Ткачиха всегда была стражем эззарианского поселения. Обычно ею делалась женщина, которой не было равных в составлении заклятий и заговоров. Она отвечала за барьеры перед лесом, защищавшие деревья и предупреждавшие о появлении незваных гостей, особенно демонов-невидимок. Ткачиха всегда жила на границе с лесом, что бы ей было удобнее контролировать свои заклятия, но при этом она оказывалась в стороне от остальных домов. Это означало, что в случае опасности ей негде было укрыться, она не могла защитить себя. Она всегда рисковала больше других. На углу ее дома всегда висел фонарь, который она зажигала каждый вечер, проверив работу заклятий и удостоверившись, что все в порядке. Кто-нибудь приходил из деревни проверить, горит ли фонарь. Если нет, то пришедший бежал обратно за помощью.

Те два года, что моя мать была Ткачихой и не могла жить с нами в лесном доме, я каждый вечер бегал смотреть на фонарь. Быть Ткачихой означало великую честь, я гордился своей матерью и уважением, которое оказывали мне товарищи, но в то же время я скучал, сожалел об ее отсутствии и остро ощущал пустоту в нашем доме. Когда отец рассказал ей о моих переживаниях, она взяла меня на руки и сказала, что в свое заклинание, зажигающее каждый вечер фонарь, она включила мое имя. Если я увижу горящий фонарь, то должен помнить, что ее сердце со мной, она охраняет меня в ночи. С тех пор я всегда чувствовал, что свет фонаря Ткачихи особо оберегает меня. Была холодная зимняя ночь, когда я, уже двенадцатилетний, пришел посмотреть на фонарь и увидел, что он не горит. Той ночью она умерла от внезапного приступа лихорадки.

Александр крепко спал, а я сидел на пороге дома для гостей, глядя, как фонарь на доме Ткачихи вдруг загорелся мягким желтым светом. Я не мог не думать о своей матери… и об отце. И сильно тосковал по ним обоим. Моя мать обладала удивительной силой, она стала моим первым учителем на пути волшебства. Она подогревала мое воображение своими чудесными рассказами и учила разбираться в мире собственных ощущений. Обращать внимание на самые простые и заурядные вещи, вглядываться в них. Она была убеждена, что я смогу слушать тишину, так же как и звук, видеть то, что отсутствует, как и то, что лежит рядом. Она научила меня странным вещам: видеть и осязать звук, слышать и пробовать на вкус цвет и форму.

Но я убежден, что самому главному научился у отца, хотя в нем вовсе не было мелидды. Он был высоким, худым. Очень любил книги. Он мог бы стать учителем или ученым и провести свою жизнь в радости познания нового. Но был эззарийцем, у которого, как я уже сказал, не было мелидды и который не мог позволить себе подобной роскоши. Он проводил дни на полях за лесом, где выращивал хлеб для ведущих войну с демонами. До того как начать ходить в школу, по утрам я отправлялся с отцом на поля. Я то ехал на его плечах, то шлепал по лужам, выдирал сорняки или собирал в саду яблоки, пока не приходило время возвращаться домой. Это были чудесные дни. После ужина он садился в кресло у себя в кабинете и открывал книгу, но часто бывал таким усталым, что тут же засыпал, не прочитав ни строки. Прошло много лет, прежде чем я понял его грустную улыбку, которую видел в тот день, когда обнаружилось, что во мне есть мелидда. Он знал, в отличие от меня, что наши дни вместе сочтены. Мне еще повезло, что не пришлось уезжать из родного селения, я остался дома, чтобы научиться самоотверженности, долгу и чести не от Ловцов и Смотрителей, не от матери, которая стала Ткачихой, а от отца, чьим даром было отдавать все, что он так сильно любил.

Я улыбнулся, глядя на горящий фонарь. Все эти годы казалось, что отец похоронен глубоко в недрах памяти, но вышло, что он никогда меня не покидал. Голос, который помог мне преодолеть все и выжить, был его голосом. Что будет – то будет. Хотя у него не было мелидды, в тот день, когда легионы дерзийцев перешли нашу границу, он первым взял копье и лук и спросил меня, воина, где ему встать.

Из-за деревьев выскользнула темная тень. Я поднялся ей навстречу. Это была Катрин.

– Я должен вернуться, прежде чем проснется Александр. Я обещал быть с ним. В остальном – располагайте мной. Только скажи, где мне встать.

Она не улыбнулась. Ничего не сказала. Просто развернулась и направилась к лесу.

Это было правильное начало. Никто не говорит с испытуемым в дни, предшествующие его экзамену. Испытуемый должен быть полностью сосредоточен на себе: физическая подготовка, ясность ума, сила чувств, чистота помыслов и проверка знаний. Я вздохнул, идя за Катрин. Единственный вопрос, который меня мучил, – в какой области я подготовлен хуже всего. Но сила воли была со мной, поэтому я запретил себе размышлять на эту тему. Не думать ни о победе, ни о поражении. Что будет – то будет.

Катрин не повела меня в дом Галадона, мы шли все дальше в лес и вышли на каменистую поляну, освещенную тремя лампами, висящими на сосновых ветвях. Струйки пара поднимались от темного озерца, окутывая стоящего на противоположном берегу Галадона. На старике был темно-синий плащ Смотрителя. Он опирался на посох, использовавшийся, чтобы собрать в одну точку свою мелидду. Я остановился на краю поляны и поклонился ему, как обычно кланялся учителю ученик. Он поднял свой посох и указал мне на озерцо. Слова были излишни. Я знал, чего он хочет.

Я бросил взгляд на Катрин, потом снял плащ, повесил его на ветку, сел, чтобы снять башмаки. Катрин искала что-то в мешке под одной из ламп, повернувшись спиной ко мне. Я надеялся, что она так и останется стоять или вовсе уйдет. Галадон возмутился бы, если бы я испачкал воду одеждами, но даже шестнадцать лет жизни среди развязных дерзийцев не позволяли мне находиться голым перед эззарийской женщиной, которую я едва знал. Кроме того, были еще шрамы, рубцы… браслеты… Я помотал головой и, стянув рубаху, повесил ее рядом с плащом. Думай о словах. Чувствуй, что ты делаешь… только это. Очистись. Как давно это было! Я стащил с себя и штаны, дрожа от налетевшего ветра, который шевелил верхушки деревьев и колыхал струйки пара над озером.

Вода казалась горячей. Хотелось попробовать ее рукой или пальцами ноги, но где-то внутри меня появилась вера. Галадон не заставит меня преодолевать невозможное. Я прошел по мокрому снегу и острым камням, подступил к кромке воды и прыгнул. И едва не утонул. Вода накрыла меня с головой, она обжигала. Я в панике замолотил руками, успел проглотить несколько литров этого кипятка, прежде чем мне удалось вынырнуть на поверхность и выбраться на ледяные камни. И рухнул, хватая воздух и кашляя, не способный даже кричать от прикосновений ледяного воздуха к моей обожженной коже. Я чувствовал каждый шрам на спине. Шрамы на моих плечах и лице пульсировали, почти лишая сознания. Из глаз лились потоки слез, я попытался оттолкнуться от камня, на котором лежал, чтобы добраться до снега и охладить в нем раскаленный металл моих браслетов. Меня трясло, между приступами кашля я пытался сказать что-то.

– Простите… учитель… я такой болван… – Когда я смогу двигаться, я заберу свою одежду и уйду. И о чем я только думал!..

– Еще раз.

Я решил, что кипяток повредил мой слух. С трудом встал на колени и посмотрел на седого старца, нависающего надо мной. Его зубы были сжаты, глаза неумолимы, во взгляде не читалось ни капли сострадания. Он поднял посох и снова указал на воду за моей спиной:

– Еще раз.

Я потерял дар речи. Да и что ответить безумцу? Хотя, наверное, он считает безумцем меня. Действительно думает, что я полезу в кипящий суп еще раз? Если сварить мою кожу, это едва ли поможет излечить раны. Слезящимися глазами я искал Катрин. Она сидела на том берегу, где я оставил одежду. Смотрела. Ждала. И не выказывала никакого волнения. Похоже, что она не станет предотвращать попытки деда замучить насмерть бывшего ученика.

Итак, они не считали, что я погибну, если снова окажусь в воде. Я прижал ладони к глазам, пытаясь остановить поток слез, мешающий мне видеть. Озеро дымилось в ночном воздухе.

Вера. Галадон не хочет, чтобы я погиб. Дисциплина. Не сомневаться. Сомнение, а не страх было главным врагом Смотрителя. Страх делает тебя осторожным. Сомнение – слабым. Дисциплина. Очисти помыслы.

Я встал, все еще дрожа, и поклонился Галадону. Потом я вдохнул поглубже, прогнал прочь мысли, шагнул в воду… и понял, что сейчас погибну. Чувствовалось, как кровь закипает в венах. Но на этот раз я был хотя бы осторожен. Шагнул в воду рядом с берегом, и мне удалось сразу же выбраться обратно на холодные камни. Я ощущал себя одной из рубах, которые манганарские прачки сперва кипятят, а потом бьют о камни.

– Учитель, – прохрипел я, – не могу…

– Еще раз.

Я даже не взглянул на него. Звук его голоса сказал мне все. Его посох указывает на воду. Сколько раз я слышал от него эти слова, высказанные этим же непререкаемым тоном? Воспоминания вернулись, пока я лежал на камне, замерзая и сгорая одновременно. Эти слова больно ударили меня, соскребли с души все ненужное, чтобы я мог стать лучше и сильнее. Оказалось, что кое-что забыто: слово, движение, понимание, шаг. Я не сумел увидеть то, что должен был увидеть.

– Еще раз. – Теперь все будет правильно. Вот теперь, не забудь. Когда ты окажешься посреди царства демонов, ты не будешь иметь права забыть, оступиться, проиграть.

Что же я забыл? А что пытался сделать? Вдохнул, очистил сознание, поверил… Я встал на четвереньки, поднялся и захохотал. Что говорил об этом Александр? Подготовка воина… не вспарывать животы и скакать верхом, а мыться. Очистить себя. Восстановить чистоту.

Александр. Я подумал о принце, из-за которого пришел сюда, чьи горести требовали от меня этого, и ответ пришел сам собой. Проблема заключалась не в отсутствии знания. Знание было во мне, оно вернется с практикой.

Я совершенно правильно очистил сознание, но я не задал себе цели. Невозможно сражаться, не ставя цели. Это якорь. Точка опоры. Средоточие. Место, в которое стекаются все твои воспоминания.

Я снова поклонился завернутой в синее фигуре. И на этот раз не просто очистил сознание, но заполнил его светом; феднах Александра, серебряное свечение будет моим якорем. И все встало на свои места. Это было простое испытание. Я собрал разрозненные остатки знаний в своей голове и приготовился. Глубоко вдохни, чтобы очистить кровь. Следи за чувствами. Успокой нервы. Охлади кожу. Пусть слезы льются, это защитит глаза, пока ты не увидишь то, что должен увидеть. Замедли биение сердца. Выдержка… спокойствие… сосредоточенность… Я снова шагнул в воду.

Мое тело неспешно погружалось в кипяток, словно время вдруг замедлило свой ход. Я опустился на самое дно, чувствуя только щекочущий меня мох и приятное тепло, раскрывающее поры. Высоко надо мной над поверхностью воды горел фонарь, я лениво поплыл на его свет, ощущая, как вода смывает с меня годы страха, боли и грязи. Я вдруг остановился и повернул обратно, ко дну. Там я взял пригоршню песка и потер им кожу и волосы. Потом я вынырнул на поверхность, смеясь над тем, как еще недавно хватался за камни и голым дрожал под холодным ветром. Я чувствовал себя так, словно только что наголову разбил легион дерзийцев.

Это была маленькая победа. Она не потребовала от меня волшебства. Никакой мелидды. Я едва приблизился к тому, что должен был сделать. Но и такого было достаточно. Это было только начало.

…В течение следующих семи дней Катрин приходила за мной каждый вечер и отводила к Галадону. Он занимался со мной по восемь, а то и больше часов. Два часа мы работали над заклинаниями и стихами, стратегией и тактикой, потом переходили к восстановлению практических навыков, оттачивая рефлексы и освобождая мозг. Он давал мне задачи, просто загадки или сценарии сражений, заставляя меня решать их в голове и не позволяя чертить схемы. Я очень часто слышал от него слова «еще раз». И скоро начал понимать, что именно я забыл. Галадон не говорил со мной ни до, ни после наших занятий и не давал мне заданий, связанных с мелиддой. Я не позволял себе задумываться об этом. К тому же я слишком сильно уставал, чтобы размышлять.

Катрин все время была с нами, что казалось мне странным. Я ожидал, что она предложит мне миндального пирога или станет подбадривать меня в своей шутливой манере, как делала в детстве. Но ее темные глаза никогда не улыбались. Они следили и оценивали, когда я не мог выполнить какого-нибудь простого задания, она в гневе отворачивалась.

Я приходил в дом для гостей за два часа до рассвета и падал на кровать, хотя утром уже не помнил, как добирался сюда. Я просыпался, когда Невья приходила навестить принца. Его рана неплохо заживала. Жар прекратился, осталась только небольшая боль в животе. Но больше всего принца угнетала его слабость, он едва мог встать без посторонней помощи. Исанна приходила каждый день, напоминая ему, что он должен уехать, как только сможет сесть в седло. Невья качала головой и говорила, что переезд через горы в нынешнем состоянии убьет его.

– Мир скачет вокруг меня, – пожаловался Александр как-то днем, после того как приказал поднять его. Он походил по комнате минут десять, потом подошел ко мне:

– Я чувствую себя дерзийским танцором. Никогда не понимал, как они могут целый час вертеться на одном месте и не падать. Глядя на них, можно спятить.

Я вскочил и помог ему перебраться с кресла, в которое он только что упал, на кровать:

– Отдохните еще денек, а завтра выйдете погулять. Свежий воздух пойдет вам на пользу. Не торопите события. Посмотрим, что будет через неделю. – После полной неудач ночи я сомневался, что и десять недель помогут мне. Я не говорил Александру, чем я занимаюсь, но дал понять, что чем дольше он будет выздоравливать, тем лучше.

Я подал ему миску с супом, принесенную Невьей. К принцу возвращался его аппетит. Эззарийцы выставят нас только из-за этого. Похоже, он прикончит все их запасы.

– Так что у нас за план? – спросил он, пихая меня ногой. Я сидел на полу, привалившись к кровати, и дремал. – Ты такой вялый все эти дни, все время засыпаешь, предоставляя мне вести беседу. Ничего не рассказываешь о магии, демонах, о том, какой я дурак, что мне представилось, будто у тебя были крылья. Какого мнения ты о стратегии дерзийцев? А хочешь, я расскажу тебе, как Дмитрий учил меня держать меч? Но мне кажется, и тебе пора кое-что рассказать мне. Например, о Гала…

– Я не хотел бы говорить об этом, – ответил я, делая жест, чтобы он замолчал. – Мы найдем какое-нибудь укрытие, где сможем остаться, пока не избавим вас от заклятия. – Навья отсутствовала в домике, но я не был вполне уверен, что поблизости нет чьих-нибудь ушей. В последние три дня меня преследовали странные ощущения, холод полз вдоль моего позвоночника, чувство, знакомое со времен сражений с демонами, когда нечто гнусное готово выскочить из-за скалы за твоей спиной. Сегодня днем неприятные ощущения усилились.

– Может быть, все само исчезнет? Так ведь может быть? Если демоны потеряют интерес или что-то в этом роде? Решат, что я куда-нибудь пропал? Мне стало лучше в последние два дня. – Как только он произнес эти слова, кровь отхлынула от его лица. Он закрыл глаза, но я успел понять по его отчаянному виду, что он снова видит мир глазами зверя.

Я дал ему время прийти в себя. Потом покачал головой:

– Я сомневаюсь, господин. Был бы рад ответить иначе.

Возможно, причиной послужило то, что его ранили в образе зверя. Или то, что я затащил его за поставленное Ткачихой ограждение во время превращения, или что-то еще, касающееся особенностей данного заклятия демонов, но теперь действие заклятия приобрело особенно зловещую форму. Ему больше не требовалось провоцирующего его предмета. Принц все время балансировал между зверем и человеком, время от времени какая-нибудь часть его тела приобретала черты шенгара, тогда как все остальное оставалось человеческим. Я боялся, что принц никогда уже не сможет избавиться от этого ужаса. В то утро, посмотрев в него, используя свои обновленные ощущения, я испугался, разглядев, насколько далеко зашло разрушение. Его душу пожирала тьма, как ржавчина пожирает железо, оставляя рваные хрупкие края, которые крошатся от прикосновения. Я не мог даже вообразить все его мучения. Любое, даже самое маленькое изменение могло привести к необратимым последствиям. У нас почти не было времени.

Не знаю, что меня так взволновало в тот день, – то, что я увидел в душе Александра, или что-то еще. Я стоял у окна и вглядывался в пейзаж. Несколько маленьких детей самозабвенно возились в грязи, играя в колышки. Из дома Ткачихи вышли три женщины с рулонами окрашенных тканей. Мальчик гнал по дороге стадо овец. День был тих: теплый, безветренный, птицы весело распевали, предвещая скорый приход весны. Кругом царил мир.

И все же мне не сиделось на месте. Я переключил восприятие, но не заметил ничего, кроме обычных заклятий. Для очистки воды. Против короедов. Для укрепления стен дома.

– В чем дело, Сейонн? Ты нервничаешь, как юнец перед первой битвой.

– Хорошо бы, если бы было так. – Я подошел к двери и увидел первую мышь, отважившуюся выйти из норки после долгой зимы.

– Странно, что сюда больше никто не приходит. Человек, который приносил воду. Женщина, приносящая еду. Лекарь тоже заходит нечасто.

– Королева объявила им свое решение. Они собираются делать все, чтобы ускорить наш отъезд.

Он не ответил, я обернулся посмотреть, не заснул ли он, и увидел, что его левая рука превратилась в лапу шенгара. Александр с ужасом взирал на этот нелепый отросток:

– Святой Атос…

– Не думайте об этом, мой господин. Думайте о чем-нибудь другом. Расскажите мне… расскажите мне о Загаде. Я никогда не видел его, хотя слышал, что это красивейший город Империи. И так говорят не только дерзийцы.

Александр закрыл глаза и покачал головой. Я не понял, не может ли он говорить от боли или просто боится, что вместо слов у него получится звериный рык.

– Ладно, тогда я расскажу вам что-нибудь. – Превращение не скоро пойдет в обратном направлении, если все произойдет как обычно. Я знал, что тоже не хочу думать о нем. – Полагаю, пришла пора рассказать вам историю войны с демонами.

Я не смел говорить с ним о серьезных предметах. И верил в Александра, но при этом понимал, сколь хрупка надежда вырвать его из лап демонов. Что бы Исанна ни говорила принцу, оставался только один живой эззариец, у которого когда-то имелось достаточно сил, чтобы справиться со столь далеко зашедшим действием заклятия. Но я был не готов. Еще не готов.