5

В 1953 году Англия просыпалась подобно спящей красавице, но разбужена она была не прекрасным принцем, а приходом нового дня, который вряд ли бы смог что-либо изменить в размеренной и в высшей степени пристойной жизни англичан. Всеобщие выборы 1950 года положили конец правлению партии лейбористов и вернули власть консерваторам, возглавляемым Уинстоном Черчиллем. Продовольственные карточки на конфеты, яйца, сахар, масло, сыр и мясо постепенно уходили в небытие; во всех булочных и бакалейных лавках опять появился белый хлеб. В июне вся страна взорвалась единым радостным порывом любви и надежды: на королевский престол была возведена принцесса Елизавета из дома Виндзоров. Памятуя о благоденственном царствовании Елизаветы Первой, чудаковатые англичане тут же стали утверждать, что наступает новый золотой век.

Подобно Америке Англия начала превращаться в общество потребления. Теперь все больше людей обзаводилось собственными домами, многие впервые стали проводить отпуска за границей, а скачки вновь приобрели статус наиболее почитаемого и радостного времяпрепровождения в стране. В Стратфорде-на-Авоне возобновились постановки Шекспира, в «Ковент-Гарден» вернулась опера, а в «Сэдлерс-Уэллс» балет. Все три больших оркестра — Лондонской филармонии, Лондонский симфонический и Королевской филармонии — возобновили свои турне. Впервые за многие годы английские модельеры привлекли к себе внимание, заявив о том, что мужская мода имеет право на существование не меньше женской.

Это была Англия, воодушевленная и возвращенная к жизни, ожидающая прибывшую в порт Саутхемптон в День труда Кирстен Харальд. За грифельно-серой дверью потрясающего белокаменного дома Эрика и Клодии ее ждал иной, захватывающий своей шикарностью мир Шеффилдов. В большом квадратном фойе с бронзовыми канделябрами, полом, выложенным подобно шахматной доске белым и черным мрамором, Кирстен встретила вся домашняя прислуга, в молчаливом почтении выстроившаяся, словно на параде, в шеренгу. Сопровождаемая с одной стороны Эриком, а с другой Клодией, Кирстен шла вдоль строя подобно новому главе государства, знакомящемуся со своим первым в жизни почетным караулом, добросовестно стараясь сразу же запомнить каждого члена команды по имени.

Рандолф — дворецкий, Грета — экономка, Мэг — повариха. Элис и Эдна — горничные нижних этажей, Гвен и Валерия — горничные верхних этажей. Мэган — личная служанка Клодии, Гилберт — камердинер Эрика. До этого Кирстен уже познакомилась с шофером Паркером и садовниками, счету которым, по словам Клодии, не было.

— Как только ты ущипнешь себя и поймешь, что это не сон, — подмигивая в обычной своей манере, пошутил Эрик, — мы с Клодией будем счастливы показать тебе остальную часть нашего маленького гнездышка.

— Маленького гнездышка? — повторила Кирстен. — Да, я теперь знаю, что чувствовала Алиса, попав в Страну чудес.

Дом Шеффилдов и в самом деле казался ей страной чудес: огромная сокровищница наслаждений, смаковать которые можно бесконечно. Переходя из комнаты в комнату, Кирстен не переставала удивляться и восхищаться открывавшимися перед ней картинами. Через какое-то время все вообще стало расплываться, словно в тумане, превращаться в какой-то чудесный калейдоскоп, в котором один блистающий великолепными красками узор сменялся другим. Все выглядело настолько театрально и ослепительно, что Кирстен была потрясена до глубины души.

Официальный шелк в полоску и сочный вельвет, контрастирующий с обычным ситцем и тончайшими кружевами. Инкрустированный палисандр, тяжелый дуб, резное красное дерево и стекло. Ледяные призмы сверкающих канделябров и подсвечников, восковая смуглость цвета слоновой кости свечей, декоративный фарфор, фамильный хрусталь. Пастельные обои на стенах, холодные мраморные полы, мягкие драгоценные персидские ковры. Цветы… Но более всего запоминались произведения искусства, которые встречались повсюду: картины маслом, акварели, статуи и статуэтки, гобелены, раскрашенные вручную волюты, миниатюры, вырезанные из слоновой кости, эбенового дерева, кораллов и нефрита.

Когда они вошли в библиотеку, Клодия указала на большой резной стол из мыльного камня с установленным на нем небольшим прямоугольным блюдом, и объяснила Кирстен:

— Его сделал второй наш знаменитый гость, итальянский скульптор Джорджио Ризолини. После этого в обычай наших гостей вошла традиция дарить нам при расставании что-нибудь на память из своих творений.

— И по прошествии лет большинство из них продолжают присылать плоды своих трудов, — с притворным равнодушием заметил Эрик. — Теперь мы живем практически в музее, а моя дорогая супруга является его хранительницей. Она просто обожает собирать вещи. Не так ли, лапушка?

— Чья бы корова мычала, — шутливо парировала Клодия. — Вспомни о своих журналах. Вот уж где истинная страсть, дорогая, — обратилась Клодия к Кирстен, ее серые глаза смеялись. — Он просто с ума сходит, собирая их.

— Думаю, «получая» было бы более точным определением, — целуя жену, парировал Эрик. — Мы вернемся буквально через минуту, — добавил он, беря Кирстен за руку. — У меня есть кое-что особенно интересное для тебя, дорогая. Бог весть почему мы не начали с той комнаты.

Толчком растворив настежь двойные стеклянные двери, Шеффилд-Джонс провел девушку в музыкальную залу. Большая, наполненная воздухом комната с начищенным до блеска паркетным полом, вся уставленная бронзовыми кадушками с миниатюрными апельсиновыми деревьями и фикусами. Солнечный свет, льющийся через стеклянную стену, скользил по полу и освещал иссиня-черный блестящий «Стейнвей» в дальнем углу залы. Огромный концертный рояль был настолько великолепен, что Кирстен не удержалась и, хлопнув от радости в ладоши, бросилась к нему.

— Ах! Вот уже целую неделю я не притрагивалась к клавишам, а ведь с пяти лет я ни дня без этого не обходилась! — Кирстен, словно восстанавливая контакт с потерянной было жизнью, пробежалась пальцами вперед-назад по крышке инструмента. — Сейчас я чувствую, что снова существую после семи долгих дней небытия. Странно, правда?

— Ничего странного. — Голос Эрика был на удивление нежен, на губах играла понимающая улыбка. — А сейчас подойди на минутку сюда. Думаю, это не меньше позабавит тебя.

«Позабавит» было совсем не тем словом, которое выражало чувства Кирстен, когда взгляд ее, проследовавший за указующим перстом Эрика, упал на небольшую стеклянную коробку на белом мраморном пьедестале. В коробке на красной замшевой подушечке лежала тоненькая дирижерская палочка. Небольшая бронзовая пластинка на пьедестале гласила:

МАЙКЛ ИСТБОУРН

1938–1939

Рука Кирстен дернулась в порыве дотронуться до коробочки, но она тут же ее отдернула и смущенно спрятала обе руки за спину. Не сводя глаз с палочки, Кирстен представляла, как Майкл слегка постукивает ею по пюпитру, привлекая внимание оркестра. Точно так, как это было в тот волшебный вечер в «Карнеги-холл».

— Так и знала, что вы здесь. — Голос появившейся в дверях Клодии заставил Кирстен вздрогнуть. — Эрик, ты, очевидно, забыл, что у тебя в три встреча в офисе?

Бегло взглянув на циферблат карманных часов, Эрик охнул: «Черт возьми, я опаздываю!» Пожав Кирстен руку и коротко поцеловав жену в губы, он поспешил к выходу.

— Увидимся вечером, — прежде чем исчезнуть, весело бросил он через плечо.

— А сейчас не хотела бы ты ознакомиться со своими новыми апартаментами? — Клодия заметила тоскливый взгляд Кирстен, брошенный на рояль, и улыбнулась. — Для этого у тебя времени будет более чем достаточно. Давай-ка сначала распакуемся и обустроимся, а?

Не успела Кирстен и шагу ступить, как Клодия уже пересекла половину зала.

— Дорогая, ты идешь?

В ближайшие двенадцать месяцев вопрос этот Кирстен предстояло слышать довольно часто, потому что, как бы быстро ни старалась она идти, ей никогда не удавалось поспевать за скорой походкой Клодии.

— Завтра, дорогая, мы едем по магазинам, — поднимаясь по лестнице на четвертый этаж, сообщила Клодия. — Мне не терпится начать с приобретения для тебя приличного гардероба.

— Но…

— Никаких «но», дорогая. Это входит в общую программу, так что не о чем и говорить. Деловой стороной пусть занимается Эрик, а я буду твоим духовным наставником, буду заниматься социальными аспектами. Ты не только музыкант, но еще и женщина. И я научу тебя ни при каких обстоятельствах не забывать об этом.

Наконец они поднялись на четвертый этаж, и в очередной раз Кирстен всплеснула руками от изумления.

— Как видишь, дорогая, я переделала все под цвет твоих очаровательных глаз.

Новые апартаменты Кирстен состояли из спальни, гостиной, артистической уборной, ванной и небольшой кухоньки с полным набором мебели, с цветастой ситцевой обивкой — по белому фону лаванда, фиалки и барвинок. Стены и потолок были окрашены в цвет лаванды, на фоне небесно-голубых стен белая мебель в стиле итальянской провинции выглядела бесподобно. Оба подоконника в спальне украшали китайские вазы с фиалками, на ночном столике у покрытой роскошным покрывалом кровати стояла огромная серебряная ваза в виде бутона, в которой стоял букет все тех же фиалок.

— Прямо с Пиккадилли, — пояснила Клодия. — Эрик решил, что это — самое подходящее.

— Элиза и профессор Хиггинс, — с улыбкой заметила Кирстен.

— Да. Это как раз то, что мы оба сейчас чувствуем. — Клодия сделала мягкое ударение на слове «оба».

Дойдя до спальни, она оставила Кирстен одну.

Возвращаясь к себе, Клодия не переставала улыбаться. Близость Кирстен, непосредственность и нежная невинность так обезоруживали и привлекали, что ей хотелось плакать от счастья. Ощущение этого счастья было столь же сильно, сколь сильно было когда-то чувство безнадежности, заставившее их с Эриком расстаться с мечтами о детях. И сейчас она испытывала прилив жизни, которого не было вот уже много лет. Клодии очень хотелось обнять Кирстен, сказать ей то, что говорит любящая мать своему обожаемому ребенку, и разделить с ней все, что могла разделить только с родной дочерью, которой предательское тело так ее и не наградило.

Разумеется, Эрик считал подобные порывы совершенной глупостью. С самого начала он постоянно напоминал Клодии, что все эти молодые люди и девушки принадлежали им только год, всего лишь один год. Они как бы были взяты взаймы. Одолжены на время у настоящих родителей. И все годы Клодия помнила об этом и постоянно следила за тем, чтобы не быть слишком уж заботливой с кем-либо из своих подопечных. А теперь Кирстен, с ее поразительным талантом и чарующей красотой, заставила хозяйку дома забыть о своих принципах.

— Клодия!

Голос Кирстен заставил пожилую леди остановиться и вернуться в спальню.

— Что, милая? — с трудом пряча виноватое выражение лица, спросила она.

— Эта акварель. — Кирстен указала на небольшую картину, висящую над изящным шифоньером. — Не могла я видеть точно такую в библиотеке?

— Сразу виден наметанный глаз художника. — Клодия скрыла за улыбкой охватившее ее волнение. — Ну, конечно, видела, дорогая. Собственно говоря, если будешь повнимательнее, ты сможешь найти в доме девять таких картин. Сейчас я как раз работаю над десятой. — Клодия провела кончиками своих длинных изящных пальцев по резной позолоченной раме и вздохнула. — Можно сказать, это мое хобби. Единственно, что я постоянно меняю, так это цвет, в зависимости от комнаты, для которой пишу. Эту я рисовала, когда мы переделывали твою спальню.

— И все они совершенно одинаковые? — Кирстен впилась взглядом в акварель, на которой изображалось большое деревенское поместье, выполненное в фиолетово-голубых тонах, и задумалась над тем, почему некоторым доставляет удовольствие рисовать одну и ту же картину бесчисленное множество раз. Но чем дольше она смотрела, тем яснее становилась эта загадка. Совершенно очевидно, что Клодия рисовала с любовью. Это чувствовалось в каждом легчайшем прикосновении кисти, оттенке краски, в каждой тщательно выписанной мелкой детали.

Клодия, казалось, прочла мысли Кирстен.

— Я всегда считала, — произнесла она, — что если Моне мог позволить себе постоянно рисовать один и тот же стог сена, то почему бы и мне не рисовать любимый Уинфорд-Холл столько, сколько заблагорассудится?

— Уинфорд-Холл. — Кирстен несколько раз повторила это название, наслаждаясь мелодичностью его звучания.

— Мой дом, — сказала Клодия так тихо, что, если бы Кирстен не стояла рядом, она вряд ли смогла бы расслышать.

— Ваш дом?

— О, скорее дом моего дорогого дядюшки. — Резкость тона заставила Кирстен удивиться столь быстрой перемене настроения собеседницы. Губы Клодии, подобравшись в тоненькую полоску, почти исчезли с лица. — О да, дорогая, дом великого Найджела Эдмунда Чарльза Бартоломея Бишема, Пятого графа Уинфордского и старшего брата моего отца. Если ты никогда не слышала об Уинфорде, то это в Уилтшире.

Кирстен никогда не слышала об Уинфорде, но знала Уилтшир. Солсберийский собор и Стоунхендж находились в Уилтшире. Кирстен улыбнулась. Мистер Вайдмен был не прав — кое-что она все-таки усвоила на его уроках истории.

— Видишь эти окна? — объясняла Клодия. — Здесь располагался танцевальный зал. А тут была столовая.

Палец Клодии двигался сантиметр за сантиметром по картине, и Кирстен стало казаться, что это экскурсия не только по бывшему дому Клодии, но и путешествие в ее прошлое.

— Мы жили в коттедже. — В голосе Клодии слышалась враждебность, словно острым ножом отсекавшая окончания слов. — Все шестеро: дорогие отец с матерью и четверо любимых дочек, словно сельди в бочке, в убогом коттедже, а они втроем — дядюшка, тетушка и моя кузина — роскошествовали в волшебном замке.

— Я не вижу на картине коттеджа, — простодушно рискнула заметить Кирстен.

— А зачем рисовать проклятый жалкий домишко? — сверкнула глазами Клодия. Увидев в голубых глазах Кирстен возрастающее беспокойство, она моментально смягчилась: — Ах, извини, дорогая. Прости, может быть, действительно тебе не следует об этом знать.

С этими словами Клодия вышла из комнаты, а Кирстен озадаченно посмотрела ей вслед, еще более смущенная непонятно капризным поведением своей покровительницы.

Прежде чем забраться в новую постель, которой предстояло па целый год стать ее ложем, Кирстен подошла к окну, отодвинула ситцевую штору и впервые взглянула из своей новой обители на ночной Лондон. Как сильно отличался он от Нью-Йорка!

Там небо, все в зазубринах бесчисленных хорошо освещенных зданий, казалось, никогда не было по-настоящему черным. Здесь же небо казалось плотным черным одеялом; ярко освещенные окна дома напротив и старомодный уличный фонарь под окном Кирстен лишь подчеркивали его черноту. К тому же ночью здесь было так тихо, так покойно, что звенело в ушах. Неужели звон этот и есть звук благополучия, привилегированности, утонченности?

Ложась в постель, Кирстен испытывала некоторую робость от прикосновения цветастых, мягких, как шелк, простыней. Она повернулась на бок и уставилась на поставленную у изголовья фотографию родителей в скромной металлической рамке от Вулворта. Где-то глубоко в животе родилась горечь, свернувшаяся в твердый комок, который постепенно поднялся вверх и застрял в горле. Положив фотографию рядом с собой на подушку, Кирстен пристально смотрела на любимые до боли лица родителей и до тех пор пыталась представить себе, что оба они здесь, рядом с ней, пока не почувствовала, что засыпает.

Только после этого Кирстен потянулась, выключила лампу и закрыла глаза.

Проснувшись утром и ощутив себя как бы погруженной в море фиалок, пионов и анютиных глазок, Кирстен сделала то, что ей в шутку предложил накануне Эрик, — ущипнула себя. Четыре раза. По два на каждую руку. Поразившись открытию, что она и вправду не спит, Кирстен быстро оделась и поспешила вниз, в музыкальную залу. Все было точно так, как запомнилось накануне: апельсиновые деревья, дирижерская палочка в стеклянной коробочке, блестящий «Стейнвей» в углу. Усевшись за рояль, Кирстен подняла крышку, размяла пальцы несколькими согревающими упражнениями и грянула «Карнавал» Шумана. Вместе с летающими по клавишам пальчиками порхала и ее душа, вся исполненная восторга и экстаза.

Кирстен продолжала играть, когда час спустя в зал вошла Клодия с намерением прервать занятия экзальтированной пианистки.

— Почему бы не отложить игру до вечера, дорогая? — предложила Клодия. — Ты помнишь, что я собиралась взять тебя за покупками?

Мучимая одновременно желанием доставить удовольствие Клодии и жаждой наиграться всласть, Кирстен решила поторговаться о времени:

— Нельзя ли мне получить хоть два часика, прежде чем мы поедем?

— Я бы предпочла один, — заметила Клодия.

— Полтора.

— Боже мой, дорогая, мы же не на базаре. — Клодия с ужасом смотрела на Кирстен. — Мы обычно не спорим о таких вещах.

Но Кирстен и не думала отступать.

— Ну, хорошо, поступай как знаешь. Но больше всего мне не хотелось бы портить кому-либо настроение в «Сэлфридже».

Довольная тем, что удалось отыграть еще немного времени для музицирования, Кирстен весело пробежала шопеновскую мазурку, а потом решила сыграть последнюю вещь, которую они разучивали с Натальей, — величественный и поразительно драматичный Концерт ля минор Грига.

— Но в самом деле, дорогая, мы же договорились, помнишь?

Кирстен резко оборвала игру, подумав, как долго Клодия стояла здесь и слушала.

— Я… я извиняюсь, — заикаясь, оправдывалась Кирстен, закрывая крышку рояля. — Я всегда теряю чувство времени, когда играю.

— Более чем очевидно. — Клодию сильно позабавило смущение Кирстен, но и только — ее намерение прервать занятие было твердым. — А теперь все, дорогая. Нам пора.

— Мода в этом году, — объясняла продавщица в салоне «Сэлфриджа», — спокойная и утонченная. Хотя она и выглядит несколько извращенной, в ней есть определенная простота, что-то уличное, придающее очарование молодости и свежести. Но, разумеется, ваша дочь будет выглядеть потрясающе в любом наряде. — Кирстен и Клодия при этих словах молча обменялись улыбками. — Итак, леди, начнем?

Спустя три часа Кирстен едва стояла на ногах.

— Вы ведь правда не считаете, что я буду носить все эти платья? — спросила она Клодию, выходя из магазина.

— Отчего же, дорогая? — Клодия усмехнулась. — И учти, это только начало.

— Начало? — Кирстен наблюдала, как Паркер, нагруженный многочисленными коробками, совершает второй рейс от магазина к машине. — Да мы же уже купили два платья для коктейля, бальное платье, два костюма, три юбки со свите…

— И нам еще необходимо купить обувь, сумочки, шляпки, перчатки, нижнее белье и так далее. Дорогая, мой список гораздо длиннее твоего. — Клодия посмотрела на украшенные бриллиантами ручные часы и решительно потащила Кирстен к автомобилю. — Сейчас заедем к «Фортнаму и Мейсону» выпить чаю, а потом там же продолжим покупки.

Когда Кирстен, опустившись на заднее сиденье машины, издала легкий сон, Клодия слегка шлепнула ее по щеке.

— Ты должна испытывать от этого удовольствие, а не идти в магазин, словно на Голгофу. Ведь это часть женской натуры — позволять себе маленькие слабости. И я научу тебя любить это занятие, можешь не сомневаться.

— Если бы сейчас вас слышала Наталья, она приказала бы мне вернуться в Нью-Йорк с первым же пароходом, отходящим из Саутхемптона, — безуспешно пытаясь подавить зевоту, заверила Кирстен.

К шести часам она с ног валилась от усталости. Спина ныла, стертые ноги гудели. И все же Клодия заставила ее участвовать в покупке еще одного бального платья, двух вечерних туалетов, трех пар туфель и сумочек к ним. Когда они выходили из «Фортнам и Мейсон», двери уже закрывались. Рухнув на сиденье автомобиля рядом с Клодией, Кирстен сбросила туфли и принялась растирать распухшие ступни.

Если когда ей и надо было ущипнуть себя, так это именно сейчас. Она, почти все наряды которой были сшиты матерью, теперь обладала полностью новым гардеробом, да к тому же еще таким шикарным! Видела бы только матушка свою девочку крутящейся на цыпочках перед незнакомой продавщицей и зеркалами в незнакомой примерочной, демонстрируя наряды, которые простым смертным и носить не полагалось! А Клодия всякий раз только щелкала слегка пальцами и произносила магическую фразу:

— Запишите на счет мужа.

Перед Кирстен возникло лицо Лоис Элдершоу, парившее в воздухе подобно бесплотному духу, и она поймала себя на том, что победно усмехается. Если бы только девушка с Пятой авеню могла видеть ее сейчас!

— Похоже, ты собой довольна, — заметила Клодия, открывая небольшой бар, установленный в автомобиле, и наливая херес в два изящных хрустальных бокала. Передавая один из них Кирстен, благодушная леди произнесла тост: «За благополучное начало!» — и чокнулась с Кирстен.

Кирстен впервые пробовала херес, и, хотя вкус его не очень-то ей понравился, она испытала удовольствие от того, как напиток согрел горло и наполнил теплом все тело. Внимательно наблюдая за Клодией, Кирстен старалась пить свой херес такими же маленькими глотками. Она поймала себя на мысли, что весь день старательно изучала манеры старой леди. Видя, с каким почтением относятся к Клодии все, с кем им пришлось общаться в этот день, Кирстен ощущала свою ничтожность, скованность и неумение держаться. Ей предстояло так многому научиться! Так многое узнать!

Как-то Наталья посоветовала ей просто жить, по-настоящему жить. И здесь, в Лондоне, с такими земными людьми, как Эрик и Клодия, Кирстен как раз и намеревалась воплотить эту идею. Клодия вновь наполнила бокалы. Кирстен подняла свой и, сделав глубокий вдох, предложила собственный тост.

— За жизнь! — громко и торжественно объявила она высоким, чистым голосом.

— За жизнь! — поддержала Клодия.

И всю дорогу до Белгравии пожилая дама и юная девушка продолжали пить за жизнь.

 

6

— Нет, нет, нет! — Магда Шабо в досаде топнула ногой. — Пиано, Кирстен, пиано, а не форте!

— А я не согласна, — ответила Кирстен, упрямо продолжая проигрывать спорный пассаж, уставившись на нотный лист перед собой. — Шуберт подходит здесь к кульминации. Если в этом месте я продолжу играть мягко, это снизит эффект всего крещендо.

— Нет, не снизит. — Магда была абсолютно непоколебима. — В этой части пассажа мне нужна нежность, я подчеркиваю — нежность.

— Наталья никогда бы…

— Ах! Опять Наталья, все время Наталья! Наталья Федоренко всегда была буйной крестьянкой, которой в пору играть на балалайке, а не на фортепьяно. Она ни бельмеса не понимает в нежности.

Кирстен, как обычно, решительно встала на защиту любимой Учительницы:

— Она знает все о нежности, особенно где и когда не следует ее употреблять.

Магда Шабо, острота черт лица которой еще больше подчеркивалась ярко-рыжими мелко завитыми волосами, с вызовом вскинула голову, готовая решительно отстаивать свою точку зрения. Правда, несмотря на эту позу, она заранее знала, что ее замечательная юная ученица неизбежно выиграет очередную баталию: за два месяца их занятий это уже случалось, и случалось, мягко говоря, не раз. Традиционная развязка — лишь вопрос времени. Но Магда, как действительно хороший наставник, никогда не сдавала своих позиций без боя.

— Так что, малышка, ты все еще уверена в своей правота или же изменишь убеждения и согласишься следовать указаниям несчастного невежественного композитора?

— Я никогда не меняю своих убеждений! Не собираюсь этого делать и сейчас, — не отрывая глаз от нот, твердо заявила Кирстен.

Магда сдалась:

— Ну и прекрасно! Играй, как считаешь нужным. Только не удивляйся, если слушатели, заткнув уши, дружно покинут твой воскресный концерт.

При одном упоминании о воскресенье Кирстен с такой яростью атаковала клавиши, что Магде стало не по себе. После двух месяцев, проведенных в роли внимательной зрительницы и прилежной ученицы, Кирстен наконец предстояло стать центром внимания гостей традиционного воскресного салона Шеффилдов. Каким будет ее дебют, спрашивала себя девушка и не находила ответа. Ей с трудом верилось, что промчалось уже два месяца: казалось, прошло не более мгновения с того момента, как ее нога ступила на землю старушки Англии.

И хотя график оставался таким же строгим и жестким, как и в Нью-Йорке, — шесть часов ежедневных упражнений и два дня занятий с преподавателем в неделю, — новая жизнь Кирстен отличалась от прежней, как небо от земли. Благодаря Эрику и Клодии девушка реально ощущала, что растет и переживает метаморфозы, в корне меняющие ее сущность. Подобно губке она впитывала и быстро усваивала законы новой жизни, проявляя при этом редкую податливость и любознательность. Ее желание помогало ей развиваться в интеллектуальном плане. Она стала самой прилежной, самой отзывчивой ученицей.

Оставалось только изумляться неуемному аппетиту Кирстен к новым знаниям.

Письменный стол в ее комнате представлял собой настоящий склад книг, подбираемых для нее Эриком и Клодией. Книжные полки были забиты литературой по всемирной истории, классическими романами, биографиями, пьесами и сборниками поэзии. Не успев закончить одну книгу, Кирстен тут же набрасывалась на следующую. Помимо этого были многочисленные встречи, впечатления от которых запоминались на всю жизнь. Обеды дома с близкими друзьями Шеффилдов, такими как сэр Стаффорд Крипс из Торговой палаты, графиня Албемарлская, Хью Вэлдон, продюсер Би-би-си с женой Жаклин и политический обозреватель Генри Файерлай. Коктейли с избранными знаменитостями: писатель Кингсли Амис и драматург Джон Осборн, звезда сцены сэр Джон Джилгуд и примадонна Эдит Ситвел, балерина Мойра Ширер, фотограф Норман Паркинсон. Вечера в опере, балете и театрах, любимыми из которых для Кирстен стали «Друри-Лейн», на сцене которого в 1665 году дебютировала великая Нел Гвин, и «Феникс», с любовью называемый лондонцами «театр Ноэля Коварда и Гертье Лоуренса». Кирстен больше не чувствовала себя Алисой в Стране чудес; теперь она напоминала себе скорее Золушку, которой непонятным образом разрешили остаться на балу.

Правда, несмотря на головокружительные знакомства, существовало постоянно раздражающее, приводящее в бешенство обстоятельство: все вокруг смотрели на Кирстен, как на «очередную» Эрика и Клодии. Но в воскресенье, без сомнений, ее положение изменится навсегда. В воскресенье Кирстен так поразит всех шестьдесят пять приглашенных на ее концерт-дебют счастливчиков, что никто из них уже никогда не посмеет назвать гениальную пианистку «очередной» Шеффилд-Джонсов. Имя ее станет для всех таким же знакомым, как собственное; они еще за честь будут почитать произносить его. Кирстен не сомневалась, что не пройдет и недели, как о ней заговорит весь Лондон.

После занятия Кирстен, немного понежившись в душистой, пахнущей лимоном горячей ванне, села за письменный стол подписывать очередную открытку родителям. Первая идея, посетившая ее сразу же по прибытии в Лондон, заключалась в покупке трехсот шестидесяти пяти различных почтовых открыток — по одной на каждый день отсутствия, — последовательной их нумерации и ежедневной отправке домой. Каждый вечер, ровно в шесть, Кирстен с поразительной пунктуальностью выходила из дома и шла на угол к почтовому ящику, чтобы отправить очередное послание. Вторая, занимавшая больше времени, родится неделей позже. Она заключалась в ежеутреннем инспектировании обширного гардероба, необходимого для очередного подтверждения, что платья действительно существуют, что они не исчезли вместе с ночными сновидениями. Кирстен наобум выбирала один из нарядов и позировала в нем перед огромным передвижным зеркалом в своей артистической уборной до тех пор, пока не убеждалась, что очаровательная, сногсшибательная девушка в зеркале и в самом деле — она.

Концерт начинался ровно в два часа. Пробило час, а Кирстен все еще стояла в нижнем белье перед стенным шкафом, не в силах решить, какой же все-таки наряд подойдет к этому случаю. Прежде подобных проблем у нее не существовало, и Кирстен никак не решалась довериться собственному вкусу. Она совсем уж собралась сдаться и призвать на помощь Клодию, как одно из платьев вдруг неожиданно привлекло к себе ее внимание. Кирстен даже показалось, что видит его она впервые. Как же она могла быть такой слепой? Платье цвета лаванды, именно такое, в каком Кирстен поклялась всякий раз выходить на сцену. С замирающим сердцем девушка извлекла длинное, до пола, крепдешиновое платье, очень походившее неровным нижним обрезом на греческую тунику, и надела его. Как раз в этот момент в комнату вошла Клодия, решившая взглянуть, что же задерживает дебютантку.

— Нам необходимо что-то сделать с твоей прической, дорогая, — вместо приветствия произнесла Клодия, наблюдая за борьбой Кирстен с бальными туфлями все того же лавандового цвета.

— Что? — Тяжело дыша, Кирстен выпрямилась. — А что тут не в порядке?

Она отвела длинную шелковистую прядь с лица и принялась рассматривать себя в зеркале.

— Сегодняшняя премьера требует нечто более… — Клодия запнулась, подбирая слово, которое не обидело бы Кирстен.

— Заумного? — закончила за Клодию предложение Кирстен.

— В самую точку, дорогая, именно заумного. — Взяв с туалетного столика серебряную расческу, Клодия заставила Кирстен сесть. — Ну-ка, посмотрим, насколько хватит нашего ума.

Клодия счастливо мурлыкала про себя. Несколько недель она мечтала расчесать волосы Кирстен. Как же ей нравились бесподобные волосы девушки — длинные и поразительно густые!..

Увы, но из собственных волос Клодия не могла себе позволить смастерить что-нибудь более эффектное, чем простенький пучок на затылке, для объема утыканный массивными костяными шпильками.

Клодия расчесывала волосы Кирстен, пока те не затрещали, а затем, искусно сплетя из них несколько толстых колец, закрепила их на голове заколками-невидимками. После этого Клодия издала блаженный вздох полнейшей удовлетворенности. Перед ней наконец сидела столь желанная дочь, которую хотелось лелеять, обожать, баловать, ласкать и наряжать. Закрепив последний локон, Клодия слегка ударила обеими руками Кирстен по плечам и, нагнувшись, нежно поцеловала ее в шею.

— Ну, дорогая, — Клодия посмотрела на Кирстен так выразительно, что у той по спине забегали мурашки, — нравится?

— Просто не верится, что это — я.

— Поверь, моя милая. — Клодия вновь нежно сжала плечи девушки. — Потому что именно теперь это ты.

Эффектным выходом Кирстен в музыкальную залу Наталья могла бы гордиться. Играя «Фантазию» Шуберта, Кирстен интерпретировала ее точно так, как предупреждала Магду, и знала, что не просто права в смелой трактовке известного произведения, а что это и есть истинное вдохновенное творчество. Именно поэтому, когда отзвучал последний аккорд, гости не покинули зал, а поднялись и шумно потребовали продолжать. Легендарная английская невозмутимость улетучилась как дым; реакция слушателей, стихийная и непосредственная, резко отличалась от той, что обычно следовала на концертах в церковных школах и общественных залах Нью-Йорка.

Вызванная на «бис», Кирстен сыграла пьесу, которую решила сделать своей визитной карточкой, — «Отражения в воде» Клода Дебюсси. Небольшая изящная пьеса — словно игра света на поверхности пруда. Подобно солнечным лучам музыка создавала иллюзию отражений, переливалась звуковыми бликами. То же самое делали красками художники-импрессионисты. Ошеломленная почти исступленной реакцией на свою игру такой избранной и утонченной публики, Кирстен, дрожа всем телом, встала из-за фортепьяно. Кивком головы она подозвала Магду, как раньше часто подзывала Наталью. Сердце мучительно сжимали угрызения совести при виде того, как рыжеволосая крошечная венгерка быстро и уверенно пересекла зал и встала рядом с ней.

Сразу же после концерта началось чаепитие в гостиной, распитие шампанского и хереса в общей комнате и легкие закуски в столовой. В меню входили бутерброды к чаю, миниатюрные фруктовые торты, французские пирожные и английские бисквиты. Тарелка Кирстен была полна, но она ни к чему не притронулась, наслаждаясь сознанием того, что находится в центре внимания. Все хотели поговорить с ней, тянули то сюда, то туда, то вперед, то назад. Щеки Кирстен пылали от многочисленных расточаемых похвал: от ее замкнутости не осталось и следа. Она переходила из комнаты в комнату новым, уверенным шагом, ясно сознавая собственную растущую силу.

Кирстен именно так все себе и представляла: ее музыка мощным тараном пробила брешь в глухой стене, отделяющей простое любопытство от безоговорочного признания. В кругу всеобщей славы расчистилось место и для скромной девушки из бедной нью-йоркской семьи. И она, не войдя пока в дверь, ведущую в святая святых, все же уже стояла на пороге и старалась сохранить равновесие. Сегодняшнее выступление наконец-то открывало эту золотую дверь. Сегодня Кирстен почувствовала, что значит быть звездой, что значит быть признанной. Не было нужды в шампанском: и без него все тело наполняли тысячи легких воздушных танцующих пузырьков.

— Пойдем, дорогая, здесь есть человек, с которым тебе просто нельзя не поговорить. — Клодия ухватила Кирстен за локоть и повлекла в дальний угол общей комнаты. — Не кто иной, как его преосвященство, всемогущий Клеменс Тривс.

В глазах у Кирстен потемнело.

— Импресарио? — почти со священным ужасом воскликнула она.

— Он самый.

Заполучить на вечер Клеменса Тривса было редкой удачей: он с большой неохотой посещал светские рауты. Но на такую приманку, как Кирстен, все же клюнул, и Клодия просто трепетала от волнения, получив возможность представить свое драгоценное чадо всемирно известному Тривсу. Прямые каштановые волосы, густые усы и аккуратно подстриженная бородка придавали Тривсу поразительное сходство с Эдвардом VII. Клеменс старался усилить это сходство королевским высокомерием и достоинством, эффектно подкрепляя свое поведение нарядами сельского помещика.

Будучи представителем одного из самых влиятельных семейств, Тривс Клеменс без особого труда еще в самом начале своей карьеры стал членом обширной сети, заправлявшей международным сообществом артистов. Клеменс был жестоким торговцем талантами. Одно его благожелательное слово — и карьера взлетала словно на крыльях, одна пренебрежительная ремарка, произнесенная в нужном месте, — и та же карьера безнадежно рушилась. Имея свои представительства в Вене, Лондоне, Нью-Йорке и Сан-Франциско, Тривс был подобен спруту от искусства.

Бесспорное и не имеющее аналогов влияние, бесчисленные связи делали благосклонное расположение Тривса поистине бесценным для артистов.

— Вы в самом деле сокровище, — произнес знаменитый Тривс, беря Кирстен за руки. Через мгновение, слегка усмехнувшись, он отпустил их. — Просто не верится, что эти необыкновенные ручки принадлежат человеческому существу.

Кирстен покраснела от удовольствия:

— Благодарю вас, сэр, вы очень любезны.

— Не любезен, дорогая, а правдив. — Глаза Тривса сузились, и Кирстен испытала неприятное ощущение, что он готов взять комплимент назад. — Скажите-ка мне вот что. — Темно-карие глаза превратились в узкие щелочки. — Насколько вы преданны музыке? Ради Бога, не посчитайте меня наглецом — я спрашиваю об этом каждого молодого артиста, с которым знакомлюсь.

— Каждого молодого артиста или артистку? — Вопрос непроизвольно вырвался у позабывшей об осмотрительности Кирстен. — Если бы я была мужчиной, вы бы тоже спросили меня об этом?

— Вне всяких сомнений.

— Тогда позвольте уверить вас, что я так же глубоко преданна музыке, как и любой мужчина, а может, даже и больше.

— Это почему же так?

— Женщине, чтобы ее воспринимали всерьез, приходится работать в два раза больше, чем мужчине. Нас слишком часто обвиняют в излишней эмоциональности и ненадежности или робости и мягкости. Если в нашей игре чувствуется сила, нас обвиняют в мужеподобности, если мы играем с малейшей чувствительностью — критикуют за сентиментальность. Это несправедливо, мистер Тривс, ужасно несправедливо. Но, сказать вам по правде, я на самом деле не очень возражаю, мне это придает еще больше решимости.

— Решимости?

— Да, решимости. — Глаза Кирстен сверкали, она твердо и гордо подняла подбородок. — Моя мечта стать лучшей пианисткой в мире.

Клеменс Тривс цинично усмехнулся:

— Довольно сложная задача, вам не кажется?

— Вовсе нет.

— Значит, вы не намерены послать музыку подальше и выйти замуж?

— А почему я должна ее «послать»?

— А как насчет создания семьи?

— А почему одно исключает другое? — Кирстен словно испытала приступ дежавю, вспомнив подобный спор с Натальей.

Тривс выпучил глаза:

— Да потому что вы не сможете воздавать должное и тому и другому одновременно. Что-то должно пострадать, и это будет, без сомнения, ваша карьера. Женщины, моя дорогая, по природе своей созданы для семьи: жены и матери, создательницы гнездышка, хранительницы очага. О, случается, они восстают против своего предназначения, но лишь на время, уверяю вас. Полноценную карьеру лучше оставить на долю мужчин.

— Почему? — Кирстен с трудом сохраняла самообладание.

— Потому что в отличие от женщин мужчины на первое место ставят карьеру, а па второе — семью. Они не воспитывают детей, не ухаживают за домом. Для этого у них есть жены. Кто приготовит вам ужин и подаст традиционные комнатные туфли, милая мисс Харальд, когда вы вернетесь из турне по пятидесяти городам, отыграв по концерту в каждом? Кто будет присматривать за детьми в ваше отсутствие? Уж никак не муж.

— А я продолжаю утверждать, что смогу и то и другое, — я просто распределю между ними свое время.

Тривс выглядел явно пораженным.

— Невозможно, совершенно невозможно. Вы не в силах отдавать себя на сто процентов двум занятиям и быть лучшей и в том и в другом. Если же вы считаете, что это возможно, боюсь, дорогая, вы просто обманываете себя.

В этот момент Клодия, как всевидящая хозяйка, вмешалась и ловко утащила Кирстен в более безопасный угол комнаты.

— Нет, этот человек кого угодно может вывести из себя, — прошипела Клодия сквозь стиснутые зубы. — Главный адвокат дьявола. Он, вероятно, уснуть не может, если предварительно не доведет кого-нибудь до бешенства. Забудь о нем, дорогая. Вспомни, сегодня — твой день. Иди веселись.

Но, вернувшись к гостям, Кирстен уже не испытывала прежнего безудержного веселья.

Подняв воротник кашемирового пальто цвета морской волны, Кирстен засунула руки в перчатках в карманы и согнулась, борясь с сильными порывами ветра. Воздух позднего декабря пронизывал до костей, а свежий ветер выкрасил щеки и кончик носа в ярко-красный цвет. Кирстен зябко передернула плечами и, ускорив шаг, поспешила вниз по Мэрилбон-роуд по направлению к Портланду. Одинокие прогулки по Лондону были для нее чем-то вреде занятий физкультурой, а данный маршрут — любимым, как минимум три раза в неделю она на подземке доезжала до Регентс-парк, а потом пешком, возвращаясь в Белгравию, бодро преодолевала четыре мили.

Кирстен остановилась на минутку у табачного киоска в районе Виктория-Стейшен, взяла номер «Тайме» и раскрыла его на разделе светской хроники. В центре первой страницы взгляд Кирстен привлекло знакомое имя, и дыхание у нее перехватило. Свершилось, наконец-то свершилось! В заметке говорилось, что в феврале он приедет в Лондон дать несколько гастрольных концертов с оркестром Лондонской филармонии. Дрожащими руками Кирстен положила газету на прилавок рядом с кассой. В конце концов после нескольких месяцев, проведенных в Лондоне, у Кирстен появился шанс познакомиться с Майклом Истбоурном. Она просто попросит Эрика и Клодию пригласить его на чай.

Но, коснувшись за ужином этого вопроса, Кирстен неожиданно наткнулась на глухую стену молчания. Эрик тут же помрачнел, и Клодия настолько напряглась, что на шее стали видны жилы.

— Разве Майкл Истбоурн не был первым вашим протеже? — неуверенно продолжила Кирстен.

— Был, — подтвердил Эрик.

— И не был ли он любимцем, самым близким вашим подопечным?

— И это правда.

— Тогда я не понимаю.

Эрик посмотрел на Клодию, совершенно окаменевшую и уставившуюся невидящим взглядом на ножку длинного стола из красного дерева.

— Что ж, дорогая, мне кажется, на этот вопрос следует ответить тебе, не так ли?

Клодия слегка прикоснулась белоснежной салфеткой к уголкам губ, потом аккуратно положила ее на колени.

— Майкл Истбоурн не переступал порог этого дома десять лет, — очень спокойно произнесла Клодия.

— Но почему? — Неожиданно Кирстен почувствовала, что боится ответа на свой вопрос.

— Его просто не приглашали сюда, вот почему.

— Что же он сделал? — несмотря на свои страхи, продолжала выпытывать Кирстен. — Он поступил как-то нехорошо? Он обидел вас, или…

— Обидел? — Смех Клодии был пропитан ядом. — Да, вероятно, можно сказать, что он обидел меня. Видишь ли, дорогая, десять лет назад наш обожаемый Майкл женился на дочери моего дядюшки Найджела, на моей дражайшей кузине Роксане Бишем.

 

7

С шумом отодвинув стул, Клодия резко встала. Казалось, она не в силах совладать с собой. Но Клодия, вместо того чтобы, как думала Кирстен, покинуть комнату, остановилась неподалеку от двери, у небольшого чайного столика из красного дерева. Над столиком висела самая первая из многочисленных нарисованных миссис Шеффилд-Джонс акварелей Уинфорд-Холла. Глаза пожилой леди мгновенно затуманили слезы. Нетрудно было, отвернувшись, скрыть их, но удержать в горле подступивший комок она не смогла. Клодия помимо воли привычным жестом подняла руку и провела по изображению загородного дома, с такой достоверностью ею же воссозданного. К собственному ужасу, она обнаружила, что пальцы ее дрожат.

— Я любила этот дом, — не оборачиваясь, произнесла Клодия, и голос ее снова дрогнул. — В детстве дядя Найджел всегда позволял мне распоряжаться в доме, и я привыкла считать этот дворец своим собственным. Найджел был всего лишь на одиннадцать месяцев старше отца, в этих одиннадцати месяцах и заключалась вся разница. Будучи страшим братом, он унаследовал все от моего дедушки Бишема, умершего за год до моего рождения. Все, включая дом.

На лице Клодии играла мечтательная улыбка, когда она через плечо бросила взгляд на Кирстен.

— Более замечательное место трудно представить. Оно действительно принадлежало истории. Представь себе дворец со множеством укромных местечек для прятанья, с совершенно замечательными вещами из золота, серебра, хрусталя, со всевозможными изысканными цветами, источавшими бесподобные ароматы. А Найджел, — голос Клодии смягчился, наполнился благоговейным трепетом, — Найджел был самым прекрасным человеком из всех, кого я знала. Я обожала его, а он обожал меня.

При этих словах Эрик слегка кашлянул, но Клодия не обратила на него никакого внимания.

— Он даже поклялся, что, когда я вырасту, он женится на мне и возьмет жить в Уинфорд-Холле. Разумеется, дядя просто шутил, но дети верят тому, во что им хочется верить, и я верила Найджелу. — Сглатывая вновь подкативший к горлу комок, Клодия на мгновение замолчала. — Но когда мне исполнилось девять, он женился совсем на другой. Меня это просто сразило: обожаемый Найджел предал меня. Дядя, ясное дело, так не считал и продолжал как ни в чем не бывало приглашать меня в дом.

Волнение с новой силой охватило Клодию; она отдернула руку от картины и схватилась за горло. Когда же Кирстен удалось-таки заглянуть ей в лицо, чистота ее спокойных голубых глаз была замутнена тайным страданием.

— Через пять месяцев после свадьбы жена Найджела Констанс родила девочку весом три с половиной килограмма, полное имя которой стало Роксана Мария Виктория Елена Бишем. Поскольку мой отец никогда не упускал возможности указать на действительную причину поспешной женитьбы Найджела, я терпеливо ждала, когда же дядя выкинет эту распутницу-интриганку вон и вырвется из ее хищных лап. — Клодия засмеялась пронзительным, лающим смехом, от которого у Кирстен мороз прошел по коже.

— Разумеется, этого не случилось, — продолжала Клодия. — Но я была совсем глупой и по-прежнему ходила в этот дом подобно трогательной нищенке, в отчаянии довольствующейся крохами любви, которыми Найджел мог скупо со мной делиться. Я знала, что Роксана и Констанс на дух меня не переносили, но не обращала на них внимания. Я твердо верила, что никто и ничто не может встать преградой между мной и Найджелом. — Тонкие руки Клодии легли на талию, словно эта поза помогала ей устоять на месте. — К сожалению, я недооценила малышку Роксану. Всякий раз при виде меня она закатывала отвратительные истерики. Тактика срабатывала. Констанс сразу же сообщила мне, в самых приличных тонах, какие только можно представить, что мне лучше больше не приходить в ее дом. Ее дом, — с горечью повторила Клодия. — Дом, который должен был стать моим. А Найджел, — при упоминании этого имени Клодия еще крепче обняла себя, — мой прекрасный, бесценный Найджел остался с ней. После всего, что обещал мне, после всего, что мы… — Голос Клодии резко оборвался, она глубоко вздохнула и закончила совершенно другим тоном: — Что ж, Найджел и в самом деле имел безрассудство остаться с ней.

В комнате на какое-то время воцарилось молчание.

— Я чувствовала себя опустошенной, — едва слышно заговорила Клодия. — Врата рая захлопнулись прямо перед носом истинного верующего, и я поняла, что для меня кончилось время верить. Тогда мне уже исполнилось семнадцать, до меня наконец дошло, сколько времени я потеряла на абсолютное безумие, и дала себе обет больше его не тратить. Я ушла.

Клодия вновь замолчала. Было ясно, что она высказала все, что могла, но Кирстен не смогла удержаться от вопроса:

— И вы больше никогда не возвращались в Уинфорд?

В ответ прозвучало краткое «нет».

— Даже в гости?

— Даже в гости.

— Но вы ведь поддерживаете связь со своей семьей?

Клодия выглядела удивленной, словно мысль эта никогда не приходила ей в голову.

— А зачем?

Теперь настала очередь удивиться Кирстен. Она не представляла себе жизнь вне семьи.

— И что сейчас ваш дядя?

Клодия поморщилась:

— Что дядя? Негодяю уже шестьдесят пять. В нем и капли не осталось от былой живости, благородства и прочего. Знаешь: огромный живот, лысина, морщины…

— А Роксана?

— Мы прилагаем все усилия, чтобы не вращаться в одних кругах. У нее своя сфера влияния, у меня — своя.

Несмотря на резкий и даже бесцеремонный тон Клодии, было видно, как она страдает; боль пронизывала все ее существо, жгло изнутри, мучила бессмысленными приступами отчаяния.

— Так что, как видишь, дорогая, — пытаясь прекратить эту муку, подытожила Клодия, — я ничего не имею против Майкла Истбоурна, за исключением компании, которую он себе выбрал.

С этими словами Клодия вышла из столовой.

Рассказ жены поразил Эрика, и куда больше, чем Кирстен. Прожить с человеком почти полжизни и не узнать о нем самого главного. Невероятно!

Он был просто ошеломлен. Получается, что у Клодии все-таки была личная тайна — детское разочарование в обожаемом дяде. Фурия в аду ничто (теперь Эрик был с этим согласен) в сравнении с брошенной женщиной. И не важно, девочка это или зрелая леди. Без сомнения, откровения Клодии во многом объясняли ее одержимость Уинфордом — во многом, но далеко не во всем.

Откинувшись на стуле, Эрик потер указательным пальцем подбородок: явный признак того, что в его изобретательной голове зародилась какая-то идея.

— Ну, так что, ты хочешь познакомиться с Майклом, а? — обратился он к Кирстен.

Все еще под впечатлением от рассказа Клодии, та смогла ответить лишь неопределенным, рассеянным кивком.

— Дай мне об этом подумать. Я хотел бы кое-что подготовить. — Заговорщически понизив голос, Эрик прошептал: — Ты мне веришь?

— Абсолютно, — так же шепотом ответила Кирстен.

— Умница. С твоей стороны это более чем благоразумно.

Вторую чашку чая они выпили наедине. Поскольку Клодия так и не возвращалась, Кирстен решила пойти поискать ее. Тихонько постучавшись в дверь Клодии и отворив ее, Кирстен нашла пожилую леди растянувшейся на бледно-голубом бархатном диване, с обмотанной полотенцем головой.

— Опять мигрень? — поинтересовалась Кирстен.

Клодия слегка повернула голову и открыла глаза.

— Думаю, это ненадолго, — произнесла она со слабой улыбкой. — Не волнуйся, дорогая, до последнего акта «Камиллы» еще далеко, сейчас все пройдет.

Клодия подвинулась, освободив часть дивана и жестом пригласила Кирстен сесть рядом с собой.

— Вы уверены? Не лучше ли вам постараться уснуть?

— Я в порядке. Ты же знаешь, что я всегда чувствую себя гораздо лучше, когда ты рядом.

Кирстен колебалась еще какое-то мгновение, но наконец подсела к Клодии и с любопытством оглядела шикарно обставленные апартаменты. Стены здесь были оклеены бледно-голубыми тиснеными обоями, под цвет им была и обстановка, что напомнило Кирстен морской пейзаж, спокойный и величественный — прекрасное лекарство от мирской суеты.

— Почему у вас с Эриком отдельные спальни? — задала Кирстен вопрос, все прошедшие месяцы вертевшийся у нее на языке.

Ответ Клодии прозвучал на удивление прозаично:

— Большинство супружеских пар поступают так спустя определенное количество лет.

— В самом деле? В этом есть что-то печальное.

— Не печальное, дорогая, реальное, не говоря уже о проклятой практичности.

— Я не хотела бы иметь раздельные спальни. Ведь спать раздельно все равно что и жить раздельно.

— Мы с Эриком совсем не живем раздельно.

— Но разве вам не кажется, что при этом вы что-то теряете?

— Ничуть.

— А мне бы казалось. И если в конце концов так случается у всех, какой тогда вообще смысл в женитьбе?

— О, существует масса очень веских причин, дорогая, но основная из них — товарищество.

Кирстен поморщилась:

— Благодарю покорно. Лично я выйду замуж только по страсти.

— А что будет, когда страсть пройдет?

— У меня она никогда не пройдет!

Клодия засмеялась наивности девушки. Сняв с головы полотенце, она медленно поднялась и села.

— Дорогая, какой же ты еще ребенок! — произнесла она, беря в руки лицо Кирстен.

Чувствуя нечто вроде обиды, Кирстен хотела отвернуться, но Клодия ласково погладила ее по голове. В этом жесте было что-то такое успокаивающее и гипнотическое, что Кирстен вдруг захотелось свернуться в клубочек и закрыть глаза.

— Мне хочется как-то успокоить вас, но я не знаю как, — пробормотала девушка.

— Довольно того, что ты пришла.

Кирстен глубоко вздохнула; на мгновение ей показалось, что она дома, и не Клодия, а Жанна гладит ее по голове.

— Тебе хорошо, дорогая? — Клодия убрала волосы с лица Кирстен и мягко поцеловала ее в лоб.

Кирстен кивнула в ответ.

— Я рада. — Она снова поцеловала разомлевшую девушку в лоб, а потом наградила целой серией поцелуйчиков в изящный носик. — Ты такая прекрасная девочка, — промурлыкала Клодия. — Прекрасная, прекрасная девочка.

Кирстен слегка пошевелилась. Поцелуи Клодии были подобны бабочкам, на мгновение садящимся на лицо и тут же взмывающим в небо. Игривые и дразнящие. Шепотливые, щекотливые и странно возбуждающие. Размягчающие, согревающие и подергивающие все внутри. Кирстен овладело чувство, которое она не могла сдержать и контролировать; казалось, оно поглотило всю ее волю. К ужасу девушки, желание росло, постепенно распространяясь по всему телу, подобно огню, бегущему по зажженному бикфордову шнуру. Ощущения были слишком знакомы. Это было то, что притягивало к острым углам и заставляло крепко сжимать скрещенные ноги; то, что время от времени вырывало из глубокого сна бешеным стуком как бы не своего сердца; то, что доводило до сумасшествия в поисках способов остановить мучительное желание.

Задыхаясь от переполнивших ее чувств, Кирстен едва слышно застонала и закрыла глаза.

Вскоре таблетки, принятые Клодией, оказали свое действие. Подарив девушке последний поцелуй в щеку, она обвила ее словно подушку руками и заснула. Кирстен потребовалось некоторое время, прежде чем бешеный пульс постепенно снизился и волны возбуждения, сотрясавшие тело, наконец успокоились. Но и после этого она дышала с трудом. Боясь разбудить Клодию, Кирстен заставила себя еще немного полежать с ней, а затем, мягко освободившись из объятий спящей женщины, на цыпочках вышла из комнаты.

Добравшись до своей спальни, Кирстен тихонько притворила дверь, прислонилась к ней спиной и, мучимая подозрениями, ощупала себя между ног. Краска стыда залила ей лицо, когда она обнаружила, что трусики ее насквозь промокли, влага просочилась даже через плотные шерстяные брюки.

— Леди, леди! — Эрик захлопал в ладоши, привлекая внимание дам.

Все трое спасались от пронизывающего февральского холода в гостиной Клодии, потягивая подогретое вино у пылающего камина.

— Ты выглядишь точно как та кошка из поговорки, только что сожравшая канарейку, — заметила Клодия, подставляя щеку для поцелуя. — Ну, давай же, дорогой, выкладывай, тебя так распирает от новостей, что пуговицы на жилете вот-вот разлетятся во все стороны.

— Мне сообщили из достоверных источников, что Управление имуществом собирается оттяпать у твоего дядюшки Найджела дорогой Уинфорд.

Клодия побледнела и едва не расплескала грог, ставя бокал на столик.

— Насколько я понимаю, они вконец разорились, а посему готовы продать обожаемое семейное гнездышко и превратить его в аттракцион для туристов. Знаете, типа платного входа, красных плюшевых канатов повсюду, залапанного пальцами фамильного серебра, кинокамер, снимающих каждый укромный уголок, и да…

— Дорогой, прекрати нести околесицу. — Клодия умела по-женски быстро улавливать скрытый смысл беседы. Вскочив на ноги, она схватила мужа за руки. — Эрик, Эрик, дорогой, а что бы ты ответил на предложение продать одну-две из твоих газет и купить дворец? Ты только подумай — мой собственный Уинфорд. О, Эрик, просто не могу в это поверить! Роксана просто с ума сойдет от злости, если я сделаю это. А Найджел? Ха-ха-ха! Боже мой, до чего же это будет замечательно!

— Чертовски заманчивая идея.

— Ты вправду так считаешь?

— Не удивляйся, милая, мысль и в самом деле изумительная. Вообще-то я давно подумывал о подобном приобретении, но все как-то не находил побудительных мотивов. Теперь они у меня есть.

— Эрик, ты не можешь быть серьезным.

— Но я совершенно серьезен. — Эрик бросил взгляд на Кирстен, внезапно сообразившей, что собирается предложить престарелый хитрец. — Предлагаю тебе нечто вроде обмена: я покупаю Уинфорд, а ты за это выполняешь одну мою просьбу. Что скажешь, дорогая?

Клодия мгновенно насторожилась:

— А мне это понравится, Эрик?

— Не уверен, радость моя, но полагаю, что это малая цена за приобретение семейной святыни.

— Насколько же малая?

— Все, что мне хотелось бы, так это пригласить на наш воскресный салон Майкла Истбоурна.

— Никогда!

— Если ты беспокоишься по поводу Роксаны, то можешь быть спокойна. Она сейчас в Уилтшире, а Майкл — здесь, в Лондоне, совершенно один.

Клодия так крепко стиснула сжатые в кулак руки, что костяшки пальцев побелели. Она посмотрела на замершую Кирстен, потом перевела взгляд на мужа, стоявшего с абсолютно непроницаемым видом:

— Хорошо, Эрик, Уинфорд за вечер с Майклом. Признаю, что обмен равноценен.

Кирстен пронзительно завизжала и бросилась на шею Клодии. Потом она напала на Эрика и заставила закружиться с ней по комнате в вальсе. Отдышавшись после столь бурного проявления радости Кирстен, Эрик шепнул ей на ухо:

— Я же говорил, что мне надо подумать.

В воскресенье, после обеда, Кирстен привидением бродила среди гостей. В розовато-лиловом платье от Жака Фата, с глубоким вырезом на спине и пышными короткими рукавами, девушка выглядела как настоящая принцесса — спокойная и полная достоинства. Глядя на нее, и в голову не приходило, как напряжены ее нервы. Приподнятость, трепет, возбуждение, страх, предчувствие, полная неуверенность разрывали ей душу. Всякий раз, как только Рандолф объявлял имя вновь прибывшего гостя, Кирстен замирала от страха. Майкла все не было. Он забыл. Заболел. Попал в аварию. Во рту у Кирстен пересохло, ладони стали мокрыми от волнения. Почти восемь лет она ждала этого момента, и теперь сил на ожидание не осталось. Совершенно ясно, что Майкл не появится. Раздумал. Умер.

— Дорогая, уже два часа. — Легкое прикосновение Клодии к локтю заставило Кирстен испуганно дернуться.

— Нельзя ли подождать еще несколько минут?

— Ты же знаешь, всегда начинаем ровно в два.

— Но его еще нет.

— Если ему угодно быть невоспитанным и опаздывать, то это вовсе не значит, что и мы должны проявлять неуважение к гостям, заставляя их ждать.

— Ну, пожалуйста, Клодия, — голос Кирстен дрожал, — ну, подождем еще десять минуточек, а?

— Пять.

— Десять.

— Может быть, семь? — криво усмехнулась Клодия. — Как я понимаю, данный торг бесполезен, коли уж дело касается Майкла Истбоурна? — Кирстен кивнула. — Хорошо, дорогая, десять минут.

Ровно в десять минут третьего Кирстен села за рояль. Лишь одно кресло из пятидесяти, установленных в зале, оставалось пустым. Кирстен попробовала правой ногой педаль, чуть отодвинула стульчик и снова потрогала педаль. В голове стучали молоточки, руки отяжелели, сердце изнывало от щемящей тоски. Кирстен взяла первые ноты Сонаты си минор Листа. Аккорд прозвучал тускло, без воодушевления. Как и все последующие. Никогда еще Кирстен не играла так бесцветно и жеманно.

Кирстен почти заканчивала игру, когда ощутила неожиданную перемену в зале. По спине у нее пробежали мурашки, внутри вдруг все потеплело и озарилось, согревая пальцы волнами живительного огня. Она спиной чувствовала, что он здесь. Его взгляд растопил ледовую корку, сковавшую ей сердце, разжег потухшее было пламя, помог наконец воспарить в упоении звучащей музыкой.

 

8

Сразу же после выступления Кирстен обступила плотная толпа восторженных слушателей. Вырваться из окружения не было никакой возможности. К огромному облегчению «звезды вечера», Эрик, почувствовав трудность ее положения, поспешил на помощь. Крепко взяв Кирстен за локоть, он вытащил ее из толпы и повлек к выходу, у которого стоял высокий человек в темном деловом костюме, желавший познакомиться с виновницей всеобщего восторга.

Это уже было не просто лицо с афиши, не просто портрет на обложке альбома, не просто впечатление от его музыки, так взволновавшей некогда Кирстен. Это был реальный человек. Подойдя ближе, Кирстен увидела, что волосы Майкла, мягкими волнами ниспадавшие на высокий лоб, темно-каштанового цвета, а в светло-коричневых глазах играют зеленые и золотые блики. Когда плотно сжатый рот расплылся в улыбке, посланной ей навстречу, великолепные черты его лица смягчились, приняв так хорошо запомнившееся поэтическое выражение. Он пожал ей руку, и Кирстен почувствовала, как тает от этого ласкового рукопожатия.

— Сказать, что ваша игра волшебна, значит не сказать ничего, мисс Харальд.

Кирстен поняла, что до конца своих дней не забудет первых слов, сказанных ей Майклом Истбоурном.

Ее «благодарю вас» прозвучало натянуто; два слова, сказанных совершенно не так, как хотелось бы, но Кирстен ничего не могла с собой поделать, загипнотизированная проникновенным взглядом бесподобных глаз.

— Я не в силах был отказаться от приглашения Эрика. — Акцент Майкла был наполовину бостонский, наполовину лондонский, голос звучал приятными переливами с некоторой хрипотцой. — Учитывая нынешние цены на недвижимость в Уилтшире, должен признать, что ничуть не продешевил.

Видя, что Кирстен от стыда вот-вот разобьет паралич, Эрик вновь поспешил ей на помощь:

— Что ж, дорогая, коли уж мы в конце концов заполучили Майкла, следует оказать ему наше обычное гостеприимство. Почему бы тебе не воспользоваться случаем и не показать гостю дом. Уверен, он обнаружит немало перемен.

— Мисс Харальд? — Майкл галантно предложил Кирстен руку.

— Зовите меня Кирстен, пожалуйста, — выдавила наконец из себя смущенная почитательница таланта знаменитого дирижера. — При обращении «мисс Харальд» я чувствую себя библиотекаршей.

С какой-то опаской взяв Истбоурна под руку, Кирстен позволила ему увести себя из зала.

Ей пришлось мобилизовать все свое железное самообладание, чтобы дышать ровно и идти в ногу с Майклом. Кирстен чувствовала полнейшую неуверенность. И не только потому, что она шла рядом с Майклом Истбоурном, прикасалась к нему, и это был не сон. Мягкая шероховатость шерстяного пиджака покусывала обнаженную руку Кирстен, обжигала чувствительную кожу, дразнила нервные окончания пальцев. Целая гамма ощущений: головокружение, покорность, озорство, серьезность — все сразу. Кирстен казалось, что каждое произнесенное слово она просто выкрикивает, в то время как речь ее звучала на удивление приглушенно.

Счастливая девушка так о многом хотела расспросить, так много рассказать о себе, а они болтали с обычной напыщенной вежливостью о доме Эрика и Клодии. Вместо беседы о жизненно важном предмете, одинаково близком и дорогом обоим, о музыке, они вели себя, словно туристы в заграничном турне. До чего же абсурдно и банально! Кирстен взглянула на Майкла и залилась краской стыда, обнаружив, что спутник сам смотрит на нее внимательно и приязненно. Майкл улыбнулся. Кирстен же от его взгляда совершенно растерялась, сбилась с шага и, наступив на край собственного бального платья, чуть было не упала, благо се кавалер вовремя сжал ей локоть.

Крепко держа Кирстен за руку, Майкл болтал без умолку. Он изо всех сил старался скрыть свое изумление и даже смущение. «Кто бы мог подумать, — думал он, — что в этой тонкой изящной ручке заключено столько силы; такая миниатюрная юная леди способна вызывать к жизни звуки большой эмоциональной силы». Его ошеломила виртуозность игры Кирстен. Каждая сыгранная ею нота врезалась в память, а нежная красота самой пианистки просто оглушила прославленного дирижера. Глядя в глаза Кирстен, Майкл словно погружался в воды фиолетово-голубого озера. И что делало красоту девушки еще более впечатляющей, что придавало ей непередаваемую драматичность, так это ее обезоруживающая простота, абсолютное отсутствие жеманности. Казалось, что она сама не отдает себе отчета, не сознает силу собственного очарования. Потрясенный таким мощным сочетанием красоты и таланта, Майкл испытывал благоговение и непонятное смятение.

Как только они стали подниматься на третий этаж, правое колено Майкла моментально одеревенело. Заметив внезапную перемену в походке своего спутника, Кирстен встревожилась и замедлила шаг.

— Со мной это постоянно случается, когда я устаю, — попытался успокоить ее Майкл. — Полиомиелит, — поспешно добавил он. — В пятнадцать лет я переболел полиомиелитом.

— Боже мой! — только и смогла вскрикнуть шокированная Кирстен.

— Возможно, это лучшее, что случилось в моей жизни.

— Что? — не поняла сбитая с толку Кирстен.

— Если бы не моя борьба с болезнью, я скорее всего стал бы брюзжащим, средней руки скрипачом или виолончелистом, и уж никак не дирижером. — Майкл прислонился к перилам и принялся массировать больную ногу. — Мой отец был музыковедом и виолончелистом, создавшим свой собственный струнный квартет: мать играла на альте, дядя на скрипке, а старший брат на виолончели. Естественно, все считали, что рано или поздно я образую с ними квинтет. Все, но не я. Я никак не мог решить, на чем мне играть. Откровенно говоря, я вообще не хотел играть, я хотел только дирижировать. Желание превратилось в навязчивую идею. Я постоянно где-то витал, дирижируя воображаемым оркестром, используя в качестве дирижерской палочки все, что попадалось под руку. Мне постоянно приходилось конфликтовать по этому поводу с отцом, но я был упрям и не отказывался от своей мечты. Потом я заболел, и казалось, мечте моей не суждено было сбыться. Предо мной возникла перспектива навсегда остаться парализованным, и единственно, чего хотел, — умереть. — При этом воспоминании Майкл горестно покачал головой. — Но однажды отец пришел в больничную палату, где я лежал, и вложил мне в руку настоящую дирижерскую палочку, сказав, что это палочка самого великого Тосканини. И я поверил отцу. С того дня я начал бороться за собственную жизнь.

— Это действительно была палочка Тосканини? — прошептала Кирстен с глазами, полными слез.

— Понятия не имею, никогда не пытался выяснить.

Кирстен глубоко вдохнула, задержала дыхание, а затем медленно, очень медленно выдохнула.

— Долгие годы никому не рассказывал эту историю, — признался Майкл, одаривая Кирстен искренней, но несколько озадаченной улыбкой. — Ну что, пойдем? — Он снова взял девушку под руку, и они продолжили восхождение по лестнице.

Бродя по третьему этажу, Кирстен казалась уже более раскрепощенной в роли официального гида, а Майкл представлялся более удобным и заинтересованным посетителем. Но то была только игра. Что-то произошло между ними. Столь же очевидное, сколь неуловимое. Воздух стал другим. Невидимый, но очень сильный магнетизм. Энергия поразительной силы, возникшая вокруг двух людей, отгородившая их от всего окружающего мира. И Майкл и Кирстен чувствовали это.

— А вы знаете, что…

— Это было…

Оба остановились на полуфразе и рассмеялись.

— Прежде дамы… — Майкл сопроводил свое предложение изящными поклоном.

— А вы знаете, что я была в «Карнеги-холл» на вашем первом концерте в Америке восемь лет назад?

В карих глазах Майкла вспыхнули озорные искорки.

— И после этого вы решили стать музыкантом?

Кирстен была слишком захвачена важностью момента, чтобы заметить в его словах поддразнивание.

— Не только. Я еще сама разучила Второй концерт для фортепьяно с оркестром Рахманинова.

— И какова же ваша интерпретация в сравнении с рубинштейновской?

— Мне моя нравится больше. — Кирстен даже и не думала лукавить.

— Это только ваше мнение?

Привыкшая вести шутливый разговор только с отцом или Эриком, Кирстен продолжала относиться к словам Майкла с полной серьезностью.

— И еще Натальи, моей преподавательницы. Натальи Федоренко. — Услышав фамилию, Майкл кивнул. — Вы ее знаете?

— Одно из моих главных огорчений то, что она оставила сцену прежде, чем я смог дирижировать ей.

Кирстен пристально посмотрела на своего собеседника.

— А не хотели бы вы дирижировать одной из ее учениц? — Задавая вопрос, она с ужасом поняла, что самым настоящим образом кокетничает с Майклом.

— После того что я услышал сегодня, в этом не может быть никаких сомнений.

Кирстен вся зарделась от охватившей ее радости.

— Значит, вы не считаете, что я трачу время понапрасну? — Вопрос, казалось, озадачил Майкла. — Вы ведь не думаете, что я буду играть лишь до того, как выйду замуж, после чего брошу свою музыку и займусь домашним хозяйством?

Майкл рассмеялся:

— Такое впечатление, что вам довелось поговорить с Клеменсом Тривсом.

— Вообще-то говорил в основном он.

— Кирстен, позвольте мне сказать кое-что о людях, подобных Клеменсу Тривсу. Ближе всего они подходят к творчеству, когда его продают или покупают. Они ничем не отличаются от биржевых маклеров или торговцев за исключением того, что их товар — таланты. Отсутствие способностей к творчеству делает этих дельцов от искусства завистливыми и изворотливыми. К сожалению, мы нуждаемся в них, что делает нас уязвимыми. Нам постоянно приходится защищать от таких тривсов свою мечту. А и мечта, и мечтатель, как вы, вероятно, знаете, вещи очень хрупкие.

Слушая Майкла, Кирстен почти со страхом ощущала схожесть их мировосприятия. Она словно видела себя со стороны. Родственные души, мечтатели с одинаковыми фантазиями. Единственное различие заключалось в том, что Майклу свои мечты уже удалось воплотить в жизнь.

— А теперь, боюсь, мне надо идти. — Даже не глядя на часы, Майкл знал, что опаздывает. — Через полчаса у меня репетиция.

Кирстен в панике схватила Майкла за рукав:

— Но я показала вам еще не весь дом.

— Но и то, что вы успели показать, мне понравилось, — заверил Майкл.

— Если вы сейчас уйдете, Эрик будет считать меня никудышным гидом.

— Не будет.

— Выпейте по крайней мере чаю или хересу, — настаивала расстроенная Кирстен.

— Кирстен, я не могу опаздывать.

— А Клодия обвинит меня в том, что я отвратительная хозяйка.

— А оркестранты обвинят меня в пренебрежительном к ним отношении.

Майкл ускользал от Кирстен, и она была не в силах удержать его.

— В следующее воскресенье я опять буду играть, — с надеждой почти прошептала Кирстен. — Оставить для вас то же кресло?

— А что, продается еще один замок? — Майкл увидел, что шутка его не понята, и мгновенно посерьезнел. — Как бы мне хотелось ответить «да», Кирстен, но я не могу. В воскресенье я улетаю в Вену.

— О!

Кирстен почувствовала необыкновенную тяжесть во всем теле, ноги отказывались ей повиноваться. Но ничего не поделаешь, оставалось только проводить Майкла вниз по лестнице. Когда они подошли к входной двери, Майкл взял ладони Кирстен:

— Берегите свои замечательные руки, Кирстен. Когда-нибудь они вознесут вас на вершину, поверьте моему слову.

Прощание Майкла заставило Кирстен почувствовать безнадежность. Неужели после того как она встретила родственную Душу, после того как почти подержала в руках свою собственную мечту, ей суждено остаться ни с чем? Звук закрывшейся двери заставил Кирстен вздрогнуть.

Ощущение было, словно ее пригласили на банкет, а потом сразу же после подачи салата попросили удалиться. Короткое время, проведенное с Майклом, оставило точно такое впечатление: вкус чего-то замечательного, без надежды на то, что за ним последует нечто более существенное. О будущей встрече, а тем более о прослушивании речь и не заводилась. Ничего, кроме туманного намека на возможность сыграть когда-нибудь вместе. Может быть, было бы даже лучше вообще с ним не встречаться, держаться подальше и хранить в памяти лишь иллюзию его образа? Вечную мучительную надежду, не способную на воплощение?

Кирстен обернулась и увидела стоявшую в фойе Клодию.

— С тобой все в порядке, дорогая? — озабоченно спросила Клодия, и Кирстен в ответ лишь кивнула. — Тогда пойдем, там еще масса гостей, горящих нетерпением пообщаться с тобой.

Обняв Кирстен, Клодия почувствовала растущую жалость к ней. Видя, как ее обожаемая девочка стоит, тоскливо уставившись на закрывшуюся только что дверь, она захотела встать на защиту любимого существа. Но тут же пришло и другое ощущение. Чувство собственности. Ревность. Порыв, долго сдерживаемый Клодией, мучительно забился внутри подобно змее, пытающейся освободиться из темной корзины, в которой ее держит заклинатель.

Клодия пригубила херес, а потом, постояв в некоторой нерешительности, быстро допила бокал и поставила его на поднос. Разлившееся по телу тепло заставило вновь свернуться змею кольцом и задремать в своей мрачной темнице. Выдавив из себя свою гостеприимную улыбку, Клодия, взяв Кирстен под руку, повела ее к гостям.

Кирстен просто ненавидела себя. Она постоянно только и делала, что думала о Майкле Истбоурне. И чем больше девушка пыталась бороться с этим наваждением, тем настойчивее в памяти всплывал образ обожаемого человека. Каждое утро Кирстен просыпалась с его именем на устах. Майкл мерещился ей в каждой комнате двух первых этажей, по которым они бродили в тот вечер. Вот здесь взгляды их встретились, здесь он прислонился к перилам лестницы, здесь подхватил ее под локоть… Во время занятий Кирстен чувствовала прикосновение его рук, вспоминала звук хлопнувшей за ним двери и звенящую боль одиночества, испытанную ею тогда. Ночью, закрывая глаза и пытаясь уснуть, она видела лицо Майкла, вдохновенное и прекрасное.

Нервы Кирстен, словно натянутые до предела струны, в любой момент были готовы лопнуть. И если бы не музыка, она сошла бы с ума. С отчаянием безнадежности девушка заставляла себя проводить почти все время за роялем. Теперь ее занятия продолжались не шесть, а восемь часов. Как однажды заметила Наталья, музыка — лучшее средство от всех напастей, надежный друг и союзник в любой беде. Сейчас Кирстен понимала это как никогда. Дни складывались в недели, а она, потеряв ощущение времени, играла, играла, играла. Играла, доводя себя до истощения и блаженной слабости, когда не можешь пошевелить и пальцем. Но и тогда ей не удавалось полностью забыться: Майкл жил с ней в музыке. Душевное состояние Кирстен придавало ее игре столько нежности и острой тоски, что у всех гостей, присутствующих на эффектных и всегда успешных воскресных концертах, на глаза постоянно наворачивались слезы.

Зима сменилась весной, дни стали длиннее, воздух потеплел, и время подобрело. Клодия настояла на том, чтобы они с Кирстен в первую субботу мая сходили на официальное открытие новой выставки Пикассо в Национальной галерее, и одержимая музыкантша неохотно согласилась. С тем чтобы не нарушить график ежедневных занятий, она встала в шесть утра и упражнялась без перерыва до самого обеда.

Перед тем как сесть за стол, Кирстен решила отыскать Клодию. Обнаружив ее и Эрика в кабинете, Кирстен с ужасом застала их за жесточайшей ссорой.

— Я иду наверх переодеться, — остановившись в нерешительности на пороге, осторожно объявила девушка. — Во сколько мы выходим?

— Не знаю, — не обернувшись, бросила в ответ Клодия.

— Но ведь мы идем, да?

— Все зависит от того, как скоро я справлюсь со своей задачей.

— Какой задачей?

— Убью своего обожаемого муженька.

Посмотрев на Эрика, Кирстен попыталась перевести разговор в шутку:

— Надеюсь, столь суровый приговор вынесен не без должной аргументации.

— Она, очевидно, полагает, что с аргументами все в порядке. — Голос Эрика звучал на удивление подавленно. — Обвинения зашли так далеко, что меня называют предателем.

— О-о-о! Это действительно серьезный проступок, — признала Кирстен. — Достоин смертной казни через повешение, не меньше.

— Повешение — слишком легкая смерть для животного, — прорычала Клодия. — Думаю, я лучше запытала бы его до смерти.

— Боже мой, Эрик, что же вы натворили? — уже не шутя, встревоженно спросила Кирстен.

— Боюсь, солнышко, что я как раз-то не натворил, — вздохнул Эрик. — Я не купил Уинфорд.

— Прежде всего ты, вероятно, никогда и не собирался покупать его! — воскликнула Клодия. — Это была лишь хитрая уловка, чтобы заставить меня пригласить в наш дом Майкла Истбоурна.

— Разве я виноват в том, что Роксана продала свой дом в Хемпстеде и отдала деньги отцу? — оправдывался Эрик. — Ты же понимаешь, он вправе распоряжаться своими частными владениями.

— Ах, оставь, — перебила мужа Клодия. — Ты все это время занимался ерундой и лгал. Сперва газета, потом…

— Ты считаешь, что продать газету так просто?

— А твоя дурацкая затея с журналом?

— Меня просто предали, и ты прекрасно это знаешь. Клодия, детка, мне очень жаль. Мне действительно ужасно жаль. Я делал все, что в моих силах.

Эрик подошел к жене, чтобы успокоить ее, но Клодия была вне себя от ярости.

— Ни черта ты не делал, ты, ублюдок. Не прикасайся ко мне! Отойди от меня, черт тебя побери!

Эрик опустил руки и вернулся к письменному столу. Кирстен смотрела на них в ужасе: ей никогда еще не приходилось видеть, чтобы леди так жутко бранилась. Столкнувшись с проявлением дикой ненависти и злобы, она думала об одном — как разрядить обстановку. Кирстен тихо подошла к Клодии и легонько прикоснулась к ее руке:

— Почему бы вам не подняться со мной наверх и переодеться? Я уверена, что, как только мы попадем на выставку, вы забудете об этом доме и…

— Я не забуду об Уинфорде! — Клодия, забывшись, раздраженно отбросила руку Кирстен. — И я не намерена забывать его!

Эрик и Кирстен беспомощно переглянулись.

— Так вы вообще не собираетесь сегодня идти в Национальную галерею? — предприняла последнюю попытку Кирстен.

— Нет, почти уверена, что нет.

— И чем бы вы хотели заняться вместо этого?

— Чем бы я хотела заняться и чем я займусь на самом деле — две совершенно разные вещи. То, чем я хотела бы заняться, к сожалению, выходит за рамки закона, но то, чем я займусь, — нисколько.

— И что же это будет? — поинтересовался Эрик, на обеспокоенное лицо которого вернулось подобие улыбки.

— Пойду к себе в комнату и от души наплачусь.

Кирстен хотела было последовать за расстроенной Клодией, но Эрик отрицательно покачал головой.

— Лучше ей побыть в одиночестве, солнышко. Боюсь, что огорчил ее, обидев как никогда в жизни. Видит Бог, я того не хотел.

Клодия провела в своей комнате всю оставшуюся часть дня и даже отказалась выйти к ужину. Ночь не принесла обитателям дома ни малейшего облегчения. Казалось, должно случиться нечто ужасное. В воздухе витало беспокойство, раздражение и тревожное ожидание. Тем не менее с первыми же лучами солнца все облегченно вздохнули. Вначале перемены заметили горничные: на месте всех акварелей с изображение Уинфорд-Холла зияли пустые пятна, вернее, более яркие квадраты обоев. Картины исчезли. Выносившая мусор Мэг обнаружила пропавшие полотна в большом металлическом мусорном ящике — рамы разломаны, сами акварели искромсаны на тысячи мельчайших кусочков.

 

9

— Скажи мне, солнышко, — оторвавшись от газеты, Эрик смотрел на Кирстен одним из самых своих непонятных взглядов, — что ты знаешь о «Вигмор-холл»?

Отложив книгу, Кирстен подтянула коленки к подбородку и улыбнулась.

— Это легко, — сказала она, вспомнив, что такими вот небрежными вопросиками славился ее школьный историк, мистер Вайдмен. — Это концертный зал на Вигмор-стрит, у него великолепная акустика, внутренний интерьер отделан мрамором и алебастром. В «Вигмор-холл» дал свой первый в жизни концерт двадцатишестилетний Артур Рубинштейн.

Эрик довольно улыбнулся.

— Все верно, — закивал головой он, заговорщически подмигивая сидевшей рядом с ним на диване Клодии.

Клодия понимающе усмехнулась в ответ. Временами казалось, что тогдашней ужасной ссоры между ними вовсе не было — их отношения, как всегда, отличались теплотой и простотой. К тому же никто в доме даже и не упоминал об уничтоженных акварелях. Пустые места на стенах постепенно заняли картины, приобретенные на аукционах «Сотби» и «Кристи».

— А как бы ты отнеслась к возможности обставить господина Рубинштейна на четыре года? — продолжил свои расспросы Эрик.

— Простите?

— Эрик пытается выяснить, ходя вокруг да около, дом гая — не поднимая глаз от своего рукоделия, вступила в разговор Клодия, — как бы ты отреагировала, если бы тебе предложили выступить в «Вигмор-холл».

— Что за вопрос? — вся вспыхнула Кирстен. — Разумеется, с великой охотой. О концерте в «Вигмор-холл» можно только мечтать, я бы все отдала за такое выступление! — воскликнула Кирстен.

Волнение, овладевшее девушкой, заставило Эрика и Клодию прекратить игру в кошки-мышки.

— Ну так считай, что тебе это удалось, — поспешил сообщить Эрик.

— Что? — От неожиданности у Кирстен перехватило дыхание.

— Счи…

— Эрик! — Кирстен вскочила на ноги и запрыгала по комнате, словно ноги ее объяло пламя.

— Все уже устроено, солнышко. Мы арендовали зал на вечер двадцатого июня.

— Не верю ушам своим! Я просто не верю!

— Ты уже выросла из наших домашних концертов, — улыбнулась Клодия. — Пришло время твоего официального дебюта в Лондоне. Вспомни, ведь выступление на широкой публике и было конечной целью нашей программы. Можешь рассматривать предстоящий концерт как выход в большой музыкальный свет.

Потрясенная Кирстен потеряла дар речи. Когда же смысл известия окончательно дошел до нее, она дала волю своей беспредельной радости и схватила названых родителей за руки.

— Я буду выступать в «Вигмор-холл»! — восторженно повторяла будущая дебютантка, поднимая Клодию и Эрика на ноги. — Я буду выступать в «Вигмор-холл»!

И вся троица, взявшись за руки, под щебетание восторженной Кирстен закружилась по комнате в веселом хороводе, топая ногами так, что старинные китайские вазы эпохи Мин раскачались на своих деревянных подставках. Непонятный шум заставил Рандолфа поспешить в кабинет хозяина. Когда же слуга увидел неистово выплясывающих господ, он покачал головой и глубоко задумался, не сошли ли достопочтенные Шеффилд-Джонсы с ума окончательно.

Следующие четыре недели были целиком и полностью посвящены предстоящему концерту. Для выступления Кирстен с Магдой отобрали произведения Грига, Рахманинова, Листа и Шопена. И Кирстен оттачивала, шлифовала и совершенствовала свою новую программу до тех пор, пока каждая вещь не засияла чистым золотом. Наряд для Кирстен выбирала Клодия. Для грядущего торжества она заказала от Кристиана Диора свободное шелковое длинное платье все того же цвета лаванды с более темным шифоновым хвостом. После того как платье было одобрено Кирстен, Клодия, не обращая ни малейшего внимания на протесты своей протеже, купила в качестве дополнения к наряду сережки с бриллиантами и аметистом.

Первую рекламную фотографию Кирстен сделал двадцатитрехлетний взъерошенный молодой человек с выразительным именем Антони Армстронг-Джонс — последнее открытие Эрика, считавшего работы молодого фотохудожника весьма и весьма новаторскими. Фотографии, сопровожденные соответствующим текстом, разослали во все крупные газеты континентальной Европы, приложив к ним еще и тысячу двести специально изготовленных пригласительных билетов. У Кирстен не было возможности ознакомиться со списком приглашенных, и, будучи неуверенной, включено ли в перечень известное имя, она набралась наглости и лично отправила по почте приглашение Майклу Истбоурну, почти как вызов.

В вечер концерта Кирстен в одиночку пробралась в артистическую уборную «Вигмор-холл», испытывая смешанное чувство радости и желания оказаться сейчас где-нибудь подальше отсюда. Дебютантку кидало то в жар, то в холод, в животе все бурлило и клокотало, словно в шторм на корабле, колени под длинным шелковым платьем с шифоновым шлейфом трясло мелкой дрожью.

«Успокойся, успокойся, — без устали повторяла про себя Кирстен. — Это тот вечер, которого ты ждала всю жизнь. Твой первый по-настоящему значимый публичный концерт, реальный шаг к вершине. Успокойся, успокойся». Если бы только родители и Наталья были сейчас рядом! Они бы сидели в первом ряду, и Кирстен сразу увидела бы их. Если бы только они могли разделить с ней волшебство наступившего вечера. «Успокойся, успокойся». Кирстен уставилась на свое отражение в огромном зеркале, висевшем над столиком, пытаясь сообразить, кто эта молодая особа с пепельно-бледным лицом, широко раскрытыми глазами и диким взглядом?

Кирстен стала мерить шагами небольшую комнату, то и дело заглядывая в зеркало. И вдруг ей почудилось, что в зеркале она не одна. Дыхание Кирстен прервалось на полувдохе, и, опершись на столик, чтобы не упасть от страха без чувств, она обернулась.

— Кажется, вы не слышали моего стука. — Майкл Истбоурн тихо притворил за собой дверь.

— А вы в самом деле стучали? — Ошеломленная Кирстен с трудом выдавливала из себя слова.

— Собственно говоря, звучало это примерно так. — Майкл повернулся и легонько постучал костяшками пальцев по дверному косяку.

Кирстен невольно улыбнулась. Она не могла отвести глаза от Майкла. На нем был официальный черный смокинг, белоснежная рубашка с плиссированной планкой и черный галстук-бабочка, напомнивший о том первом вечере, когда она увидела Майкла в «Карнеги-холл». Тогда на нем была точно такая же бабочка. Кирстен снова улыбнулась, теперь уже со значительной долей иронии. В тот раз королем сцены был Майкл, теперь выход за ней.

— Ваш фотопортрет исключительно удачен. — Майкл медленно подошел к Кирстен. — Фотографу удалось уловить ваш особый взгляд.

Кирстен нахмурилась. Эрик тоже говорил что-то насчет взгляда, но она не придала значения его словам.

— Какой взгляд?

Майкл, казалось, удивился:

— Вы хотите сказать, что не знаете?

Кирстен отрицательно покачала головой.

— Свет на фото освещает все ваше лицо и сияет вокруг, словно ореол. — Майкл улыбнулся. — Но прежде всего он живет в ваших глазах. Свет мечты, Кирстен. Это первое впечатление, которое испытывает человек, глядя на ваш портрет.

Мечта. Нечто глубоко личное, спрятанное далеко, в самом сердце, недоступное взгляду посторонних. С испугом Кирстен поняла, что секрет ее раскрыт, и почувствовала беспомощный испуг, словно ее вывели на чистую воду. Повернувшись к зеркалу, девушка снова всмотрелась в свое отражение, пытаясь увидеть в нем то, что видели окружающие.

— А сейчас она тоже видна?

Кирстен говорила так тихо, что Майкл скорее догадался, о чем спрашивает девушка. Он подошел ближе и пристально посмотрел в зеркало, ища подтверждения своим словам. Кирстен почувствовала обнаженной спиной прикосновение холодных атласных лацканов его смокинга. Их глаза встретились, и Кирстен задрожала.

— Да, — задумчиво сказал Майкл, — сейчас видна.

Время остановилось. Оба стояли не шевелясь и даже не мигая, боясь разорвать тончайшую нить возникшей между ними связи. Спиной Кирстен чувствовала быстрое тук-тук-тук сердца замеревшего за ней Майкла, ноги девушки задрожали. Майкл ощутил поднимающуюся глубоко в паху мучительную боль и предательскую тяжесть, что заставило его резко отпрянуть от Кирстен. Если бы Кирстен, в свою очередь, не оперлась на туалетный столик, она бы упала — так ослабели ее ноги.

— Май…

— Кир…

В этот момент они уже не смеялись, но Майкл вежливо кивнул, давая понять, что и сейчас — «прежде дамы».

— После концерта Эрик и Клодия устраивают прием с шампанским в мою честь в «Клэридже». Вы придете?

Майкл покачал головой, и сердце Кирстен громко стукнуло, а потом, казалось, остановилось.

— Клодия и так была слишком любезна, пригласив меня в прошлый раз. Честно говоря, не думаю, что она повторит свой подвиг.

— Но прием будет проходить в главном зале. Никто даже и не заметит вашего присутствия.

— Зал большой, Кирстен, но, боюсь, не настолько.

— В любой момент вы сможете укрыться за каким-нибудь деревом, — полушутя предложила Кирстен.

Майкл расхохотался:

— Подозреваю, там нет дерева необходимых размеров.

Вглядываясь в безупречные черты сердцеобразного овала лица Кирстен, он почти мечтал о том, чтобы в проклятом зале росли баобабы. Он разрывался между желанием ответить на то, что читал в сияющих глазах девушки, и необходимостью сохранять дистанцию. С самого начала Кирстен подобно магниту притягивала его к себе, талант и красота усиливали искушение, противостоять которому не мог никто. Никто, кроме Майкла. Но чего ему это стоило!

— Не уходите сразу после концерта в свою уборную, — совершенно неожиданно для самого себя попросил он. — Встретимся у выхода на сцену. Мы куда-нибудь заедем, немного выпьем, посидим. Совсем недолго, не более получаса, а потом я отвезу вас в отель.

Торопливо пожелав дебютантке удачи, Майкл поспешил к выходу, не оставляя себе времени на то, чтобы прийти в чувство и изменить принятое решение.

Легкие электрические разряды возбуждения пронизывали все тело Кирстен, молча наблюдавшей поспешную ретировку Майкла. Она передернула плечами и усмехнулась. Теперь ее радовало, что Майкла не будет на приеме. Она не хотела делить его общество еще с кем бы то ни было. Бросив последний взгляд в зеркало, Кирстен не удержалась, подмигнула себе и решительно направилась к двери.

На протяжении всего пути по коридору на сцену в ушах Кирстен звучал глубокий низкий голос Натальи, предупреждавший ученицу: «Если ты хоть на мгновение позволишь себе отвлечься, Киришка, ты потеряешь все — себя, талант, а главное — мечту». А она в этот принципиально важный вечер как раз и позволила себе отвлечься. Отвлечься обещанием провести полчаса с человеком, недосягаемым, как «Карнеги-холл». Человеком, имеющим собственную карьеру и обязанности, преданность и ответственность. Человеком, женатым на презренной кузине Клодии. В голове Кирстен сработал сигнал тревоги, и она, как в высшей степени дисциплинированный артист, моментально на него среагировала. Теперь в ее мыслях не осталось места ни для кого, даже для Майкла. Существовала только музыка, ее музыка: сегодня вечером ее мечта, казавшаяся такой далекой и неосуществимой еще два года назад, вот-вот должна была осуществиться.

Словно загипнотизированная, Кирстен плавно вышла из-за кулис в лучезарный поток яркого света юпитеров. Прекрасная сомнамбула, воздушно-легкая и изысканная, влекущая за собой фиолетовое облако шифонового шлейфа. Ее величественный выход сопровождали теплые аплодисменты. Кирстен будто плыла в море слившихся в неясное пятно обращенных к ней ожидающих лиц, а блеск стоявшего на сцене «Стейнвея» был подобен свету маяка. За спокойной улыбкой и грациозной осанкой пианистки скрывались тысячи трепещущих в ней крылышек колибри. С каждым новым вдохом Кирстен проникалась духом аудитории, духом, заражающим пламенем азарта все ее существо.

Концерт начинался с Сонаты си-бемоль минор Рахманинова. Одна за другой знакомые ноты проникали в сознание Кирстен, все быстрее кружась вокруг плотным кольцом, создавая ощущение приподнятости и оторванности от мира сего. Преодолев силу земного притяжения, юная пианистка воспарила в небеса, порхая в сознании собственной бесконечности. Когда же пришло время возвращаться, она точно знала, что найдет свой земной мир изменившимся и ей не придется больше искать в нем заслуженного почетного места.

Воздух вокруг Кирстен взорвался. Она слышала, как выкрикивали ее имя, оно перекрывало даже гром аплодисментов и смешивалось с восторженным «Браво! Браво! Браво!». Сердце сразу же рванулось восторженно ответить на реакцию зала, но голова и наука, усвоенная от Натальи, удержали ее в невозмутимой позе за роялем. Кирстен заставила себя сосчитать до десяти и лишь после этого встать и направиться царственной походкой к авансцене. Васильковые глаза счастливой дебютантки была полны слез; грациозно опустившись на одно колено, она, прижав руки к груди, изящно склонила свою прелестную голову. Мечта и реальность наконец-то сошлись. Маленькая девочка, посвящающая себя мечте на ледяных ступеньках «Карнеги-холл». Школьница, грезящая наяву всю дорогу до школы и обратно. Девушка, дающая обет превзойти всех любой ценой. В этот вечер в присутствии тысячи двухсот восхищенных свидетелей, приехавших из разных стран, в музыкальной истории произошло событие — родился феномен по имени Кирстен Харальд.

— Ваше сегодняшнее выступление было более чем изумительным, — признался Майкл, когда они с Кирстен ехали по улицам, названий которых рассеянная американка никак не могла запомнить. — Оно было вдохновенно.

Похвалы Майкла согревали Кирстен почти так же, как рука, державшая ее под локоть. Они зашли в слабо освещенный коктейль-бар, название которого Кирстен, разумеется, тоже никогда не вспомнит. Опьяненная успехом, она плыла подобно облаку спокойно и свободно по течению реки славы, такой восхитительной и возвышенной. Кирстен казалось, что вряд ли когда-либо еще ей придется испытать такое счастье.

Хозяйка провела их в дальний укромный уголок комнаты и усадила за небольшой круглый столик, покрытый квадратной белой скатертью. В центре столика горела свеча, укрепленная вместо подсвечника в горлышке пустой бутылки из-под «Кьянти». Майкл заказал коньяк, они выпили тост за успешное выступление и замолчали. Если кто и заговаривал, то о предметах отвлеченных и безопасных. Остальное же время они сидели и просто смотрели друг на друга — так смотрят мужчина и женщина, которым нет необходимости объяснять свои чувства словами. Подобное молчание бывает порою красноречивее всяких слов. Окружающий мир исчез. Сейчас на всем белом свете их было только двое — Кирстен и Майкл, Майкл и Кирстен.

Казалось, этому чудесному вечеру не будет конца. Кирстен изумлялась тому, что один только звук его голоса заставляет ее трепетать, заставляет чувствовать себя мотыльком, завороженно кружащим вокруг ярко горящего фонаря.

— Опять вы смотрите на часы, — с укоризной заметила Кирстен, делая последний глоток из своего бокала.

— А вы можете себе представить, что мы сидим здесь уже около часа?

— Невозможно!

— Но это так.

«Этого не может быть! — почти заплакала про себя Кирстен. — Какая несправедливость! Время не должно ускользать от нас так стремительно».

— Грустно, не правда ли? — словно читая ее мысли, эхом отозвался Майкл. — Как время правит нашими жизнями!

— Только, если мы подчиняемся ему.

— Как правило, у нас нет другого выбора. — Майкл положил на стол деньги и поднялся, резко отодвинув стул. — Да к тому же если не время, то обязательно находится что-нибудь еще.

При одной только мысли о том, что это замечание адресовано ей, на душе у Кирстен стало как-то липко и холодно. Когда Майкл предложил ей руку, чтобы помочь подняться, она вдруг нахмурилась.

— Пожалуйста, Кирстен, мы действительно опаздываем.

— Ну и прекрасно, ничего на свете так не люблю, как королевские выходы.

— Но у вас он, несомненно, сорвется, если будете продолжать сидеть здесь.

Понимая бессмысленность дискуссии на данную тему, Кирстен повиновалась. Всю дорогу до отеля она молилась о том, чтобы светофоры горели только красным светом. Видя, что это не очень-то помогает растянуть время, Кирстен стала мечтать, чтобы они сбились с пути, попали в дорожную пробку, даже в небольшую аварию — что угодно, только бы ехать подольше. Но поездка как назло оказалась совсем скорой. Не прошло и десяти минут, как они остановились у главного входа «Клэриджа». Майкл заглушил мотор.

Взяв Кирстен за руку, Майкл очень коротким и очень горячим мягким поцелуем прикоснулся к ее открытой ладони. От вспыхнувшего в глубине души желания Кирстен содрогнулась. Свободной рукой она дотронулась до волос Майкла, впервые почувствовав их волнистую густоту и шелковистую нежность. Ласкающим движением девушка провела рукой по его лицу и ожидающе приоткрыла губы. Но Майкл и не пошевелился, чтобы поцеловать Кирстен. Ему, казалось, было достаточно просто смотреть на нее. И тут, прежде чем кто-то из них успел что-либо предпринять, к машине подошел швейцар и отворил дверь со стороны Кирстен. Чары мгновенно развеялись.

Кирстен, со сверкающими на глазах слезами, вылезла из машины и застыла на тротуаре. Какое-то короткое, но показавшееся Кирстен бесконечным мгновение она желала одного — вскочить обратно в машину и упросить Майкла увезти ее прочь отсюда.

Быстро умчаться далеко-далеко, туда, где никто не сможет их найти.

Но вместо этого Кирстен гордо вскинула голову, расправила плечи и медленно стала подниматься по ступенькам отеля, туда, где ее дожидались самые титулованные люди Европы. Ждали затем, чтобы приветствовать засиявшую горячо и ярко новую звезду, Кирстен Харальд.

 

10

Майкл Истбоурн нервничал. Он пытался найти себе место — и в прямом, и в переносном смысле, — но ничего не получалось. Их дом в Хемстепе пребывал в полном хаосе: все вещи уложены, полностью подготовленные к переезду в пятиэтажный городской дом, купленный Майклом и Роксаной в Белгравии. До начала сезона 1954–1955 года оставалось лишь несколько недель, а значит, он вновь будет вырван из уютной семейной обстановки, к которой успел привыкнуть за лето. К тому же сердце его занимала Кирстен Харальд. Она вторглась в его жизнь, нарушила границы частных владений, овладела всеми мыслями. Что бы ни говорил себе Майкл, что бы ни делал, избавиться от наваждения он не мог.

Один из нанятых ими грузчиков начал снимать со стен семейные фотопортреты. При виде того, как чужие руки прикасаются к лицам любимых людей, заворачивают их в старые газеты и укладывают в глубокий деревянный бочонок, у Майкла защемило в груди. Досадуя на собственную сентиментальность, он вытащил одну из своих любимых фотографий, стоявших в рамке на письменном столе, и стал вглядываться в запечатленные на снимке лица: Роксана, с ее неброской красотой, почти не изменившейся с того дня, как Клеменс Тривс впервые представил их друг другу на ступеньках «Роял-Альберт-холл» пятнадцать лет назад; Даниэль, их старший, которому сейчас десять, точная копия Роксаны; Кристофер, всего на четырнадцать месяцев младше Даниэля. До сих пор Майкл продолжал считать, что лучшая вещь из всех, которые когда-либо делал для него и для его карьеры Тривс, было знакомство с Роксаной.

За одиннадцать лет семейной жизни Майкл Истбоурн ни разу не изменил жене: ни на деле, ни даже в мыслях. Семейное ложе всегда было для него свято. Он искренне любил жену и сыновей. Когда же из-за гастролей ему приходилось покидать их, заменой домашнему очагу становилась музыка — его постоянный друг, отрада и страсть. Если и существовало два человека, созданных исключительно друг для друга, то это были Роксана и Майкл Истбоурны. Все так говорили. Роксана была не просто его женой и матерью его детей, она была еще и его поводырем — проницательным, самоотверженным, готовым защитить в любую минуту. Между прочим, не кто иной, как Роксана посоветовала Майклу систему «приглашенного дирижера». Ее мудрые советы сделали его самым «приглашаемым» дирижером в мире.

Единственной загадкой в идеальных семейных отношениях для Майкла до сих пор оставался вопрос, почему Роксана и Клодия так ненавидят друг друга. То, что два благодетеля Майкла отвернулись от него после того, как они с Роксаной поженились, мучило его и одиннадцать лет спустя. С появлением же в доме Шеффилдов Кирстен Харальд, так взволновавшей Майкла и своим вдохновенным талантом, и своей красотой, ситуация становилась еще невыносимее.

Грузчик ждал. Истбоурн, неохотно отдав ему фотографию, мрачно наблюдал, как тот неторопливо укладывает ее в стопку других портретов. Им все сильнее овладевало уныние. Казалось, лишившись этого фото, его кабинет неожиданно утратил свою душу, превратившись разом в безликие скучные и чужие стены. И себя Майкл ощущал совершенно безликим. Опустошенным, брошенным и беззащитным. Он взглянул в окно, но вместо их с Роксаной сада увидел вдруг возникший из ниоткуда образ Кирстен. Пытаясь прогнать наваждение, Майкл протер глаза, но безрезультатно — лицо Кирстен стало еще более четким, еще более чарующим, еще более… Она уезжает через две недели. Быть может, расстояние и время помогут ему освободиться от ее чар?

Кирстен сосчитала до пятидесяти и вновь набрала номер. Линия все еще была занята. Девушка в расстройстве положила трубку на рычаг. Ровно через двадцать девять часов и пятнадцать минут она покинет порт Саутхемптон на борту суперлайнера «Юнайтед Стейтс», направляющегося в Нью-Йорк. Год почти закончился. Отведенные триста шестьдесят пять дней истекли. Истекли тонкой струйкой; осталась лишь капля — чуть больше суток. Кирстен достала очередной бумажный платок, промокнула глаза, несколько раз высморкалась и бросила платок в мусорную корзину, уже наполовину полную такими вот промокшими платками.

Открыв нижний ящик платяного шкафа, Кирстен вытащила два альбома для вырезок, которые она собирала весь этот год, и уселась с ними посреди комнаты, скрестив ноги по-турецки. Девушка улыбнулась, глядя на приклеенный к первой странице билет на пароход. Но тут из глаз снова потекли слезы: все эти милые сердцу безделицы — открытки, билетики, магазинные чеки и обрывки газет — слишком живо напомнили ей о том, что всему хорошему приходит конец… Хотя почему конец? Кирстен вскинула голову. Начало и только начало! Она благодарна судьбе и не будет сокрушаться о прошлом. Тут ее взгляд упал на бирку от платья для коктейля, в котором она была представлена Майклу. Кирстен резко захлопнула альбом. К чему разрывать себе сердце? Она в очередной раз промокнула слезы и снова подняла телефонную трубку.

Уверенная в том, что опять услышит частые гудки, Кирстен оказалась не готова к тому, что на том конце раздастся длинный сигнал. В одно мгновение все мысли в голове смешались в кучу, руки затряслись с такой силой, что девушка чуть было не выронила трубку. А что, если ответит Роксана? Кирстен решила бросить трубку, но тут же моментально передумала. Завтра утром она уезжает, у нее полное право позвонить, чтобы попрощаться. Когда же ответил Майкл, Кирстен, вконец растерявшись, потеряла дар речи. Минуту спустя в ухе зло пикал сигнал отбоя. С замеревшим сердцем она набрала номер во второй раз.

— Я звоню только с тем, чтобы попрощаться, — затараторила Кирстен, пропуская злое «алло» Майкла мимо ушей.

— Кирстен?

— Да, я, извините, пожалуйста. Надеюсь, что не обеспокоила вас?

— О чем вы говорите? Собственно говоря, я как раз сам собирался позвонить вам.

— Правда? А зачем? — От смущения Кирстен готова была вновь бросить трубку. «Боже! Как я глупа!» — мысленно восклицала она.

Майкл усмехнулся:

— Затем же, зачем звоните вы. Попрощаться и сказать, что буду ждать новых восторженных отзывов о вас в газетах.

Кирстен вертела телефонный провод, наматывая его на кисть руки.

— Майкл… — облизывая пересохшие от волнения губы, забормотала она. — Майкл, я бы хотела оставить вам кое-что па память. Разумеется, я всегда могу послать это почтой…

От собственной наглости — иначе свой поступок Кирстен назвать не могла — у нее глаза лезли на лоб. С какой стати она просит его о встрече? На что надеется?..

— А почему бы мне самому не подъехать за вашим презентом?

— Когда? — с трудом веря в удачу, почти выкрикнула Кирстен.

— Ну, скажем, через час, перед домом.

Едва пропищав: «До встречи!» и повесив трубку, Кирстен бросилась к одному из двух новеньких, купленных Клодией корабельных сундучков, заменивших ее старые чемоданы.

Час спустя Кирстен стояла перед домом в ситцевом пляжном платье с оборками и с надписью «Свобода» на груди. Выглядела она скорее невинной школьницей, нежели молодой женщиной, готовой вот-вот нарушить Десятую заповедь, страстно желая мужа своей ближней. «Ближней» в буквальном смысле слова, поскольку всего через несколько дней Истбоурны должны были переехать в новый дом, расположенный всего лишь в двух кварталах от Шеффилд-Джонсов. Узнав о предстоящем переселении своих заклятых врагов, Клодия «вошла в штопор»: забаррикадировалась у себя в спальне и просидела в ней безвылазно три дня. Теперь же, всякий раз выходя из дома, почтенная леди старалась сделать это как можно бесшумнее и незаметнее, словно ожидая в любую минуту нападения.

Кирстен шесть раз прошла до угла и обратно, постоянно считая шаги. Она совсем уже было убедила себя, что Майкл не появится, когда его серебристо-серый «ягуар» незаметно подъехал сзади и просигналил ей о своем приезде вороватым стаккато клаксона.

— Прошу прощения за опоздание, — извинился Майкл, когда Кирстен скользнула на кресло рядом с ним, — но движение в городе просто сумасшедшее, почти повсюду пробки.

Кирстен уставилась на свои руки и заявила, что ничего страшного не случилось, главное, что он сейчас здесь. Как всегда, поначалу она едва дышала и с трудом ворочала языком, смущаясь так, будто это их первая и последняя встреча. В первые минуты их свиданий она сравнивала и себя и Майкла с цветком-однодневкой, вырастающим, цветущим и вянущим всего за два-три дня. «Так же и наши отношения, — думала Кирстен, — цветок-однодневка, с той лишь разницей, что живет он всякий раз не более часа».

— Вам хочется ехать домой? — попытался разрядить напряженную атмосферу в салоне автомобиля Майкл, сам испытывавший мучительную борьбу противоречивых, беспокойных чувств.

— У меня какое-то смешанное ощущение, — ответила Кирстен.

— Ну, это вполне естественно.

— Мы с родителями не виделись целый год, — Девушка уставилась в боковое окно. — Год назад я и не предполагала, что так может быть. Временами меня даже гложет чувство вины за то, что могу приятно проводить время без них. Я хочу избавиться от этого чувства, но с каждым днем оно становится все больше и больше. Сумасшествие, правда? — Кирстен робко улыбнулась Майклу. — Я вот-вот поеду домой, я жду не дождусь, когда же снова увижу родителей, и в то же время мне немного страшно. Интересно, изменились ли они? Их дочь уж точно изменилась… Каждый день своей лондонской жизни я посылала родителям по открытке, сегодня вечером отправится в путь последняя. Интересно, кто из нас будет первым в Нью-Йорке, открытка или я?

— Учитывая неторопливость наших почтальонов, я бы поставил на вас.

Кирстен усмехнулась и, повернувшись к Майклу, сосредоточенно посмотрела ему в лицо:

— А вы знаете, что благодаря отзывам о премьере в «Виг-мор-холл» у меня уже назначено три концерта на октябрь? Наталья сообщила вчера мне об этом телеграммой.

Смотреть на Кирстен, говорившую о музыке, было все равно что смотреть на звезду. Лицо ее озарялось ярким сиянием неземной одухотворенности.

— Пройдет совсем немного времени, и ваш график станет таким же напряженным, как мой. — Майкл с нежностью и даже восхищением смотрел на Кирстен.

— Вы правда так думаете?

— Не думаю — знаю.

— И вы хотите сказать, что мои шансы сыграть с вами вполне реальны?

— Я хочу сказать, Кирстен, что однажды вы непременно сыграете со мной.

— Обещаете?

— Обещаю.

Кирстен верила Майклу. Должна была верить: он всегда исполняет обещанное. Это не Эдуард ван Бейнум — он не бросит ее. И они будут выступать вместе не один раз. Они будут давать концерты с самыми большими оркестрами, в самых больших городах по всему миру.

— Так о какой памятной вещице вы говорили по телефону? — Майкл задал свой вопрос с неохотой, но часы на приборной доске его авто уже отсчитывали последние оставшиеся в их распоряжении минуты.

Почувствовав в его голосе невыраженную поспешность, Кирстен быстро вручила Майклу свернутые в трубочку ноты, перевязанные тонкой фиолетовой тесьмой. Взгляд, которым она при этом смотрела на Майкла, говорил о том, что вместе с сувениром девушка оставляет ему часть своей души.

— Я даже подписала их для вас фиолетовыми чернилами, — смущенно улыбаясь, предупредила Кирстен.

— Это как раз то, что я называю «самое то». — Несмотря на попытки поддерживать легкий, непринужденный разговор, руки Майкла, развязывавшие ленточку, дрожали.

Ноты оказались «Отражениями в воде» Дебюсси. Прочитав незамысловатую надпись, Майкл улыбнулся нежной, исполненной горечи улыбкой.

— Спасибо, милая Кирстен, — хрипло пробормотал он.

Когда Майкл наклонился к ней, чтобы поцеловать кончик тонкого носика, она заметила его беглый взгляд на часы и вся напряглась, готовя себя к катастрофически приближающейся минуте расставания.

— Вам, кажется, уже пора?

— Боюсь, что так. Знаешь, — неожиданно переходя на «ты», сообщил Майкл, — мы ведь как раз сейчас переезжаем. Просто ирония судьбы, не находишь? Мы переезжаем, а ты уезжаешь.

— Да, ирония. — Голос Кирстен был пуст, как и все в ней, все чувства покинули ее, за исключением одного — ощущения отсутствия чувств.

Следующее мгновение они сидели, глядя друг другу в глаза, не произнося ни слова, словно пытаясь прочесть потаенные мысли. Потом Кирстен взяла в ладони лицо Майкла и по-европейски расцеловала его в обе щеки.

— Не забывай меня, Майкл, — прошептала она и быстро вылезла из машины.

Закрыв с мягким щелчком дверь, девушка, ни разу не обернувшись, зашагала прочь. Как правило, Майкл с улыбкой относился к «королевским выходам» Кирстен, но сегодня ему было не до улыбок, сегодня она поспешила ускользнуть, не думая об эффекте. И это действовало куда сильнее, чем можно было бы предположить.

В тот вечер, сразу после ужина, Кирстен, извинившись, отправилась к себе наверх, чтобы прилечь. Она даже не заметила, как немного позже в ее комнату вошла Клодия.

— Такое ощущение, что я играю последний акт из «Камиллы», — со вздохом призналась Кирстен севшей к ней на постель Клодии.

— Ты и в самом деле выглядишь немного осунувшейся. — Клодия потрогала лоб Кирстен. — У тебя случайно не жар? — Кирстен покачала головой. — В таком случае это не что иное, как временный приступ меланхолии. Это может быть по-детски больно, но не смертельно. К тому же, дорогая, он не стоит того, чтобы из-за него умирать.

— Кто не стоит?

— Майкл Истбоурн — вот кто. Ах, дорогая, и не пытайся отпираться. Я видела, как сегодня ты выходила из его машины.

Кирстен отвела взгляд:

— Я просто с ним попрощалась.

Клодия прикусила губу и постаралась сохранить спокойствие, но сердце ее при виде несчастья, написанного на лице обожаемой девочки, сдавил мучительный спазм.

— Боже, я буду скучать по тебе. Безумно буду скучать.

Кирстен проглотила комок, подкативший к горлу:

— Я тоже буду по тебе скучать.

Кирстен все же не выдержала и расплакалась, после того как Клодия, притянув ее к себе и обняв, стала тихонько покачивать вперед-назад, словно укачивая маленького ребенка.

— Кирстен, а ты никогда не думала о том, чтобы остаться в Лондоне? — мягко спросила Клодия. — Мы с Эриком могли бы найти тебе квартиру где-нибудь поблизости и даже помогли бы тебе на первых порах с деньгами. Ты только представь, дорогая, как бы это было замечательно. Тебе вообще не пришлось бы покидать нас.

Тыльной стороной ладоней Кирстен вытерла глаза и тихонько засопела. Предложение Клодии было заманчиво, ему трудно было противостоять. Она попыталась представить себе, как все будет выглядеть, если она останется. Будет жить рядом с людьми, заменившими ей на целый год родителей. Продолжится очаровательная, сказочная жизнь, которую Эрик и Клодия открыли для нее. Концерты в городе, уже знающем имя Кирстен. Возможность видеть Майкла всякий раз, как он будет в Лондоне. Тут Кирстен заставила себя остановиться.

— Клодия, я не могу. — И слезы снова потекли из глаз. — Никак не могу.

Клодия испытывала адовы муки. Кончиком языка она слизнула два маленьких кристаллика слез, медленно ползущих по щекам Кирстен. Их солоноватый вкус доходил до самого сердца, обжигая его. Кирстен хихикнула. Ощущение было такое, словно лицо ее лизал котенок, язычок которого щекотал и вызывал желание чихнуть. Клодия почувствовала надежду. Ободренная детским смешком Кирстен, она стала легкими поцелуями покрывать лицо своей любимицы.

Увидев сегодня Кирстен с Майклом, Клодия растворила ставни своей страсти и позволила наконец переполнявшим ее к этому прелестному созданию чувствам, так долго томившимся в заточении, хлынуть наружу. Желание Клодии было так сильно, что если бы она попыталась удерживать его еще хотя бы мгновение, оно взорвалось бы и разрушило бы все внутри. До сегодняшнего дня только страх перед отвращением, которое могла испытать Кирстен, помогал Клодии сохранять некое подобие контроля над неистовым чувством. Но сейчас женщина была просто вне себя. Ее любимая Кирстен возвращается домой. После того как в ней вдруг вновь ожили чувства, которые она уже не надеялась испытать, ее обожаемая дочь, подруга, женщина — все это для Клодии воплощала в себе Кирстен — уезжает.

Кирстен вздрогнула. Что-то теплое и пряное на вкус слегка коснулось ее губ. Прежде чем девушка смогла осознать, в чем дело, ощущение исчезло. Мгновение спустя оно вернулось, на этот раз нежным пощипыванием кончиков рта Кирстен. А потом «что-то» покрыло весь ее рот. Нежное и влажное. Легкое посасывание плоти. Нежный толчок. Попытка проникнуть глубже, еще глубже. Словно в рот вставляли кляп. Кирстен задыхалась. Она распахнула глаза и с ужасом уставилась на горящее, странно искаженное лицо Клодии.

— Кирстен, о, моя дорогая Кирстен. — От охватившего желания в голосе Клодии появилась хрипотца, глаза затуманились. Она попыталась успокоить насмерть перепуганную девушку: — Милое дитя, не смотри на меня так. Я забочусь о тебе, Кирстен. Я никогда ничем не причиню тебе вреда. Дорогая, пожалуйста, доверься мне.

Но Кирстен ее не слышала.

— Мы… мы не должны… вы не должны были этого делать. — Девушка была настолько потрясена, что никак не могла выстроить связного предложения. — Это неправильно, Клодия, неправильно…

— Но почему? — возразила Клодия. — Это правильно, Кирстен. Правильно и прекрасно. Выражение заботы, не более того.

Клодия попыталась снова дотронуться до Кирстен, но та резко отпрянула, глаза ее потемнели, стали почти черными. Неистовая Клодия схватила девушку за плечи.

— Тогда обними меня, — взмолилась женщина. — Обними меня, хотя бы ненадолго. Пожалуйста, Кирстен. Ну, пожалуйста, радость моя, ангел мой, душа моя.

Но Кирстен была не менее неистова в своей попытке освободиться из крепких объятий Клодии.

— Нет, Клодия, не надо! — воскликнула она. Кирстен показалось, что всю комнату наполнили чьи-то руки и ноги. Они хватали. Они молотили. — Клодия, пожалуйста, пожалуйста, не надо! — Кирстен задыхалась, ей не хватало воздуха. Она словно попала в ночной кошмар, созданный чьим-то воображением. — Прекрати! — уже во весь голос закричала Кирстен.

Клодия испугалась и опустила руки. Не говоря ни слова, она поднялась, оправила платье и посмотрела на Кирстен таким жутко-холодным взглядом, что девушка окончательно перетрусила.

— Прости, Клодия. Я не хотела кричать, но ты сделала мне больно.

— В самом деле, дорогая? — Голос Клодии был так же холоден, как и ее взгляд. — А мне показалось, что я проявляю свою любовь к тебе.

Клодия плотно сжала губы в узкую злую полоску и резко вышла из комнаты. Как только за ней закрылась дверь, Кирстен вскочила с кровати и бросилась в ванную комнату. Она открыла холодную воду, выдавила на щетку толстую полоску зубной пасты и принялась энергично чистить зубы. Прополоскав рот лосьоном, девушка еще раз почистила зубы и, схватившись за мочалку, стала тереть лицо, пока щеки ее не покраснели как маков цвет. Но и после этого ей не стало легче.

Кирстен погасила везде свет и бросилась в постель, где свернулась плотным калачиком и попыталась заставить себя заснуть. Но у нее ничего не получилось. После полуночи в невыносимых муках Кирстен принялась молотить кулаками подушку. Потом сложила ее пополам и, уткнувшись в нее, дала волю рыданиям. Подушка одновременно заглушала плач и впитывала слезы.

К двум часам ночи Кирстен без сна лежала на спине, совершенно обессиленная, выплакавшая все слезы, с пересохшим горлом. Всего несколько часов назад проведенный в этом доме год представлялся ей прекрасным долгим сном. Теперь же этот сон обернулся кошмаром. Порочным и скверным кошмаром. Кирстен не знала, как завтра смотреть в глаза своим благодетелям.

Но утром все получилось как-то само собою. В полдень Кирстен спустилась в последний раз по лестнице с улыбкой на лице, выражавшей полнейшее спокойствие. А то, что глаза ее были красны и припухли, все отнесли за счет эмоций по поводу предстоящего отъезда и расставания. Для прощания с Кирстен прислуга выстроилась в холле прихожей точно так, как она ровно год назад приветствовала приехавшую гостью. После слов прощания слуги были отпущены, и Кирстен, оставшись наедине с Эриком и упорно молчавшей Клодией, подарила им второй экземпляр своего любимого музыкального произведения с надписью на память. Ноты предназначались для пополнения известной коллекции. В свою очередь, Кирстен получила от Эрика запечатанный конверт вместе с крепким объятием и традиционным подмигиванием.

— Ну что же, солнышко, нам следует поторопиться. — Бросив взгляд на часы, Эрик кашлянул, но Кирстен, казалось, не слышала его. — Эй, черт возьми, ты куда? — успел крикнуть расстроенный джентльмен вслед своей протеже, скорым шагом направившейся через холл в концертную залу.

Распахнув створки стеклянных дверей, Кирстен стремительно подошла к коробке, в которой хранилась дирижерская палочка Майкла.

— Помни, что обещал мне, Майкл Истбоурн, — пробормотала девушка, целуя прозрачную стеклянную крышку коробки. Кирстен подождала, пока след ее губ, постепенно тускнея, не улетучился совсем, и медленно вышла из комнаты.

Шеффилд-Джонсы дожидались ее уже в машине. Кирстен окинула прощальным взглядом дом, ставший ей за год таким родным и таким любимым, и только после этого уселась на заднее сиденье рядом с Эриком.

— Это вовсе не расставание навеки, — постарался утешить девушку Эрик, неверно истолковавший выражение лица Кирстен, встретившейся взглядом с Клодией. — Все мы трое теперь уже никогда по-настоящему не расстанемся. У французов на этот случай есть великолепное выражение: они не говорят «прощай», она говорят «до свидания», что значит лишь до следующей встречи. Так что давай, солнышко, и мы будем думать так же — просто как «до свидания».

Кирстен тихо повторила для себя: «До свидания». До следующей встречи. Не так безнадежно, как «прощай». И расставание становится легче. И чувства по поводу возвращения домой менее противоречивы. Она покорила Лондон, о ней узнала почти вся Англия, а вполне вероятно, и Европа. Теперь ей предстояло вернуться в Нью-Йорк и покорить Америку.