К болезни он привык. Просиживая дни, Он думал и мечтал… "Теперь там шумно, жарко! Хлопочут, бегают, торопятся они… Как это солнышко невыносимо ярко! Здесь в полусумраке, за рамою двойной, В тенистой комнате покойно и уютно…" И уж не плакал он, когда ему порой Былое, бурное припоминалось смутно… Привык он жить один. Давно уж он забыл, Что есть иная жизнь волнений и страданий; В уединении он так их полюбил — Картины пестрые болезненных мечтаний! Как злобно он вздрогнет, когда ему теперь, Вдруг свежим воздухом пахнув в лицо больное, Тревога шумная в растворенную дверь Расскажет радостно про новое, живое!

Заря! Унынье, страх лучей ее бегут, И сердце бьется жизни жаждой; Толпою бодрою идем на жизнь и труд! Свое для всех положит каждый. Идем на жизнь и труд! В пылающих сердцах, В биеньи частом каждой жилы, В молчаньи сдержанном, в стремительных речах Вся мощь и крепость львиной силы! Пусть умирающих, ослепших голоса Звучат… Земля моя родная! По селам, городам, в поля твои, в леса Давно уж веет жизнь иная! Вот вспыхнет солнышко над сумрачной землей! Бегут обманчивые тени, И храма ветхого под твердою стопой Дрогнули мшистые ступени…

Вот и околица, вот мельница и пруд Весь в красном пламени… А там за ним пойдут Волной широкою колосья наливные! При блеске утреннем пурпурного луча Сверкнули крестики за рощей золотые — То ветхий сельский храм. Колесами стуча….. Плотиной старою поехала телега; Здоровой свежестью повеяло с полей, Гречихой, коноплей… С качнувшихся ветвей, Закапала роса. А утренняя нега Очарованием своим еще царит… Бесшелестно листок в огне зари висит, Как озолоченный… Скорей, моя телега! Бывало, – помнить ли? – подпершися рукой С несносной книгою сидишь. Перед тобой Из непонятных букв, из-за тупой указки Выходят странные, причудливые сказки… Так душно в комнате, и скучно, и темно! Сирень врывается в раскрытое окно, И сыплются цветки на стол, благоухая; И звон ко всенощной, и ржанье лошадей, И крик, веселый крик несется, замирая, Со скрипом колеса с желтеющих полей; И в небе голубом следишь за лётом птицы, И в нетерпеньи мнешь окраины страницы, И тетку строгую уж слушаешь едва, Как опьянелая кружится голова, И хочется бежать в овраг к пруду и к лодке, И плакать хочется под грозный голос тетки! Иль зимним вечером – как снегом бьет в стекло Метель летучая – при нагоревшей свечке На сундуке большом, окованном, у печки В тени угла сидишь уютно и тепло И няню слушаешь. Узнав и гнет и горе, Я понимал уже, как пела мне она, Что мукой вечною какою-то полна Ее душа… Поет, бывало: "В синем море Плыла лебедушка… Вдруг сокол налетел… И в сердце у меня последний звук звенел — И я рыдал, обид припомнив ряд несчетный, И няню целовал с любовью безотчетной…

Он шел по селам, городам, Он говорил: "Настало время! Пора разрушить ветхий храм, Создаст иной иное племя!" С упреком горьким осмеял Их боязливые сомненья, На них он твердо отвечал, С могучей силой убежденья: "Когда хотя один из нас Сказал той новой жизни слово, Заря ее уж занялась, Скончалось царствие былого!"

Как у наших ворот снежный вихорь метет, Вкруг столбов всё крутит-завивается, Словно стонет-гудёт, в стекла мерзлые бьет. Ах, как сердце болит – надрывается! Не приехал домой наш сосед молодой, — Да зачем он опять-то покажется? Правда, прошлой весной говорил он со мной., Да ведь всё не упомнишь, что скажется! Вот весна-то была! И тепла, и светла! Как-то всё говорилося, пелося, Всех бы я обняла, всем прощать начала — Как-то вдруг мне любить захотелося! Что он видел и знал! Сколько мне рассказал Про широкую жизнь, про раздольную По большим городам, по далеким краям, Про людскую про волюшку вольную! Полетела бы я в эту даль, в те края, Всё б увидела новое, дивное, Эту скуку и брань позабыла бы я, Всё б свое позабыла противное. Вот как птицы летят, от морозов спешат За людьми работящими, праздными, Что за новой весной, чай, толпа за толпой Потянулись дорогами разными… А у наших ворот лишь тропинка идет… Вон уж снегом она заметается! А у наших ворот только буря поет, Только буря поет-заливается…

Дай тебе боже, родная земля, Мира, свободы, покою! Как эти села, как эти поля Крепко сроднились со мною! Чудное утро за ночью дождливою: Серая тень переходит за нивою, Тучки плывут в синеве, И широко по траве Тянется ветер струей благовонного В рощу зеленую, Дождиком свежим омытую, Солнечным светом залитую. Дай тебе боже, родная земля, Дождичка, вёдра в поля, И сохрани их от града, от голода, Жара сухого да позднего холода! Бог вам на помощь, христовы работнички! Глубже вам вспахивать пашенку черную, Шире косой размахнуться проворною — Будет большой урожай, Град не побьет, саранча не напустится… Как всё кругом зацветет да распустится — Знай увози-собирай! В полдень ли жаркий, полуночью ль тихою Медом потянет от кашки с гречихою, Станут хлеба что стена, И засквозятся, что золото яркое, Стебли сухие на солнышко жаркое И зашумят, как волна. Песни по селам споются веселые, Стоном застонут телеги тяжелые — Горы снопов повезут. Всё, чем поля за труды ни поплотятся, Всё на току на сухом умолотится, Всё в закрома покладут. Дай тебе боже, родная земля, Мудрых вождей и великих, Чтобы не слышали эти поля Криков проклятия диких, Чтоб не лилась неповинная кровь, Слез неутешных не лилось — Чтоб вековечно святая любовь В грешных сердцах воцарилась!

Мне кажется, что я умру в дороге, На станции. Глухая будет ночь, Я не смогу усталость превозмочь И задремлю тихонько на пороге. Там в темноте меняютлошадей, Среди теней и тусклых фонарей Бубенчиков раздались переливы, И фыркает протяжно конь ленивый… А ночь темна – без звезд и без лучей. И снится мне, что я приеду скоро, Что вот теперь уж кончен скучный путь, Что будет мне так сладко отдохнуть Средь тихих слов простого разговора, Под жаркий треск растопленных печей… А ночь темна – без звезд и без лучей. Вот огоньки блеснули мне приветно, И сердце им забилося ответно, И хочется туда лететь, бежать И нового так много рассказать, И хочется так многих мне увидеть, По-старому любить и ненавидеть И страстно жить опять среди людей… А ночь темна – без звезд и без лучей. Темна, темна! И сердце вдруг упало… Ну, стоит ли стремиться и желать И новое всё что-то узнавать? И эта мысль мне мозг застывший сжала: Так тяжела, упорна и одна, Как ночь кругом, черна и холодце… Ну стоит ли? Ведь всё одно и то же! Когда-то был я лучше и моложе, Мне нравилась вся эта трескотня, Весь этот блеск так радовал меня! Ну, а теперь… теперь с меня довольно! Но отчего ж вдруг сердцу стало больно? И отчего – всё будто холодней Сырой туман ползет с сырых полей? Ну пусть уж так! Пусть тише сердце бьется! Холодный мрак всё тише раздается… Но хорошо! Вот так бы всё лежать! Ни мучиться, ни думать, ни желать, И мирно спать без снов – покойно, вечно… И дальше не поеду я, конечно. И плеск, и блеск речной волны, Туманы, тени ночи синей, Благоухания весны Над зеленеющей пустыней Лугов и свежих озимей, Весь этот трепет, щебетанье, Вся эта яркость и блистанье Сквозистых рощ, небес, полей, Что светлой, полной жизнью дышат, И голосов несметный хор… Привычный слух, спокойный взор Их мало видит, мало слышит. Но если в душных городах Всё это вспомнишь в день туманный, На людных, смрадных площадях, Под гул тревоги неустанной, — Широко, полно дышит грудь, Вольнее хочется вздохнуть… И вот сверкнула даль немая, Звенит, щебечет впереди — Весна цветет, благоухая, В твоей взволнованной груди…

Заинька у елочки попрыгивает, Лапочкой об лапку поколачивает. "Экие морозцы, прости господи, стоят, Елочки от холоду под инеем трещат; Елочки от холоду потрескивают; Лапочки от холоду совсем свело. Вот кабы мне, зайке, мужичонком быть, Вот кабы мне, зайке, да в лаптях ходить, Жить бы мне да греться бы в избушечке Со своей хозяюшкою серенькой. Нынче мужички-то хорошо живут, Нынче мужичкам-то эту волюшку дают, Волюшку-свободу, волю вольную, Что на все иди четыре стороны: На одну-то сторону напросишься, На другую сторону намолишься… Вот кабы мне, зайке, мужичонком быть, Вот кабы мне, зайке, да в лаптях ходить, Пироги бы есть да всё с капусткою, Пироги бы с сладкою морковкою, На полатях зимушку пролеживать, По морозцу в саночках покатывать!.."

Дождя сверкающего капли Шумели в блещущих листах, Шумел, весь в каплях, воздух синий, Колеблясь в радужных волнах; Благоуханная прохлада Плыла широко. Здесь и там Встряхнутся ветки, точно кто-то Порхнет незримый по кустам. Всё задышало, зажужжало, Зазеленело, зацвело. И из янтарной тучки солнце Как обновленное взошло…

Вон башни там по берегам Виденьями стоят; Вон по стенам, склонен к волнам, Орудий черный ряд. Там над землей туман сырой И день и ночь стоит. Там ветра вой и волн прибой В недвижимый гранит. Лишь – редкий миг – раздастся крик Угрюмых часовых, Да слышен крик, зловещ и дик, Бессонных птиц ночных. Да слышен стон, – протяжен он И тоже страшен, дик, Как смертный сон, подземный стон. Глухой, протяжный крик… Но всё собой туман сырой Покрыл со всех сторон, Но ветра вой и волн прибой Глушит подземный стон.

Не отнимут люди, не отнимут — Грезы, песня будут вечно с нами; И за что б ни стали люди биться — Грезы, песня будут вечно с нами В сердце нашем глубоко таиться. Те, что насмеялись, те, что гнали, И у них ведь сердце грезой бьется — Иль они ни разу в жизнь не знали, Как от счастья всей душой поется? Вот века проходят за веками, Всё, быть может, позабудут люди, Чем гордились, что творили сами, — Грезы ж с песней будут вечно с нами Глубоко таиться в каждой груди. Да и есть ли что у нас отрадней, Есть ли что светлее и чудесней? Всё пройдет своею чередою, Только вечно будет над землею Царство грез и песней!

Вокруг моей избы лесной Встает сырой туман ночной, И тонут в нем стволы дерев, И кущи темные кустов, И пятна дальних деревень, И всё, что видел в ясный день, — Всё принимает вид иной. Весь тусклой озарен луной, Окутал всё туман седой; Сдается мне, не узнаю Пустыню тихую мою: Тенями ночи создана Иная, дикая страна… Огромней кажутся холмы, Угрюмей, круче берега, И, смутно-белы, как снега Ночные северной зимы, В глубоких логах залегли Клубы туманов. Поползли Они болотами вдали, Как грозовые облака… Как тихо! Лесом вековым Иди иль берегом крутым, — Нигде ни крика, ни звонка, — Лишь переборами река Всю ночь шумит… …Оно прошло — Всё, что терзало и гнело… И пусть – как веянье весны, Как запах леса и сосны, Вливает жизнь, здоровье – так Да исцелит меня она, Святая глушь и тишина! Да исцелит тоску мою! Я каюсь, каюсь! Я стою — Как сын библейский – у дверей Великой родины моей. Прими, прими! Тебе свою Я жизнь и сердце отдаю! Кто здесь учил их так любить, Невзгоду, горе выносить? Кто влил в смиренные сердца Всю эту веру без конца? Откуда эта мощь в труде И стойкость крепкая в беде, И скромность ясной простоты?!. Зашевелилися листы, И лесом ветер потянул, Светлее лунный луч взглянул… И вдруг – в выси, меж облаков, Над глушью сумрачных лесов, Сверкнул звездою золотой Далекой церкви крест простой…

Господи! Вот уж прошли и года — Мы повстречались с тобою тогда… Как-то живется, моя дорогая? Нынче всегда поминаю тебя я — Любо мне рану свою растравлять, Прошлое счастье свое поминать. Дожили мы до печальной развязки… Чай, потускнели прекрасные глазки, Горе в сердечке печальном царит, Там ни луча, ни звезды не горит, Там только вечная дума заветная — Словно осенняя ночь безрассветная. Снег и валит, и крутит — В долгие ночи, за темными елями, Дом одинокий заносит метелями, Ель за окошком скрипит… Страшно одной с нагоревшею свечкою! Чу! Вот сверчок зачирикал за печкою, Маятник мерно стучит… Мрачно виденья и тени проносятся, Слезы на глазки усталые просятся. Горькое дело! Жалеть, вспоминать Всё, что прошло, что желалось и снилося: Жизнь никогда не воротит опять, Что безвозвратно разбилося…

Река тиха. И всё плывем В пустынях мы неисходимых — Сырою ночью, душным днем — В безмолвный мир лесов родимых… Плывем в пустынной тишине — И чащи рощ непроходные Простерли вкруг, в полдневном сне, Над нами своды вековые. Выс_о_ко облачко скользит, В прозрачном небе тихо тая, И с криком диких птиц летит Над лесом спугнутая стая. Молчит пустыня. Тишь, жара… Звучит в лесу так странно слово! Не слышно стука топора Нигде – ни голоса людского… Что там? Чу, слышите – шаги? Нет – это сучья буревала… Уж сколько, сколько лет – ноги Здесь человека не бывало! Стреляй!.. Дробяся без числа, Унесся отзвук в лес дремучий — И вновь лишь мерный шум весла В тиши заслышался могучей…

Когда конец борьбе пустой, Трудам, мученьям и безделью!.. Скорей, скорей в мой край родной. Скорей в мою лесную келью! С груди как будто камень снят, На сердце легче – нет кручины… От мира скроют-осенят Ветвями сосны-исполины. Так тихо! Ясные лучи В лесу, как стрелы, зори мечут, У вековых корней ключи Неумолкаемо лепечут. И раздается мерный звон, В глуши торжественно смолкая, — И погрузится в дивный сон Моя душа, душа больная. Пустыни воздухом дыша, В груди я чую мошь и силы; Но упокоилась душа, И я лежу – на дне могилы. Волшебный, сладостный покой, Покой глубокий, бесконечный!.. И лес дремучий надо мной Склонится в думе вековечной. Синеют ночи, блещут дни… В лучах полудня, в свете лунном Звучат ключи в ночной тени, Как будто стройным ладом струнным. Идет, идет за годом год… Но вдруг очнешься от забвенья: Она нахлынет – жизнь забот, Тревоги, злобы и волненья. Та жизнь, к которой средь огня, В тоске, взывал я не однажды, — Та, что ни разу у меня Не утолила сердца жажды!