Длинное тело распростерлось лицом вниз на грязном берегу ручья. Я уселась на пень, стоящий на поляне, и некоторое время наблюдала за ним. Белка сердито зацокала на меня с дуба. Зяблики и воробьи поднялись над ручьем щебечущим облаком и снова уселись на те же самые ветки, с которых слетели. На вершинах деревьев листья трепетали от ветра, но внизу все замерло. Ни стука копыт, ни шума погони.

О чем я думаю? Мне нет дела до каких-то загадок и несчастных беглецов. Много лет назад я уже поплатилась за любовь к тайнам. А этот бандит едва не убил меня. Лучше предоставить его собственной судьбе.

Но я редко внимала добрым советам, даже своим собственным, поэтому, вместо того чтобы вернуться в долину, перебралась через ручей и толкнула тело башмаком, затем перевернула его на спину. Кажется, по-настоящему он пострадал только от солнца. Правда, еще было множество царапин и глубокий порез на груди. Он был грязен. Светловолос, волевое лицо давно не брито. Наверное, ему немногим больше двадцати, крупное тело отлично сложено, при таком теле можно бегать и нагишом. Но как он оказался в подобном положении? Полагаю, все непросто. Небезопасно. Его ищет Дарзид.

Я зачерпнула воды из ручья и вылила на его потрескавшиеся губы. Они слабо шевельнулись.

— Хочешь пить?

Я снова зачерпнула воды, сняла красную шаль и набросила на него. Некоторые селяне считали, что необходимо выходить замуж за мужчину, если увидишь его голым, одна из бесчисленных глупостей этого мира. Я отступила на расстояние вытянутой руки, наблюдая. Ожидая. Может, он сядет, скажет: «Простите, произошла ужасная ошибка», — и убежит.

С каждым мигом я волновалась все больше. Преследователи, которые лишили его одежды, не сдадутся так просто. Два раза я спускалась по тропе. Два раза возвращалась обратно, проклиная собственную глупость. Длинные тени легли на поляну. До меня не доносилось никаких посторонних звуков, но какое-то странное чувство охватило меня. В воздухе появился запах, это был не запах нагретой хвои или сухой земли. Что-то висело в лесном воздухе, странное и неуместное здесь, словно аромат духов, но гораздо более неприятное: дуновение горячего ветра, овевающего древние камни, доносящего неуловимые крики и призрачный дым костров.

Я стряхнула с себя нелепое наваждение. Несмотря на высокий рост и силу, а я была сейчас сильнее, чем когда-либо за все свои тридцать пять лет, я все-таки едва ли смогу дотащить крупного мужчину до дому. Я склонилась над ним и на этот раз, вместо того чтобы вылить холодную воду на его губы, плеснула ее ему в лицо. Молодой человек застонал и что-то забормотал, раскрыл изумительные глаза цвета ясного летнего вечера.

— Кто ты? — спросила я.

Он заморгал обожженными на солнце веками и снова пристально уставился на меня.

— Что нужно от тебя Дарзиду?

Юноша зашевелился, пытаясь сесть. Кажется, он заметил, что совсем раздет, а красная шаль сползла от его движений. Хотя он быстро прикрылся ею, но смущенным не выглядел. И не извинялся, хотя и пришел в себя. Наоборот, он вздернул подбородок, защищаясь или бравируя, и продолжал смотреть на меня молча.

— Я просто хочу знать, что с тобой произошло, — сказала я. — Мне плевать на то, что ты натворил, или на то, что ты сделал со мной.

Мне знаком подобного рода страх — страх в ожидании того, что люди делают нередко друг с другом из жадности, по неведению или из-за ревности. Страх, уродующий твою жизнь, заставляющий бросаться не только на чужих, но даже на тех, кого любишь. Однажды я убила человека из страха.

Придерживая шаль и косясь на меня, молодой человек склонился над ручьем и, зачерпнув воды, стал пить, долго и жадно. Что ж, он хотя бы не идиот.

Когда он снова сел, утирая рот исцарапанной рукой, я попробовала еще раз.

— Ты забрел довольно далеко. Откуда ты?

Он слегка качнул головой, это движение и ничего не выражающий взгляд означали не отрицательный ответ, а только то, что он не понимает вопроса.

— Значит, ты не из Лейрана? Может, Валлеор? — Я перебрала все, что смогла вспомнить из языка белокурых северян, но либо мое произношение никуда не годилось, либо я не угадала. — Керотея? — Полиглотом я никогда не была, но кое-что все-таки знала. Но ни мой керотеанский, ни зачатки аватойрского или языка Искерана не дали ничего. Я наблюдала лишь недоуменное покачивание головой.

— Что ж, скажи тогда сам что-нибудь. Это все, что я помню. — Я указала на свой рот, потом на него, приглашая его сделать хоть какое-нибудь усилие и присоединиться к беседе.

Он попытался. Закрыл глаза, сосредоточился и зашевелил губами. Потом кулаки его сжались, тело напряглось, он обхватил голову руками, словно опасаясь, что она лопнет от усилия. Но у него получились лишь горловые звуки и рычание. Наконец, ревущий, с красным лицом, он выхватил из ручья камень и запустил его в лес, потом еще один и еще, пока, побагровевший и дрожащий, не осел на пятки и снова не схватился за голову руками.

Мне хотелось оставить его здесь. Люди сами делают выбор, при обычных обстоятельствах я предоставляла им расплачиваться за свои поступки, как когда-то довелось мне. Но я никого не могла оставить на милость Эварда, или Дарзида, или Томаса, и не важно, кто из них разыскивал его. Никого. Ни за что.

Обзывая себя непроходимой дурой, я предложила ему идти за мной, сопровождая жестами свои слова.

— У меня в долине есть еда. Мы найдем тебе какую-нибудь одежду, и ты сможешь поспать. — В ответ он потянулся за шалью и попытался завернуться в нее, он казался разозленным и до крайности униженным.

— Что ж, можешь сгнить здесь, гордый и зловонный. — Я, не оглядываясь, вышла на тропу, уверенная, что он пойдет за мной, хотя лучше бы он этого не делал. Он пошел.

Мне не особенно хотелось пускать в дом чужака, во всяком случае этого, уже успевшего украсить меня синяками. Поэтому я была рада, когда молодой человек уселся на сосновую скамью перед дверью, привалился к стене дома и закрыл глаза, словно именно сюда он и шел. Я внимательно осмотрела кромку леса, прислушиваясь и ожидая в любую минуту увидеть Дарзида и его солдат. Но никто не появился, молодой человек же, кажется, вовсе не думал о том, что привело его в столь жалкое состояние.

У меня не было мужской одежды, которая подошла бы ему, но я вошла в дом, покопалась в сундуке Анны и вернулась с простыней, пожелтевшей и много раз чиненной. Прорезала посередине дыру и пришила справа кусок пеньковой веревки, затем передала ему, показывая, что я имею в виду. Он подержал простыню, затем швырнул ее на землю, его рот скривился от отвращения, словно я предложила ему на завтрак коровью лепешку.

— Ничего лучше у меня нет, ваше высокомерие, — заявила я. Потом бросила ему скомканную простыню. — Но я не позволю тебе таскать шаль Анны. Ходи голый, если хочешь. — Я стянула с него красную шаль и ушла в дом, захлопнув дверь.

Не успела я обдумать, что делать теперь, как он пинком распахнул дверь и вошел внутрь. Огромный человек в единственной жалкой комнатке. Простыни на нем не было. Отшвырнув с дороги стулья, он скомкал одеяла на постели, осмотрел тарелки и припасы, которые я держала на полках у очага, перерыл ящик с ложками, по очереди осматривая их и с отвращением отшвыривая на пол, убедившись, что они не то, что он искал.

Потом упал на колени перед сундуком, который я отодвинула от стены, и начал копаться в нем, вышвыривая на пол убогие пожитки: синее платье, которое Анна надевала, выезжая с мужем на рынок продавать овощи, мой зимний плащ, выловленный из реки после крушения баржи, три одеяла, тонкие воротнички, которые Анна вышивала, мечтая однажды встретить благородного господина. Она так ни разу и не надела их. А вместо благородного господина вышла замуж за сладкоголосого валлеорского парня, который был настолько упрям, что решил, будто сможет прокормиться с каменистого клочка земли и сумеет избежать унижений, связав свое будущее с землями лейранского богача. Молодой человек выудил вязаную шапку Ионы и обвел рукой комнату, словно спрашивая, где ее хозяин.

— Умер, — ответила я, пытаясь пояснить жестами. — Они оба умерли много лет назад. Состарились и умерли. — Я подошла к двери и, указав наружу, выдержала его тяжелый взгляд, чтобы у него не оставалось сомнений. — Как ты смеешь трогать их вещи… мои вещи? Убирайся.

Он бросил взгляд на учиненный им беспорядок, кинул шапку на пол и вышел. Я привалилась к стене. Какая глупость — привести его сюда! Не важно, кто его преследует, не важно, как много ненависти скопилось во мне, привести его сюда глупо.

Только я, сложив вещи обратно, снова закрыла сундук, как тень заслонила проем все еще открытой двери. Это был мой гость, он глядел обиженно, но на нем была почти пристойная туника, длинные ноги торчали из-под разлохмаченного подрубленного края. Я шагнула к двери и оглядела его с ног до головы. Одеяние в самом деле выглядело нелепо, но и оно сгодится, пока не подует ветер.

— Хорошо, что сейчас лето, — произнесла я.

Он вскинул голову и нахмурился. Я показала на свою легкую одежду и его нелепый балахон и подняла брови. Это он понял, и на миг на его лице расцвела такая милая открытая улыбка, что у меня перехватило дыхание. Небо и земля… Такой улыбкой он может заставить нищего отдать ему деньги.

К сожалению, улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. Он нахмурился и похлопал себя по животу, этот жест было трудно истолковать двояко.

Из висящей в углу корзины я извлекла черствый хлеб, последнюю буханку, купленную у деревенского пекаря. Развернув хлеб, я сунула его в руки человеку и кивнула головой на луг.

— Отлично. С голоду ты не умрешь. А теперь уходи. Он понуро смотрел на меня, а я достала стебель порея и репу, последнюю еду, предназначенную на сегодня, и налила воды в котелок. Не успела я повесить котелок над огнем, как он швырнул хлеб на пол и зашагал через луг.

Я немного постояла, тяжело облокотившись на стол, обещая себе никогда никого не спасать. Потом принялась счищать с порея землю, руки дрожали.

Надежда, что мой невоспитанный гость решил поискать еды и счастья в другом месте, умерла — с полчаса повозившись под деревьями на кромке леса, он двинулся к дому. Вошел, словно дом принадлежал ему. Кинул на стол передо мной кролика со свернутой шеей, он был уже освежеван, судя по всему, окровавленным осколком камня, зажатым в руке моего гостя.

Я, хотя и расстроенная его возвращением, кивком одобрила подношение. Бросила в котелок еще один стебель порея и репу, туда же отправился и кролик. Я ничего не имела против свежего мяса.

От котелка поднимался ароматный пар, а молодой человек стоял в двери, наблюдая за моими действиями. Достав из холщового мешочка костяную иглу и потертый лоскут, я уселась латать дыру на юбке, невероятно практичной одежде, которую несколько лет назад мне помогла пошить Анна. Она была скроена как юбка для верховой езды, обычная, скромная, ничем не примечательная, но на самом деле представляла собой очень широкие штаны. Мой визитер отошел на несколько шагов и уселся, скрестив ноги, на клочок вытоптанной травы, откуда он мог по-прежнему наблюдать за мной. Я не поддалась искушению закрыть дверь, вспомнив, с какой силой он недавно распахнул ее.

Ни его неподвижный взгляд, ни мои исколотые пальцы, ни грубые стежки на единственной приличной одежде не выведут меня из себя. Когда мясо сварилось, я налила похлебку в миску, показав, что ему следует остаться там, где он сидит. Его высокомерие, однако, не распространялось на более чем посредственное кушанье. Он вмиг опустошил миску и жестом попросил еще. Я поставила котелок к двери и сама принялась за обед. Не успела я съесть свою порцию с накрошенными в бульон кусочками отвергнутого им хлеба, как он уже опустошил котелок.

Он лежал, опираясь на локоть, и смотрел, как я привожу в порядок разгромленную им комнату, ношу дрова и замешиваю тесто для лепешки на завтра. Похолодало, и он обхватил руками голые ноги; каждый раз, когда его глаза слипались, он вскидывал голову.

Покончив с работой, я умылась остатками горячей воды. Затем по старой привычке набросила на плечи одеяло и присела на скамью у двери посмотреть, как угасает день. Набожные лейране считали сумерки священным временем, когда Аннадис-Воитель, бог огня, земли и солнечного света, передает бразды правления своему брату-близнецу Джеррату-Мореходу, богу моря, бурь, луны и звезд. Прошло немало лет с тех пор, как я последний раз испытывала нужду в набожных лейранах или их воинственных богах, но я по-прежнему соблюдала обычай, чтобы хоть чем-то отделять один день от другого. В этот вечер рядом со мной на скамье лежало увесистое дубовое полено.

Мой гость вытянул длинные ноги и огляделся, словно решая, что ему делать. Я махнула рукой прочь от домика.

— Даже не думай, что будешь спать где-то поблизости.

Он посмотрел на мое одеяло, на дубину, на дверь дома, которую я сознательно закрыла, выходя. Я была непреклонна. Когда он поднялся и медленно побрел к зарослям ольхи, я пробормотала: «Скатертью дорога». Но сделав несколько шагов, он остановился и слегка поклонился. Это было лишь немногим больше простого кивка головой, но поклон был изящным и вежливым. Гора упала с плеч. Никакой он не похититель королевских фазанов. Не спятивший от нищеты бедолага. Не конокрад.

Когда он снова повернулся ко мне спиной, я окликнула его.

— Имя. Мне нужно как-то тебя называть. — Я указала на себя и произнесла: — Сейри, — затем указала на него и вопросительно посмотрела.

Он серьезно кивнул и поглядел обеспокоенно. Потом отвернулся от домика и принялся вглядываться в сгущающиеся сумерки и в темно-синее небо над хребтом. Он медленно водил пальцем, словно что-то ища, пока вечернюю тишину не нарушил хриплый крик эрена, серого сокола. Молодой человек махнул рукой и кивнул, чтобы не оставалось сомнений.

— Эрен? — переспросила я. Он не подтвердил и не опровергнул догадку, а лишь устало пожал плечами и побрел по траве к кустам. Улегся на толстый дерн под ольхой и замер.

Сухая трава зашуршала под ветром. Голос лугового жаворонка эхом отразился от скалы. Мягко журчал ручей. Свет над лугом угасал, я перевела взгляд с неподвижной фигуры под кустами на следы копыт, оставленные отрядом Дарзида, и похолодела. Кейрон верил, что если в душе достаточно красоты, то эта красота может преодолеть любое зло в мире. Я никогда не соглашалась с ним. Зло было слишком сильно, слишком всеобъемлюще, слишком хитроумно.

Зачем я спросила его имя? Я ничего не хотела о нем знать. И когда самый долгий день в году завершился, я ушла спать, подумав, что, если повезет, утром я обнаружу, что он ушел.