Мы с Александром скитались по дорогам Манганара и Азахстана до конца лета, прячась, убегая, скрываясь в хижинах пастухов и путешествуя с караванами, ночуя в деревнях, конюшнях и переулках, пока принц искал того дворянина, который предоставит ему убежище или согласится поддержать его как-то иначе. Я пытался выполнять миссию Совари. Через некоторое время я научился менять внешность и становиться более или менее похожим на дерзийца. Но никто не верил незнакомцу, а я никогда не был дипломатом. Мы не осмеливались писать, поскольку знатные дерзийцы не умеют писать и читать, а нанятые писцы всегда готовы продать ни за грош. Не видя другого выхода, принц ездил разговаривать сам. Дважды он обнаруживал присутствие Двадцатки и уезжал, не объявляя о своем прибытии. Дважды ему резко отказывали. Пять лордов дали ему аудиенцию, но пообещали то же, что Мардек и Бек. Они не поддержат Александра, если он не докажет им, что на его стороне не только он сам. Один раз нам пришлось с боем выбираться из огороженного высокой стеной сада, и мы едва выжили. Но принц не сдавался. Он был мрачен и подавлен, почти не говорил, за исключением случаев, когда мы обсуждали способ добраться из одного места в другое. Он все время пытался разузнать что-нибудь новое о тех Домах, которые могли бы поддержать его, и останавливался только для того, чтобы дать отдых лошадям.

Мы очень спешили. В Танжире мы потеряли не только друзей, но и большую часть присланного Кирилом. К концу лета наша одежда превратилась в лохмотья, а сами мы заметно отощали. Мы с трудом находили одежду, в которой принц мог предстать перед очередным лордом, согласившимся на встречу, а приходить в балахоне он отказывался наотрез, чтобы не подумали, будто он что-то скрывает.

Через две недели после бегства из Танжира Александр выбросил свой сапог. Каждый раз, когда он сходил с коня, он заставлял себя ходить, по городу, по деревне, по пустыне, чтобы вернуть ноге силу и подвижность. Вскоре мы выбросили и костыли, и он стал пользоваться только тростью. Нога срослась ровно и чисто, я не сомневался, что скоро она будет служить ему не хуже, чем раньше, но эта маленькая радость только лишний раз напоминала, чего он лишился.

– Наверное, настало время снова обратиться к твоему кузену, – сказал я однажды ночью, когда мы прогуливались по заброшенной дороге за Андассаром, деревенькой, в которой мы прятались уже несколько дней, ожидая возвращения из Загада в замок лорда Наддасина. – Мы больше не можем позволять Аврелю нас кормить. Мария сказала мне вчера, что их деревня через десять дней платит оброк. До зимнего урожая еще четыре месяца, и я не представляю, как они доживут.

– Я не хочу подвергать Кирила излишней опасности, если, конечно, он еще жив. Но если ты настаиваешь, мы уедем. Будем есть траву, если придется. Вернемся в пустыню и будем охотиться.

Вечно одно и то же.

– Мы не можем вернуться в пустыню. Там нечем кормить лошадей, а денег на покупку фуража у нас нет. Если лошади падут, мы пойдем пешком, и, хотя твоя нога заживает прекрасно, сомневаюсь, что ты сможешь дойти до Вайяполиса. Кроме того, нам не войти в город, потому что нечем заплатить у ворот. Создать иллюзию, когда речь идет о деньгах, невозможно. Люди слишком часто имеют с ними дело и слишком внимательно их рассматривают. В небольшом городке я мог бы заработать письмом, но при условии, что наниматель не поинтересуется, почему писарь выглядит словно последний нищий, а пахнет еще хуже. Я могу выполнять и другие работы, но только единственные люди с деньгами сейчас дерзийцы, и ни один дерзиец не наймет эззарийца с клеймом раба на плече. Мой господин, я понимаю ваши чувства, но настало время остановиться и подумать.

Я не собирался заходить так далеко. Наверное, я высказал все это потому, что за спиной у меня была нищая голодная деревня, маленькие домики стояли посреди огромных удобренных полей, на которых рос картофель и ячмень. Двадцать жителей деревеньки Андассар надрывались, чтобы собрать за год два урожая ячменя и один картофеля, впрягаясь в плуги, потому что у них не было скота. Леса на окрестных холмах кишели дичью, но людям было запрещено охотиться, потому что дичь принадлежала их господину. Огромного урожая едва хватало на уплату новых налогов, и, если мы задержимся здесь еще на десять дней, мы увидим печальный итог их усилий.

Куда бы мы ни ехали, повсюду виднелись следы правления Эдека: рынки без товаров, караванщики, вынужденные продавать своих часту, нищие, дерущиеся до крови за корку хлеба, и рабы… боги, я никогда еще не видел столько рабов. Вештарцы, племя пустыни, считавшие, что рабство – наказание богов, посланное слабым душам, процветали на службе у Набоззи, Дома, занимавшегося работорговлей. Между тем лорды Двадцатки беззастенчиво купались в роскоши – шелка и драгоценные камни, золотая сбруя для лошадей, редкие духи для их женщин – и упивались неограниченной властью. Не было города, на стене которого не были бы выставлены трупы замученных или их головы. Не было местности, где не сожгли хотя бы одну деревню. Не было пивной, где не толковали бы об убийствах, кражах, унижениях, причиненных новыми законами. Не было женщины, девушки или юноши, не важно, высокого или низкого происхождения, способных спастись, если кто-то из Двадцатки вдруг решал заполучить их.

– Как я могу перестать бороться, Сейонн? – Принц остановился на вершине холма и оперся на свою трость. У него за спиной алел закат. – Ты думаешь, я делаю это все для себя? Потому что меня лишили шелковых рубашек, слуг и лошадей?

– Нет, конечно…

– Каждый покойник, которого ты видел на воротах городов, на моей совести. Каждый новый раб появляется по моей вине. За одно поколение я разрушил все, что мои предки создавали более пяти сотен лет, каждая протянутая рука нищего обвиняет меня. Как я могу остановиться?

Чувство вины – жестокий наставник. Я старался заставить его увидеть правду о своей империи, учил его брать на себя ответственность, но я никогда не думал, что урок погубит его. Я прислонился к высокому камню, указующим перстом устремленному в небеса, и потер глаза, которые болели так, словно в них навсегда остался песок пустыни.

– Ты давно не спал. Уже, наверное, неделю. – Он посмотрел на меня, подняв брови. Он делал так всегда, когда собирался задать вопрос, на который, как он знал, я не отвечу.

– Мне придется уйти, мой господин. Уже скоро. – Происходящее в мире казалось мне отражением того, что творилось в моей душе. Денас требовал, чтобы я шел в Кир-Наваррин. Он настаивал, чтобы я полностью доверился ему, когда мы пройдем в ворота. Он так хотел говорить, что бессонница была единственным средством сдержать его. Но я боялся потерять связь с ним и боялся потерять власть над собой, мне приходилось тратить все свои силы, чтобы противостоять снам, принявшим неожиданный оборот. Я видел все, что мы пережили за время путешествий, не один раз, а снова и снова, сотни раз за ночь. Все жестокости, которые я встречал в жизни, я переживал опять и опять. Иногда я был жертвой. Иногда – преступником. Иногда, что было хуже всего, я наказывал тех, кто совершал эти ужасные вещи, казнил их во имя справедливости. Мои сны были невыносимы, и я научился просыпаться, как только они начинались. Проделки Ниеля, без сомнения. Он это умел. Я должен разрешить проблему, чтобы снова начать думать, чтобы снова стать хозяином собственной души. – Я не хочу уходить, но…

– Ты уже достаточно намучился со мной. Уйдешь, когда захочешь.

А что будет делать он? То же самое, но один.

– Не сейчас. Скоро, но не сейчас. – Мне не хотелось Думать о собственном путешествии.

Мы не собирались скрываться в Андассаре. Мария, молодая приземистая женщина с горбом, нашла нас на холме за деревней как раз тогда, когда я собирался прикончить дикую свинью. Она собирала неподалеку травы и перепелиные яйца. Я не хотел показываться деревенским жителям, но и свинью упустить я не мог. Мы с принцем не ели уже два дня.

– Ты сошел с ума, незнакомец?! – воскликнула она. – Ты хочешь погубить из-за свиньи целую деревню?

– Я не сошел с ума. Я голоден, – ответил я. – Да и какое кому дело до диких свиней?

– В этих лесах запрещено охотиться, с тех пор как хозяином земель стал лорд Горуш. Лорд Наддасин позволял каждому мужчине деревни добывать за сезон одного кабана и одного оленя, а Горуш присылает своих людей каждые несколько дней смотреть, нет ли следов охоты. – Свинья почувствовала, что моя хватка ослабла, и начала вырываться. – Если тебя не найдут, в убийстве свиньи обвинят всех мужчин деревни.

Я со вздохом выпустил животное, сел на траву и посмотрел вслед быстро удирающей свинье.

– Тогда скажи мне, где я смогу найти что-нибудь другое. Я сожру собственную грязную рубаху, если не получу сегодня что-нибудь на обед. За еду я могу заплатить работой, и со мной друг.

– Ладно. – Она бросила мне дикую сливу из тяжелой корзины, которую прижимала к бедру. – Приводи своего друга в крайний дом. Я вас накормлю.

Мария настояла, чтобы мы остались с ней и ее мужем Аврелем. Только год назад они смогли обеспечивать себя сами и переехали из дома отца Авреля в собственное жилище.

– Это пчелы моего мужа, – с гордостью сообщила женщина, указывая на конусы из глины на зеленой траве за домом. – Аврель один раз был в Вайяполисе и разговорился на рынке с человеком, у которого были бочонки меда, и тот научил его. Муж решил, что луг за домом будет прекрасным местом для пчел. После зимних дождей там вырастает густой клевер, который цветет до осени. Тот человек на рынке не рассказал Аврелю, как заставить пчел остаться, но он долго наблюдал за ними и догадался сам.

У молодых супругов не было детей, но Мария надеялась, что Панфея скоро благословит их, теперь, когда у них есть своя крыша над головой. Если деревня заплатит оброк в этом году, все будет хорошо. Аврель сделает новые ульи и научит остальных ухаживать за пчелами. Тогда в следующем году они выплатят весь оброк деньгами.

Мы сказали жителям, что Александр, я назвал его Кассианом, обнищавший родственник Наддасина. Бездомный, как я намекнул, пришедший к первому лорду просить о приюте. Они смотрели на него, дерзийца, оказавшегося в таком жалком положении и вынужденного скрываться в их деревне, с почтением и состраданием. Наддасина они уважали больше других дерзийцев и вскоре засыпали принца советами, как ему следует обратиться к богатому родичу, когда тот вернется из Загада.

– Наддасина всегда уважали. Достойный человек, – говорил Керо, отец Авреля. – Имей в виду, он не любит, когда трусливо бормочут себе под нос. Я, бывало, смело подходил к нему и говорил: «Вот ваша доля, мой добрый лорд» или «Сегодня я убил полагающегося мне кабана, ничего больше». И он отвечал: «Отлично, Керо», «Прекрасный выстрел, старина», словно мы были с ним на равных. А этот Горуш… Император, будь он проклят, ох, простите, господин Кассиан, так вот, Император прислал свои войска отнять земли Наддасинов, все их дома, кроме этого, и отдать все Горушам. Моя сестра служит в доме старого лорда. Она говорит, что сыновья опасаются за его жизнь.

– Из его слов получается, что старый дерзиец опасается погибнуть от руки Императора, – сказал Александр, когда вечером мы остались одни. – Даже после всего увиденного не могу поверить, что такое возможно. Эдек просто чума. Если бы мог, я выпустил бы из себя всю кровь, которая роднит меня с ним.

Закат догорел. Я не пошел с Александром в деревню, мне надо было подумать. Неожиданно справа от себя я заметил в сгустившихся сумерках яркую изумрудную вспышку. Завернув за высокий валун, я обнаружил ее.

– Моя госпожа, кто вы? – спросил я, стараясь даже не дышать, чтобы не спугнуть ее. – Что вы пытаетесь сказать мне?

Как и прежде, взгляд женщины в зеленом был полон тоски, но на этот раз она словно не находила себе места от беспокойства. Руки тоже все время двигались, пальцы сплетались, одна рука хватала другую. При виде ее тревоги у меня защемило сердце, хотя с чего бы это?..

Ее губы шевелились, но я слышал только половину слов.

– …быть осторожным… возлюбленное дитя… Двенадцать ослаблены… наверное, лучше не сражаться с неведомым… хуже, чем я думала… – Она оглянулась через плечо, словно к ней кто-то приближался. – Иди в гамарандовый лес. Что бы ни случилось, заклинаю тебя, иди! – И она исчезла.

– Подожди! – Но она исчезла, как и закат. Гамарандовый лес… Значит, я думал правильно, она из Кир-Наваррина, хотя и не всполох света, как известные мне рей-киррахи. Ее физическое тело не такое, как те тела, которые они создавали для себя по обрывкам воспоминаний о прежней жизни, оно казалось вполне человеческим, а ее свет походил скорее на феднах Александра, чем на свет демонов. Самым странным было смутное ощущение, которое сейчас превратилось в уверенность, что я знаю ее. Но я понятия не имел, кто она. Может быть, Денас знает? Может быть, она заманивает меня за Ворота, чтобы он мог одержать победу?

Глубоко погрузившись в свои думы, я с час просидел на склоне холма, тупо глядя в темноту, надеясь, что она появится снова, боясь и мечтая разгадать загадку, понять, снова услышать ее слова. …возлюбленное дитя… Может быть, она говорила о моем сыне? Закрыв глаза, я молился деве лесов, чтобы она защитила его и его приемную мать.

Очнувшись, я сразу понял, что в деревне происходит что-то страшное. Запах дымящих факелов. Горящая трава. Далекие крики боли и горя. Боги ночи, что творится? Я побежал в Андассар. Крики стали громче, вскоре я увидел огонь, горела куча корзин, сложенных в центре деревни. Зерно, половина годичного урожая, было объято пламенем.

Мария стояла на пороге дома, обхватив себя руками. Какие-то женщины рыдали, прижимая к себе детей. Двое мертвых мужчин лежали рядом с горящими корзинами, но больше никого не было. Никаких чужаков. Ни одного живого мужчины. Александра тоже.

– Это были воры, Мария? Всадники? Мужчины бросились за ними в погоню?

Она покачала головой. Животный ужас в ее глазах сказал мне, что все гораздо хуже.

– Расскажи мне, Мария. Ты должна рассказать мне все. Кто это был?

– Дерзийцы. Люди Горушей пришли за оброком.

– Но срок наступает только через десять дней.

Она еще крепче обхватила себя руками, ее била дрожь.

– Они сказали, что им донесли, будто мы отдаем зерно разбойникам, и они собираются забрать долю их господина прямо сейчас. Они заставили нас принести все, но оказалось, что этого мало. Мы хотели добавить еще картошки или меда, но они и слушать нас не стали. Сказали, что мы должны отправить с ними двух женщин и двоих мужчин. Они будут заложниками, пока мы не выплатим весь оброк. Керо и Валнар закричали, что у нас есть еще десять дней.

Остальное было понятно и так. Дерзийцы убили тех, кто осмелился протестовать, сожгли зерно и вместо четырех заложников забрали всех мужчин.

– И моего друга… Кассиана?..

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Всех забрали. Солдаты сказали, что они станут рабами. Аврель… мой Аврель…

Я взял Марию за руки. Ее трясло еще сильнее, весь ужас произошедшего обрушился на нее.

– Куда они пошли? Сколько их? Я могу им помочь, но должен знать все точно.

Собравшись с силами, Мария рассказала мне, что приходили два дерзийских воина и трое простых солдат, у них были ножи и мечи, но не было ни копий, ни топоров. Забрали пятерых мужчин, двух мальчиков двенадцати и четырнадцати лет и Александра. Пленников связали между собой веревками за руки и шеи и погнали по пересохшему руслу в сторону дороги на Вайяполис.

Я помчался к зеленым зарослям, где мы прятали лошадей. Лошади, конечно же, исчезли. Ни один дерзийский вор не оставит после себя лошадей. Я откатил огромный булыжник. Кольцо и меч Александра оказались на месте. Сунув кольцо в карман, я надел меч принца поверх своего и сосредоточился. Четверть часа спустя у меня выросли крылья.

Я быстро нашел их, глазам сокола нетрудно заметить желтые огни факелов. Пленники со связанными ногами не могли двигаться быстро, хотя солдаты били и подгоняли их. Впереди шли два мальчика, тот, что был младше, горько плакал, оба были совершенно голыми, они дрожали от ночного холода, спотыкаясь о камни между двумя конными дерзийцами. Из руки были привязаны к седлам. За ними шли связанные по двое босые крестьяне. У одного человека из раны в боку ручьем текла кровь, его поддерживал другой. Замыкали колонну Александр с Аврелем. Александр слегка прихрамывал и опирался на широкое плечо Авреля, его окровавленное лицо пылало от ярости. На плечах принца виднелись следы от хлыста. Когда-то давно, в Кафарне, я мечтал о таком зрелище.

Два конных дерзийца ехали во главе колонны, в конце шли два простых солдата. Третьего не было видно. Я сделал круг над колонной, потом еще один. Во второй раз принц заметил меня. Он кивнул, и недобрая усмешка исказила его лицо.

– Смотри-ка, – сказал один дерзиец, указывая на меня. – Птица Императора.

Птица законного Императора, мысленно поправил его я и полетел вперед, чтобы найти подходящее место. Вон там. Холмы по обеим сторонам русла подходили совсем близко друг к другу, и высохшая река делала резкий поворот налево. Подойдет. Я пролетел еще немного вперед по направлению к дороге, высматривая недостающего солдата. Мне нужно было знать, самостоятельный ли это отряд, или же часть большого войска, и понять, сколько времени займет освобождение пленников.

Сжальтесь, боги… Этого я не ожидал. Пятый всадник уже съехал с холма и скакал по равнине к месту, которое привлекло мое внимание, прежде чем я увидел, что там происходит. Сначала всегда приходит запах, отвратительный запах страха, грязи и отчаяния. Потом становятся слышны стоны, рыдания и приглушенные молитвы, прерываемые душераздирающими криками. Мне не нужно было видеть этот ужас, чтобы узнать его. Караван рабов.

Солдат остановился рядом с часовым, указывая туда, откуда он прискакал. Я пролетел над широким лугом, освещенным огромными кострами. На земле лицом вниз лежали не меньше сотни мужчин и мальчиков, связанных вместе, одного за другим их поднимали и уводили вештарские кузнецы. Они клеймили их раскаленным железом, оставляя крест в круге на их плечах, и заковывали в кандалы. Потом вештарец в полосатом хаффее состригал им волосы и приковывал к новой колонне, готовой отправиться на рынок. Лагерь охраняли несколько дерзийцев в цветах Набоззи.

Надо освободить Александра и остальных, до того как они окажутся на лугу. Я полетел обратно и уселся на валун у дороги. Колонна пленников дошла до узкого места. Отлично. Воины на конях проехали вперед, и теперь они были далеко от солдат, замыкающих шествие. Ни один из дерзийцев не видит всей колонны. Я быстро уберу двоих сзади, потом перережу веревки Александра и дам ему меч. Он будет готов к моему возвращению. Я выбросил из головы все, кроме моего собственного обличья…

…птица… легкое тело, широкие крылья, длинный хвост, лапы с когтями… освободись от этого образа и подумай о том, какое тело тебе нужно теперь… твое собственное тело… закаленное годами тренировок… сражений… бега… тело воина, а не птицы, во всем, за исключением крыльев… широких, сильных… и проверь ограждающие тебя барьеры, потому что тебе нужен твой собственный разум и твоя душа…

Прошло несколько долгих минут огня и тошноты, и я из птицы превратился в человека, потом постоял, покачиваясь, готовясь обрести крылья. Но прежде чем я успел совершить превращение, черный мешок упал мне на голову, чьи-то руки грубо стащили меня с камня, сдавливая горло и прижимая что-то острое к моим ребрам.