лидии. Катя толкает дверь, она поддаётся.

Комната Кати.

Магнитола работает на полную мощность. Окно распахнуто настежь, тянет сквозняком. Наполовину обнажённая Лидия в юбке и бюстгалтере сидит за столом в компании подвыпивших парней. Под столом валяются пустые бутылки, окурки, на столе – бутыль водки, бутерброды с колбасой. Заметив вошедших, Лидия обрывает смех, ставит на стол непочатую стопку водки и поднимается со стула. Парни перестают шуметь.

Белобрысый парень.

Слышь, Лидка, а ты говорила, что никого не будет.

Лидия.

Славик, заткнись! (Идёт к кровати за блузкой, поспешно надевает её, смущённо.)Ты извини, Кать, я не знала, что ты… что вы так рано придёте. (Спохватившись.) Я сейчас… (Подходит к магнитоле, вырубает музыку.)

Славик (встаёт).

Ты чё? Зачем музыку вырубила?! Я танцевать хочу!

Лидия.

Иди ты… проспись лучше, танцор!

Славик хочет включить магнитолу, Лидия преграждает ему дорогу, тогда он, махнув на неё рукой, направляется к Кате.

Славик.

Потанцуем, красотка?

Герман (спокойно).

Руки прочь!

Славик, не обращая на него внимания, пытается обнять Катю. Она в испуге отшатывается. Герман одним ударом сшибает с ног верзилу. Лидия взвизгивает. Парни весело гогочут. Славик с трудом поднимается, трогает рассечённую губу.

Славик.

Ты мне губу рассёк, гад!

Герман.

Скажи спасибо, что я тебе все зубы не пересчитал.

Славик.

Что ты сказал?! (Кидается на него.)

Герман отбрасывает парня, тот кубарем летит в дверь.

Герман.

Вертеп тут устроили! Война началась, а вам всё нипочём!

Лидия (смеётся).

А у нас тут, товарищ, пир во время чумы!

Славик (появляясь в дверях).

Правильно! Что толку зазря слёзы лить, всё равно скоро все сдохнем!

Герман (Славику).

Ты-то, верно, нескоро. Всякая шваль, знаешь, живуча.

Славик.

Ну, знаешь, ты… (Хочет броситься на Германа.)

Лидия (становится между ними).

Хватит, ребята, не ссорьтесь! Успокойся, Славик! (Идёт, забирает со стола водку.) Ну, мальчики, уходим. Людям, может, надо… (подмигивает Кате) пообщаться наедине.

Парни нехотя поднимаются, идут к двери. Герман, посторонившись, пропускает их.

Лидия.

Оревуар! Желаю приятно провести время!

Уходят. Герман закрывает за ними дверь. Катя идёт к столу, берёт стопку водки.

Катя.

Будете?

Не дожидаясь ответа, выпивает сама. Держась за край стола, оседает на пол, закрывает лицо руками.

Герман (усаживая Катю на стул).

Расскажите-ка мне, Катюша, всё по порядку. Куда это Вы порывались бежать из машины? На какой такой вокзал? Зачем?

Катя (взволнованно).

В Подмосковье осталась моя тётя Галя. У неё больное сердце и теперь, когда объявили войну, я не могу оставить её одну, не могу! Она вырастила меня, была мне вместо отца с матерью. Да если с ней что-нибудь случится, я никогда себе этого не прощу!

Герман.

Постарайтесь успокоиться. Сейчас, во всяком случае, Вам опасно куда-либо ехать. Военное положение.

Катя (не слушая его).

Вы бесчувственный, Вы не знаете, что значит терять тех, кого любишь!

Пауза. Герман меняется в лице и от его взгляда Катя замолкает.

Герман.

Знаю. (Поднимается с колен, отходит в сторону.) Знаю, Катюша. (Достаёт из нагрудного кармана портсигар.) Вы не возражаете?

Катя.

Курите, конечно, если Вам так легче.

Герман утвердительно кивает, закуривает.

Герман.

Однажды летом, когда мы с матерью отдыхали в Ялте, на моих глазах утонул мой младший брат, Костик, а отца репрессировали в тридцать седьмом. На дворе тогда стояла душная августовская ночь, к нашему дому подъехал чёрный воронок, постучались и вошли трое неизвестных. Они назвали отца немецким шпионом и забрали его с собой. (После паузы.) Я почти уверен, что эти сволочи расстреляли его без суда и следствия, как тысячи других, обвинённых по ложному доносу, но моя мать до сих пор верит, что он жив.

Катя встаёт со стула. Наезд: глаза Кати вглядываются во что-то перед собой. Кадр плавно переходит в следующую сцену: Море, полуденное солнце. Шум волн. На берегу – мальчик лет семи строит замок из песка. Откуда-то издалека доносятся слова Германа: «Катя, Вы слышите меня? С Вами всё в порядке?». Картинка исчезает.

Герман.

Что с Вами?

Катя.

Так, немного задумалась. Не обращайте внимания. Да, Вы простите меня за мои слова, я не должна была так говорить.

Герман.

Бросьте, Катюша, всё в порядке.

Катя идёт к комоду, показывает Герману свадебную фотокарточку родителей.

Катя.

Это мои папа и мама. (Смеётся.) Посмотрите, какие они здесь счастливые!(Ставит фото на место, серьёзно.) Я должна Вам всё рассказать, может, тогда мне станет легче. Я никому не говорила, что видела, как это было. Это страшный сон, преследующий меня каждую ночь, мой навязчивый кошмар.

Начало воспоминаний.

Внизу на экране быстро исчезающая надпись: «Подмосковье, лето 1926 года».

Мчащийся среди полей поезд. Купейный вагон. Почти полдень. Занавески откинуты, за окном мелькают поля и леса, кое-где по склону холмов разбросаны деревушки. Трёхлетняя Катя сидит рядом с мамой у окна, отец – напротив. Он улыбается, глядя на жену и дочь, и молодая женщина улыбается ему в ответ. Катя смотрит на бегущие по небу облака. Тишина, покой, только слышно, как стучат колёса поезда.

То же купе, те же люди. Ночь.

Катя пристроилась рядом с матерью, обняв её во сне ручонками. Все спят. Громкий стук колёс. Дым проникает в щели купе и заполняет пространство. Откуда-то издалека доносятся испуганные голоса.

Голоса за кадром.

Горим!

Пожар!

Караул!

Люди, горим!

Первым просыпается отец. Он расталкивает жену с ребёнком.

Отец (взволнованно шепчет).

Вставайте, родные мои, пожар! Горим!

Проснувшаяся мать тормошит Катю. Девочка с трудом разлепляет глаза, кашляет от дыма. Мать хватает дочь на руки, прижимает к себе, целует. Обняв маму, Катя начинает плакать от страха. Она чувствует волнение матери и не может успокоиться.

Мать.

Серёжа, открой окно! Мы здесь все сейчас задохнёмся!

Отец (пытается открыть).

Не получается!(Бросаясь к двери.) Надо узнать, где горит! Может, удастся потушить! (Пробует открыть дверь.) Чёрт, не открывается, заклинило!

Мать (рыдает в голос).

Попробуй ещё!

Крики за кадром.

Помогите! Помогите!

На помощь!

Стиснув зубы, отец старается из последних сил. Катя видит на его пальцах кровь. Наконец, выдвижная дверь поддаётся. Отец хочет идти.

Мать (кричит).

А мы как же?!

Отец.

Там человек горит, помочь надо! Ждите меня, я мигом!

Мать.

Не ходи!

Катя.

Папа, папочка, останься!

Отец.

Не могу, дорогие мои, это мой долг, долг врача и гражданина!

Выбегает. Мать, не отрывая Катю от своей груди, сидит, раскачиваясь вперёд-назад как маятник.

Катя (за кадром).

Пожар подбирался ближе, а отца всё не было. Тогда мама закутала меня в покрывало, завернув в него какие-то документы, взяла на руки и понесла в горящий тамбур…

Тамбур и салон поезда.

В тамбуре полно дыма. Возле аварийного выхода – кричащая толпа. Мать с Катей на руках старается протиснуться к выходу, но толпа оттесняет её назад.

Голос старухи.

Пустите, люди добрые!

Голоса.

Куда ты, бабка? Поезд на полном ходу!

Ишь, чего удумала! Тут и с молодыми ногами далеко не прыгнешь!

Голос старухи.

Ох, нету моченьки! Всё лучше, чем живьём сгорать!

Наезд: испуганные глаза маленькой Кати. Она видит, как обезумевшая от ужаса старуха крестится, а затем прыгает с поезда. Катя отворачивается и, всхлипывая, утыкается в материно плечо.

Голоса.

Батюшки! Убилась!

Прямо под колёса прыгнула!

Голос женщины.

Всем помирать! Пустите и меня!

Возгласы.

Стой! Раздавит!

Остановите поезд!

Держите её! Сейчас прыгнет!

Какую-то женщину силой удерживают. Поезд, наконец, замедляет ход, останавливается. Начинается давка. Кругом вопли, стоны. По салону, охваченному пламенем, бежит человек в горящей рубахе. Его чёрное от копоти обожжённое лицо кажется уродливой маской. Пока он бежит, огонь перекидывается на волосы. Узнав мужа, Катина мать страшно вскрикивает. Она спускает дочь с рук, а сама бросается навстречу мужу.

Катя.

Мама! Мама! Мама!

На её глазах пламя охватывает обоих.

Затемнение. Конец воспоминаний.

Комната Кати.

Катя (ходит по комнате).

Они сгорели заживо… оба… на моих глазах. Я хотела к ним, но меня не пустили. Помню, я кусала державшие меня руки, билась и плакала, плакала… (После паузы.) С тех пор я боюсь замкнутых пространств, боюсь толпы. Мне всё кажется, что это снова повторится, что в случае чего я не успею выйти. Это как ловушка.

Герман подходит к Кате, берёт её за плечи и привлекает к себе.

Герман.

Бедная моя девочка! Сколько тебе всего пришлось пережить!

Катя поднимает голову, их глаза встречаются, долгий поцелуй. На улице выстрел.

Катя (слегка отстранившись, с тревогой в голосе).

Что это?

Герман (наклоняет к ней лицо, хочет поцеловать).

Наверное, где-нибудь шина лопнула.

Катя (уходя от поцелуя).

Нет, я слышала, как стреляли! (В смятении подбегает к окну, выглядывает.)

Герман.

Катюша, я хочу тебе сразу сказать, чтобы потом не было недоразумений.

Катя оборачивается к нему.

Герман (продолжает).

Видишь ли, мне тридцать три, и я был женат, два года. Детей нет, с женой мы разошлись. Давно. И я хотел бы предложить… В общем, (прокашливается) выходи за меня.

Катя.

Это… это что, предложение? Вы делаете мне предложение? (Ошеломлённая, опускается на стул.)

Герман (улыбается).

Ну, не такой уж я и старый.

Катя (не понимает).

Нет, конечно!

Герман.

Можешь говорить мне «ты».

Катя.

Вы… (смутившись) ты это серьёзно?

Герман.

Вполне. Серьёзней не бывает.

Катя (всё ещё не веря).

Мы ведь только сегодня познакомились. Разве так бывает?

Герман.

Иногда достаточно двух часов, чтобы узнать человека. Ну как, ты согласна, Катюша?

Катя (встаёт, смотря на него).

Да…

Герман подхватывает Катю на руки, кружит по комнате.

Герман.

Почему бы тебя не перебраться ко мне прямо завтра?

Катя.

А я никого не стесню?

Герман (опускает Катю на пол).

Глупышка! (Целуя её в лоб.) Ну, конечно нет.

Стук в дверь.

Катя и Герман (одновременно).

Войдите!

Лидия (входя).

Не помешала?

Катя.

Что ты! Разве ты можешь нам помешать!

Герман.

Тем более что мне, как раз, пора уходить. (Нежно смотрит на Катю.) Значит, до завтра?

Катя (улыбаясь).

До завтра!

Герман (в дверях, радостно).

До завтра!

Катя (счастливо смеясь).

До завтра!

Слышно, как Герман сбегает по лестнице.

Лидия.

Молодец, Катька, быстро же ты его окрутила! Сам не свой убежал! А ещё недотрогу из себя строила!

Катя.

Как ты можешь так говорить! Он не такой!

Лидия (с вызовом).

Правда? А какой? Ну, Кать, какой?

Катя.

Он смелый, благородный, он…

Лидия.

Эх ты, идеалистка! (Передразнивая.) «Смелый, благородный!» Все они на первом свидании как шёлковые, а вот потом…

Катя (перебивая).

Перестань! Тебе просто завидно!

Лидия отворачивается. Катя понимает, что сказала лишнее.

Катя (подходя к ней).

Ты чего в самом деле? Ну, прости меня! Я же пошутила!

Лидия (резко оборачиваясь к ней, в глазах слёзы).

Нет, ты права. Знаешь, ведь мне скоро тридцатка стукнет, а я всё одна… Не везёт мне на порядочных парней, хоть ты что! Но ты, Катя, не думай обо мне плохо, я люблю тебя и желаю тебе добра.

Катя (обнимает Лидию).

Я знаю! Только ты не пей больше, ладно? Я не люблю, когда ты пьёшь. Ты становишься другая.

Лидия.

Другая это какая? Жестокая?

Катя.

Да. Как сейчас.

Молчание.

Катя.

Знаешь, Лида, а ведь он меня замуж позвал.

Лидия (оживляясь).

Ну, ты даёшь, подруга! Поздравляю! Вот бы мне так – раз и замуж! Ты поинтересуйся, может у него друг есть? (С улыбкой.) Такой же смелый и благородный! Ты знаешь, я бы не отказалась!

Обе смеются. Лидия смотрит на неё.

Лидия.

А тебе очень идёт моё платье, прямо как на тебя шито.

Катя (спохватившись).

Ой, извини, совсем из головы вылетело! (Хочет снять платье.) Я тебе сейчас отдам его!

Лидия (останавливает её).

Не надо. Считай это мой тебе свадебный подарок.

Катя.

А как же ты?

Лидия.

Бери, бери! Тебе оно теперь нужнее.

Там же. Полдень следующего дня.

Комната прибрана. У двери стоит чемодан Кати и узелок с вещами. Катя в волнении ходит из угла в угол. Лидия за столом. Перед ней чашка, кофейник и бутерброды с маслом.

Лидия.

Может, всё-таки, посидишь со мной за компанию?

Катя.

Спасибо, я не голодна.

Лидия.

Ну как знаешь, твоё дело, а я, пожалуй, выпью ещё чашечку. (Наливает себе кофе.)

Катя (останавливается, с тревогой).

Слушай, может быть, он просто так сказал, а потом передумал?

Лидия.

Нет, не может быть! Ты глупая что ли, Кать? Просто так предложение не делают. И с чего ты вообще взяла, что он в первой половине дня придёт? Вдруг только к вечеру заявится?

Катя.

Ты думаешь?

Лидия.

Предполагаю. Да ты сядь, не ходи как заведённая. И не волнуйся так, заберёт тебя твой кавалер.

Катя (садится за стол напротив Лидии).

А вдруг я его маме не понравлюсь?

Лидия.

Ты и не понравишься? Не смеши меня, Катька! Ты настоящий клад.

Катя.

В смысле?

Лидия.

В прямом. Не пьёшь, не куришь, готовишь неплохо. Словом, ты идеальна.

Катя.

Да ну тебя! Я серьёзно спрашиваю.

Лидия.

И я серьёзно.

В коридоре слышны торопливые шаги, затем стук в дверь.

Голос Германа (за кадром).

Катюш, это я!

Подруги переглядываются, Катя бежит открывать. На пороге Герман. В руках у него два букета чайных роз.

Герман.

Здравствуйте, девчата!

Лидия.

И Вам не хворать!

Герман (вручает Кате букет).

Это тебе.

Катя.

Какая красота! (Берёт букет, подносит к лицу.) А как пахнет! Спасибо большое!

Герман подходит к Лидии со вторым букетом.

Герман (по-джентльменски целуя ей руку).

А этот букет Вам.

Лидия (иронично).

Благодарю, как это трогательно! Пойду, поставлю в вазу. (Уходит.)

Герман.

Ну как, Катюша, собралась? (Осматриваясь.) А вещи твои где?

Катя (приносит узелок с чемоданом).

Вот они.

Герман.

И это всё? (Взвешивает в руке.) Что ж, негусто!

Возвращается Лидия.

Лидия (мимоходом).

Там какая-то машина подъехала, случаем не ваша?

Герман (хлопает себя по лбу).

Эх, дурья моя башка! Совсем забыл! Хорошо, что Вы сказали! (Кате.) Идём скорее, машина ждёт.

Катя хочет обнять подругу.

Лидия (отстраняясь).

Вот этого, Катя, не нужно! Слава Богу, в одном городе живём. Глядишь, ещё встретимся с тобой.

Во дворе несколько раз коротко сигналит автомобиль. Катя и Герман поспешно уходят. Лидия высматривает их в окно.

Арбатская площадь.

Оживлённая Арбатская площадь. По тротуару на костылях плетётся хромоногий слепец с мальчиком-поводырем. В руке у мальчика кружка для подаяний. Машина мчится по дороге.

Салон машины.

На заднем сиденье Катя с Германом.

Герман.

Значит, решено: едем сначала к нам домой, с мамой моей тебя познакомлю, посидим за столом, отметим нашу помолвку, потом в ЗАГС.

Катя.

А твоя мама точно не будет против?

Герман.

Поверь мне, Катюша, она будет счастлива. Мама давно уже намекает мне, чтобы я женился во второй раз.

Катя.

Постой, ты только из-за этого сделал мне предложение?

Герман.

Ещё чего! Если б я хотел женится на ком попало, даже Верка подошла бы.

Катя.

А кто такая Верка?

Герман.

Соседка наша малая. Она маме по дому помогает. За продуктами сбегает, обед приготовит. Всегда пожалуйста. Но теперь хозяюшкой будешь ты.

Обнимает Катю, она, счастливая, прижимается к нему.

Фасад дома на Арбате.

Фасад пятиэтажного трёхподъездного дома. На балконах сушится бельё. Во дворе перед домом детская площадка. Малыши резвятся в песочнице, дети постарше катаются с горки, выстраиваются в очередь на качели. Молодые мамы сидят на скамейках и, покачивая коляски, читают или друг с другом переговариваются. На одном из балконов нижнего этажа женщина развешивает простыни, этажом выше стоит и курит мужчина в майке и трусах, заметив что-то во дворе, сейчас же скрывается.

Лестница дома.

Вид лестничной клетки сверху. Слышно, как на этажах соседи громко хлопают дверями, где-то внизу раздаются невнятные голоса, детский смех.

Лестничный пролёт между вторым и третьим этажом. Катя и Герман поднимаются со второго на третий этаж. Навстречу им медленно спускается баба Клава – старуха лет семидесяти, одной рукой она держится за перила, в другой у неё хозяйственная сумка для продуктов.

Герман (тихо, Кате).

Это баба Клава. Вредная такая старушенция. Всё про всех знает, на каждого жильца у неё досье имеется. (Поравнявшись с бабой Клавой, громко.) Здравствуйте, баба Клава!

Баба Клава (останавливается, расплываясь в улыбке).

Здравствуй, Герман Эдуардович! (Оглядывая Катю.) А это, стало быть, невеста твоя?

Герман.

Да, бабушка.

Баба Клава (с сомнением качая головой).

Молода-то больно! Ну, да ничего, поживём – увидим. Матери своей поклон от меня передавай.

Герман.

Спасибо, баба Клава, передам обязательно.

Баба Клава уходит.

Лестничная площадка третьего этажа. Квартира номер двенадцать. Выкрашенная в зелёный цвет деревянная дверь, на ней белой краской аляповато выведено «12». Раздаётся смех Кати за кадром. Она легко взбегает по лестнице на площадку третьего этажа, Герман за ней. Он звонит в дверь, Катя прячется за его спину.

Герман (громко).

Мама! Встречайте гостей!

Голос за дверью.

Заходите, сынок, не заперто!

Герман открывает дверь, заходит, следом Катя.

Квартира Стоцких. Прихожая.

Небольшая прихожая в уютной двухкомнатной квартире. Направо у стены двустворчатый шкаф для одежды с зеркалами на дверцах. На нём гипсовый бюст Ленина. Сбоку за шкафом на табурете стопка старых книг. Налево из кухни появляется моложавая женщина лет пятидесяти. Это мать Германа, Софья Андреевна Стоцкая. Она в белом накрахмаленном фартуке поверх тёмного строгого платья в клетку, чёрные волосы с едва заметной сединой на висках собраны в высокий пучок на затылке.

Софья Андреевна (снимает с себя фартук, улыбается).

Ну, слава Богу, приехали!

Катя показывается из-за спины Германа.

Герман.

Мама, это Катя. Между прочим, мечтает стать учительницей, как и ты.

Катя.

Здравствуйте…

Софья Андреевна (одобрительно оглядывая Катю).

Здравствуйте, Катерина. Полностью одобряю Ваш выбор, профессия необходимая, хоть и низко оплачиваемая. А сынок мне про Вас вчера рассказывал, какая вы красавица, да умница…

Герман (умоляюще).

Мама…

Софья Андреевна.

Не буду, не буду, успокойся! Как маленький, ей Богу!(Подходит к сыну, целует его в лоб, затем обнимает и целует Катю.) Ну, разувайтесь, дети, мойте руки и проходите к столу. Я как раз успела всё приготовить.(Возвращается на кухню.)

Катя (осматриваясь).

Как у вас чисто! (Хочет идти, поспешно.) Ой, чуть не забыла!

Оставляет туфли возле двери там, где стоит обувь. Герман снимает фуражку, проводит рукой по волосам.

Герман.

Да ты не волнуйся, Катюша, могла бы и так, мама уж больно строга.

Голос Софьи Андреевны из кухни (притворно строго).

Правильно, Катерина, во всём чистота нужна, не слушайте моего остолопа!

Герман (сокрушённо качая головой).

Эх, мама, мама!

Софья Андреевна (появляется на пороге кухни, вытирая руки полотенцем).

Сынок, я вот старалась, испекла твой любимый яблочный пирог, хоть покушаешь перед отъездом.

Герман прокашливается, указывает глазами на Катю, перебирающую стопку книг.

Герман (нарочито громко).

Давай, мама, я помогу тебе.

Софья Андреевна.

Да, сыночек, помоги.

Катя (показывает им книгу).

Вот, Шекспира нашла. Помню, ещё в пятом классе им зачитывалась.

Мать и сын смущённо переглядываются.

Катя.

Вы что-то сказали? Я не расслышала.

Герман.

Нет, ничего, Катюша. Пойди пока что в комнату, почитай там что-нибудь, у нас библиотека большая, ещё от отца осталась.

Уходят на кухню.

Кухня.

Налево газовая плита с духовкой, рукомойник, над ним шкаф с посудой, направо холодильник и кухонный столик, накрытый цветастой клеёнкой, над столом стенные часы, с противоположных сторон стола два стула. На плите стынет яблочный пирог. Герман курит, сидя на подоконнике, мать стоит напротив у двери.

Софья Андреевна.

Ты что, ничего не сказал ей, сынок?

Герман.

Нет пока. Не хочу расстраивать.

Софья Андреевна.

Всё равно придётся. Рано или поздно.

Герман (затягивается, выпуская дым).

Лучше уж поздно.

Молчание.

Комната Софьи Андреевны.

Катя заходит, внимательно всё осматривает. Посередине большой прямоугольный стол, накрытый белой скатертью, на нём по центру ваза с цветами. У стола три стула с резными спинками. Балконная дверь чуть приоткрыта. Там на верёвке сушится бельё, в левом углу стоит детский двухколёсный велосипед, всюду разбросаны картонные коробки, табурет со сломанной ножкой, в корзине со старой одеждой проколотый футбольный мяч. Справа у стены раскладной диван, слева хельга с посудой, на хельге чёрный плюшевый медведь с зелёными глазами и красным бантом на шее, рядом два карандашных портрета, на одном из них – Софья Андреевна в молодости, на другом – человек средних лет, очень похожий на Германа.

Кухня. Те же.

Софья Андреевна (тихо).

Сынок, куда посылают?

Герман.

В Смоленск, в шестнадцатую армию генерал-лейтенанта Лукина.

Софья Андреевна.

А когда едешь?

Герман (бросив курить, выбрасывает сигарету в окно и подходит к матери).

Завтра, мама. Утром. К шести сказали всем собраться.

Софья Андреевна (медленно идёт, садится на стул).

Так скоро? (С надеждой.) Может, ещё хоть денёк дадут?

Герман (садится рядом, берёт её руки в свои).

Мамуль, ты пойми, нельзя. Приказ.

Софья Андреевна (глядя куда-то вдаль).

Я всё понимаю. Сначала Костик, потом муж, а теперь… теперь вот ты. (Обняв голову сына, прижимается губами к его макушке, плачет.)

Герман (целуя руки матери).

Мама! Мама! Успокойся, Катя услышит.

Софья Андреевна (приходя в себя).

Да, ты прав, ты прав, сынок. Так надо. (Помолчав, твёрдо.) Иди. Иди к ней, я в порядке. И скажи ей обо всём, не тяни.

Герман.

Если б я знал, как сказать…

Комната Германа.

Катя осматривает комнату с порога. Справа широкая двуспальная кровать, застеленная зелёным клетчатым покрывалом, слева во всю стену высокий книжный шкаф, у окна письменный столик, на нём раскрытая книга и настольная лампа в углу, рядом кресло. Катя берёт со стола книгу, читает вслух по слогам на обложке: «Спи-но-за. О Боге, человеке и его счастье», садится в кресло и начинает читать с начала открытой страницы. В дверях появляется Герман, незаметно подходит к Кате, обнимает за плечи. Она вздрагивает, оборачивается к нему.

Герман (берёт у неё из рук книгу, рассматривая).

Хорошая книга, содержательная. Я сам решил на днях перечитать. Самое интересное, Катюша, заключается в том, что Спиноза отрицает свободу человеческой воли. Как там у него говорится? «Свобода есть осознанная необходимость»…

Катя (встаёт с кресла, прерывая его).

Вы сейчас говорили обо мне?

Из соседней комнаты слышен звон посуды.

Герман (улыбнувшись).

Мама на стол накрывает…

Катя с тревогой смотрит на Германа.

Катя.

Я не понравилась Софье Андреевне?

Герман (подходит к шкафу, ставит книгу на полку).

Да, Катюша, мы действительно говорили о тебе и ты ей, правда, очень понравилась.

Голос Софьи Андреевны (за кадром).

Идите к столу, всё готово!

Герман.

Пойдём, Катя, мама зовёт.

Уходят.

Комната Софьи Андреевны.

Стол накрыт на троих. Здесь и запеченная рыба, и овощной салат, и пирог с яблоками, и блины. Все рассаживаются. Катя и Герман друг подле друга, Софья Андреевна с краю.

Герман.

Что же ты, мама, с краю села?

Софья Андреевна.

Ничего, сынок. (Лукаво поглядывая на Катю.) Чай не невеста, замуж не выходить.

Катя сидит, опустив глаза.

Софья Андреевна.

Да Вы не стесняйтесь, Катерина, кушайте. Не бойтесь, не поправитесь.

Катя.

Я и не боюсь. (Кладёт себе на тарелку немного салата, пробует.)

Очень вкусно, Софья Андреевна.

Софья Андреевна (всё больше воодушевляясь).

А вишнёвую наливочку попробуйте, собственного приготовления.

Герман.

Мама, имей в виду, что Катюша не пьёт.

Катя (улыбаясь).

Налейте немного, Софья Андреевна.

Герман (подхватывает её).

За знакомство!

Все чокаются, общий смех. Слышно как хлопает входная дверь. Сидящие за столом замирают. В прихожей раздаётся звонкий девчачий голос: «Тёть Сонь, это я!» В дверях комнаты появляется Верочка – пятнадцатилетний подросток с подстриженными под ёжика светлыми волосами. Она в синем спортивном костюме, белых кедах. В руках у неё банка с малиновым вареньем.

Верочка (заметив Катю, останавливается на пороге).

Здрасьте…

Софья Андреевна.

Здравствуй, Верочка!

Верочка.

Там дверь не заперта была, поэтому я к Вам без звонка. А я и не знала, что у Вас гости, так бы позже зашла.

Софья Андреевна.

Ничего, ты нам не помешала, я всегда рада тебя видеть. Ты что-то хотела?

Верочка.

Да. Это вам бабушка моя передаёт, вот…

Ставит на стол банку с вареньем. Хочет идти.

Софья Андреевна.

Погоди, Верочка. Оставайся, почаёвничаем вместе.

Верочка (бросив взгляд на Германа).

Ой, спасибо, тёть Сонь. Я на самом деле страшно голодная.

Смотрит, где бы присесть. Все трое за столом переглядываются.

Софья Андреевна.

Сынок, ты бы принёс Верочке стул.

Не говоря ни слова, Герман встаёт из-за стола и приносит из кухни ещё один стул.

Герман (с жестом).

Прошу Вас.

Верочка (смеясь).

Спасибо, Герман Эдуардович! (Садится с краю, положив ногу на ногу.)

Герман (шутливо).

Не садитесь на краю, Верочка, женихов не будет.

Верочка (пристально смотрит на него).

А я может, не хочу замуж, может, мне и так хорошо.

Софья Андреевна.

Это ты зря, Верочка. (Отрезает кусок пирога, кладёт на тарелку, ставит перед Верочкой.) Кушай на здоровье!

Верочка.

Ой, спасибо! Мой любимый пирог! (Набрасывается на пирог, уплетает его за обе щеки, не переставая украдкой поглядывать на Германа.)

Софья Андреевна.

Ну как? Вкусно?

Верочка (мычит, прожёвывая кусок).

Угу.

Софья Андреевна.

Ты ешь, не торопись. (Спохватившись.) Да я же вас друг другу не представила!

Верочка перестаёт жевать, поднимает голову.

Софья Андреевна (указывая ей на Катю).

Это, Верочка, Катерина, невеста Германа. (Верочка смотрит на Катю, та отводит взгляд.) Катерина, а это вот Верочка, наша соседка.

Катя.

Очень приятно…

Верочка (перебивая её).

Ой, и рыба есть? Обожаю печёную рыбу! (Тянется к блюду с рыбой, потом передумывает и встаёт.) Совсем забыла, мне домой надо. Дед сказал долго у вас не засиживаться. Я завтра зайду, тёть Сонь!

Выбегает, хлопнув дверью. Молчание. Герман встаёт из-за стола, в волнении прохаживается по комнате. Он заметно встревожен, ерошит рукой волосы.

Герман (умоляюще сложив руки).

Мам, я же просил!

Софья Андреевна.

Прости, сыночек, я забыла сказать ей, чтоб не приходила. (Смотрит на Катю и Германа.) Вы тут поговорите между собой, а я пока схожу в гости к Клаве.

Герман.

Сходи, мама. Мы с Катей её сегодня встретили, она тебе поклон передавала.

Софья Андреевна уходит. Катя смотрит на Германа.

Герман (отводя взгляд).

Банка, варенье, дедушка, помочь по дому – любой предлог ищет, чтобы прийти сюда. А для чего, спрашивается? Верка странная какая-то…

Катя (подходя к нему).

Просто она любит тебя.

Пауза. Смотрят друг на друга.

Герман (отворачивается, небрежно махнув рукой).

Катюш, глупости всё это, ребяческие забавы. (Помолчав.) Я же её с детства знаю, выросла на моих глазах. Она с бабкой и дедом живёт. Мать её бросила, за границу уехала, отец неизвестно где. Повезло старикам, хороша доченька, ничего не скажешь: нагуляла ребёнка и родителям подкинула! А Верка хорошая, только дурь в ней эта сидит: вбила себе в голову, что влюблена в меня, вообразила, будто бы и я тоже… (Замечает, что Катя рассматривает портреты на хельге. Обрадовавшись возможности сменить тему.) Это мой отец рисовал. А на том вон портрете он сам.

Катя (с интересом).

Твой отец художником был?

Герман.

Нет, военным. А рисовал он в свободное время, для себя. У нас много отцовских картин было и акварелью и маслом, только их все продали в голодные годы.(Вдруг, решившись.) Катюша!

Катя (оборачиваясь к нему).

Да?

Герман вынимает из нагрудного кармана синюю бархатную коробочку в виде сердца, протягивает ей.

Герман.

Надеюсь, оно будет тебе впору.

Катя берёт коробочку, открывает её. Крупный план – на тёмно-вишнёвом бархате золотое кольцо с одним-единственным крупным изумрудом по центру. Катя радостно вскрикивает, обнимает Германа.

Катя.

Боже мой, что за прелесть!

Она вынимает кольцо, чтобы примерить его, но оно падает на пол и закатывается под хельгу.

Катя.

Ой, какая я неловкая!

Становится на колени, пытается достать кольцо, Герман помогает ей. Их плечи соприкасаются. Катя и Герман смотрят друг на друга. Он целует её в губы. Катя в волнении поднимается, делает несколько шагов. Герман, смущённо кашлянув, встаёт с колен. Катя оборачивается, её лицо бледно, в глазах слёзы.

Герман (подходит к ней).

Да что с тобой, Катюша? (Обнимает её одной рукой за плечи.) Не переживай так, подумаешь, кольцо уронила.

Катя (сквозь слёзы).

Плохая примета. Это к несчастному браку.

Герман (нежно целуя её в висок).

Всё у нас с тобой будет хорошо, маленькая моя.

Катя (быстро смахивает слёзы).

Правда-правда хорошо?

Герман (улыбаясь).

Конечно, правда. А теперь собирайся, не то до перерыва можем не успеть. Когда вернёмся, обязательно кольцо твоё найдём.

«Сталинский» ЗАГС в доме и парк неподалёку. Жилой девятиэтажный двух подъездный дом неподалёку от лесопарковой зоны. Над вторым подъездом прибит щиток с надписью «Сталинский отдел ЗАГС». В парке под руку прогуливаются молодые пары, фотографируются. Герман и Катя стоят перед запертыми дверями.

Герман.

Я и забыл, что понедельник у них выходной день. Хоть бы в военное время исключение сделали. (Стучит в двери, кричит.) Э-э-эй, есть кто живой?!

Слышен скрежет ключа в замке, дверь открывает сторож – пьяный мужичок из бывших солдат с красным лицом и в чёрной поношенной форме.

Сторож (вытягивается в струнку, отдавая честь).

Здравия желаю, товарищ командир!

Герман (дружески хлопая его по плечу).

Ну, тише, тише! Чего ты разошёлся так? Какой я тебе командир?

Сторож (протирая глаза).

Так это… тово… господин офицер, спросонья не разглядел.

Герман.

А ты, я смотрю, служивый, уже начал с утречка… тово… (Строго, назидательно.) На службе, уважаемый, не пьют. За это к уголовной ответственности могут привлечь.

Сторож. (падает на колени, торопливо крестясь).

Вот, как Бог свят! Больше ни-ни!

Катя хочет вмешаться, Герман делает ей знак молчать.

Герман (поднимая его на ноги).

Так и быть, прощу, если поможешь мне.

Сторож.

Как не помочь, товарищ? Помогу, только…(Затравленно оглядывается по сторонам, прикладывает палец к губам, шёпотом)никому про это (щёлкает себя по горлу) ни слова, а то уволят.

Герман.

Договорились. Мне бы с начальником отдела поговорить надо.

Сторож. (пьяно улыбаясь).

Это с Зинкой, что ль? (Смутившись.) То есть с Зинаидой Васильевной? Так сегодня же не рабочий день, нет никого.

Герман.

Знаю. (Обнимает его за плечи, отводит в сторону, тихо.) Не подскажешь адресок?

Сторож (останавливаясь).

Кого?

Герман.

Зинаиды этой… Васильевны?

Сторож (задумчиво почесав в затылке).

Так это… не положено.

Герман.

Не положено говоришь? А на работе остаться хочешь?

Сторож (растерянно).

На работе? Хочу.

Герман.

Так где, говоришь, она живёт?

Сторож.

Зина? Мы ж с ней из одного подъезда!

Герман.

Да хоть из одной комнаты! Где, спрашиваю, живёт?

Сторож.

Так в доме этом на четвёртом этаже, квартира шестнадцать, где ж ей ещё жить! Говорю же, мы с ней из одного подъезда, из первого.

Герман.

Спасибо, уважаемый, большое человеческое спасибо. (Хочет идти.)

Сторож (подбегая к нему).

Господин офицер! Господин офицер! Не говорите никому!

Герман.

Не бойся, не скажу. (Вынимает из кармана пять бумажных рублей, протягивает ему.) На вот, возьми.

Сторож (пятится, искоса поглядывая на деньги).

Нет, что вы! Не буду, не положено нам взятки брать.

Герман.

А это не взятка, это наградные. (Видя, что сторож колеблется, ободряет его.) Бери, бери, заслужил. (Подмигивает ему.) Это тебе на чай.

Сторож (берёт деньги, бормочет, неловко засовывая их в карман брюк). Благодарю… Благодарю… (Заметив Катю.) А эта барышня с Вами? Невеста?

Герман.

Не твоё дело. (Оборачиваясь к Кате.) Идём, Катюш, попытаем счастья.

Направляются к первому подъезду. Сторож некоторое время смотрит им вслед, потом уходит, запирает дверь на замок.

Лестничная площадка четвёртого этажа. Герман и Катя перед дверью с табличкой «№ 16». Герман стучит, прислушивается, ответа нет.

Герман.

Да что они там, в самом деле, уснули все?

Катя.

Может, дома никого нет.

Герман.

Сейчас проверим. (Стучит громче, кричит.) Гражданочка, откройте, милиция!

Двери на четвёртом этаже мгновенно щёлкают и приоткрываются, высовываются головы любопытных. Какая-то бабка подходит к Герману, интересуется.

Бабка.

А Вы кто такой будете? Зачем Вам наша Зиночка понадобилась?

Герман (на ухо ей, шёпотом).

Дело государственной важности.

Бабка (испуганно охает, крестится, хватаясь за сердце).

Ох, батюшки! Неужто натворила делов-то?

Герман (строго).

Так могу я видеть Зинаиду Васильевну?

Бабка.

Щас, щас, голубчик! Она у Машки небось сидит, балясы точит. (Ковыляя, подбегает к перилам, кричит, наклонившись вниз.) Зинка! К тебе из милиции пришли! Судить будут!

Катя едва сдерживает смех. Этажом ниже хлопает дверь, слышен быстрый топот ног. По лестнице взбегает испуганная Зинаида Васильевна. Это высокая блондинка лет сорока пяти. На ней синее домашнее ситцевое платье за колено, на ногах – комнатные тапочки, волосы собраны в хвост на затылке. Увидев Германа и Катю, она в растерянности останавливается.

Зинаида Васильевна.

Вы ко мне? По какому праву?

Герман.

Да Вы, гражданочка, не ругайтесь и не кричите.

Бабка (тихо, Зинаиде).

Арестовывать пришли. (Вдруг, будто вспомнив что-то.) Неужто про твоего благоверного пронюхали?!

Зинаида Васильевна незаметно наступает ей на ногу.

Бабка.

Ай!

Зинаида Васильевна (понизив голос).

Молчи, дура!

Бабка (толкая её локтем под бок).

Шо сделала, говорю, признавайся!

Зинаида Васильевна (отмахиваясь).

Да ну тебя! (Герману.) Покажите удостоверение, молодой человек!

Герман (переглянувшись с Катей).

Да, собственно говоря, Зинаида Васильевна, никакой я не милиционер.

Зинаида Васильевна.

Что?! Да как Вы…

Герман.

Вы извините, Бога ради, за беспокойство. Мы к Вам по делу.

Зинаида Васильевна.

Это по какому такому делу? Вот позвоню Вашему начальству, молодой человек, будете знать, как людей разыгрывать.

Герман.

Может, Вы нас для начала в дом впустите? Просьба у нас к Вам.

Зинаида Васильевна (недовольно ворчит).

Просьба у них. Распустили вас, молодёжь, совсем распустили. (Отпирая дверь.) Ладно уж, милости просим, входите.

Головы любопытных мгновенно исчезают. Бабка, приговаривая: «Ой, мошенник! Ой, мошенник!» поспешно скрывается за дверью.

Прихожая.

Справа у стены вешалка для одежды, две двери, прямо напротив кухня. Из комнаты налево выбегает маленькая белокурая девочка, дочка Зинаиды, с разрисованным зелёнкой резиновым пупсом в руках.

Девочка (радостно).

Мамоська присьла!

Зинаида Васильевна (набрасывается на дочь, выхватывая у неё из рук пупса).

Ты зачем куклу портишь, дрянь такая?!

Девочка.

Она заболела, мамоська. Я въясь, я её лесью. (Хнычет.) Отдай, отдай, мамоська!

Зинаида Васильевна.

Лечит она! (Кидая ей куклу.) Да забери ты её, ради Бога! Не реви только!

Девочка поднимает куклу, прижимает ей к груди, что-то лепечет, укачивает пупса.

Зинаида Васильевна (выталкивая её).

Что ты под ногами мешаешься? А ну, марш в детскую!

Девочка убегает.

Зинаида Васильевна (Герману и Кате).

Ну, проходите, что ли, на кухню. Да не разувайтесь, так идите.

Кухня.

Направо плита с духовкой, рукомойник, в левом углу у окна холодильник, вдоль стены стол, высокий стул, табурет.

Зинаида Васильевна.

Чай будете?

Герман (осматриваясь).

Нет, спасибо.

Зинаида Васильевна.

Тогда, если вы не возражаете, я сварю ребёнку кашу.

Герман.

Конечно, конечно!

Зинаида Васильевна (занимаясь приготовлением манной каши).

Так какое у вас ко мне дело?

Герман (обнимая Катю).

Видите ли, не могли бы Вы нас сегодня расписать?

Зинаида Васильевна.

Да вы что, смеётесь надо мной? Сегодня же выходной!

Герман.

Да, но в виде исключения…

Зинаида Васильевна.

Кажется, я догадываюсь, кто дал вам мой адрес. Ванька, алкаголик несчастный…

Герман.

Вы только не волнуйтесь, он тут не при чём.

Зинаида Васильевна.

То есть как это не при чём?

Герман.

Я его заставил.

Зинаида Васильевна.

Ну, это уже слишком! Знаете, что…

Герман.

Поймите, нам очень надо.

Зинаида Васильевна.

Так в чём же дело? Приходите завтра, пишите заявление, через два месяца я вас зарегистрирую.

Герман.

А раньше никак нельзя? Я знаю, что при чрезвычайных положениях…

Катя с тревогой смотрит на него.

Герман (поспешно).

Я хотел сказать, что мы бы хотели зарегистрироваться в день подачи заявления.

Девочка (заглядывая на кухню, Кате).

Ты самая къясивая девоська! (Тянет Катю за руку.) Поигъяй со мной! Я тебе свои игъюшки показю!

Зинаида Васильевна (Кате).

Если Вам не трудно, сделайте милость, займите её, сил моих уже нет!

Катя.

Ну, пойдём, маленькая, покажешь мне свои игрушки.

Уходят. Герман выглядывает из кухни и, убедившись, что Катя не слышит его, подходит к Зинаиде Васильевне.

Герман (быстро, понизив голос).

Поймите, Зинаида, завтра я уезжаю на фронт. Я хотел бы жениться на этой девушке до моего отъезда.

Зинаида Васильевна.

А Вы хорошо подумали прежде чем девочке жизнь ломать? Почему бы вам не пожениться, когда Вы вернётесь? Мало ли что.

Герман.

Я хочу, чтобы наверняка.

Зинаида Васильевна.

Возле себя, значит, хотите удержать?

Герман.

Да. Она будет жить с моей матерью, пока я не вернусь. (Доставая деньги.) Сколько с меня, чтобы зарегистрировать нас по-быстрому?

Зинаида Васильевна (смотрит на него в упор).

Уберите деньги. Я смогу вас расписать завтра в девять.

Герман.

В девять?! Но к шести мне нужно быть на вокзале!

Зинаида Васильевна (холодно).

В таком случае ничем не могу вам помочь.

Герман.

Ну, а если очень постараться? Если сегодня? Я заплачу!

Зинаида Васильевна.

Я же сказала, уберите деньги. Я взяток не беру. (Зовёт.) Надька, иди к матери!

Герман.

Подумайте хорошенько. Может, всё сейчас от Вас зависит, вопрос жизни и смерти.

Зинаида Васильевна.

Мне очень жаль, но не положено.

Из комнаты с весёлым смехом прибегает Надька, следом – Катя.

Надька.

А мы с Катей игъяли в доськи матели. (Прижимается к ногам Кати.) Она холосая мама.

Зинаида Васильевна.

Значит я, по-твоему, плохая? А ну живо иди ко мне на руки.

Девочка с опаской подходит к матери.

Надька (оглядываясь на Катю, печально).

Пъясти.

Катя переводит взгляд на Зинаиду Васильевну, как бы оправдываясь, пожимает плечами.

Зинаида Васильевна (Надьке).

Иди, не бойся! Съем я тебя что ли! (Поднимая дочь на руки.) Вот так. Сейчас мамочка тебя покормит. (Целует её в голову, Герману.) К сожалению, ничем помочь не могу.

Герман.

Извините за беспокойство, Зинаида… Как Вас по батюшке?

Зинаида Васильевна.

Васильевна.

Герман (медленно).

Зинаида Васильевна.

Зинаида Васильевна.

Ничего, я всё понимаю.

Герман.

Пойдём отсюда, Катюша. (Зинаиде Васильевне.)До свидания!

Зинаида Васильевна.

До свидания, молодые люди. Удачи.

Катя.

До свидания, Зинаида Васильевна! У Вас замечательная девочка. Не ругайте её.

Зинаида Васильевна.

Знаем, спасибо.

Герман и Катя направляются к двери.

Надька (машет ручкой).

Пока!

Катя (оборачиваясь).

Пока-пока!

Уходят.

Лестничная площадка четвёртого этажа.

Катя (растерянно).

Что же теперь делать?

Герман(задумчиво).

Может, она и права.

Катя.

Кто она?

Герман.

Это я так, не обращай внимания.

Катя.

Послушай, почему бы нам, в самом деле, не придти завтра?

Герман (как бы про себя).

Да, да, завтра.

Катя.

А теперь мы к тебе домой?

Герман.

Нет, Катюша, у меня появился план. Ты была в кинотеатре?

Катя.

Нет, ни разу.

Герман.

Тогда прямо сейчас мы с тобой отправимся в кино. Побежали. (Схватив Катю за руку, увлекает её вниз по лестнице.)

Кинотеатр «Художественный» на Арбатской площади. Площадь оживлена. У большого каменного здания с выгравированной на фасаде крупными печатными буквами надписью «ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ КИНО ТЕАТР» стоят трамваи, припаркованы автомобили. На стене кинотеатра – плакат с рекламой премьеры фильма 3. И. Беришвили «Сокровища Ценского ущелья».

Фойе кинотеатра.

Переполненное фойе кинотеатра. За столиками оживлённо беседуют люди. Катя и Герман подходят к буфету.

Герман.

Я хочу, чтобы ты попробовала здесь невероятно вкусную вещь. Я сам, признаюсь, иногда заглядываю сюда, чтобы перекусить.

Женщина-продавец.

Слушаю Вас.

Герман.

Стакан сока, пожалуйста… (Кате.) Ты какой сок любишь?

Катя.

Апельсиновый.

Герман.

… апельсинового. И пирожное «Буше», штучек пять.

Женщина-продавец (улыбаясь).

Здесь будете или Вам с собой завернуть?

Герман.

Здесь. Сколько с меня?

Женщина-продавец (подсчитывая на счетах).

Десять рублей ровно.

Герман (расплачиваясь).

Получите, девушка. (Берёт пирожные на блюде, сок, оглядываясь по сторонам, замечает свободное место.) Катюш, идём за тот вон столик.

Садятся за круглый столик у окна друг напротив друга.

Герман (посмотрев на свои часы).

До начала сеанса у нас ещё целых пять минут. Успеешь съесть всё?

Катя (смеясь).

Да запросто! (Берёт пирожное, надкусывает.) М-м-м… Вкусно! Сто лет пирожных не ела! (С удовольствием кушает, запивая соком.)

Герман (ласково глядя на неё).

Какой ты ещё ребёнок!

Катя (поднимая голову).

Что?

Герман.

У тебя шоколад на губах.

Катя (вытирает губы тыльной стороной руки, улыбаясь ему).

А так?

Герман.

В уголках губ немножко. (Нежно прикасаясь пальцами к её лицу.) Вот, теперь всё.

Пауза. Герман, не отрываясь, смотрит на Катю.

Катя (смутившись).

Почему ты смотришь на меня так…

Герман.

Внимательно? Просто я хочу запомнить тебя такую – весёлую, молодую, с этим детским восторгом на лице.

Катя.

Как ты странно говоришь! Зачем тебе запоминать меня, если я теперь всю жизнь буду с тобой?

Герман.

Если… Ты права, Катюша, если…

Люди по очереди заходят в кинозал, на входе контролёр проверяет билеты.

Герман (вставая).

Разрешите предложить барышне руку.

Катя.

С удовольствием!

Герман берёт Катю под руку, и они вместе заходят в кинозал.

Кинозал.

Переполненный зал кинотеатра. Полумрак. На третьем ряду сидят Катя с Германом. Она смотрит, затаив дыхание, он – время от времени поглядывая на Катю. На экране звучат слова любви, зрители замирают. Герман осторожно кладёт свою руку на Катину, лежащую на коленях, смотрят друг на друга. На экране крупным планом поцелуй. Герман и Катя целуются. Затемнение.

Квартира Стоцких. Прихожая. Вечер.

За дверью слышен смех, заходит Герман, пропуская Катю вперёд.

Герман (разуваясь, кричит).

Мамуль, ты дома? (Молчание.) Мам! (Заглядывает на кухню, в комнаты, возвращается к Кате.) Похоже, Катюша, что мы с тобой одни. Мама, как обычно, засиделась в гостях.

Катя.

В гостях? Пусть! Не всё же ей дома сидеть. (Оживлённо.) Знаешь, мне ещё никогда не было так весело! Тот старик в парке, он принял нас за молодожёнов! (Передразнивает.) «Пошдравляю ваш, молодые люди, ша швадьбой»! (Смеётся.) А как мы кормили лебедей! Они подплывали совсем близко к берегу, не боясь людей, будто ручные.(Огорчённо вздыхая.) Жаль, у меня оставалось только одно «Буше».

Герман (шутливо).

Ну да, ты бы им всё отдала!

Катя (смеясь).

Именно так! (Вдруг вспомнив что-то, серьёзно.) Моё кольцо. Ты обещал найти его.

Герман.

Легко!

Идут в комнату.

Комната Софьи Андреевны.

Заходят, останавливаются в дверях.

Катя.

Надо включить свет, чтобы лучше было видно.

Герман (беря Катю за талию).

Можем и без него.

Не дав ей опомниться, он подхватывает Катю на руки и несёт в свою комнату.

Катя (смотря в его глаза).

Неужели это происходит со мной? Как в кино… или романе каком-нибудь… (Крепче прижимаясь к нему, тревожно.) А вдруг это сон?

Герман.

Это жизнь, Катюша. Наша с тобой жизнь.

Комната Германа.

Герман относит Катю на кровать, склонившись над ней, целует её лицо, шею, спускается ниже.

Катя (отталкивает его, испуганно).

Нет! (Садится на кровати, обхватив руками колени.)

Герман.

Что-то не так?

Катя отрицательно качает головой.

Герман.

Ты что, боишься меня?

Катя.

Нет… Просто… (смущённо взглядывает на него) у меня ещё никогда этого не было.

Герман (вновь целуя её).

Маленькая моя, первый раз всегда случается.

Катя (задыхаясь под его ласками).

До свадьбы… не хорошо…

Герман.

Доверься мне и ничего не бойся! Я люблю тебя…

Катя уступает ему.

Прихожая. Сумерки.

В тёмной прихожей потихоньку отворяется дверь, заходит Софья Андреевна.

Софья Андреевна (снимая с головы платок).

Что это вы сидите без света, не заперев двери?(Идёт в комнату Германа.) А я вот решила ещё к Степановне забежать, она меня давно приглашала, думала, побуду недолго, а засиделась допоздна. (Заглядывает в его комнату, сейчас же отворачивается и, качая головой, уходит к себе.)

Комната Софьи Андреевны.

Софья Андреевна собирает сына в дорогу. Она достаёт из-под дивана солдатский рюкзак, открывает шкаф и вынимает оттуда его бельё и вещи. Стараясь не шуметь, укладывает всё необходимое в рюкзак. Потом устало опускается на диван среди разбросанной одежды с гимнастёркой сына в руках, бережно сворачивает её, прижимается к ней лицом, плачет.

Комната Германа. Раннее утро 24 июня.

Катя положила голову Герману на грудь, и, обняв его, крепко спит. Герман уже давно проснулся и сейчас лежит, думает о чём-то. Осторожно, чтобы не потревожить Катю, он поднимается с постели и начинает одеваться. Одевшись, подходит к Кате, и, присев около неё на корточки, долгое время смотрит на её лицо. Крупный план – лицо Кати спокойно, веки сомкнуты, чуть подрагивают ресницы, на приоткрытых губах улыбка. Она лежит на боку, подложив руку под голову, волосы её разметались по подушке. Герман наклоняется и хочет поцеловать её в губы, но передумывает и целует в лоб, как ребёнка, затем с любовью проводит ладонью по её щеке.

Герман (шёпотом).

Катюша… Катюшенька моя…

Катя глубоко вздыхает и продолжает спать. Тогда он встаёт и, оглядываясь на неё, выходит из комнаты.

Кухня.

У плиты хлопочет мать. Глаза её красны от слёз.

Герман (входя).

Доброе утро, мамуль. А ты давно встала?

Софья Андреевна (обернувшись к нему).

Я и не ложилась, сынок. Собирала твои вещи.

Герман (подходит к ней, с нежностью).

Мамочка моя! (Заметив её покрасневшие глаза.) Ты что, плакала?

Софья Андреевна (поспешно отворачиваясь).

Ничего, родной мой, это от счастья. Вас, верно, можно поздравить?

Герман.

Нет, мам, расписаться не удалось. Вчера был выходной день.

Софья Андреевна берёт с плиты чайник, наливает из-под крана воду, ставит на огонь.

Софья Андреевна.

Вы, значит, так… до свадьбы…

Герман.

Да, мама! Катя теперь моя жена и она будет жить с тобой, пока я не вернусь. Это ясно?

Софья Андреевна.

Ясно, сыночек.

Герман (обнимая мать).

Ну, прости мам, я погорячился. Я только хотел спросить, ты не против того, чтобы Катюша жила здесь?

Софья Андреевна.

Ты ведь знаешь, что я только рада буду.

Герман.

Значит, решено. (Помолчав.) Через час меня уже здесь не будет. К шести я должен быть на вокзале вместе со всеми.

Софья Андреевна достаёт из посудного шкафа и ставит на стол чашки, блюдца. Руки её дрожат.

Софья Андреевна (стараясь придать своему голосу твёрдость).

Я всё поняла, сынок. (Тихо садится.)

Герман (садясь рядом с ней).

И насчёт Кати. Ты береги её, мамуль. Смотри, чтоб Верка реже приходила сюда. Теперь ведь у тебя есть новая помощница.

Софья Андреевна.

Да как же я девочке скажу…

Герман.

Ради меня.

Софья Андреевна.

Ладно уж, постараюсь.

Герман (целуя её).

Спасибо тебе. Ты самая лучшая мама на свете!

Софья Андреевна.

А где Катерина?

Герман.

Спит (Улыбается.) Знаешь, мама, я не захотел будить её.

Софья Андреевна.

Так ты не сказал ей?

Герман.

Послушай, мам…

Софья Андреевна.

Нет, постой. Катерина ещё ничего не знает?

Герман.

Я хотел сообщить ей это и не мог, духу не хватило.

Софья Андреевна.

Не можешь ты, скажу я. (Решительно встаёт, направляется в комнату.)

Герман.

Не надо, не ходи!

Софья Андреевна (останавливаясь).

Это почему? Раз Катерина твоя жена, она имеет право знать.

Герман (подходит к матери, отводит её в сторону).

И так тяжело на душе, а если ещё Катюша слёзы лить будет… Ты скажешь ей обо всём, когда я уйду, хорошо?

Софья Андреевна.

Твоё дело, сынок.

Герман.

И ещё, мам, прошу тебя, давай простимся дома, чтобы меня уже ничто не держало.

Софья Андреевна.

Мне не ехать с тобой на вокзал?

Герман.

Нет, мамуль. Только не обижайся, ты ведь сама знаешь: дальние проводы – лишние слёзы.

Софья Андреевна (внимательно смотрит на него).

Знаешь, ты сейчас на отца похож. Одно лицо. В глазах та же решимость и благородство. (Отвернувшись, тихонько плачет.)

Герман.

Ну, что ты, мамуль! Не надо плакать, всё хорошо будет.

Софья Андреевна (быстро утирая слёзы).

Да, да, сыночек. (Идёт к плите.) Чайник закипел, сейчас на стол соберу.

Комната Германа. Через час.

Герман, одетый по-дорожному, в шинели, с рюкзаком за плечами, стоит на пороге комнаты и смотрит на спящую Катю. Потом, решившись, уходит.

Прихожая.

Герман у выходной двери, рядом мать с большой старинной иконой в руках.

Софья Андреевна.

Прощай, сыночек! (Благословляет Германа иконой Христа.) С Богом! Я за тебя молиться буду. Не забывай и ты нас, пиши почаще. «Живый в помощи» хорошо помнишь? Я тебя учила.

Герман.

Всё помню, мамуль.

Софья Андреевна (надевая ему на шею маленький красный мешочек на шнурке).

На вот тебе ладанку, я её ещё отцу твоему шила, там этот псалом и ладан от гроба Господня.

Герман (прячет мешочек под гимнастёрку).

Не волнуйся, живым вернусь. (Трижды целуя её.) Ну, мама, прощай!

Софья Андреевна.

Прощай, сыночек!

Герман уходит. Софья Андреевна запирает за ним дверь, прислоняется к дверному косяку, сползает вниз и плачет, причитая.

Софья Андреевна.

Сыночек мой родненький! Куда ж ты от меня? На кого ты нас оставил! (Тяжело поднимается, идёт на кухню.)

Комната Германа.

Катя просыпается, открывает глаза, осматривается. Не обнаружив около себя Германа, она встаёт с постели и в одной сорочке выходит в коридор.

Коридор и прихожая.

Катя заглядывает в соседнюю комнату – никого, заходит на кухню, останавливается в дверях.

Кухня.

У окна стоит Софья Андреевна и смотрит вдаль. За окном панорама оживлённой Арбатской площади, проезжая часть города.

Катя.

Софья Андреевна, а где Герман?

Софья Андреевна вздрагивает, оборачивается, стремительно подходит к Кате.

Софья Андреевна (горячо обнимает её, всхлипывая).

Он ушёл, доченька, ушёл!

Катя (отстраняется от неё, тревожно).

Куда ушёл?

Софья Андреевна.

На фронт… призвали. Ещё вчера телеграмму получили, первый день мобилизации…

Катя медленно садится, непонимающе смотрит на неё.

Катя.

На фронт? А почему он мне ничего не сказал?

Софья Андреевна.

Не захотел будить, не хотел, чтоб ты плакала.

Катя (встаёт, твёрдо).

Где он? Я должна его видеть, проститься с ним!

Софья Андреевна.

Он уехал на вокзал. В половине седьмого отходит поезд в Смоленск.

Катя.

А что же Вы-то до сих пор дома?! Поехали скорее! (Хочет идти.)

Софья Андреевна.

Езжай, доченька, одна. Мне сын запретил. Да я и сама не могу. Боюсь не выдержать прощания. Дома-то легче. Дома, как говорится, и стены помогают.

Катя.

Я побегу, Софья Андреевна, одеваться! Я быстро! (Взглянув на стенные часы.) Господи, уже шесть! Полчаса осталось! Хоть бы успеть! (Убегает.)

Комната Германа.

Катя бросается к узелку с вещами, развязывает его, достаёт своё простое голубое платье в белый цветочек, одевается и выбегает из дома.

Панорама Арбатской площади.

Катя по дороге бежит к уже отъезжающему трамваю под номером 3, машет шофёру рукой, чтоб подождал. Забегает в переполненный салон.

Салон трамвая.

Кате не хватает воздуха, кружится голова. Пошатнувшись, она опирается рукой на сидящую рядом женщину с полными сумками, та поддерживает её.

Женщина (уступая ей место).

Вам плохо, может, присядете?

Катя.

Нет… ничего, спасибо… А до вокзала ещё далеко?

Женщина.

Так медленно как мы едем, полчаса точно будет.

Катя.

Полчаса?! А пешком?

Женщина.

Минут пятнадцать, я думаю.

Катя (проталкивается к выходу).

Пустите! Пустите меня! (Кричит.) Откройте, пожалуйста, двери! Откройте двери!

Шофёр.

Передайте деньги за проезд.

Катя (поспешно).

Сейчас… (Спохватившись, что забыла деньги.) Откройте скорее, мне плохо!

Шофёр.

Я сказал, передайте за проезд!

Голоса из салона.

Открыть просят!

Человек сейчас в обморок упадёт, а он деньги!

Безобразие! Откройте немедленно!

Мы жаловаться будем!

Выругавшись, шофёр останавливает трамвай, выпускает Катю. Она бежит по направлению к вокзалу.

Вокзал. Перрон. Поезд.

На вокзале полно людей – здесь и уезжающие и провожающие – женщины, старики, малые дети. Поезд гудит, поторапливает. Мужчины залезают в вагоны. Неясный шум множества голосов. Люди обнимаются, целуются на прощание. Какая-то старушка всё не хочет отпускать сына, голосит по нему, как по покойнику: «Сыночек! Сыночек!». Солдат пытается разжать руки матери, тогда она падает на колени и обнимает его ноги. В толпе Катя, она высматривает среди уезжающих Германа. Он стоит у самого поезда, и, куря, беседует с тремя военными. Увидев его, Катя бежит к нему. Герман узнаёт в бегущей девушке Катю, роняет папиросу, разговор прерывается. Трое его друзей почтительно расступаются, пропуская Катю вперёд. Она бросается на шею Герману и плачет.

Катя (шепчет, задыхаясь от слёз).

Миленький мой, миленький мой! (Торопливо покрывает поцелуями его лоб, щёки.) Почему ты мне не сказал, что уезжаешь?

Герман (держит её лицо в своих ладонях и с нежностью смотрит ей в глаза).

Не хотел расстраивать, я ведь ещё вчера утром получил телеграмму, потому и задержался, не приехал за тобой пораньше.

Катя.

А сегодня? Почему ты не разбудил меня, чтоб проститься?

Герман (улыбается).

Не хотел будить тебя, ты так сладко спала. (Серьёзно.) Но я всё равно простился с тобой.

Катя.

Когда?

Герман.

Во сне. Ты разве не помнишь?

Катя (плача).

Вот ты опять шутишь! Даже теперь!

Поезд протяжно гудит во второй раз. Его товарищи, бросив курить, заходят в вагон.

Герман.

Любимая моя, мне пора. (Делает шаг, чтобы уйти, Катя опять кидается ему на шею, с ней истерика.)

Катя.

Не уходи! Прошу тебя, не уходи!

Герман (высвобождаясь).

Нельзя, Катюша. Тише, успокойся! (Она не слышит его, продолжает рыдать, тогда он резко встряхивает её за плечи.) Слышишь, успокойся!

Катя замолкает и, глотая слёзы, смотрит на него.

Герман.

Ну, что ты, маленькая моя! Не надо плакать! (Утирает ей слезы, она ловит его руку, прижимается к ней губами.)

Поезд гудит в третий раз, товарищи машут Герману, мол, иди скорее.

Герман.

Меня зовут, Катюша, время уже! Прощай!

Герман вместе с последними оставшимися на перроне военными залезает в вагон, поезд медленно трогается. Толпа провожающих устремляется вслед за поездом. Солдаты машут на прощание своим родным, люди кричат и машут в ответ. Сзади в толпе Верка. Она в цветастом платье, стриженая голова повязана белым платочком.

Голоса из вагонов.

Песню! Песню запевай! Давай нашу! «Катюшу»!

Песню подхватывают в толпе. Катя из последних сил бежит вместе со всеми, потом отстаёт и останавливается. Она уже не видит Германа. Поезд проходит мимо, и песня затихает вдали. Люди медленно расходятся. Катя одна неподвижно стоит на перроне и смотрит в след удаляющемуся поезду.

Двор дома Стоцких на Арбате. День.

На экране появляется надпись: «Начало сентября 1941 года».

На скамейке возле первого подъезда сидят три старухи соседки, обсуждают жильцов.

1-я старуха.

Слыхали, бабоньки, какое у Ивановых горе стряслось? Сын у них погиб, Володька.

Старухи горестно охают, качают головами.

Баба Клава.

А у Стоцких-то! Вот уж правду в народе говорят, что беда не приходит одна.

Из-за угла дома появляется Верочка, в руках у неё завернутая в бумагу хлебная булка.

Верочка (не глядя, на ходу).

Здрасьте!

Баба Клава (третьей старухе).

Слышь, Петровна, а чего это у тебя внучка нос от нас воротит? Гляди, шустрая какая, и тебя не узнаёт!

Петровна.

Верочка!

Верочка (останавливается, удивлённо).

О! И ты здесь, ба!

Петровна.

Купила хлеб?

Верочка.

Ага.

Петровна.

А что так долго бегала?

Верочка.

Так очередь. (Поёживаясь.) Брррр, замёрзла совсем! Чертовски холодно сегодня!

Старухи неодобрительно переглядываются.

Петровна (смущённо).

Вера…

Верочка.

Ну что, ба?

Петровна.

Я же просила…

Верочка.

Хорошо, бабуль, извини, не буду. (Забегает в подъезд.)

Подъезд дома.

Дверь в подвал и лестница на первый этаж. Верочка притаилась в углу. Стоит, прислонившись спиной к двери, подслушивает.

Двор.

Баба Клава (после паузы).

Ну так вот. Сначала, говорю, у Катьки тётка померла, на днях телеграмму получили, а следом сынок Софушки нашей, Герман Эдуардович. Нынче утром похоронка пришла.

1-я старуха.

Неужто он, родименький? Где же это его?

Баба Клава.

Да говорят под Смоленском.

Петровна (крестясь).

Ох, Господи! Не знаю теперь, как внучке такое сказать. Она хоть и скрывала от меня, а я всё одно вызнала, что любила она Германа Эдуардовича почитай с самого детства.

Баба Клава.

Не ты одна, Петровна, у всех глаза имеются. Всем нам это видно было. (Вздыхает.) Да что теперь говорить! Нет больше нашего Германа Эдуардовича!

Подъезд.

Верочка срывается с места и бежит вверх по лестнице.

Двор дома.

Старухи разом замолкают, прислушиваются.

1-я старуха (таинственным шёпотом).

Слыхали? Кто это там, в подъезде?

Петровна.

Ой, Господи, Боже мой! Верка! Она всё это время подслушивала, небось! (Вставая.) Я пойду, побуду с ней, успокою, а то мало ли…

(Пугается своих мыслей, крестится.) Господи спаси и сохрани!

Квартира Стоцких. Комната Софьи Андреевны. Софья Андреевна и Катя сидят за столом. Софья Андреевна постарела, осунулась, в волосах прибавилось седины. Выглядит уставшей и измученной. У Кати под свободным домашним платьем заметно круглится живот, она на четвёртом месяце. На столе перед ними графин с водой, пустой стакан. Рядом с Софьей Андреевной извещение о смерти. Несколько секунд крупный план – можно прочесть текст похоронки: «ИЗВЕЩЕНИЕ. Ваш сын офицер Стоцкий Герман Эдуардович, уроженец города Москвы, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 10 сентября 1941 года. Похоронен в Смоленской области. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии. Командир части такой-то, Воинский комиссар такой-то, Начальник штаба такой-то». Софья Андреевна (безучастно глядя перед собой). Вот и не стало на свете сыночка моего. Надо же такому случиться, в последний день битвы за Смоленск. Чуяло моё сердце… (Замолкает, прячет лицо в ладонях.)

Катя.

Не надо, мама, не плачьте! Значит так и должно быть.

Софья Андреевна (отнимает руки от лица, пытливо смотрит на неё).

Это чтобы родненького моего убили звери эти, фашисты проклятые? Так, по-твоему, должно быть?

Катя наливает из графина в стакан воду.

Катя (подавая ей воду).

Вот, выпейте.

Софья Андреевна (беря у неё стакан).

Нет, ты скажи мне, справедливо это? Разве так должно быть?

Катя.

Вижу я как тяжело Вам!

Софья Андреевна.

А тебе, Катя, легко ли?

Звонок в дверь. Женщины вздрагивают.

Софья Андреевна.

Поди открой, дочка.

Катя идёт открывать. Софья Андреевна протягивает руку к извещению, но взять его не решается. В прихожей хлопает входная дверь, в комнату стремительно заходит Верочка. Она ищет что-то глазами и словно не замечает Софью Андреевну.

Верочка.

Где? Где эта бумага? А, вот она! (Хватает со стола похоронку, просматривает.) «Ваш сын офицер Стоцкий Герман Эдуардович… проявив геройство и мужество, был убит… похоронен»… (Смотрит на Софью Андреевну, с улыбкой.) Это… это какая-то ошибка, этого не может быть!

В прихожей стон Кати. Софья Андреевна и Верочка испуганно оборачиваются. Несколько секунд длится молчание. Верочка не двигается с места, стоит, сжимая в руках извещение. Раздаётся крик, Софья Анреевна подхватывается, чтобы бежать на помощь. Навстречу ей Катя, вся в крови, появляется из прихожей. Согнувшись, одной рукой она держится за живот, другой опирается на дверь.

Катя (с трудом).

Вызовите… скорую.

Софья Андреевна (бросаясь к Кате).

Боже мой, дочка! (Катя на её руках теряет сознание.) Верочка, беги скорее к Никитишне, у неё телефон есть, позвони, вызови врача!

Верочка.

Тёть Сонь, я щас, я мигом! (Убегает.)

Софья Андреевна, стоя на коленях, укачивает Катю, как маленькую, прижимает её голову к своей груди.

Софья Андреевна (Кате).

Потерпи ещё немного, моя хорошая!

Катя обмякла в её руках.

Темно и лишь иногда светятся красные полосы: слегка отдаются и тухнут опять. За кадром слышны глухие удары сердца, они постепенно замедляются. Туннель, в конце него свет. Свет всё ближе, ближе. Яркая вспышка.

Больничная палата, реанимация.

Катя лежит на каталке, под круглыми лампами на потолке. Врачи борются за её жизнь. Медсестра, сняв маску, выходит за дверь.

Больничный коридор.

Софья Андреевна.

Как она?

Сестра.

Вы её родственница?

Софья Андреевна.

Мать. Я её мать.

Сестра.

Я не могу сказать, что Ваша дочь вне опасности, сейчас трудно что-либо утверждать. У неё открылось сильное кровотечение, но мы делаем всё возможное. Как Вы допустили до этого?

Софья Андреевна.

У Катеньки недавно умерла тётя, это было для неё первым ударом. Потом смерть мужа. Два дня была высокая температура, боли, я давала ей ношпу…

Сестра.

Не ношпа ей нужна была, а срочная госпитализация. Тогда бы ребёнка удалось спасти.

Больничная палата, реанимация.

Лицо Кати на каталке. Она смотрит в потолок. Яркие лампы над её головой вертятся по кругу всё быстрей и быстрей, пока не сливаются в сплошной белый поток света. Кадр плавно переходит в следующую сцену:

Сон первый.

На экране надпись: «Ялта. Конец июля 1926 года».

Море, полуденное солнце. Шум волн. На берегу – мальчик лет семи строит замок из песка. Маленькая Катя сидит рядом, с интересом наблюдает за работой.

Катя.

Я тозе хосю стъоить замок!

Тянется к замку, но мальчик хлопает её по рукам и продолжает лепить, не обращая на неё внимания. Потом встаёт и, взяв ведёрко, бежит к морю за водой. Тогда обиженная Катя изо всех сил топчет замок. Мальчик видит это и, бросив ведро, бежит за Катей, она от него. Крупный план – в песке мелькают босые детские ноги: сначала маленькие, Катины, следом покрупнее, мальчика. Слышится смех и голос маленькой Кати за кадром: «Не догонись! Не догонись!». Но мальчик нагоняет её, сгребает в охапку, Катя взвизгивает и вот уже дети, сцепившись, кубарем катаются по песку, весело смеются. Потом бегут к трёхэтажному белому зданию. Перед ними фасад дома отдыха «Жемчужина» на берегу моря.

Двуспальный номер в корпусе.

Семья Кати отдыхает в номере. Отец спит, мать рассказывает маленькой Кате сказку: «В Тридевятом царстве, в тридесятом государстве жила-была…». За дверью шум, раздаются голоса, стучат часто и дробно.

Мать (подбегая к двери).

Кто?

Голос за дверью.

Тёть Тань, откройте, там с братом беда!

Татьяна открывает дверь, на пороге двадцатилетний Герман в матроске и фуражке, с него ручьями стекает вода.

Герман.

Дядя Серёжа дома? Нужна Ваша помощь.

Сергей (вскакивая с постели).

Что случилось?

Герман.

Там… Костик… утонул.

Молчание.

Сергей.

Где он?

Герман.

В номере. С ним сейчас мать, пытается привести его в сознание. Она не верит, хочет, чтобы вы помогли. Дядь Серёж, ради мамы…

Сергей (спешно одеваясь).

Хорошо, я сейчас.

Герман.

Я тогда за дверью подожду. (Выходит.)

Татьяна (Сергею).

Я с тобой пойду. Может, моя помощь потребуется, поговорю с Софьей. (Взглянув на дочь.) Только как же Катюшка?

Сергей (берёт Катю на руки).

А она одна побудет. Ты ведь большая уже, доченька, правда?

Катя утвердительно кивает, обнимает отца за шею и прижимается к его щеке.

Катя (смеётся).

Ой, папа, ты колюсий!

Родители уходят. Катя остаётся. Она некоторое время играет с куклой, потом бросает её и зовёт: «Ма! Па!» Ответа нет. Дверь не заперта.

Коридор в доме отдыха и последняя комната налево.

Катя выходит в коридор, видит в конце его приоткрытую дверь, заглядывает в комнату.

Номер Стоцких.

Софья на коленях у кровати. На кровати Костик, накрытый простынёй, из-под которой торчат его голые ступни. Сергей с Германом стоят у окна.

Сергей.

Как это случилось?

Герман.

Костик взял мой акваланг и пошёл в воду. Мы с матерью в это время были на берегу и следили за братом. Он нырнул и долго не показывался, тогда я поплыл за ним, но так и не смог его найти. Мать позвала спасателя, и он вытащил Костика… (Посмотрев на Софью.) Мама сейчас не в себе, а ещё надо будет сообщить отцу, он сейчас в командировке.

Софья (непонимающе).

Отцу? Да, сообщить… сообщить… (Сергею.) Вы врач, умоляю, спасите его! Спасите моего сына! (Плачет.)

Сергей и Герман поднимают Софью на ноги, Татьяна обнимает её.

Сергей (Софье).

Поймите, я пытался сделать ему массаж сердца и оказать первую помощь, но было уже поздно. Мне очень жаль…

Софья рывком откидывает с лица сына простыню. Лицо Костика распухло и посинело, живот вздулся. Катя хочет позвать мать, но язык не слушается её, она испуганно пятится назад и наталкивается на стену в купе вагона.

Сон второй.

Купе вагона. Ночь.

Дым проникает из щелей и заполняет пространство. Катя одна. Она бросается к двери, барабанит в неё кулачишками, пытается открыть её, не получается. Вдруг издалека Катя слышит голос Германа, он произносит её имя, он зовёт её. Голос всё ближе… ближе…

Сон третий.

Тёмный подвал.

На экране надпись: «Лагерь для военнопленных под Смоленском. Сентябрь 1941 года».

По углам шуршат мыши. Слышится громкий шёпот: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Слабый свет из верхнего, забранного решёткой, маленького окошка падает на фигуру одного из пленных русских, стоящего на коленях, молитвенно сложив руки. Белки его глаз выделяются в темноте. Лицо бледное, волосы растрёпаны, взгляд устремлён к небу, чуть видному из окна. Другой пленный лежит на боку, спрятав голову и поджав под себя босые ступни. Герман сидит но полу под окном. Он тоже бос, на нём сопревшие солдатские штаны с наполовину оторванной штаниной, рваная испачканная кровью и грязью гимнастёрка, из-под которой видна материнская ладанка.

Герман (едва шевеля губами).

«Катя… Катя… Ка…»

Долго кашляет, на его подбородке кровь. Он отирает губы тыльной стороной руки, шатаясь, поднимается на ноги, делает несколько шагов к выходу, падает на колени, колотит в дверь. В коридоре слышны шаги, весёлые голоса, громкий смех. Спящий с трудом приподнимается. Шёпот молящегося сливается в одно неясное: «Госмилуй, госмилуй, госмилуй». За дверью гремят ключами, слышен скрежет ключа в замке. Молящийся замолкает. Герман притаился в углу. Все замерли. В подвале тихо. Только слышно прерывающееся дыхание Германа. Дверь распахивается, и немец в форменной одежде с винтовкой наперевес заходит в подвал. Герман бросается на него из угла. Немец вскрикивает, сбегаются ещё несколько человек. Они оттаскивают Германа, бьют его сапогами по лицу. Он корчится на земле, хрипит. Раздаются возгласы: «Русиш швайн! Русиш швайн!»

Больничная палата. Утро следующего дня.

Катя (стонет, приходя в себя).

Ты жив… жив! (С трудом открывает глаза.)

Софья Андреевна, склонившись над ней, пробует рукой её лоб.

Софья Андреевна.

Всё позади, моя хорошая! Всё прошло!

Катя.

Герман жив! Я видела, только что!

Софья Андреевна (успокаивая её).

Вот и хорошо, вот и славно! Ты, главное, не волнуйся.

Катя удивлённо смотрит вокруг, не понимая, где находится.

Софья Андреевна.

Катенька, ты сейчас в больнице. Тебе стало плохо, и мы вызвали скорую, помнишь?

Катя.

Да… я помню: у меня дико заболел живот, были схватки. (Ощупывает свой живот, садится в постели.) О Боже! Мой ребёнок! (Вспоминая.) Я сидела в больнице на кресле, мне было больно… очень больно. Потом… потом мой малыш упал в таз, с таким страшным звуком… (Неподвижно смотрит в одну точку на противоположной стене.)

Софья Андреевна (гладит её по руке).

Прости меня Катюша, это я во всём виновата, мы должны были сразу ехать в больницу.

Катя (слабо улыбнувшись).

Вы ни в чём не виноваты. Значит, мне надо было для чего-то пройти через это испытание.

Софья Андреевна (страдальчески глядя на неё).

Ты хотя бы поплакала, доченька, облегчила душу.

Катя.

Слёз нет, все выплакала. К горю, оказывается, тоже привыкаешь.

Софья Андреевна (встаёт, отходит).

Ты права, Катюша, тут уже ничем не поможешь. Теперь тебе предстоит едва ли не самое трудное: ты должна свыкнуться с мыслью, что твоего ребёнка больше нет. Я знаю, каково это, ведь я сама когда-то… (Замолкает.)

Катя.

Знаю. Это случилось летом двадцать шестого, в Ялте.

Софья Андреевна (ошеломленно).

Откуда тебе известно?

Катя.

Когда погибли в пожаре мои отец с матерью, я забыла всё, что было до этой катастрофы. Теперь вспомнила. Мы познакомились с Вами в доме отдыха «Жемчужина», вы с детьми жили в одном из соседних номеров. Когда утонул Ваш сын Костик, моему отцу не удалось спасти его, ведь папа был врачом, а не Богом. А через неделю, когда мы возвращались домой, наш поезд загорелся, и я потеряла родителей.

Софья Андреевна.

Сергей, Татьяна… Нет, этого не может быть! Неужели и они в то же лето… (Отворачивается, чтобы скрыть слёзы.) Твои родители, Катенька, очень хорошие были люди, интеллигентные. Пусть земля им будет пухом.

Катя.

Заберите меня домой, мама! (Пробует встать с постели.)

Софья Андреевна (поддерживает её под руки, испуганно).

Что ты, дочка! Тебе сейчас нужен покой. (Укладывает Катю в постель.)

Катя.

Я дома скорее поправлюсь.

Софья Андреевна (поправляя ей одеяло).

И то верно. Ты пока что полежи, успокойся. А я поговорю с врачом, попрошу, чтобы выписал тебя пораньше.

Квартира Стоцких. Комната Софьи Андреевны. День. Катя одна. Сидя на диване, она рассматривает альбом со старыми фотографиями. Крупный план – у неё в руках большая чёрно-белая фотокарточка. На ней счастливая семья Стоцких во дворе дома: мать, отец в военной форме, рядом с матерью Герман, совсем ещё мальчик, а на руках у отца годовалый Костик. На оборотной стороне Катя читает запись размашистым крупным почерком: «Родные мои! Если бы вы знали, как я люблю вас… Ваш Эдуард. Июнь 1920 года». Катя бережно вставляет фотокарточку на место в альбом. В прихожей раздаётся звонок. Катя откладывает альбом в сторону, идёт открывать дверь.

Катя (за кадром).

Здравствуй, Верочка!

Верочка (входя в комнату).

Софья Андреевна дома?

Катя заходит следом за ней, останавливается у двери, прислоняется к стене, скрестив на груди руки.

Катя.

На работе, в школе. А ты что-то хотела от неё?

Верочка.

Нет. (Садится на диван, нога на ногу, листает альбом.) Я пришла узнать, как Вы себя чувствуете?

Катя.

Спасибо, гораздо лучше. Но почему на «вы»? У нас разница в возрасте небольшая.

Верочка (вставая и подходя к ней).

А меня так в школе учили – проявлять уважение к старшим. Как там у Горького говорится? (Декламирует.) «Человек! Это – великолепно! Это звучит гордо! Надо уважать человека!» (Обрывая себя.) И Вам бы не мешало.

Катя.

Что ты имеешь в виду?

Верочка.

Во-первых, не «ты», а «Вы». Во-вторых, что Вы здесь делаете?

Катя.

То есть? Я…

Верочка (прерывая её).

Хотите сказать, что Вы невеста Германа Эдуардовича? Ну конечно, конечно легче и проще всего придумать себе оправдание! Тем более, что и квартирка (делово осматриваясь) очень даже ничего: двухкомнатная, с отоплением, газопроводом. Хорошо, если живёшь на всём готовеньком, так сказать на чужой счёт, когда за свет и воду платят другие, одинокая старая женщина, к примеру.

Катя.

Ну, как тебе не стыдно!

Верочка.

Мне стыдно? Да Вы на себя посмотрите! Вы здесь без году неделя, а уже распоряжаетесь как хозяйка дома. Знаю я, на что Вы рассчитываете.

Катя.

Замолчи! Я не позволю так со мной разговаривать!

Верочка.

Правда глаза режет?

Катя.

Уходи сейчас же!

Верочка.

Ухожу, ухожу! (Идёт в прихожую, в дверях оборачивается.) А Вы не волнуйтесь так, Вам вредно. (За кадром.) До свидания! (Хлопает дверью.)

Некоторое время Катя стоит посреди комнаты, затем медленно подходит к столу, садится. Крупный план – растерянное лицо Кати, в глазах слёзы.

Катя (обхватив голову руками).

Господи! Что же мне делать? Что делать?

Пауза. Катя решительно встаёт из-за стола, идёт собирать вещи. Следующий кадр – Катя в дорожном коричневом платье с белым отложным воротником и манжетами стоит у дивана с фотокарточкой Германа в руках. Поцеловав её, она развязывает свой узелок и кладёт в него фотокарточку поверх одежды, снова завязывает. Осматривается, всё ли взяла. Оставив чемодан и узелок около дивана, Катя бежит к хельге, достаёт из нижнего ящика тетрадь, ручку и, склонившись над столом, торопливо пишет.

Катя (проговаривая вслух).

Мама! После того, что случилось, я не могу оставаться в этом доме. Здесь всё напоминает мне о Германе, о малыше, которого я потеряла. Надеюсь, Вы поймёте меня и простите. Спасибо Вам за Вашу доброту и сердечность. Не ищите меня. Ваша Катя.

Вырывает тетрадный лист, оставляет его на столе, тетрадь прячет обратно в ящик. Достаёт из-за пазухи деньги, кладёт на письмо. Подумав, отсчитывает себе три купюры, медлит, берёт ещё одну и прячет их за пазуху. Забрав свои вещи она, прежде чем выйти из комнаты, в последний раз осматривается. Спешно уходит, заперев за собой дверь.

Арбатская площадь.

Катя ловит такси. Машины, не останавливаясь, проезжают мимо. Катя колеблется. Она берётся уже за свои вещи, чтобы вернуться обратно домой, но в этот момент перед ней тормозит жёлтое с шашками такси. В окно высовывается веснушчатое лицо белобрысого парня, с сигаретой в зубах.

Парень (смерив Катю оценивающим взглядом).

Садитесь, девушка.

Катя машинально открывает дверцу, залезает на заднее сиденье.

Салон такси.

Парень (наблюдая за ней в зеркало заднего вида).

Вам куда ехать?

Катя.

Не знаю.

Парень.

Тогда выходите!

Катя.

Нет, постойте! Я придумала. Станция метро «Маяковская», общежитие для приезжих номер тринадцать. Знаете, где это?

Парень.

Ну, положим. (Поворачиваясь к ней, с ухмылкой.) Чем платить будете?

Катя (поспешно вынимает из-за пазухи деньги, протягивая их ему).

Вот, возьмите. Это всё, что у меня есть.

Парень (берёт у неё деньги, немного разочарованно).

Тогда вопросов нет, поехали!

Комната Кати в общежитии.

Дверь открыта. Лидия в домашнем платье лежит на кровати и с увлечением читает книгу. Катя тихо заходит, оставляет вещи у двери.

Катя (оглядывая комнату).

А здесь ничто не изменилось.

Лидия оборачивается, вскочив с кровати, бежит ей навстречу.

Лидия.

Ой, Катька, ты вернулась, да?

Катя смотрит на неё в упор, не двигаясь, не произнося ни слова.

Лидия.

Ну вот, а ведь я предупреждала, я говорила тебе, что все мужики…

Катя (не дав ей договорить, медленно).

Он… он погиб.

Лидия.

Да ты что!

Катя.

И мой ребёнок… он тоже… умер. А я ушла, потому что не могла так больше. Раз его нет, я не хочу быть приживалкой, понимаешь?

Лидия.

Ты только не волнуйся, мы обязательно найдём выход. Вот что! Первым делом устроим тебя на работу.

Катя.

А ты? Мы разве не вместе будем работать?

Лидия.

Я не могу, Кать. Мне Лёва квартиру снимает отдельную, завтра переезжаю.

Катя.

Лёва?

Лидия.

Да, ты же не знаешь! Мы с ним помирились. Давно. Так что подруга, извини, будешь здесь сама как-нибудь. Я попрошу Лёву, чтобы он устроил тебя на хлебозавод, по крайней мере, прокормишься.

Катя (бросается ей на шею, плачет).

Спасибо тебе за всё! Правда, спасибо огромное!

Лидия (обнимая подругу).

Ну, тише, тише, перестань! Не плачь, Катька, ты сильная, ты выдюжишь. Мы с тобой справимся, вот увидишь.

Нижний этаж хлебозавода. Цех по выпечке хлеба. Начало октября 1941 года. Утро.

Слева чан, который разделывает тесто на порционные куски и выплевывает их по одному на конвейер. Потом эти заготовки по конвейеру направляются к печи. В цехе работают женщины от тридцати пяти до пятидесяти лет и совсем ещё юные девушки, все в белых халатах и шапочках. Катя, сильно похудевшая и побледневшая, вместе со всеми трудится у печи. Руки её механически выполняют ставшую привычной работу, но по лицу Кати видно, что её мысли далеко отсюда. Шумно. Девушки громко разговаривают, сплетничают, смеются. Дверь открывается, входит директор хлебозавода Кирилл Тимофеевич – низенький толстый человечек лет сорока пяти, в очках на оплывшем жиром дряблом лице, с лысой яйцеобразной головой и в накинутом на плечи сверху серого пиджака рабочем халате. С его появлением все замолкают и усерднее принимаются за дело. Заложив руки за спину, человечек медленно проходит вдоль конвейера, наблюдая, как продвигается работа. Остановившись возле Кати, он долго и пытливо вглядывается в её лицо.

Директор.

Как Вам у нас работается, Катерина Сергеевна?

Катя (быстро взглянув на него).

Спасибо, не жалуюсь.

Директор.

Такой хрупкой девушке трудно наверно выполнять эту тяжёлую работу?

Катя (продолжая выкладывать хлеб в печь).

Ничего, я привыкла уже, Кирилл Тимофеич.

Директор (работницам).

Вот как нужно трудиться, вот с кого вам пример брать! Девушка недавно у нас, а работает не покладая рук! (Похлопывая Катю по плечу.) Так держать, Катюша…

Все как по команде поднимают головы и наблюдают за директором и Катей.

Директор (смутившись, поспешно).

Гм… я хотел сказать Катерина Сергеевна. (Обернувшись к работницам.) А вы что смотрите, лентяйки! Я за что вам плачу?! Нечего рот разевать, работайте! (Уходит.)

Когда директор выходит из цеха начинаются смешки. Женщины, косо поглядывая на Катю, перемигиваются между собой, перешёптываются. До Катиного слуха доносятся приглушённые голоса.

Голоса.

А наш-то Кирилл Тимофеич видали, как на неё смотрел?

Отчего бы и не глядеть, коли можно?

Смех.

Ой, да, девоньки, что-то меж ними есть!

Да не что-то, а…

Думаешь, того?

То самое и есть! Любовница она его!

Это Кирилла Тимофеича? Так у него жена есть, дети!

Ну и что жена! Будто не знаешь, как это бывает!

То-то я смотрю, странная она какая-то, всё молчит, и краснеет, как он подходит.

Вот дела! Неужто и вправду?

Поначалу Катя старается не замечать насмешек в свой адрес, но вдруг, не выдержав, поднимает голову, окидывает всех презрительным взглядом.

Катя.

А вы завидуете?

Голоса разом смолкают, все глаза устремлены на неё. Катя, на этот раз торжествуя победу, как ни в чём не бывало принимается за работу.

Здание хлебозавода, площадь перед ним. Вечер того же дня.

Катя в лёгком осеннем пальтецо, с пуховым платком на голове и в резиновых ботах выходит из центральных дверей хлебозавода. За ней следом мужчина в чёрном плаще с высоко поднятым воротником и в кожаном кепи.

Мужчина.

Катерина Сергеевна! Катюша!

Катя оборачивается. Мужчина опускает воротник, и мы узнаём в нём Кирилла Тимофеевича.

Директор.

Послушайте, если Вам не надо срочно домой, мы бы могли зайти в один ресторан здесь неподалёку.

Катя.

Извините, но я как раз тороплюсь домой. Меня ждёт дочь.

Директор.

Ах, у Вас есть дочь! Не знал, не знал… Так Вы, стало быть, замужем?

Катя (поколебавшись).

Почти.

Директор.

А ребёнок тогда?…

Катя.

Приёмыш. А это что, Кирилл Тимофеич, допрос? Или знать всё о своих работниках входит в обязанности директора?

Директор.

Э-э-э, нет… То есть в особых случаях.

Катя хочет идти.

Директор.

Постойте! Катюша…

Катя.

Пожалуйста, не называйте меня так.

Директор (посмеиваясь).

Как Вы очень суровы! (Прокашлявшись.) Разрешите проводить Вас до дома, Катерина Сергеевна. Вы где живёте?

Катя.

К сожалению, нам с вами не по пути.

Уходит, оставив директора в замешательстве.

Цех по выпечке хлеба. 16 октября 1941 года, 6 часов утра. Начало смены на хлебозаводе. В цехе работа приостановлена, собравшиеся тревожно шепчутся, все ждут директора. Пыхтя и отдуваясь, вваливается Кирилл Тимофеевич. Его всегда опрятный пиджачок измят и нараспашку, рубаха у воротника расстёгнута, галстук съехал на бок, лицо нездорового землистого оттенка, как у человека страдающего бессонницей, на лбу и щеках блестит испарина.

Директор (отдышавшись).

Доброе утро, если это утро можно назвать добрым. (Помолчав.) Я был на ночном совещании в райкоме и пришел сообщить вам, дорогие женщины, что наш завод эвакуируется.

Возгласы.

Как?

Кирилл Тимофеич, объяснитесь.

Какая эвакуация? Куда?

Мы не хотим!

Директор.

Кхм! Прошу минуту внимания! Немцы в двадцати километрах от города, поэтому надо торопиться. Я распоряжусь, чтобы вам всем сейчас выдали зарплату. Расходимся, расходимся, разбираем каждый свои вещи. (Удерживая Катю за локоть.) А Вас, Катерина Сергеевна, я попрошу остаться. (Все уходят, кроме Кати.) Я слышал, что у Вас не осталось никого из близких…

Катя.

Это вам Лёва сказал?

Директор.

А хоть бы и он! Какая разница! Словом, я хотел Вам предложить… Как насчёт Швейцарии? У меня там родственница, я сообщу ей, она с удовольствием примет Вас в своё уютное гнёздышко.

Катя.

Благодарю, но не трудитесь: я решила несмотря ни что остаться в Москве.

Директор.

Вот значит как! Вы бы хоть о ребёнке подумали.

Катя.

А Зоська сама хочет здесь остаться, чтобы семью свою навещать. Спасибо, конечно, но мы как-нибудь своими силами.

Директор.

Не хотите, как хотите! Моё дело предложить, а Ваше…

Катя (перебивая).

Знаете, а Вы лучше поезжайте-ка в Швейцарию к родственнице вместе с вашей законной женой.

Директор (остолбенев).

С женой? То есть Вы считаете, что я женат? Я правильно Вас понял?

Катя.

Совершенно верно уважаемый Кирилл Тимофеич.

Директор (замешкавшись).

Конечно, конечно. (Направляется к двери.) Зайдите ко мне получить зарплату, Вас ждёт приятный сюрприз. Думаю, небольшое денежное вознаграждение Вам не помешает.

Кирилл Тимофеевич выходит. Катя, помедлив, идёт следом.

Кабинет директора.

Роскошно обставленный кабинет Кирилла Тимофеевича. Возле двери кожаный диванчик с подушками, у стены несгораемый шкаф красного дерева, сейф, под окном стол с документами и ценными бумагами. На столе графин с коньяком, бокал, рядом открытая книга и нож для разрезания бумаги. В углах и на подоконнике комнатные растения в горшках. Дверь в кабинет открывается, заходит директор, пропуская Катю вперёд себя, и запирает дверь на ключ, который затем прячет в карман пиджака.

Директор (подвигая Кате стул).

Проходите, Катерина Сергеевна, садитесь.

Катя.

Спасибо, я не хочу. (Осматривает обстановку, замечает на столе нож, берёт его, рассматривает.)

Директор.

Как знаете, как знаете. (Подходит к сейфу, отсчитывает десять купюр, сейф остаётся открытым; протягивает Кате деньги.) Это Вам.

Катя (не решаясь взять).

Я не могу: тут зарплата за полгода, а я у Вас даже месяца не проработала.

Директор.

Возьмите, говорю, это наградные.

Катя, недоверчиво глядя на него, берёт деньги, кладёт их в карман халата.

Катя.

Спасибо. (Идёт к двери, пробует открыть её, вдруг, поняв всё, оборачивается к директору.) Кирилл Тимофеич, откройте дверь!

Директор (за столом, выпивает бокал коньяку).

Не так скоро, Катюша, успеется.

Катя.

Что Вам от меня нужно?

Директор (приближаясь к ней с улыбкой).

Всего на всего небольшая плата.

Катя, отступая, прижимается спиной к двери.

Катя.

Не понимаю.

Директор (подойдя к ней вплотную).

Сейчас поймёшь… (Пытается обнять её; Катя, вырвавшись, отбегает к столу.)

Катя.

Не подходите! Слышите, не подходите!

Директор.

Тих, тих, тих, Катюша, голубчик!

Катя.

Не приближайтесь! Я буду кричать!

Директор.

Да кто тебя услышит! Все уж разошлись. Ты успокойся лучше и рассуди хорошенько. Думаешь, я тебе за красивые глазки денюжку дал?

Катя.

Не нужны мне Ваши деньги! (Бросает купюры ему в лицо.)

Директор.

Ай-яй-яй! Деньгами швыряться! Ладно, хватит уже. Уладим всё быстро и по-тихому, ты главное не рыпайся. (Делает шаг к ней.)

Катя (хватает со стола нож).

Не подходи! Убью!

Директор (медленно приближаясь к ней).

Давай, режь, убивай! Ну же! Смелее!

Катя бросает нож и пятится к окну, Кирилл Тимофеевич наступает.

Директор.

Да ты ангелом-то не прикидывайся, небось не впервой уже.

Катя.

На помощь, на помощь!

Директор (зажимая ей рот ладонью).

Молчи, дура! Замолчи, я сказал!

Катя, вырываясь, кусает его ладонь.

Директор (отдёргивая руку).

AAA! Дрянь! Волчонок!

Катя, воспользовавшись минутой, подбегает к двери, громко барабанит в неё кулаками. За дверью слышны голоса охраны.

Голоса.

Кирилл Тимофеич! С Вами всё в порядке?

Кирилл Тимофеич! Откройте!

Директор.

Ну, стерва! Смотри же, ты сама этого хотела!

Кирилл Тимофеевич идёт к двери, отпирает её, вбегают трое здоровых парней в форме, хватают Катю под руки, она отбивается, кричит: «Пустите! Пустите!»

Директор (указывая на Катю).

Эта вот гражданка ворвалась в мой кабинет и, угрожая мне ножом, заставила открыть сейф.

Катя.

Нет! Нет! Это неправда! Он хотел…

Директор (посмотрев на неё).

Да, и ещё. Она всё говорила мне о каком-то ребёнке, приёмыше…

Катя (поняв угрозу).

Вы не сделаете этого, слышите! Не сделаете!

Директор.

Уведите эту помешанную. Надеюсь, её будут судить по закону.

Один из охранников.

Не сомневайтесь, Кирилл Тимофеич! Статья ей обеспечена! (Кате.) Пойдёмте, гражданочка!

Катя.

Бог! Бог вас всех накажет!

Её силой выводят. Катя, отбиваясь, истерически смеётся.

Голоса охраны (за кадром).

Тише, тише гражданка! Успокойтесь! Ведите себя примерно!

Когда голоса на лестнице стихают, Кирилл Тимофеевич подходит к столу, пьёт из горла коньяк и садится на стул, обхватив голову руками.

Красная площадь. 24 июня 1945 года. Девять часов 55 минут утра. Парад Победы на Красной площади. Поодаль от толпы стоит Катя. Она в коричневом старом платье, сбитых туфлях, на голове тёмная косынка, из-под которой на лоб выбиваются спутанные пряди. В руках у неё узел с вещами. Замерев, она смотрит, как строятся в шеренги солдаты. Счастливые люди поздравляют друг друга с Победой.

Мужчина (рядом с Катей).

С праздником Вас, девушка!

Катя.

И Вас… с праздником!

В это время раздаётся команда и под звуки труб марширует первая колонна солдат. В рядах офицеров мелькает знакомое лицо.

Катя.

Герман?! Пустите! Пустите! (Проталкивается вперёд.)

Голоса.

Девушка, сюда нельзя! Не видите разве, загорожено!

Катя.

Вы ничего не понимаете! Дайте, дайте мне пройти! Там мой муж!

Один из командующих.

Пропустите её!

Ряды военных расступаются, пропуская Катю. Она подбегает к офицеру, трогает его за плечо.

Катя.

Герман! Герман, это я!

Офицер оборачивается к ней.

Катя (отшатываясь).

Простите, я обозналась. (Торопливо проталкивается обратно.)

Голоса в толпе.

Женщина не в себе!

Муж наверно погиб, теперь вот мается.

Расступитесь!

Дайте ей дорогу!

Люди расступаются перед Катей.

Старушка (Кате).

С праздничком, голубушка! Дай Бог здоровьичка тебе и деткам твоим!

Катя (останавливаясь).

Деткам? Вы сказали деткам? Нет у меня деток! Нет! (Плачет.)

Старушка.

Вот горюшко моё! Ну, не плачь! Не плачь милая!

Выбравшись из толпы, Катя бежит вниз по улице.

Улица Малая Ордынка.

Несколько одноэтажных старых домов. Двери распахнуты. Во дворе женщины стирают в медных тазах бельё, сушат его на верёвках. Соседские дети играют в чехарду, в прятки, гоняют мяч. Катя заходит во двор, высматривает.

Первая женщина.

Здрасьте. Вам кого?

Катя.

Лидия здесь проживает?

Первая женщина (к соседке).

Слышь, Тамара, ту, которая с девчонкой у Глухарихи живёт, как звать?

Тамара.

Это подрабатывающую? Да вроде Лидка.

Первая женщина (Кате, с любопытством).

А Вы кто ей будете? Подруга?

Катя.

Да. Так где я могу найти Лиду с дочкой?

Тамара (оглядывая её, сочувственно).

Только сегодня выпустили?

Катя, быстро взглянув на неё, отводит взгляд.

Первая женщина (Тамаре).

Нашла о чём спрашивать! Поставь-ка себя на её место. Каково, а? Вот то-то же! (Кате.) Вы не волнуйтесь, девушка. Счас позову. (Громко.) Зоська!

Из-за угла дома выбегает Зоська. Она заметно вытянулась и повзрослела. Теперь ей уже девять. Одета Зоська в короткое не по размеру платье, из которого она давно выросла, волосы в косицах растрепались.

Зоська (первой женщине).

Я здеся, Марь Иванна!

Марья Ивановна.

Айда сюда!

Зоська, тряхнув косицами, бежит к ней, но замечает Катю и останавливается на полпути. Потом, радостно вскрикнув, подбегает к Кате.

Зоська (повиснув на её шее).

Тёть Кать, ты пришла! Мы так тебя ждали, тёть Кать!

Катя.

Привет, Зоська! Как дела у тебя? Как жизнь?

Зоська.

Без тебя плохо было.

Катя.

Я тоже по тебе скучала, маленькая моя. (Крепко обнимает её.) Скажи, вы давно здесь живёте?

Зоська.

Около полугода уже. Когда нас с Лидой выгнали из дома, пришлось сюда уйти.

Катя.

А она сама где?

Зоська.

Дома. Спит. Лида всегда ночью работает, а днём спит. Пойдём. (Взяв Катю за руку, она ведёт её в дом.)

Прихожая с кухонькой и комната.

Катя заходит в прихожую, совмещённую с кухней. Слева у стены газовая плита и шкаф с посудой. В комнате большой круглый стол, стулья, справа кровать– раскладушка. В углу у двери шкаф. За цветастой ширмой ещё одна комнатка. На кровати лежит Лидия. На ней короткое красное платье, волосы растрёпаны, по лицу растёкся вчерашний макияж. На полу у кровати разбросаны туфли на платформе, сумочка из крокодиловой кожи. Катя, поставив узелок, садится на край кровати рядом с Лидией, тормошит её за плечо.

Катя.

Лидка, Лидка, проснись! Это я, Катя.

Лидия просыпается, садится в постели и смотрит на Катю.

Лидия.

Это ты, Катя? Ты?(Обнимает её.) Что же ты мне раньше не сообщила, что тебя выпускают, встретила бы. А я вот видишь, до чего дошла. (Отворачивается.)

Зоська (подходит к Лидии, гладит её по плечу).

Не плачь, тётя, не надо! А то я тоже буду плакать.

Лидия.

Иди во двор, Зоська, нам поговорить надо.

Зоська убегает.

Лидия.

Ну, что ты так смотришь на меня, Катя? Сильно изменилась? (Встаёт, наливает из графина воду, пьёт.) Лёвочку моего забрали. Я думала, ему броню дадут, а оно видишь, как вышло. А когда за Лёвину квартиру стало нечем платить, вернулась я в общагу нашу, мы там вместе с Зоськой жили одно время, пока…

Катя.

Ну?

Лидия

Пока, говорю, комендантша не выгнала нас на улицу.

Катя.

Да за что?

Лидия.

За то, что я людей развращаю. А куда мне было идти, Катя, куда, если я ни на какую другую работу не гожусь? Физический труд не по мне, а это и прибыльно и… приятно. (Смеётся.) Да шучу я! Гадко это и мерзко! А выхода нет! Нет, Катя, выхода, хоть ты что хочешь!

Катя.

Выход всегда есть.

Лидия.

Да ладно! И это говоришь мне ты, которая пять лет отсидела по прихоти какого-то дяденьки?

Катя.

Знаешь, я со временем поняла, что сама была во всём виновата.

Лидия.

Что?

Катя.

Я должна была сразу сказать ему «нет», не тянуть, не провоцировать. А потом я уже не могла ничего поделать: испугалась за Зоську, подумала, что если расскажу на суде всю правду, меня всё равно посадят, а с ребёнком он что-нибудь сделает, отомстит мне.

Лидия.

Ты серьёзно что ли?

Катя.

Давай не будем об этом вспоминать, договорились?

Лидия.

Хорошо, только обидно всё-таки. Хотела, как лучше устроить, помочь с работой и всё такое, а получилось…

Катя.

Ты скажи мне, вернулся твой Лёва?

Лидия.

Пропал. Без вести. На днях видела его жену. Она прямо вся расцвела. С ухажёром под ручку ходит. Сразу видно: не любила его эта мымра.

Из-за ширмы слышен голос старухи-хозяйки.

Зося, детка, хто там пришёл?

Катя и Лида замолкают, переглядываются.

Катя.

Это твоя квартирная хозяйка? Мы, кажется, разбудили её.

Лидия.

Не волнуйся, Кать. Её даже если очень захочешь, не разбудишь. Она же глухая, её здесь так и зовут Глухариха.

Из-за ширмы с кряхтением выходит ветхая старушонка лет восьмидесяти, подслеповато щурясь, оглядывает Катю.

Глухариха.

Ты хто такая будешь?

Лидия (громко).

Это Катька вернулась, подруга моя.

Глухариха.

Ась?

Лидия подходит к ней, кричит на ухо.

Лидия.

Катя, говорю, приехала!

Глухариха, согласно кивнув, уходит обратно.

Лидия (Кате).

У неё в позапрошлом году сыновей убили, обоих. Она когда узнала об этом, от людей отгородилась совсем.

Катя.

Жалко её.

Лидия.

Себя бы пожалела.

Катя.

А мне себя жалеть нечего. Хватит с меня, отжалелась.

Лидия (глядя на неё, с восторгом).

Столько лет мы с тобой знакомы, можно сказать лучшие подруги, а я теперь только узнаю тебя по-настоящему. Другая бы на твоём месте не выдержала, сломалась, а ты… Молодчина, Катька, у тебя, оказывается, сильный характер.

Катя.

И он, он тоже сказал мне это в наш первый день знакомства.

Лидия смотрит на неё с состраданием, подходит, садится рядом и по-матерински прижимает голову Кати к своей груди.

Лидия.

Ты всё ещё веришь, что он жив?

Катя (взволнованно).

Конечно! Я его во сне часто вижу. (Помолчав.) Он в плену и ему очень плохо сейчас.

Лидия.

Ну, ты даёшь, Кать! Как ты об этом узнала?

Катя.

Да никак. Я чувствую. Знаешь, когда люди любят друг друга между ними существует духовная связь.

Лидия.

Да ты прямо экстрасенс!

Катя.

Просто никогда не нужно терять веры в лучшее. (Осматриваясь.) Где тут у вас душ? Мне просто необходимо принять ванну.

Лидия.

Ты неисправимая идеалистка! Ладно, пойдём во двор, я покажу тебе, что где находится. (Вместе уходят.)

Там же. Вечер следующего дня.

Старуха громким шёпотом читает за ширмой молитву и бьёт земные поклоны. Слышно только тяжёлое «бух, бух, бух» лбом об пол. Одежда Лидии разложена на кровати. В одних чулках и лёгком пеньюаре она красится перед маленьким зеркальцем. Накрасив один глаз, проведя над ресницами жирную линию подводкой, Лидия корчит зеркалу страшную гримасу и отбрасывает его. Зеркало со звоном падает на пол. У Лидии по щекам катятся слёзы. Услышав за дверью шаги, она поспешно стирает с правой щеки растёкшуюся чёрную краску, накидывает на плечи халатик, поднимает зеркало.

Лидия (продолжая краситься, входящей Кате).

Привет, подруга!

Катя.

Послушай, у меня хорошая новость – тебе больше не придётся работать!

Лидия (насмешливо).

Ты что же, как я будешь зарабатывать?

Катя.

Ошибаешься.

Лидия.

Вариант номер два. Неужели ты, наконец, переломила себя, свою дурацкую гордость, и пришла к мадам Стоцкой?

Катя.

Нет, что ты! Я ни в коем случае не претендую на её деньги. К тому же после моего побега и… в общем, после всего случившегося мне стыдно идти к ней.

Лидия вопросительно смотрит на неё.

Катя.

Я уборщицей устроилась, в школу. Платить будут раз в месяц.

Лидия.

И сколько?

Катя (с улыбкой).

На жизнь хватит.

Лидия.

Лучше скажи на хлеб и воду. (Захлопывает пудреницу и кладёт её в сумочку.) Учиться тебе надо, Катька, вот что.

Катя.

А ты?

Лидия.

А что я? (Горько усмехнувшись.) Мне уже поздно, да и выучилась всему, чему можно было.

Катя.

Зря ты так, Лида. Мне ведь, считай, повезло. Я уже с ног сбилась: куда ни приду, только о судимости узнают, сразу гонят. Меня даже в школу уборщицей брать не хотели, но спасибо директрисе, вступилась за меня. Приняли. Завтра первый день на работу.

Лидия.

Поздравляю.

Вбегает Зоська.

Катя.

Иди ко мне, Зоська! (Зося подходит, Катя обнимает её.) И за тебя я попросила, маленькая моя, учиться теперь будешь.

Зоська (вырвавшись).

Не надо в школу! (Плачет.) Не хочу я, чтобы меня опять жидовкой дразнили! Лида, скажи, скажи ей!

Лидия.

Да, Кать. Пробовали мы учиться. В конце четверти узнаю, что она в школу вообще не ходила, на второй же день бросила. Выясняю причину, она мне: «Дразнят меня, Лида, не хочу я с ними учиться». А что ты, говорю, вместо уроков делала, где гуляла? В зоопарке, говорит, была, зверушек смотрела.

Катя.

Нехорошо, Зося, врать.

Зоська.

Я больше не буду, тёть Кать! Честное слово!

Катя.

Ну, хорошо. Тогда завтра вместе с тобой в школу пойдём. Обещаю, что больше тебя дразнить не станут. Скажешь мне, я их живо на место поставлю. Ты ведь не будешь стесняться своей тётки, Зоська?

Зоська (тихо).

Не буду. Прости меня.

Катя (целует её).

Ну вот и славно.

Школьный коридор на втором этаже. День. Катя в халате и косынке моет полы. Раздаётся звонок с урока. Дверь в соседний класс распахивается и с шумом выбегают учащиеся второго «А». Все они в форменных школьных платьях, белых гольфах и накрахмаленных фартуках. Пробегая мимо Кати, дети дразнятся, кричат.

Дети.

А у Зоськи мама поломойка!

Ха-ха! Поломойка, поломойка!

Последней из класса вся в слезах появляется Зоська. Бант в левой косичке развязался, волосы растрёпаны.

Катя (завязывая ей бант).

Что случилось, малышка? Опять дёргали за косички?

Зоська.

Да. (Кидается Кате на шею, прижимается к её груди.) Кать, они тебя обижают. Это несправедливо!

Катя (гладит её по голове).

Что несправедливо?

Зоська.

То, что они над тобой смеются, обзывают, дразнят. А мне обидно и я за тебя заступаюсь, потому что ты очень хорошая, Кать… И ты… ты ведь моя мама!

Катя.

Мама? Да, Зоська, да, я твоя мама! (Исступлённо целует её лицо, руки.) Спасибо тебе, спасибо!

Зоська.

За что спасибо, мам?

Катя (плача).

За то, что первый раз мамой назвала, за то, что защищаешь меня. Я тебя обещала в обиду не давать, а получается, что теперь ты моя защитница.

Под Смоленском.

Поля, лес, просёлочная дорога, за ней на холме виднеется деревушка.

На экране появляется и исчезает надпись: «Леса под Смоленском. Июнь 1945 года».

Русских военнопленных отправляют под конвоем пешим порядком в немецкие лагеря. На них порванные гимнастёрки, порты, в траве мелькают худые испачканные землёй ноги. Последним в цепи идёт Герман. Лицо его густо заросло щетиной, волосы на голове отросли по плечи. Конвойные ведут его, приставив к спине между лопаток автомат. Те из пленных, кто уже не в силах идти, отстают и падают. Конвойные считают до трёх. Если человек не поднимается, они расстреливают его. В середине цепи шум, один из русских бежит через поле к деревне. Замыкающие цепочку пленных конвойные с криком бросаются за беглецом.

Возгласы немецких солдат.

Хальт, их верде шиссен! (Стой, стрелять буду!)

Хальт, русиш швайн! (Стой, русская свинья!)

Хенде хох! (Руки вверх!)

Немцы, вскинув автоматы на плечо, по команде стреляют в бегущего русского. Парень на мгновение останавливается и падает как подкошенный, широко раскинув руки. Воспользовавшись суматохой, Герман бежит в сторону леса. Вслед ему крики и затем автоматная очередь.

В лесу.

Герман, спотыкаясь и падая, бежит по лесу. Позади него треск веток, громкие голоса, лай собак. Плечо у Германа прострелено, на груди вымокшая в крови ладанка. На бегу он сжимает её в руке и прикладывает к губам. Шум голосов нарастает, конвойные совсем близко. За его спиной слышен лай и угрожающее рычание. Оглянувшись, Герман видит бегущих к нему овчарок. Он бросается в реку и глубоко подныривает. Из лесу следом за собаками появляются немцы. Псы, ощерившись, мнутся на берегу и зло лают на реку. Остановившись, конвойные переговариваются между собой, кто-то из них указывает на поверхность реки, туда, где пузырится бело-розовая пена. Постояв ещё немного и посовещавшись, конвойные уходят. Герман показывается из воды, хватает ртом воздух. Доплывает до берега, цепляясь руками за траву, вылезает на сушу, пробует встать, но падает без сил.

Девушка из старообрядческого скита в платке и длиннополой одежде идёт по воду с вёдрами.

Девушка (поёт).

Герман лежит на берегу ручья. Крупный план – его лицо в ссадинах и крови, на лбу испарина, веки смежены и чуть вздрагивают. Перед его глазами тёмный экран. Откуда-то издалека чуть брезжит свет, песня девушки, нарастая, звучит всё громче и свет разливается ярче. Вспышка света становится солнцем, и кадр плавно переходит в следующую сцену:

Москва-река. Мост.

Голос (за кадром).

Катя, раскрасневшаяся от бега, стоит перед ним, а Герман улыбается ей в ответ. Потом он провожает её домой.

Комната Кати.

Голос (за кадром).

Катя бледная, взволнованная, рассказывает ему историю своей жизни, а он, успокаивая, первый раз целует её.

Квартира Стоцких, комната Софьи Андреевны.

Голос (за кадром).

Герман и Катя одни в комнате. Он вынимает из нагрудного кармана коробочку с обручальным кольцом, протягивает Кате. Она берёт коробочку, открывает её. Крупный план – на тёмно-вишнёвом бархате золотое кольцо с изумрудом по центру. Катя радостно вскрикивает, обнимает Германа. Она вынимает кольцо, чтобы примерить его, но оно падает на пол и закатывается под хельгу. Катя становится на колени, пытается достать кольцо, Герман помогает ей. Их плечи соприкасаются. Катя и Герман смотрят друг на друга. Он целует её в губы.

Комната Германа.

Голос (за кадром).

Герман несёт Катю на руках, она обхватила его шею руками, заглядывает в глаза. Герман бережно укладывает её в кровать и начинает целовать.

Вокзал. Перрон.

Голос (за кадром).

Его прощание с Катей. Она бежит к нему, обнимает, плачет, не хочет отпускать, он пытается разжать её пальцы. Слышен гудок поезда, ему машут товарищи. Герман уходит в вагон, а Катя остаётся стоять на месте и, плача, смотрит ему вслед.

В лесу.

Девушка спускается к реке, заметив Германа, бросает вёдра, подбегает к нему, слушает сердце, осматривает кровоточащую рану на плече. Герман слабо стонет, приоткрывает глаза. Ему мерещится склонённое над ним лицо Кати.

Герман (шёпотом).

Катюша… (Теряет сознание.)

Девушка (убегая).

Маманя! Сюда! Скорее сюда!

Горница в старообрядческом скиту.

Герман лежит в горнице на кровати. За столом, искоса поглядывая на него, из деревянной миски хлебает похлёбку дед с бородой по пояс и то и дело отирает рукавом холщовой вышитой рубахи жижу с усов и бороды. Старуха-знахарка в длиннополой тёмной одежде, завязанная платком по самые глаза, хлопочет у печи, заваривает в чугунке настой из сушёных трав, которыми как гирляндами увешана вся горница. В углу перед почерневшими от копоти образами, молитвенно сложив на груди руки, стоит на коленях спасшая Германа девушка. Её широко раскрытые глаза устремлены на иконы, губы беззвучно шепчут молитву. Она часто крестится двумя перстами и кладёт земные поклоны. Старуха подходит к Герману, неся в обеих руках чугунок с зельем. Девушка перестаёт молиться, тихо поднимается с колен и заглядывает через плечо бабки на раненого. Та делает ей знак уйти, девушка повинуется. Она выходит, но останавливается за дверью, заглядывая в горницу. Дед хочет шикнуть на неё, но внучка с мольбой прикладывает палец к губам, мол, не выдавай меня. Дед качает головой и продолжает есть. Старуха разрывает на груди Германа пропитанную кровью гимнастёрку и, скрестив пальцы, водит ими вокруг раны, приговаривая:

Знахарка.

Кровь перестаёт идти. Знахарка приподнимает голову Германа и вливает ему в рот целебное зелье.

Знахарка.

Пей, касатик, пей на здоровьичко! Мы тебя быстро на ноги поставим.

Застонав, Герман открывает глаза. Девушка за дверью радостно вскрикивает, бежит к его постели.

Знахарка.

Куды?! Видишь небось, что мушшына не одет! Постыдилась бы!

Девушка встречается с Германом глазами, он улыбается ей. Смутившаяся от его взгляда она закрывает лицо руками и убегает.

Герман (кивая вслед ей).

Кто?

Знахарка.

Внучка моя Дуся, Авдотья стало быть. (Продолжая поить его из чугунка.) Да ты пей, касатик, пей травку-то, скорее встанешь.

Там же. Месяц спустя.

Герман, вымытый, постриженный, одетый по-дорожному, с котомкой за плечами, прощается с хозяевами. Знахарка с дедом провожают его.

Знахарка.

Ну, с Богом, добрый человек!

Дед.

С внучкой поди простись! По сердцу ты ей пришёлся, прикипела она к тебе за этот месяц всей душой, да видно не судьба.

Двор дома.

Герман выходит на двор. Возле берёзы, прижавшись к стволу лбом, стоит Дуся.

Герман (походя к ней).

Дуся!

Дуся не отзывается, только плечи её вздрагивают от рыданий.

Герман.

Послушай меня, Дуся!

Дуся оборачивается к нему. Платок её съехал на бок, лицо заплакано.

Герман.

Не плачь, Дуся. Вижу я, что понравился тебе, да только там, в Москве, есть у меня невеста, Катенька.

Дуся (кланяется в пояс).

Прощайте! (Метнувшись, убегает.)

Герман идёт по тропинке в сторону железной дороги. Дуся, прячась за деревьями, провожает его взглядом.

Москва. Школьный коридор на втором этаже.

Перемена. Катя подметает пол. К ней подходят второклашки.

Девочка.

Тёть Катя, а когда Зося в школу придёт?

Мальчик.

Да, когда? Нам без неё плохо! Нас сталшеклассники обижают!

Катя.

Зоська сейчас болеет, дети, дома лежит. Она вам привет передаёт.

Девочка.

И ей тоже, тёть Катя, привет передавайте! Обязательно. Пусть скорее поправляется.

Дети убегают, Катя, поправив на голове косынку, метёт пол.

Директриса (проходя мимо, с улыбкой).

Всё работаете, Иванова? А кто зарплату получать будет?

Здание школы № 15. Школьный двор.

Катя выходит из школы, пересчитывая свою первую зарплату.

Дети бегут ей навстречу.

Возгласы.

Здрасьте, тёть Катя!

Как Ваши дела, тётя Катя?

А Вы уже уходите?

До свиданья! До свиданья!

Главная улица. Кондитерская.

На углу кондитерской стоит мальчик с кружкой для пожертвований в руке.

Мальчик (подбегая к Кате).

Подайте, Христа ради! Подайте! Маманька бросила, папка в тюрьме, срок отбывает, нам с братишкой есть нечего…

Катя останавливается, ищет в кошельке мелкие монеты. Мальчик трётся возле, незаметно засовывает руку в карман Катиного пиджака, вынимает деньги.

Катя (отыскивая несколько монет).

Вот, малыш, возьми.

Мальчик берёт монетки и убегает.

Комната Глухарихи.

Катя и Лидия сидят за столом.

Катя.

Не успокаивай меня, не надо, это я во всём виновата. Повелась, дура, мальчика пожалела. Ну, ничего, сама проворонила деньги, сама и заработаю.

Лидия.

Брось, Катька! Как ты заработаешь? На панель пойдёшь?

Катя.

А хоть бы и так! Надо ведь Зоську на ноги поднимать. Не одной тебе надрываться, нас кормить.

Лидия.

Я тебя не пущу!

Катя.

Так я сама уйду! Как я решила, так и будет!

Лидия.

Ты серьёзно что ль, Кать? А как же Герман?

Катя (вскакивая).

Нет, нет, молчи! Не говори мне о нём, прошу тебя! Он поймёт меня и простит, если… если вернётся когда-нибудь!

Лидия.

Так, сядь и успокойся! А насчёт этого даже не думай, никуда ты не пойдёшь!

Глухариха (появляясь из-за ширмы).

Девчата, робёнку совсем худо! Дохтура надоть!

Там же. Вечер.

Зоська, разметавшись на постели, тихо постанывает. Катя сидит рядом на стуле.

Катя (пробуя рукой её лоб).

Горит! Что же нам с тобой делать, что делать?

Встаёт со стула, торопливо начинает одеваться. Достаёт из шкафа чулки Лидии, натягивает их. Перебирает платья, надевает самое «приличное».

Зоська (в бреду).

Мама… Мама, ты где?

Катя.

Мама скоро придёт, маленькая моя, не волнуйся. Придёт, денежки на лекарства принесёт. А ты пока с бабушкой побудешь. Тебе ведь не страшно посидеть с бабушкой, правда?

Уходит, прикрыв за собой дверь.

Кафе на Красной площади.

Катя идёт к освещённому кафе. Размалёванные проститутки, заметив её, перешёптываются, две из них, высокая блондинка и располневшая брюнетка, идут к Кате.

1-я проститутка.

Ты откуда такая взялась здесь? Женихов ловишь? Ищи другое место. Клиентуры везде полно.

2-я проститутка.

Да успокойся, Марта, чё ты начинаешь! Пускай девчонка стоит, опыта набирается.

Марта.

Я ей покажу такой опыт, что больше не захочет! А ну пошла отсюда!

Катя отходит, становится за углом. По щекам её, оставляя чёрные дорожки, бегут слёзы. Она достаёт из сумочки зеркальце, смотрится в него.

Катя.

Тряпка, нюни распустила! Хватит! Надо взять себя в руки, раз уж решилась на это.

Мужской голос.

Девушка!

Катя поднимает голову. Перед ней стоит военный в штатском, похожий на Германа.

Военный.

Скучаете, барышня? Не хотите ли немного поразвлечься?

Катя.

Герман, ты… ты…

Военный (не расслышав).

Да, я калека.

Катя оглядывает его с головы до ног. Парень на костылях, вместо правой ноги у него от колена протез.

Военный (продолжает).

Ну так что же из этого, чёрт возьми! Калека значит, по-твоему, не мужчина уже? Я ещё может ого-го!

Катя.

Да я…

Военный.

Ты не переживай, заплачу я тебе как следует, не обижу. У меня деньги водятся, и не маленькие. У меня их во сколько! (Хлопает себя по карману.) На вашу сестру мне ничего не жалко! Тебя как звать?

Катя.

Катя.

Военный.

А меня Костей.

Катя.

Костей… так брата звали.

Костя.

Какого брата? Твоего, что ль?

Катя.

Нет, его брата, Германа.

Костя.

Хочешь, Германом меня называй, хочешь Костей, мне всё одно. Лишь бы (обнимая Катю за талию) ты со мной была.

Катя и военный медленно удаляются к Кремлёвской набережной, проститутки с завистью смотрят им вслед.

Марта.

И почему это новеньким всегда везёт?

2-я проститутка.

Неопытная потому что. Некоторым это нравится. Она не то, что ты, прожжённая леди!

Марта.

Ха! Кто бы говорил!

Дома у Кости.

Катя и Костя, оба пьяные, вваливаются в прихожую. Не включая свет, он прижимает её к стене, стаскивает платье, целует шею, грудь. Катя смеётся, запрокинув голову. Вместе они, не переставая смеяться, на ощупь добираются до постели и падают друг на друга. Она расстёгивает на нём рубаху, торопливо целует его, обнимает.

Мчащийся по полям поезд. Купе вагона.

Возле окна в холщовой рубахе и штанах сидит Герман. Рядом с ним котомка с вещами. В руках у Германа фотокарточка: они с Катей в парке возле здания ЗАГСа.

Герман (задумчиво).

Катя, Катя, Катерина… где же ты теперь?

Дома у Кости.

Катя лежит на постели, сверху Костя. Она обнимает руками его обнажённую спину, кровать под ними скрипит. Крупный план – лицо Кати, на щеках лихорадочный румянец, глаза широко раскрыты.

Там же. Час спустя.

Костя одевается, поспешно застёгивает ремень на брюках. Катя лежит в постели, схватив зубами край подушки, чтобы не разрыдаться.

Комната Глухарихи. Ночь.

Катя заходит, подбегает к кровати – Зоськи нет.

Катя (испуганно).

Бабушка! Бабушка!

Глухариха (за ширмой).

Кого это черти принесли? (Выходя ей навстречу.) Ты чё ли, Лидка?

Катя.

А где ребёнок, бабушка?

Глухариха.

Робёнок-то? Да где ж ему быть? Со мной спит, успокоилась маненько. Как ты пришла, она меня под бок, мол, идёт хто-то, баба, ну я и вышла к тебе.

Катя заглядывает в комнатку за ширмой, где на диване, свернувшись калачиком, дремлет Зоська. Катя садится рядом, прижимает к груди её голову, укачивает.

Катя.

Баю-баюшки баю…

Зоська (улыбается сквозь сон).

Мама, мамочка, побудь со мной.

Катя.

Я с тобой. Спи спокойно, Зосенька. (Бережно укладывает ребёнка, выходит из-за ширмы; Глухарихе.) Есть тут у вас вода? Пить хочется не могу. (Делает несколько шагов и теряет сознание.)

Глухариха (суетясь возле Кати).

Ох, батюшки! Чё делать-то! Чё делать?! (Хватает со стола чайник, заглядывает под крышку, он пустой.) Счас, счас, милая! (Спешит на кухню за водой.)

Там же. Утро.

Катя лежит на кровати. На лбу у неё повязка со льдом. Катя открывает глаза, над ней склонённое лицо Лидии.

Катя (с тревогой).

Где Зоська? Как она?

Лидия.

Не переживай, Кать, поправляется твоя Зоська. С ней бабка сейчас сидит, сказками забавляет. Ты мне лучше вот что скажи: кто тебя просил вмешиваться, собой жертвовать? Благодетельница нашлась! (Чуть смягчившись.) Ты как себя чувствуешь? Ночью у тебя жар был, билась как припадочная, кричала в бреду, думали, помрёшь.

Катя.

Мне уже лучше, это наверно с непривычки со мной такое случилось. Пять лет отсидела, а, видать, не привыкла ещё, что жизнь она больно бьёт. (Вдруг начинает смеяться.)

Лидия (с тревогой смотря на неё).

Что с тобой, Кать? Ты часом не того… (Собирается потрогать лоб Кати, но та отводит её руку.)

Катя (резко обрывает смех, жёстко).

Не того, не бойся. Тюрягу выдержала, выдержу и это. Мне знаешь, что смешно? Я ведь ещё учительницей хотела работать, детей чему-то учить! Меня бы сначала кто-нибудь наставил как жить, поучил бы уму-разуму! Ну, чему я могу их научить? Как на зоне срок мотать? А может быть, как для того, чтобы заработать, собой торговать? (Задумчиво, говорит как бы про себя.) Мне совсем ещё молоденький попался, на Германа моего страшно похожий. Лейтенантик. Без ноги. Мы с ним зашли выпить и Костя рассказал, что ногу ему оторвало, когда он танк вражеский подрывал. Тогда я подумала, что если вот на таком же задании погиб мой любимый? И так мне вдруг жалко стало этого лейтенантика, так приголубить его захотелось, что я уже не за деньги, а так его любила.

Лидия.

Не пойму я тебя никак. Блажная ты какая-то, Катька! Спасибо, хоть деньги с него взять не постеснялась. Между прочим, тебе тут из школы звонили, мол что же Вы, товарищ, работу прогуливаете! Не хорошо. Ну, я послала их куда подальше…

Катя.

Меня же теперь с работы выгонят! Я сейчас… (Хочет подняться.)

Лидия.

Лежи уже! Какая тебе школа, температура ещё не спала.

Катя.

Да если меня выгонят, я нигде в другом месте работу не найду!

Лидия.

Ничего, проживём как-нибудь. А только я тебя в таком состоянии никуда не пущу! Ты меня знаешь.

Квартира Стоцких. На кухне.

Софья Андреевна, ещё больше постаревшая и располневшая, и жена Германа Наталья– барышня лет тридцати с золотисто-рыжими волосами и веснушками на широком белом лице – пьют чай.

Софья Андреевна.

Какими судьбами к нам, Наталья?

Наталья.

Что Вы душу-то травите, Софья Андреевна! Я ведь уже говорила Вам, как всё вышло, зачем вспоминать?

Софья Андреевна.

Выходит, ограбил он тебя, окаянный, так я понимаю?

Наталья.

Вроде того.

Софья Андреевна.

Выходит, без квартиры тебя оставил и без средств?

Наталья.

Хватит уже!

Софья Андреевна.

Ты на кого кричишь, Наталья?! Забыла, где находишься?! Это, слава Богу, мой дом и распоряжаюсь здесь я. Ох, Господи! (Хватается за сердце.) Валидол, валидол неси, Наталья, дурно мне!

Наталья.

Сердце у Вас? Давно?

Софья Андреевна.

Чего медлишь? Беги в мою комнату, неси скорей лекарство, оно в аптечке, под кроватью.

Наталья уходит, Софья Андреевна сидит, откинувшись на спинку стула и прикрыв глаза.

Двор дома на Арбате.

Герман подходит к своему дому, на скамейках никто не сидит, двор пуст. Заходит в подъезд.

Площадка третьего этажа, дверь номер 12.

Герман поднимается на третий этаж, звонит в дверь.

Квартира Стоцких. На кухне.

Софья Андреевна пьёт валидол. Наталья смотрит на неё.

Наталья.

Ну как? Вам лучше?

Софья Андреевна.

Не дождёшься.

Наталья.

Да как Вы можете, да я…

Звонок в дверь.

Софья Андреевна.

В дверь звонят. Будь добра, поди открой.

Прихожая.

Наталья идёт в прихожую, смотрит в глазок. За дверью Герман.

Софья Андреевна (появляясь в прихожей).

Кто там?

Наталья (растерянно смотря на неё).

Кажется, Герман.

Софья Андреевна.

Кто?

Наталья.

Да вроде он. Пойду, что ли, оденусь. Он хоть и муж, а всё неприлично как-то. (Уходит в комнату Германа.)

Софья Андреевна подбегает к двери, открывает её. На пороге Герман. С минуту мать и сын смотрят друг на друга, потом обнимаются. Мать рыдает, ощупывая его лицо, волосы.

Софья Андреевна(сжимая сына в объятиях).

Живой! Живой! Господи, живой!

Герман (мягко высвобождается, шутливо).

Ты меня задушишь, мама!

Из комнаты появляется Наталья. Оставив мать, Герман идёт к жене. Герман (трижды целуя её в щёки).

Здравствуй, Наташа!

Наталья целует его взасос. Он отталкивает её.

Наталья (насмешливо).

Ну, здравствуй, муженёк! Я смотрю, тебя твоя невеста не больно жалует, отвык ты от женских ласк.

Герман.

Мам, а где Катя?

Софья Андреевна молчит.

Герман.

Почему ты молчишь? Где Катя?!

Наталья.

Бросила тебя твоя Катя, была и нету.

Герман.

Как бросила?

Наталья.

Да вот так. Письмо прощальное твоей мамаше настрочила и была такова.

Герман.

Мама, где оно? Дай его мне!

Софья Андреевна, ни слова не говоря, идёт в свою комнату, Герман за ней.

Комната Софьи Андреевны.

Мать достаёт из хельги письмо, протягивает его сыну. Герман пробегает письмо глазами, направляется к двери, навстречу Наталья.

Софья Андреевна.

Ты куда, сыночек?

Герман.

К ней. Я знаю, где её искать.

Наталья (подходит к нему).

Да погодил бы искать. Мать вон сколько времени не видел, рассказал хотя бы где пропадал?

Герман.

В плену был. Сбежал. (Отстраняя её.) Некогда мне, Наталья.

Софья Андреевна.

Хоть бы покушал сначала, я только чайник вскипятила.

Герман.

Потом, мам. Не до чая сейчас. Катю вернуть нужно.

Софья Андреевна.

Сынок, ты скоро?

Герман (из прихожей).

Постараюсь!

Слышно, как хлопает входная дверь.

Москва-река. Мост.

Герман идёт по мосту. У парапета стоит девушка со спины похожая на Катю. Герман подбегает к ней.

Герман (трогая её за плечо).

Катюша!

Девушка оборачивается, в недоумении смотрит на него.

Герман.

Извините, я обознался. Вы так похожи…

К девушке подходит парень в чёрной кожаной куртке и кепке, жуя папиросу, с вызовом смотрит на Германа.

Парень.

Ты кто такой? А ну, проваливай отсюда подобру-поздорову!

Герман.

Не горячись, парень: я обознался. (Уходит.)

Комната комендантши в общежитии для приезжих.

Налево у стены шкаф, под окном письменный стол, рядом кровать.

За столом напротив друг друга сидят Герман и комендантша, Марья Степановна.

Марья Степановна.

Иванова Катя, говорите? Помню, жила с этой б… прости Господи, Лидкой. Только она ещё в сорок первом съехала, девчонки говорят, замуж вышла. А вы кто ей будете?

Герман.

Жених.

Марья Степановна.

Шутник! Так бы сразу и сказали, мол, адресок девушки хотите узнать, познакомиться.

Герман.

Не до шуток мне. Так и есть, жених я Кати. Только слухи у Вас неверны, Марья Степановна, не успели мы до войны повенчаться.

Марья Степановна.

Вот, значит, какое дело. Вы не возражаете, я закурю? (Берёт с подоконника пачку сигарет, спички, прикуривает.) Не хотела Вам говорить, да видно придётся. В тюрьму Вашу Катю упрятали. Непонятно там всё как-то вышло. Я, если честно, до сих пор поверить не могу, что Катюша… В общем, как мне рассказывали, деньги она стащить хотела, на директора хлебозавода с ножом кинулась.

Герман.

Не может быть!

Марья Степановна.

Это официальная версия, а есть ещё одна, так сказать неофициальная. И по этой неофициальной версии, директор этот на неё глаз положил. Катя ему, конечно, отворот поворот, ну, он и постарался, чтоб её по полной пустили.

Герман (вскакивая).

Убью, сволочь!

Марья Степановна.

Так и хорошо, что всё так вышло. Хлебозавод этот во время воздушной атаки разбомбили, все люди погибли. А теперь подумайте, молодой человек, что было бы, если б в той смене Катюша работала.

Герман.

Где она сейчас?

Марья Степановна.

Откуда мне знать? Я её с тех пор в глаза не видела.

Герман.

Ну а Лидия, подруга её? Вы говорили, что она тоже от вас съехала.

Марья Степановна.

Съехала! Прогнала я её. Нечего молодёжь развращать, да ещё и ребёнка к тому же.

Герман.

Какого ребёнка?

Марья Степановна.

Дочку Кати, приёмную. Когда Катюшу посадили, эта девчушка со мной первое время жила, а потом и Лидка вернулась, ребёнка к себе забрала, мол, Катя просила. Так эта шалава нет, чтобы по-честному деньги зарабатывать, мужиков пошла ловить. Я её сколько предупреждала, что не потерплю этого, а она до того дошла, что к себе их стала водить. Я её и прогнала.

Герман.

Марья Степановна, адрес!

Марья Степановна.

Мне Лидкина подруга говорила, что та на Малой Ордынке поселилась, у Глафиры Ильинишны.

Герман (целуя ей руку).

Спасибо Вам, Марья Степановна, Вы золотая женщина! Спасибо! (Убегает.)

Малая Ордынка. Двор дома Глухарихи.

Знакомые нам женщины стирают и вывешивают сушиться бельё, дети гоняют мяч, шумят.

Герман (входя во двор).

Здравствуйте, хозяюшки! Глафира Ильинишна здесь живёт?

Марья Ивановна.

Глухариха? Ну, допустим тут.

Герман.

А квартирантки её дома?

Марья Ивановна (перестаёт стирать, подходит к нему).

Так ты, парень, один из них. (Тамаре.) Во, Лидка, во, шалава! Уже на квартиру своих мужиков стала водить. Людей не стыдится.

Тамара.

Бог ей судья.

Герман.

Э-э-э, нет, хозяюшки, я не за этим пришёл.

Марья Ивановна.

Знамо дело не за этим! А зачем же тогда?

Герман.

Жених я Катеньки.

Женщины переглядываются.

Тамара (крестясь).

Свят, свят, свят! Неужто тот, с того света?!

Герман.

Можно и так назвать.

Из дома выходит Лидия.

Лидия (подходя к Тамаре).

Томка, уйми ты своих детей, а то я им мяч проколю! Надоело! Шум невозможный, голова раскалывается… (Увидев Германа, останавливается, спохватывается и бежит в дом, кричит.) Катька! Катька! Твой приехал!

Комната Глухарихи.

Катя (сидит на постели).

Что ты говоришь такое? Не может быть!

Лидия.

Клянусь я тебе, подруга! Как есть он! Жив и здоров!

Катя (бежит к шкафу).

Помоги мне одеться, скорее! (Не попадая в рукава, Катя наспех надевает платье, Лидия ей помогает.)

Лидия.

Ну, я пойду, позову его. (Выходит.)

Катя прячется за ширму.

Герман (стремительно входя).

Катя! Катюша!

Катя появляется из-за ширмы. Оба стоят в разных концах комнаты, смотрят друг на друга. Делают несколько шагов навстречу друг другу, потом стремительно сходятся.

Катя (ощупывая его лицо, лоб, губы, шепчет).

Ты жив… жив…

Герман (целуя её руки).

Катя, милая! Родная моя!

Катя.

Жив! Любимый мой, ты жив! (Обнимает его, оседает на пол, Герман поддерживает её.)

Герман.

Не могу поверить, что ты опять рядом!

Катя.

Любимый, как же так вышло? Это ужасное извещение о твоей смерти…

Герман.

Я чудом избежал смерти, Катенька! Всё это время я был в плену. Ежедневно у нас в лагере умирало по десять-двенадцать человек от истощения, а тут ещё вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Хоронили в общую яму, лопат на всех не хватало, и мы рыли землю руками, как звери. Им нужен был офицер, командир отряда. Товарищи знали, что мне грозил немедленный расстрел, и шансов на спасение нет. Но тут вмешалось провидение. Вижу, выходит вперёд боец Степан, называет мои имя-фамилию. Перед расстрелом мне удалось спросить его, зачем он это сделал? «Так надо, командир. У тебя есть невеста, есть мать, люди, которые любят и ждут тебя. А у меня никого, стало быть, зря я жизнь прожил. Если смерть приму за товарища, хоть какая-то от меня польза будет». Так что счастливый я человек и всё благодаря тебе, радость моя! Если бы ты знала, как мне тебя там не хватало!

Катя, всхлипнув, утыкается лицом ему в плечо.

Герман(обнимая её).

Ну вот, не надо мне было всего рассказывать, только расстроил тебя.

Катя.

Я виновата перед тобой, прости меня!

Герман.

Ты что, глупенькая? Это я должен просить прощения за то, что оставил тебя одну. Тяжело тебе было?

Катя (рыдая).

Да!

Герман.

Скучала по мне, наверно, ждала?

Катя.

Да!!

Герман.

Почему ты ушла от мамы, Катюша? Что-то случилось?

Катя.

Да!!!

Герман (встряхивая её за плечи).

Да в чём дело, говори смелее, Катя!

Катя.

Я… я…

Герман (вставая).

Знаю, я всё знаю.

Катя, отшатнувшись, испуганно смотрит на него.

Катя.

Что?

Герман.

Что ты отсидела срок по вине какого-то мерзавца. (Подходя к ней.) Только ты не волнуйся, Катя, это ничего, всякое в жизни бывает. Об одном жалею: Бог его раньше меня покарал, я бы этого типа собственными руками придушил.

Катя.

Перестань, что ты говоришь такое!

Герман.

А говорю я вот что: прямо сейчас ты возвращаешься к нам домой.

Катя.

Послушай, я не могу…

Герман.

И слушать не хочу. Ты пока собирайся, а я пойду машину вызову, на такси поедем. (Убегает.)

Катя садится на кровать, плачет, закрыв лицо руками и раскачиваясь вперёд-назад. Заходит Лидия, Катя кидается ей на шею.

Катя.

Он сказал, что мы сейчас поедем к его матери! Лида, я не могу!

Понимаешь, не могу! Я должна всё ему рассказать…

Лидия.

Ты что, дурёха! Что рассказывать-то? Ну, было раз, и что? От тебя не убудет.

Катя.

Да как ты не поймёшь, что это предательство! Я не могу, я не хочу его обманывать!

Двор дома.

Герман проходит мимо двух женщин, развешивающих бельё сушиться.

Марья Ивановна (провожая его взглядом, громко, Тамаре).

Небось, теперь Катька подработку свою бросит, за таким как за каменной стеной!

Тамара.

И не говори! Срамота-то какая!

Герман останавливается, подходит к ним.

Герман.

Простите, о чём это вы?

Марья Ивановна.

О Катеньке Вашей. На днях только ремеслом этим занялась.

Герман.

Каким ремеслом?

Марья Ивановна (переглянувшись с Тамарой).

Знамо дело, каким. Самым то есть прибыльным.

Герман.

Откуда вам это известно?

Тамара.

Да всё оттуда! Как-никак вместе живём, всё друг про друга знаем.

Марья Ивановна.

Если не верите, спросите Вашу невесту, пусть сама ответит!

Герман забегает в дом.

Комната Глухарихи.

Герман появляется на пороге. Катя, бледная, встаёт ему навстречу.

Катя (Лидии).

Уйди, пожалуйста.

Лидия (поочерёдно смотря на обоих).

Да что у вас успело случиться? Пять минут назад всё нормально было. (Пожав плечами, выходит.)

Герман.

Это правда?

Катя (смотря ему в глаза).

Правда.

Герман.

Почему ты мне сразу не сказала?

Катя.

Я боялась.

Герман подходит к Кате, берёт её за горло, швыряет на кровать, начинает раздеваться.

Катя.

Что ты?!

Герман.

Не волнуйся, я тебе заплачу.

Катя.

Не подходи!

Герман (зажимает ей рот рукой).

Что же ты кричишь? Ты что, боишься меня? Отвыкла?

Катя отталкивает его, вскакивает.

Катя.

Герман, опомнись, не надо!

Герман (наступая).

Тем, другим, можно, а мне нельзя?!

Катя.

Нет! Я боюсь тебя!

Герман (засмеявшись).

Вспомни, так же точно ты говорила и в тот наш, первый раз. Тогда ты была другая. И я другой.

Катя.

Прости…

Герман.

Простить тебя? За что? Это был твой выбор. Простить тебя мог бы тот, прежний я. Война сделала меня другим, Катюша: жёстким, решительным, безжалостным, не терпящим подлости и предательства.

Катя.

Всё это время я любила одного тебя!

Герман.

Только спала с другим!

Катя.

Прекрати!

Герман.

Скажешь неправда?

Катя.

Пойми, он был совсем ещё мальчик, калека, без ноги.

Герман.

И ты его пожалела! Где сейчас этот выродок! Где?

Катя (бьёт его по щеке).

Замолчи!

Пауза.

Катя (опускается на колени, плача).

Прости меня, слышишь!

Герман.

Мой отец всегда говорил: единственное, чего нельзя простить человеку, это предательства. А знаешь, почему? Предавший единожды, предаст и во второй раз.

Катя.

Послушай, я всё объясню. Зоська заболела и я была не в себе, думала…

Герман (прерывая её).

Я ничего не хочу знать! (Идёт к двери.)

Катя.

Постой! Прошу тебя, не уходи!

Герман медлит мгновенье, потом уходит не обернувшись. Появляется Лидия.

Катя (безучастно).

Всё кончено. Он знает.

Лидия.

Ты ему всё-таки сказала, да, Кать?

Катя.

Нет, он сам узнал. Я не знаю откуда.

Лидия.

Ясно. Добрые люди постарались. Я даже знаю кто. (Садясь рядом с Катей.) Так, хватит реветь, не расстраивайся, всё поправимо. Ты же сама говорила, что он всё поймёт и простит.

Катя.

Значит, я ошиблась. Раньше я думала, что он способен простить мне всё, но сейчас… Нет, Герман не такой человек, чтобы простить.

Лидия.

Пойди к нему.

Катя.

Я не могу, я очень перед ним виновата.

Лидия.

Послушай меня, ты ни в чём не виновата. Ты была больна, у тебя был жар, бред, ты не знала, что делаешь.

Катя.

Это не оправдание. Он никогда меня не простит, никогда!

Арбатская площадь.

Герман идёт через площадь, не обращая внимания на машины, которые сигналят ему. Рядом тормозит грузовик.

Водитель (выглядывая в окно). Смотри по сторонам! Не видишь, красный?!

Герман.

Спасибо, товарищ, большое спасибо.

Водитель.

Да ты, брат, я смотрю, пьяный. Не рано ещё для этого дела?

Герман.

В самый раз. (Шатаясь, проходит мимо.)

Водитель.

Ну, дела! С утра нажрался!

Дом Стоцких, третий этаж.

Герман долго звонит в дверь. Открывает Наталья. Она в халатике, в бигудях.

Наталья.

Ой, вернулся! А я только что душ приняла.

Квартира Стоцких.

Герман (вваливаясь в прихожую).

Наталья, где мать?

Наталья.

К соседке пошла за картошкой. Да что с тобой? Ты выпил, что ль?

Герман.

Выпил.

Наталья.

Бог мой! Ты посмотри, на кого похож?

Герман.

Ну, на кого, Наталка?

Наталья.

Наталкой назвал. Первый раз за столько лет, забыла уже, когда последний раз меня так называли. Ну, пойдём со мной, пойдём. (Поддерживая Германа, ведёт его в комнату.) Тебе проспаться надо, миленький. (Укладывает Германа в кровать, снимает с него ботинки.)

Герман.

Наталка, а, Наталка?

Наталья.

Ну, что тебе?

Герман сгребает её в охапку и начинает целовать, Наталья отбивается.

Наталья.

Пусти, леший! Пусти!

Герман.

Хочешь, будем снова вместе?

Наталья.

Погоди, ты серьёзно, что ли? А как же Катя твоя?

Герман.

Не говори мне о ней, забудь.

Наталья (целуя его в губы).

Да ты сам-то сможешь забыть?

Герман.

Смогу. Нет её для меня теперь. Ты есть.

Слышно, как хлопает входная дверь.

Голос Софьи Андреевны (за кадром).

Сынок, ты дома уже?

Приближающиеся шаги.

Софья Андреевна (появляясь в дверях комнаты сына).

Ну, как ты… (Замирает, увидев Германа в постели с Натальей.) Сынок, что это значит?

Герман.

Это значит, что мы теперь вместе.

Дом Глухарихи. Ближе к вечеру.

Катя одна.

Катя (шепчет).

Он не придёт… Я должна это сделать, я смогу… (Решительно встаёт с кровати, подходит к столу, где стоит раскрытая аптечка. Торопливо начинает выдавливать таблетки и складывать их себе в ладонь. Наливает из графина воду в стакан, руки дрожат, вода проливается на стол.) Чёрт, полировка испортится! (Со двора доносится голос Зоськи. Катя вздрагивает, подбегает к окну, открывает форточку, выглядывает: во дворе дети играют в мяч, но Зоськи нет.) Слава Богу, показалось…

Катя возвращается к столу и, помедлив, высыпает в рот горсть таблеток. Она с трудом проглатывает их, запивает водой, потом ложится на кровать и укрывается одеялом.

Катя (засыпая).

Герман… Герман…

Крупный план – на столе раскрытая аптечка и упаковки от лекарств, по полу разбросаны таблетки.

Двор дома.

Дети гоняют мяч, кричат, смеются. Кто-то из мальчишек кидает мяч в форточку.

1-й мальчик.

Ну, дела!

2-й мальчик.

Теперь нам попадёт!

3-й мальчик.

Да не, там же Глухариха живёт, она ничего не услышала.

1-й мальчик.

Не услышала, так увидела. И квартиранты её дома наверно. Беги теперь за ним сам.

3-мальчик.

Ладно, вы меня только в форточку подсадите.

Дети бегут к окну, помогают залезть мальчику, бросившему мяч.

Мальчик исчезает в комнате. Дети беспокойно толпятся под окном, переговариваются. В доме раздаётся крик.

3-й мальчик (за кадром).

Ребята, сюда! Тётя Катя померла!

Квартира Стоцких. Кухня.

Наталья и Софья Андреевна сидят за столом.

Софья Андреевна.

Значит, вы вместе теперь, Наталья?

Наталья.

Как видите, Софья Андреевна. А Вы что-то имеете против?

Софья Андреевна.

Против? Боже сохрани! Это выбор Германа и влиять на сына я не хочу. Но пока его нет, скажи мне честно, девочка, что тебе от него нужно?

Наталья.

Просто я люблю Вашего сына.

Софья Андреевна.

Любишь, говоришь? Где же ты была в таком случае столько лет? Зачем бросила его?

Наталья.

А это уже моё личное дело, мама.

Заходит Герман. Он растрёпан, рубаха на груди расстёгнута.

Герман.

Ma! Наталья! Вы здесь? О чём разговор?

Наталья.

Протрезвел!

Софья Андреевна.

Сынок! Мне поговорить с тобой нужно. (Смотрит на Наталью, та уходит.)

Герман (умывается из-под крана).

Ух, холодная какая! (Пьёт горстями воду.)

Софья Андреевна.

Сыночек!

Герман (утираясь полотенцем).

Я слушаю тебя, мама.

Софья Андреевна.

Ты хорошо подумал, прежде чем…

Герман.

Прежде чем что?

Софья Андреевна.

Сам знаешь.

Герман.

Если ты о Кате, у нас с ней всё кончено.

Софья Андреевна.

Так вот в чём дело. Ты нашёл её?

Герман.

Лучше бы и не искал.

Софья Андреевна.

Что случилось?

Герман.

Не спрашивай меня ни о чём, пожалуйста.

Софья Андреевна.

Неужели ты теперь с Натальей? Ты ведь знаешь, что ей от тебя нужно.

Герман.

Мам, не начинай, она тебе никогда не нравилась.

Софья Андреевна.

Я в людях разбираюсь.

Герман

А в Кате, значит, не разобралась. (Молчание.) Она предала меня, мама.

Софья Андреевна.

Катюша?! Где она сейчас? Что с ней?

Герман.

Я любил её, я ждал, когда мы снова увидимся, думал и она тоже.

Софья Андреевна.

Прости её, сынок!

Герман.

Что ты говоришь, мама?! Простить предательство?!

Софья Андреевна.

Говорю, прости её за все страдания, за ребёнка, который так и не родился.

Герман.

Ребёнок? Мой ребёнок?!

Софья Андреевна.

Да, сыночек. Она потеряла его, когда нам пришло извещение о твоей смерти. Она очень страдала.

Герман.

Господи, какой же я идиот! Она хотела мне всё рассказать, а я… я не стал слушать, ушёл, бросил её одну. (Выбегает в прихожую.)

Наталья (выглядывая из комнаты).

Ты сейчас к ней?

Герман.

Да. (У двери.) Мама, мама! Что же ты раньше мне ничего не сказала!

Двор дома Глухарихи.

Герман забегает во двор, у дома Глухарихи стоит карета Скорой помощи, вокруг толпятся люди. Герман видит Лидию, она и Зоська стоят, прижавшись друг к другу. Зоська плачет.

Герман (подбегая к ним).

Где Катя? Что с ней?

Зоська.

Дядя, мама умирает.

Герман.

Что?!

Лидия.

Да, Герман. Катя пыталась покончить с собой.

Герман.

Как это произошло?

Лидия.

Рассказать как? Всё очень просто. Ты ушёл, и она поняла, что стала не нужна тебе.

Зоська.

Мы пошли с Лидой на рынок за продуктами, возвращаемся, бабушка в своей комнате спит, а мама…

Герман.

Где она? Я хочу её видеть!

Лидия.

В доме. Но туда нельзя, там врачи.

Герман.

Пустите! Пустите меня к ней!

На пороге появляется врач.

Врач (останавливая Германа).

Молодой человек, к ней сейчас нельзя.

Герман (отталкивая врача).

Пропустите! Мне можно!

Комната Глухарихи.

На кровати лежит Катя, неподвижная, с посиневшими губами.

Герман (бросаясь к ней).

Катя, Катюша, милая! Я был не прав, прости меня за всё! (Стоящим вокруг неё врачам.) Спасите, молю, спасите её!

Врач (ободряюще похлопывает его по плечу).

Не волнуйтесь Вы так, жить будет! Спасибо детям, если бы не они, её бы не удалось спасти.

Подъезд дома Стоцких.

На экране высвечивается и исчезает надпись: «Месяц спустя».

На скамейке сидят Верочка и парень Коля.

Верочка.

Раз, два, три! Закрой глаза!

Парень послушно закрывает глаза, Верочка целует его в лоб.

Верочка.

Всё, теперь можешь открывать. Скажи, Коленька, ты любишь меня?

Коля.

А ты?

Верочка.

Так не честно, я первая спросила! (Смеётся.) Так и быть, я тебе отвечу… (Шепчет на ухо.) Я тебя люблю…

Коля.

Но не так сильно, как своего соседа?

Верочка (серьёзно).

Перестань, я ведь уже говорила тебе, что он выбрал Катю. После неудачной попытки самоубийства они ещё больше сблизились и не так давно повенчались. Катя теперь моя подруга.

Коля.

Признайся, только честно, ты бы хотела оказаться на её месте, ты хотела бы быть с ним?

Верочка (не задумываясь).

Конечно же нет, потому что теперь у меня есть ты!

Целуются.

 

Книга моей жизни

 

Птичка

Все говорят, что я уже большая – мне один год и три месяца. А раз я большая, значит мне можно фотографироваться. Сегодня моя первая в жизни фотография. Мама причёсывает меня и наряжает в новое платьице. Оно белое в разноцветных игрушках с белыми же оборками и тонким красным кантиком по краям. Ещё мама надевает мне белые колготки и кремовые башмачки, потом берёт меня за руку, и мы с ней идём в фотоателье.

Высокий седой дяденька в больших очках ставит меня рядом с игрушкой – расписным деревянным петушком. Я с любопытством разглядываю эту новую игрушку, но тут дядя говорит мне смотреть в чёрный ящик с окошком. Из него сейчас вылетит птичка. Я послушно смотрю в окошко, но обещанной птички почему-то нет. Внутри ящика что-то щёлкает. Дядя говорит моей маме «готово», а я плáчу. Дядя плохой, он обманул меня! Никакой птички так и не было.

 

Заяц

Мне один год пять месяцев. Сейчас лето. Солнышко припекает. Мы с мамой гуляем по улице. На мне только цветастые трусики, панама и красного цвета сандалии поверх аккуратных носочков.

Останавливаемся перед фотоателье, и я засматриваюсь на игрушку – розового надувного зайца почти одного со мной роста. Заяц этот улыбается и, скосив глаза, смотрит на красную морковку, которую держит в лапе. Наверно, он собирается её съесть.

Мы заходим в фотоателье, и мама договаривается о чём-то с уже знакомым нам дядей, после чего мне разрешают подойти ближе и потрогать зайца. В это время дядя настраивает свой противный чёрный ящик и зовёт меня посмотреть на птичку. И хотя у меня есть некоторые сомнения относительно того, что птичка появится, я с надеждой, что за это мне подарят зайца, смотрю в окошко объектива. Конечно, я не интересуюсь какой-то там эфемерной птичкой, сейчас мне гораздо интересней реальный заяц и я хочу, чтобы дядя мне его подарил. Но тогда я должна слушаться дядю.

Снова как в прошлый раз в ящике раздаётся щелчок. Птички нет, так я и думала! Вместо этого мама велит мне отойти от зайца, но я продолжаю упрямо стоять на месте. Я ещё не теряю надежды. У нас дома нет такого зайца, и я жду, что получу его за фотографию. Тогда мама силой отводит меня в сторону, и я едва не плачу от обиды. Значит, зайца мне всё-таки не подарят!

 

Любуха

Мне один год шесть месяцев и мы третий раз в фотоателье. Фотографируемся вдвоём с любухой. Любуха – это моя мама. Я её очень-очень люблю и потому зову любухой. От слова «любовь».

На мне надето красное вязаное платье с узорчатой манишкой, белые колготки и красные ботиночки на толстой подошве. Мама в чёрной юбке за колено и красивой тёмной кофте с разными вышитыми на вороте замечательными блестяшками.

Я сижу у мамы на коленях и категорически отказываюсь позировать. Сижу надувшись, недовольно выпятив нижнюю губу. Я не люблю фотографироваться, и сейчас мне хочется обратно домой. Тем более теперь-то я наверняка знаю, что птичка – сплошное надувательство и в третий раз я уж точно не поведусь. Но мама и дядя наперебой уговаривают меня улыбнуться. Мне смешно смотреть, как взрослые упрашивают меня. Я весело хохочу. Снимок с любухой готов и мы наконец-то уходим домой.

 

Цыганка

Мама укладывает меня спать в детской кроватке, бережно подтыкает одеяло, говорит, целуя меня в лоб: «Доброй ночи, радость моя!»

Свет в нашей комнате выключается. В темноте мама подходит к окну, распускает и расчёсывает свои длинные волосы. Наблюдая за ней, я вижу, что передо мной уже не мама, это какая-то другая женщина. У моей мамы тёмно-русые, а не чёрные волосы. Куда ушла моя мама и зачем впустила сюда эту незнакомую цыганку? Мне страшно и я начинаю хныкать. Я боюсь этой женщины с чёрными волосами и хочу к маме.

Услышав, что я плачу, чёрная женщина поспешно включает свет, наклоняется над моей кроваткой. Теперь я вижу, что это точно не моя мама. Надо мной склоняется смуглолицая цыганка с угольными глазами и смоляными волосами. Она протягивает ко мне руки, хочет забрать, унести с собой. Я громко кричу: «Уйди, цыганка, ты не моя мама!» и крепко зажмуриваюсь, чтобы не видеть чужого лица. Цыганка, плача, выбегает из комнаты.

Я зову маму, но вместо неё снова появляется страшная цыганка. При виде её я кричу ещё сильнее. Тогда она уходит и больше не возвращается.

Я долгое время не могу успокоиться. Наконец, засыпаю.

 

Ромка

Вечер. Я сижу в нашей комнате за маленьким жёлтым столом и рисую в альбоме цветными фломастерами. Мама с бабушкой на кухне пьют чай, громко беседуют, смеются.

Я перестаю рисовать, кладу голову на руки и, задумавшись, смотрю на Ромку. Ромку мне подарил папа на день рождения. Это тряпичная кукла с резиновыми руками, ногами и головой, одетая в синий вязаный комбинезон с капюшоном. Один глаз у Ромки наполовину закрыт, а другой смотрит прямо на меня. И мне почему-то неприятно оставаться с этой куклой в комнате.

Страх мой ещё усилился, когда подружка Аня рассказала мне историю о кукле-убийце. Эта история о том, как кукла убила свою хозяйку, которая с ней плохо обращалась. Хозяйка спала, а кукла неслышно подошла к её кровати и зарезала спящую. Я не стала делиться страшной историей со взрослыми, но после такого рассказа несколько ночей не могла спокойно спать. Мне всё казалось, что Ромка может ожить и отомстить мне, потому что я ведь нередко его шлёпала и бранила. А один раз мы с Аней посадили Ромку на качели и стали раскачивать. Проходящий мимо мужчина в испуге схватился за сердце: он подумал, что это живой ребёнок и что мы, наверно, сошли с ума, если так раскачиваем малыша. А мы хохочем и качаем куклу ещё сильнее.

Смотрю на Ромку и вдруг мне начинает казаться, что он оживает, шевелится. Вот он уже спрыгивает с полки, и я отчётливо слышу его противный требовательный голос: «Мама!» Хочу закричать, но не могу: мой язык и тело не слушаются меня. А тем временем ожившая кукла, протягивая ко мне свои резиновые руки и улыбаясь, медленно подходит к столу.

Тогда я вскакиваю со стульчика и с криком: «Мама! Мама! Там Ромка ожил!» бегу на кухню. Взрослые, переглядываясь друг с другом, успокаивают меня, гладят по голове, улыбаются. Они не верят мне, думают, что я всё придумала. А я наверно знаю: это был не сон.

Схватив маму за руку, тащу её в нашу комнату. Сейчас она сама убедится, что я говорю правду. Но Ромка, как ни в чём не бывало, сидит на своей полке рядом с другими игрушками.

Мне обидно, что никто мне не верит, и я отчаянно плачу. Решив, что я боюсь находиться одна в комнате, мама остаётся со мной и мы вместе рисуем картинку. Мне уже не так обидно. Я занята рисованием и перестаю думать о Ромке.

 

Колдунья

Знойный летний полдень. Старенький двухэтажный дом с облупившейся по фасаду штукатуркой. Это обыкновенный жилой дом, но я привыкла называть его «домом бабы Ани» потому что здесь, на первом этаже, в двухкомнатной квартире, живёт моя старенькая прабабушка и я зову её по-простому «бабой Аней». Она живёт здесь со своей старшей дочерью, а моей крёстной, «бабой Светой».

Мы с соседской девочкой Аней играем во дворе дома бабы Ани. Соседка Аня всего на год старше меня и она моя лучшая подруга. Мы с ней вдвоём катаем на красной кожаной коляске со сломанным верхом куклу Ромку. Лицо Ромки перепачкано пылью, один глаз прикрыт, другой неподвижно смотрит на меня, но я подросла и уже не так боюсь его.

Сейчас к нам с Аней присоединилась Гуля, цыганская девочка из соседнего двора. Её мама работает уборщицей в универмаге недалеко от нас, и Гуля ждёт маму с работы, подолгу играя в нашем дворе. Моя крёстная и прабабушка за что-то не любят Гулю. Они называют её черномазой и не велят мне играть с ней. Крёстная говорит, что она колдунья и может меня сглазить. Поэтому я стараюсь не выходить из дома, когда приходит Гуля. Но сегодня она прибежала неожиданно.

Я смотрю на Гулю, вижу её тёмно-карие, почти чёрные глаза, и мне делается не по себе. Из подсознания всплывает образ страшной цыганки, напугавшей меня когда-то, и я молча отбираю у Гули моего Ромку. Она с обидой поджимает губы, но не отходит от нас.

– Можно и мне с вами? – канючит Гуля.

– Нет, – говорю я и мы с Аней продолжаем игру в дочки матери.

– У нас есть сыночек, теперь нужна дочка, – вдруг говорит мне Аня. – Сбегай в дом и вынеси Алёнку.

Алёнка – старая мамина кукла, одетая в жёлтое невзрачное платье. У Алёнки пластмассовое туловище, белёсые растрёпанные волосы и голубые глаза. Раньше Алёнка отворачивалась от магнитной ложки с манной кашей, потом ложка потерялась и кукла перестала меня интересовать.

Я со всех ног бегу за Алёнкой, но цепляюсь за порог в подъезде и лечу на пол. Коленки сбиты в кровь. На мой крик выбегает испуганная крёстная. Она отчитывает меня и ведёт домой, а я плачу. Плачу не только от того, что мне больно. Просто я знаю, что самое ужасное впереди: сейчас мама будет обрабатывать мне коленки перекисью водорода и зелёнкой. Может, не говорить ей? Но поздно. Баба Света уже докладывает обо всём моей маме, та приносит из ванной медный таз, пузырёк с перекисью и я с ужасом наблюдаю, как на ватку, шипя и пенясь, медленно льётся беловатая жидкость. Я хочу убежать, но мама хватает меня за руку и, силой усадив на кровать, промывает свезённые коленки этой жгучей гадостью. Мне больно. Я кричу, брыкаюсь, пробую вырваться, однако баба Аня и крёстная крепко держат меня с обеих сторон за руки.

– Ты сама виновата, – замечает крёстная. – Не надо было играть с этой ведьмой Гулей. Она тебя сглазила.

Мама говорит:

– Вовсе незачем пугать ребёнка. Никакая Гуля не ведьма. Это всего-навсего совпадение.

Несмотря на слова мамы, я долго не могу успокоиться. В моих слезах ещё не утихшая боль, обида и страх перед неведомой опасностью. Теперь я на собственном опыте убедилась, что Гуля – злая колдунья и мне надо избегать её.

 

Невеста

Я стою у окна в маленькой комнате и с бьющимся сердцем смотрю во двор дома. Там как раз напротив моего окна играют в мяч двое соседских мальчиков – Стас и Лёша. Оба высокие, намного выше меня ростом и старше, оба красавцы. Но только у Лёши густые каштановые волосы и янтарно-карие глаза, а Стасик голубоглазый блондин. Они оба смеются надо мной, задирают меня, дразнят. Но Стас мне нравится. Очень. Моя ба шутит, что я влюбилась. Когда слышу это слово, мне почему-то становится стыдно, и я краснею, начинаю отнекиваться. А сама понимаю, что бабушка права. Наверное, именно это чувство называется любовью. Когда стыдно, страшно и одновременно так сладко на душе! Видишь его и забываешь обо всём на свете. Ведь Стас такой красивый! Рослый, статный, похож на сказочного принца. Эх, поскорей бы стать взрослой! Вот вырасту и обязательно мы со Стасиком поженимся. Интересно, сколько ещё должно пройти лет, чтобы я стала невестой? Начинаю считать. Сейчас мне шесть, в следующем году будет семь, потом восемь, потом девять, а потом…

– Внученька!

Счёт неожиданно прерван. Я вздрагиваю, оборачиваюсь. В дверях стоит баба Аня и, лукаво сощурившись, смотрит на меня поверх очков.

– Опять на Стаса заглядываешься? – спрашивает шутливо, а лицо всё лучится добрыми морщинами и улыбкой. Ба застигла меня врасплох и заставляет краснеть. Не глядя на бабушку я отхожу от окна и спешу выйти из комнаты. Ну, скажите на милость, разве за любовь должно быть стыдно?!

 

Это моя кукла!

Жаркое лето. На дворе июль месяц. Мы с бабой Аней стоим у подъезда и горячо спорим. За моей спиной моя соседка Аня и теперь ба на её стороне. Дело в том, что я взяла у Аньки куклу – поиграть. Хорошенькая такая куколка, под Барби сделана, но дешевле. Мать Ани не может позволить себе купить дочке настоящую Барби. Так вот, куколка, наверно, куплена в газетном киоске и стоит какие-нибудь копейки, но волосы, эти длинные золотистые волосы! Такой куклы у меня ещё не было. Я взяла поиграть её и не отдаю, говорю, что возьму себе на время. А Анька уцепилась за неё: «Отдай, отдай!» Надоела! Позвала зачем-то мою бабушку, чтобы она нас рассудила. А у меня ба хотя и добрая, но справедливая. Когда узнала, в чём дело, из-за чего мы шум под окном подняли, вышла из дома с моей любимой Барби, Надей. Мне очень дорога эта кукла во-первых потому, что она красивая: в цветастом купальнике, серёжках и с золотой раковиной на шее вместо ожерелья, а во-вторых потому, что её подарила мне мама. И, само собой разумеется, моя Надя ни с какой другой куклой в сравнение не идёт. А тут ба грозится отдать мою куклу противной Аньке!

– Не отдам! Это моя кукла! – висну я бабушке на шею, пытаясь отобрать игрушку. – Отдай, ба, отдай!

А бабуля ловко прячет от меня куклу и совершенно спокойно обращается к Ане:

– Вот тебе Дианина Барби, играй на здоровье!

Такой расклад окончательно выводит меня из себя и я закатываю бабушке истерику. Но бесполезно, слезами её не пронять. Что делать? Приходится отдать подруге её злополучную куклу.

Дома бабушка усаживает меня рядом с собой на диван и разговаривает со мной по душам.

– Неужели ты думаешь, что я подарила бы Ане твою куклу? – спрашивает она, а я сижу насупленная и не смотрю на бабушку. Обиделась. Она протягивает руку, ласково гладит меня по голове.

– Пусть случившееся сегодня послужит тебе хорошим уроком. Никогда, запомни, никогда не бери чужое, даже на время. Это самое последнее дело.

Ну вот, бабушка снова заставляет меня краснеть. Я отвожу глаза уже от стыда и молча глотаю горько-солёные горячие слёзы. Ба рада. «Значит, у тебя проснулась совесть, – замечает она. – Это Бог постучался к тебе в сердце. Твой Ангел-Хранитель. Всегда и во всём слушайся Его, поступай так, как велит тебе твоё сердце. И будешь счастлива».

 

Апача

Мама на работе, бабушка с дедом тоже. Мы с бабой Аней рисуем цветными карандашами: кто лучше? Я рисую маму, а бабушка наблюдает, то и дело одобрительно кивая. Я нарисовала, теперь её очередь.

– Бабуль, нарисуй Апачу, – прошу я, а у самой мурашки по коже. Ба умеет рисовать страшных Апач. Это люди со странными лицами, полулюди, полукуклы. А мне страшно и интересно одновременно.

– Ты же боишься их, – лукаво улыбается ба.

– Ничего, ба Аня, мне уже не так страшно. Нарисуй, пожалуйста! – продолжаю упрашивать я.

– Так и быть, что с тобой егозой делать, нарисую! – вздыхает бабушка и принимается за дело. Она рисует двумя цветами: синим и зелёным.

– Ба, а кто такие Апачи? – любопытствую я в который уже раз.

– А не знаю я, кто это, – говорит бабуля. – Индейцы вроде Апачами назывались. Племя у них такое было. Если будешь плохо себя вести, придёт этот самый Апача и заберёт тебя.

После таких слов, я прошу бабушку скорее порвать рисунок. Теперь я снова боюсь Апачи.

 

Ба Аня

Моя бабушка Аня умерла летом, в июле месяце, когда мы всей семьёй отдыхали на море. Помню, бабуля всё говорила, что не хотела бы умереть зимой. Холодно. Холодно лежать в земле, в гробу. Кто сказал, что мёртвым не больно? Мёртвые, они ведь как живые, всё чувствуют.

В этот год у бабули было особенно плохо со здоровьем, но она скрывала это от нас. Иначе ни на какое море мы бы не поехали. Остались с ней.

Утром идём через мост на пляж, а навстречу нам дядя Руслан, мамин брат. В серой футболке, чёрных городских брюках. Стал руки в карманы и молчит, смотрит на нас. Мать как увидела его, глухо застонала и опустилась на колени, а бабушка и крёстная остались стоять. Будто горе их к месту прибило, как град сбивает плоды с деревьев. А я… я тогда была маленькая и ещё многого не понимала.

– Умерла? – спрашивает мать глухо и как-то обречённо, в ответ – роковое молчание.

Крёстная и бабушка поехали на похороны ба Ани, а меня с собой не взяли, оставили с мамой. Они боялись, что я плохо перенесу дорогу на машине. И ещё была причина, о которой я узнала гораздо позднее: мои родные не хотели, чтобы я слишком рано видела смерть. Благодаря этому бабуля запомнилась мне такой, какой она была при последнем нашем расставании – ласковой, доброй, улыбчивой. Царствие ей небесное!

… Мы с мамой сидим на пляже обнявшись, я прижимаюсь к ней всем телом и из последних сил борюсь со слезами.

– Мам, может бабушка не умерла, а только спит? – с наивной надеждой спрашиваю я. – Помнишь, ты мне читала про воскресение Лазаря, когда Боженька воскресил умершего человека? И про веру читала, что всё возможно верующему. Бог любит и слышит всех, особенно маленьких. Значит, и меня Бог услышит и обязательно воскресит бабушку, ведь правда? Он же знает, как сильно я люблю её.

Мать в ответ всхлипывает, горестно качает головой, и я понимаю, что она не верит, не разделяет моих надежд. Тогда я зарываюсь в песок и плáчу. Плáчу до дрожи, до внутреннего опустошения, когда всё становится всё равно.

И всё-таки я до последнего надеялась на чудо, на воскресение. Надеялась, что вот приедем мы домой, а там нас встретит бабушка живая и здоровая. Но чуда не случилось и, мне кажется, с того дня я утратила горчичное зерно своей детской чистой веры. С того дня я стала взрослее. И мудрее.

Часто после бабуля снилась мне чуть не каждый день, и меня всё мучил вопрос, где находится моя бабушка: в раю или… Однажды всё разрешилось. Как-то бабуля приснилась мне особенно радостная. Мы с ней шли по саду, взявшись за руки, и разговаривали.

– Ба, а ты в раю? – спрашиваю я.

Бабуля улыбается своей тихой лучезарной улыбкой и отвечает вопросом на вопрос.

– А ты как думаешь, внученька?

После такого сна все сомнения разрешились и я была спокойна насчёт бабушки. Человек, который жил ради других, заботясь только о благе ближнего, обязательно получит свою награду Там. Но об этом нельзя рассказывать.

 

Мой дед

Сколько себя помню дедушка всё время жил с нами. Сначала в большой комнате с огромными книжными шкафами по стенам до потолка, потом перебрался в маленькую комнату. У дедушки было трудное детство, детство беспризорника и возможно из-за этого его мир принципиально расходился с моим. Дедушка старался брать от жизни по максимуму, возместить то, чего он был лишён в детстве. Например, он как ребёнок любил сладкое и всегда много кушал. Сказались голодные годы бродячей жизни.

Признаться, я не очень любила деда. Считала его жадным и строгим, даже побаивалась. У него в комнате очень большая библиотека, а он не хотел давать мне читать, переживал, что я запачкаю книгу или случайно порву страницы.

Когда дед серьёзно заболел, я поняла, что он мне на самом деле дорог. Да, были в нашей жизни ссоры, непонимания, была даже скрытая вражда, но было ведь и хорошее. А если хорошенько задуматься и вспомнить? Да хотя бы ёлка! Сколько лет подряд он ставил мне это новогоднее чудо! А такой знакомый мне сладковато-терпкий запах краски! Захожу в комнату, а дед сидит на своей старенькой софе и красит самодельную гирлянду к новому году. Да мало ли что! Помню, как когда-то в далёком детстве бабушка не смогла приехать смотреть за мной и я первый раз осталась с дедом. Я тогда не хотела, даже плакала, а он научил меня играть в шахматы. С того дня я перестала его бояться.

Когда я болела дед просил Бога, чтобы Тот позволил ему забрать всю боль на себя, лишь бы мне полегчало, говорил, что любит меня больше жизни. Это было правдой. Я почувствовала это после смерти деда. А особенно – свою личную вину перед покойником. Человек умер, а я не успела попросить прощения, не сказала самого главного, тёплых слов, которых он не слышал от меня при жизни. Даже целовала я его не размыкая губ, в лоб: «С днём рождения дедушечка Сашечка!» «Целуешь меня, как покойника», – невесело усмехался дедушка и благодарил за поздравление.

Смерть подкралась незаметно. Однажды дедушка упал со стула и больше уже не вставал: отказали ноги. Это случилось ночью, когда мы спали. Утром мать разбудила меня и сказала:

– Произошло несчастье. Слёг дедушка. Он упал со стула и не смог подняться.

– Как это могло случиться? – спрашиваю.

– Он говорит, что сел мимо…

Дедушка лежал в соседней комнате на кровати и, казалось, дремал. Но как только я вошла и остановилась на пороге, он открыл глаза и посмотрел на меня как-то отчуждённо. ТАК он не смотрел никогда. Бледный, измученный, с выступившей на лбу испариной, дедушка неподвижно лежал на спине и не мог даже повернуться на другой бок, лечь поудобнее, так чтобы тело не затекло.

… Мой дедушка умер когда меня не было дома. Теперь боюсь такой чёрной вести с порога. Прихожу, а мать, какая-то особенно тихая, вся прозрачная, в своём тёмном церковном платочке, открывает дверь и говорит тихо-тихо, почти шёпотом: «Проходи, но только не шуми».

– Что случилось? – спрашиваю я внутренне холодея.

А в ответ мне:

– Дедушка умер.

Я до последнего не верила, хотя понимала, что всё давно шло к тому. Мне просто не верилось, что его может вдруг не стать.

Говорят, все умирающие особенно тонко чувствуют запахи, улавливают их малейшие оттенки. Накануне дедушка попросил принести ему апельсин. Кушал он практически до последнего. Я вхожу к нему в комнату с блюдцем, руки дрожат, в глазах – слёзы.

– Вот, – говорю, – дедушка, ты просил апельсин…

Смотрит на меня угасшими замутнёнными глазами, говорит: «Спасибо тебе, любимая внученька». Никогда не забуду, как он брал у меня из рук апельсин, бережно, как ребёнок, с каким удовольствием кушал, вдыхая новогодний аромат цедры! Обратила внимание на его руки – пальцы толстые, отёкшие. Поспешно отвела взгляд – страшно смотреть, поскорее вышла из комнаты.

Ещё до болезни дед спрашивал меня, буду ли я плакать, когда он умрёт? Переводила всё в шутку, просто не хотелось думать о таких вещах. А ведь смерть всегда ходит рядом и подстерегает нас всюду. Дедушка видел её за время своей болезни едва ли не каждый вечер. Высокая беззубая старуха с косой и в чёрном балахоне садилась к нему на постель и не уходила, пока он сам не прогонял её. Но однажды дедушке не удалось отогнать Старуху и его не стало.

Всё проходит, всё забывается. Когда-то давно, после смерти любимой бабушки, мне казалось, что теперь всё будет мне ни по чём, слишком много слёз я тогда выплакала, думала, на всю жизнь. Оказалось нет, плакала и на этот раз, да ещё как! Только дома, уткнувшись в подушку, а точнее заперевшись в ванной комнате. Включала воду и ревела всласть. Пока не становилось хоть немного легче. Потом возвращалась в комнату, насквозь пропахшую ладаном, где перед иконами были зажжены свечи и мать читала псалтирь по усопшему. А при прощании с покойником, в церкви на отпевании и на самом кладбище, когда опускали гроб и засыпали могилу, держалась. Не хотелось плакать при людях. Зачем показывать кому-то, выносить на всеобщее обозрение свои чувства, мол, посмотрите, как я страдаю. Любимая внучка в короткой юбке, открытой блузке и с сухими глазами. Представляю, что подумали обо мне все наши соседи! А мне всё одно. Главное ведь, что у тебя на сердце.

У деда был большой живот и крышка гроба не закрывалась, а в морге его сделали красивым, нарядили в парадный костюм. Но мне не хотелось смотреть на покойника, я решила запомнить его живым.

Стояла у гроба и мысленно просила прощения за всё, в чём провинилась перед дедушкой. Как жаль, что не успела попросить у него прощения при жизни. Я думаю, это беда многих из нас. Теперь я поняла: надо жить сегодняшним днём, не строить планов на будущее. Надо жить так, как будто этот день последний в твоей жизни…

 

Когда растает снег

«Владыко, Вседержителю, Святый Царю, – молилась Ирина, стоя на коленях перед образами, – наказуяй и не умерщвляяй, утверждаяй низпадающия и возводяй низверженныя, телесныя человеков скорби исправляяй, молимся Тебе, Боже наш, рабу Твою Злату немощствующа посети милостию Твоею, прости ей всякое согрешение вольное и невольное…»

Голос женщины вдруг оборвался, и она тихо заплакала. Крупные слёзы катились по щекам. Беззвучные рыдания душили её. Ирина поднялась с колен и на цыпочках подошла к кроватке дочери.

«Какие же грехи могут быть у такой крохи? За что?» – тяжело подумала она, с тревогой всматриваясь в бледное измученное личико ребёнка. Злата спала, прижимая к груди своего любимого плюшевого мишку. Женщина бережно поправила детское одеяльце и опустилась на стул напротив спящей дочурки. Вчера Злате было совсем плохо, а сегодня, слава Богу, лучше. Ирину клонило в сон. Она не спала вот уже несколько ночей подряд.

«Господи, за что ты наказываешь мою дочь? – повторила вслух Ирина. – Злата ведь ещё совсем маленькая, у неё и грехов-то нет. Это я должна страдать, а не она…»

… Казалось, ещё совсем недавно Ира была самой прилежной и талантливой студенткой на факультете журналистики. Все однокурсники гордились ею, а преподаватели прочили блестящую карьеру. Со своим будущем мужем, Сергеем, девушка познакомилась, будучи на третьем курсе. Сергей преподавал в институте, а она была его студенткой.

Вскоре Ира вышла за него замуж. Родилась Злата, крепкая и здоровая девочка. Ирина так и не закончила институт. Она сидела дома и заботилась о ребёнке.

Но недолго семья жила в мире и согласии. Через некоторое время Ирина заметила, что Серёжа стал позже приходить с работы. Между супругами появилось отчуждение, муж стал раздражительным, рассеянным, отводил глаза при расспросах.

Молодая женщина всегда мечтала о сыне, а Сергей не хотел ещё одного ребёнка. Когда Злате исполнилось четыре года, Ирина поняла, что ждёт малыша. Она сказала об этом мужу, но тот посоветовал ей сделать аборт. Женщина послушалась… Однако через год Сергей всё равно развёлся с ней и ушёл к своей любовнице.

Маленькая Злата, которая очень любила своего отца, тяжело переживала развод родителей. Когда Ирина сказала дочери, что папа больше с ними не живёт, девочка долго плакала.

– Неправда, всё это неправда, – захлёбывалась от слёз дочурка, – папочка хороший, он не мог так поступить!

– Мог, доченька, мог! Папа нас разлюбил! – говорила Ирина, которой самой впору было заплакать. Ведь она, несмотря ни на что, всё ещё продолжала любить Сергея.

– Нет, мой папа самый лучший! – не унималась девочка. – Он нас любит, он к нам вернётся!

Злате было шесть лет, когда она заболела. «Ничего страшного, всё будет хорошо», – успокаивала себя Ирина, но её материнское сердце предчувствовало беду. Время шло, а болезнь не проходила. Чтобы поставить окончательный диагноз, пришлось положить маленькую Злату в больницу.

После многочисленных обследований лечащий врач откровенно разговаривала с Ириной. Лейкемия – страшный диагноз как гром поразил бедную женщину. Даже не будучи специалистом, Ирина хорошо понимала, что шансов на выздоровление очень мало. Вернувшись домой, женщина долго плакала. Она вдруг вспомнила свою подругу, у которой несколько лет назад умер сынишка. У мальчика была такая же болезнь. Сердце Ирине сдавило, ком жгучей обиды на весь мир подступил к горлу. «Как жить дальше? – в отчаянии думала она. – Для кого мне жить?»

Неожиданно женщина почувствовала на себе чей-то взгляд. Она подняла заплаканные глаза и в этот миг душа её очнулась от греховного сна. С иконы на Ирину смотрел сам Спаситель. Глаза Его светились бесконечной мудростью и состраданием. Казалось, что Он смотрел ей прямо в душу, видел всю её боль. И от одного этого взгляда на душе у женщины стало тепло и радостно. Сердце её успокоилось, и она вдруг поняла, осознала, что на всё воля Божия.

На следующий же день Ирина пришла в церковь. Да, давно она здесь не была! Женщина смутно помнила, как однажды в детстве бабушка надела ей белоснежное кружевное платьице, повязала на голову голубой платочек, и они отправились на церковную службу. Маленькой Ире запомнились огоньки свечей, большие красивые иконы, сладкий пахучий дым, заполняющий собой всё пространство.

В церкви Ирине посоветовали подойти к отцу Игорю и рассказать ему о своей беде. Священник внимательно выслушал женщину и посоветовал ей окрестить ребёнка. Ещё он сказал, чтобы Ирина не впадала в отчаяние и постоянно молилась о болящей, особенно перед иконой Божией Матери «Всецарица». Этот образ прославился многочисленными чудесами исцелений от мучительного и смертоносного недуга.

Когда Ирина возвращалась из церкви, на её груди был нательный крестик – символ нашего спасения и победы над смертью, а в руках – Библия и молитвослов, купленные в свечном ларьке.

Вскоре Злату окрестили, и ей стало гораздо лучше. Несчастная мать свято верила, что произойдёт чудо и её дочь выздоровеет. Но, как говорится, пути Господни неисповедимы. Девочке было проведено три курса химиотерапии, но врач сказал, что шансов на выздоровление нет. Злата больна редкой формой лейкоза, которая не поддаётся лечению.

Ирина с дочкой вернулись домой. Несмотря на плохое самочувствие, Злата была счастлива. Дома её ждали любимые игрушки: кукла Маша в стареньком ситцевом платье, плюшевый мишка Тишка и большая рыжая лисичка. А самое главное – рядом всегда была мама, которая лелеяла её и ухаживала за ней, как могла.

По вечерам они вместе с мамой учили молитвы, вместе читали детскую Библию. Даже папа, который, казалось бы, навсегда ушёл из их жизни, узнав о болезни Златы, стал навещать Ирину с дочкой.

Часто, вглядываясь в бледное измученное личико дочурки, женщина думала о своей прошлой жизни, о тяжких грехах, совершённых по незнанию. Вот, например, зачем Ирина сделала аборт? О, какая она тогда была глупая! Убить собственного ребёнка, чтобы удержать возле себя мужа! Быть может, именно за этот необдуманный поступок расплачивается теперь её любимая девочка.

«Господи, за что ты наказываешь мою дочь? Злата ведь ещё совсем маленькая, у неё и грехов-то нет. Это я должна страдать, а не она…»

Очнувшись от тяжёлых воспоминаний, Ирина обнаружила, что Злата не спит. Женщина склонилась над дочерью и потрогала рукой её горячий лобик.

– Латочка, дочка, тебе плохо? – с тревогой в голосе спросила Ирина.

– Нет, мамочка, всё хорошо, – проговорила девочка. – Ты опять из-за меня плакала?

Ирина не нашлась, что ответить. Она присела рядом с дочкой и прижала её к себе. Злата обхватила своими худенькими ручонками мамину шею.

– Я тебя очень-очень люблю, – сказала девочка. – Пожалуйста, не плачь больше!

– Я тебя тоже, доченька! – едва сдерживая слёзы, прошептала женщина. – Я обещаю тебе, что не буду плакать!

– Никогда-никогда?

– Я постараюсь! – вздохнула Ирина и ещё крепче прижала дочь к себе.

– Мама, а скоро растает снег? – спросила Злата через минуту.

– Наверное, скоро, Латочка, ведь уже конец февраля. А почему ты спросила?

Девочка молчала, очевидно, думая о чём-то своём. По её лицу блуждала мечтательная улыбка. Взгляд был отчуждённый, словно в эту минуту ей открывалось что-то сокровенное, видимое только ей одной. Потом Злата задумчиво посмотрела на маму и, наконец, тихо проговорила:

– Сегодня во сне ко мне приходил Боженька. Он сказал, что недолго осталось болеть. Я умру, когда растает снег…

– Не смей так говорить, Злата! Все детки болеют. Я знаю, что ты давно просилась в парк. Вот выздоровеешь, и мы вместе будем гулять по парку, кататься на каруселях, есть сладкую вату.

– И папу возьмём? – оживилась девочка.

– Я думаю, родная, что папа обязательно пойдёт с нами. Ты только скорее поправляйся!

Неожиданно раздался звонок в дверь, женщина пошла открывать.

На пороге стоял Сергей и держал в руках мягкую игрушку – большого розового зайца.

– Как она? – первым делом поинтересовался бывший муж.

– Плохо ей, опять поднялась температура, – тяжело вздохнула Ирина. – Да ты не стой на пороге, заходи. Наша дочка тебя давно ждёт. Побудь с ней, а я пойду на кухню, приготовлю чай.

Мужчина вошёл в детскую и осмотрелся. В красном углу стояла икона Божией Матери «Всецарица», под ней находился старинный почерневший от времени образ Спасителя, а их святые лики освещала слабо горевшая лампадка. Сергей благоговейно перекрестился и подошёл к кроватке больной.

– Привет! Как чувствуешь себя, моя маленькая принцесса? – спросил он.

– Уже лучше, – заулыбалась девочка. – А это ты мне принёс?

– Да. Я долго думал, что выбрать. Вот, купил тебе зайца, – с этими словами отец торжественно вручил дочурке игрушку. – Но это ещё не всё, моя принцесса. Скоро твой день рождения, и я хочу знать, какой подарок ты хотела бы от меня получить?

– Папа, а ты, правда, исполнишь любую мою просьбу?

– Конечно, правда, солнышко.

Девочка пристально смотрела на отца. Сейчас она казалась такой серьёзной, взрослой.

– Пожалуйста, папочка, возвращайся к нам, – попросила Злата. – Мы с мамой очень-очень любим и ждём тебя!

В душе у Сергея что-то шевельнулось, ему вдруг стало жаль преданно любящих его Ирину и маленькую дочку. О, как же он виноват перед ними! Его ошибка в том, что он оставил жену с ребёнком и ушёл к другой, Сергей виноват, что не был рядом с дочкой, когда та заболела. Только теперь, после робкой просьбы тяжело больной девочки, он признал свою вину и искренне раскаялся.

Поцеловав Злату, Сергей поспешил на кухню. Ирина стояла у плиты и грела воду на чай. Увидев вбежавшего Сергея в таком состоянии, с бледным взволнованным лицом, она испугалась за дочь.

– Серёжа, что-нибудь с Латой? Ей плохо? – Хотела бежать в детскую, но Сергей удержал её за руку.

– Иришка, любимая моя, я хотел сказать, что…

Тут он опустился перед ней на колени, и Ирина от неожиданности присела на стул.

– Нам надо попробовать начать всё заново, с чистого листа, – продолжал Сергей. – Понимаешь, надо хотя бы попробовать, ради нашей дочери! Я бросил тебя и ушёл к другой, но с тех пор я места себе не находил, а когда Латочка заболела и ты разрешила мне приходить к вам, я понял, что всё это время был страшно одинок. – Сергей опустил разгорячённое лицо, бессильно поник головой. – Я эгоист, самовлюблённый дурак, я не ценил того, что у меня есть. – Он поднял голову и заглянул в её заплаканные глаза. – Прости меня за всё, если сможешь!

С минуту Ирина неподвижно смотрела на него, потом вдруг с глухим стоном бросилась ему на шею. Обняла, разрыдалась.

– Бог простит, Серёженька, и я прощаю, – всхлипывая, говорила она.

А Сергей нежно обнимал её, гладил по волосам, целовал мокрое от слёз лицо…

Час спустя оба, успокоенные, сидели за столом и чувствовали необыкновенную лёгкость на душе, как будто они сбросили с себя неимоверно тяжёлый груз. И за этот час они сказали друг другу то, о чём молчали все эти годы. Ирина говорила:

– Знаешь, за последнее время я многое переосмыслила и поняла: надо жить так, чтобы потом не пришлось ни о чём жалеть, ведь за каждый наш поступок когда-нибудь наступит час расплаты. Жаль, что многие об этом не задумываются.

Эпилог

«Святии мученицы, иже добре страдавше и венчавшеся, молитеся ко Господу, помиловатися душам нашим».

Сергей и Ирина стояли в церкви, держа в руках горящие свечи, озаряющие начало их новой жизни.

«Злата, родная моя, для меня, грешной, ты была лучиком света, – мысленно повторяла Ирина. – Видишь, Латочка, твоя мечта сбылась: мы с папой венчаемся. Я знаю, что сейчас на небе ты радуешься за нас. Доченька, спасибо тебе за то, что обратила меня к Истине, возродила для новой жизни во Христе. Я благодарна тебе за всё, радость моя. Мы с твоим папой всегда-всегда будем помнить о тебе».

 

Курьёзный случай

– Доктор, меня покусала бешеная собака, – жалуется пострадавший, показывая оторванные полштанины и небольшую ранку от зубов на мягком месте.

Доктор просит его успокоиться, чтобы тот мог рассказать толком, как всё произошло. Больной присаживается на кушетку, но тотчас, ойкнув, вскакивает, хватается за раненое место и с гримасой боли, чуть не плача, рассказывает уже стоя, не рискуя садиться.

– Послала меня супружница моя на рынок за продуктами. У нас с ней, так сказать, разделение труда. Раз она, к примеру, пойдёт скупаться, следующий раз я. Так вот. Прихожу я, значит, в мясной отдел, а мяса там видимо-невидимо и запах от него стоит – не продохнёшь, потому как на улице, сами понимаете, жара несусветная, солнце припекает, мухи летают, мошка всякая разная в рот норовит залезть.

Иду я, значит, плююсь, по сторонам посматриваю. Вдруг вижу – приличный такой свиной окорок висит над прилавком. Как раз то, что надо, думаю. Кончились, думаю, мои мучения по жарюке таскаться. Покупаю я окорок, расплачиваюсь, а продавщица молоденькая такая, вся из себя, расфуфыренная, мне глазки строит. А как попросил сбавить цену, так куда только её кокетство подевалось! Нельзя, мол, и точка. Ну, расплатился я, отхожу от прилавка, поворачиваюсь домой идти, и вдруг навстречу мне псина выскакивает. Здоровая такая, лохматая и худющая прехудющая, аж бока ввалились. Я в собачьих породах не очень разбираюсь, можно сказать, почти что ничего не смыслю, но эта вроде как на дворнягу похожа. Остановилась и смотрит. А тут как назло людей почти нет. Воскресный день, выходной, обычно в такие дни здесь не протолкнёшься, а в этот раз, видно из-за жары, никого поблизости. Ну, закон подлости действует, не иначе. Стоим мы так друг напротив друга и смотрим. Стоим на самом солнцепёке. С меня пот ручьями льёт, а я пошевелиться боюсь, не дай Бог, думаю, кинется. Собака, по всему видно, бешеная: хвост опущен, пасть раскрыта, а с языка слюна капает. И вдруг замечаю я, что собака смотрит не на меня, а на то, что я к груди прижимаю, на окорок. Тут я спохватился и скорей в продуктовую сумку его запихивать. А в это время подбегает ко мне дворняга эта и давай вокруг меня крутиться. Слюни у неё текут пуще прежнего, она их облизывает, сглатывает и всё воздух нюхает. Ну, думаю, была не была, брошу ей кусок мяса, отстанет. Достаю окорок, пробую оторвать мясо, не получается. Вдруг окорок выскальзывает у меня из рук и прямиком в пасть собаке. Она, взвизгнув, хватает его зубами и норовит удрать. Тут меня злость взяла, ишь, думаю, неблагодарная какая попалась! Хотел её угостить кусочком, а она весь окорок оттяпала. Нет, думаю, теперь ты от меня не уйдёшь. Хватаю её за хвост, она останавливается, рычит, но окорока не выпускает. Я, не теряя времени даром, цепляюсь за этот окорок и рву что есть силы. Из пасти рву мясо, а она, подлюга такая, не даёт, держит зубищами своими капитально. Прямо хоть щипцами выдирай у неё окорок этот треклятый. А без мяса домой идти никак нельзя: жена прибьёт. Скажет, я, мол, и так мало получаю, а ты ещё, так тебя и разэтак, на псину деньги разбазариваешь. Супруга у меня как огонь. Если вспыхнет да разгорится, то самому уже не потушить, приходится пожарников звать, соседей то есть. Их, собственно, и звать не зовёшь, сами прибегают. Уж как они сбегутся на её крики и ругань, так она ничего так, сразу смирненькой делается, мол, ни при чём я тут, люди добрые, это меня изверг мой доводит. Всё это, доктор, конечно, к делу не относится. Это я, так сказать, на отвлечённую тему съехал.

Вот, значит, тяну я окорок из ейной пасти, гляжу – отовсюду народ сбегается. Это я перед ними, выходит, заместо клоуна. Смотрят на меня, перешёптываются, а какая-то малявка смеётся и пальцем в меня тычет. Это всё я боковым зрением вижу, потому как собака окорок мой не отпускает: недовольно рычит и тянет на себя, а я на себя. Чья возьмёт. А я уже на коленях, в пыли валяюсь и вид у меня, прямо сказать, не ахти какой. Но я об этом не думаю, знай себе тяну. Чувствую, недолго осталось: кто-то из нас троих не выдержит: или я, или псина эта, или несчастный окорок.

И тут идёт мимо какой-то мужчина, прилично одетый, с портфельчиком. Останавливается, смотрит на всю эту сцену. Потом подбегает и хрясь псину по морде этим самым портфельчиком. Она окорок выпустила, погналась за ним. А мужчина, не будь дурак, портфель в зубы и на дерево. Сразу видно, когда мальчишкой был, упражнялся человек наверно каждый день. Я, конечно, вижу, что собака отвлеклась, хватаю с земли окорок и в сумку быстренько прячу. И всё бы обошлось сравнительно благополучно, но в этот момент её нелёгкая дёрнула повернуться. Поворотила она морду в мою сторону, увидела, что я окорок в сумку прячу и кинулась. Схватила меня за штанину, потом где повыше и помягче ухватила. Насилу вырвался, бросил в неё чем попало под руку, ноги в руки и наутёк. Бегу я и как-то так легко мне стало бежать и собака будто давно отстала, не гонится за мной. Добегаю я до дома, влетаю в подъезд, смотрю, а окорока и нет. Это я, наверно, как увидел, что эта тварь на меня кинулась, сумкой с окороком в неё бросил.

Бегу я, значит, назад, за окороком. Прибегаю, а тут не окорока ни собаки нет. Ну, я прямиком к Вам.

На этом пациент заканчивает свой рассказ и с мольбой обращается к доктору:

– Ежели супруга моя сюда придёт, Вы уж ей скажите, доктор, что со мной разговаривать строго запрещено. Опасно для жизни. Потому как я бешеной собакой укушен. А собака, доктор, как есть, бешеная была.

 

Микки

 

1

В этот холодный февральский день все как обычно спешили каждый по своим делам, не обращая никакого внимания на одинокую фигуру бродячего пса, грязно-рыжим пятном выделявшуюся на только что выпавшем ослепительно белом снегу. Микки – лохматый, вислоухий пёс непонятной масти одиноко лежал неподалёку от заброшенного сарая и внимательно наблюдал за прохожими. Часто вздрагивая под яростными порывами холодного февральского ветра, он настороженно прислушивался к каждому подозрительному звуку.

Ещё совсем недавно у него была любящая хозяйка и жилище – убогая маленькая квартира на первом этаже старого двухэтажного дома. К Марии Ивановне пёс попал случайно. Однажды зимой дети нашли во дворе, возле помойного бака, худого замерзающего щенка с перебитой лапой и принесли под дверь Марии Ивановне. Конечно, не специально Марии Ивановне, а уж так выпало ей. Звонка тогда в её двери не было и потому ребятам пришлось долго стучать. Вовчик, самый старший из мальчиков, – серьёзный белобрысый паренёк в очках (сразу видно – отличник!), – постучался в первую попавшуюся дверь. Подождал – нет ответа, ещё постучал, сильнее. Не отвечают. Хотели было идти в другую дверь, соседнюю, но услышали в прихожей быстро приближающиеся шаркающие шаги и сговорились подождать. Одновременно с шагами за дверью прозвучало несколько раз торопливо повторенное «иду-иду», затем щёлкнул замок и вот уже на пороге появилась седая, приветливо улыбающаяся женщина с добрыми серыми глазами, ставшими от времени как бы прозрачней.

– Здрасьте! – весомо сказал Вовчик. – Мы, собственно к Вам по делу…

– Щеночка не хотите? – прервав старшего, выпалил не удержался самый меньший из всей компании, чернявый Миша, и протянул онемевшей от неожиданности старушке худющего облезлого щенка. Мария Ивановна так и ахнула, всплеснув руками, запричитала жалобно:

– Господи! Бедненький какой, жалкенький!

А тут Миша не унимается, ещё жалобнее приговаривает:

– Тётенька, возьмите щеночка, замёрзнет ведь, глядите, какой на улице мороз. А ночью температура ещё понизится. Берите!

И не выдержало мягкое сердце Марии Ивановны. Всегда добрая и внимательная к людям, она и зверей любила, не понимая как их можно не любить. Всех бездомных животных она почему-то называла «жалкенький» или «бедненький». А тем, кто её спрашивал об этом, неизменно отвечала:

– А вы сами посудите: каждое беззащитное животное дурной человек ударить может, обидеть ни за что ни про что, потому они все для меня и жалкие.

И вот теперь, стоя перед выбором, Мария Ивановна смотрела в глаза этому полугодовалому щенку и понимала, что уже не сможет его не взять. С такой надеждой глядели на него его глаза, с такой мольбой! И ей ничего не оставалось делать, как покориться.

– Пожалуй, давайте! – сказала она, принимая из рук в руки это мохнатое живое чудо. И добавила: – Спасибо вам, ребятки, не так одиноко будет мне, старой.

А про себя решила так: сейчас самое главное не дать Божьей твари погибнуть, замёрзнуть на холоде. А когда щенок выздоровеет, когда перебитая лапка у него перестанет болеть, можно и отучить его от дома, путь кормится и живёт как знает. Таким образом сердобольная старушка сжалилась над беднягой, приютила и выходила его, но когда щенок окончательно поправился и окреп, Мария Ивановна всё-таки решила оставить его себе.

– Тебя будут звать Микки, – в один прекрасный день сказала хозяйка.

Пёс радостно залаял. Теперь у него появилась новая кличка.

– Маша, зачем тебе собака? – как-то раз спросила соседка Людмила Николаевна. – Чем ты её, то бишь его, кормить будешь? Тебе самой порой есть нечего.

– Ничего, Бог даст – проживём как-нибудь, – смиренно ответила старушка. – Ты сама подумай, куда мне деть Микки? Выгнать на улицу – жалко, отдать – так ведь не возьмут. Кому он кроме меня нужен? Таких дворняг, как он, всюду полно. А я его выходила, выкормила. Он мне как родной стал.

Обычно по выходным к Марии Ивановне заходили соседки – её давние подруги. Они пили чай с печеньем, рассказывали друг другу интересные истории, зачастую из своей молодости, а если собравшиеся начинали обсуждать Микки, хозяйка сразу старалась перевести разговор на другую тему.

– О Микки я вам давно всё рассказала, – говорила Мария Ивановна. – И если вы опять будете уговаривать меня отдать кому-нибудь щенка, то можете даже не начинать.

В такие минуты пёс особенно гордился своей хозяйкой. Ещё бы не гордиться: она же его, Микки, защищает.

В прошлой жизни о таком отношении можно было только мечтать. Свою прошлую жизнь, то есть жизнь до появления Марии Ивановны, Микки вспоминал с ужасом, как страшный сон. Пёс прекрасно знал, что раньше его звали вовсе не Микки, а Джек, и что у него был хозяин по имени Ваган – жестокий и опасный человек. Ваган часто и помногу выпивал, а после этого немилосердно избивал щенка всем, что попадало под руку. И, пожалуй, не было такого дня, когда бы хозяин пришёл домой трезвым. Вагану доставляло удовольствие всячески мучить беззащитное животное, например, подолгу, а иногда целыми днями, держать его голодным.

Однажды хозяин оставил на столе бутерброд с толстым куском копчёного мяса, а сам куда-то вышел. Тем временем исхудавший до изнеможения Джек почуял запах вкусненького, прибежал на кухню, и, искушённый аппетитным куском мяса, стащил бутерброд со стола. Щенок мигом проглотил его, не оставив после себя и крошки хлеба. Через некоторое время вернулся Ваган. Хозяин сразу заметил пропажу. В бешенстве он швырнул в Джека ботинком и попал ему в лапу. Щенок жалобно заскулил, чем привёл хозяина в ещё больший гнев.

– Замолчи, глупое животное! – в ярости закричал Ваган и запустил в Джека бутылкой из-под пива.

На этот раз бедняге удалось увернуться.

– Убирайся вон из моего дома! – не унимался хозяин. – Пошёл вон!

К счастью, в этот драматический момент входная дверь оказалась не заперта, и несчастный Джек, скуля и хромая на левую лапу, выбежал во двор. Покалеченному щенку кое-как удалось пролезть под забором, и он, собрав последние силы, поплёлся прочь от злополучного дома.

Пройдя немного, Джек остановился и огляделся. Погони не было. Наконец-то он вырвался из этого ада! Теперь настала свобода, долгожданная свобода! Щенок не обращал внимания на снег, хлопьями валивший откуда-то сверху, с необъятного серого, пасмурного неба, на морозный воздух, который, казалось, обжигал его изнутри, не замечал сырого, холодного февральского ветра. Он думал только о том, что все кошмары позади, что теперь его никто не будет избивать до полусмерти, держать взаперти, морить голодом. Радовался по-своему, по-собачьему, этой долгожданной свободе. Джек не задумывался над тем, что ждёт его впереди, что ещё готовит ему судьба, какую очередную шутку хочет сыграть над ним. Он был уверен только в одном: хуже уже не будет.

Из последних сил щенок дополз до ближайшего двора. Дальше Джек идти не мог: он шатался от усталости, к тому же перебитая лапка давала о себе знать. Щенок улёгся возле мусорного бака (за ним оказалось не так холодно), свернулся калачиком и заснул. Здесь Джека обнаружили любопытные ребята и отнесли его к Марии Ивановне, которая будет звать щенка уже не Джеком, а Микки, своим верным четвероногим другом.

Так случилось, что пёс слишком рано узнал, что такое лишения и нужда. Ведь первое, с чем он столкнулся в своей сознательной жизни, была человеческая жестокость. Тогда ему не с кем было сравнить Вагана и он, наверно, думал, что все люди такие же, но, встретив на своём жизненном пути эту светлую любящую женщину, Марию Ивановну, пёс узнал, что на свете существует не только злоба и ненависть, но и доброта и милосердие. Новая хозяйка вернула ему веру в человека как в разумное и справедливое существо, которому одному пёс должен повиноваться. Раньше у него и имя было какое-то грубое, разбойничье, «Джек», а Мария Ивановна назвала его ласково, с душой – Микки. Домашнее имя, уютное, с ним легче жить.

Первое время Микки боялся даже нос высунуть на улицу: опасался, что Ваган станет его искать, а если найдёт, то непременно заберёт к себе на новые мучения и издевательства. Но хозяин так и не объявился. Может потому, что ему была совершенно безразлична дальнейшая судьба щенка, а может Ваган не стал искать Джека по той причине, что был уверен в его гибели. В тот роковой день, когда пёс не вернулся к нему, ночью на улице было минус восемнадцать. А в такой мороз маленькому щенку ночевать под открытым небом – неминуемая смерть.

Длинными зимними вечерами Мария Ивановна пересматривала старые альбомы с чёрно-белыми фотографиями. Микки всегда садился рядом с хозяйкой и слушал всё, что она ему рассказывала.

– Ты хоть и собака, – говорила старушка, – а понимаешь меня, наверное, лучше всех.

Каждая фотография имела свою историю, со многими из них у Марии Ивановны были связаны лучшие воспоминания о молодости. На стене, над кроватью, в аккуратной деревянной раме, перевязанный чёрной лентой, висел портрет красивого молодого человека с тёмными вьющимися волосами и выразительными большими глазами. Микки уже знал, что это портрет покойного сына хозяйки – Алёши. Из рассказа Марии Ивановны было ясно, что её единственный сын погиб в автомобильной катастрофе более тридцати лет назад. В тот роковой день ему исполнилось девятнадцать…

Каждый раз, перед сном, старушка зажигала лампадку перед иконами Спасителя и Богородицы. Она опускалась на колени и горячо молилась обо всём мире, о здравии и благополучии тех, с кем была знакома, о себе, чтобы Господь простил ей грехи, а в конце вечернего правила читала молитвы об упокоении души раба Божия Алексея, своего сыночка.

По мере сил, Мария Ивановна ходила на богослужения в храм Святителя Николая, особенно под большие праздники.

Последнее время старушка тяжело болела. Сказывались последствия полученной в юности во время войны травмы, когда она, тогда ещё пятнадцатилетняя девочка, бежала с матерью в укрытие, но началась бомбёжка, и Машу взрывной волной ударило о стену в подъезде. Чудом она осталась жива. Врачи так и говорили, не стесняясь: чудо. Падая, девочка сильно ударилась головой и осталась на всю жизнь покалечена: страдала от мигреней и была туговата на ухо. В молодости это не так ощущалось, а с возрастом головные боли и головокружения усилились и, бывало, что по целым дням не давали ей ни минуты покоя. Уж она и к врачам обращалась, помогите, мол, старой женщине, сделайте милость. А в ответ: государство тебе, мать, помогает, мы вот справку по инвалидности выдали, тебе пенсию прибавили, будь, дескать, и за это благодарна. Легко сказать благодарна! Знали бы они, как ничтожна эта прибавка к пенсии, курам на смех, не хвастались бы! Правда ей, как ветерану Великой Отечественной войны, ещё одна мизерная прибавка полагалась, потому что ведь в юности Маша служила сестрой милосердия в военных госпиталях и немало прошло через её руки таких, что и жить не хотели, а она им беседой надежду и любовь к жизни возвращала, умела она словом влиять на души людей, вразумлять их, оттого потом и в школу преподавать пошла, в начальных классах. Очень любила она маленьких. Считала, что в них больше можно вложить, лучше воспитать, если правильно это делать, методически. Такая трудная и кропотливая работа, можно сказать ювелирная, а мало оплачиваемая. Так и жила Мария Ивановна долгие годы сначала на скудную зарплату, а потом на свою нищенскую учительскую пенсию. Государство никого особо не баловало, не привыкло. Получай свой паёк и будь доволен. А начнёшь возмущаться, ещё и по шее получишь.

К тому же, если рассудить, кому теперь эти деньги нужны, когда здоровья нет, когда на старости лет и помочь не кому? Муж бросил, единственный сын погиб, кому она нужна, больная старая женщина? Единственная её радость теперь – Микки, всё-таки живое существо, любящее, преданное. Не раз во время продолжительной болезни, когда старушке было совсем плохо, и она, держась за стены, с трудом передвигалась по комнате – так её заносило в разные стороны, – Микки не отходил от её ног и, как собака-поводырь слепого, сопровождал её везде – до ванной дойти, на кухню, чтобы выпить лекарство, которое ей мало чем помогало, дверь отпереть. А когда Мария Ивановна обессиленная ложилась на постель, думая, что уже не встанет, Микки, не смея залезть на саму постель, потому что он был интеллигентным псом, привставал на задние лапы, передними опирался на самый краешек постели, а голову клал обязательно к руке хозяйки, чтобы нет-нет да и полизать её сморщенную, как сушёное яблоко, тёплую и такую родную ему руку.

Целыми днями Мария Ивановна лежала на кровати, вставая редко, только по нужде. Ела она очень мало. Выпьет утром немного молока, которое ей с вечера приносила Людмила Николаевна, а перед сном глоток воды с корочкой хлеба – вот и вся пища. Для Микки настали тяжёлые времена. Кормить пса больная женщина была не в состоянии, так что Микки приходилось самому добывать себе пищу. Каждое утро хозяйка с трудом вставала, открывала дверь, и пёс отправлялся на промысел на соседнюю свалку, где помимо него всегда хватало желающих сытно позавтракать. Отбросами он ничуть не брезговал. Живя у злого и жестокого хозяина, когда Микки впервые в своей собачьей жизни понял и узнал, что значит настоящая нужда и голод, он пробавлялся чем мог. Когда хозяин не кормил его, пёс ухитрялся проскальзывать во двор и, пролезая под забором, мчался к мусорным бакам. Тут ему было настоящее раздолье, прямо-таки царский пир. За те полтора года, что Микки прожил у Марии Ивановны, он правда остепенился, по свалкам уже не лазил, его и так до сыта кормили, но сохранилась в нём эта тяга к бродячей жизни, инстинкт дворового пса, в один из чёрных дней приведший его в нужное место.

На мусорной свалке можно было найти всё, что угодно, от колбасных обрезков до прошлогодних шпрот и сырой рыбы. А однажды какой-то чудак выбросил полпалки варёной колбасы, и нашему герою посчастливилось найти её первым. Конкурентов было много, но никого из них Микки не боялся кроме чёрной породистой овчарки с подбитым глазом, которая была на голову выше его и так громко лаяла, что кошки, мирно отдыхающие возле мусорных баков, сразу разбегались в разные стороны. Однако за последние дни пёс даже с ней нашёл общий язык.

Овчарку звали Рэкс. Когда-то Рэкс жил с людьми и его любили, особенно маленькие хозяйские дети, но однажды нехороший мальчик, пришедший к ним в гости, выбил ему глаз из рогатки и пёс, взвыв от боли, кинулся на него. Рэкс никогда не терял самообладания и хорошо помнил, что только повалил мальчишку с ног, хорошенько прижал его лапами к полу и громко залаял. Но этого оказалось достаточно. Взрослые видимо испугались, что пёс стал кидаться на детей и, чтобы оградить свою семью от опасности, завезли его. Рэкс помнил, как большой человек, глава семьи, насильно запихивал его в багажник. Это происходило утром, пёс только что проснулся и для него большой неожиданностью было всё происходящее. Даже чувствуя себя правым, Рэкс догадывался, что его ожидает какое-то наказание, но такого предательства от человека он никак не ждал. Он-то, Рэкс, никогда бы не предал своих хозяев. Но люди зачастую поступают несправедливо и не замечают очевидного. Именно поэтому Рэкс, старый покалеченный пёс, оказался сейчас на свалке и, обозлённый на весь мир из-за несправедливости, рычал на всех, желающих поживиться отбросами, будто хотел сказать: пошли вон! Здесь всё моё, я здесь хозяин! Однако узнав от Микки о его нелёгкой судьбе, он молча уступил ему место рядом с собой и даже отгонял от него других назойливых конкурентов. Но однажды Рэкс исчез и больше не появлялся. Теперь Микки сделался полноправным хозяином всей свалки, пропадая здесь целыми днями.

Каждый раз пёс возвращался к вечеру сытый и довольный собой. Он садился у знакомого порога, передними лапами скрёб в дверь и тихонечко скулил. Тогда старушка, по обыкновению, сползала с кровати, кое-как доходила до двери и впускала своего питомца.

Как-то вечером Микки целый час прождал хозяйку, но дверь ему так никто и не открыл. Пёс почуял беду ещё утром, когда никак не хотел уходить, оставлять хозяйку одну. Внутреннее чутьё его никогда не подводило. Всё то утро он пробыл с хозяйкой, но ближе к вечеру Мария Ивановна уговорила-таки его пойти погулять. Она как всегда с любовью потрепала пса по шерсти на загривке и этим успокоила, иди, мол, не беспокойся обо мне. И Микки послушался. Он привык всегда и во всём слушаться свою хозяйку. Но во время прогулки его собачье сердце ныло и рвалось обратно, туда, где может быть нужна его помощь. Потому он так быстро вернулся и, прождав под дверью целый час, стал громко лаять, по-своему звать на помощь. На шум прибежали соседи. Сначала они рассердились на Микки, а Глафира Андреевна, особенно недолюбливающая пса, со всей силы пнула его ногой, чтоб замолчал. Хорошо, что потом кто-то догадался постучать в дверь к Марии Ивановне. Но ответа не последовало.

– Я думаю, что всё объяснимо, – сказала Людмила Николаевна. – У Маши ещё вчера сломался звонок, а стука она не слышит, спит, наверное.

Остальные жильцы, очевидно, подумали так же, и скоро все разошлись. Остался только Микки. Только он один. Всю ночь прождал преданный пёс свою хозяйку, лёжа под знакомой дверью и жалобно, тоскливо скуля, а под утро выяснилось, что она умерла…

Рано утром вызвали милицию, взломали дверь и обнаружили Марию Ивановну на полу возле кухонного стола. Было похоже на то, что она хотела выпить лекарство, но не успела: сердечный приступ застиг её на месте. Жила незаметно эта кроткая тихонькая женщина и умерла незаметно. Был человек, и вот нет его.

Значение слова «смерть» Микки не знал, но по реакции собравшихся людей почувствовал, что с его любимой Марией Ивановной произошло что-то очень плохое. Сначала пса пускать в квартиру к покойнице не хотели, но какая-то женщина сказала:

– Ничего, пусть идёт, простится с хозяйкой.

И Микки, хотя не до конца понимал человеческую речь, едва услышал слово «хозяйка», не обращая ни на что больше внимания заскочил в прихожую, пробежал коридор и мгновенно достиг кухни. За столом сидел худой и плоский, как жердь, милиционер. Низко склонившись, он заполнял какие-то бумаги. Увидев вбежавшего пса, милиционер вскочил с места и попятился к окну, но Микки только мельком глянул на него, сейчас всё внимание пса было сосредоточено на той, что лежала перед ним на полу. Пёс обнюхал тело и, признав хозяйку, залаял, стал лизать ставшие холодными и окостеневшими руки. Они не отвечали на ласку, как бывало, не трепали его по загривку. Может, он ошибся? Может, это не его хозяйка? Нет, запах её, Марии Ивановны, только вот к уже знакомому запаху примешивался другой, неведомый и непонятный, сладковато-приторный. Микки тогда не знал, что так пахнут мёртвые. Пёс принялся ещё и ещё лизать хозяйке руки, потом сел около неё и тоскливо завыл. Это был крик боли, крик страдающей живой души и у каждого слышавшего этот вой дрожь пробегала по телу: казалось, будто не собака, а человек стонет в порыве отчаяния.

– Смотрите-ка, Микки плачет, – сказал кто-то.

И правда: его глаза впервые наполнялись слезами и эти слёзы, две-три чистые собачьи слезинки, скатывались к носу, бежали по щекам. Он ещё не сознавал в полной мере всего совершившегося, не мог смириться, хоть и видел всё собственными глазами. Так и мы, не внимая доводам рассудка, часто не верим, не хотим верить в смерть близкого нам человека. Микки с трудом оттащили от тела и заперли в комнате. Но и там, вдали от Марии Ивановны, пёс не унимался. Ну и что, что их разделяла стена? Хозяйка всё равно слышит его, слышит, как он тоскует по ней и зовёт её. Отчего же она не идёт?…

Устав лаять и скрестись в дверь, Микки улёгся, подсунул кончик носа в щель под дверью и стал ждать. Но его не думали выпускать. Потом приехала какая-то машина и увезла Марию Ивановну навсегда. Присев на задние лапы, а передние уперев в подоконник, Микки наблюдал в окно, как выносили из дома его хозяйку, клали в машину. Но не такой запомнил Микки свою Марию Ивановну. Он запомнил её живой и тёплой. Пёс не мог и не хотел принять, что его хозяйки больше нет.

Микки по-прежнему промышлял на свалке. Первые дни после смерти Марии Ивановны аппетит у него пропал, но он заставлял себя перехватить что-нибудь хоть два раза в неделю, чувствуя, что силы его уходят, а терять их он никак не должен. До сих пор жила в нём надежда, что хозяйка когда-нибудь обязательно вернётся и только для неё он должен беречь себя.

Время шло, но Мария Ивановна не приходила. Микки осиротел. Сначала псу запретили заходить в подъезд, а когда на квартиру приехали чужие люди с маленьким ребёнком, которые терпеть не могли собак, Микки вовсе прогнали со двора.

Наступил февраль месяц. Чтобы не замёрзнуть, пёс поселился в заброшенном сарае и там пережидал самые суровые морозы. Во сне к Микки приходила хозяйка, и он вновь слышал её ласковый голос, ощущал прикосновение родных старческих рук. В такие минуты холод отступал, и Микки становилось так хорошо и уютно, как было только дома, у любимой Марии Ивановны.

 

2

Февраль вообще самый снежный месяц, а в этом году морозы выпали особенно суровые. И днём и ночью в телеграфных проводах как голодный зверь завывал ветер, отчего пёс в своём ветхом сарае то и дело беспокойно вздрагивал и, подняв голову, насторожив уши, слушал эту заунывную зимнюю мелодию. Наверно ему казалось, что это дикие собаки рыщут в окрестностях и когда по ночам ветер усиливался Микки лежал весь ощетинившись, предостерегающе рыча, готовый в любую минуту постоять за себя, не дремлющий перед неведомой опасностью.

Но теперь день, начало будничного рабочего дня, так что Микки нечего бояться. Ветер на время улёгся, хотя снег всё не прекращался, как будто кто-то там сверху сыпал и сыпал на землю солью. Небо местами расчистилось, вокруг заметно посветлело от выглянувшего из-за снежных туч солнца и радужно переливающегося в его лучах льдистого наста. Прошлой ночью так подморозило, что не только ноги пешеходов разъезжались по снегу, но и не всякий пёс мог стойко держаться на своих четырёх. Только кошки как ни в чём не бывало прогуливались рядом и Микки с презрением посматривал на них. А с презрением потому, что в глубине души завидовал им – вот ведь одни всю жизнь, а не скучают.

С давних времён известен девиз этих тварей: хожу где вздумается и гуляю сама по себе. Если поразмыслить, любая мурка гораздо счастливее собаки. Ведь кошка может прекрасно обходиться без хозяев, хозяин ей нужен как собаке пятая нога. Редко кто из кошачьего племени по-настоящему привяжется к своему хозяину. Но и такие случаи были. Например один домашний кот, когда его хозяйка уехала, отказался принимать пищу и едва не издох. Хорошо, что она, узнав об этом, вовремя вернулась. А то ещё в медицине известны случаи, когда кошки излечивают своих хозяев ценой собственной жизни. Всего этого наш Микки, конечно, не знал и потому презирал этих пушистых вертихвосток. Каждому животному, равно как и человеку, надо кого-то любить и надо, чтобы его самого любили, такова потребность всего живого. Без солнечного тепла даже цветок не растёт. А вот Микки некого больше любить и он никому не нужен, хоть волком вой от такой беды.

И вот пёс, познавший горечь утраты, лежал неподалёку от своего нового убежища, наблюдал за прохожими, которые постоянно спешили куда-то по своим делам, и внимательно прислушивался к каждому подозрительному звуку. О чём думал этот преданный от кончиков лап до хвоста, но всеми покинутый пёс? О том ли, что сегодня как раз тот месяц и даже то число, когда он впервые познакомился со своей новой хозяйкой? Но наш Микки не был человеком, он был всего лишь собакой, обыкновенной хоть и умной дворнягой и потому знать, что сегодня день его знакомства с Марией Ивановной, пёс не мог. О чём же тогда задумался он? О своей одинокой собачьей жизни? О том, что потерял свою хозяйку, а она всё не идёт к нему? Можно только догадываться.

И вдруг, чу! Микки послышалось, что кто-то позвал совсем близко, вот так, тихо-тихо:

– Эй, Шарик! Шарик!

Сперва он не придал этому большого значения – по-прежнему лежал, не двигаясь, положив голову на передние лапы, только ухом повёл. Кличут какого-то Шарика, ну и пускай, к нему это точно не относится, он-то не Шарик. Однако через некоторое время уже отчетливо раздался тот же голос:

– А ну, Шарик! Поди сюда, собачка! Ко мне!

Голос был ломаный, мальчишечий, не мужской, но уже и не детский, какой обыкновенно бывает у подростков. И Микки показалось, что зовут не Шарика, а его. Это была слабо промелькнувшая надежда: неужели он ещё кому-нибудь нужен? Движимый радостным волнением пёс вскочил, отряхнул с себя слой снега и огляделся по сторонам. В нескольких метрах от него за углом сарая, где Микки нашёл себе убежище, стояла маленькая фигурка человека. Так и есть, пёс не ошибся. Этот мальчик звал его, никакого другого «Шарика» рядом не было. Тогда Микки довольно громко ответил: «Гав!» (Я это, я!) Заметив, что пёс на него смотрит, человечек двинулся с места и скоро приблизился к нему.

Это был стройный светловолосый подросток лет двенадцати, одетый по чудному: в старую куртку жёлтого цвета, затёртые грязно-синие джинсы и ботинки явно большего размера, отчего их обладатель казался похожим на Маленького Мука. Сперва пёс опасливо покосился на незваного гостя: а вдруг этот человек такой, как его первый хозяин? Вдруг он пришёл за ним, за Микки, для того, чтобы увести куда-нибудь и мучить?

Паренёк наклонился над псом, дал ему обнюхать свою ладонь и когда тот привык к его запаху, ласково потрепал за ухо.

– Не бойся, я тебя не обижу, друг, – прошептал он. – Хочешь печенье?

Приветливый голос мальчишки успокоил Микки. К тому же от мальчика не пахло алкоголем, как от его первого хозяина и потому пёс чувствовал себя вне опасности. Он завилял хвостом («здравствуй, человек»), поднялся на задние лапы и заскулил в знак согласия. Мальчишка был в восторге.

– Ничего себе! А ты, оказывается, талантливый. Лови-ка свою награду!

С этими словами он достал из кармана куртки чёрствое печенье, разломил его на две части и одну из них бросил Микки. Тот высоко подпрыгнул, поймав печенье в воздухе. Пёс за секунду расправился с угощеньем и в благодарность лизнул мальчика в щёку.

– Вот и прекрасно, – засмеялся маленький гость и присел на корточки рядом с Микки. – Теперь давай знакомиться: меня зовут Степан, а тебя?

Пёс не отвечал. Он сидел чуть повиливая хвостом и, наклонив голову на один бок, преданно засматривал в глаза своему новому другу.

– Знаешь, наверно, я буду звать тебя Микки, – немного поразмыслив, решил Стёпа. – Нравится?

Микки разом поднялся на все четыре лапы и энергично замотал хвостом. Кто сказал, что чудес на свете не бывает? Кроме хозяйки Микки никто так не называл, а сегодня этот беспризорник чудесным образом узнал его кличку! Пёс не верил своему счастью.

«Конечно же, мальчик, ты прав! Я – Микки!» – залаял он и ещё раз лизнул Стёпку в лицо, всем своим видом давая понять, что ему нравится такая кличка.

– Значит, будешь Микки, – обрадовался мальчик. – Ну что ж, с сегодняшнего дня, друг, ты будешь жить со мной. Я стану твоим хозяином. Иди следом, только не отставай!

Сказав это, Степан выпрямился, отряхнул с брюк грязный, подтаявший от тепла снег и зашагал вперёд, а Микки побежал следом. Поминутно мальчик останавливался и оглядывался на пса, проверяя, не отстал ли тот. Микки и не думал отставать. Он трусил позади мальчика с достоинством приподняв голову и его беспокойный хвост не знал отдыха. Стёпа вёл своего нового друга запутанной дорогой, но шёл уверенно и не сомневался, ведь он знал, куда идёт. Это хорошо, когда у человека есть цель и он знает, к чему стремится. Микки чувствовал эту уверенность Стёпы, поэтому в его сердце больше не оставалось сомнений, не нужных опасений. Говорят, что собаки за версту чуют дурного человека также, как сразу распознают хорошего. И Микки проникся доверием и уважением к этому маленькому человечку, почувствовал: этот мальчик не злой, ему можно верить.

Сначала они шли какими-то старыми дворами, сворачивая то вправо, то влево, потом вышли на мощёную булыжниками дорогу и пошли всё прямо. По обеим сторонам высились кирпичные довоенные пятиэтажки сталинских времён с потрескавшейся и облупившейся кое-где по фасаду штукатуркой, с грязными надписями на дверях подъезда. По пути им встречались кошки. Серые, грязно-белые, рыжие, полосатые – все они выбрались из подвалов и укромных местечек погреться в слабых лучах зимнего солнца.

Одна серая дымчатая, с белой манишкой и в белых же носочках, лежала, растянувшись на железной крыше подвала, и, полузакрыв свои янтарно-жёлтые глаза, зорко следила за происходящим вокруг. Микки боковым зрением заметил её, но не подал виду и гордо прошествовал мимо, посчитав ниже своего достоинства смотреть на это ничтожное создание, наслаждающееся свободой. Он-то наверняка знал, что свобода в больших количествах это одиночество. Зато теперь Микки уже не беспризорный, но Хозяйский Пёс. Ну, скажите на милость, пристало ли Хозяйскому Псу обращать внимание на какую-то там бездомную мурку? Да-да, Микки был уверен, что маленький друг ведёт его в дом, в свой дом. И каким бы ни оказался этот новый дом, пёс будет верно служить своему хозяину.

Через полчаса мальчик и собака пришли на заброшенную стройку. Паренёк опять свернул направо, Микки покорно последовал за ним, и в скором времени они очутились возле полуразрушенного нежилого здания, под которым находился подвал. Пёс вздохнул с облегчением. Наконец-то они у цели! Он отошёл на два шага и с любопытством осмотрелся. Местность нельзя было назвать живописной. Справа и слева, там и тут, по периметру возвышались какие-то здания не здания, сараи не сараи. Это был заброшенный квартал. Когда-то здесь жили люди и эти развалины, тогда ещё дома, служили им кровом. Людей выселили, переселили на новое место жительство, а дома приготовили к сносу. Но, видно, руки не дошли построить здесь новые высотные многоэтажки, так и осталось всё на своих местах, и что не сделали люди, не спеша делало за них время, с каждым годом разрушая древние здания, превращая их в груды кирпича и развалин. Микки, никогда раньше не видевшему стройки, показалось странным, чтобы в этом полуразрушенном доме, в этом подвале, мог кто-нибудь жить и он с сомнением взглянул на мальчика, мол, не ошибся ли ты? Точно ли мы пришли куда надо?

Стёпа понял его вопросительный взгляд и пояснил:

– Этот подвал – наш с Розой дом. Нам негде жить, поэтому мы с сестрой поселились здесь на время.

Он приоткрыл скрипучую, заржавленную от времени железную дверь, и пёс в нерешительности попятился. Прямо на него из подвала обрушился целый букет чужих незнакомых запахов. Так и есть! Он, Микки, угадал: маленький хозяин привёл его в свой дом. Но неужели мальчик живёт здесь?! Это было так странно, что никак не укладывалось у него в голове.

– Ты проходи, не бойся, – сказал Степан, видя нерешительность своего четвероногого друга. – Привыкай, теперь это будет твой дом тоже.

Мёрзнуть на улице Микки не хотелось, поэтому он, поборов свой страх, спустился в подвал вслед за маленьким благодетелем. Входная дверь со скрипом захлопнулась, и друзья оказались в таинственном полумраке.

В подвале было сыро и неуютно. Поначалу Микки, ослеплённый ярким уличным светом, плохо видел в темноте. Однако скоро его глаза привыкли к обстановке и, освоившись на новом месте, пёс принялся тщательно обследовать стены и углы. Пахло как-то странно. Не то кошками, не то псиной. Микки принюхался и определил, что этот угол под самой лестницей меченный, сюда недавно заходила собака. Вдруг в темноте послышался чей-то слабый вздох. Пёс поднял голову от пола и навострил уши, зорко вглядываясь в темноту перед собой. В углу, на грязной подстилке, кто-то лежал, накрытый сверху грудой старого тряпья. Послышался ещё вздох, на этот раз явственней. Какой-то неведомый зверь притаился там, у противоположной стены! Микки сразу почуял это и весь собрался, насторожился, в любую минуту ожидая нападения.

– Роза, сестричка! – позвал Стёпа. – Я вернулся.

Груда тряпья зашевелилась, из-под неё вместо ответа раздался сильный, удушливый кашель, продолжавшийся несколько минут, а потом снова наступила тишина. Так вот значит, кто лежал там. Это был человек! Как же пёс сразу не догадался, не распознал человечий запах! В первый раз природное чутьё подвело его. Движимый любопытством, Микки подошёл ближе. При слабом свете, едва проникающем через маленькое окошко, можно было разглядеть худое, бледное и совсем измученное личико девочки. Она была годом младше брата. Её большие потухшие глаза не выражали ничего, кроме боли и многодневных страданий, а на ввалившихся щеках пылал зловещий чахоточный румянец.

– Братик, кого ты привёл? – едва слышно спросила Роза.

И от этого чуть слышного голоса Микки вздрогнул. Так неожиданно было для него, что это живое существо, такое тихое и неподвижное, умеет говорить.

– Со мной пёс по кличке Микки. С этого дня он будет жить с нами, – решительно заявил ей Стёпа.

Пёс слушал, затаив дыхание. Сейчас мальчик говорил о нём.

– Не понимаю, зачем он нам? – недоумевала девочка.

– Микки поможет мне зарабатывать деньги. Я, Жук и Хана будем устраивать в метро на вокзале небольшие представления. Хана замечательно поёт, а Микки будет показывать трюки, которым я его обучу. Тогда мы заработаем много денег, купим лекарства и ты, сестрёнка, обязательно поправишься.

После этих слов лицо девочки просветлело, и легкая улыбка скользнула по её пересохшим, запёкшимся кровью губам. Но через несколько секунд слабый огонёк надежды погас, и Роза вновь погрузилась в неизбежную реальность.

– Нет, милый брат, – немного погодя сказала она. – Меня, наверное, невозможно вылечить. Помнишь, наша мама тоже болела. Она лежала в больнице, её долго лечили. Мамочка говорила нам, что скоро поправится, утешала нас. А сама вскоре умерла.

– Нет, Роза, нет! Ты не умрёшь. Всё будет хорошо, вот увидишь!

Стёпка обхватил худенькие плечи сестрёнки и крепко-крепко прижал её к себе. Они оба заплакали.

Из всего сказанного Микки уловил своё имя, повторенное несколько раз, и пока непонятные ему имена или клички: «Жук», «Хана». И ещё он понял, что сейчас хозяину и его маленькой подруге очень плохо, что они нуждаются в помощи. Микки подошёл к детям и, пытаясь утешить, стал поочерёдно лизать им руки.

– Ай, как щекотно! Прекрати! – смеялась девочка, перестав плакать.

Но пёс не слушал её и тыкался холодным мокрым носом ей в губы, а Роза со смехом ласкала его.

В эту ночь мальчик долго не мог заснуть. Стёпа ворочался с боку на бок, и когда, наконец, он заставил себя погрузиться в дрёму, тревожные мысли его не покинули. Стоило ему забыться сном, как тяжёлые сновидения следовали одно за другим.

Вот он душной летней ночью стоит неподалёку от шумной нетрезвой компании и зовёт мать домой:

– Мама, пойдём домой! Мама, пойдём, уже поздно!

В ответ – только пьяный хохот и грубые ругательства. Он стоит уже целый час.

– Мама, если ты сейчас не пойдёшь со мной, я закрою дверь и не пущу тебя!

От лавки медленно отделяется пошатывающаяся фигура, сопровождающая каждый свой шаг нецензурной бранью. Мальчик знает – наутро у матери опять будет опухшее лицо, синевато-красные подтёки вокруг глаз и одно желание – скорее выпить.

На окне их квартиры, больше похожей на притон, совсем нет занавесок, и в сумерках оно чёрной дырой, страшной чудовищной пастью смотрит во двор, изредка освещаясь в глубине тусклым светом, выставляя напоказ царившие в их комнате беспорядок и нищету. А ведь когда-то всё было по-другому. Раньше мама не пила, и семья жила дружно. Стёпа до сих пор помнит тепло маминых рук, когда она прижимала его к себе, ласково взъерошивая волосы.

Весь этот кошмар начался после развода родителей. Когда отец уехал в другой город, всё изменилось. Мама стала много пить, в её характере появились раздражительность, гневливость. Мало того, она была постоянно недовольна детьми. Казалось, что само присутствие Стёпки и Розы раздражало её. И всё же дети очень любили маму, скучали за ней, пока она лежала в тубдиспансере. Мама есть мама. Спросите любого ребёнка у кого мама лучше и он непременно ответит, что его мамочка самая лучшая и самая красивая. Каждый ребёнок любит свою мать, какая бы она ни была.

Но вот их мама умерла, и детям тоже больше не хотелось жить. Узнав о её смерти, Роза плакала, кричала, что хочет «к маме», «к нашей любимой мамочке». Стёпе стоило большого труда успокоить девочку.

Когда матери не стало, брата и сестру хотели отдать в детский дом, но они сбежали. Стёпка и Роза так и не смогли преодолеть ужас перед страшным словом – детдомовец.

Мальчик заворочался во сне и застонал так, что пёс открыл глаза, зевнул и настороженно поднял голову. Первая ночь на новом, непривычном месте казалась Микки нескончаемо долгой. Он почти не спал и постоянно прислушивался к уличному шуму. Временами псу чудилось, будто кто-то большой и тяжёлый ходил около подвала взад-вперёд, и слышно было, как хрустел морозный снег под его ногами.

Микки не догадывался, что непрошеными ночными гостями были всего лишь ветер, да его верная подруга метель. Они вырвались на свободу только к ночи и теперь разгуливали над спящей землёй, играли в ветвях голых, стыдливо стоящих деревьев и с неистовой злобой стучались в окна и кровли домов, нагоняя ужас на людей. Иногда в зловещем завывании метели слышались то детский плач, то чьи-то голоса, то страшное рычание невиданного зверя. Но, в конце концов, ночные кошмары отступили, и Микки заснул спокойным, чутким сном здоровой собаки.

И снился ему старенький двухэтажный дом с облупившимися стенами, маленькая бедно обставленная, но уютная кухня, а за столом пьёт чай с сушками его незабвенная Мария Ивановна, его добрая и внимательная хозяйка. Пёс с радостным визгом подбегает к ней, тычется мордой в её пахнущие чем-то очень домашним родные морщинистые руки и благодарно засматривает в глаза, мол, а я знал, что ты вернёшься, я ведь так ждал тебя, так ждал!

Но вот видение стало меркнуть, постепенно исчезать. Теперь Микки в подъезде, под знакомой дверью. Его гложет беспокойство: может быть именно в эту минуту хозяйке нужна помощь? Он царапался в дверь довольно долго, а она всё не открывает, значит что-то произошло. Раньше такого не случалось. И не в силах дольше терпеть неизвестность пёс начинает жалобно скулить, сперва тихо, а потом всё громче и громче. Внизу и на верхнем этаже хлопают двери, появляются соседи. По раздражённым и злым лицам жильцов нетрудно понять: они явно не довольны тем, что Микки нарушил их покой. Не понимают люди, что собака просит о помощи! Микки с мольбой смотрит на них, затем переводит взгляд на дверь и лает, лает. А люди, вместо того чтобы помочь, обступают его со всех сторон, замахиваются на него кулаками. Микки всем телом прижимается к двери, ощетинивается, скалит зубы, его лай переходит в злобное ворчание. Вдруг из толпы выделяется Глафира Андреевна – полная тётка в домашнем байковом халате и бигудях. Она победоносно приближается к Микки и со злобой пинает его ногой. Тогда пёс, не помня себя от гнева, вцепляется в эту белую холёную ногу чуть повыше икры.

– Эй, псина, чего разлёгся! А ну, пошёл вон! – вскрикивает тётка каким-то грубым мальчишечьим голосом.

 

3

Проснулся пёс оттого, что почувствовал, как кто-то пнул его ногой. Сработал инстинкт самосохранения, заложенный в каждом живом существе с момента рождения. Ещё не проснувшись окончательно, Микки сразу же вскочил, угрожающе зарычал, а шерсть на загривке встала дыбом. Сейчас он стоял оскалившись, прижав к голове уши и зло сверкая глазами. Пёс приготовился к борьбе с этой вредной женщиной, со своей обидчицей, давно пора хорошенько проучить её. Несомненно, Микки ожидал увидеть Глафиру Андреевну, но так и застыл на месте от неожиданности. Вместо неё перед ним стоял высокий тощий подросток, на вид лет четырнадцати.

Этот мальчишка показался псу очень страшным. Чёрные неухоженные волосы незнакомца торчали в разные стороны, густые брови были сдвинуты к переносице, а из-под них гневно сверкали маленькие ястребиные глазки. Одет был мальчик ничуть не лучше, чем Стёпа. Поверх некогда белой, а теперь ставшей серой от грязи рубахи, на сутулых плечах мальчишки болтался весь истрёпанный, давно пришедший в негодность пиджак, а чёрные брюки, более или менее выглядевшие по– человечески, были немного ему велики. Казалось, что он так и родился на улице, ибо относился к той категории детей-беспризорников, для которых улица – родной дом, и тот жестокий окружающий их мир, являющийся для них школой по выживанию и могущий сравниться только с диким миром джунглей, – тот окружающий их мир для них много лучше «Содома и Гоморры» их бывшего домашнего очага.

Спросонья Микки почудилось, что перед ним стоит не кто иной, как Ваган: такие же чёрные волосы, такой же огненный безумный взгляд. Мальчишка не дал Микки опомниться: он медленно наступал, грозя в любое мгновение нанести ему новый удар.

– Пошёл вон! Вон! – крикнул черномазый и замахнулся на пса ногой. А зря, потому что наш отважный Микки решил не сдаваться без боя. Сейчас он был окончательно уверен, что это его жестокий хозяин, его мучитель явился за ним из той, прошлой жизни. И интонация голоса и слова те же. «Пошёл вон!» кричал ему Ваган в тот памятный день. Сообразив это, пёс напрягся всем телом, хорошенько изловчился и схватил обидчика за штанину.

– Ну, сейчас я тебе покажу! – рассердился незнакомец и отбросил Микки ногой. Через мгновение в смуглой руке паренька мелькнул перочинный ножик.

Пёс приготовился было атаковать во второй раз, но стоило мальчишке достать нож, как Микки вдруг поджал хвост, и жалобно скуля, забился в угол. Нет, этот дьявол во плоти сильнее его и сейчас он покарает Микки за то, что тот осмелился пускать в ход зубы. Пёс знал, для чего человеку это оружие. Чтобы причинять другому боль. Сильную боль. Он запомнил это блестящее и такое острое лезвие. Не раз хозяин в гневе хватался за него и угрожал щенку, а однажды даже ранил его им. Было невыносимо больно, но Микки не скулил, не выл, потому что знал: хозяин этого не любит. Он забился под диван и в темноте зализывал свою рану. На всю жизнь в том месте, на правом боку, остался памятный шрам. И теперь пёс понял, что это конец. Избавления ждать неоткуда. Враг решительно наступал.

– Сейчас ты узнаешь, глупое животное, на кого посмело наброситься! – проговорил «хозяин», занося нож над замершим от ужаса Микки, но в ту же минуту пёс услышал скрип входной двери и сейчас же вслед за этим прозвучал знакомый голос:

– Постой, постой Жук! Не тронь его! Микки – мой пёс!

С этими словами Стёпа (это был он) подбежал к мальчишке и схватил его повисшую в воздухе руку, готовую нанести удар. Цыган разжал кулак, и острый отцовский ножик со стуком упал на каменный пол. Микки был спасён. Друг, его маленький друг вернулся как раз вовремя. Жизнь пса висела на волоске. Ещё секунда, и Микки, наверное, уже не было бы в живых. Пёс перевёл дух, со всех ног кинулся к своему избавителю и прижался к его ногам. Первый раз он просил защиты и покровительства у человека.

Видимо Жук не ожидал такой реакции со стороны приятеля и потому даже поперхнулся от неожиданности.

– Слышь, Малой, ты это чего? Бродяг уже жалеешь? – он покрутил пальцем у виска. – Забыл что ли, как мы их с тобой травили?

Стёпа виновато опустил голову, но ему не удалось скрыть краску стыда, пятнами залившую его лицо и шею: он встретился взглядом с преданными глазами пса и покраснел ещё сильнее. Мальчику стало очень стыдно перед своим четвероногим другом.

Жук смерил Стёпу оценивающим взглядом.

– Что же ты раскраснелся, словно красна девица? – Цыган язвительно засмеялся. – Ты, я вижу, больно правильный стал, сочувствием проникся. Смотри, как бы в кисейную барышню не превратился!

Стёпа, конечно, обиделся. Он чуть было не бросился на Жука с кулаками, но успел-таки сдержать себя и как можно спокойнее произнёс:

– Во-первых, не кричи – Розу разбудишь. А во-вторых, ничего я не забыл. Но это было давно и…

– Давно? – перебил цыган. – Пару месяцев назад ты называешь давно?

Мальчик смешался, отвёл было взгляд, но тут же смело вздёрнул подбородок и, открыто глядя в чёрные глаза приятеля, сказал как отрезал:

– Знаешь, а я ведь только теперь, с появлением Микки, понял, что мы с тобой поступали плохо.

Насмешка вмиг исчезла с лица цыгана и он сразу посерьёзнел. Нависло молчание. В наступившей тишине слышно было, как постанывает во сне Роза. Пёс недоумённо переводил взгляд с одного на другого и не мог понять, что же связывает этих двоих таких разных людей. Дружба? Но разве можно дружить с таким, как Жук?

Первым тишину нарушил цыган.

– Малой, давай забудем о ссоре, – миролюбиво предложил он и переменил тему: – Лучше расскажи-ка, зачем ты притащил к себе этого блохастого дворнягу?

Микки не был настолько умным псом, чтобы сообразить, что слова «блохастый дворняга», сказанные в его адрес, оскорбляют собачье достоинство, зато теперь, слегка успокоившись, он понял, что ошибся насчёт цыгана. Этот незнакомец не был его прежним хозяином, хотя поначалу казался похожим на него. Пёс не знал, что в минуту гнева человек теряет свой облик, данный ему Богом, и становится страшен. Именно по этой причине для него оставалось загадкой, почему сейчас этот мальчишка стал даже как будто красивее и перестал походить на Вагана.

В это время Стёпка, не помня обиды, рассказал Жуку, как он нашёл Микки, а потом объяснил, для чего ему понадобилось забрать пса с собой. Суть его объяснений сводилась к следующему. Несколько дней назад Стёпа побывал в метро, где встретил двух ухоженных и совершенно здоровых на вид овчарок. Они сидели на полу в вестибюле рядом с табличкой, на которой крупными буквами было написано: «Подайте бедным артистам на лечение!» Здесь же стояла большая эмалированная кружка, куда сердобольные пассажиры бросали мелочь. И мальчик заметил, как часто подавали этим так называемым больным, в особенности дети.

– Я сам видел, что тем бедным артистам подавали намного больше, чем нищим, стоящим в том же метро, – утверждал Стёпка.

– И что ты предлагаешь делать? – поинтересовался цыган, уже догадываясь, что тот ему ответит.

Стёпа вкратце изложил свой план.

– Видно хозяин тех овчарок был не горазд на выдумки. Не придумал ничего лучше как посадить своих псов возле кружки для пожертвований. Мы поступим по-другому. Я всё обдумал и решил, что мой пёс будет показывать трюки, как настоящая цирковая собака. Да что там – мы и Хану задействуем в номере!

При слове «Хана» пёс, до этого момента внимательно прислушивавшийся к разговору, встрепенулся. Его хозяин сказал «Хана»? Микки уже слышал от него это слово – чьё-то имя или кличку. Однако наш герой и не подозревал, что в скором времени ему предстоит лично познакомиться с прелестной обладательницей этого имени.

Лицо Жука вытянулось от изумления.

– Хану? – он не верил своим ушам. – Ты сказал Хану?

– Ну да.

– Да ты в своём уме? Она же сле…

Стёпа не дал ему договорить.

– Не велика беда.

– То есть как?

Цыган смотрел на Малого с беспокойством, словно сомневаясь в его умственных способностях. Он всё никак не мог взять в толк, к чему тот клонит. Шутит ли, смеётся ли над её бедой, над бедой этой несчастной девочки, которая не виновата же, что всё так вышло.

– Хана станет петь свои чудесные песни, – сделав весомую паузу, не без гордости, объявил Стёпа. – В результате мы заработаем много денег. Как тебе моя идея?

Точно! Как он мог забыть? Голос – второй дар, которым наградила природа это обделённое создание. Первый дар – красота. Не только телесная, но и духовная. Редкое сочетание в наше время.

Глаза Жука беспокойно заблестели, он входил в азарт и готов был хоть сию минуту приняться за дело. Но чересчур хвалить Стёпу не стал, ещё зазнается. Он даже немножко завидовал ему: не мог примириться с тем, что такая замечательная идея пришла в голову этому мальчишке, а не ему самому.

– Что ж, неплохо придумано, – не скрывая своей радости по достоинству оценил Жук предложение приятеля. – Значит, сделаем так: встречаемся через пару часов на выходе из метро. Договорились?

– Конечно. Мы с Микки непременно придём, – ответил мальчик.

На том и порешили. Жук мгновенно исчез, а Стёпа начал собираться: достал сложенные у стены вещи и стал перебирать их. Ненужные откладывал в сторону, а всё то, что могло пригодиться для реквизита, собирал в узел. Микки лежал рядом, наблюдая за его приготовлениями. Мальчик готовился к своему первому в жизни цирковому выступлению.

Стёпа был в цирке всего один раз, во втором классе. Учительница повела их на представление всей группой. Больше всего ему тогда запомнились воздушные гимнасты. Наряженные в блестящие обтягивающие костюмы эти люди творили чудеса. Мальчик смотрел и не верил своим глазам. Высоко под куполом цирка с противоположных сторон раскачивались перекладины, держась за которые эти волшебники выделывали немыслимые вещи. Во время каждого прыжка сердце мальчика готово было разорваться от страха за них. Ему было страшно, хотелось зажмуриться, но какая-то непонятная сила заставляла его смотреть на их полёты, затаив дыхание, с холодными и влажными от волнения ладонями, с пересыхающим горлом. Их гуттаперчевые тела, казалось, без малейших усилий летали над головами восторженных зрителей справа и слева. Прыгая, эти люди-птицы отпускали руки и, кувыркаясь в воздухе, перехватывали друг друга на лету. Страшное, но и величественное, грандиозное зрелище. Каждый день риск, каждый день эти ловкие акробаты играли со смертью. Как сегодня ляжет их карта: что их ждёт, жизнь или смерть?

Вернувшись домой, Стёпа рассказал матери о цирке, стараясь ничего не упустить. Торопливо и сбивчиво, замирающим от нахлынувших чувств голосом, он рассказывал о том, как там красиво, о том, какие фокусы могут, оказывается, выполнять дрессированные звери. Он восхищался и медведями на велосипедах, и белоснежными пони в золотых попонах с коронами из страусовых перьев на головах, и забавными смешными клоунами, и фокусниками, и жонглёрами, но дольше всех говорил о воздушных гимнастах. Сидя по-турецки на не убранной сбившейся после бессонной ночи постели, попивая холодное пиво и раскуривая сигарету, мать слушала его в пол уха, думая, верно, о своём очередном ухажёре, а когда с блестящими счастливыми глазами сын признался ей, что хочет пойти в гимнасты, зло выругалась, назвала «балаболом» и «недоумком» после чего своим хриплым прокуренным голосом приказала «выбросить из головы эту дурь». Не встретив со стороны матери понимания и поддержки, Стёпа поделился своими впечатлениями с младшей сестрой. Слабенькая и потому часто болевшая, в тот день она лежала с температурой и не смогла пойти со Стёпой в цирк, хотя долгое время мечтала об этом. Роза слушала его приоткрыв ротик и затаив дыхание, а в её больших наивных глазах читался восторг. Что и говорить, она всегда понимала брата в отличие от матери и готова была слушать его рассказы часами.

На следующий день, когда всему классу задали сочинение на тему «Кем я хочу стать, когда вырасту», Стёпа написал в своей тетрадке о том, что будет воздушным гимнастом. Анна Павловна, их учительница русского языка и литературы, похвалила его и поставила пятёрку. Дома Стёпа сказал матери, что получил пятёрку за сочинение, но мать промолчала – она никогда не хвалила детей за хорошие отметки так же как и не ругала за двойки. Ей было всё равно, какие оценки они приносили и как протекала их школьная жизнь. Её вообще ничего на свете не интересовало, кроме самой себя.

Мальчик тряхнул головой, отгоняя от себя печальные мысли. Микки, всё это время не сводивший со Стёпы глаз, почувствовал, что тот чем-то встревожен. Он подошёл к хозяину, ткнулся своим влажным носом ему в ухо, щекотно обнюхал и лизнул. А Стёпа, с нежностью поглаживая пса, думал о том, что устроит своей сестрёнке настоящий маленький цирк. Он не будет брать её с собой в метро, они с Микки покажут ей фокусы дома. Правда, сперва надо хорошенько обучить собаку, выдрессировать, но Стёпа надеялся, что Микки, как смышлёный пёс, поймёт всё с первого же раза. Пусть его мечта не сбылась, несправедливо если и мечта Розы не исполнится.

 

4

За время, пока наши друзья добирались до метро, двое незнакомых людей подали им милостыню. Какая-то полная тётенька с круглым румяным лицом пожертвовала мальчику плитку настоящего шоколада, а высокий небритый мужчина с добрыми глазами протянул Стёпке целый кулёк вафель и даже угостил Микки кусочком сахара. Но далеко не все прохожие проникались сочувствием к друзьям. Встречались даже те, кто с брезгливостью поглядывал на них и старался скорее отойти подальше. Но у Стёпы не возникало чувство обиды на людей, которые открыто презирали его и обходили стороной. Он отлично понимал, что его, как и других беспризорников, лишённых всех жизненных благ и простого человеческого счастья – крепкой семьи, любви и заботы близких, – полноценное, обеспеченное общество никогда не примет за своего. И с этим необходимо смириться.

В метро на главном железнодорожном вокзале было шумно и людно, но Стёпа давно привык к этой повседневной суете. Он частенько бывал здесь и знал всё буквально наизусть. Каждый день происходило одно и то же: люди уезжали и приезжали. А в строго определённое время на станцию прибывал поезд. Отдалённый перестук колёс возвещал о его прибытии. Шум всё усиливался, накатывался как волна, сметающая всё на своём пути, и в жерле тоннеля светились три огня: два маленьких и один, по центру, большой, после чего на свет показывалось само трёхглазое божество, созданное руками людей. Замедляя свой бег, мерно постукивая колёсами «ту-ту-ту-тух, ту-ту-ту-тух», поезд проносился мимо и останавливался у нужной платформы. Там он раскрывал свои шипящие челюсти, заглатывал очередную порцию людей и, довольно пофыркивая и издав прощальный гудок, отходил со станции.

В ожидании поезда пассажиры толпились у перрона, кто-то громко разговаривал, перекрикивая собеседника, кто-то смеялся, кто-то звонил по телефону. Среди пёстрой, разбушевавшейся толпы мальчик и собака казались маленькими, беспомощными и одинокими, никому не нужными в этом большом мире.

На выходе из метро их нетерпеливо дожидался Жук. Он занял место возле самых дверей, «чтобы сразу текать, если вдруг менты заявятся». На полу, специально для Микки, был расстелен цветастый коврик, на нём стояла жестяная банка для пожертвований, а рядом Жук зачем-то поставил старый низенький табурет. Микки сразу смекнул, что от него требуется. Стёпка без особого труда обучил пса выполнять нехитрые трюки, поощряя его за это очередной порцией сладкого. За лакомый кусочек Микки готов был сколько угодно ловить зубами мячик, подавать лапу и подвывать в такт Стёпиной песни. А ещё пёс запомнил, что когда кто-нибудь обратит на него внимание нужно сесть возле банки, подняться на задние лапы и залаять. Тогда уж точно прохожий остановится посмотреть их фокусы и, может, пожертвует копеечку.

– Жук, когда ты пойдёшь за ней? – обратился Стёпа к приятелю.

Мальчик закончил дрессировать Микки и только сейчас вспомнил о самом главном. Всё это время цыган сидел у его ног. Весело насвистывая, он разбирал принесённый Стёпой узелок.

– За кем? – не сразу сообразил Жук.

– За Ханой конечно! – бросив на цыгана неодобрительный взгляд, напомнил ему мальчик.

Жук как раз достал из узелка плитку шоколада, разорвал приятно шелестящую фольгой обёртку и собрался полакомиться ароматными шоколадными дольками. Вопрос Стёпы застал его врасплох. Он открыл было рот, вознамерившись возразить ему, но сейчас же вскочил, ударил себя по лбу и, издав нечленораздельное восклицание, выбежал на улицу.

О ком говорили ребята и кто такая Хана Микки пока не знал, но через полчаса цыган вернулся, и загадка стала ясна. Сквозь стеклянные двери метро Микки видел, как Жук спускался по ступенькам, держа за руку красивую девочку. Дойдя до дверей, они остановились, цыган наклонился к девочке и шепнул ей что-то, та согласно кивнула. Жук сделал шаг вперёд, автоматические двери перед ними раскрылись и они вместе, рука об руку, зашли в вестибюль метро. Пёс перестал выполнять команды своего благодетеля и замер, не сводя любопытного взгляда с этой пары. Дети представляли явный контраст. Высокий подросток с острыми чёрными глазами и взъерошенными нечёсаными волосами осторожно, боясь оступиться, вёл за руку хрупкую и тоненькую, как соломинка девочку, ровесницу Стёпы. На ней было красивое, аккуратное, но немного старомодное серое пальто. Года два назад Жук украл эту вещь на рынке и принёс Хане (так звали девочку), естественно, не сказав, откуда он её взял. Поверх пальто на плечи и голову маленькой барышни был накинут тёплый шерстяной платок и она придерживала его свободной рукой. Микки внимательно следил за тем, как цыган усадил юную гостью на табурет, который, как выяснилось теперь, он принёс именно для этой цели. Пёс покосился на хозяина и заметил, что тот заворожено смотрит в лицо девочки. Но ни следа приветственной улыбки, ни тени смущения не отразилось на этом лице. Оно оставалось всё таким же серьёзно-сосредоточенным.

– Здравствуй, Аннушка! – тихо, чтобы не испугать девочку, сказал Стёпа.

Он почти прошептал это и не всякий бы среди гула метро расслышал его голос, но у маленькой незнакомки был изумительно тонкий слух. Лучистая улыбка тронула её губы.

– Привет, Стёпа, привет, Микки, – сказала девочка и вытянула перед собой тонкую белую руку.

Микки сообразил, что это, должно быть, приветствие и обнюхал протянутую ему навстречу руку. Девочка снова улыбнулась, на этот раз гораздо веселее, а когда пёс лизнул ей пальцы, залилась звонким серебристым смехом. Засмеявшись, она тряхнула головой, сбросила платок и по плечам Ханы рассыпались длинные золотисто-солнечные кудри. Стёпа хотел было вновь укрыть её, но Жук опередил приятеля.

– Хана, спой что-нибудь для нас, – попросил он, бережно поправив соскользнувший с её хорошенькой белокурой головки платок.

Девочка кивнула в ответ и начала петь. Сперва тихо, едва слышно, но постепенно голос её окреп, лился широко и свободно. Во время пения лицо её преобразилось, глаза ожили. Она пела старинную колыбельную песню, которую ей ещё в младенчестве напевала мать, а Жук не отрывал посветлевших влюблённых глаз от её нежных губ из которых лилась эта дивная мелодия.

Ай-люли, ай-люли, Поскорее сон иди, Спи, Аннушка моя, усни. Сладкий сон тебя манит. В няньки я к тебе взяла Ветер, солнце и орла, Улетел орёл домой, Скрылось солнце за горой…

Слова песни заново рождались из далёких тайников памяти и шли от сердца, потому высокий и чистый голос Ханы звучал как-то по-особенному красиво, а главное – искренне: ничто не резало слух, не проскальзывало даже нотки фальши. Временами девочка замолкала, устремляя взор своих чудесных небесно-голубых глаз куда-то вдаль, затем продолжала петь:

Ветра спрашивает мать: «Где изволил пропадать? Или волны ты гонял, Или с звёздами воевал?»

Она пела, а сама, казалось, думала о чём-то своём, неземном. Микки никак не мог понять, почему юная гостья так сильно отличалась ото всех других детей, которых он когда-либо видел. Было в ней что-то восторженно красивое, вдохновляющее и открытое, но всё же не доступное нам для понимания. Время шло, а девочка всё пела и пела, не обращая внимания на шум поездов, громкие разговоры, гул. Она полностью погрузилась в свой мир, такой манящий и далёкий, словно звезда в ночном небе, скрытый ото всех посторонних.

– «Не гонял я волн морских, Звёзд не трогал золотых Я дитя уберегал, Колыбелечку качал».

Пёс продолжал выполнять трюки, повинуясь своему маленькому хозяину, но в то же время не переставал поглядывать на удивительную певицу. Девочка казалась Микки такой беззащитной и маленькой, что он решил защищать это хрупкое существо ото всех бед и напастей, пусть даже ценой своей жизни.

Но вот Хана кончила петь, волшебство и сказка кончились. В глазах юных слушателей блестели слёзы. Даже Микки плакал: из внутренних уголков его глаз к носу сбежали две скупые слезинки. Сегодня он плакал второй в своей жизни раз. Небесные глаза девочки тоже переполняли слёзы, достаточно было моргнуть, чтобы они полились с её трепещущих как крылья бабочки солнечных ресниц. Но она снова о чём-то задумалась и смотрела перед собой не моргая, чуть приоткрыв губки.

Вдруг пёс насторожился: к Хане подошёл незнакомый мальчик лет девяти. Одет он был, как говорят, с иголочки – в новенькую кожаную куртку и отутюженные серые брючки, по-видимому, ребёнок из богатой и обеспеченной семьи. В правой руке мальчик держал свежий, только что купленный цветок. Маленький джентльмен подошёл к девочке ближе и протянул ей лилию.

– Возьми, это тебе. Ты очень хорошо поёшь, – сказал он дрогнувшим голосом, немного смутившись.

Хана взяла цветок, но тот неожиданно выскользнул из её рук. Микки рванулся было схватить упавший цветок и отдать девочке, но она сама наклонилась и ощупала пол. Цветок лежал в одном месте, чуть справа от неё, а Хана искала его совершенно в другом, и Микки не мог взять в толк, в чём тут дело. Правда, глаза девочки ещё раньше показались ему не обычными, однако пёс не придал этому большого значения. Теперь же его поразила страшная догадка – Хана совершенно слепая! Она не видит ничего, что её окружает: ни неба, ни солнца, ни звёзд, они лишена высшего человеческого блага – любоваться творением этого видимого мира. Не обнаружив лилии, девочка несмело попросила:

– Вы не могли бы подать мой цветок? Я обронила его где-то рядом, но не могу найти.

Мальчик молча поднял лилию и отдал её слепой красавице. На этот раз маленькая гостья крепко сжала драгоценный подарок в ладонях, поднесла его к лицу, потом слегка коснулась лепестков губами и улыбнулась.

– Это лилия, – сказала она. – Спасибо Вам большое, я очень люблю живые цветы.

Мальчик ушёл, а Хана по-прежнему сидела, не двигаясь, и прижимала к груди подарок – белоснежную свежую лилию.

Хана вспоминала ласковое лицо матери, такое красивое, в копне волос соломенного цвета, в которых радужным ореолом отсвечивало солнце, её большие светлые глаза, бирюзового цвета платье и протянутые к дочери руки, и всё это – среди прекрасных луговых цветов и яркой майской зелени. Такой девочка её запомнила навсегда. И ещё Хана запомнила небо – синее-синее, с плывущими по нему причудливыми облаками, среди которых они с мамой угадывали сказочных животных и старинные замки. Особенно красивы были облака на закате, в алом и золотом свете солнца.

Но потом произошла эта ужасная авария, унесшая жизнь мамы. А вечером, после похорон, Хана услышала приглушённый разговор тёти, маминой сестры. Она сетовала соседке о свалившемся на её голову лишнем рте. После этого девочка твёрдо решила бежать из ставшего ей чужим дома.

Хана помнила, как собрала свой рюкзачок, который ей купила мать к первому классу, положила туда своего любимого мишку, кофту и мамину фотографию. Потом была страшная ночь на незнакомой улице, в каком-то подвале. А утром, когда девочка проснулась, то подумала, что ещё ночь, так как ничего не видела. В этом подвале Хану обнаружил цыган по кличке Жук и забрал её с собой, сказав, что будет заботиться о ней, как о своей младшей сестре. И он сдержал своё слово. Привыкший за долгие годы к одинокой бродячей жизни, Жук сначала привязался, а затем и полюбил Хану, полюбил за то, что она тоже одинока, за то, что у неё нет крова над головой и куска хлеба. Если бы девочка была счастлива и богата, цыган наверняка презирал бы её точно также как племя этих сытых толстосумов презирает таких отбросов общества, к каким принадлежит он.

Хана глубоко вздохнула и закрыла глаза. От терпкого аромата лилии у неё слегка закружилась голова.

К вечеру банка была доверху наполнена монетами. Жук сосчитал деньги и остался доволен. У ребят оказалось целых сто рублей, не считая кулька пряников, конфет и печенья. Микки радовался вместе с ними.

– Вот это да! – говорил Стёпа. – А ты, Жук, думал, что мой Микки ни на что не годится. Дня через три-четыре, если так пойдёт, мы разбогатеем!

– Да ладно тебе. Не обижайся, я был не прав, – признался цыган. – Только вот заслуга пса в нашей удаче невелика. Скажи спасибо Хане. Я знал, что её талант нам когда-нибудь пригодится.

Но Микки, даже если бы ему дано было разобрать смысл его слов, не обиделся бы. Он чувствовал, что всё сказанное Жуком – правда, ведь никогда прежде ему не доводилось слышать такого райского пения.

Ребята собрали свои вещи, уложили (не без помощи Микки, который вертелся около них и принюхивался к съестному) в мешок всё, что заработали за день, и покинули метро.

Быстро темнело. Холодные снежные тучи заволакивали небо, но снег перестал идти. Стёпа и Хана шагали первыми, Жук с мешком на спине брёл позади ребят, а Микки замыкал это шествие. Они прошли уже больше половины пути и завернули в один из дворов, откуда до жилища Стёпы оставались считанные минуты, как вдруг прямо перед ними, словно из-под земли, выросли двое нерусских парней. Оба незнакомца были одеты в чёрные толстовки и штаны того же цвета. Наши приятели испугались, но у каждого испуг выразился по-разному. Стёпа остановился и, побледнев, с плохо скрытым волнением смотрел на незваных гостей, а Жук сжал кулаки и его жёсткие чёрные глаза загорелись яростью. Теперь в них не было и частицы той любви, что зажгла в них Хана искрой своего таланта, это были всё те же глаза Вагана, глаза человека, которого Микки боялся и ненавидел.

Цыган посмотрел в сторону Ханы и взгляд его смягчился. Лицо девочки по-прежнему оставалось безмятежным, ничто не омрачало её ясных глаз. Жук всегда испытывал к Хане, поскольку она была калекой, чувство жалости, но в эту минуту он в душе возблагодарил судьбу за то, что Бог вовремя отнял у неё зрение. Жук смотрел на Хану с сочувствием, но и с тайной радостью за неё: если бы она могла сейчас видеть, её сердце, наверно, разорвалось от страха. А он ни за что не перенёс бы её смерти. Цыган любил эту девочку больше, чем сестру. У него никогда не было сестры (а может и была, да только он не помнит, многое с тех пор забылось кроме побоев – тяжёлого отцовского кулака, которым тот что ни день потчевал сына), но Жук подозревал, что к сестре чувствуешь что-то другое. Как бы там ни было, теперь он должен защитить свою сестру или любимую от грозившей ей опасности, о чём та, по счастью, не знала.

– Чё смотрите? – сквозь зубы процедил высокий парень, стряхивая пепел с сигареты. – Деньги отдавайте!

Услышав грубый незнакомый голос, Хана вздрогнула и крепче сжала руку Стёпы.

– Кто это? – прошептала она помертвевшими губами. – Стёпа, прошу, не молчи, скажи мне, кто это?

Мальчик не отвечал. Он оставил свою спутницу и решительно шагнул навстречу незнакомцам. Хана беспомощным жестом слепого протянула вперёд руки и, нащупав край рубахи цыгана, прижалась к Жуку всем своим худеньким телом. Тот почувствовал её тепло, её взволнованное дыхание у своей груди, совсем близко к сердцу, и это придало ему силы. Неизвестно было, кто победит в этой схватке, но настал решающий миг и он не должен, не имеет права отступать. Теперь, стоя рядом с Ханой и обняв её за плечи, цыган терпеливо выжидал, когда ему нужно будет вмешаться.

– Ничего вы не получите! – выкрикнул Стёпа. – Это наши деньги!

– Были ваши, а станут наши! – загоготал парень. – А ну, Тристан! Проучи-ка этих бродяг, – обратился он к своему дружку, немного пониже его.

Тристан сделал шаг вперёд.

– Чё ты сказал, пацан? – глаза Тристана сощурились в щёлки, тонкие губы скривились в презрительной ухмылке. – Ишь ты, смелый какой! – иронично протянул он и достал из-за пазухи нож. – Сейчас посмотрим, кто кого!

Что тут стало с Микки! Опять перед ним сверкнула сталь. Но на этот раз он не трусил. У одного из этих людей страшное смертоносное оружие и этим оружием угрожают его хозяину. Этого пёс стерпеть не мог. Он напрягся каждой клеточкой своего тела, зарычал и, готовый сражаться до последней капли крови, с прижатыми к голове ушами и оскаленной пастью подбежал к Тристану. Тот зверем кинулся на него. Пёс вовремя отскочил, но сейчас же снова бросился на врага. Парень замахнулся на Микки ножом, а пёс подпрыгнул и вцепился ему в руку. Однако тот, высокий, оказался хитрее Микки: он подошёл сзади и ударил пса по голове чем-то тяжёлым так, что бедняга, жалобно взвизгнув, кубарем полетел в снег. Оглушённый, он остался неподвижно лежать на земле.

И тогда Жук решил, что настало время действовать. Тристан кинулся на Стёпу, но цыган преградил ему путь и заслонил собой приятеля. Мгновение он смотрели друг на друга – двое бродяг, отверженных обществом, но плоть от плоти этого самого общества, их породившего, двое родственных по крови людей, – и в глазах обоих стояла непримиримая вражда, какая обычно бывает между соперниками, у которых шансы на успех равны. Быть может при другой обстановке и в других условиях они не стали бы затевать драки, но здесь действовал неумолимый закон, жестокий закон джунглей, общий для всех беспризорников: ешь другого, пока тебя самого не съели, и эти двое не могли его нарушить.

– Не бойтесь! – закричал цыган. – Малой, бери Хану и скорее уходите! Я их задержу!

Вот ведь как получается. Жук злился, ревновал Хану, а что из того, если теперь он сам отдаёт её приятелю? Где здесь справедливость? За всю свою недолгую жизнь этот отверженный человек, каких миллионы на нашей планете, так и не узнал, что такое эта справедливость и есть ли она вообще на земле. Не обман ли это, не мираж? Ведь должны же бедные страдающие люди на что-то надеяться, вот и выдумали справедливость. Как награду, в утешение себе. А Высшая Справедливость, иными словами Бог? Этот всесильный Судия? Цыган не знал, существует Он или нет, но в эту трудную для него минуту ему непременно хотелось верить, что существует.

Жук полез в карман за перочинным ножиком, но обнаружил, что отцовского подарка на месте не оказалось: он обронил его в подвале у Стёпы. Опять не повезло! Везде и всюду ему не везло! И в свои последние мгновения жизни цыган с тоской и горечью подумал, что даже в смерти ему не везёт. При живых родителях лишённый крова, Жук с детства знал одну только боль. Он прожил как собака и умирал как собака, под чьим-то забором, в глухом дворе. Цыган скрыл ото всех своё имя, и никто кроме Аннушки не знает, что зовут его Володей, Владимиром. А её он попросил никому об этом не говорить. Но смерть снимает все запреты и если она догадается открыть его имя, то, может, и его добрые люди помянут, всё-таки крещёный он, не басурманин какой-нибудь.

То, что происходило дальше, напоминало страшный сон. Тристан набросился на Жука и повалил его в снег. Услышав крик Ханы, Стёпа подбежал к ней, мертвенно-бледной, дрожащей от страха, чтобы подхватить слабеющую девочку, не дать ей упасть, а когда обернулся, всё уже было кончено. Цыган, скорчившись, лежал на снегу. Шатаясь, на ватных ногах Стёпа подошёл к приятелю и едва сдержался, чтобы не закричать. Жук был мёртв. На левой стороне его груди под рваной грязной рубахой медленно расцветало алое пятно. Как цветок, подумал мальчик. Ранняя роза на снегу. Знак искупления этой заблудшей одинокой души. И прощения. Там, на небе. Стёпа в это верил. Своей смертью, смертью за друзей, цыган искупил свои грехи, и теперь Бог не оставит его.

Стёпа осмотрелся – поблизости никого не было видно. Конечно, те в чёрном сделали своё дело и скрылись. От людей, но не от Бога. И их ждёт расплата. В каком-нибудь глухом переулке кто-то зарежет и его, убийцу этого черноволосого мальчугана. А пока тот парень не думает о возмездии, что ему до того, что прервалась ещё чья-то жизнь, быть может, ещё не успевши начаться?…

Микки подполз к ногам Жука и скорбно, протяжно завыл. Хана и Стёпка опустились на колени. Плач и всхлипывания детей слились с этими горестными звуками.

 

5

Девочка без слов поняла, что случилось. Слепые ведь, как известно, чутки на восприятие. Во время драки Хана стояла чуть поодаль и, сжав на груди руки, подняв невидящие глаза к небу, молилась своими словами. Необъяснимо, но в ту секунду, когда один из тех двоих пырнул её друга ножом, она закричала, закричала потому, что почувствовала, как нож вошёл ей под сердце, и тогда поняла, чья взяла.

– Они убили его, они убили его, – как безумная повторяла Хана. – Стёпа, Стёпочка, ты не знаешь, какой он был хороший, какой заботливый, внимательный, и совсем не злой. Это с тобой он держался надменно потому… – она запнулась, потом, понизив голос, добавила: – потому что ревновал меня к тебе!

Стёпа оторопел.

– Постой, ты хочешь сказать, что он…

– Да, да, да! Тысячу раз да! – восклицала Хана. – И, поверь мне, для того, чтобы понять это, не нужны глаза!

Дети пришли в милицию и рассказали о происшедшем. Они не могли допустить, чтобы их друг остался лежать в том глухом дворе. Его необходимо было похоронить по-человечески. Женщина-следователь внимательно выслушала ребят, выясняя всё до мельчайших подробностей. Ей важна была каждая мелочь. Детям было предложено описать внешность и составить фоторобот преступников, после чего их отпустили, наказав при встречи с теми парнями молчать о том, что были в милиции и что те объявлены в розыск.

После смерти Жука Хане некуда было идти, поэтому Стёпа привёл девочку в своё жилище, где его ждала тяжелобольная сестра. Задыхаясь от волнения и подступивших слёз, мальчик рассказал ей всё по порядку. Роза молча слушала брата, перебирая принесённые им гостинцы: налётчики забрали только деньги, оставив нетронутыми сладости. Рядом сидел Микки. Теперь он знал, что такое смерть. Пёс хорошо помнил свою любимую хозяйку, которая ушла от него навсегда, но в этот раз он стал свидетелем убийства. Тот, кто думает, что смерть является в образе безобразной старуха с косой, ошибается. На самом деле смерть это человеческая жестокость и те двое несли её в себе. Люди поступают хуже животных. Те убивают по необходимости, а они из-за денег.

– Я знала, что случится беда, – неожиданно сказала Роза и, поймав на себе вопросительный взгляд брата, продолжила: – Сегодня днём мне приснился сон. Я видела обрыв, а над ним стоял ты, брат, и твой приятель Жук. Вы о чём-то горячо спорили, а потом ты нечаянно оступился и чуть не погиб. К счастью, Жук вовремя схватил тебя за руку, не дав упасть, но при этом сам сделал неосторожный шаг и разбился насмерть. Тогда я проснулась, стала звать тебя, но вокруг никого не было. Ты ушёл, и я сразу поняла, что сегодня случится непоправимое.

Хана осталась у детей на ночь, однако заснуть им не пришлось. Ночью Розе сделалось хуже. Перед воспалёнными глазами девочки вставали картины из её беззаботного раннего детства. Она металась в бреду, и ей чудилось, будто рядом с ней у изголовья в длинном белом платье стоит её покойная мать и снова, как в детстве, поёт колыбельную. Ах, до чего же было хорошо, пока мама не пила и семья жила мирно и слаженно! Сейчас это время казалось Розе самым лучшем в её жизни. Она протягивала к матери свои худенькие ручонки и умоляла забрать её с собой. Но очень скоро туман рассеивался, видение исчезало, и, в конце концов, вместо ласкового маминого голоса слышалось лишь унылое завывание разгульного февральского ветра.

Микки тоже всю ночь не сомкнул глаз. Он дежурил у постели больной и каждый раз, как девочка беспокойно вскрикивала, вскакивал со своего места, подбегал к ней, садился рядом и начинал выть. Вой метели за окном и этот вой пугали детей. Они знали, что так собаки голосят по покойнику.

Едва забрезжил рассвет, Стёпка встал первым и разбудил задремавшую к утру Хану. Он знал, что его сестре требуется помощь и с вечера задумал привести к ней знакомого батюшку, отца Василия. Этот невысокий полный человек с ласковыми серыми глазами и широким добродушным лицом до принятия священнического сана был врачом и даже сомневался в существовании Бога, но, столкнувшись в своей практике с чудом (во время клинической смерти мозг человека погибает в считанные минуты, а его пациент, по молитвам матери, после двадцати минут клинической смерти выжил и остался здоров), изменил свои воззрения и стал священником. Теперь Стёпа надеялся на помощь батюшки. Может, тому удастся вылечить его сестру.

Роза беспокойно спала, покашливая и постанывая во сне. Микки было поднялся, но мальчик приказал ему лежать на месте. Несмотря на то, что на улице стоял мороз и в подвале было сыро, Стёпа всё же рассудил, что нельзя держать пса взаперти, вдруг ему зачем-то понадобится выйти, и потому, уходя, оставил входную дверь приоткрытой. До приходского храма Святителя Николая было всего несколько кварталов. Дети миновали их быстро, не заметив расстояния. Воскресная служба ещё не начиналась, но прихожане уже тянулись в церковь. Попав на территорию храма, они трижды крестились и кланялись, прежде чем подняться по ступенькам и войти в церковные двери. Стёпа заметил, что все они шли на службу нарядные, в светлых опрятных одеждах. А он как одет? Стыдно было даже пройти узорчатые тёмные ворота и ступить на храмовую территорию, не то что зайти в саму церковь. Стёпа сказал об этом Хане, и дети остановились у дверей, не решаясь зайти внутрь.

– Что вы здесь стоите? В храме для всех места хватит, – раздался над их головами чей-то строгий голос. Стёпа обернулся. Рядом стоял благообразный седой старичок чуть повыше их ростом, в длинном, похожем на платье, одеянии золотистого цвета.

– Дедушка, сегодня служит отец Василий? – постеснявшись назвать истинную причину своей робости, спросил Стёпка.

– Да. А зачем он тебе понадобился? – поинтересовался старец.

– У меня на стройке, в подвале, сестра больная, – жалобно сказал мальчик. – Ей сейчас очень плохо.

– А звать-то тебя как? Надо же мне отцу Василию сказать, кто его спрашивает.

– Я Стефан. Так и передайте. Пока сестрёнка была здорова, мы с ней иногда заходили в этот храм и однажды познакомились с батюшкой. В тот день он рассказал нам о Боге, который всех любит и для которого все люди равны, а потом попросил сестёр милосердия досыта накормить нас в трапезной. Я знаю, что отец Василий в прошлом врач, поэтому хочу, чтобы он помог моей сестре.

Рассказ беспризорника, по-видимому, произвёл на старого диакона сильное впечатление. Он немедля отправился к батюшке и сказал ему, что мальчик Стефан дожидается его у ворот храма. Ещё служитель поведал отцу Василию, что сестра этого мальчика тяжело больна.

Батюшка сразу засуетился. Он попросил отслужить за него литургию отца Георгия, взял с собой запасные Дары и уже через четверть часа вышел к Стёпе.

– Отец Василий, благословите! – сложил ладошки мальчик и наклонил голову.

– Бог благословит, Стефан, – отозвался батюшка, осеняя его широким крестом.

– И меня благословите! – робко попросила Хана.

– А тебя как зовут, девочка?

– В крещении я Анна, но друзья зовут меня Ханой.

– Хана, Анна – так можно и запутаться, – улыбнулся батюшка. – Давай ты будешь просто Аннушкой, хорошо?

– Я согласна, – тихо ответила девочка, и отец Василий благословил её.

Возле «дома» сидел Микки, нетерпеливо дожидаясь хозяина и Хану. Пёс прождал детей довольно долго, и вот наконец они вернулись, но не одни. Навстречу ему шёл Стёпка и крепко держал за руку Хану, а рядом с ними двигался человек в чёрной рясе, с большим позолоченным крестом на груди. Такой странной одежды Микки ещё ни разу в жизни не видел. Он не знал этого человека, а между тем тот уже слышал о нём и когда дети сказали отцу Василию о собаке по кличке Микки, батюшка задумался. Что-то смутно припомнилось ему. Но слишком много людей ежедневно шли к отцу Василию со своими заботами и он забыл о том, что когда-то его духовная дочь, старушка Мария, рассказала ему, что у неё появился пёс Микки.

Человек в рясе не дал Микки забежать следом за ним в подвал, закрыв дверь перед самым его носом. В сопровождении детей батюшка спустился по крутой лестнице вниз. Поначалу отец Василий передвигался ощупью: его глаза не сразу привыкли к темноте. Но через несколько минут, хорошенько приглядевшись, батюшка пришёл в ужас от того, что увидел. В углу на куче старого тряпья лежала умирающая. Он подошёл ближе и осмотрел ребёнка.

– Тяжёлая форма туберкулёза, – произнёс батюшка, закончив осмотр.

Туберкулёза? Стёпа содрогнулся, лёгкий холодок пробежал у него по спине. От этой болезни умерла их с Розой мать, выходит, и его сестра обречена?

– Медицина здесь бессильна, – продолжал отец Василий, словно отвечая на его мысли. – Почему же ты раньше не позвал меня, Стефан?

Но мальчик не слышал этого вопроса. Сейчас он думал о том, что Роза оказалась права и его опасения подтвердились: у неё туберкулёз. Отец Василий повторил свой вопрос. Тогда Стёпа растерянно пробормотал:

– Я думал, что Роза…

– Ты думал, что это несерьезно, – перебил отец Василий. – Надеялся, что она выздоровеет, да? Надеялся на чудо? Пойми, нельзя сидеть, сложа руки и ждать от Бога чуда, надо самому действовать. Вот если бы ты позвал меня в самом начале болезни! А теперь… Батюшка безнадёжно махнул рукой и нагнулся, чтобы достать святые Дары.

На слова отца Василия Стёпе нечего было возразить. Проницательный священник угадал его мысли. К горлу мальчика подкатил ком, глаза наполнились слезами и он отвернулся, чтобы батюшка не заметил его красных от слёз глаз. «Сейчас бы Жук сказал, что я веду себя в точности как девчонка!» – подумал Стёпа, улыбнувшись сквозь слёзы. Да, Жук был настоящим другом! Если бы не он, то страшно подумать, что было бы теперь с ним и Ханой.

Стёпа подошёл к Аннушке. Она сидела, прижавшись спиной к холодной бетонной стене. Мальчик сел рядом с ней, и Анна положила голову ему на плечо.

– Я всё слышала, – сказала она. – Мне очень жаль. Но ты не плачь, Стёпа. Я знаю, что все детки, которым очень горько жилось на этом свете, после смерти попадают в рай к Боженьке. Мне мама так говорила.

Стёпе эта мысль было не внове. Он уже слышал похожие слова от отца Василия и долго утешался ими, однако сейчас это не успокоило его.

– Я знаю, Аннушка. Но моя сестра не умрёт, она не может умереть, Бог не допустит этого! – твердил он упрямо, не желая признать очевидного.

Девочка не ответила, только печально покачала головой.

Исповедь и причащение кончились. Стёпа видел, как священник достал маленькую ветхую книжку, благоговейно открыл её и, став под окно, чтобы лучше было видно, прочитал над Розой необходимые молитвы. Он читал вполголоса, поэтому Стёпа, как ни старался, не мог разобрать его слов. Закончив молитвы, отец Василий вытер со лба выступивший от волнения пот и вызвал по мобильному телефону «Скорую помощь».

Всё это время пёс послушно сидел под дверью и наблюдал через крошечную щель за всем происходящим. Ему было немного страшно. Микки ещё не оправился от вчерашнего потрясения, а сегодня за этой железной дверью снова стояла смерть. На этот раз умирала сестра его маленького господина.

«Скорая» приехала через тридцать минут, но, к сожалению, ничего сделать было нельзя. У Розы случился приступ кашля, так что горлом пошла кровь, и она скончалась, не приходя в сознание.

Микки не сиделось на месте: он путался под ногами врачей и то и дело подбегал к Стёпе, который, захлебываясь, рыдал навзрыд. Вместе с ним плакала и Аннушка. Девочка хоть и не видела, как умирала Роза, но зато чутко ощущала происходящее вокруг своей чистой, открытой душой.

Отец Василий попросил врачей забрать детей в больницу на обследование, чтобы затем их смогли поместить в православный приют. Перед отъездом Стёпа поведал батюшке историю Микки и тот, приласкав пса, обещал заботится о нём. Девочка, в свою очередь, подошла к отцу Василию и попросила его молиться о невинно убиенном Владимире. Батюшка спросил кто такой Владимир и Аннушке пришлось обо всём рассказать. Так Стёпа узнал, что у Жука было православное имя. Услышав от ребят как погиб цыган, отец Василий прослезился. «Неисповедимы пути Твои, Господи!» – только и сказал он. На прощание Микки несколько раз лизнул хозяина в губы и жалобно заскулил. Подбежав к Аннушке, он простился и с ней. Отец Василий напутствовал каждого крестным знамением, дети сели в машину, и шофёр стал заводить мотор. Стёпа и Аннушка сидели рядом, крепко прижавшись друг к другу. Перед ними, накрытая простынёй, лежала Роза. Очертания её маленького тела угадывались под этим белым саваном. Стёпа бросил взгляд на Аннушку. Счастливица! Она ничего не видела. Машина вдруг затарахтела, тронулась с места. Мальчик отвернулся от тела сестры, прислонился лбом к холодному оконному стеклу и долго смотрел вслед своему четвероногому товарищу, которого он покидал, скорее всего, навсегда. Ему не хотелось уезжать, но в то же время Стёпа понимал, что бросить всё, как есть, и уехать было единственным способом выжить в создавшемся положении. Это, пожалуй, самый верный способ спасти себя и слепую Анну от неминуемой гибели, которая ждала их в недалёком будущем. Мальчик убеждал себя, что детский православный приют – это не так уж плохо. По крайней мере, такой вариант полностью исключает возможность замёрзнуть где-нибудь на улице, быть убитым, как несчастный цыган по кличке Жук или ещё хуже – умереть голодной смертью. Микки провожал детей преданным взглядом, пока «Скорая помощь» не скрылась из виду за ближайшим поворотом. Пёс и батюшка остались наедине. Микки лёг у ног отца Василия и внимательно посмотрел ему в лицо, как бы спрашивая, что тот намерен делать дальше? Что будет теперь с ним, с Микки? Батюшка нагнулся и погладил пса по голове.

– Не волнуйся, я тебя не брошу. Пойдёшь со мной? – дружески предложил он.

 

6

Микки фантастически повезло.

У батюшки оказалась большая многодетная семья, в которой все, до единого, любили животных. С раннего утра и до позднего вечера пёс гулял в широком просторном дворе, где жила коротконогая, белая в чёрных пятнах Стрелка, её юная дочь по кличке Тора, на редкость красивая собака, сказать по секрету, наш Микки влюбился в неё с первого же взгляда, её ухажёр Малыш и рыжая вороватая кошка Фроська со своими новорождёнными котятами. Пёс наслаждался каждым мгновеньем бытия. Впервые в жизни он чувствовал себя по-настоящему счастливым.

С Торой Микки снюхался не сразу. И всё из-за того, что мешал Малыш. Едва завидев возле Торы чужака, Малыш со всех ног мчался своей невесте на выручку. Глядя на эту пару можно было подумать, что Малыш считает Тору своей собственностью. Похоже, та чувствовала это и, не желая покориться, держала назойливого кавалера на безопасном расстоянии. Вот Малыш и злился. Зато к Микки Тора с первого же дня проявила расположение. Когда поблизости не было Малыша, она заигрывала с Микки: подпускала его к себе слишком близко, затем отбегала на несколько шагов в сторону и ждала, когда тот снова приблизится. Так она вела его со двора к воротам и приглашала порезвиться на воле, поваляться на свежей молодой травке, под тёплыми весенними лучами. Микки, разумеется, был не против. Заслышав просящий голос Торы, хозяйка выпускала их, каждый раз наказывая влюблённой парочке возвращаться к вечеру, и тут для них наступала свобода. Они подолгу гуляли вместе, и случайные прохожие часто видели такую картину: впереди бежала красивая тонконогая чёрно-белая собака, а за ней с лаем гнался грязно-рыжий дворовый пёс. Не подумайте, что за Микки не ухаживали, вовсе нет, его мыли в корыте едва ли не каждый день, но не мог же он отказать себе в удовольствии вываляться в песке или сбегать на мусорную свалку! А однажды пёс взял с собой Тору и вечером хозяева были встревожены, не заболели ли они, так как оба отказывались принимать пищу. На самом деле всё было гораздо проще: побывав в тот день на свалке они до того объелись, что даже вкусная домашняя еда их не прельщала.

Казалось, пора бы уже Малышу смириться с тем, что его невеста ушла к другому, но упрямый пёс не уступал, всюду подкарауливая Тору и не давая ей прохода. Пришлось Микки сразиться с соперником. Это случилось ночью, причём драку спровоцировал Малыш: он первым кинулся на него. Поединок происходил под самыми окнами, и собачий визг разбудил хозяев. Тут уж всем досталось – и правому и виноватому. Зато после драки Малышу пришлось смириться: несмотря на превосходство в росте и весе он проиграл поединок. Микки оказался намного ловчее его и Малыш с порванным ухом позорно бежал с поля боя. Теперь он был отвергнут окончательно и бесповоротно. А через несколько месяцев на свет появились очаровательные щенята. Счастливая мать старательно вылизывала их пахнущие молоком мордочки, заботясь о том, чтобы никого не обделить вниманием. Пятеро хозяйских детей с пониманием отнеслись к молодой маме. Однако, когда кутята немного подросли, младшая из детей, Верочка, стала брать их из корзины играть. Торе это не понравилось, и она перепрятала своих кутят. Однажды взрослые, проснувшись, не обнаружили их на обычном месте в прихожей и потратили целый день на поиски. Оказалось, что Тора перенесла своё семейство в старый курятник. Пришлось Чернушке со своим выводком потесниться.

Хорошо жилось Микки у отца Василия. Но всё же пёс часто по вечерам вспоминал свою прошлую жизнь и скучал. Где-то теперь его друзья? Помнят ли, не забыли ли о нём?

Спустя год на адрес отца Василия пришло письмо из Петербурга. Батюшка развернул конверт и прочитал вслух.

«Здравствуйте, отец Василий! – писал Стёпа. – Спешу поделиться с Вами большой радостью: нашёлся мой отец. Представляете, все эти годы, с тех самых пор как узнал, что умерла мама, отец разыскивал нас с сестрой во всех московских приютах, но много попадалось однофамильцев. Ведь Мироновы очень известная фамилия. И вот полгода назад папа нашёл меня в православном приюте, куда Вы нас в своё время определили. Вашими молитвами, батюшка, я живу в Питере со своим отцом Павлом Петровичем и Аннушкой, которую папа удочерил по моей просьбе. В школе, где я учусь, есть урок, на котором рассказывают о Боге, и я люблю этот предмет больше всех остальных. А когда я закончу школу, то обязательно поступлю на педагогический факультет богословского института, потому что хочу быть учителем духовной культуры.

Миронов Степан Павлович».

Ещё одна радостная новость – Аннушке сделали операцию, и она стала видеть. Теперь моя названная сестрёнка учится в музыкальной школе. Она там самая прилежная ученица и педагог по вокалу говорит отцу, что его дочь очень талантливая и её ждёт блестящее будущее. Кстати, из-за нас папа расстался со своей женщиной, полностью посвятив себя нашему воспитанию. А по выходным мы все вместе ходим в храм на службу, и Аннушка иногда поёт там на клиросе.

Я часто вспоминаю Вас, отец Василий. Не дают мне покоя и мысли о Микки. Где он сейчас? Всё ли с ним хорошо? Здоров ли? Если что-нибудь знаете о нём, напишите мне всё как есть, не скрывая ничего. С нетерпением жду Вашего ответа.

С уважением

Батюшка дочитывает письмо и украдкой смахивает слезу. Микки тоже искренне радуется за своих друзей, которые, наконец-то, после многих скитаний обрели своё счастье. Пёс радостно лает, прижимается к ногам отца Василия, и тот ласково треплет Микки по взъерошенной рыжей шерсти.

– Я тоже счастлив, голубчик, – говорит он. – Беги быстрее, расскажи матушке Ирине эту новость.

И пёс со всех ног бежит на веранду, где у плиты хлопочет матушка. Он громко лает и виляет хвостом.

– Что, мой хороший, проголодался? – улыбаясь, спрашивает Ирина и наливает ему в мисочку вкусного ароматного супа, пахнущего рыбой, свежей зеленью и овощами.

 

Неля

Никогда не забуду эту холодную Питерскую осень 92 года. В тот год я поступил на юриста в Санкт-Петербургскую правовую академию и переехал из Ставрополя, где родился и вырос, в большой город на Неве. Родственников в Питере у меня не было и я, как все заново поступившие, был определён в студенческое общежитие. Приехал я в последних числах августа и сразу же почувствовал резкую перемену климата. Мы, южане, народ горячий, темпераментный, и к погоде приучены тёплой и сравнительно сухой. Здесь же, как приехал – сплошные дожди. Что ни день так дождь, изморось, влажность. Брр! Как вспомню, мурашки по коже.

Первое время, конечно, скучаешь по дому, родителям чуть не каждый день письма пишешь, по телеграфу созваниваешься, что да как. Волнуешься. Потом, со временем, как-то легче становится, забывается всё родное, близкое, воспоминания тускнеют, звуки и видения прошлого меркнут, и постепенно впадаешь в то состояние унылой апатии, когда всё вокруг становится безразлично. Дни проходят один за другим однообразной чередой, жизнь видится бесцветной, линялой картиной сквозь пелену сырого петербургского тумана.

Интересная штука, жизнь человеческая! Никогда не знаешь, что с нами будет завтра, никогда ни за что нельзя ручаться. Например, если бы в ту первую питерскую осень мне сказали, что когда-нибудь я смогу полюбить этот дождливый город и даже более того, навсегда остаться в нём, я бы посмеялся над таким нелепым предположением. Слишком уж неприглядным и хмурым показался мне Петербург с первого дня моего приезда. Однако же время творит необъяснимые вещи. И та высшая сила, что так справедливо и мудро распоряжается нашими судьбами, не преминёт расставить всё на свои места.

Одним из самых сильных впечатлений моей юности, переломным моментом в ней, стала встреча на Троицком мосту, встреча, навсегда оставившая след в моей душе. А на следующее утро выпал первый снег. И этот снег явился неким символом, началом новой для меня жизни.

Всё случилось в самом начале ноября уже под вечер. Как-то так сложилось, что именно в этот день мы расстались с Катенькой, моей однокурсницей. Как бы пошло это ни звучало, но я любил её безумно. И она отвечала мне взаимностью. Да, тогда я был отчаянным романтиком! Знал наизусть «Ромео и Джульетту» Шекспира, зачитывался Гёте, восхищался изысканной поэзией Блока и даже сам писал стихи, посвящая их своей Прекрасной Даме под таинственными инициалами К. К.

Два месяца безоблачной любви, планы, надежды на счастливую совместную жизнь и вдруг… Всё рухнуло в одночасье. Однажды Катенька призналась, что давно влюблена в одного человека и не намерена продолжать встречаться со мной. Как честная девушка, она сказала мне: «Я знаю, нехорошо целоваться с тобой, представляя другого». Поначалу я был ошеломлён и готовился собственными руками задушить моего счастливого соперника, но, поостыв, решил, что не вправе вмешиваться в её жизнь и отступился. «Понял, хорошо, что честно сказала». На этом между нами всё было кончено раз и навсегда.

Стыдно признаться в своей слабости, но я был настолько подавлен разыгравшейся в моей душе драмой, что, в конце концов, решил свести счёты с жизнью. Я чувствовал себя отвергнутым романтическим героем, упивался своими страданиями и был счастлив, что терплю муки любви подобно юному Вертеру. Покончить с собой представлялось мне единственной возможностью сохранить чувство собственного достоинства и доказать Катеньке свою любовь.

Итак, я решился. Осталось только определиться, каким способом мне прервать свою жизнь. Застрелиться из пистолета жениха моей возлюбленной не представлялось возможности, во-первых потому, что достать оружие было сложно, разве что в антикварной лавке, но тогда я бы наверняка потерпел неудачу, как и мой излюбленный герой: при первой отчаянной попытке он обнаружил, что пистолет не заряжен. Может, повеситься? Но меня всего выворачивало от одной этой мысли. При слове удавленник мне живо представлялся образ самоубийцы с отёкшим посиневшим лицом, вылезшими из орбит глазами и высунутым чёрным языком. Эта уродливая маска витала передо мной в воздухе и раздражала моё и без того взбудораженное воображение. Несмотря на это я упрямо шёл к намеченной цели и перебирал в уме все возможные варианты. Напиться снотворного или броситься под машину? Но это поступок достойный женщины, а не мужчины и в подтверждение на ум мне приходили литературные образы таких отчаявшихся женщин как Анна Каренина из бессмертного романа Толстого или мадам Бовари великого Флобера. Что же остаётся? Вскрыть себе вены? Выпрыгнуть из окна? А может быть… И тут меня внезапно озарило: броситься с моста в Неву!

Размышляя таким образом, я пришёл к заключению, что последнее наиболее приемлемо для меня. К тому же я поборю главный свой страх: страх воды. Однажды в детстве я чуть не утонул, плескаясь с матерью возле берега, и чувство страха преследовало меня с тех пор неотступно. Никогда я не заходил в воду выше пояса. А здесь я переступлю через свой главный страх и выйду победителем. В то время я был так глуп, что, увлечённый своими честолюбивыми мечтами, совсем позабыл о Катеньке и нашей с ней любви. Повторюсь, я был эгоистом, упивался лишь своими страданиями и тешил своё уязвлённое самолюбие.

Участь моя отныне была предрешена. Теперь дело было за малым. Оставалось лишь выполнить задуманное. Ничто меня не останавливало. О Рае и Аде я был наслышан, но как-то слабо верилось в их существование. Я верил, что нами управляет некая могучая Сила, Высший Разум, но существование Бога как такового ставил под сомнение, именно поэтому самоубийство не представлялось мне смертным грехом. А одно время я увлекался буддизмом, так там это даже приветствовалось. Итак, я был вполне готов.

В этот день я пропустил занятия в академии, считая бессмысленным и унизительным для себя свой последний день на этом свете посвящать учёбе, и под вечер, часов около девяти, вышел из ворот общежития, предварительно надев на себя всё лучшее и чистое: строгие брюки, новенький сюртук, на днях присланные из дома ботинки и плащ, который подарил мне друг Альберт.

Около часа я потратил на дорогу. Было холодно, сыро, но ехать на метро не хотелось, люди и привычная сутолока могли бы помешать, вывести меня из состояния воображаемого отчаяния. Было уже достаточно темно, когда я, наконец, пересёк Александровский парк и ступил на Троицкий мост. По пути людей мне почти не встречалось и я был доволен своим одиночеством как вдруг заметил вдалеке фигуру девушки чуть ниже меня ростом. Она стремительно двигалась мне навстречу, и, казалось, бежала не разбирая дороги. Звук её шагов гулко отдавался на мостовой, теряясь в сгущающихся сумерках. Фары проезжающих мимо машин и фонари у моста освещали её хрупкую фигурку и я остановился, сражённый внезапной догадкой. Достаточно было посмотреть на её бледное лицо в ореоле растрепавшихся от ветра кудрей, в её большие тёмные глаза, решительно устремлённые в пространство, чтобы понять: и эта тоже. И она на грани. Где-то читал, что у таких людей бывает свой, особенный взгляд, особенное выражение на лице. И хотя никогда раньше мне не приходилось видеть глаз самоубийцы, я почему-то угадал, я знал почти наверняка, что это и есть то самое – страшный своей неподвижностью, безразличный ко всему и настороженно внимательный, рассудочный и одновременно безумный взгляд. Неужели и у меня были такие же глаза?

Несмотря на вечернюю прохладу, незнакомка была одета не по сезону: в открытых туфлях на высоких каблуках, лёгком весеннем пальтецо и без головного убора. Мне стало жаль её. Жаль потому, что я понял: сейчас мы похожи, более того: в эту минуту равны. Через считанные секунды мы оба бросимся с моста в чёрную, ледяную воду и навсегда исчезнем, растворимся в этой ненастной ночи.

Девушка замедлила шаг и остановилась у парапета. Осмотревшись по сторонам, она с лихорадочной быстротой принялась расстёгивать своё пальтишко, и с каждым её движением мной овладевало чувство знакомое человеку, который видит, как на его глазах готовится преступление и бездействует, хотя в силах помешать совершиться ужасному. Это было чувство стыда пополам с жалостью и ещё что-то необъяснимое, порыв какой-то любви к этому одинокому отчаявшемуся созданию, так нуждающемуся в поддержке. Да, я чувствовал себя подлецом, последним негодяем, я бы ни за что не простил себе, если б дал этому свершиться.

И тут произошло нечто необъяснимое. Была какая-то доля секунды, когда мне показалось, что она захотела прыгнуть. То ли это было случайным, то ли намеренным движением, только незнакомка вдруг пошатнулась и сделала шаг вперёд. «Стойте! Не делайте этого!» – закричал я и, не дав девушке опомниться, как безумный, сорвался с места, подбежал к ней, схватил за плечи. Она дико вскрикнула, закрыла лицо ладонями и в порыве чувств кинулась мне на грудь.

Я стоял ошеломлённый, не в силах произнести ни слова. А она рыдала, доверчиво уткнувшись в моё плечо. Конечно, неправильным было останавливать девушку криком, это могло напугать её и только усугубить положение, но в тот момент я не отдавал себе отчёта в своих действиях, я просто вёл себя, как подсказывало мне сердце.

Между тем девушка безутешно рыдала у меня на груди, а я стоял как истукан и боролся с желанием обнять это чудесное создание. От её пушистых шёлковых кудрей цвета коры дуба пахло какой-то лесной свежестью, и меня не покидало ощущение, что ко мне льнёт сама дриада. Наконец, рыдания её стали глуше, дыхание ровнее и когда моя незнакомка успокоилась настолько, что уже могла говорить, я осмелился первым завязать с ней беседу.

– Зачем вы хотели это сделать? – задыхаясь от дурманящего запаха её волос, спросил я.

– Что сделать? – она недоумённо вскинула брови, при этом её прелестное личико изобразило крайнее удивление.

Тогда я решил, что, может, ей тяжело вспоминать о том, что было, и постарался перевести разговор на другой предмет.

– Разрешите познакомиться с вами. Я Иван, а вас как зовут?

Она звонко от души расхохоталась и я позавидовал её уменью держать себя в руках. Глядя на неё можно было подумать, что не было сейчас всей этой сцены на мосту. Слишком быстро она пришла в себя после случившегося.

– А меня Неля. Знаете, со мной ещё никто так не знакомился!

– Но мне показалось… – попытался возразить я.

– Тссс, – девушка прижала палец к губам и произнесла почти шёпотом. – Ни о чём меня не спрашивайте, Ванечка. Это моя тайна. Будьте терпеливы и скоро вы узнаете разгадку.

Я спросил как у неё со временем и предложил зайти куда-нибудь на чашечку кофе.

– От кофе я бы не отказалась, – улыбнулась она и порывисто сжала мои руки. – Спасибо!

– За что?

– За то, что вам небезразлична моя судьба, за то, что спасли меня!

Признаться, я ожидал услышать от неё всё что угодно только не это. Я всегда считал, что в подобных случаях неудавшиеся самоубийцы кричат что-то вроде: «И зачем вам понадобилось меня спасать? Кто вас просил вмешиваться в мою жизнь!» Но сегодня была ночь чудес, и первым настоящим чудом стало то, что я не прыгнул с моста. Самое интересное, что я даже забыл о своём намерении, забыл ради чего шёл сюда.

Мы вместе пересекли мост и направились в сторону кафе-бара. Весь этот вечер я держался джентльменом и со стороны, скорее всего, походил на аристократа. Выбор столика я оставил за Нелей, и та захотела, чтобы мы сели у окна. На тот момент я не придал этому особенного значения. Знаете ли, женские причуды и прочее в этом роде. Только потом всё встало на свои места и многое из того, что происходило в тот вечер, стало для меня ясным. Что касается еды, Неля сказала, что полагается во всём на мой вкус и также полностью доверяет мне в выборе алкогольных напитков. Я заказал нам две бутылки лучшего белого вина (благо, все деньги я зачем-то взял с собой), два салата по-гречески и клубнично-банановый десерт под шапкой из взбитых сливок. Всё это обошлось мне в энную сумму, зато я остался вполне доволен собой. Один раз можно позволить себе ужин в дорогом баре с красивой женщиной.

Едва мы нашли подходящий столик в малом зале и я помог Неле раздеться, как к нам подошёл официант и объявил, что помещение закрывается. Пришлось перейти в главный зал, где не оказалось свободных столиков у окна, все они были забронированы. Я заметил, что Неля расстроена этим обстоятельством и предложил ей найти другое кафе, но та возразила, что, в конце концов, можно выбрать столик и в самом центре. Ведь красивой паре стесняться нечего.

Мы сидели друг напротив друга и я не сводил глаз с её лица, болтая при этом всякую чушь. Между прочим я рассказал ей о доме, о своей семье, о том, как приехал в этот большой холодный город полный надежд на новую свободную жизнь вдали от родительского крова и даже о своём любовном поражении. Что это было: минутная слабость или откровение двух одиноких сердец? А Неля смело глядела мне в глаза своими чуть раскосыми изумрудно-кошачьими глазами с лёгким восточным разрезом и мне казалось, что она смотрит как бы сквозь меня, словно читает мои мысли. Я сказал ей об этом, но она лишь загадочно улыбнулась в ответ и смущённо отвела взгляд, при этом щёки её вспыхнули как две розы Каира и в ту минуту я понял, что прекраснее этой девушки никого не встречал.

– Какая ты красивая, – прошептал я, прикоснувшись рукой к её белоснежной бархатной щеке. Она не отшатнулась, не отпрянула. Продолжала всё также спокойно смотреть мне в лицо.

Рассказ о себе Неля передала в общих чертах, не вдаваясь в подробности. Я узнал, что после ужасной катастрофы, унесшей жизни обоих родителей, маленькая Неля воспитывалась у своих богатых тётушек и теперь, когда ей минуло восемнадцать, они принуждают её выйти за одного богатого старикана, чтобы тот возместил им расходы на её содержание. Я был искренне поражён услышанным. История Нели показалась мне ужасно книжной, надуманной. Невозможно было представить себе, что в наше цивилизованное время кто-то ещё старается принудить девушку выйти замуж за нелюбимого. Неудивительно, что после подобного насилия бедняжка побежала топиться!

Возмущённый до глубины души я предложил Неле немедленно переговорить с её тётушками, но она успокоила меня, сказав, что лучше нам отложить все разговоры до завтра, потому что сейчас у неё одно желание: отдохнуть от всего и забыться хоть на короткий срок.

Вышли мы из бара уже после полуночи. Выпитое вино ударило нам в головы и мы чувствовали себя вдвоём легко и свободно. Я начал целовать её ещё в баре, но она намекнула мне, что не хочет при людях. Ещё сглазят. Лучше в темноте.

Никогда не забуду упоительный яд её губ! Мы шли и целовались поминутно. Неля говорила, что у неё кружится голова от этих французских поцелуев, однако всякий раз губы её послушно поддавались, и она таяла в моих объятиях.

Дойдя до Дворцовой площади, мы остановились под аркой, застигнутые врасплох волшебными звуками саксофона. Огромная пустынная площадь сияла тысячами огней. Величественный Ангел на пирамидальном пьедестале грозно возвышался над уснувшим городом, простирая в небо свой крестообразный жезл. И на фоне всего этого великолепия разливалась в ночном воздухе печальная мелодия уходящего лета, как последние отголоски любви.

– Что это? – восторженно прошептала Неля, с нежностью прижимаясь ко мне.

– Всего лишь одинокий саксофонист. Я часто его встречаю. Он мается по городу целыми днями, а ночью находит приют здесь, на этой площади…

– Боже мой, как красиво! Ванечка, прошу вас, скорее пойдём к нему!

Получив от меня пять размененных купюр, она побежала через площадь туда, откуда нескончаемым потоком лилась и лилась музыка. Я видел как Неля остановилась рядом с неподвижно сидящим музыкантом в чёрной широкополой шляпе на пол-лица, и, грациозно склонившись, опустила ему в кружку деньги. Я наблюдал за ними издали. Перестав играть, саксофонист удержал её тонкую руку в своей руке и после сказанных ими друг другу слов, почти тотчас же зазвучала История любви. Сперва несмело, робко, с каждым аккордом она раздавалась всё уверенней и громче. Когда я подошёл к ним, саксофонист уже играл на полную мощь, а Неля стояла на коленях у его ног в немом восторге. Заметив меня, она поднялась и с влажными от слёз глазами шагнула мне навстречу.

– Я попросила его сыграть это для меня. Ванечка, вы только послушайте! Как он талантлив! Настоящий художник! Мученик искусства!

Она говорила это вдохновенно, в каком-то неистовом порыве, но, как мне показалось, чересчур фальшиво. Я похвалил игру старика, хотя, по правде говоря, мало что смыслил в музыке, и попробовал увести Нелю, однако та не хотела уходить, не дослушав любимой мелодии, и жадно ловила каждый звук.

Когда саксофонист кончил, Неля расплакалась. Подумав, я отсчитал ещё столько же денег, чтобы она отблагодарила старика как следует. Девушка с благодарностью взглянула на меня и опустила в его кружку несколько моих купюр, на что музыкант предложил ей сыграть ещё что-нибудь. Неля заколебалась, но тут вмешался я и вежливо объяснил ему, что нам к сожалению пора идти. Старик подмигнул мне на прощание и пожелал счастливой ночи.

… Полчаса спустя мы с ней лежали в уютном номере гостиницы «Флорида». Лежали обнявшись и кудрявая головка Нели покоилась на моей груди. Никогда и ни с кем мне не было так хорошо! Я бережно перебирал её мягкие волосы, размышляя над тем, что же всё-таки только что случилось. Первой тишину нарушила Неля. Она сладко потянулась и, приподнявшись на локте, стала внимательно смотреть мне в лицо. Теперь глаза её казались больше и глубже.

– Ванечка, скажи, я правда нравлюсь тебе?

– Да. Выходи за меня замуж.

– Что? Я не ослышалась?

– Нет, серьёзно. Пойдёшь за меня?

– Конечно, миленький!

Я крепко обнял её за плечи, прижал к себе и тихонько шепнул на ухо.

– Знаешь, теперь я самый счастливый человек на свете.

– Почему? – спросила она также тихо.

– Потому что сегодня я встретил тебя, и чтобы не было после я благодарен судьбе за то, что она подарила мне эту ночь.

Мгновение Неля молчала, только слышалось в тишине её прерывистое дыхание, потом совершенно неожиданно разразилась слезами.

– Не обращай внимания, Ванечка, это всё мои расстроенные нервы…

Я тогда не поверил ей, почувствовал, что здесь-то и кроется неладное. Слишком просто и ясно всё выходило. Счастье ведь не даётся нам просто так, за него необходимо бороться.

Наутро выпал первый снег. А Неля исчезла. Ушла, оставив после себя тонкий шлейф духов, смятую подушку и записку. Около половины двенадцатого я проснулся от стука в дверь. Это портье пришёл просить меня освободить номер. Первое, что я увидел, раскрыв глаза, была смятая постель, хранившая тепло и едва уловимые очертания её тела. На столике у окна под букетом цветов лежал лист бумаги. С бьющимся сердцем я взял его в руки и прочёл свой приговор.

«Дорогой Ванечка! Помнишь, вчера я обещала всё рассказать тебе, когда придёт время. Так вот, я не могу стать твоей женой потому, что я уже замужем. Моего супруга зовут Генрих и мы безумно любим друг друга. То же, что произошло между нами этой сумасшедшей ночью, предлагаю считать недоразумением.

Помнишь, я настаивала сесть возле окна? Дело в том, что мне повсюду мерещился злой как чёрт Генрих, способный в такие минуты на всё что угодно. Смешно, но он ревнует меня к каждому столбу. Ты не представляешь себе, до чего ужасно быть женой актёра! Постоянные сцены ревности, ссоры, совершенно нелепые подозрения в измене. Теперь они стали хоть основательны. Я устала. Устала терпеть эти каждодневные унижения. После очередной сцены Генрих заявил мне, что кроме него никому и дела нет до моей жизни. Тогда я решила проверить, правда ли это. Разыграть кого-нибудь, заставить поверить, что я в самом деле прыгну. Тут как раз подвернулся ты и я решила, что пора действовать. Да, это жестоко, то, что я тебе сейчас говорю, но не думаешь же ты всерьёз, что я истеричка, способная наложить на себя руки! Хотя сейчас мне кажется, что если бы не ты, я всё-таки бросилась бы с моста.

Что ж, теперь ты всё обо мне знаешь. Я не лгала тебе говоря о том, что хочу забыться. Я действительно искала утешения в объятиях другого. Знаю, я поступила нечестно прежде всего по отношению к тебе. Хватит ли у тебя великодушия простить мне этот безумный порыв? Мой бедный наивный мальчик! Вот тебе мой совет: никогда не верь ни одной женщине, тем более, если она актриса. Я возвращаюсь к своему мужу. Прощай. Не ищи меня, это бессмысленно. Твоя Н.»

На этом кончился наш короткий роман. Спустя три года я женился. На юной курсистке с большими голубыми глазами и длинной косой. Жизнь всё расставила на свои места. А прошлой весной мы с женой ходили на премьеру в Большой Драматический театр и там я увидел Нелю. Она играла одну из второстепенных ролей. Сославшись на внезапную головную боль, я увёл свою жену домой, не дождавшись конца спектакля.

С того дня я больше не встречал Нелю и ничего не слышал о ней в театральной прессе. Быть может, она умерла, а может, переехала в другой город. Как бы там ни было, для меня её след навсегда затерялся в промозглом Петербурге…

 

Несколько слов

 

Было в церкви тепло и душно…

Было в церкви тепло и душно, Беспомощно тлела свеча. Маленькая девочка в белом платье Стояла у алтаря. И слышен был голос, с небес зовущий, И херувима был светел лик, Богу победную песнь поющего, Когда отверзались Святая Святых. И в робости, тихо тот ангел стоял И к Богу смиренно взывал, В то время как где-то, на тленной земле, Народ утопал во грехе и во зле.

 

Она была прекрасна и юна…

Она была прекрасна и юна В том нежно голубом небесном платье, И на балу существовала лишь она одна Богиня красоты и счастья. В тот вечер танцевал ты только с ней, Я, молча, в стороне стояла. Ты крепко сжал её ладонь в руке своей И тихо музыка играла. Её уста ты сравнивал с пурпурным цветом роз И говорил: «Она такая молодая!» Потом бродили вы меж виноградных лоз, Но роза красоту свою теряет, увядая. Пройдут года и встретитесь вы вновь И ты поймёшь: её черты не так уж совершенны. Так где же юности безумной первая любовь, Та девушка, что для тебя была так драгоценна?

 

Мулен Руж

Веселитесь, люди, веселитесь! Вы пришли в «Мулен Руж» для утех. Вы пройдите дальше, осмотритесь, Здесь найдутся девочки для всех. Если чувствуешь ты призвание, Немедля к нам на праздник поспеши. Повинуясь неудержимому желанию Веселись и танцуй от души. Если ты, друг, конечно, с деньгами, Не пришёл просто так, без гроша, С красивыми только словами, Отдыхай, полной грудью дыша. А сквозь краски этой ночи Ты увидишь ту, что всех девиц милей. Ту, чьи пламенные очи Говорят тебе без слов: «Лови скорей!» Она – Сатин. Она – богиня краше всех богинь. Кто может оценить её блестящую игру? Вглядись в её прекрасные черты, скажи: «аминь!» Дай волю своему упрямому перу. Пиши о ней в порыве страсти, О взоре ласковом и милом. Она – сверкающий брильянт, в чьей власти Предать тебя порочным силам. Сатин обречена сама того не зная, И скоро жизни тонкая прервётся нить. Но не умрёт навеки богиня молодая: Ты будешь дивный образ её в душе хранить.

 

Проклятие Чёрной колдуньи

В королевстве Зелёных Гор жили-были храбрый и мудрый король Артур с прекрасной королевой Изольдой. Они жили в довольстве и роскоши, а их замок считался самым красивым во всём мире. Но была одна беда, которая не давала покоя молодым супругам, ни днём, ни ночью. Они были бездетны, а им так хотелось ребёночка! Горячо молились супруги, чтобы Господь послал им наследника или наследницу, но слёзные мольбы их не были услышаны небом. Королева побывала у всех лекарей и мудрецов королевства Зелёных Гор, но никто так и не смог помочь бедной женщине.

Однажды, поздно вечером, король с королевой прогуливались по залитому таинственным лунным светом цветущему благоухающему саду, вдыхали тонкий аромат фиалок и наблюдали за полётом ночных бабочек. Вновь вспомнив о своей беде, молодая женщина в отчаянии воскликнула:

– О, как, должно быть, счастливы те супруги, у которых есть дети! Я очень хочу родить ребёнка, но никто не может вылечить меня. Если Бог не посылает нам дитя, то, может, хоть сам дьявол подарит его!

Вздрогнул Артур, и почудилось ему, будто в кустах на мгновение сверкнули чьи-то глаза. А потом вдруг, откуда ни возьмись, вылетел чёрный ворон и, свистя крыльями, пронёсся над головами супругов, затем метнулся в сторону леса и исчез между кронами деревьев. Подул холодный ветер. Поёжилась от холода Изольда, и ей вдруг стало жутко от своих безумных речей. Но слово, как известно, не воробей, вылетит – не поймаешь.

На следующий день в замок пришла бедно одетая старуха и попросила о встречи с королём и королевой. Она сказала, что до неё дошли слухи о том, что королева очень хочет иметь ребёнка, но никто из мудрецов и придворных лекарей не может помочь ей в этой беде.

– Ваше Королевское Высочество! Я знахарка и знаю один тайный способ, как помочь молодой королеве, – уверяла она.

– О, женщина! – сказал король. – Ты получишь корзину золота, и я исполню любую твою просьбу, если тебе удастся вылечить мою жену!

– Мне ничего не нужно, Ваше Королевское Высочество, и просить я Вас ни о чём не стану, – ответила знахарка. – Прикажите оставить нас с королевой наедине, чтобы я могла поведать ей тайну.

Когда старуха осталась вдвоём с Изольдой, она сказала:

– Могущественная королева! Ваша мольба услышана. Если Вы сделаете, как я скажу, у Вас родится девочка. Но подарив ей жизнь, Вы умрёте. Согласны ли Ваше Величество на такую жертву?

– Я согласна! – не раздумывая сказала Изольда. – Скажи только, что мне нужно сделать?

– Сегодня после заката, Вы должны одна пойти в Зачарованный лес и трижды искупаться в Тёмном водопаде.

– Как я могу отблагодарить тебя, добрая женщина? – спросила обрадованная королева. – Ты подарила мне надежду.

– Не беспокойтесь, Ваше Величество! – криво улыбнулась старуха своим щербатым ртом. – Когда придёт время, я заберу то, что мне нужно.

Сказав это, знахарка поспешно скрылась за дверью. Королева ринулась за ней, чтобы ещё раз поблагодарить её, но она бесследно исчезла, словно растворилась в воздухе.

Изольда сделала всё точь-в-точь, как велела ей знахарка. Вечером, после заката, молодая королева отправилась одна одинёшенька в Зачарованный лес, ничего не сказав об этом мужу, и трижды искупалась в Тёмном водопаде.

Старуха не обманула. Через некоторое время Изольда родила дочь. Это была очаровательная малышка с чёрными, как смоль, волосами, светлой, прозрачной кожей и большими зелёными глазами. Малютку назвали Тенар. Молодая королева так радовалась появлению ребёнка, что совсем позабыла о том, что сказала старуха-знахарка. Но от судьбы не уйдёшь. Спустя год после рождения дочери Изольда тяжело заболела.

Когда королева почувствовала, что скоро наступит её смертный час, она позвала к себе своего мужа-короля и поведала ему всю правду о рождении ребёнка.

– Дорогой мой муж и господин! – говорила она. – Всё это время я скрывала от тебя слова той знахарки, которая два года тому назад пришла к нам в замок. Теперь ты знаешь всю правду. Я ещё тогда знала, что умру, подарив жизнь нашей маленькой девочке. Я ничего тебе об этом не сказала, потому что была уверена в том, что ты будешь против моего решения. Но теперь, лёжа на смертном одре, я поняла, что не смогу спокойно умереть, если всё тебе не расскажу.

После этих слов королева скончалась. Король Артур был безутешен, потому что он преданно любил свою жену и они были счастливы вместе.

К маленькой принцессе приставили няньку. Девочка быстро росла и с каждым днём становилась всё умнее и красивее. Однако с каждым годом она делалась всё печальнее и чаще находилась одна в своей комнате.

Когда Тенар исполнилось семнадцать, её полюбил молодой принц Лоренц из соседнего королевства. Он признался ей в своих чувствах и попросил её руки. Девушка согласилась. Король Артур безумно любил свою единственную дочь, поэтому очень обрадовался, когда узнал, что принц Лоренц захотел взять её себе в жёны. Король велел сразу же начать приготовления к свадьбе.

За день до свадьбы Тенар сказала отцу:

– Государь! Сегодня в полночь прикажите закрыть все окна в моей комнате и не пускать никого до самого утра, пока не пропоёт петух. Даже Вы не можете зайти ко мне, чтобы пожелать добрых снов. Если хоть одна живая душа увидит меня в эту ночь, я умру!

– О, родная моя дочь! – воскликнул король. – Я сделаю всё, о чём ты меня просишь. Но если случится так, что ты захвораешь, я не позволю тебе умереть. Лучшие лекари в нашем королевстве Зелёных Гор вылечат тебя. Таково слово короля!

Но девушка только вздохнула и печально улыбнулась.

И вот наступила ночь. Часы пробили двенадцать раз. Юная принцесса находилась одна в своей комнате, даже лунный свет не мог проникнуть сквозь окна, потому что они были наглухо закрыты. Прошёл час, другой. Всё было тихо, никто не заходил к Тенар. Но вдруг послышались чьи-то торопливые шаги, дверь распахнулась, и в комнату принцессы вошла её старая няня, заменившая ей мать. Видимо, старушка ничего не знала о приказе короля, и по обыкновению зашла к девушке узнать, не нужно ли ей чего.

Тенар сидела перед зеркалом и расчёсывала свои длинные чёрные волосы золотым гребнем, украшенным драгоценными камнями.

– Ах, няня, няня! Что же ты наделала! – не оборачиваясь к ней, молвила принцесса. – Чёрная колдунья уже близко, она заберёт меня!

Вдруг окно само собой распахнулось, в комнату влетел чёрный ворон и стал кружиться над головой девушки. Он несколько раз зловеще каркнул, а затем опустился ей на грудь. Тогда Тенар побледнела и схватилась руками за горло.

– Она прилетела за мной! Мне душно, мне трудно дышать! – закричала она и упала без чувств.

После этого ворон исчез так же внезапно, как и появился. Няня в испуге кинулась к принцессе. Напрасно она пыталась привести её в чувство, напрасно звала на помощь. Принцесса Тенар была мертва.

Вместо свадьбы стали готовиться к похоронам. Король-отец был в отчаянии, ведь он потерял свою единственную дочь. Но, как ни странно, наутро тела принцессы в замке не оказалось. Оно бесследно исчезло. Тщетны были все поиски. Король Артур не находил себе места от горя. Вскоре он занемог и умер.

Прошло несколько лет, и принц Лоренц решил жениться. Но он не находил такой девушки, которая была бы так же прекрасна, умна и ласкова, как покойная Тенар. Юноша часто вспоминал прелестную черноволосую принцессу и жалел, что она так скоропостижно скончалась.

Единственной страстью молодого принца была охота. Каждое утро в сопровождении верных слуг и с двумя дюжинами борзых он отправлялся на охоту в Зачарованный лес и каждый вечер возвращался домой с добычей.

Однажды Лоренц гнался за оленем полдня, а когда на небе показались звёзды, решил отправиться обратно в замок. Но к этому времени совсем стемнело, и искать дорогу домой или звать кого-нибудь на помощь было бесполезно. Принц давно отбился от сопровождающих его слуг и друзей.

«Они, должно быть, уже возвратились в замок и сообщили моим родителям, что их несчастный сын заблудился в Зачарованном лесу», – подумал молодой человек.

Прошло ещё немного времени и принцу стало казаться, что неподалёку от него воют голодные волки. Верный конь Лоренца по кличке Фемус тоже почуял поблизости волков и остановился, как вкопанный. Молодой принц огляделся по сторонам и увидел вдали тусклый свет. Он поскакал на этот свет и вскоре оказался в самой чаще леса, возле освещенного таинственным светом полуразрушенного замка. Юноша привязал коня к дереву, подошёл к чугунным воротам и постучал. Ворота со скрипом открылись, и перед взором принца предстала прекрасная девушка. И, о чудо! Это была никто иная, как принцесса Тенар. Молодой человек всё ещё не верил своему счастью. Он восхищёнными глазами разглядывал каждую черту её милого лица, большие зелёные глаза, коралловые губы, чёрные, как смоль волосы. Несомненно, перед ним стояла красавица Тенар, его невеста.

– Добрый вечер, девушка! – молвил принц, когда к нему вернулся дар речи. – Ты, конечно, помнишь меня? Я принц Лоренц, сын короля Генриха и королевы Луизы, правителей знаменитого королевства Хрустальных Холмов.

– Ты что-то путаешь, милый принц, – улыбаясь сказала девушка. – Раньше мы не были знакомы. Я вижу тебя впервые.

– Но как же так! – воскликнул юноша. – Ты ведь моя невеста! Неужели, красавица, ты совсем меня не помнишь?

– Нет, совсем не помню, – тихо ответила принцесса. – А ты, мой храбрый принц, как оказался в лесу в столь поздний час и для чего пришёл в это проклятое место?

– Я потерялся на охоте и безуспешно пытаюсь найти дорогу домой, – сказал Лоренц. – Я просто умираю от голода и жажды. Умоляю тебя, не прогоняй меня и позволь мне остаться в этом замке всего на одну ночь.

– Если ты не боишься, входи, мой принц, – согласилась Тенар. – Я накормлю и напою тебя, но оставить здесь на ночь не смогу, потому что я не хочу, чтобы ещё один храбрый юноша погиб из-за меня. За час до полуночи ты должен покинуть замок, так как ровно в полночь я превращусь в кровожадное чудовище и убью тебя.

Сказав это, принцесса провела молодого принца в замок и сделала всё, как обещала.

– Скажи мне, красавица Тенар, есть ли способ снять с тебя злые чары? – спросил Лоренц.

– Да, есть один способ. Я слышала его от хозяйки этого замка, Чёрной колдуньи, – сказала девушка. – Для того чтобы снять с меня злые чары, тебе нужно рискнуть всем и остаться здесь на всю ночь. Когда часы пробьют двенадцать раз, я превращусь в чудовище и буду пытаться умертвить тебя. Но знай, что бы ты ни увидел и ни услышал, тебе нельзя говорить со мной. Ты должен стоять на месте, не двигаясь, и читать молитвы, которые знаешь. Помни: любое твоё слово, обращенное ко мне, убьёт тебя.

За пятнадцать минут до полуночи в комнату принца влетел чёрный ворон. Он ударился об пол и обернулся безобразной старухой.

– Хм! Опять незваный гость ко мне пожаловал! – сказала она хриплым голосом. – Много таких храбрецов, как ты, здесь побывало, да только к утру их мёртвыми находили. Ну что ж, посмотрим, удастся ли тебе, герой, вытерпеть все кошмары этой ночи и снять проклятие с королевской дочери!

После этих слов Чёрная колдунья вновь обернулась вороном и вылетела в окно.

Вдруг Лоренц услышал в коридоре странный шум, приближающийся к его комнате. Лёгкий холодок пробежал по спине принца, но он с усердием стал читать молитвы, которым с детства его научила мать. Через мгновение дверь отворилась, и в комнату вбежала принцесса. Она была бледна, а в печальных глазах её блестели слёзы.

– Умоляю, скажи мне хоть слово, мой принц! – упрашивала девушка. – Неужели я тебе совершенно безразлична? Брось читать свои молитвы, мне от них худо. Лучше подойди ко мне, обними, скажи, что любишь, а иначе я умру от горя!

Заколдованная девушка пыталась приблизиться к принцу, но не могла этого сделать, потому что храбрый юноша не двинулся с места и не вымолвил ни слова ей в ответ. Между тем, с каждой секундой всё тревожнее становилось у него на душе. Он посмотрел на часы. Стрелки показывали без трёх минут двенадцать.

Постепенно принцесса стала изменяться. Сначала её лицо обросло серой шерстью и стало похоже на волчье, а затем шея, руки и всё тело начало покрываться шерстью. И скоро, перед замершим от ужаса принцем, предстало настоящее чудовище, напоминающее волка. Оно громко зарычало и со словами: «Теперь ты умрёшь страшной смертью!» бросилось на Лоренца. Когда молодой человек, растерявшись всего на несколько секунд, прекратил произносить слова молитвы, невидимая стена, ограждающая его от принцессы-чудовища, рухнула. Чудовище уже протягивало к нему свои когтистые лапы, уже его обжигающее дыхание охватило принца.

– Господи, спаси меня! – вовремя опомнился Лоренц.

Чудовище застонало и тотчас же отпрянуло назад, словно отброшенное какой-то невиданной силой. После этого оно завизжало так, что стены замка содрогнулись. От этого душераздирающего вопля у принца волосы стали дыбом, но он даже не шелохнулся. А чудовище бродило по комнате, разбрасывая мебель, крушило всё на своём пути, подвывало страшным голосом и проклинало отважного юношу. Потом оно развело огонь в огромном камине и стало пытаться затолкнуть бедного принца туда, но он не двинулся с места, а лишь из последних сил произносил заветные слова. Наконец раздался крик петуха, и чудовище исчезло.

Тогда Лоренц опустился на колени и со слезами на глазах возблагодарил Господа за своё чудесное спасение.

В комнате царил беспорядок, а возле потухшего камина лежала целая и невредимая принцесса. Она горько плакала, закрыв лицо руками. Юноша подошёл к ней и помог встать. Тенар кинулась на шею своего спасителя и поцеловала его со словами:

– Благодарю тебя, мой возлюбленный! Как же я счастлива, что мы опять вместе! Давай скорее обвенчаемся, чтобы нам больше никогда не разлучаться!

Красавица Тенар рассказала принцу о том, что с самого рождения на неё было наложено проклятие Чёрной колдуньей, которая двадцать три года тому назад пришла в замок короля Артура и королевы Изольды, притворившись знахаркой. Через некоторое время у королевы родилась дочь, а когда девочке исполнилось семнадцать лет, колдунья забрала её к себе в замок и наложила на неё злые чары. С тех пор несчастная принцесса каждую ночь превращалась в кровожадное чудовище, которое уничтожало каждого, кто осмелится войти к ней в замок. Это продолжалось пять долгих лет. Но теперь, когда злые чары, наконец, разрушены и двое влюблённых опять вместе, Чёрная колдунья навсегда покинет эту благословенную Богом землю и больше не станет творить зло людям.

Вскоре в королевстве Хрустальных Холмов сыграли весёлую свадьбу. Принц Лоренц и принцесса Тенар жили долго и счастливо, у них было много детей, и все они росли красивыми и послушными. А по вечерам королевская семья собиралась вместе и Тенар подолгу рассказывала своим детям волшебные сказки, среди которых была и её история.

 

Рождественский рассказ

Это случилось перед самым праздником Рождества Христова, в одном большом городе. Этот Рождественский сочельник выдался необычайно холодным. Шёл крупный снег, дул ужасный, леденящий ветер. В эту холодную зимнюю пору, возле хлебного магазина одиноко стояла девочка, закутанная в рваные лохмотья. Она была ещё очень маленькая, с виду лет семи или даже менее. Изрядный морозец пощипывал щёки, нос и уши маленькой нищенки, которая неподвижно стояла с протянутой рукой и еле слышно повторяла посиневшими от мороза губами:

– Подайте, Христа ради! Подайте милостыньку!..

Но никто из прохожих не слышал или не хотел слышать этих жалобных слов, никто не обращал внимания на слёзы, звучавшие в словах бедно одетого ребёнка. Худенькие ручонки девочки совсем закоченели, и она дышала на них, чтобы хоть немного согреть их. За весь вечер бедняжке не подали ни гроша, а ей срочно нужны были деньги. Никому не было до неё дела…

Со вчерашнего вечера она не ела ни крошки, поэтому была очень слаба. Но идти домой, в сырую каморку, девочка не смела: она знала, что отец её в живых не оставит.

Когда-то давно, когда были ещё живы её мать и бабушка, эта бедная девочка была любимой внученькой и дочкой. Да, тогда всё было по-другому. Там, в другой жизни, девочка была счастлива. Хоть и была она из небогатой семьи, хоть и не баловали её мама и бабушка, зато любили они её больше жизни, и малютка знала это. Но всё хорошее, как убедилась девочка, когда-нибудь заканчивается. Правда, для неё всё закончилось слишком рано.

После смерти мамы, отец начал выпивать. Вскоре он бросил работу и запил так, что, в конце концов, оказался на улице, растранжирив всё своё имущество. Бабушка не выдержала этих испытаний и вскоре умерла. Вместе с маленькой дочкой, мужчина перебрался жить в старую, с заплесневевшими стенами крошечную каморку, в которой зимой было особенно холодно. Из любящего и заботливого отца он превратился в жестокого, бессердечного, обозлённого на весь мир человека, который за очередную бутылку готов был продать родную дочь. Но, тем не менее, этот опустившийся человек не считал себя алкоголиком. Он говорил, что водка лишь согревает его, отгоняя воспоминания о прошлом, к которому он не любил возвращаться. Чтобы прокормить себя и отца, маленькая девочка просила милостыню, бродяжничала, а в благодарность ей доставались только тумаки да жестокие побои…

Но вот подошёл праздник, есть нечего, а отцу опять нужны деньги, «чтобы согреться».

– Если не будет денег – домой лучше не возвращайся. Ей-богу, прибью! – пригрозил он и выгнал дочь в лютый мороз просить милостыню.

– Подайте милостыньку, Христа ради!..

Голос девочки вдруг оборвался, и она тихонько заплакала. Слёзы градом лились по её исхудалым щекам, а она утирала их кулачками.

– Милая, почему ты грустишь в такой великий праздник? – раздался над ней чей-то ласковый голос. Девочка подняла голову и увидела перед собой женщину, которая, улыбаясь, протягивала ей небольшую подрумяненную булку хлеба.

– Это мне? – удивилась девочка.

– Да. С наступающим Рождеством тебя!

Малютка не верила своему счастью и прижимала к груди хрустящий, ароматный хлеб, не решаясь съесть его. Наконец она поднесла булочку к губам, собираясь откусить от неё кусочек, но в последний момент передумала. Неожиданно ей пришла мысль о том, что её отец тоже голоден. «Я отнесу ему этот хлеб», – решила девочка и, сняв с головы платок, бережно завернула в него свой рождественский подарок. Её длинные золотистые локоны красиво рассыпались по плечам, и она стала похожа на сказочную принцессу. Маленькая нищенка постояла ещё немного возле хлебного, и пошла дальше, теперь с непокрытой головой. Она брела такая голодная, замёрзшая, одинокая…

На землю спускалась святая, великая ночь и окутывала город таинственной мглой, а высокое тёмно-синее небо было сплошь усеяно звёздами. Повсюду ровным, радужным блеском сверкал снег, кусты и деревья гнулись под тяжестью пушистых хлопьев. На улицах многолюдно, везде движение, шум, смех, говор. Все прохожие с радостными, приветливыми лицами, смеются. Так вот и хочется им крикнуть, поздравить друг друга с великим праздником: «С наступающим праздником вас! Счастливого Рождества!» И вдруг, Господи! Да что ж это? Уж не сон ли? Какое большое окно, а за стеклом… Ах, какая красивая комната! А в комнате этой стоит громадная ёлка до потолка; вся она горит и сверкает, её зелёные ветки украшены красивыми стеклянными игрушками, конфетами, гирляндами. Возле ёлки – горкой расставлены подарки в блестящих, праздничных упаковках. Столько подарков девочка ни разу в жизни не видела. Чего здесь только нет! Куклы, мягкие игрушки, фарфоровые статуэтки, сладости. А на самой пушистой ветке лесной красавицы висит чудесный беленький ангелочек, размером всего с ладошку, с маленькими блестящими крылышками. Он-то ей и понравился больше всего остального. Смотрит девочка на ангелочка и смеётся, глаз оторвать не может. Хочется ей самой побывать в этой сказке, потрогать всю эту красоту, а нельзя. И вдруг видит она, как дверь отворяется, в комнату входит какая-то женщина и ставит на стол большой подрумяненный пирог.

И в эту минуту бедняжка вдруг поняла, что очень хочет есть. Так хочет, что если прямо сейчас не съест кусочек хлеба, потеряет сознание. Не выдержав, бедная девочка развернула платочек, достала булочку и отломила от неё кусочек. Потом опять бережно завернула хлеб и собралась было идти дальше, но не смогла сделать ни шагу. Замёрзли пальцы на ногах и на руках так, что уже не сгибаются и больно ими даже пошевелить.

Маленькая нищенка забрела за угол дома и нашла укромное местечко. Тут она присела, вся съёжилась и опустила голову себе на колени, но так ей стало ещё холоднее. «Отдохну здесь немного, – подумала девочка, – и пойду дальше, ведь без денег к отцу возвращаться нельзя, он меня не пожалеет». Мало-помалу девочка стала согреваться, руки и ноги совсем перестали болеть, и ей вдруг стало тепло и уютно, даже немного жарко. «Ах, как хорошо здесь спать!»

Неподалёку раздался благовест. Это ко всенощной. «Вот и Рождество Христово, – пробормотала девочка сквозь сон, – все давно уже в церкви, только я одна не могу встретить этот праздник со всеми. У меня даже нет сил, чтобы подняться…»

– Не печалься, дитя. Христос послал меня за тобой, – прозвучал вдруг над самым ухом девочки удивительно прекрасный голос.

Девочка открыла глаза и увидела сначала ослепительно яркий свет, а потом и самого Ангела. Он был необыкновенно прекрасным, величавым, в белоснежных сияющих одеждах.

– Ты готова лететь со мной? – спросил девочку Ангел.

– Мне бы очень хотелось, но моё тело слишком тяжёлое, мне не подняться с ним в небо, – ответила она.

Тогда Ангел прикоснулся к ней, и девочка вдруг почувствовала, что стала очень лёгкой, как пёрышко. Она протянула к нему свои ручонки, Ангел подхватил её, и, озарённые таинственным светом, они вознеслись высоко-высоко – к звёздам. Ах, как же здесь было хорошо! Девочка ещё ни разу в жизни не была так счастлива. Ангел крепко держал её за руку, а она восторженно смотрела по сторонам, любовалась звёздами, и ей казалось даже, что те улыбаются ей.

Ангел и девочка подлетели к самой большой, самой прекрасной звезде… О, какой ослепительный свет! Какое нежное ангельское пение! «Рождество Твое, Христе Боже наш…», – пели дивные голоса, ни на минуту не умолкая. Как же это было красиво!

– Вот мы и прилетели, – ласково сказал Ангел. – Тебе здесь нравится?

Девочка замерла в восхищении и ещё крепче ухватилась за руку небесного вестника. Перед ними был прекрасный сад, и вдруг… вдруг она увидела замечательную ёлку! Ёлка эта показалась ей во много раз красивее, чем та, что стояла за стеклом у богатых людей. А тогда она думала, что краше той ели нет на свете. Но эта небесная ёлка ни с какой другой не сравнится: вся так и сияет блестящими огоньками-звёздочками, а вокруг неё играют, смеются и танцуют детки. Ах, как же они похожи на маленьких ангелочков! У всех этих милых деток хорошенькие лица, обрамлённые золотистыми кудрями, головки их украшены венками из чудных снежно-белых роз, а за спиной – блестящие крылышки, точь-в-точь такие же, как и у той куколки, которая так понравилась девочке. Заметили дети новенькую, обрадовались. Летят к ней, обнимают, целуют и наперебой рассказывают, как им хорошо в этом чудесном саду.

– Девочки, мальчики, скажите, откуда у вас такие замечательные крылышки? – спрашивает малютка.

– Эти крылышки нам подарил Христос, – отвечают ей детки. – И у тебя такие же будут, если останешься с нами!

– Ах, как здесь хорошо! – говорит девочка, обращаясь к Ангелу. – Прошу тебя, давай останемся в этом чудесном месте навсегда! Мне так хочется иметь такие же крылышки!

Ангел кивнул в ответ и растворился в ярком сиянии. А девочка почувствовала, что у неё за спиной уже вырастают маленькие лёгкие крылья. Да такие лёгкие, совсем неощутимые! Словно их и нет.

Вдруг девочка видит: неподалёку стоят её мать и старенькая бабушка, умершая не так давно. Обе они такие просветлённые, такие счастливые и улыбаются. Малютка летит к ним навстречу, обнимает их, плачет от радости. Счастлива она, что снова встретилась и уж больше не разлучится со своими мамой и бабушкой…

Наутро, когда рассвело, за большим каменным домом дворник нашёл замёрзшую девочку: бледное-бледное личико её казалось умиротворённым и счастливым, глаза были закрыты, а на плотно сжатых губах застыла лёгкая улыбка. Можно было подумать, что она всего лишь сладко спит и видит прекрасный сон, – вот как она была хороша. Девочка бережно держала у самой груди какое-то сокровище, с чем ей всего тяжелее было расстаться. Рук отвести было нельзя, поэтому пришлось кое-как достать из-под них драгоценную ношу. В платочек была завёрнута надломленная булочка хлеба…

– Бедняжка замёрзла в ночь перед Рождеством, – говорили люди. – Как всё-таки жаль, что она была лишена возможности радоваться со всеми этому великому празднику!

Никто из них так и не узнал, для кого девочка берегла хлеб, и в каком чудесном месте, среди какой красоты она провела эту святую Рождественскую ночь.

 

Слепая любовь

В жизни каждого из нас самый дорогой и близкий нам человек – мать. Та, которая носит своего ребёнка под сердцем и, когда настанет положенный срок, в мучениях, определённых самой природой, разрешается от бремени. Она единственный человек, который никогда не предаст, будет рядом и в горе и в радости. Однако как сладкое в больших количествах вредит здоровью, так и чрезмерная материнская любовь приносит скорее вред, чем пользу.

Мать К. развелась с его отцом, когда сыну было всего два года. Во второй раз замуж она не вышла, решив всю себя посвятить заботам о К. Так, благодаря ей, в свои не полные двадцать два К. не имел ни собственных взглядов, ни самостоятельных суждений. Для матери он до сих пор оставался куклой, её единственным сыном и она любила его абсурдной, эгоистической любовью, свойственной всем одиноким натурам, для которых любовь к ребёнку со временем становится смыслом жизни. В свою очередь и К. любил мать настолько сильно, что даже отказался жениться, потому что не хотел предавать её, хотя та не раз просила К. выбрать себе девушку, ведь она так мечтала о внуках! Однако сын никого искать не собирался, говоря, что ему хорошо и с ней. Не мог он делить свою любовь между обеими: кому-то обязательно достанется меньшая часть. Пусть уж лучше всё остаётся как есть, он вполне счастлив рядом с матерью и не ищет другого счастья.

В школе дети глумились над К. во-первых потому, что он хуже всех одевался. И всё оттого, что в его семье не хватало денег даже на самое необходимое: у мамы была маленькая зарплата (она работала швеёй), а отец им не помогал. К тому же мальчик очень быстро рос. «Никакой одежды на тебя не напасёшься», – говаривала мать, сокрушённо качая головой. Во-вторых, К. считался посмешищем всей школы из-за своей непохожести на других. Например, во время перемены он любил уединиться где-нибудь с книжкой, отказывая себе в удовольствии бегать по коридору со сверстниками. Мало того, К. сам придумывал стихи, записывая их куда попало: на парте, в рабочей тетрадке, даже на собственной руке, что уж вовсе считалось чудачеством. Однажды К. отважился показать свои стихи матери. К его огорчению, та не восприняла их всерьёз. Тогда в один день он сжёг все свои рукописи и больше не написал ни строчки. Когда же мать посоветовала сыну заняться делом, К. последовал её совету: после школы он три года подряд пытался поступить в университет и, в конце концов, был зачислен на первый курс. Здесь повторилось всё то же самое, что и в школе. Снова К. по складу своего характера не сошёлся с одногруппниками, снова чувствовал себя лишним в компании студентов, каким-то изгоем. Кончив первый курс, он ушёл из университета по собственному желанию и долгое время утешался мыслью, что хорошего журналиста из него бы всё равно не вышло: для этой профессии нужна хватка, а у него её не было.

К. забросил учёбу и, чтобы помочь матери, устроился консультантом в обувный магазин, но и на новом месте его постигла неудача. Всегда тихий и нерешительный, К. одним своим присутствием раздражал всех вокруг, невзлюбили его и коллеги. А в скором времени представился случай: пропали со склада несколько пар обуви и сотрудники магазина во всём обвинили новичка, хотя К. здесь, конечно же, был ни при чём. Ему пригрозили уголовным разбирательством, однако, поскольку вина его не была доказана, ограничились тем, что лишили предполагаемого вора месячной зарплаты и выгнали с работы.

Придя в тот день домой, К. застал мать в постели. Последнее время она жаловалась на сердце, но работы не оставляла и сидела часами, согнувшись над шитьём: что-то кроила, шила, строчила. Всё боялась лечь на обследование: вдруг что-нибудь найдут? А К. боялся ещё больше, ведь мать была для него всем на свете, он не представлял себе жизни без неё. Теперь же она лежала перед ним умирающая от сердечного приступа и всё, что он мог для неё сделать, это позвонить и вызвать скорую. И К. позвонил. Приехали врачи, сделали укол и уехали, а он остался рядом с матерью, ждал, когда подействует лекарство. Но лекарство не подействовало: в два часа ночи её сердце перестало биться, и К. увидел, что она мертва. Странно: сначала он даже не почувствовал боли. Боль пришла позже с осознанием потери, когда утром позвонила заказчица и спросила, скоро ли будет готово платье. К. стоял с телефонной трубкой в руках и смотрел на стол, где лежало что-то пышное, в белых атласных оборках, затем перевёл взгляд на мать. «Никогда», – сказал он и повесил трубку. Потом отправился на кухню, зажёг свет. К чему экономить, если… Он не дал себе додумать. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы рядом находился человек, которому он мог бы излить свою душу, сбросить с себя этот тяжёлый груз. Но таким человеком была для него мать. И вот её не стало.

К. сидел за столом, обхватив голову руками. В висках его пульсировала кровь: ударялась в мозговую стенку быстрыми нервными толчками и глухо шумела в ушах. Его качало, как на волнах, но сознание было ясным. Ясным до боли. Между тем К. хотел забыть эту ночь, ночь, когда он вместе с матерью потерял самого себя. А может быть, себя он потерял гораздо раньше, когда жил чужим умом, когда не смог реализовать себя в жизни, развить свой талант? Эти мысли не давали К. покоя, они гнали его туда, где лежала та, по чьей вине он стал таким как сейчас. И К., подчиняясь им, забежал в комнату, остановился в дверях. Мать лежала, откинувшись на подушках, беспомощно протянув вдоль тела окостеневшие руки. Несмотря на то, что в комнате всё оставалось по-прежнему, при взгляде на покойницу К. невольно содрогнулся. Ему показалось, что та насмешливо морщит губы. К. подумал: мать своими заботой и любовью загубила его жизнь, а теперь ещё и смеётся над ним, над его горем! Она-то отмучилась, а каково теперь ему! «Это всё ты! Ты!» – неистово крикнул он ей в лицо, но не дрогнуло восковое лицо, покойница продолжала всё также насмешливо улыбаться. Тогда К., словно безумный, метнулся к окну, распахнул его, влез на подоконник и выпрямился во весь рост.

Воскресный день только-только начинался. На востоке солнце медленно выплывало из розовых облаков, прохладный утренний ветер умывал лицо. К. посмотрел вниз. У самых его ног макушками шелестели деревья. Внизу, по тротуару, гуляли ранние прохожие, и никто из этих людей не знал, что через минуту какой-то сумасшедший выбросится с восьмого этажа, чтобы навсегда освободить себя от того, что они называют жизнью и чему за все эти годы К. так и не научился.

 

Сложная техника

Стою на остановке, жду транспорта ехать домой. На улице жара. Стоишь, пóтом обливаешься. Да к тому же ещё время пик, так просто не уедешь. Стою полчаса, час. Наконец, подъезжает маршрутка, останавливается. Водитель выходит и идёт через дорогу в ларёк, освежиться. Подбегаю я к маршрутке самый первый и вижу, что места рядом с водителем заняты. На одном сидит девушка с книжечкой – блондинка лет под тридцать, солидная такая дама, а на другом, что ближе к двери, её пакеты лежат.

– Можно к Вам? – спрашиваю.

– Да, – говорит она.

Я не без труда открываю дверцу. Влезаю. Ей приходится оторваться от своей книжечки и убрать пакеты с сиденья. Усаживаюсь. А у самого сердце не на месте: окошко-то раскрыто. Надует. А мне болеть нельзя. У меня, врачи говорят, иммунитет слабый. Продует – пиши пропало.

– Не подскажете, как здесь окно закрыть? – обращаюсь я к дамочке.

– Понятия не имею, – нехотя отвечает та. – Я знаю также как и Вы. Придёт водитель у него спрóсите.

Сидим, ждём водителя. Смотрю в зеркальце дальнего вида, а в салоне ни одного места свободного не осталось. Людей набилась тьма. Так что переходить неохота. А ведь, – думаю, – как пить дать, водитель скажет, не устраивает – пересаживайтесь в салон. И решил я тогда жать подряд на все кнопки. Сложная техника, но ничего. Вдруг повезёт и окошко закроется. Нашёл какую-то чёрненькую кнопку, нажал – щелчок. Ну всё, – думаю, – что-то я не то сделал. Жди беды!

И точно. Возвращается водитель – полный такой, здоровый верзила в кепке и спортивной майке с шортами, а под мышкой у него бутылка холодного кваса. Садится, начинает заводить машину.

– Можно ли окошко прикрыть? – спрашиваю. – Дует.

Он смотрит на меня, как на ненормального, потом говорит:

– Если Вам дует, пересаживайтесь в салон.

А я уже и сам не рад, что сел на переднее место. Уже я слышу у себя за спиной недовольные голоса пассажиров: «Ну, поехали, сколько можно!» В самом деле, сколько можно? Хочу выйти, чтобы пересесть – не получается, дверца не открывается. И тут я догадываюсь, в чём причина. Эта чёрная кнопочка блокирует дверь. Это, значит, я нажал на неё и теперь не могу выйти. А признаться в том, что я щёлкал в машине без водителя, неудобно как-то. Вот и верчусь, как уж на сковороде. Знаю, в чём причина, а сказать не могу.

– Что такое, – говорю, – не открывается! Наверно, заклинило.

– Так Вы же сами и закрыли дверь, – резонно замечает дамочка и нажимает на чёрную кнопку.

Дверца, само собой, благополучно открывается. Ну, змея, – думаю, – всё сечёт, за всем следит, а сама говорит, что не разбирается!

– Слушайте, давайте мы с Вами местами поменяемся, – неожиданно предлагает она.

А мне только того и надо было.

– Давайте, – с радостью соглашаюсь я. – Спасибо большое. А то мне, знаете ли, нельзя болеть: горло.

Сначала сказал и потом только понял, что глупость сморозил. Моя соседка так и подскочила.

– А кому болеть можно? Мне что ли?!

Я благоразумно молчу, потому как сказать на это нечего.

– Вам, например, можно болеть? – обращается бойкая на язык дамочка к водителю и, не дожидаясь ответа, говорит мне: – Вот видите, никому нельзя!

Я чувствую себя убитым и совершенно уничтоженным. Для меня это публичный скандал. С горем пополам выхожу из маршрутки и меняюсь с дамочкой местами. Она уступает мне своё место, ближе к водителю, а сама садится с краю, на моё место. Слава Богу, наконец-то поехали!

Всё. С этого дня решил копить деньги. Сто рублей у меня уже есть, осталось только на работу устроиться. Вот заработаю и куплю себе машину. Чтобы в кнопочках разбираться. Всё-таки с дамой неудобно вышло.

 

Страницы любви

 

Воскресенье

Меня зовут Маша… Маша Глебова… сама не знаю, зачем я пишу это, ведь свое собственное имя мне прекрасно известно, а этот дневник недоступен никому, кроме моих рук. Но дневник – это отражение души, исповедальня, только ему я могу доверить самые сокровенные мысли и чувства. В монастыре не принято рассказывать, что у тебя на сердце, о том, что тебя тревожит. А бумага примет все, потому здесь я буду писать то, что хочу, что диктует мне моё сердце, пусть даже это и бессмысленно. Для других, но не для меня.

Почему я начала писать сегодня? Наверное, потому что началась новая жизнь. Я была простой девочкой, живущей при монастыре. А теперь я – инокиня. Монахиня. Как это непостижимо и странно! Новая одежда, новые, неведомые доселе чувства, новое настроение – всё новое. С этого дня я умерла для мира и свидетельство тому – чёрная одежда.

Жалею ли я, ведь постриг в рясу отрезал меня от всего мирского и, даже если сильно-сильно захотеть, назад уже не вернешься. Нет, не жалею. Монастырь – мой дом, здесь матушка Серафима и сестры, заменившие мне родных. И бабушка, моя любимая бабушка, так хотела, чтобы я безраздельно принадлежала Богу… Так что нет, я не жалею ни капельки, ни мгновение. Я счастлива, а что ещё может понадобиться человеку?

Я до сих пор хорошо помню то утро, когда бабуля отдала меня в женский монастырь на воспитание, запомнилось всё до мельчайших подробностей, как будто это было только вчера. В то утро бабушка повязала мне на пышные, золотисто-рыжие локоны большой белый бант из тафты, надела нарядное светло-розовое ситцевое платьице, чёрные башмачки и привела к воротам монастыря, где мы так часто бывали на воскресных службах. Там нас с бабушкой уже ждала настоятельница – матушка Серафима, высокая, стройная, как свеча, женщина лет сорока пяти, со светлым, одухотворённым лицом и внимательными серыми глазами. Ласково посмотрев на меня, она сказала, так тепло и нежно: «Ну вот, Мария, тебе уже восемь лет. У нас при обители есть школа для девочек, в ней ты будешь учиться и жить вместе с нами».

Как мало я тогда понимала, не догадывалась, почему бабушка вдруг отказалась от моего воспитания и отдала единственную внучку этой ласковой, но незнакомой женщине. Я не хотела, протестовала, чуть не заплакала даже, но бабушка погладила меня по голове сухой, морщинистой рукой и сказала растроганно: «Ну что такое, Маша? Ты уже большая девочка и должна понимать, что я не могу быть с тобой вечно. Ступай с матушкой Серафимой, внученька!» А в глазах её блестели слёзы…

Она умерла через месяц, а я даже не успела с ней проститься.

С тех пор прошло уже десять лет, а я всё ещё плачу. Как та маленькая девочка, ощутившая себя безмерно одинокой в огромном, жестоком, переполненном людьми мире. Я помню, как обернулась тогда, в последний раз взглянула на бабулю. Она стояла у монастырских ворот и задумчиво смотрела нам вслед. Лучи утреннего солнца освещали её маленькую фигуру в белом, аккуратно повязанном платочке и строгом тёмном платье с высоким кружевным воротником…

Такой она мне снится по сей день и всякий раз мне хочется затянуть сон, чтобы подольше оставаться с ней в том времени, когда мы были очень счастливы, снова прожить те дни.

Но ничего уже не вернуть – я всегда просыпаюсь, и глаза щиплет от слёз…

Но сегодня мне не хочется плакать. Наверное потому, что мечта бабули сбылась, там, на небесах она радуется за мою душу, сделавшую правильный выбор. И частичку этого счастья я ощущаю в себе, прямо под сердцем. Она сияет, как солнечная песчинка и от этого мне так хорошо, так тепло… Даже нет сил выразить это удивительное чувство.

Сейчас уже вечер близится к ночи. Давно стемнело. Я смотрю в окно своей кельи и вижу звёздное небо. Как оно прекрасно… Словно на тёмно-тёмно-синем бархате кто-то рассыпал серебряные бусины, они раскатились и сложились в узоры, по которым язычники когда-то строили ошибочные версии мироздания и выдумывали Богов. Нет, небо – это такое же творение единого Бога, как и земля. И это воистину замечательное его произведение. Мне кажется, что звёзды – это маленькие окошечки, через которые за нами, людьми, присматривают ангелы и души умерших. Ночью, когда темно и ничего не видно, когда по земле ходит искуситель, они выглядывают в эти оконца из царства небесного и берегут нас, глупых, слабых. А вон оттуда, с той звезды, что ближе к западу, на меня смотрит бабушка. Я верю в это до дрожи, а значит – это правда.

Рваная кромка леса, что нижняя челюсть зубастой пасти, тянется к звёздам. Как будто хочет съесть, проглотить, чтобы никто никогда больше не любовался, чтобы ангелы нас не видели, не помогали. Но лесу это не удастся. Потому что это лишь чёрные ели, как бы стары они ни были, до звёзд всё равно не достанут. И мне не страшно, я прочту молитву и лягу спать. Пусть мне приснится бабушка. И я не заплачу утром.

 

Понедельник

Вчера долго не могла уснуть, вспоминала бабулю. Мне кажется, я никогда её не забуду, никогда не перестану проливать слёзы всякий раз, думая о ней. Со вчерашнего дня для меня началась новая жизнь, а я не знаю рада ли? Вчера радовалась словно ребёнок, получивший новую игрушку, теперь же… Но это неважно, потому что счастлива бабушка. Помню, как однажды она сказала мне: «Вот вырастишь и будешь Бога молить за всех нас, грешных». Я тогда очень удивилась и спросила: «Неужели и ты, бабуля, грешная?» До того мне это казалось невероятным. А она мне в ответ: «А то! Все мы грешны перед Ним, так и запомни. Безгрешен, Машенька, один Господь Бог». И я решила когда вырасту непременно исполнить бабушкину мечту и сделаться Христовой невестой. Так в народе принято называть монахинь, давших обет безбрачия. Вчера и я дала обет безбрачия. Это значит, что теперь мне ЗАПРЕЩЕНО любить, что я НИКОГДА не выйду замуж, НЕ СМОГУ иметь детей. Сначала всё внутри меня противилось этой мысли, я не понимала и рассуждала так: «Разве можно запретить человеку любить? Это всё равно, что запретить ему дышать. Без воздуха нельзя жить как и без любви. Запрет на любовь? Но ведь Бог есть любовь. Сын Его ради любви к нам, смертным, сошёл на землю и принял страдание, чтобы даровать людям жизнь вечную. Сам Христос завещал нам любить друг друга, как и

Он возлюбил нас». Потом поняла. Ведь я невеста Христова. А разве может невеста любить кого-нибудь кроме своего жениха? И как девушка, выйдя замуж, покидает родительский кров, чтобы идти со своим мужем в его дом, так и мы, Христовы невесты, оставляем суетный, полный соблазнов мир, своё временное пристанище, и уходим в дом Божий. Умираем для мира, чтобы жить для Бога. Великая и страшная жертва. Всё равно что похоронить себя заживо. Хватит ли сил?…

Теперь в моей келье темно и я зажгла огарок свечи. Медленно стекает янтарный воск, горячий и чистый как слёзы праведника. Я думаю, что горящая свеча – это символ кратковременности нашей земной жизни. Пусть жизнь её коротка, зато прожита не зря: она живёт и сгорает, чтобы дарить людям свет, она являет собою пример для каждого из нас: мы, подобно ей, должны гореть любовью к Богу и освящать свой путь добрыми делами.

 

Воскресенье

За эти дни произошло мало чего интересного. Время проходит как-то однообразно: утреннее правило, работа, кратковременный отдых, опять работа, вечерняя молитва. Я была занята, бегала по поручениям матушки, так что не оставалось ни сил ни времени брать в руки дневник. Зато с сегодняшнего дня взяла себе за правило писать ежедневно.

Устала я за день, нелегко приходится, а ведь раньше моим послушанием было присматривать за монастырским садом и цветником. В школе, в перерывах между занятиями, всё, бывало, брожу с молитвенником в руках по тенистым аллеям нашего сада или, в молитвенном экстазе, стою на коленях под сенью вечно зеленеющего дуба, что растёт у монастырского озера, и смотрю на бескрайнее небо, на стремительно бегущие по нему причудливые облака.

Я и сейчас предпочитаю уединение, когда можно предаваться безмолвному созерцанию Творца в Его творениях. Всё в природе славит своего Создателя – каждая травка, каждая былинка, тем, что живёт, дышит, существует. Смотришь, к примеру, на благоухающий розовый куст или на скромные синие колокольчики, притаившиеся в густой траве, или на свободно порхающую над цветником легкокрылую бабочку, и прославляешь Бога, любуясь творением рук Его.

Но теперь я не могу подолгу заниматься своими любимыми цветами: настоятельница благословила меня помогать на кухне и в трапезной. Это послушание самое тяжёлое, мы с сестрой Агатой с утра до вечера на ногах, ни минуты покоя. Агата – стройная голубоглазая девушка в маленьком синем платочке на белокурой голове и открахмаленном фартуке поверх скромной монастырской одежды, – моя школьная подруга. Она одних со мной лет, но пришла сюда позже меня. Родители отдали её в закрытую школу для девочек, чтобы оградить от дурного влияния сверстников. По собственному желанию Агата осталась при монастыре послушницей и сейчас думает принять постриг. Но она ещё не сообщала о своём намерении родителям. Мать с отцом живут в городе и навещают её обыкновенно раз в месяц, так что на днях они должны приехать и Агата волнуется, одобрят ли они её выбор безраздельно посвятить себя Богу.

На сегодняшнем утреннем богослужении после литургии отец Сергий, наш духовный наставник, говорил проповедь о пользе послушания и смирения. Отца Сергия я знаю ещё со школы – он преподавал у нас в классах Закон Божий. Это седенький благообразный старец с тёплыми улыбающимися глазами, он похож на одного из тех ветхозаветных старцев, каких принято изображать на иконах. У него плавные медленные жесты и речь тоже медленная, размеренная. Но когда он начинает что-то рассказывать, невольно заслушиваешься, пропускаешь через себя каждое его слово. Я заметила, что все люди внимательно слушали нашего батюшку, подавшись вперёд к самому амвону. Эта воскресная проповедь начиналась евангельскими словами: «Блаженны кроткие сердцем, ибо они Бога узрят». Однажды и я увидела в небе Христа. Он возлежал на облаке в белых воздушных одеждах, улыбался и благословлял меня. Но я никогда не рассказывала об этом видении, даже матушке Серафиме, а от неё у меня секретов нет. Эту великую тайну я могла бы поверить только бабушке.

Окончив проповедь, отец Сергий всем давал целовать крест. В храме у нас душно, на дворе жара, солнышко припекает, стоишь из последних сил, а когда приложишься ко кресту, сразу легче становится, и откуда только силы берутся!

 

Понедельник

Сегодня к нам приехали родители Агаты, на этот раз не одни, а с молодым человеком, выбранным ей в мужья. Все трое пришли к концу литургии. Мать с отцом поджидали дочь у дверей храма, а чуть поодаль от них стоял рослый парень лет двадцати и, не зная чем себя занять, играл с камешком – ловко подбрасывал его вверх правой рукой, а ловил левой.

Клавдия Михайловна, мама Агаты, совсем не похожа на свою дочь – это низкорослая, полная женщина с крашеными огненно-рыжими волосами и блеклыми голубыми глазами, а отец Агаты высокий, статный мужчина в возрасте, что особенно заметно по уставшему, печальному взгляду серых глаз и лёгкой седине на висках и в бороде.

Едва завидев Агату, мать бросилась ей навстречу и, плача от радости, обняла и расцеловала её, тогда как отец вёл себя более сдержанно: он поприветствовал дочь, крепко обняв её и прижав к груди. Подошёл молодой человек, поздоровался, представился: Андрей. Я заметила, что он немного оробел. Видимо, парень не знал, о чём можно говорить с такой несовременной девушкой в длиннополой невзрачной одежде послушницы, не мог найти подходящую тему для разговора, чтобы поддержать знакомство. Агата поначалу тоже смущалась, краснела, стояла потупившись, боясь поднять глаза на постороннего мужчину. Но тут на помощь пришла Клавдия Михайловна, посыпались вопросы: как она? Чем занимается? Хорошо ли ей здесь живётся? Не пора ли вернуться домой? Агата побледнела, но постаралась скрыть охватившее её волнение, спросив мать, всё ли у них в семье благополучно? Однако в трапезной, за чашкой чая, Клавдия Михайловна повторила свой вопрос и, не дождавшись ответа, выложила всё начистоту. Цель их приезда – забрать дочь из монастыря. Завтра Андрей, её жених, приедет за ней, а пока что она должна собрать свои вещи и приготовиться к отъезду.

Агата сидела ни жива ни мертва. Она держалась из последних сил, чтобы не разрыдаться. Зная смиренный нрав своей подруги, я поняла: никогда она не посмеет признаться матери, что хотела принять постриг, безропотно покорится родительской воле как Божьей. Мне это было бы не по силам, я не смогла бы, как сестра Агата, сдаться без борьбы. Хотя, наверное, это и правильно, ведь послушание – высшая ступень добродетели. Трудно, очень трудно человеку полностью отсечь свою волю, смириться перед Богом. А поскольку наша воля, нередко приводящая к самоуправству, – проявление бесовской гордости, надо сперва избавиться от этой губительной страсти. Именно поэтому в монастыре у каждого своё послушание, например, на клиросе, в просфорне, на монастырском подворье, в пошивочной мастерской… Послушание избавляет нас от гордости, учит смирению. Как сказал на проповеди отец Сергий: «От послушания рождается смирение, от смирения же бесстрастие».

Сейчас уже за полночь. Смотрю в окно своей кельи и вижу ночное синее небо, сплошь затянутое туманом, а сквозь него силятся пробиться звёздочки. Неверное, это сделал враг рода человеческого, чтобы ангелы из своих окошечек-звёзд не видели людей, чтобы молитва наша не долетела до Бога. Туман повсюду. Он укрывает, словно погребальным саваном, наш монастырский дворик, стелется по полям и равнинам. Неясно чернеющая вдали зубчатая кромка леса сливается с небом, очертания предметов стираются и всё теряется в туманной мгле…

 

Вторник

Ещё с ночи зарядил частый дождь, предвестник разлуки, а вечером уехала от нас сестра Агата. Мы провожали её до ворот. Никогда не забуду, как она плакала, прощаясь с нами. Ей было жаль расставаться с тихой монастырской жизнью, не хотелось возвращаться в мир. Мне запомнилось лицо Агаты, сегодня особенно тонкое и бледное, её большие, прозрачные от слёз глаза, дрожащие губы…

Она простилась с каждой из нас, всякий раз кланяясь в пояс и повторяя: «Простите, Христа ради!». А перед матушкой игуменьей опустилась на колени и руку ей в благодарность поцеловала. Когда сестра Агата прощалась со мной, она сняла со своей груди и отдала мне на память маленький кипарисовый крестик из священной Иерусалимской земли, попросив молиться за неё.

Вечерняя трапеза давно кончилась, сёстры разошлись по своим кельям, и теперь читают келейное правило. Одна я не могу собраться с мыслями, сосредоточиться на молитве. Я прижимаю к груди кипарисовый крестик, мой драгоценный подарок, и думаю о том, что сегодня я пережила второе в своей жизни прощание.

Я слышала, что для тех, кто привык душой к уединению, снова окунуться в бурлящий водоворот мирской жизни – равносильно смерти. Но так ли уж плохо будет моей подруге? По крайней мере выйдет замуж, заживёт в кругу семьи… Но что это? Уж не завидую ли я ей? Ведь я сама, сама сделала выбор. Никто меня к этому не принуждал. Я могла бы уйти из монастыря, достигнув совершеннолетия, но куда идти? У меня нет ни дома, ни родных. А при монастыре я выросла, он стал мне вторым домом, так почему же мне было не остаться здесь? И если я теперь о чём-либо жалею, это лишь минутная слабость. Нужно прочесть молитву и всё пройдёт. Бог не оставит меня.

 

Среда

Сегодня четвёртый день моего послушания в трапезной. На место сестры Агаты моей старшей помощницей назначили монахиню Евлалию. Это наша экономка. Суровое, изборождённое морщинами аскетическое лицо, холодный взгляд потухших бесцветных глаз. Говорят, что глаза – зеркало души. Значит, и душа у неё с годами стала такая же холодная. Было время, когда сестра Евлалия горела любовью к Богу и людям, но со временем пыл в её душе угас и там, где раньше пылал огонь, остались лишь потухшие уголья, превратившиеся затем в холодный и серый пепел.

Сестра Евлалия, видимо, буквально понимает свою должность экономки, потому и считает себя обязанной экономить на всём и на всех: на материи, свечах, книгах, продуктах. Она экономит даже на себе – иной раз предпочитает не есть, чтобы «не объедать монастырь». По её мнению, я неэкономно расходую продукты, так что основную работу в трапезной сестра Евлалия взяла на себя. Благодаря этому я стала раньше освобождаться и могу теперь больше времени уделять нашему садику.

Жаркое июльское солнце янтарным блеском озаряет всё вокруг. Я вижу, как горит пожаром в его лучах купол нашей церковки, как на траве свет и тень сплетаются в объятиях, образуя под деревьями ажурное покрывало. Ласковые солнечные зайчики прыгают по двору, они щекочут мне лицо и слепят глаза, а у входа в трапезную нежится на солнышке наша любимица Мурка.

В этот день у меня случилась маленькая радость: расцвёл куст белых роз. Белый цвет – символ чистоты и невинности, любимый бабушкин цвет. Я посадила этот куст прошлым летом, в день своего ангела. Теперь он вырос, и на нём распустились первые цветы. Я выбрала самую красивую розу, наклонилась и поцеловала её шелковистые лепестки.

Какие они нежные! Стоит задеть неосторожно рукой и хрупкая красота рушится, осыпается сплошным белым дождём…

 

Четверг

Теперь ночь. В бесконечном просторе Вселенной серебрится бледное око луны. Наверное, это и есть Всевидящее Око Божье. Не луна, а Бог смотрит мне в душу и видит все мои мысли, чувства.

Сегодня в церкви был мой черёд продавать свечи, и я всю службу провела за свечным прилавком. Он стоял в толпе слева от меня, такой высокий, широкоплечий, с вьющимися тёмными кудрями и аккуратной бородкой. С первого взгляда я узнала в нём художника. И не ошиблась. Смотрю на него, а сама думаю: «Боже мой, что же я делаю? Нельзя ведь мне, нехорошо это. Хоть бы люди ничего не заметили». Забыла я, грешная, что суда надо бояться не людского, а Божьего. Наши глаза встретились, и его взгляд смутил меня. Почувствовав, что краснею, я поспешила отвернуться.

Начали петь «Иже херувимы». Перебирая чётки, я старалась сосредоточиться на молитве, отложить «всякое житейское попечение», но у меня ничего не получалось. Интересно, ушёл он или всё ещё здесь? Я долго не осмеливалась посмотреть в его сторону, страшась и в тайне надеясь снова увидеть его. Наконец, решилась. Он стоял там же и, подняв голову, с интересом рассматривал храмовые росписи на стенах под куполом. Потом обратил внимание на мою любимую картину – «Иисус в Гефсиманском саду». Она написана в нише над царскими вратами и изображает момент, когда Господь наш ещё колеблется как человек и молит своего небесного Отца, чтобы «миновала его чаша сия», но при этом со смирением добавляет: «впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Христос в сияющих белизной одеждах изображён стоящим на коленях посреди пышно цветущего ночного сада. Он простирает руки к небу, в очах, молитвенно устремлённых на звёзды, радужными жемчужинами сверкают слёзы, по измождённому лицу струится кровавый пот. В облаке над Его головой Бог-отец десницей благословляет своего Сына на страдания, а в другой руке держит терновый венец.

Я заметила сходство написанного на картине Спасителя с этим юношей, и мне стало страшно. Говорят, что лукавый, искушая человека, может принять даже облик Христа. Вдруг это дьявол смущает меня?

После службы незнакомец подходит ко мне. Я вижу это и принимаюсь раскладывать свечи, делаю вид, что занята своим делом. «Девушка, почём у вас свечи?» – спрашивает. Я сама не своя, еле языком ворочаю, насилу вымолвила. Тогда он просит дать ему одну свечу за десять, а сам протягивает мне сто рублей. Я отсчитываю ему сдачу – не берёт, говорит, что это, мол, жертва на храм. Взглянула я на него, а он стоит передо мной и улыбается. Тогда и я несмело улыбнулась ему в ответ, а у самой сердце бьётся так, что, кажется, готово вырваться из груди. «Девушка, у вас очень красивые глаза и обаятельная улыбка». Его слова вернули меня к действительности, и я, испугавшись, выбежала из храма. Я бежала, сгорая со стыда, не зная, где укрыться от людских глаз. Кинулась было вглубь сада, но мне не удалось уйти. Он нагнал меня и теперь шёл рядом. «Извините, ради Бога, не хотел вас пугать. Разрешите познакомиться. Меня Сергеем зовут, по специальности я художник-реставратор. В этом году окончил Российскую академию художеств и теперь вот приехал в ваши края на практику. Вам, случайно, рабочие-реставраторы не требуются?» Я сказала, что такие вопросы надо решать с нашей настоятельницей, она здесь всем руководит, и объяснила, где её найти. Он поблагодарил меня и ушёл, обрадованный.

В моей келье тихо. Только слышно как за окошком взволнованно стрекочут, переговариваются друг с другом цикады. Не спится. Тревожно на душе. Я пытаюсь разобраться в себе, в своих чувствах и понимаю одно: мои мысли полны им. Как сейчас вижу перед собой его кроткие васильковые глаза, приветливую улыбку. Господи, помоги! Укрепи рабу свою!

 

Пятница

Проснулась раньше обычного. На дворе ещё темно, три часа утра только, но спать совсем не хочется. Милый мой блокнотик, одному тебе я могу довериться – ты всё стерпишь, не выдашь меня.

Что со мной происходит, не знаю, не понимаю, чувствую только, что пропала я. Матушка Серафима дала добро на то, чтобы он жил и работал при монастыре. Я и рада и боюсь этого. Ведь это значит, что мы с ним теперь будем каждый день видеться. А если он заговорит со мной, станет спрашивать о чём-нибудь? Не могу же я отвечать ему при сёстрах! Обязательно расскажут настоятельнице, а она мне выговор сделает. Как быть, как держать себя с ним, не знаю.

За размышлениями время проходит незаметно. Опаздываю на утреннее правило. Бегу. Вот и храм Божий. «Пред дверьми храма Твоего предстою, и лютых помышлений не отступаю» – это обо мне.

Прибегаю. Сёстры уже в сборе. Опоздала на целых полчаса. Матушка смотрит на меня из-под насупленных бровей. Сердится. Господи, помилуй и прости меня, грешную!

Вот уже и акафист начался, а его всё нет. Наверное, потому, что рано ещё. А вдруг он передумал и не придёт? Если так, обрадуюсь я этому? Не знаю. Вряд ли. Говорят, запретный плод всегда сладок…

Служба кончилась. Люди подходят под благословение и начинают расходиться. Я замечаю его – блуза под рабочим комбинезоном расстёгнута у ворота, так что видно загорелое тело, глаза, сияющие, что два хрусталика, смотрят задорно и весело. Подмигивает мне, смеётся: «Здравствуйте! С добрым утром вас!» Я не отвечаю ему, боюсь, вдруг сёстры заметят. Хочу уйти. «Погодите, не убегайте! Вы, что же, стесняетесь меня?» Молчу. «Это ничего, я уверен, мы с вами ещё подружимся. Работы у меня, как говорится, непочатый край, так что я здесь надолго». Не стала слушать его, убежала. Заперлась в келье. Плачу. Так обидно, хочу заговорить с ним и не могу, потому что грех это. Перед Богом грех, а перед ним как-то неловко получается. Неловко не ответить и отвечать страшно. О чём мне с ним говорить, ведь я совсем не знаю жизни? Боюсь, мы не поймём друг друга. И потом, вдруг он только смеётся надо мной, а я всё принимаю всерьёз? Или, что самое худшее, скажу что-нибудь не то, что-нибудь смешное и нелепое?

Интересно, что значит дружба между мужчиной и женщиной? Я смутно себе это представляю. Он сказал, что мы будем друзьями. Разве это возможно, если мне запрещено разговаривать с ним? Не понимаю я, почему так. Разве что дурное из этого выйдет? Что это, страх поддаться соблазну? Но ведь все, принявшие постриг, теряют свой пол, уподобляются ангелам небесным. Про нас в Евангелии сказано: «Есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного». Он не может видеть во мне женщину. И, значит, мне нечего бояться. Что-то новое и чудесное неслышными шагами вошло в мою жизнь, нарушило душевный покой, молитвенное уединение, но Господь поможет мне не упасть, я выстою в борьбе с искушением.

 

Суббота

После утреннего богослужения настоятельница подозвала меня к себе и сказала, что освобождает от работы на кухне. На моё место она назначила другую сестру, а меня благословила помогать «рабу Божьему Сергею». Я была счастлива. Сама судьба сталкивает меня с ним.

Я узнала о Серёже много нового. Оказывается, он круглый сирота: без матери, без отца. Его бабка по отцу после смерти сына отказалась от внука, и Серёжа с пяти лет воспитывался в детдоме. Ещё ребёнком он проявил свои творческие способности, и его отдали в специальную художественную школу, а после её окончания Серёжа поступил в институт на близкую ему специальность. Он приехал к нам на практику, а потом вернётся в Москву и устроится на каком-нибудь крупном предприятии.

Я внимательно слушала Серёжу, следила за каждым его жестом, движением, и чувствовала, что он нравится мне с каждой минутой всё больше и больше.

Я рассказала ему о себе: о том, что мои родители тоже погибли в автокатастрофе, когда я была совсем маленькой девочкой, что двух лет от роду осталась я на воспитании у доброй, любящей бабушки, что в восьмилетнем возрасте была отдана ею в святую обитель, и мы так разговорились, что не заметили, как прошло время.

Весь день Серёжа работал в нашей церкви над алтарной иконой Нерукотворного Спаса. Эта икона самая древняя. Краски на ней давно потрескались от времени и свисали безобразными цветными лохмотьями, как убогое рубище нищего калеки, поэтому сперва нужно было восстановить живопись, а уж потом заниматься расчисткой поверхности, чтобы вернуть первоначальный вид. Всё это я узнала от Серёжи. Он настоящий профессионал в своём деле. Смотрю на него и удивляюсь – каждый штрих, каждый едва заметный мазок на почерневшем от времени строгом лике Спасителя – как это всё точно, выверено. Одно слово – талант. Искра Божья.

 

Воскресенье

Мы с Серёжей перешли на «ты» и он стал звать меня Машенькой, не при сёстрах, конечно. Сначала как-то неудобно было, стеснялась я, а потом ничего, привыкла. Он показал мне свою рабочую комнатку во флигеле. Флигель этот находится на территории монастыря недалеко от сестринского корпуса. Внутри это маленькая полутёмная келья с дощатым полом и потемневшими от копоти стенами, где, несмотря на пожар, ещё сохранился горьковатый запах слежавшихся холстов и приторный специфический запах красок. В святом углу перед иконой Богоматери изумрудным огоньком теплится лампадка, вдоль стены – видавшая виды продавленная кушетка, у окна стол и табурет со сломанной ножкой, а в углу за дверью стоят прислоненные к стене ветхие мольберты с натянутыми на них полуистлевшими холстами в старых деревянных рамах. Раньше здесь была иконописная мастерская, где жил и подвизался монах– молчальник старец Лука, потомственный иконописец, погибший в своей келье от пожара два года тому назад. Мне вспомнилась история его чудесного жития, и я рассказала её Серёже.

Преподобный Лука святостью своей уединённой жизни сподобился от Бога дара чудотворения и помогал приходившим к нему людям. Однажды он исцелил умиравшую от дифтерита девочку. Убитая горем мать принесла её на руках в келью старца и он, помолившись, дал испить больной крещенской воды, называемой по-гречески «Великая агиасма», что значит великая святыня. На следующий день родители девочки пришли к старцу благодарить его за исцеление. Однако преподобный Лука написал на дощечке: «Аз есмь червь недостойный. Бога благодарите». Наверное, он запрещал рассказывать о совершённых им чудотворениях, чтобы принять награду за свою благочестивую жизнь не на земле, от людей, а на небе, от Бога, чтобы «иметь сокровище на небесах».

Все созданные им иконы старец Лука писал с самих святых. Монахиня Досифея, приносившая ему в келью трапезу, рассказывала как он, бывало, сидит перед холстом, по лицу его блуждает умиротворённая улыбка, а глаза устремлены на кого-то невидимого, чьё присутствие хотя и незримо, но ощущается сердцем. В такие минуты она останавливалась на пороге в благоговейном трепете и, затаив дыхание, наблюдала, как из-под умелой руки старца выходит образ его небесного гостя. Но об этом тоже запрещалось говорить.

Смерть свою преподобный Лука предвидел заранее. Последние дни он почти не выходил из флигеля, жил там затворником, даже людей к нему не допускали. У нас в монастыре поговаривали, что старец грехи замаливает. Ходили слухи, будто в молодости Илья (так звали преподобного Луку до пострижения) убил свою невесту. Недобрый человек оклеветал её перед ним, будто бы она с другим гуляла, а Илья, напившись с горя, зарезал девушку. Но до суда дело не дошло: успела она сказать родным, что не виноват он, что сама она себя порешила. И убийца был оправдан, оправдан перед людьми, но не перед Богом, который всё видит, всё знает. Забросил Илья своё ремесло, не мог он после случившегося писать иконы. В ушах его неотступно звучали слова умирающей, и голос совести не давал ему покоя. Наконец он не выдержал – явился в полицию и сознался во всём. Однако там не восприняли его слова всерьёз и посоветовали меньше пить. Но Илья во что бы то ни стало хотел искупить свою вину страданием. Он добровольно покинул мир и после семи лет послушания, проведённых в молитве и покаянии, сделался монахом…

Я рассказывала быстро, с волнением в голосе. Из глаз моих ручьём текли слёзы, я всей душой переживала то, о чём говорила. А Серёжа, глядя в моё раскрасневшееся, взволнованное лицо, улыбался мне одними глазами. Боже, какой он всё-таки красивый и замечательный!

 

Понедельник

Не знаю, что делать, запуталась совсем. Нехорошо, наверное, что я с ним общаюсь. Но ведь грех, это когда чувствуешь, что поступаешь дурно, когда в душе остается неприятный осадок, а с ним рядом мне хорошо. Так хорошо, будто я заново жить начинаю.

Последнее время мне снится, что выросли за спиной у меня два больших белых крыла и что я летаю на них высоко под облаками. Всё это светлые, добрые сны. Сердцу легко и свободно. Так бы и не просыпалась, спала себе вечно.

В детстве я часто видела такие сны. А однажды мне приснился рай. Там было очень красиво. В пышно разросшемся саду цвели и благоухали розы, всюду росли удивительные деревья, а на ветвях их пели свои волшебные песни сладкоголосые райские птицы. И среди всей этой красоты я видела фигуру высокой стройной женщины в сияющем подобно солнцу одеянии. Прекрасные черты её лица – тонкие брови, ясные синие глаза, улыбающиеся губы – всё в ней было мне знакомо, как будто я её уже давно знала и любила. Моя мама рано умерла и я плохо её помнила, но почему-то была уверена, что эта женщина в белом именно она. Об этом чудесном сне я не рассказывала даже бабушке.

Когда я жила с моей любимой бабулей, я была счастлива, поэтому мне снились такие необыкновенные сны, и теперь, как повстречала Серёжу, чувствую себя счастливой. Но иногда мне кажется, что не к добру мы с ним встретились. Погубит он меня.

Интересно, чем я ему приглянулась? Смотрю на себя в зеркало и ничего особенного не вижу: худое бледное лицо, невзрачные серые глаза, на щеках совсем не осталось румянца. А он, чудак, говорит, что я самая красивая.

Днём, пока Серёжа работал в церкви, мы беседовали с ним о Боге. Он спрашивал, я отвечала. Зачем Господь посылает человеку скорби? Чтобы испытать каждого из нас, потому что лишь в скорбях познаётся человек. Бог даёт испытание каждому по силам. Наш удел – терпеть и благодарить Господа за всё. Как сказал многострадальный Иов: «Бог дал, Бог и взял». Так и мы должны со смирением нести свой крест и верить. «А за какие грехи Бог отнимает у ребёнка родителей и лишает его полноценной семьи? За что Он наказывает такого кроху?». Я вспомнила о своих рано погибших родителях. Мне всегда очень их не хватало, но благодаря бабушке я не чувствовала себя несчастной и обделённой любовью – бабуля заменила мне самых нежных и заботливых родителей. Но у Серёжи не было такого близкого человека, он рос без родительской ласки, одинокий и чужой для всех. Что в этом случае я могла сказать ему?

Горе мне, грешной, если дерзнула я усомниться в Божьем промысле, хоть и знаю, что пути Его неисповедимы, что раз Он попустил беде случиться, значит, так и должно быть.

Я говорила с Боженькой и просила Его простить меня за малодушие, обещала впредь быть твёрдой в вере. Господи, не дай мне усомниться в Тебе!

 

Вторник

Стала бояться себя, своих мыслей. Что-то притягивает меня к Серёженьке. Хочется каждую минуту видеть его, говорить с ним. За что ни возьмусь, все мысли о нём. Не спокойно на сердце. Схожу в церковь, помолюсь. Бог мне поможет.

Здесь хорошо, благодать чувствуется. Сёстры поют как ангелы. Высоко-высоко, под самый купол, поднимаются клубы ладана и растворяются в ярком солнечном луче, наполняя церковь тонким благоуханием. Царские врата распахнуты, и столп небесного света обливает алтарь расплавленным золотом. Отец Сергий ведёт богослужение медленно, чинно. Его парчовые, богато украшенные ризы блестят на солнце, и от этого кажется, что весь он какой– то не настоящий, не реальный, будто сотканный из света.

Прошу Тебя, Всевышний, вразуми, научи, что мне делать? Вся моя жизнь в Твоих руках, Ты видишь самые сокровенные уголки моего сердца, знаешь помышления. В Библии сказано: «где сокровище ваше, там и сердце ваше будет». А сокровище моё – Серёженька. Я больше не могу проникновенно и вдумчиво молиться: мечтаю о нём днём и ночью, всюду слышу его голос. Настоящая монахиня должна иметь чистое сердце, непорочную совесть и нелицемерную веру, я же не достойна носить ангельский образ. Знаю, что возврат в мир для меня смерть духовная, но что же мне остаётся? Ведь я больше не принадлежу тебе, Господи. Мысли мои далеко от Тебя.

Сегодня мы с Серёжей снова разговорились, и он рассказал мне о своей студенческой жизни: как ютился с другом в маленькой чердачной комнатёнке старого довоенного общежития, как брал на дом работу и ночами не спал, трудился, чтобы заработать себе на кусок хлеба. Я живо представляла себе тёмную келейку с одним маленьким чердачным оконцем, куда даже утром с трудом проникал свет. Видела Серёжу, который, низко склонившись над столом, чертил что-то, а подле него – громко декламирующего свои стихи чахоточного Павлика Босого, единственного его товарища, прозванного так за то, что бедняга круглый год ходил в одной и той же шитой-перешитой ветхой одежонке…

Серёжа говорил обо всём так легко, просто, а я не могла слушать его без слёз. Сколько ему, бедному, пришлось пережить! Я отвернулась, чтобы он не заметил моих покрасневших глаз. В этот миг я испытывала к нему сострадание, смешанное с жалостью к его нелёгкой судьбе. Но это чувство жалости, казалось, не унижало Серёженьку, а, напротив, вызывало во мне ещё более сильное чувство, до сих пор не испытанное мной. Я готова была отдать ему всю себя, посвятить ему всю жизнь свою. Что это, человеческая привязанность? Но к бабушке я не чувствовала ничего подобного, хотя и была привязана к ней всей душой. Может, это дружба? Или нечто большее, то, что называют ЛЮБОВЬЮ? Таинственное единение двух душ, таких разных и таких родственных друг другу душ. Две части одного целого. Подумать только, в пустыне мироздания, где-то в далёком звёздном космосе, Бог создал две песчинки, две человеческие жизни, которым суждено встретиться, чтобы объединиться и породить ещё тысячи таких же песчинок-жизней и так до бесконечности. Пока существует мир, будет существовать и ЛЮБОВЬ. «Плодитесь и размножайтесь», – сказал Господь нашим великим праотцам, и с древнейших времён до сегодняшнего дня человек исполняет высшую волю, вступая в брак и создавая семью. Почему же нам, монахиням, нельзя сочетать любовь к Богу и сердцем избранному человеку? Для чего мы приносим свою любовь и своё материнство в жертву Тому, кто настолько велик и самодостаточен, что не нуждается в человеческой любви? Да и где в Библии сказано хоть слово о монашеских обетах и о запрете выходить замуж?

Так рассуждала я сама с собой, слушая бархатный тембр вдруг ставшего дорогим для меня голоса, повесть о тяжёлых годах лишений. Но теперь не о чем беспокоиться – Серёженька здесь и, значит, всё хорошо. Он рядом со мной и я уже никому не дам его в обиду. Да, он больше не будет чувствовать себя одиноким, и я не буду, потому что мы предназначены друг для друга.

Я поделилась с Серёжей своими мыслями, рассказала ему о том, что чувствую. Тогда и он признался мне, что влюбился в меня с первого же взгляда и напросился реставрировать наш храм только чтобы чаще встречаться со мной. Ангел мой, Серёженька, а я, глупая, боялась, что не нравлюсь тебе!

Ты жалеешь, что не можешь вступить со мной в брак потому что я принадлежу Другому? Но мой Жених поймёт и простит меня. Бог никого не удерживает силой. Недаром Он дал каждому из нас свободную волю, право решать, как поступить. Я сделала свой выбор и не стыжусь этого. Раз уж я полюбила, значит, судьба моя такая, а всякая судьба от Бога, значит, Ему это было угодно.

Я согласна быть твоей, Серёженька! И пусть люди осудят меня, я верю, что Бог оправдает.

 

Среда

В этот день мы с Серёжей мало разговаривали, чтобы не привлечь к себе внимания и не вызвать ненужных подозрений, а после вечерней трапезы, когда сёстры стали расходиться на молитву, он увёл меня к себе во флигель. Страх, сомнение, терзания совести – всё осталось позади, когда я перешагнула порог его кельи. Рядом с Серёженькой мне нечего было бояться.

… Это было самое прекрасное утро в моей жизни. Обнявшись, мы стояли у раскрытого настежь окна и любовались, как далеко на востоке небо окрашивается всеми цветами радуги, будто кто-то разлил на это огромное полотно всю палитру красок, а над зубастыми макушками елей медленно всходит царственный лик солнца, увенчанный короной из золота.

Мой любимый сказал, что такой рассвет бывает только у нас в деревнях, а в Москве совсем не то. И он стал рассказывать мне об этом большом городе, где люди вечно спешат куда-то, копошатся точно муравьи в своих высоких муравейниках-домах, торопятся жить, и некогда им остановиться в этой суете, чтобы подумать о душе. Может, это и к лучшему? Я вот всю жизнь посвятила Богу, думала, что счастлива, и только после встречи с Серёженькой поняла, что и не жила ещё по-настоящему.

Чувствую ли я свою вину перед Богом? Жалею ли о случившемся? Ничуть, потому что знаю – то, что произошло сегодня, не является грехом. Разве грех, когда людям хорошо вместе? То, что я испытала, сродни религиозному экстазу, но только лучше, полнее – когда не только душой, но и телом, всем своим существом растворяешься в любимом. У меня такое чувство, что только ради этих минут я и жила. Я теперь так счастлива, что умереть хочется. И кажется мне, что другой такой ночи уже не будет. Но всё равно. За эти мгновенья счастья, за то, что познала запретный плод Добра и Зла, я готова расплачиваться всю жизнь.

Серёжа предложил мне тайком уйти из монастыря, но я не захотела – никогда никому не врала и врать не буду. После литургии пойду к матушке Серафиме, расскажу ей, что мы с Серёженькой любим друг друга и хотим быть вместе.

Еле дождалась конца службы, а в последний момент едва не передумала – как в таком признаться? Робко постучалась к ней в келью, надеясь, что матушка ещё не пришла и, пересилив себя, прочла молитву: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас…» «Аминь», – услышала я и осторожно приоткрыла дверь. Матушка стояла на коленях и молилась на образа, а когда я вошла, ласково улыбнувшись, поднялась мне навстречу. Это придало мне силы. Она всегда была так добра ко мне!

Настоятельница выслушала моё стыдливое признание, и строго посмотрев на меня, сказала: «Это хорошо, Мария, что ты мне сама всё рассказала. Я давно уже заметила, что Сергей тебе приглянулся. Вспомни, как верно сказал Иисус Христос: „Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу“. Я думала, Маша, ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать, какая ответственность ложится на тебя с принятием монашества. Будь сильной, постарайся забыть Сергея, а для этого усердно молись и проси помощи свыше. Бог милостив, он простит тебя, если ты никогда больше не будешь видеться с этим человеком, уж я об этом позабочусь. А о том, чтобы оставить монастырь, даже не думай. Грех менять любовь Господа, которая вечна, на временные земные утехи».

Я убежала от неё вся в слезах. Горько и обидно на сердце. Матушка Серафима добрая, я так надеялась, что она поймёт меня и отпустит. Как же я буду без Серёжи? Если бы она знала, что он муж мне! Но я не посмела открыть ей всего.

… Когда уехал Серёженька, я валялась у матушки в ногах, в исступлении целовала кончики её ботинок и, не выпуская из рук полы игуменской мантии, рыдала как безумная. Тогда же и покаялась ей во всём. Она как услышала, хотела тотчас прогнать меня, но потом передумала: «Будешь жить с нами – раз я обещала твоей бабушке заботиться о тебе, выгнать тебя я не имею права». Да ведь такая жизнь для меня хуже смерти! Нельзя мне после того, что случилось, здесь оставаться. Двумужняя! Подумать и то страшно!

Я тебя ни в чём не виню, родной мой, но ты уехал, а как теперь быть мне?…

Без даты.

Прошёл всего лишь месяц с тех пор как нас разлучили с тобой, Серёженька, а у меня такое чувство, что я мучаюсь уже долгие годы. В тот памятный день я едва не свела счёты с жизнью. Помню, как прибежала на озеро, разделась и стала снимать с груди крест, грех ведь в кресте топиться, а он у меня в волосах запутался, не отпускает. Когда распутала, снимать его уже не понадобилось – успела прийти в себя, одуматься. Так этот кипарисовый крестик, прощальный подарок сестры Агаты, меня тогда спас.

Если бы ты знал, ангел мой, как тяжело мне было всё это время – душевная боль, насмешки, постоянные унижения! Жизнь моя в этот последний месяц стала невыносимой. И, что самое обидное, сёстры теперь обходят меня стороной, будто я прокажённая какая. Чужая я им всем стала, Серёженька, не любят они меня.

Ты тогда уехал, не попрощавшись со мной, но я на тебя не в обиде, я понимаю, что сама во всём виновата. Прости меня, любимый, за то, что не согласилась тайно бежать с тобой. Пойми, матушка Серафима воспитала меня как дочь и я не могла уйти без её разрешения. Если бы я поступила самовольно, мне думается, она прокляла бы меня, а проклятие матери не проходит бесследно.

Зачем я встретила тебя, зачем полюбила, если всё должно было кончиться так? Ради тех незабываемых мгновений наедине с тобой я готова была вытерпеть что угодно, ведь за всё в жизни надо платить, но я не рассчитала свои силы. Матушка наложила на меня суровую епитимью, велела выполнять самую трудную работу в монастыре – за водой на озеро ходить, вёдра носить, огород полоть, за скотиной ухаживать. Трудно одной со всеми делами управляться, а игуменья говорит, что, мол, терпеть надо, умела согрешить, умей и грех замолить.

Вчера нам из деревни картошку привезли, так она мне сказала, чтобы я все мешки до кладовой на себе тащила. Чуть не надорвалась! Хорошо ещё шофёр, сердечный паренёк, помог мне.

Я ведь жду от тебя ребёнка, любимый, нельзя мне такие тяжести поднимать. Но об этом никто знать не должен. Настоятельница меня и так каждый день попрекает тем, что я опозорила её, а тут ещё ребёнок. Прогонит она меня, куда я денусь? В родную деревню не пойду – свои же засмеют, будут пальцами указывать, злословить, ты ведь знаешь: злые языки всюду найдутся.

Хоть бы меня Бог скорее прибрал к себе, а то совсем исстрадалась я без тебя. Раньше, бывало, что ни попрошу у Него, всё исполнит, но тогда я была невинным ангелом, теперь же не слышит Господь моих просьб. Живу я себе и другим в тягость и неоткуда мне ждать помощи, а терпеть нет больше сил. И как подумаешь, что самое страшное впереди! Все, все оставили меня! А помнишь ли ты, родной мой, свою бедную Машеньку? Или забыл давно? Нет от тебя ни весточки, ни привета…

Сегодня я уже всё про себя решила и не вижу другого выхода. Если в этом мире Бог не дал нам с тобой кратковременного земного счастья, наши души соединяться в загробной жизни навеки. И я верю, что ты обязательно поймёшь меня, не осудишь за этот последний шаг. Прости за всё, любимый мой, и прощай. Прощай навсегда.

 

Флора

Высоко-высоко, в ночном небе, над синим-синим морем, светит самая яркая звезда. Она ласково смотрит на спящую землю, излучая прекрасный свет, а её таинственность рождает волшебную сказку…

В незапамятные времена у царицы Луны было три дочери. Старшую звали Аврора, среднюю – Наяна, а младшую – Флора. Все три сестры были прехорошенькие, но милее и краше всех – самая младшая, с кожей свежей и нежной, как лепесток дикой розы, с глазами удивительно голубыми, как безоблачное небо, с волосами золотистыми и длинными, сияющими, как утренняя роса.

Целыми днями играли принцессы в воздушном дворце, в просторных палатах, где даже ночью было светло, как днём, из-за того, что повсюду ярко светили звёзды. А когда открывались золотые и серебряные окна, и весь дворец наполнял свет царицы Луны, сестры начинали петь свои чудесные песни, которые невозможно сравнить ни с чем, разве что с пением соловья, – вот какие у сестёр были дивные голоса.

У каждой принцессы было своё увлечение. Старшая любила вышивать, средняя – петь и танцевать, а младшая, Флора, больше всего любила слушать рассказы матери о загадочном мире людей. Странное дитя была эта Флора – тихое, задумчивое, чуждое всяким детским играм и забавам.

– Когда вам исполнится шестнадцать лет, – говорила царица Луна, – я разрешу вам всего один раз спуститься на землю к людям, чтобы вы могли познать их мир, увидеть синее море, бескрайние леса и высокие горы!

И вот, когда старшей из сестёр, Авроре, исполнилось шестнадцать, царица-мать позволила ей спуститься на землю. В тот незабываемый день старшая принцесса увидела мир людей так близко впервые и была поражена его красотой. Вернувшись обратно, Аврора рассказала сестрам, как прекрасна земля и что она никогда не была так счастлива, как сегодня. Юная Флора с замиранием сердца слушала свою сестру, и чем больше та восхваляла землю, тем сильнее принцессе хотелось самой спуститься в тот чудесный, неведомый ей мир. Но, к сожалению, Флора была самой младшей из сестёр, поэтому ей всегда приходилось ждать дольше всех.

Спустя год и средней сестре разрешено было сойти на землю и идти куда вздумается. Наяна очутилась на земле как раз в ту минуту, когда на море разыгрался шторм, и решила, что страшнее зрелища нет на всём свете. Небо было сплошь затянуто тучами, с моря дул сильный ветер, а над холодной водой белой тенью носилась стая кричащих чаек.

Вернувшись в воздушный дворец, Наяна поведала о том, что видела, как ей было страшно, и добавила, что на земле ей неинтересно, и что у них в облаках лучше всего, и только здесь, дома, чувствуешь себя защищенной. Но прекрасная Флора не придала особого значения словам сестры, ведь она заранее знала, что очень полюбит тот загадочный мир и людей, которые в нём живут.

Наконец и младшей сестре, Флоре, пришла очередь сойти на землю к смертным людям. Её день рождения был весной, и поэтому она увидела то, чего не довелось увидеть её сестрам. Всё на этой земле было необыкновенно и волшебно. Принцесса забрела в чудесный лес, где природа уже начинала просыпаться после долгой снежной зимы. Всё вокруг расцветало, на деревьях появлялись зелёные листочки, из чащи леса слышалось пение птиц, а солнце светило так ярко и пригревало так сильно, что девушке приходилось прятаться в спасительной тени, чтобы не ослепнуть и не сгореть под его лучами.

Неожиданно принцесса услышала позади треск сучьев, шелест листьев и глухой топот. Шум приближался так быстро, что она испугалась и решила на всякий случай спрятаться. Флора спряталась за дерево и стала наблюдать, что же будет дальше. Прошло немного времени, и на опушке леса показался красивый черноокий юноша, верхом на вороном коне. Это был молодой принц, по обыкновению приехавший на охоту. Он отбился от сопровождающих его слуг и теперь бесцельно скитался по лесу. Увидев очаровательную незнакомку, принц тотчас же полюбил её, да и юной Флоре юноша тоже пришёлся по сердцу. Да, это была любовь с первого взгляда!

Молодые люди весь день провели вместе, сидя на берегу моря и разговаривая. Юноша рассказал, что его имя Георгин, что он сын самого короля Мира, и что больше всего на свете он любит охоту и дальние, опасные плавания. Флора внимательно слушала его, морские волны плескались у их ног, а лёгкий прохладный ветерок приятно веял в лицо. Молодая принцесса сказала Георгину своё имя, а на вопрос, откуда она, засмеялась и ответила так:

– Если я скажу, что мой дом в облаках, думаю, ты не поверишь мне.

– Отчего же? – возразил принц. – Я охотно верю, что прекрасные ангелы живут на небе!

Флора загадочно улыбнулась:

– В таком случае я – ангел, спустившийся с небес!

Когда алое солнце погрузилось в воду и слабый розовый отсвет на море и облаках совсем погас, Флора вдруг вспомнила, что ей нужно возвращаться обратно.

– Мне нужно идти домой, ведь скоро совсем стемнеет, – сказала она.

– Иди, я не буду тебя задерживать. Скажи только, когда мы снова встретимся?

– Завтра, на рассвете, жди меня здесь же, на берегу моря, – тихо проговорила Флора.

Когда её мать и сестры спросили девушку, что та видела на земле, и что ей понравилось больше всего, юная Флора ответила:

– Ничего, кроме него!

– Кроме кого? – удивились сестры. – Неужели ты полюбила смертного? Не бойся, расскажи нам!

Тогда Флора, не таясь, рассказала, как повстречала принца и как сильно они полюбили друг друга.

– И что же ты собираешься делать, доченька? – спросила царица Луна.

– О, мама! Я приняла решение: хочу остаться на земле навсегда. Отпустите же меня! Я не могу жить без него, без моего возлюбленного Георгина!

– Что ж, пусть будет по-твоему, – согласилась царица. – Ты можешь остаться на земле, но помни, ты станешь обычной смертной, как и все люди, и никогда больше не сможешь вернуться к нам, на небо. Дочь моя, согласна ли ты пойти на такую жертву ради любви?

– Да! – дрожащим голосом сказала Флора, подумав о принце. – Я согласна и никто не заставит меня передумать. Я приняла верное решение.

В последний раз обняла она своих любимых сестёр, попрощалась с царицей Луной и спустилась на землю, к своему возлюбленному…

Ранним утром, на рассвете, Георгин встретил любимую на берегу моря. Она бросилась к нему навстречу, и они долго стояли, обнявшись: прелестная дочь Луны, с этой минуты ставшая смертной, и красавец-принц.

– Я люблю тебя больше всех на свете! – говорил принц, обнимая её и целуя в лоб. – Ты будешь моей женой и принцессой?

– О, буду! С радостью!

На небе разгоралась утренняя заря. Солнце медленно поднималось из-за горизонта, а молодые люди по-прежнему стояли и смотрели друг на друга. Длинные золотистые волосы Флоры переливались в ласковых лучах восходящего солнца, вокруг было тихо, и казалось даже, что природа замерла в восхищении, любуясь этой влюблённой парой…

Вскоре принц женился на прекрасной Флоре и зажил с ней в мире и согласии. Но недолго длилась их счастливая жизнь. Некоторое время спустя, следующей весной, молодой принц сказал своей любимой супруге:

– Моя дорогая! Мне нужно тебе кое о чём сказать. Послезавтра я отправляюсь в дальнее плавание на родину моей покойной матери. Но ровно через месяц, ночью, приходи к морю встречать мой корабль. Когда он будет подплывать, я прикажу матросам поднять белые паруса. Я верю, что даже ночью ты узнаешь меня, нежная Флора. Ведь ты узнаешь своего Георгина, правда?

– О, да! – воскликнула принцесса. – Я буду ждать тебя, любимый, чтобы не случилось. Я обещаю, что всегда буду рядом с тобой!

Совсем скоро наступил тот роковой день, когда молодой принц отправился в плавание. Бедная Флора! Она ещё не знала, что в тот день видела своего любимого мужа в последний раз… Когда корабль отплывал, принцесса долго смотрела ему вслед и крупные слёзы лились по её нежному лицу.

Целый месяц Флора ждала принца, ждала, когда же наступит та ночь, в которую её любимый вернётся. И вот, эта долгожданная ночь пришла…

Этой холодной ночью на море бушевала страшная буря. Громадные волны сердито вздымались огромными чёрными горами и шипели пеной, вдребезги разбиваясь о гигантские скалы. Луны и звёзд почти не было видно из-за грозовых чёрных туч, застилавших небо.

Прекрасная Флора стремительно шла к пустынному берегу, а светильник, который она держала в руках, освещал ей путь. Её длинные распущенные волосы развевал ветер, а она всё шла и шла, опустив голову. Вдруг принцесса заметила одинокий корабль с белыми парусами, который отчаянно боролся с разбушевавшейся стихией.

Тут уж Флора поняла, какая опасность угрожает молодому принцу и её объял страх и ужас. Между тем всё выше и выше вздымались волны, раскачивая и бросая корабль из стороны в сторону, норовя захлестнуть его и увлечь на дно. На минуту стало темно – это очередной порыв ветра потушил слабо горевший светильник. Но вот из-за туч выглянула Луна, вдали сверкнула молния, ударил гром, и Флора увидела огромную скалу. Прямо по курсу к ней шёл корабль.

– Нет, нет, не сюда! Там скала! – закричала принцесса, но её звонкий голос прервал повторный удар грома…

Всю ночь простояла Флора на берегу моря, не замечая холодного пронизывающего ветра, с ужасом всматриваясь в непроглядную тьму.

Наутро пришло страшное известие: корабль, на котором плыл принц Георгин, разбился о скалы. Сын короля Мира погиб вместе с матросами, а от корабля не осталось и щепки.

Когда на землю спустилась ясная лунная ночь, молодая вдова пошла к морю. Теперь оно казалось спокойным и тихим, как вода в стакане. На небе светила Луна, а повсюду, словно маленькие бриллианты, были рассыпаны звёзды. В отчаянии Флора воскликнула:

– О, мама! Ты видишь, как я несчастна! Прошу тебя, забери меня скорее обратно на небо! Я больше не хочу и не могу жить на этой земле!

– Бедная моя девочка! Я не могу вернуть тебя обратно в воздушный дворец, к твоим сестрам! – сказала в ответ царица Луна. – Но если хочешь, я могу превратить тебя в самую яркую и прекрасную звезду, которая всегда светит на землю. Каждую ночь ты будешь смотреть на людей с воздушной вышины, а они – на тебя, восхищаясь твоей красотой. Это всё, что я могу для тебя сделать.

– Я согласна, – прошептала Флора.

Так дочь Луны превратилась в яркую звезду. С тех пор она каждую ночь смотрит своими ясными очами на землю, где повстречала свою любовь. Её радует, что она может служить людям. Глядя на прекрасные звёзды, капитаны верным курсом ведут свои корабли, учёные открывают тайны Вселенной, а влюблённые обещают любить друг друга вечно. Часто устремляя свой взор на усыпанное звёздами небо, люди посылают свою любовь тем, которые навсегда оставили эту землю. И возможно, что где-то, в воздушной вышине, прекрасная Флора вновь встретилась со своим любимым. Теперь они неразлучны…

 

Цена бессмертия

Давным-давно в одном волшебном лесу жил старый знахарь. Даже не просто знахарь – колдун. Поговаривали, что он с бесами знается, а колдовскую силу получил от самого дьявола – уж очень силён: и снимет порчу, сглаз, и «сделает», и вернёт утраченную любовь, и разведёт помолвленных, и вылечит, и болезнь нашлёт.

Окрестные жители боялись старого знахаря и часто рассказывали друг другу разные небылицы про его колдовские дела. Говорили, что он давно продал душу дьяволу и сам сделался его рабом, что, если захочет, может непогоду и мор наслать, в любого зверя или птицу превратиться, что язык змей понимает и все они ему повинуются.

Жил старый знахарь совсем один в волшебном лесу. Скучно и одиноко ему было: ни друзей, ни родичей, ни соседей. Редко кто осмеливался заходить в волшебный лес – сторонились люди этого проклятого места. Ходили слухи, что если зайдёшь в этот лес, живым не воротишься.

В деревне, расположенной неподалёку от волшебного леса, жил юноша, по имени Вара. Этого юношу все называли прекрасным. Его величественный рост, лёгкая грациозная поступь, большие карие глаза, горевшие огнём отваги, свежее, румяное лицо, тёмные вьющиеся волосы, в беспорядке рассыпавшиеся по плечам, – всё это вызывало у людей восторг и восхищение. Каждая девушка мечтала о таком женихе, как он. Но, опьянённый чувством собственной красоты и превосходства, молодой человек относился ко всем высокомерно и холодно. И всё-таки, одна местная девушка, красавица Грейс, покорила сердце гордого юноши. Да и то, он полюбил Грейс не за доброту и чистую душу, а за её земную красоту.

Вара считал красоту самым главным в жизни и всегда мечтал о вечной молодости и бессмертии. Поэтому, узнав от людей о волшебной силе старого знахаря, он немедля отправился к нему, чтобы старик исполнил его заветное желание.

– Зачем пришёл? Что ты хочешь от меня получить? – спросил юношу знахарь.

– Хочу, чтобы ты исполнил моё желание, – признался тот. – Мне говорили, что ты всё можешь.

– Ну, что за желание у тебя, парень, говори! Может, любовь вернуть надо, или вылечить кого?

– Я пришёл к тебе за вечной молодостью и бессмертием, – сказал Вара. – Я необычайно красив, но время беспощадно: с каждым годом я становлюсь старше, моя красота постепенно исчезает, а когда-нибудь я совсем состарюсь и умру. Но нет! Я слишком люблю себя и эту жизнь, поэтому не хочу всё это потерять. Прошу тебя, помоги мне!

– Я-то помогу, чем смогу, – сказал старый знахарь. – А вот ты пойдёшь на всё, ради достижения своей цели?

– Да, – решительно ответил юноша. – Я не перед чем не остановлюсь и переступлю через всё, что мне дорого!

– Молодец, – похвалил его старик. – Мне нравится твоя самонадеянность. Сказать по правде, я, как только увидел тебя, сразу понял, что ты смел и решителен. Не побоялся ведь один в волшебный лес пойти, со мной говорить. Думаю, и теперь не испугаешься. Слушай. Дождись полуночи и иди в заброшенную часовню, что недалеко от леса.

– В часовню ночью?! Но зачем?

– Не перебивай. Слушай дальше. Иди в часовню и жди…

– Кого ждать? Тебя?

– Да нет же, не меня. Дело в том, что сам я помочь тебе не могу, поэтому явится помощник и подскажет, как можно получить то, что ты хочешь.

– Я сделаю, как ты говоришь, – согласился Вара. – Сегодня же.

Дождавшись полуночи, пошёл молодой человек в заброшенную часовню. Стал ждать. Час прождал, другой. Всё тихо, никого нет. И вдруг чья-то ледяная рука дотронулась до плеча Вары. Вздрогнул он и оглянулся. За его спиной стоял исполинского роста человек, одетый во всё чёрное. В часовне было довольно темно, и юноша не мог разглядеть его лица.

– У меня много дел, – проговорил незнакомец. – Поэтому в нашем распоряжении есть только несколько минут. Не будем терять зря времени. Итак, позволь представиться: я чёрт. Не в переносном, а в самом буквальном смысле этого слова. Старый колдун сказал мне, что ты хочешь обрести вечную молодость и бессмертие. Так ли это?

– Да-да, это так, – заторопился Вара. – Скажи, что надо сделать?

Чёрт продолжал:

– Здесь главное – переступить… Переступи через свой страх и слабость, через то, что вы, люди, называете совестью, – и ты получишь то, о чём просишь. Завтра вечером ты должен будешь убить свою молодую невесту, красавицу Грейс. Заведи её в самую чащу волшебного леса. Там находится озеро Желаний. На закате солнца столкни свою любимую в это озеро. Как только она упадёт в него, сразу превратится в белого лебедя. Тогда, не мешкая, вонзи ей в грудь этот нож, – с этими словами чёрт протянул юноше обоюдоострый нож, острие которого было пропитано волшебным зельем. – Поверь, попасть будет несложно… Едва этот нож коснется Лебедя-Грейс, как она исчезнет, а ты обретёшь вечную молодость и бессмертие.

Едва дождался Вара вечера. Сам не свой он был всё это время, мучил его какой-то тоскливый ужас. С каждым часом, с неизбежным приближением вечера, всё тревожнее становилась у него на душе, как снежный ком нарастала тоска. Внутренний голос советовал юноше отказаться от рокового шага, передумать. Но, к сожалению, гордость и неразумное желание заглушили спасительный голос совести, и Вара решился переступить… Он предложил красавице Грейс пойти с ним на озеро Желаний, чтобы вместе любоваться закатом солнца.

Дальше всё шло, как велел помощник: ничего не заподозрив, девушка согласилась идти с любимым куда угодно, хоть на край света. Вара воспользовался её доверчивостью и завёл красавицу Грейс в самую чащу леса, а когда солнце стало садиться за кроны деревьев, столкнул её в озеро. Упала Грейс в холодное озеро. Белой пеной покрылась и вынырнула белым лебедем. Бьётся бедная у берега, хлопает по воде пушистыми крыльями, стонет жалобно. Достал тогда Вара обоюдоострый нож, замахнулся и ударил им белого лебедя. Окрасилась вода в озере в кроваво-красный цвет. И погода вдруг испортилась: налетел холодный ветер, небо затянуло чёрными грозовыми тучами, раздались раскаты грома. Закричала от боли Лебедь-Грейс и растворилась в тёмной воде…

В первую минуту Вара испугался того, что люди могут схватить его и обвинить в убийстве, поэтому хотел тотчас же бежать и скрыться в лесах. Но как только он подумал об этом, вдруг явился перед ним старик знахарь и сказал:

– Коли ты сам решился на это, так не будь глупцом. Чего ты боишься, юноша? Наслаждайся триумфом, своей неуязвимостью. Подумай, ведь ты обрёл бессмертие и стал подобен Богу!

– Всё это так, но что я скажу родителям Грейс? – возразил Вара.

– Об этом я позаботился.

Колдун хлопнул в ладоши, и перед глазами изумлённого юноши предстала… Грейс. Он заметил, что она стала даже ещё красивее.

– Бог мой, ты ли это! – воскликнул Вара, застыв на месте.

– Молчи, не упоминай этого имени, юноша! – сказала Грейс каким-то чужим голосом, который показался ему знакомым.

Где же он мог его слышать? И Вара стал припоминать. Ночной разговор в часовне, таинственный незнакомец. Он невольно вздрогнул: это был голос его, чёрта.

– А где гарантия, что ты не подведёшь меня? – спросил Вара.

– Тут уж придётся поверить на слово, – улыбнулась Грейс.

Она вернулась в деревню едва начало светать. Родители Грейс были вне себя от радости, они не чаяли увидеть свою дочь живой и невредимой. Но каково же было их горе, когда обнаружилось, что Грейс онемела. Они со слезами расспрашивали её о происшедшем, но она изъяснялась жестами и они ничего не могли понять. Заподозрив неладное, отец с матерью пошли к Вару и стали обвинять его.

– Мы знаем, что из-за тебя наша дочь онемела, – говорили они. – Ты погубил Грейс и обязан на ней жениться.

Вару не смог найти слов в своё оправдание и ему пришлось согласиться на этот брак. Но едва молодые переступили порог церкви, как Грейс исчезла на глазах у изумлённой толпы. На полу остались её шёлковое подвенечное платье, сафьяновые сапожки и белый венец с покрывалом. Тогда люди схватили Вару и, связав, привели на церковную паперть, где собрался народ со всей деревни, чтобы судить его.

– Мы убьём тебя, если ты не скажешь нам всей правды, – повысил голос отец Грейс – Мы уверены, что тут не обошлось без колдовства.

– Для начала развяжите меня, – спокойно сказал Вара.

Его развязали и он, с гордостью победителя оглядев собравшихся, ответил так:

– Я сейчас скажу вам всё, но предупреждаю, что не из страха перед вами, не из малодушия, ведь теперь я ничего и никого не боюсь: я бессмертен!

В толпе поднялся ропот, послышались изумлённые восклицания.

– Да, вы не ослышались, – ещё громче повторил Вара. Он говорил уверенно, потому что чувствовал за спиной невидимую поддержку того, чёрного исполина. Это он нашёптывал ему победные слова. – Итак, я убил вашу дочь, но не раскаиваюсь в этом, потому что я должен был это сделать. Повторяю, так было нужно. Если бы я не сделал этого, то никогда не получил бы бессмертия! – И он рассмеялся в лицо всем этим жалким смертным людишкам. Так, наверное, смеётся палач над своей жертвой, обречённой на смерть, свысока и презрительно.

Узнав о совершённом юношей злодеянии, местные жители приговорили Вару к смертной казни. Но очень скоро все убедились, что он не уязвим. В него пускали стрелы, но не могли попасть, его хотели заколоть острыми ножами, но сталь делалась мягкой, как воск и не могла пронзить его тела. Тогда отец убитой девушки сказал:

– Послушайте! Я предлагаю не устраивать самосуд. Этот человек убил мою единственную дочь и он, несомненно, будет наказан. Но не нами, а Богом. Да разве вы не видите, что он уже несчастен, только пока не сознаёт этого! Вара наделён бессмертием, а раз так, он вечно будет мучиться, сознавая свой грех. Я предлагаю изгнать этого человека из нашей деревни. Пусть идёт, куда ему вздумается, но навсегда забудет к нам дорогу.

И все согласились с тем, что предложил мудрый житель. Вару отпустили. Первое время он жестоко мстил людям, изгнавшим его: воровал и резал их скот, поджигал дома, похищал девушек. Однажды он похитил дочь дровосека, юную Розу. Девушка напомнила ему Грейс и в несчастном изгнаннике вновь вспыхнула любовь. Он не поступил с Розой как с другими девушками, но, склонив перед ней колени, сказал:

– Радуйся, красавица: я избрал тебя своей невестой. Ты согласна быть моей добровольно?

– Наивный юноша, – рассмеялась ему в лицо Роза. – Сегодня ты желаешь, чтобы я вышла за тебя, а завтра ты убьёшь меня, как бедняжку Грейс?

– Замолчи! – воскликнул Вара, хватая девушку за горло. – Её память для меня священна!

– Пусти меня! – прохрипела она, и Вара невольно разжал пальцы. Вырвавшись из его крепких рук, Роза продолжала смеяться над ним. – Врешь! Ты лжив, как и отец твой, дьявол! Будь же вместе с ним проклят во веки! Будь проклят! – воскликнула она и плюнула ему в лицо.

Рассвирепев, Вара бросил её на камни. Девушка упала, ударилась головой и умерла. В это мгновение закатный луч солнца, смешавшись с горячей кровью Розы, обагрил траву и камни у самых ног Вары. Тут он всё вспомнил. Ему припомнилось милое лицо Грейс, её влюблённый взгляд, улыбка, он вспомнил, как безжалостно убил её и в первый раз за всё это время заплакал. Это было запоздалое раскаяние. Вара плакал как ребёнок, слёзы лились, обжигая его щёки, и с каждой слезинкой на душе у него становилось легче. Падая на каменистую почву, слёзы этого отверженного юноши вскоре образовали кристальной чистоты ручей. И по сей день в тех далёких местах этот забивший из-под камней ключ зовётся ручьём Вары.

С того дня свобода стала для него хуже смерти. Вара мучился от угрызений совести, от того, что он бессмертен. Он захотел убить себя, но не смог, потому что тело его было подобно камню.

– Глупец я! – воскликнул юноша. – Раньше я думал, что бессмертие и вечная красота важнее всего на этом свете, но теперь я убедился, что это не так. Я был эгоистом и ради достижения своей цели пошёл на убийство. Теперь я получил то, что хотел. Но я почему-то не чувствую от этого радости, даже наоборот: я безмерно несчастен и одинок. Кому теперь нужна моя красота и моя жизнь? О, как я несчастен!

С тех пор, как люди изгнали Вару, прошло уже несколько сотен лет, а он по-прежнему молод и красив, потому что время не властно над ним. Вара до сих пор бродит по земле, ища покоя, и не находит. Он желает умереть, но смерть уходит от него. И напрасно думает

Вара, ожидая Страшного суда: «Вот ещё немного осталось потерпеть, и я обрету покой».

 

Сон

Однажды я гулял с собакой по парку. Был летний день, солнце палило нещадно, и даже в тени чувствовались духота и полуденный жар. Устав ходить, я сел на первую попавшуюся мне скамейку в глубине парка. В эту ночь я не выспался: трижды приходилось выгуливать Спринта, моего доброго старого пса. Спринт – спаниель. Он достался мне от бабушки, умершей прошлым летом. Когда я был маленьким, я часто проводил каникулы в её старом домике на самой окраине города. Этот затерянный и Богом забытый уголок был мил моему сердцу. Как только я переступал порог бабушкиного дома, у меня на душе становилось легко, и вся шелуха, все мелкие житейские заботы оставались где-то далеко позади в шумном и суетливом городе.

Закрыв глаза, я представил себя в бабушкином саду в тени плодовых деревьев и ненадолго забылся сном. Разбудил меня Спринт. Он отчаянно лаял и рвался с поводка, которым я привязал его для надёжности к ножке скамьи. Я открыл глаза. Передо мной стоял человек почтенного возраста, одетый на старинный манер – в смокинге, чёрных лайковых перчатках и с тростью. Седые редкие волосы, стянутое сетью морщин пергаментного цвета лицо с орлиным носом, стремительный взгляд из-под седых кустистых бровей. Если бы не мой Спринт, который зло ворчал, припав к земле и ощетинившись, я бы решил, что незнакомец мне снится.

– Здравствуйте, почтенный. Разрешите присесть?

– Пожалуйста.

Я подвинулся. Как только незнакомец сделал шаг к скамье, Спринт с гневным лаем кинулся на него. Человек в смокинге вовремя отступил, а Спринт повис на поводке, привстав на задние лапы и заливаясь громким лаем. Я никак не думал, что мой спокойный ласковый пёс может быть таким злым.

– Для начала уберите собаку.

– Фу, Спринт! – строго сказал я. – Как не стыдно!

Спринт недоверчиво покосился на меня, однако перестал ворчать и сел в стороне, с ненавистью посматривая на незнакомца.

– Какой у вас нервный пёс, – сказал человек в смокинге, садясь рядом со мной.

– Вовсе нет, – сказал я. – Он просто не любит посторонних.

– Позвольте узнать ваше имя, молодой человек.

Я назвал себя.

– А как вас зовут, простите? – поинтересовался я.

– Профессор. Зовите меня Профессор.

– Извините моего пса, он сегодня немного не в духе, – попробовал извиниться я, чтобы не показаться невежливым. – А вы, я вижу, не любите собак.

Профессор улыбнулся, обнажив в улыбке ровные белоснежные зубы.

– Я не люблю собак? О нет, вы ошибаетесь, я очень, очень люблю собак! – он ещё шире улыбнулся, не сводя с меня пристального взгляда, и вдруг залился долгим визгливым хохотом.

Я невольно содрогнулся, знобящий холодок пробежал по моей спине.

– Скажите, вы верите в Бога? – спросил он, оборвав смех.

– Да, я христианин.

– Послушайте, я, кажется, задал вам вполне конкретный вопрос. Верите ли вы в Бога? – произнёс он медленно и с расстановкой.

– Я верю в Бога, – твёрдо ответил я.

– Потрудитесь объяснить, в какого именно Бога вы веруете?

– Я христианин, – повторил я.

– Но разве Бог не один для католиков, магометан, индуистов и христиан?! – почти закричал Профессор.

Мой Спринт насторожился и угрожающе заворчал.

– Совершенно верно, Бог один, – не мог не согласиться я. – Я верю в Бога, единого в трех лицах.

Профессор ухмыльнулся.

– Чепуха! – воскликнул он. – Только что вы сказали мне, что Бог один, а теперь толкуете о трёх божествах.

– Я не говорил о трёх божествах, – возразил я резко. – Вы не так меня поняли. Бог един в трёх лицах: Отец, Сын и Святой Дух. Знаете, это как солнце. Представьте, что солнце это Бог. Само по себе солнце – светящийся круг, оно одно, а излучает свет и тепло. Также и Троица…

– Довольно! – оборвал меня Профессор. – Не надо демагогии, всё это только слова. А почему вы выбрали именно христианство?

Я никогда раньше не задумывался над этим вопросом и потому немного смутился.

– Моя мать христианка. В конце концов, я вырос в христианской семье.

– Понятно, это у вас семейное. И что же, господин хороший, вы никогда так-таки и не задумывались, почему избрали именно эту религию? – спросил он, сверкая на меня глазами и наклонившись к самому моему уху.

– Нет, – сказал я несмело. – А вы какой веры?

– Я? – переспросил Профессор. – О! Я верю, что судьбами людей управляет какая-то неведомая Сила, Неопознанная Субстанция, так сказать, могучий Космос.

– Иными словами, вы верите в Бога?

– Я верю в Рок, управляющий судьбами людей. А вы уверены, что верите в христианского Бога? – он сделал упор на слове «христианского». – Кто-нибудь когда-нибудь видел вашего Бога?

В душу ко мне закрался червь сомнения. «Искушение, искушение, – мысленно твердил я себе. – Сам Дьявол смущает меня». Внезапно я остановился на этой мысли. Дьявол! Да, точно! Вот кого напоминал мне Профессор! Мефистофель! Эта догадка настолько поразила меня, что я весь похолодел.

– Вы, кажется, боитесь меня? – насмешливо произнёс Профессор. – Напрасно, молодой человек, напрасно! Я не тот, о ком вы подумали.

Я так и подскочил на месте.

– Каким образом вы узнали, о чём я думал? – спросил я, замирая, и невольно оглянулся. Мимо, как ни в чём не бывало, проходили люди, не обращая на нас ровным счётом никакого внимания.

– Это было только моё предположение, так что не волнуйтесь так, – он снова улыбнулся. – Дайте мне вашу руку.

– Зачем? – спросил я.

– Не бойтесь, – повторил он и протянул ко мне свою руку в чёрной лайковой перчатке.

Я позволил ему взять себя за руку. Он с минуту внимательно рассматривал линии на моей ладони.

– Вы хиромант? – спросил я, когда он досконально изучил мою ладонь.

– Человек – преинтересный тип, – сказал Профессор, не отвечая на мой вопрос. – Каждому из вас дана свободная воля, а вы даже не задумываетесь над тем, во что верите.

– Послушайте, кто вы такой?! – воскликнул я, вскакивая. – И что вы хотите от меня услышать?!

– Я всего лишь научный работник, опрашиваю людей относительно религии, – спокойно сказал человек в смокинге.

– И как результаты? – поинтересовался я.

Профессор пристально посмотрел на меня.

– Молодой человек, – произнёс он тоном врача, выносящего вердикт неизлечимо больному пациенту. – Вы безнадёжно глупы. Пойдите домой, поднимитесь в вашу комнату и достаньте из книжного шкафа одну книжицу, Апокалипсис называется. Стоит на верхней полке справа между, – Профессор на секунду задумался, – философией Декарта и сочинениями Ницше в двух томах. Так вот, откройте главу двенадцатую и прочтите стихи с седьмого по девятый. Там вы найдёте ответ на свой вопрос. Ну, а за сим прощайте! – С этими словами он поднялся и зашагал прочь по тенистой аллее.

– Послушайте, вы забыли свою трость! – окликнул я его.

Человек в смокинге даже не обернулся. Я хотел бежать за ним, но почувствовал, что не могу двинуться с места: мои ноги точно приросли к земле. Вдруг я ощутил толчок в грудь и… проснулся. Рядом со мной на скамье сидел Спринт и, положив передние лапы мне на грудь, дружелюбно повиливал хвостом. Так значит, никакого Профессора не было! Всё это оказалось только кошмарным сном, игрой разгорячённого воображения! Я вздохнул с облегчением и ласково потрепал пса по загривку. Но тут мой взгляд упал туда, где незадолго перед тем сидел Профессор, и я, издав слабый крик, в ужасе вскочил с места. Передо мной стояла прислоненная к скамейке трость.

Проклятый старик! Я обхватил обеими руками голову и опустился на скамью. И вдруг меня озарило: стихи! Я кликнул Спринта и, оставив трость в парке, поспешил домой. «Апоколипсис, глава двенадцатая, стихи с седьмого по девятый», – бормотал я как помешанный.

Книга, доставшаяся мне всё от той же покойной бабушки, рассыпáлась в руках от ветхости. Помню, я однажды пробовал читать её, но для моего понимания многое осталось непонятным.

Дрожащими от волнения руками я листал пожелтевшие сухие страницы Апокалипсиса пока не нашёл нужное место. Страницы были склеены, и мне пришлось намуслить пальцы, чтобы разлепить их. Писание гласило:

7 И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них,

8 но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе.

9 И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.

«Искушение», – прошептал я, захлопывая книгу.

– Ну что, теперь убедились? – Раздался за моей спиной знакомый голос. Я вздрогнул, книга выпала у меня из рук и разлетелась листопадом по всей комнате. Удобно устроившись в кресле у двери, положив нога на ногу и поигрывая своей тросточкой, сидел господин в смокинге. Он подошёл ко мне с дьявольской улыбкой на бледных бескровных губах и приставил свою трость к моему горлу. Я мгновенно отпрянул от него, почувствовав, как горло мне ожгло раскалённое железо. Профессор медленно наступал.

– Ко мне, Спринт! – отчаянно закричал я, пятясь к противоположной стене.

– Не трудитесь звать пса, он вас всё равно не услышит. Вы забыли, что заперли дверь в свою комнату.

Профессор загнал меня в угол, я остановился, еле переводя дух. Он склонился надо мной, обдавая моё лицо своим горячим дыханием. Тогда я зажмурился и больно ущипнул себя, желая проснуться. Напрасно: я не спал, всё происходящее было более чем реально. И тут я увидел, что Профессор тает в воздухе. Сначала исчезли его лакированные ботинки, потом длинные ноги и через секунду только голова его повисла на фоне портьеры. Голова удавленника – глаза выпучены, чёрный язык вывален наружу, лицо отёчное, посиневшее. Она раскачивается как маятник и дразнит меня, с трудом ворочая распухшим языком. Но вот я вижу снова голову Профессора, злорадную, ухмыляющуюся.

– Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, – кричит Профессор, перед тем как совсем исчезнуть, и закатывается знакомым уже мне визгливым хохотом, от которого холодеет сердце и по телу пробегают мурашки.

Прошло мгновение и его не стало.

 

Соль Земли

Случилось так, что в одном селе исчезла вся соль. Однажды утром проснулись люди, хватились щи да каши похлебать, а соли-то и нет. Как жить без соли? Стали сельчане думать и гадать, в чём таком они провинились перед Богом, за что Он послал им такую кару. После долгих споров да разговоров, ничего не надумавши, решили идти в скит к прозорливому старцу Зосиме. Пришли они и рассказывают, так мол и так, вдруг в домах не стало соли. Что делать?

– Я буду молиться, чада мои, – отвечал им старец, – и, если будет на то воля Всевышнего, дам вам ответ через три дня.

Три дня и три ночи молился преподобный Зосима в своей келье, с колен не вставал, всё читал акафист Богородице. На третью ночь осиял его свет яркий, не земной, а в свете этом явился ему Ангел и сказал:

– Отче! Ступай на кладбище и найди могилу человека, спасённого Богом. Пойди к отцу Захарию, настоятелю Успенской церкви, и вели отпеть покойника по христианскому обычаю. Велик и милостив Господь к чадам своим.

– Господи, как же я разыщу среди прочих могилу этого праведника? – спросил Зосима.

– Под сенью вечной плакальщицы ты найдёшь её, отче…

Сказал это Ангел и исчез. Не медля ни минуты отправился преподобный Зосима на указанное ему в видении место. Без труда разыскал он могилу под сенью плакучей ивы. Но каково же было его удивление и разочарование, когда вместо праведника старец обрёл могилу человека, известного на всё село своей непомерной скупостью и жестокосердием. Это была ещё свежая могила одного помещика, умершего внезапно ночью и не оставившего после себя потомства. Ужаснулся Зосима и, ни слова не сказав людям, пришедшим к нему в этот день за ответом, снова заперся в своей келье и молился, чтобы Бог открыл ему участь жестокого помещика.

Во время молитвы восхищен был старец на седьмое небо и поставлен в Царстве Праведников среди обителей святых из которых каждая подобна была царскому чертогу со множеством светлых комнат. В одной из таких обителей увидел Зосима и неправедного помещика, а увидев спросил, как удалось ему миновать воздушные мытарства. На это помещик ответил так:

«Ты спрашиваешь меня, преподобный отче, за что такой великий грешник как я сподобился от Бога подобной милости? Я расскажу тебе обо всём. Слушай же как было дело. Той ночью я проснулся от леденящего мое тело холода, а, проснувшись, увидел вокруг своей постели страшных демонов в обличье эфиопов с горящими как уголья глазами. Один из них, самый главный, гигантского роста эфиоп, подошёл ко мне с книгой жизни и стал зачитывать мои грехи от самой юности. И каждый зачитанный грех камнем ложился мне на сердце, всё сильнее придавливая к земле. А когда я уже совершенно изнемог от мучений, по правую сторону от меня явился Ангел в сияющих одеждах с золотыми волосами и ясным как солнце лицом. Увидев его, я понял, что это мой Ангел-Хранитель, и взмолился к нему о помощи.

Ангел сурово посмотрел на меня, однако же сказал бесам:

„Оставьте этого человека. Его душа принадлежит не вам“. Что тут началось, отче! Визг поднялся, крик, гам, а я лежу ни жив ни мертв, чувствую, как душа с телом расстаётся. Вдруг вижу – подходит ко мне Смерть с огненным мечом. Прикоснулась к ногам – отнялись ноги, к рукам – руки, потом размахнулась и отсекла голову, а душа вышла через рот. Смотрю я на себя со стороны и дивлюсь. Человек я при жизни был высокий и тучный, а душа маленькая, ростом не выше пятилетнего ребёнка. Подхватил меня мой Ангел-Хранитель на руки, а бесы кругом нас столпились, визжат, стонут, лапы свои когтистые к нам тянут, однако достать не могут.

Стали мы с Ангелом моим подниматься всё выше и выше, пока не достигли первого мытарства. Выскочили нам навстречу бесы с бесенятами, притащили с собой весы выше роста человеческого с большими золотыми чашами и давай перечислять мне грехи празднословия. Каждый грех камнем ложится на чашу весов. Начал я было оправдываться, смотрю, а мои слова только веса прибавляют и на мою погибель идут. Скоро мера весов переполнилась и тогда понял я, что пропал. Но тут вынимает Ангел из-за пазухи золотой мешочек и кладёт на весы. Смотрят бесы, а мешочек-то перевесил. Делать нечего – пришлось им отпустить нас. Поднимаемся на следующую ступень. „Что в этом мешочке, Ангели Божий? – спрашиваю я у моего спутника, а он мне: „Молчи впредь, ничего не говори в своё оправдание, позже узнаешь, кто за тебя Бога молит“.

Следующее мытарство – мытарство лжи. Здесь та же история. Перечисляют бесы мои нераскаянные грехи и кладут на чашу весов, а меня с каждым словом страх берёт – вот сейчас они схватят мою душу и увлекут за собой в огненное озеро. Но мешочек снова выручает нас и мы с Ангелом беспрепятственно летим дальше. Так проходим мы все девятнадцать ступеней, а на двадцатом мытарстве – немилосердия и жестокосердия – бесы мне столько камней на чашу кидают, что боюсь и чудесный мешочек не спасёт. Ведь я, сколько себя помню, ни разу милостыню никому не подал, потому жадный до денег был и страшно скупой. Смотрю с мольбой на Ангела, а он улыбается мне в ответ и вынимает из-за пазухи последний мешочек да ещё краюху чёрствого хлеба. „Нет, – говорит бесам, – эта душа не ваша. Он бедняку краюху хлеба подал, а тот, узнав о скоропостижной смерти своего благодетеля, денно и нощно Бога молит, чтобы зачлась покойнику эта милостыня“. А дело было так, отче. В прошлом году под Рождество стучится ко мне в ворота бедняк, просит дать ему на пропитание. Я тогда навеселе уже был, подвыпивши. „Бросьте, – кричу, – этому пройдохе краюху черствого хлеба, пусть проваливает подобру-поздорову!“ Как с собакой я с тем человеком обошёлся, а он, как оказалось, мою душу у Бога вымолил.

После того, как прошли мы все мытарства, был мне показан и ад, куда я чуть было не угодил. „Неужели все эти люди жили грешней меня?“ – спрашиваю я Ангела. „Нет, – говорит, – но у каждого своя мера“. „Что же всё-таки было в тех мешочках, Ангели Христов?“ „В каждом мешочке было по пуду соли, – отвечает мне Ангел, – а соль эта – слёзы облагодетельствованного тобой человека. Благодари Бога за такой выкуп“. Вот значит как. Перевесили те святые слёзы и моя скупая милостыня все грехи, достигли мы Престола Всевышнего и на сороковой день поселился я в Его святой обители. Передай же, отче, всем обиженным мной людям, чтобы не держали на меня в сердцах своих зла и остерегались жить подобно мне“.»

Очнулся преподобный Зосима от видения, поспешил в Успенскую церковь к настоятелю, рассказал обо всём, что открыл ему Бог. Испугался отец Захарий, что взял на себя право судить человека, считая его недостойным быть погребённым по христианскому обычаю, и в тот же день отпел покойника как полагается. А едва закончились слова заупокойной, как на земле там и тут выступила соль. Можно было подумать, что теперь зима и повсюду белым погребальным саваном лежит снег. «Это Соль Земли, – говорили друг другу люди. – Бог совершил чудо по молитвам преподобного старца Зосимы». А те, кто уже слышал историю о кончине неправедного помещика, знали, что эта соль – знак особой милости. Символ прощения и освобождения грешной души от мытарств.

Уже больше полувека сельчане передавали эту легенду из уст в уста, так она дошла и до наших дней.