Май, 13, 1939 г., суббота 18–05 по Гринвичу
Хотя трагическая смерть доктора Форестера потрясла местных жителей, предварительные слушания по факту его смерти не сулили никаких неожиданностей. Коронер ознакомился с отчетом о вскрытии и начал опрос свидетелей. Все они с большей или меньшей уверенностью показывали, как входили в кабинет, как не сразу увидали тело и как ахнули-закричали — попятились при виде спицы. Процесс явно шел к завершению — Горринг успел основательно вздремнуть и сговориться с журналистом перекусить на пару в местной пивнушке. Публика утомилась, самые нестойкие выскользнули из зала, когда коронер вызвал мисс Уолтроп.
Представившись, свидетельница потребовала занести в протокол, что она имеет ученую степень по биологии и является дипломированным врачом с опытом практической работы. Коронер был похож на суслика и отличался свойственным этому животному добросердечием, потому Маргарет Летицию не перебивал, указал секретарю сделать в протоколе пометку и в дальнейшем называл леди Уолтроп доктором.
Но доктор Уолтроп ответила коронеру черной неблагодарностью. Покончив с формальными вопросами, она решила сделать заявление, относящееся к сути дела.
Коронер: Что вы подразумеваете под «сутью дела», доктор Уолтроп?
Свидетельница: Причины, по которым был убит доктор Форестер.
Коронер: Коронеры лишь устанавливают факт насильственной смерти и указывают на необходимость начать уголовное расследование. Причины убийства вне моей компетенции, можете изложить «суть дела» инспектору Ньюпорту.
Свидетельница: Я хотела бы сделать это в вашем присутствии, сэр.
Коронер: Хорошо, раз леди настаивает. Инспектор Ньюпорт, прошу вас, примите заявление доктора Уолтроп.
«Этот коронер — сообразительный малый, сразу понял, что спорить с Мардж — себе дороже», — хмыкнул Горринг.
Свидетельница: Во время чаепития у присутствующей здесь миссис Таффлет доктор Форестер публично упоминал, что работает над некой сенсационной научной статьей. С разрешения попечительского совета больницы Мидл-Энн-Виллидж я оказывала помощь пациентам покойного мистера Форестера. В процессе работы мною были обнаружены обгоревшие фрагменты истории болезни пациента, обозначенного N. и тетрадь с рабочими записями доктора. Из тетради вырвано несколько страниц. Прошу инспектора засвидетельствовать, что я передала ему свои находки.
Свидетельница передает инспектору Норфолку пакет с фрагментами обгоревшей бумаги и разорванную тетрадь.
Свидетельница: Сохранившиеся в кабинете лабораторные материалы позволяют сказать, что доктор Форестер в последние дни поводил исследование вируса кори.
Коронер: Вполне естественно: он лечил джентльмена с тяжелой формой кори, осложнившейся менингитом. К несчастью, больной скончался накануне. Я сам подписывал разрешение на кремацию его тела.
Свидетельница: Не имея согласия родственников покойного?
Лимит благодушия коронера исчерпался, он перешел на крик.
Коронер: Каких родственников, доктор Уолтроп? Это было неустановленное лицо!
Свидетельница: Прошу опросить присутствующего здесь мистера Горринга. Он представил документы, идентифицирующие личность больного, констеблю…
Горринг уже хотел подняться, чтобы дать показания по второму кругу, но коронер не стал его вызывать, а устало развел руками.
Кооонер: Уверен, полицейский департамент выяснит, что произошло, но к смерти мистера Форестера это не имеет касательства.
Свидетельница: Имеет прямое касательство! В ночь смерти пациента доктор Форестер написал письмо, в котором изложил итоги своих изысканий. Он считал, что пациента N искусственно заразили особо опасной мутацией вируса кори, и полагал, что вирус может быть опасен для всех, кто контактировал с больным. Доктор Форестер требовал проинформировать карантинную службу и установить в Мидл-Энн-Виллидж двухнедельный карантин. Вот. В корзине для бумаг я обнаружила копировальную бумагу с оттиском его письма. Прошу вас, инспектор Ньюпорт…
Тут не только коронер занервничал, но и инспектор пришел в замешательство, когда принимал папочку из рук Маргарет. Зрители уже не просто шушукались, а переговаривались в полный голос. Огаст тоже поморщился: даже будь он частным детективом, он нипочем не стал бы копаться в чужой мусорной корзине!
Коронер: Спасибо, доктор Уолтроп! Пройдите на свое место.
Свидетельница: Но я еще не закончила!
Коронер: Вы сказали достаточно. Напомню, мы здесь рассматриваем обстоятельства смерти мистера Форестера! Ваше заявление не имеет отношения к делу. Сядьте. Констебль, проводите доктора Уолтроп к ее месту.
Коронеру пришлось колотить молоточком, чтобы унять расшумевшийся зал.
Коронер: Слушания закончены!
Но вместо того чтобы покинуть зал, как того требовал коронер, доктор Уолтроп ухватила под руку инспектора, подтащила его к судье Паттерсону и стала убеждать их срочно отрядить констебля на почту и произвести выемку почтовых квитанций. Дело в том, что письмо адресовалось «дорогому другу Эндрю», а коронера звали именно Эндрю. Кроме того, старушка- сиделка, которая ходила отправлять письмо, вроде бы вспомнила, что адресовано оно было в Плимут. Но на почте доктору Уолтроп отказались представить какую-либо информацию о почтовых отправлениях — требуется вмешательство полномочных лиц! Мистера Форестера вполне могли убить, чтобы скрыть информацию о возможности эпидемии. Ведь скоро начнется весенняя ярмарка — мероприятие доходное и важное для сельской общины, но в случае карантина оно окажется под угрозой отмены.
Мисс Уолтроп очень волевая молодая женщина, заметил инспектор, — по ее настоянию из Плимута в деревню прибудет эпидемиолог. Но любая настойчивость имеет границы: даже если допустить, что инспектор установит адресата по записям о почтовых отправлениях, и вдруг окажется, что это действительно коронер, никаких оснований считать смерть больного в амбулатории насильственной и проводить дополнительное расследование все равно нет и не будет. Тело уже кремировано!
Джентльмены переместились в курительный салон. Высокие спинки кожаных кресел, в которых они расположились, год за годом поглощали запахи сигар и напитков, считавшихся аристократическими. Время неумолимо смешивало нотки ароматов, позволяя выветриться всему сиюминутному и лишнему, комната наполнялась аурой мудрости.
Напитки подавали с размеренной четкостью, которой уже не встретишь в суете лондонских салонов, а мистер Честер незримо дирижировал церемонией.
Инспектор длинным глотком осушил сразу полбокала хереса: за последние дни он чертовски устал. Он заглянул сюда, чтобы просить джентльменов — раз им самим нечего сообщить полиции — вести себя предусмотрительно, поскольку все пострадавшие были гостями Энн-Холла.
Мистер Честер возник за высокой резной спинкой кресла, в котором отдыхал инспектор, и заметил:
Прошу простить, сэр. Но все мои гости здесь, они благополучны и достаточно здоровы, чтобы разделить с вами вечернюю трапезу, — голос дворецкого звучал ровно, почти монотонно. — Упомянутые вами неустановленные лица вовсе не пострадавшие — оба скончались от естественных причин: один утонул, другой был болен инфекционной болезнью. Мистер Сингх с помощником отсутствуют всего несколько суток. Надеюсь, они скоро возвратятся под наш гостеприимный кров!
Если только они не угодили в зыбучие пески, — инспектор покончил с выпивкой, поднялся и подошел к окну. — Гиблое там место…
Неужели никому не удавалось спастись?
Почему же?.. В прошлом году мальчонка умудрился выбраться из зыби, с тех пор он молчит как немой. Моего предшественника инспектора Хьюза тоже успели откопать. Только радость от того не велика: он теперь сидит в инвалидном кресле, смотрит в стену не моргая и улыбается, когда санитарка утирает ему слюни. Никто не возвращается из песков прежним. Старые люди говорят, что пески никого не отпускают: если не смогут отнять тело, то отбирают у человека душу и разум…
Мистер Ньюпорт потянулся за новым бокалом.
Хотя о разуме жалеть не стоит. Только кажется, что люди живут разумом. На деле же они совершают иррациональные поступки. Гоняются за тенями прошлого, вместо того чтобы шагать по жизни не оглядываясь. Родные места притягивают их как магнит, сюда они возвращаются в поисках смерти.
Пятнадцать лет назад мать инспектора Ньюпорта решила прополоскать белье, взяла в руки таз, свалила в него барахло, махнула рукой детям и закрыла за собой дверь. Больше ее никто не видел.
Мистер Ньюпорт-старший не был образцовым супругом: пропивал весь скудный заработок, волочился за каждым подолом, дебоширил. Но, оставшись без жены, разительно изменился. Он взял в привычку при каждой возможности отправляться к зыбучим пескам, просто сидел, струйкой пересыпая песок из ладони в ладонь, или смотрел на море — как будто оно могло вернуть ему супругу. Друзья подыскали ему работу на большом рыболовецком судне в надежде, что работа отвлечет его от грустных мыслей, но он так и не вышел в море. Когда корабль отошел от берега достаточно далеко, перегнулся через борт и бросился в пучину. Соленые морские воды сомкнулись над его головой. Стало быть, нет никаких отеческих могил, и мистер Ньюпорт, комиссовавшись из армии из-за участившихся жестоких приступов малярии, мог бы подыскать работу в Лондоне, в Ливерпуле, в Дублине — да где угодно! Но он вернулся сюда, к дождливым пустошам Девона, к морю и зыбучим пескам…
И только здесь он понял: не всякое преступление надо раскрывать.
— Доброй ночи, джентльмены! — инспектор ушел в темноту.
В амбулатории мистер Картрайт основательно выспался и сейчас, ворочаясь между холодными шелковыми простынями в замке, размышлял: за что убили доктора?
Хотя Огаст панически боялся всякой заразы, карантинно-эпидемиологическая версия Маргарет казалась ему несостоятельной. Ярмарка — важное событие в деревенской жизни, но и без ярмарки в местной казне достаточно средств — если община оплачивает судебные издержки по тяжбам за спорные земли с владельцами санатория. Доктор Рихтер жаловался ему, что судебное разбирательство длится уже много лет и становится все более накладным для обеих сторон, но община и не думает сдаваться!
Он предположил, что покойный доктор не только не пытался предотвратить местную эпидемию, но, наоборот, пугал коллегу-коронера с целью получить разрешение кремировать тело. Ему необходимо было быстренько сжечь труп, чтобы скрыть личность больного, а не его болезнь! Но по какой причине? В этой истории подозрительно много неизвестных для населенного пункта, где все жители знают друг друга с пеленок!
Возможно, доктор спешил избавиться от тела именно потому, что знал, кто это. Знал и хотел скрыть. Но ведь и второму погибшему могли отрезать голову с той же целью — скрыть его истинную личность, хорошо известную в здешних местах!
От неожиданного открытия Огаст даже сел в кровати: ему срочно понадобилось кое-что проверить. За окном уже брезжил рассвет. Картрайт быстро натянул пуловер и брюки, сунул ноги в теннисные туфли. Бесшумно метнулся через холл, скользнул в спальню мистера Горринга-младшего и принялся трясти того за плечо:
Эджи, Эджи, проснись!
Что? Пожар? Какого… — крепкая рука мистера Горринга сжала подушку, а кулаком другой будущий лорд едва не огрел возмутителя спокойствия. — Ой… Гасси? Ты что, в уме повредился?
Вставай скорее…
Вставать? — Эдвард сладко зевнул. — Я даже не ложусь так рано, тем более не встаю…
Вставай! Я знаю кое-что про мистера Сингха! — с воодушевлением прошептал Огаст и швырнул в приятеля халатом. — Идем, надо попасть в его комнаты.
Мистер Горринг, поеживаясь и зевая, набросил на пижаму халат:
Ладно… Идем, попросим ключ у мистера Честера.
Мы никому не должны доверять!
Так мы и не будем ему доверять. Возьмем ключ, и все. Не суетись, Гасси, предоставь это дело мне, ты же знаешь: я умею ладить с простыми людьми как никто!
То, что будущий лорд Глэдстоун умеет «ладить» с простыми людьми, выяснилось уже в средней школе. Им было лет по десять-одиннадцать, когда после очередной взбучки от взрослых Эджи уговорил приятеля сбежать, как Том Сойер и Гекельберри Финн. Конечно, Лондон не захудалый американский штат, но и читали они тоже не только Твена, но и Диккенса, к тому же тайком пробирались в мюзик-холл и видели, как джентльмены на подмостках изображают кокни, так что запросто найдут общий язык с любым ворьем. Жить им предстояло по волчьим законам большого города — пришлось сменять свои школьные кепи и форменные галстучки у старьевщика на поношенные фуражки и безобразного вида растянутые шарфы. Мистер Горринг запихал в карман печенье, перочинный нож, спички и яблоко, а мистер Картрайт — обмылок, шоколадку, расческу, несколько монеток, а так же заблаговременно похищенный у преподавателя латыни окурок сигары. Экипировавшись таким образом, они проехались на подземке, насколько хватило денег, а дальше пешком зашагали через мост туда, где торжествовали вонь, мерзость и порок, и какое-то время бодро бродили среди развешенных повсеместно простыней и рубах, а также угольных куч, мусорных свалок и покрытых разводами мазута луж.
Никому не было до них дела — ни красноруким прачкам, ни провонявшим джином размалеванным девкам, ни подвыпившим работникам, кучковавшимся у пабов, ни худеньким замурзанным ребятишкам, игравшим в пристенок гнутыми монетками, под ногтями у которых было полно черной грязи, а кожа была покрыта ссадинами и цыпками.
Беглецы уселись на ступеньках перед домом с выбитыми окнами, съели свои припасы и принялись затягиваться сигарным окурком, демонстративно передавая его друг другу. Но карманные воры и продажные женщины все равно не спешили заключить перспективных хулиганов в свои объятия!
Будущий лорд Глэдстоун счел подобное небрежение к нему оскорбительным, без всяких видимых причин спихнул проезжавшего мимо мальчугана с облезлого велосипеда и основательно оттузил. Мальчуган залился горючими слезами и убежал прочь. Пока мистер Горринг-младший, воплощавший в себе спортивную гордость школы, со знаем дела раздавал тумаки хилым ребятам, по наивности подтянувшимся поглазеть на драку, зареванный велосипедист успел нажаловаться матери, и эта миссис подоспела к месту побоища с полицейским сержантом!
Сержант хоть и назвал их «достопочтенными джентльменами», но отвесил каждому по паре подзатыльников, а затем препроводил в самый настоящий участок. Там им пришлось назваться полными именами и несколько часов сидеть на жесткой холодной скамье, дожидаясь, когда за ними прибудет водитель сэра Эндрю Уолтропа.
— Ну как, джентльмены, научились ладить с простыми людьми? — поинтересовался у них лорд Уол- троп по прибытии. «Джентльмены» молча переглянулись.
Честно признаться, по прошествии времени, подросшие до размера полноценных джентльменов, они частенько рассказывали соученикам по колледжу, как «в детстве месяцами жили среди отпетых кокни», вставляли в спичи простецкие словечки, а подвернувшиеся фразы на жаргоне записывали на чистой стороне визитных карточек, как некоторые выписывают цитаты из античной литературы. Выходило очень стильно!