Май, 11, 1939 г., четверг 18–20 по Гринвичу

Его честь судья Паттерсон самолично запер кабинет и опустил ключ в жилетный карман. Картину преступления необходимо сохранить нетронутой до приезда полиции, который откладывался на неопределенный срок. Местного констебля так и не удалось разыскать: полицейских в деревушке Мидл-Энн-Вилидж было всего трое и все они дружно укатили куда-то по срочному делу.

Судье Паттерсону пришлось взять ситуацию под контроль самому: пользуясь привилегиями служебного положения, он позвонил в полицейское управление ближайшего города и потребовал срочно выслать в коттедж графини Таффлет инспектора и усиленный полицейский наряд, а гостей графини просил задержаться в доме до их приезда.

Участники печального чаепития неприкаянно слонялись по гостиной.

Только верная профессиональному долгу доктор Уолтроп послала горничную за тазом с холодной водой, намочила салфетку и положила компресс на лоб мисс Львовой, вздрагивавшей от нервной икоты. Вторая мокрая тряпка шлепнулась на лоб Огаста. Ледяные капли попали на ресницы, пришлось прикрыть глаза — теперь все, за кем он наблюдал, превратились в размытые силуэты, похожие на персонажей театра теней.

Простите, графиня, вы, помнится, увлекаетесь рукоделием?

Полагаете, вязание меня утешит?

Нет! Я всего лишь прошу проверить, на месте ли ваши спицы, — объяснил судья.

Графиня Таффлет престала утирать слезы крошечным платочком и прямо-таки затряслась от возмущения:

Как можно? Мистер Паттерсон, от вас я не ожидала подобных инсинуаций! Позвольте напомнить, что я почетный председатель совета попечителей нашей поселковой клиники! Образцовой клиники доктора Форестера, причина смерти которого, заметьте, не установлена!

Думаете, его отравили мышьяком, а потом воткнули спицу в глаз для пущего эффекта? — пожала плечами Мардж. — Кто будет проводить коронерское расследование?

Никто, — отрезал судья. — Никто из присутствующих здесь.

Итак, мы все под подозрением! — скривился доктор Рихтер.

Решать не мне, а инспектору, — судья навис над чайным столом, подобно неприступному утесу, и обвел присутствующих тяжелым взглядом, как из года в год оглядывал притихшую публику в зале судебных заседаний. — Но поверьте моему опыту, леди и джентльмены, — я занимаю кресло судьи больше тридцати лет! — весь мой опыт свидетельствует, что убить человека куда сложнее, чем пишут в детективных романах. Для этого мало расчета, решимости или жгучей ненависти. Чтобы убить человека именно таким образом, нужен определенный навык, который имеется у медицинских работников. Нет нужды раскланиваться раньше времени, доктор Рихтер! Вы не единственный здесь медик — у вас есть коллеги среди прекрасных леди. Не только мисс Уолтроп, но и леди Делия, которая некогда была сестрой милосердия…

Графиня Таффлет молча подняла корзину для рукоделия, открыла и вывалила ее содержимое прямо к ногам судьи. Фрагмент вязаного полотна соскочил с толстых деревянных спиц, а разноцветные клубки разлетелись по ковру на радость собакам. Леди убрала мокрый платочек и приосанилась:

Мистер Паттерсон, простите, запамятовала, какое воинское звание вы носили, когда победоносные британские войска вошли в Преторию. Лейтенанта, если не ошибаюсь? Военный тоже имеет навык убивать! Каноник это подтвердит как ветеран последней воинской кампании; а вы, мистер Гэлоп, кажется, фехтовальщик и сможете орудовать спицей как клинком, верно? Помнится, я разглядывала ваш кубок за победу в фехтовальном турнире. Еще здесь присутствует мистер Горринг-младший, просто крепкий парень, гораздый на всякие безалаберные шутки. Его выходки уже стоили здоровья однокашнику: юноша до сих пор заикается! Мне есть что сообщить инспектору, джентльмены, и никто не посмеет третировать меня в собственном доме! Запомните это! — графиня расправила складки платья и удалилась вместе с эскортом горничных, запретив беспокоить ее, пока не появится полиция.

Тишина сомкнулась за ее шелковым подолом, только ветер шуршал листвой под окном да собачонки повизгивали, сопел судья да тихонько икала в высоком кресле мисс Львова.

Для поддержания сил юной леди полезно будет выпить рюмочку хереса…

Выпить нам всем не повредит! — поддержал доктора Рихтера Горринг и поманил лакея. — Слышал доктора, приятель? Давай, живенько подай нам виски!

Нет! Я категорически запрещаю, — завопил судья, продолжая изображать непоколебимый утес. — Никакого алкоголя, раньше чем все подпишут показания! Вот чашка крепкого горячего чая была бы кстати. Подайте чай, мистер… э… Хотя нет. Погодите. Сперва скажите мне: кто из прислуги умеет вязать?

Мисс Львова отменно вяжет ирландское кружево, — ответил лакей.

Огаст даже приподнялся в кресле от возмущения: не следует называть компаньонку прислугой! Компаньонка — это оплачиваемый социальный статус. Но мисс Львова не заметила оплошности лакея и тихонько уточнила:

Ирландское кружево вяжут крючком.

Мисс Львова, а новая кухарка вяжет на спицах?

Простите, мистер Паттерсон, я не знаю…

Судья недовольно пробурчал, что докопается до правды, даже если ему придется самолично спуститься на кухню и вместо судейского молотка взяться за дуршлаги и поварешки.

Как насчет сигар, джентльмены? — предложил газетчик.

Лакей неуверенно кашлянул:

Ее милость просит гостей курить исключительно в кабинете! Прошу, джентльмены, проследуйте за мной!

Гостиная опустела — люди уступали место сумеркам. Мардж, вынув из сумочки портсигар, нервно постукивала по нему кончиком сигареты. Она хотела выйти следом за мужчнами, но задержалась у окна, залюбовавшись сельским пейзажем.

Кто теперь будет заботиться о пациентах доктора Форестера? — переживала она.

Доктор был столпом скромного местного сообщества, — вздохнул каноник. — В этом качестве его никто не заменит. Но пациентов у него почти не осталось: сельские жители отличаются отменным здоровьем, а самый тяжелый больной в лечебнице был нездешний, горожанин. Вчера он умер. Впрочем, большой беды не случится, если доктор Уолтроп навестит сельскую больницу в качестве акта благотворительности. Скверная история, — вдохнул священнослужитель и галантно открыл двери перед Маргарет. — Надо же было такому случиться в канун весенней ярмарки…

Нежные веки мисс Львовой чуть заметно подрагивали: похоже, девушка задремала. Огаст осторожно поправил съехавшую на подлокотник шаль — можно было бы сказать, что они остались наедине с милой девушкой, если бы не доктор Рихтер. Психиатр сидел на диване с видом совершенно потерянным и механически отхлебывал из плоской фляжки. Лишь раз он поднял глаза на молодого человека и горько улыбнулся:

Столпы общества! Чтобы попасть в категорию местных ноблей, надо провести в чертовой дыре лет триста, обзавестись титулом, родовым замком и парой- тройкой ручных призраков.

Огаст присел рядом с ним — он прекрасно понимал, о чем толкует медик: он тоже частенько чувствовал себя «хромой уткой» в аристократических компаниях, из-за того что не мог опереться на мощное генеалогическое древо, хуже того — не знал, кто его настоящие родители.

Нет, доктор Рихтер не претендует на сельскую практику почившего коллеги Форестера. Он никогда не оспаривал исключительное право последнего промывать разбитые коленки, вскрывать чирьи и выдирать гнилые зубы у местных аборигенов под вывеской благотворительности — проще говоря, з-а-б-е-с-п-л- а-т-н-о. Потому что господин Рихтер прибыл в Британию с единственной целью — заработать. Хотя по большому счету принимать заманчивое предложение ему не следовало, надо было подыскать себе скромное место в Германии: канцлеры приходят и уходят, а наука остается! Или хотя бы на континенте — в обнищавшем провинциальном университете вольного Данцига или в захудалой клинике Швеции. Скучное, бесперспективное дело, зато безопасное!

— Уезжайте! Уезжайте отсюда, пока еще можете… — заклинал доктор Рихтер. — Чужакам здесь не место. Даже прислуга значит для здешних старожилов больше, чем чужак. Вам никогда не откроют правду о том, что происходит за толстыми стенами родовых гнезд и аккуратными шторками сельских домиков. Если хоть краешек их темной сути выплывет наружу, никто не будет доискиваться до настоящих причин: рука руку моет. Концы спрячут в зыбучий песок, а еще скорее — за спину чужака.

Он живет в этих местах достаточно долго, чтобы понять: затевается что-то недоброе! Он был весьма удивлен, когда леди Делия пригласила его на чай в обществе здешних ноблей, и, конечно, не должен был принимать приглашение; между их оздоровительным заведением и местной общиной уже долгие годы идет тайная война из-за спорных земель. Санаторий — заведение частное, врачи в нем — обыкновенные наемные работники, и, даже если бы они признавали справедливость притязаний, все равно не смогут самочинно размежевать земельные наделы по-новому. Но разве местным упырям втолкуешь такие элементарные вещи?

Когда сгорел сарай вдовствующей графини, виноватым сделали его предшественника, врача санатория. Обвинили в пренебрежении профессиональными обязанностями, в результате чего якобы опасный больной вырвался на свободу и совершил поджог. Так будет и на этот раз. В убийстве обвинят его — чужака, вдобавок иностранца, и ему очень повезет, если полиция переключится на пациентов! Проблема только в том, что в санатории нет больных, представляющих социальную опасность. Ведь он возглавляет не психиатрическую больницу, а всего лишь место, где сравнительно здоровые люди могут восстановить психическое равновесие или пережить последствия душевной травмы…

Доктор Рихтер обреченно вздохнул, хлебнул из фляжки, протянул ее своему прилежному слушателю и сделал приглашающий жест.

Огаст, преодолевая брезгливость, глотнул — мягкое обволакивающее тепло волной прокатилось по телу. Он честно признался, что разделяет тревоги доктора; откровенно говоря, он и сам успел возненавидеть здешние места! С того дня, как он сюда приехал, точнее, с той ночи, которую он впервые провел в Энн- Холле, его мучают кошмары! В недавних снах он уже видел всю ту жуть, что случилась сегодня: зыбучие пески, ров у стены замка, и утопленников, и удавленников, и голову, насаженную на спицу; ее отрубают мечом или огромным ножом, она падет на пол, со звоном катится по мостовой в сиреневую даль…

Лицо психиатра мгновенно изменилось. Так меняется охотничий пес, заслышав рожок псаря. Доктор Рихтер привстал и стал рассматривать профиль Огаста:

У вас интересный череп, молодой человек… — он легко коснулся пальцами затылка Гасси. — В вашей семье есть духовидцы?

Кто?!

Медиумы, хотя не обязательно, — уточнил медик. — Понимаете, психика очень тонко организованная штука, но изначально зависит от физиологии. Таково мое мнение как ученого-материалиста. Существуют некоторые качества, которые даны человеку от рождения, которым нельзя научить, чтобы там ни говорили мои коллеги, склонные к пустым философствованиям. Как врожденные качества будут развиваться и к чему приведут, зависит от множества случайных факторов, это скорее сфера социальной биологии. Ну что, припоминаете среди родни людей с выраженными необычными способностями — например, фотографической памятью или необыкновенно высокой скоростью чтения? Возможно, с экстравагантными привычками или фобиями? Хотя бы со склонностью к мигреням?

Можно было ответить доктору, что он сам хоть и не имеет привычки писать исключительно зелеными чернилами, как легендарный Мистер Си адмирал Камминг, но всегда спит на шелковых простынях, поскольку до обмороков пугается пауков, — считается, что пауки не могут ползать по шелку. Еще он ужасно боится всяких инфекцией, заматывается шелковым шарфом почти до бровей, если приходится навещать знакомых, подхвативших инфлюэнцу, и моет руки по сто раз на дню; с тех пор, как узнал, что микробы чумы и моровой язвы могут веками жить между пергаментных страниц, читает старинные книги исключительно в перчатках! Точнее сказать, листает — ему достаточно только просмотреть книгу, чтобы воспроизвести потом содержание любой страницы с точностью до запятой.

Но речь шла не о нем, а о его родственниках, и Огаст с грустью ответил:

Не знаю, доктор. Я вырос в приемной семье.

Сочувствую. Могу посоветовать самое лучшее, самое надежное лекарство… — эскулап вручил ему свою фляжку, но, не закончив фразу, бросился к окну: там темнота расслоилась, перерезанная лучами фар, надсадно завизжал клаксон, и к дому подкатило сразу несколько автомобилей.

Похоже, прибыл инспектор, — доктор Рихтер принялся разминать длинные паучьи пальцы, суставы сухо пощелкивали. — Пойду, иначе наговорят про меня Бог весть что…

Шум разбудил мисс Львову, она поднялась с кресла, зябко кутаясь в шаль, поправила выбившийся из прически локон и растерянно улыбнулась.

Я, кажется, уснула… Извините, мне очень неловко.

Ну какие могут быть извинения, мисс Львова, вам просто повезло! Я сегодня точно глаз не сомкну всю ночь, — Огаст уже захлебывался в дурных предчувствиях. — Если вообще смогу когда-нибудь уснуть!

Знаете, я могу вам помочь, то есть не я, конечно. Знаете, графиня скверно спит когда меняется погода, ее тоже мучают кошмары. Доктор Форестер выписал ей успокоительное. Очень эффективное средство. Давайте, мистер Картрайт, я налью вам несколько капель, прямо сюда, во фляжку? — щеки Анны покраснели, и она поспешно добавила: — Уверяю, леди Делия сама обязательно предложила бы! Она всегда предлагает мне взять немного для мамы, а нескольких капель вообще не заметит. У нее доброе сердце — просто ей сейчас не до нас… До нас вообще никому нет дела — идемте, идемте скорее…

Снизу доносилось хлопанье дверей, шум и голоса.

Княжна Анна грациозно склонила голову — проверила, нет ли кого поблизости, и нежной ладошкой коснулась его запястья, Огаст не нашел сил воспротивиться. Девушка увлекла его за собой, быстро цокая каблучками.

Они поднялись на второй этаж, юркнули в крошечную комнатушку, располагавшуюся в самом конце сумрачного коридора. В нос ударил запах старомодной фиалковой воды, мисс Львова прикрыла дверь и щелкнула выключателем. Тусклая лампочка осветила громоздкий комод, из тех, в которых держали приданое девицы во времена благословенной королевы Виктории; совсем древний и громадный, как кладбищенский склеп, сундук, на котором были вперемешку уложены пыльные обувные и шляпные коробки.

По всей вероятности, комнатушку отгородили от будуара тонкой стенкой, чтобы использовать как гардеробную или кладовку. Отсюда было прекрасно слышно, что происходит в соседней комнате. Графиня кого- то отчитывала в полный рокочущий голос: за то, что не послушался ее, опять наплевал на ее предостережение! Она ведь не шутит — здесь постоянно происходит одно и то же! Ничего не меняется: так было и пять лет назад, потом — три года. То же самое случилось в прошлом году…

Судя по голосу, собеседником леди Делии был мужчина: то ли он находился слишком далеко от перегородки, то ли говорил слишком тихо — слов было не разобрать, — но джентльмену удалось здорово разозлить хозяйку дома. Леди стала кричать: что значит по-другому? Все было именно так! Нет, оползень ничего не изменит! Трупов тогда не нашли, и сейчас никто ничего не найдет, их никогда не находят! Зыбучие пески берут свое, он должен ей поверить: она знает, она видит, она медиум…

Мисс Львова взяла с комода связку ключей, открыла притулившийся в углу двухдверный шкаф — между стопок скатертей и постельного белья пряталась большая аптечная бутыль из темного стекла. По пожелтевшей этикетке расползлись чернильные буквы: «Laudanum». Девушка аккуратно вынула пробку и подняла глаза на Огаста — графиня не следит, сколько лекарства осталось: сама Анна, реже — горничная наливают ей чудодейственное средство в специальный мерный флакончик и относят в спальню. Горлышко бутылки чуть слышно звякнуло о край фляжки, как раз в этот момент леди Делия начала орать так, что шляпные коробки вибрировали и грозили посыпаться на пол: свершатся три жертвы. Одного заколют! Другого — удавят! Третьего — утопят!

От такого пророчества в глазах у Огаста потемнело: перед внутренним взором потянулись вереницы скелетов, закружились в немыслимой пляске, как на средневековых фресках. Рука его разжалась, и фляжка с грохотом упала на пол.

Что за шум? — паркет скрипнул под ногами корпулентной дамы.

Мисс Львова подхватила перепуганного Огаста под руку и скоренько втолкнула в небольшую дверцу; он едва не рухнул вниз: сразу за дверцей начиналась крутая лестница, которая, по всей вероятности, вела в жилые помещения прислуги.

Что там такое? — рокотала графиня.

Коробки не выдержали напора и, судя по звуку, попадали одна за другой. Огаст затаил дыхание.

Крыса пробежала! — ответила находчивая княжна.

Я спрашиваю, что за шум внизу?

Сию минуту, узнаю.

Поторопитесь!

Девушка скользнула в едва приоткрытую дверцу, сунула Огасту фляжку, вместе они скатились вниз так быстро, что Гасси буквально налетел на кухарку, которая стояла, перегораживая массивными плечами узенький коридорчик. Миссис Диксис уже достаточно освоилась на новом месте, чтобы учинить скандал.

Ага, вас-то мне и надо! Вы же вроде юриста, мистер Картрайт? — Огаст кивнул. — Скажите, сэр, дозволено ли полицейским вламываться в жилое помещение без ордера на обыск?

Уголовное право никогда не было специализацией Огаста — он изучал историю права, — потому он лишь неопределенно помотал головой.

Слыхали, инспектор, мой адвокат сказал: нельзя! — миссис Диксис победоносно хлопнула дверью перед самым носом у долговязого мужчины в понуром серо-мокром макинтоше. Теперь они все вместе толпились посреди небольшого помещения, в которое выходили двери комнат прислуги. — Слыханное ли дело! Ни в одном детективном романе такого нету, чтобы прислугу обвиняли в убийстве.

Здесь совершено реальное убийство, миссис Диксис. Мне необходимо знать: на месте ли ваши спицы, — вяло сопротивлялся «макинтош». Он выглядел издерганным и усталым настолько, что судья Паттерсон поспешил ему на помощь, сказав с нажимом:

Да, мэм, речь идет не о романе, это — настоящая жизнь!

Ах, настоящая жизнь? — всплеснула руками лучшая кухарка Девоншира. — Так я, ваша честь, много чего знаю про настоящую жизнь! Покойный доктор всегда звал меня на коронерские слушания. Да, так и говорил: приходите непременно! В первый ряд усаживал. А вы, сэр, меня хоть раз пригласили на суд присяжных? Мистер Картрайт, скажите, можно ли требовать отвода судьи как заинтересованного лица?

Да. Если есть достаточные основания… — Огаст виновато взглянул на судью.

Поняла. Как вам такое: мистер Паттерсон сватался к леди Делии и наш доктор Форестер, пока был живой, тоже ухаживал за ее милостью…

Инспектор вытащил из внутреннего кармана блокнот и заточенный карандаш, но судья мягко придержал его руку:

Действительно, я имел честь просить руки леди Делии! Если не ошибаюсь, в 1902 году… Много раньше, чем она стала супругой сэра Оливера Таффлета. Доктор Форестер тоже не скрывал своих намерений — он делал графине предложение вскоре после кончины его светлости графа Таффлета, это было в одна тысяч девятьсот восемнадцатом!

Так любовь не карманная кража, у нее нету срока давности, — бойко парировала миссис Дик- сис. — Леди хотя в годах, зато состоятельная, ни детишек у нее, ни близкой родни. Мало ли что между вами опять закрутилось…

Миссис Диксис, спица ваша! Верно? — словно из небытия в переполненном помещении возник мистер Честер.

Дьявол, а не человек! — ахнула миссис Диксис. — Вы-то здесь откуда взялись?

Хотел убедиться, что джентльмены благополучны. Заодно показал инспектору дорогу от Энн- Холла к графскому коттеджу, — ответил мистер Честер так, словно речь шла о самом обыденном деле, и добавил, повернувшись к полисмену: — Уверяю, инспектор, миссис Диксис — добронравная женщина, и никогда не будет вступать в дискуссию, если дело не касается ее лично!

Он строго оглядел помещение: наверняка отметил и пыль на плафоне, и недостаточно накрахмаленный передник горничной, и перепачканные дверные ручки — и наконец остановил взгляд на несвежих перчатках лакея; тут же без малейшего колебания отдал ему распоряжение:

Проводите инспектора в угольный подвал!

Инспектор Ньюпорт обследовал разворошенную кучу угля, без труда обнаружил лаз в подземелье — после такого открытия восстановить картину преступления было для сыщика делом техники. Он вооружил лопатами и фонарями обоих сопровождавших его констеблей и откомандировал их в зияющее жерло подземелья, а сам двинулся по предполагаемому маршруту преступника; любопытствующие последовали за ним.

Итак, — вещал инспектор, — предполагаемый преступник действовал по тщательно продуманному плану. Сначала он подбросил чучело волчьей головы под дерево, и сделал это в преддверии ежевечернего выгула собак. Затем проник в дом через угольный подвал. Пробраться в кухню незамеченным он не мог: там суетились кухарка с судомойкой. Тогда некто направился в жилые помещения для прислуги — днем в них никого нет, а двери открыты, — позаимствовал у миссис Диксис острую и прочную стальную спицу, о чем свидетельствуют следы угольной пыли на ручке двери в ее комнату. Двинулся по лестнице наверх, дождался всеобщей суматохи, когда обнаружилась волчья голова, вломился в кабинет и нанес смертельный укол в глаз доктору Форестеру, — инспектор эффектным жестом указал на скрюченное под столом тело.

— Нельзя считать укол смертельным, пока не произведено вскрытие, — заметил доктор Рихтер.

Но инспектор проигнорировал ремарку и продолжил осмотр. Как вообще человек в здравом уме и твердой памяти позволит ткнуть себе в глаз спицей?

Он опустился на корточки, оглядел завернувшийся угол ковра, царапины и следы на полу, сделал знак полисмену, производившему фотосъемку, — кабинет наполнили слепящие вспышки. Похоже, тело несчастного доктора пытались вытолкать в окно, но что-то напугало преступника, он отказался от затеи, запихнул тело под стол и ретировался в одиночку.

Инспектор проверил оконную задвижку — открыто!

Бегло осмотрел подоконник — частично пыль стерта, — поднял раму и, следуя логике преступника, свесился вниз. Возвратив себе исходное положение, инспектор констатировал, что дотянуться до пожарной лестницы из окна вполне возможно, а главное, окно выходит на старое кладбище, то есть в сторону, противоположную саду, куда сбежались к чучелу волчьей головы хозяйка дома и ее гости. Тут же распорядился исследовать лестницу на предмет волокон одежды или отпечатков пальцев — хотя последнее сомнительно. Краска расслоилась и осыпалась, перекладины покрыты ржавчиной. Беда, что убит именно доктор Форестер, сокрушался инспектор, прекрасный коронер: кто способен заставить безжизненное тело заговорить на вскрытии и выступить в суде лучше самого покойного?

Полицейский сержант встал в дверях кабинета, перекрыв доступ всем желающим понаблюдать за дедуктивными построениями инспектора. Они были вынуждены толкаться и вытягивать шеи, пока не пришлось пропустить двух дюжих «бобби» с носилками. Те извлекли тело доктора из последнего приюта, накрыли простыней и унесли, грохоча тяжелыми форменными сапогами.

Наконец дело дошло до свидетельских показаний — инспектор обвел замешкавшихся у двери леди и джентльменов хищным взглядом, но попросил пригласить в кабинет вдовствующую графиню Таффлет и уточнил, все ли предметы на месте.

Леди Делия задумалась. Она поднесла к носу флакончик с ароматической солью, кожа на переносице собралась мелкими морщинками, задрожала неуместно и смешно. Графиня нечасто заглядывала в кабинет мужа и при его жизни. Во времена ее замужества Британия была оплотом благопристойности, даже спальни у супругов были раздельные, не то что кабинеты. Да, кабинет графини — в противоположной части галереи, инспектор может его осмотреть и использовать помещение по своему усмотрению.

Что находилось в кабинете покойного графа, один Бог ведает! Ей теперь уже не вспомнить, что здесь было и когда пропало… Она всхлипнула, покачнулась, но мистер Честер подхватил леди под локоть и усадил в большое кресло — как и подобает вышколенной домашней прислуге, он всегда оказывался рядом, если в том возникала нужда, — принял из рук горничной свежий платочек для леди, спросил девушку, кто убирал в кабинете.

Я, сэр. Только пыль смахивала, ничего никогда не брала и даже не двигала!

Что стояло здесь? — мистер Честер указал на довольно-таки запыленную поверхность высокой этажерки, в центре которой красовался круг без единой пылинки.

Череп, сэр. Блестящий белый череп.