Май, 12, 1939 г., пятница 12–10 по Гринвичу

В отличие от Горринга-младшего, ухитрявшегося повсеместно быть всеобщим любимцем и душой компании, Огаста так же дружно недолюбливали. Взрослые, в особенности педагоги, опасались, что сверх меры начитанный и остроумный мальчик обнаружит прорехи в броне их авторитета, а соученики считали его слишком надменным и заносчивым. «Байронизм» уже давно стал достоянием истории, и Огасту пришлось бороться за симпатии окружающих поизощреннее, чем политику за голоса избирателей. Он давал однокашникам списывать, ходил с ними в зоосад и цирк и даже удил рыбу, — хотя всей душой ненавидел рыбалку! — одалживал приятелям деньги, заключал пари, озорничал и дерзил больше других. Даже однажды принародно сожрал червяка (подменив лакричной конфетой)!

Словом, школьных хлопот ему хватило, чтобы понять: в студенческой жизни так продолжаться не может. Нужен был более радикальный способ завоевать популярность. Как известно, мерилом успеха в студенческой среде служит не столько академическая успеваемость и научные работы, сколько членство в разных клубах, командах и братствах.

Он выбрал самое престижное и закрытое «братство», разыскал его секретаря, старшекурсника, который готовил посвящение неофитов в ряды общества, и поделился с ним тайной — чудом сохранившимся палимпсестом[32]Палимпсест — пергамент, надписи на котором счищены, а на освободившейся поверхности сделана новая запись. Иногда при помощи особых технических приемов изначальную запись удается восстановить.

, в котором была прописана процедура инициации в союзы студиозусов. Документ воспроизводил текст из далеких и темных времен, когда на троне восседали Плантагенеты, а католические ордена еще соперничали за высшую власть со жрецами не до конца уничтоженных Церковью языческих культов, ценой членства в которых была человеческая жертва…

Да-да, у «книжных мальчиков», завсегдатаев букинистических лавок, блошиных рынков и библиотечных хранилищ, тоже имеются некоторые преимущества. Например, они могут смастерить готический пергамент, что называется, из подручных средств, с той же легкостью, с какой юный Уилл Айрленд подделывал автографы великого барда. Итак, мистер Картрайт сочинил свой собственный готический роман и как по писаному разыграл его в декорациях, представленных реальной жизнью.

Глава братства пришел в восторг от пергамента и сразу же захотел воспроизвести ритуал во всей его примитивной прелести. Огаст вызвался помочь. В центре темного зала разложили костер, над ним подвесили закопченый чан, раздобытый у старьевщика; пар подсветили спрятанным внутри карманным фонариком, прикрытым синим стеклом; магниевые вспышки придали происходящему демонизм и наполнили низкое помещение белым дымом, из которого явился глава братства. Он кутался в плащ, сотканный из шерсти черной овцы, остриженной в безлунную ночь — как достославный Мерлин.

Грубой выструганной деревянной ложкой он помешал варево в чане и выловил из него — человеческое сердце! Рукой, облаченной в кожаную перчатку, высоко поднял его над головой на обозрение юношей, робко жавшихся к стенам подвала, и возгласил:

— В древние времена избранные могли вкусить от священного темного сердца. Сегодня и вам даровано такое право!

Огаст первым приблизился к костру и откусил от протянутого ему сердца!

Ахнул даже глава их тайного сборища. Но желающих повторить подвиг Огаста, за исключением мистера Горринга, не нашлось. Кто-то замер в оцепенении, кто-то заорал и попытался убежать, кого-то стошнило… Наследный герцог Оклендский рухнул без чувств и очнулся, увенчанный прядью благородной седины; а бедолага Бредли остался заикой!

Про подобные происшествия не пишут в газетах, их не осуждают публично, ведь все члены братства, даже студенческого, — прошлые, живые и будущие — связаны клятвой хранить его тайны. Но молва о происшествии просочилась сквозь кирпичные стены колледжей, как световые корпускулы сквозь экспериментальные устройства, ширилась и набирала силу. В сиянии этих неосязаемых лучей Огаст вскоре сам возглавил братство и заполучил престижные должности в дискуссионном клубе и научном обществе. На него посыпались медали и призы за бессчетные достижения, он сделался желанным гостем на торжествах в любом студенческом союзе или компании и славой теперь уступал только капитану регбистов, да и то самую малость.

Теперь мистер Картрайт мог быть спокоен за свою будущую карьеру.

В скучных и сытых Американских Штатах молодые люди, жаждущие карьерного взлета, обречены корпеть над отчетами в банках или корпорациях, а в голодной и злой Европе им приходится вступать в партии, перекрикивать друг друга на митингах и бряцать оружием.

Британским выпускникам повезло гораздо больше — их карьера складывается сама собой, но при одном условии: если они состоят в определенных клубах. Когда в свой срок мистер Картрайт покинул университетские стены, перед ним — молодым человеком умеренного достатка и неясного происхождения — распахнули двери самые респектабельные и трудно доступные клубы Лондона, заповедники приватности, вроде «Уайте» или «Эгоиста», где его высочество герцог Вестминстерский дюжинами отправляет в потолок пробки шампанского, а достопочтенные джентльмены по старой памяти называют премьер- министра Джозом, а опального лорда-адмирала — Уинстоном.

Протежировать воспитаннику сэр Эндрю Уолтроп считал неэтичным, но и без его помощи Огаст очень быстро стал неофициальным помощником — демократические принципы клуба запрещали джентльменам из попечительского совета привлекать профессиональных секретарей — одного из самых влиятельных столпов клубного мира — лорда Глэдстоуна. Это означало светлое, безоблачное и до тоски предсказуемое будущее.

Можно было расслабиться и целиком предаться чтению — неведомая сила подхватила его под руки и неумолимо тащила вперед и вверх, так что Огаст сам порой готов был поверить в магическую силу «темного сердца».

Но поверить он не мог, потому что знал совершенно точно: сердце, кусочки которого сжевали они с Эджи, было свиным и хорошо проваренным. Настоящее, человеческое сердце всего лишь выполнило свою функцию в довольно несложном фокусе, и, как всякому престижу, ему была уготована незавидная роль — сгореть в костре! Пользуясь всеобщим замешательством, Огаст сбросил его на пол и запихнул ногой в огонь, как только вытащил съедобного дублера из рукава студенческой мантии.

Ничего ужасного в этом поступке не было — сердце всего лишь разделило судьбу всего человеческого тела, которое кремировали в тот же день. Вот раздобыть настоящее сердце для церемонии было гораздо сложнее!

Использовать подделку с самого начала было невозможно: среди потенциальных братьев присутствовали будущие врачи и биологи. Втягивать в дело людей, причастных к университету, тоже было нельзя, чтобы не разрушить тайну. Он был вынужден обратиться за помощью к Мардж — она как раз вернулась из своей учебной поездки в Соединенные Штаты и напросилась на работу в какой-то муниципальной клинике Кэмбриджшира. Маргарет всегда была девицей радикальных левых взглядов, водила компанию не только с декларированными леваками из «Общества апостолов», но даже с записными анархистами и, придя в восторг от предложения до полусмерти напугать целую толпу богатеньких оксфордских шалопаев, согласилась стащить из анатомички подходящее сердце.

Вот и вся история. История, которую Огаст до вчерашнего дня считал известной только им троим. Приложив некоторые усилия, он выбрался из огромной кровати, набросил на плечи халат, взял сигарету и присел на окно рядом с Мардж:

Хорошо. Ты не говорила старой карге лично, но кому-то ты рассказала?

Огаст, какая разница — я даже не знала имени покойника!

Узнать его имя очень просто: по записям морга и похоронной конторы.

Оставь меня в покое, Гасси. Я же не выпытываю, где ты раскопал свой дурацкий каннибальский ритуал.

Не имеет значения… — занервничал Огаст. — Считай, что мне приснилось…

Действительно, он не смог бы сказать с уверенностью, видел ли он это собственными глазами, когда со свойственным малышу любопытством приоткрыл потайную дверь в доме одного респектабельного джентльмена, или ему привиделся обычный кошмар…

Маргарет спрыгнула с подоконника, бросила короткий взгляд в зеркало, поправила складки на юбке и повернулась к отцовскому воспитаннику:

Вы здесь в Британии совсем помешались на политике умиротворения. Но война уже идет — там, за Ла-Маншем, мертвых забрасывают грязью в танковых рвах, не разбираясь, где чьи головы, руки или ноги, и никто не вспоминает про «цвета колледжа»…

Мардж, война идет постоянно. В Европе, в Африке, в азиатских колониях — где угодно, ты устанешь за нею гоняться. А на Британских островах царит мир. Здесь нельзя просто так взять и начать войну! Для этого должен быть принят парламентский акт, ему предшествует одобрение премьер-министра, речь короля, дипломатические шаги и все такое прочее. Понимаешь, что это значит? Что преступления в старой доброй Англии продолжают совершать из корысти! Шантажист, тот же грабитель… — им все равно, кто марксист, а кто анархист, им безразличны политические убеждения. Их интересуют только деньги. А деньги у тебя есть, и много. Ясно?

Зачем тетке Эдварда, состоятельной леди, опускаться до шантажа?

Думаю, старая сплетница Таффлет — не единственная, кто знает…

Отстань от меня, Гасси, — перебила его молодая особа. — Вчера человека убили, а ты истерику закатил из-за студенческого розыгрыша. Жалко, что ты настолько ленив, — мог бы стать неплохим адвокатом, цинизма тебе не занимать!

Назначат коронера, и всех нас вызовут как свидетелей.

На досудебных слушаниях — как свидетелей, а дальше — кто знает? Я слышал, здесь случаются странные вещи. Из года в год пропадают люди, а виноватых ищут среди приезжих, «чужаков». Давайте лучше заранее договоримся, что мы видели-слышали и что будем отвечать коронеру…

Гасси прав. В этом проклятом месте надо соблюдать осторожность и трижды подумать над каждым словом, — вчерашние события стерли с лица мистера Горринга обычную белозубую улыбку, он помрачнел и выглядел старше и суровее — словом, совсем не так, как в Лондоне. — Кругом что-то непонятное творится, все живут в страхе: привратник рассказывал, что селяне из домов боятся выходить по ночам. Даже такая старая перечница, как леди Делия, держит заряженное ружье у кровати…

Портьеры тревожно зашелестели, ветер — слишком холодный и злой для весны — наполнил комнату, Огаст поежился и отчетливо вспомнил невольно подслушанные им слова леди Делии: «Такое уже было и пять лет, и три года назад, даже в прошлом году…» Надо будет просмотреть старые газеты, подумал он, и предостерег Маргарет:

Боюсь, нам всем скоро потребуется хороший, настоящий адвокат.

Эдвард насупился и объявил с видом политика, с треском продувшего муниципальные выборы:

Надо дать знать сэру Эндрю, он подыщет походящего.

Лично мне адвокат не требуется, я сама могу за себя постоять! Я под присягой буду говорить правду, я ни в чем не виновата, — доктор Уолтроп подхватила медицинский саквояж и вышла, оставив двери открытыми. Огаст и Эдвард слышали, как тонкие каблучки юной леди цокают по полу. Маргарет носила туфли отменного качеств и очень дорогие — среди ее человеческих достоинств не числилось умения ладить с ближними и навыка заводить полезные связи. Поэтому ей не приходило в голову отказаться от хорошей обуви или французской модистки ради расположения «простых людей».

По счастью, звук ее шагов больше никому не досаждал — капитан Пинтер и мистер Честер вместе со слугой-индусом укатили в Мидл-Энн-Вилидж на опознание: инспектор предположил, что обезглавленное тело принадлежит мистеру Сингху.

Ничто не препятствовало джентльменам провести остаток дня, как заправские сыщики. Кем бы ни был убийца доктора, он свободно ориентировался в доме. Логично предположить, что либо он бывал в доме раньше, либо ему помогал кто-то из домочадцев. Огаст взял блокнот, воспроизвел в памяти все помещения коттеджа графини, в которых успел побывать, и набросал что-то вроде поэтажного плана, а затем попросил Лесли принести цветные чернила, чтобы стрелками отметить перемещения гостей.

Тем временем мистер Горринг отразил на своем листке все перипетии карточной партии, сыгранной в доме графини. Играли вчетвером: он сам, старая клуша Таффлет, викарий и судья. Из-за карточного стола партнеры не отлучались до самого вопля русской девицы. Эдвард жирной чертой подчеркнул записи и вздохнул:

Как думаешь, удастся теперь взыскать со старых пердунов мой выигрыш?

Что, много выиграл?

Ну, как посмотреть: триста пятьдесят фунтов…

Огаст присвистнул:

Лихо!

А ты думал! Я почти решился перебраться в эту глухомань до конца лета: у чертовых провинциалов полно денег и проигрывать им нет нужды — они мне не боссы, не кредиторы, не опекуны, я вообще никак не завишу от их влияния! Вот леди Делия, когда наезжает погостить в Лондон, изображает бедную родственницу: ворчит после каждой поездки в такси, проклинает дороговизну и оплакивает каждый фунт чаевых прислуге, а живет не так плохо! Поднимала до пятисот фунтов. Даже сморчок-викарий вывалил на кон две сотни и глазом не моргнул.

Слушай, а откуда у провинциального викария такая сумма? Откуда вообще у них такие деньги — при себе, наличными?

А куда им тратиться в такой дыре? — пожал плечами Эдвард. — В сезон — охота, а остальное время перекинуться в картишки, считай, единственная радость…

Думаешь, они копят денежки специально на игру?

Вот уж не знаю. Я не считаю чужие деньги, я и свои-то не считаю! — расхохотался Горринг. — Скверно, что инспектор изъял все записи. Теперь попробуй докажи, кто кому и сколько должен…

Попробуем завтра с ним договориться. Мне кажется, он тоже не из местных!

Они склонились над блокнотом, сопя и переругиваясь, и принялись обозначать на плане перемещения гостей, которым сами были свидетелями. К концу этого изнурительного действа Огаст сделал еще одно неожиданное открытие: никто из присутствовавших в доме джентльменов не мог быть собеседником леди Делии, когда он и Анна по недоразумению подслушивали в кладовке. Аналитический ум Горринга сразу же сделал логический вывод:

О-па! Старина, завтра мы сможем порадовать нашего морского волка…

Сомневаюсь…

Гасси, старина, прекращай ты во всем сомневаться! Лучше сам подумай: мы знаем, кто такой «доктор Рен»! Это наверняка тетушка Таффлет! Она и в Лондоне частенько гадает девицам по чайным листикам и составляет натальные карты. Наверняка это она строчит астрологические заметки в газеты, раз вопит дурным голосом, что медиум. Больше некому.

Она кричала про какие-то смерти и трупы — пять лет и три года назад…

Да, действительно, что такого криминального здесь уже случалось?

Еще несколько часов приятели шуршали газетными подшивками, просматривали разделы криминальных новостей в поисках сообщений об убийствах, поджогах, неопознанных телах и пропавших без вести людях. Если верить выпискам, расположенным в хронологическом порядке, в этой части графства за последние пятьдесят лет пропало около ста человек! Эджи внимательно изучил список и обнаружил в нем некоторую почти математическую логику. Криминальные происшествия случались здесь с определенной периодичностью: тридцать — пятнадцать — десять — пять лет! Получалось, что временные интервалы между пиками несчастных случаев, подозрительных смертей и исчезновений людей становились все короче. Огаст вспомнил, как почтенная леди Делия упомянула прошлый год. Немедленно получить ответ они не могли: после смерти последнего графа газеты в Энн-Холл престали выписывать и возобновили подписку только три месяца назад — с появлением нового дворецкого. Эджи решил потолковать насчет криминальной хроники со стариной газетчиком, с которым они успели стать добрыми приятелями, а Гасси не без удовольствия принял на себя обязательство еще раз заглянуть к леди Делии и посплетничать о местных секретах. Нехитрый план привел Огаста в умиротворенное состояние духа, и он уснул почти счастливым.

…Ему снился театр. Он сидел в зрительном зале одинокий и всеми забытый, а на сцене разыгрывали пьесу в некогда модных сюрреалистических декорациях. Единственный актер был заключен в громадный стеклянный резервуар, сужавшийся книзу и на треть заполненный песком. Конструкция напоминала верхнюю половинку песочных часов, тем более что песок медленно и неумолимо утекал из резервуара куда-то в адские бездны, заключенные прямо под сценой. Актер подстелил под ноги яркий афганский коврик и с цирковой ловкостью балансировал на зыбком песчаном основании, время от времени взмахивая руками, как напуганная птица, и призывая на помощь то ли отсутствующих зрителей, то ли постановщика пьесы.

Большего идиотизма нельзя было вообразить! — представление категорически не понравилось Огасту. Скорее из не изжитого мальчишеского озорства, чем из эстетических чувств он извлек из внутреннего кармана портсигар и, хорошенько размахнувшись, вполне осознанно, запустил им в стеклянный резервуар.

Разбежалась паутинка трещинок, раздался хруст, хлынул целый ливень острых стеклянных осколков. В том месте, куда попал портсигар, на глазах росла дыра, в которую лавиной устремился песок, унося с собой и коврик, и исполнителя. Артист потерял равновесие и рухнул, уткнувшись смуглым лицом в миниатюрный песчаный холмик.

Пустой зал взорвался аплодисментами, вспыхнул свет — наступило утро…