Потерянная Библия

Берглер Игорь

Часть III

 

 

Глава 59

Если бы автору книг в жанре исторического триллера (то есть тех, где выдумка сочетается с реальной историей) пришлось выбирать место действия романа, вряд ли ему удалось бы найти город, способный состязаться с Прагой, богатой загадочным прошлым. Она полна легенд о странных и необъяснимых вещах, здесь есть множество зданий и улочек, хранящих зловещие тайны. Этот автор, любящий загадки, мог бы выбирать между масонскими символами на Карловом мосту, всеми статуями королей и святых, каждая из которых обладает своим секретом, могилами в соборе Святого Вита, пыточными инструментами католической церкви, гуситскими восстаниями и Тридцатилетней войной. Он мог бы найти скрытые послания в удивительных надписях на Карловом мосту или на Старой башне, написать криминальный роман об астрологических зонах старого города или историю о пражских курантах. А еще он мог бы раскрыть тайны самого потрясающего кладбища в мире — Еврейского кладбища, с которым связана легенда о Големе, созданном рабби Левом. Если бы писателю захотелось выбрать что-то менее известное, он мог бы поискать информацию о Чертовой колонне, Окаменевшем слуге, обратиться к легенде о скелете и мастере Гануше, не говоря уже о целом выводке алхимиков и чародеев во главе с Рудольфом Вторым, который всю жизнь пытался превратить ртуть в золото и создать философский камень.

В этом городе, прозванном Золотым, где так много потайных уголков, темных улочек и страшных подвалов, профессору Чарльзу Бейкеру предстояло найти иголку в стоге сена: потерянный меч Дракулы и первую библию, напечатанную Гутенбергом, и сделать это с помощью Кристы Вольф из Интерпола.

Было почти восемь часов утра, когда они въехали в Прагу на серебристой «Шкоде». Миновав промышленную зону и окраины, где по обе стороны дороги высились склады, в какой-то момент они увидели, что от остановки отъезжает автобус и движется в их сторону. Криста велела Чарльзу высматривать следующую остановку. Тот подал спутнице сигнал примерно через четверть мили. Отъехав от остановки на несколько ярдов, она свернула вправо. Выйдя из машины, они бросились к подходящему автобусу. Ближе к центру, оставив позади уродливые здания эпохи коммунизма, они вышли неподалеку от трамвайной остановки и сели в первый попавшийся трамвай. Билеты они не покупали, но контроля не было. Вскоре они сошли, после того как Криста убедилась, что за ними никто не следит. Спустя пять минут они уже сидели в такси, которое доставило их к комплексу зданий, обычно именуемому Пражским Градом.

Они высадились у памятника Томашу Масарику на Замковой площади (Градчаны на карте Праги), и Чарльз, потерявший терпение, оторвался от Кристы, которой пришлось бежать за ним, чтобы не потерять из виду. Поспешно миновав два первых двора, он вошел в третий через арку. Статуя святого Георгия, убивающего дракона, высилась прямо напротив южного входа в собор, или, вернее сказать, там стояла копия, поскольку оригинал в целях безопасности переместили в Национальную галерею. Сейчас статую превратили в фонтан или что-то вроде того, поскольку из драконьей пасти извергались три слабенькие струйки воды.

Криста долго смотрела на Чарльза, а затем нежно поправила воротник его куртки и сказала, что сейчас почти девять часов утра, а если в записке из Сигишоары было указано десять и если они правильно ее поняли, то им придется проторчать здесь целый час. Поэтому она предложила ему выпить кофе в одном из ресторанов на территории комплекса. Чарльз огляделся по сторонам, но не увидел ничего интересного, да он и не знал, что нужно искать. Поколебавшись, он решил согласиться. Они обошли статую и собор через западный вход и оказались на аллее Викария, узкой улочке, отделявшей собор от здания ресторана «Викарка». Внутри они выбрали столик, заказали по чашке кофе и выпили его в полной тишине. Чарльз почувствовал, как к голове приливает кровь: он нервничал и притопывал ногой. Криста задумалась, не сказать ли что-нибудь, но почувствовала, что и так слишком давит на него, поэтому решила промолчать.

 

Глава 60

Вернер заканчивал завтракать. Беата до сих пор валялась в постели. Иствуд поднял Вернера звонком и сообщил новости, которых сам толком не понимал. Он никогда не ждал от Иствуда особой любезности, поэтому выслушал его со смирением. Глава Института сообщил ему, что место освободилось, о чем Вернер уже знал, поскольку следил за закрытым совещанием в Храме из своей аудиовизуальной лаборатории в цоколе. Как бы там ни было, Иствуд предложил Вернеру это вакантное место. Однако Иствуд выдвинул одно условие: Вернер должен найти и уничтожить список и все, что с ним связано, включая первоначальный источник.

Он давно ждал этого момента. Одному лишь Вернеру было известно, сколько всего он совершил, чтобы добиться этого, сколько времени и сил вложил в дело. Сложнее всего оказалось идентифицировать членов Совета, ведь успеха он добился только благодаря тому, что убил трех его членов подряд, в надежде, что Иствуд продвинет его в Совете, как обещал с тех самых пор, когда зазывал его в Институт. Конечно, он знал, что Иствуд входит в Совет, но поскольку он был единственным, кто мог предложить место Вернеру, убивать его не стоило, по крайней мере, не сейчас.

Вернер вышел из дома, расставил еду на столике террасы и какое-то время сидел, наслаждаясь видом. Словно бы прямо из Влтавы поднималось солнце, похожее на огненный шар, созданный звездной пылью после взрыва сверхновой. Он подумал о том, что скоро станет частью невидимой элиты, правящей миром. Одним из двенадцати человек, которые управляют судьбами планеты. Станет частью Совета.

Вернер настолько погрузился в размышления, что не услышал, как подошла Беата, наконец-то выбравшаяся из постели. Она обняла его сзади, радуясь запаху свежих круассанов и виду свежей и яркой клубники, плавающей в ванильном креме.

 

Глава 61

Чарльз в нетерпении расхаживал вокруг статуи святого Георгия, ожидая, когда же часы наконец пробьют десять и кто-нибудь приблизится к нему и тронет за рукав. Он смотрел на людей, стекающихся к собору, пытаясь угадать, с кем из них должен встретиться. Наконец он остановился, прислонившись к одной из металлических опор, окружавших фонтан. Чарльз старался держаться как можно ближе к статуе святого Георгия, убивающего дракона, чтобы его обязательно заметили. Закурил одну сигарету, затем другую. Потом принялся бродить вокруг фонтана концентрическими кругами, то отходя от него, то возвращаясь, иногда оказываясь между ним и башней собора. Каждые несколько минут проверяя часы, он снова принимался кружить и рассматривать лица посетителей дворца. Встревоженная Криста наблюдала за ним с небольшого расстояния. Все это время она не спускала с него глаз, словно бы сопереживая ему с разочарованием на лице.

Часы показывали двенадцатый час, когда Чарльз наконец отошел от фонтана и направился к южному входу в собор. Взбежав по ступенькам, перепрыгивая через две сразу, он скрылся внутри. Криста двинулась за ним, пытаясь держать его в поле зрения. Затем она увидела, как он обходит опустевший собор, останавливается в каждой нише, возле каждой статуи и капеллы, по всей видимости, пытаясь сосредоточиться и понять, где что-то пошло не так в его дедуктивных размышлениях, надеясь, что нечто в соборе привлечет его внимание.

Собор Святого Вита, Вацлава и Войтеха — самая знаменитая визитная карточка Праги, настоящее произведение искусства. Выполненный в готическом стиле он, несмотря на свой возраст, существенно повлиял на готическую архитектуру всей Европы. Чтобы этот огромный собор приобрел тот вид, который имеет сейчас, понадобилось более тысячи лет. С того момента, как князь Вацлав (позднее он стал известен как святой Вацлав) заложил первый камень, и до 1929 года собор, начавшийся со скромной базилики, постоянно расширялся, достраивался и видоизменялся. С точки зрения стилистики, особенно внутри, собор был крайне эклектичен: разнообразие стилей было вызвано развитием и изменением религиозных и художественных вкусов на протяжении веков. В соборе часто хоронили самых важных королей Чехии и Богемии, местных святых, а также знаменитых деятелей искусства, приложивших свою руку к воплощению этого чуда в жизнь. Матье Арасский и Петр Парлерж, архитекторы и декораторы, работавшие над строительством собора, были похоронены здесь вместе с останками святого Адальберта, Венцеласа, Рудольфа Второго. Вокруг этих захоронений по всему периметру нефа, трансепта и трифория расположены ниши с молельнями, алтарями, статуями и скульптурными композициями, носящими имена тех, кто покоится в украшенных роскошными орнаментами склепах. В окружении массивных серебряных статуэток общим весом около тонны, начиная от капеллы Бартона до капеллы Святых и до самого алтаря, возле которого расположен императорский мавзолей и гробница Яна Непомука (считается, что его утопили во Влтаве за то, что он отказался нарушить тайну исповеди), все здешние памятники искусства, истории и религии буквально дышат славой. И в первую очередь древняя капелла Святого Вацлава, бывшего властителя Богемии, убитого собственным братом.

Чарльз останавливался у каждой могилы, входил во все альковы, изучал каждую статую, пытаясь найти какую-то связь с тем, что ему было известно; то, что могло хоть как-то приподнять завесу тайны надо всем происходящим и приблизить его к цели поиска. Вдруг ему снова показалось, что он мог стать жертвой розыгрыша космических масштабов, но эта мысль надолго не задержалась.

Тем временем к нему сзади подошла Криста и взяла его за руку. Она сказала, что они оба смертельно устали, а поскольку на встречу никто не пришел, горячая ванна и отдых помогут им поскорее найти решение. Чарльз согласился с ней. Бросив последний взгляд на гробницу Барбары Цилли, у которой стоял, он вышел из собора.

На улице, направляясь к выходу из комплекса, Чарльз сказал Кристе, что хотел бы отправиться в отель, где он останавливался всегда, когда приезжал в Прагу на конференцию, симпозиум или по случаю выхода книги. Его там знали и могли не спросить документы.

Чарльз задумчиво смотрел в окно такси, которое медленно везло их к отелю «Босколо», вливаясь в неспешный ритм движения центральной части Праги. Он воодушевлялся всякий раз, когда ему приходилось останавливаться в этом отеле. То был его любимый отель в Восточной Европе, и, приезжая сюда, он позволял себе два-три дня отдыха, после того как публичная часть программы подходила к концу. Эти два дня он посвящал только себе и проводил их в номере, читая газеты и часами глядя на город, работая над книгой за письменным столом в огромной гостиной. Когда же его одолевала скука, он спускался в сигарный бар, один из ресторанов или бассейн. Вот только в этот раз он не слишком радовался, очутившись в Праге и направляясь в любимый отель.

В какой-то момент он обернулся к Кристе и произнес:

— Все эти вещи связаны гораздо больше, чем мы думали.

Криста задумчиво посмотрела на него в надежде, что он скажет что-то еще.

— Никто не пришел на встречу, возможно, потому, что я не понял послание. Я словно барахтаюсь в лохани, и я не выберусь оттуда, пока не расшифрую хотя бы часть послания. Возможно, я неправильно понял эти цифры — 10:00, и они вовсе не указывают на время. Как бы там ни было, в этой задачке есть несколько повторяющихся элементов. Как говорили латиняне, testisunus, testisnulus. Первый раз не в счет, вот что это значит; это случайность. Встретившись с чем-то во второй раз, можно подумать, что это совпадение. Феномен должен встретиться хотя бы трижды, чтобы его можно было считать хотя бы началом правила. Моего дедушку пришлось вспомнить дважды, один раз в связи с мечом, которым он был одержим; эту одержимость он передал мне по наследству. Во второй раз я услышал о нем в номере отеля, где человек с папкой повторил слова, которых не мог знать, если не видел нашего винного погреба или ему о нем не рассказывали. В данном случае мы не находимся в домене случайности, поскольку текст, вырванный из так называемой библии, снова встречается в винном погребе. Еще у нас есть часовая башня, нарисованная на записке, указание на то, где должен находиться меч Колосажателя, а также история о двух мечах в одних ножнах; кроме того, есть дополнительное скрытое указание на святого Георгия. Этот святой является покровителем ордена Дракона, к которому принадлежал отец Влада, прежде чем передал свое членство по наследству сыну, а тот, в свою очередь, стал drac, что в итоге превратилось в его прозвище. Забавно, что орден назвали в честь существа, убитого его святым покровителем. Колосажатель также связан с библией Гутенберга, и это дает нам третье упоминание. Опять же мы выходим из зоны совпадений.

Такси остановилось. Чарльз машинально вынул кредитку и протянул ее водителю. Портье отеля открыл двери такси, и Чарльз продолжил свой рассказ по пути к стойке администратора.

— Знаете, у чьей могилы я стоял перед тем, как мы ушли из собора? — спросил Чарльз. Вопрос был риторическим. Он не предполагал, что Криста ответит ему. — Это была могила дамы, прозванной Мессалиной из Германии, то есть Барбары Цилли, второй жены Сигизмунда Люксембургского, основателя ордена Дракона. Когда он занял венгерский трон, в его отсутствие она выступала в роли регента. Была великой интриганкой, ее обвиняли в ереси, колдовстве и занятиях алхимией. Это какая-то круговая загадка, и решение должно быть прямо у нас под носом, вот только я никак не могу найти его.

Профессор подошел к стойке администратора, и директор отеля, узнавший Чарльза, вышел поприветствовать его с широкой улыбкой. Он обратился к администратору, и тот сразу же вручил Чарльзу ключи от номера, который этот знаменитый гость занимал всякий раз, когда приезжал в Прагу. Чарльз был очень хорошим клиентом. Знаменитым и, что еще важнее, очень щедрым. Две его книги стояли на полке за стойкой администратора, открытые на странице посвящения, демонстрируя уровень заведения. Криста удивилась, почему ему дали только один ключ, а затем улыбнулась, попросив отдельный номер и заметив удивленный взгляд директора. Похоже, Чарльз всегда приезжал в «Босколо» не один. Кристе пришлось оставить свой паспорт. Что касается Чарльза, он все рассчитал верно. Никто не спросил у него документов.

— Мы вас ждали, — заметил директор.

В обычной ситуации Чарльз удивился бы, как это возможно, поскольку он не упоминал о том, что собирается приезжать, не бронировал номер, но он был слишком занят размышлениями, поэтому только кивнул, когда ему сказали, что для него кое-что оставили у администратора. Директор вручил ему запечатанный конверт. Чарльз взял его с отсутствующим взглядом, поблагодарил и последовал к лифту за посыльным.

По пути Чарльз продолжал объяснять Кристе:

— Итак, оказывается, в нашем списке есть меч, Колосажатель, орден Дракона и Прага, потому что существует текст Кафки, который совершенно необъяснимым и невозможным образом оказался на последней странице книги, напечатанной за четыреста пятьдесят лет до рождения великого писателя. Мне еще нужно разобраться с этим стихотворением, где речь идет об убийстве короля, но полагаю, что оно связано с Прагой и, более того, с собором Святого Вита, а точнее, с одним из похороненных там королей. Мне нужно выяснить, о котором из них идет речь. Возможно, это даст нам еще кое-какие ответы.

Они сели в лифт как раз тогда, когда он закончил свою речь и словно бы наконец-то очнулся от транса. Чарльз посмотрел на конверт, который держал в руке, надорвал его с элегантностью человека, который часто получает письма, и извлек содержимое. Они с Кристой в недоумении уставились на паспорт, оставленный Чарльзом в Сигишоаре.

 

Глава 62

Погрузившись по шею в пенную ванну, Чарльз закрыл глаза и стал расслабляться. Он подумал было, что засыпает, но тексты, могилы королей и лики мертвецов кружились у него перед глазами, словно в бесконечном трейлере к плохому фильму. Выбравшись из ванны, он набросил приятный на ощупь халат, принадлежавший отелю, прошел в гостиную и уселся за письменный стол. Он читал и перечитывал текст на листке бумаги, пролистывал страницы коричневой папки, но в голову ничего не приходило. А затем он решил работать систематически и начать со стихотворения Агриппы д’Обинье. Снова перечитал его:

Здесь по веленью Бога покоится король.

Коротким кинжалом пронзила его прямо в лоб

Старуха и отправила его к праотцам

За то, что нагадил он ей прямо в квас.

Возможно, им предстояло найти могилу короля, которого забили до смерти. Или нет? Во французском оригинале стихотворения речь шла о коротком кривом ноже. Придется перепроверить всех королей, похороненных в соборе, и посмотреть, куда это его приведет. Включив ноутбук, он принялся искать полный список захоронений в соборе Святого Вита. В суровой схватке с Интернетом ему удалось добыть лишь часть такого списка. Профессор подумал, что хорошо бы оказаться дома, где в его распоряжении была библиотека деда, так часто выручавшая его. Но поскольку время текло очень быстро и Чарльз начинал терять терпение, он подумал, что помощь ему действительно не помешает. Он позвонил Кристе, однако у нее было занято. Тогда он связался с администратором, попросил доставить еще один ноутбук для Кристы и соединить его с ее номером. Через некоторое время Криста взяла трубку. Чарльзу было интересно, с кем это она беседовала, но потом он понял, что она могла общаться с семьей, если таковая у нее есть, или отчитываться по работе, и это не его дело. И он лишь спросил, не хочет ли она ему помочь.

Спустя несколько минут Криста явилась вместе с ноутбуком. Когда профессор объяснил своей помощнице, что искать, они тут же принялись за работу, он — за письменным столом, она — на горбатом диванчике в кирпичную полоску. Поинтересовавшись, не голодна ли она, Чарльз заказал итальянские кондитерские изделия и шампанское. Была середина дня, ну да какая разница; они заслужили право немного побаловать себя.

Вдвоем они сумели составить список, содержавший двадцать семь имен, и определить, кто где похоронен в соответствии с планом собора. Чарльз нашел гробницу Адальберта Пражского, Рудольфа Второго, Анны Баварской, Отакаров Первого и Второго, Матье Арасского, Барбары Цилли, Карла Четвертого, Елизаветы Померанской, Йиржи из Подебрад, Ладислава Постума, Сбигнева Третьего, Франтишека Томашека, Вратислава из Пернштейна и Юдиты Габсбург. Криста записала на листе бумаги с гербом отеля имена святого Вита, Бланки Валуа, святого Яна Непомука, Максимилиана Второго, Елизаветы Стюарт, королевы Богемии, Фердинанда Первого, Петра Парлержа, Рудольфа Первого, Фридриха Йозефа цу Шварценберга, Анны фон Швейниц, святого Вацлава и Вацлава Богемского.

Затем Чарльз сел рядом с Кристой. Кондитерские изделия оказались потрясающими, и, отдавая дань изящным канноли, сфольятеллам, пастичотти, бискотти и пиццелле, Чарльз начал объяснять. Он сказал, что для начала нужно вычеркнуть из списка женщин, затем святых, церковнослужителей и художников, а оставить только королей и императоров.

Объединив списки, Чарльз расположил имена в алфавитном порядке: Вацлав Богемский, Йиржи из Подебрад (король Богемии), Карл Четвертый (император), Ладислав Постум (король Венгрии и Богемии), Максимилиан Второй (император), оба Отакара (короли Богемии), оба Рудольфа (императоры) и наконец Сбигнев Второй (герцог Богемский, обладавший полномочиями короля). Список сократился до одиннадцати имен. Они обсудили другие критерии, которые могли бы им помочь. Криста напрягала извилины, но в голову не приходило ничего, что стоило бы воспринимать всерьез, поэтому Чарльз заявил, что смерть от руки старухи с коротким кривым ножом — это, с определенной точки зрения, довольно забавная смерть, а затем заметил, что прилагательное «забавный» вполне сопоставимо со словом «абсурдный», поэтому они снова разделили список и принялись выяснять, какой смертью умер каждый из правителей.

Карл Четвертый умер от подагры, Фердинанд и Йиржи — естественной смертью, равно как и Максимилиан, отказавшийся от исповеди на смертном одре. Ладислав умер от сердечного приступа в очень юном возрасте, равно как и Вацлав Четвертый. О смерти Отакара Первого или Сбигнева не было известно ничего. Отакар Второй умер на поле боя, Рудольф Второй — от какой-то болезни, Рудольф Первый — от дизентерии.

— Ни одной интересной смерти, — вздохнул Чарльз. — Только дизентерия Рудольфа Первого в какой-то степени связывает его с нашим стихотворением, но он не был убит.

Чарльз был разочарован, но чувствовал, что находится на правильном пути. Снова взяв в руки список, он вспомнил всех тех, кого они вычеркнули. Адальберта убили язычники, которым он пытался проповедовать христианство. Встав с дивана, Чарльз принялся расхаживать по комнате. Криста взяла с кофейного столика записку, решив перечитать стихотворение.

— А вы случайно не знаете, в каком контексте были написаны эти стихи? — спросила она. — Может быть, это нам как-то поможет.

Чарльз бросил на нее взгляд, в котором читалось восхищение. Криста отказалась от шампанского, но Чарльз наполнил свой бокал и сел за письменный стол.

— Агриппа д’Обинье долгое время был советником Генриха Наваррского, первого короля Франции из династии Бурбонов, отца Людовика Тринадцатого и деда Короля-Солнце, Людовика Четырнадцатого. Генрих был убит — возможно, вы помните это по романам Александра Дюма — человеком по имени Равальяк. Интересно, что предшественник Генриха Наваррского, Генрих Третий, со смертью которого пресеклась династия Валуа, сам был убит священником-доминиканцем по имени Жак Клеман. Этот католический фанатик решил, что король слишком много отдал гугенотам, и после убийства герцога Гиза, главы Католической лиги, сумел проникнуть во дворец. Заявив, что должен лично вручить королю важные письма, он добился того, чтобы его пустили к монарху, и пырнул его в живот…

— Коротким кинжалом?

— Нет, не коротким кинжалом, — рассмеялся Чарльз. — По крайней мере, я надеюсь, что все не так запутано. Король был убит большим кинжалом. Но довольно странная связь все же имеется. Несмотря на то что официальная историография отрицает этот факт по вполне понятным причинам, злые языки болтают, что доминиканец застал короля в тот самый миг, когда тот восседал на «троне».

— В этом и заключается связь? Или у французов какой-то сортирный юмор?

— С этой точки зрения в Средневековье все было значительно проще. Представления на ярмарках и даже самая обычная клоунада по большей части апеллировали к той части тела, которая находится ниже пояса. Эти отсылки можно обнаружить у великих писателей того периода, начиная с Данте и заканчивая Боккаччо, от Рабле и до Шекспира. Зловоние, мочеиспускание, дефекация и вся гамма пердежа — то, что мы встречаем в шутках и фарсах чаще всего. Данте использовал особое выражение, описывая ситуации подобного рода: он писал, что его герои «превращали свой зад в трубу».

Криста едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Чарльз покосился на нее, желая удостовериться, что это по-прежнему она, жизнерадостная и веселая в любой ситуации.

— История того периода — штука сложная, — продолжал он, — вдаваться в подробности нет смысла. Как бы там ни было, точно известно, что Генрих, хоть и принял потом католичество, рос гугенотом, то есть протестантом. Агриппа тоже был гугенотом и горячо поддерживал их дело, а католиков ненавидел до глубины души. Он так никогда и не простил им Варфоломеевскую ночь. Когда Генрих перешел в католичество, чтобы стать королем, Агриппа покинул его. Они были очень близкими друзьями, как это видно из анекдота в нашем стихотворении. Считается, что, путешествуя по стране, король зашел в один деревенский дом, где ему, простите за выражение, стало нехорошо и срочно понадобилось в туалет. Желудок его скрутило из-за не слишком здоровой пищи, поданной людьми, которым король — тогда еще только Наварры — оказал честь, переступив порог их дома. Поскольку выбора не было, он облегчился куда пришлось, то есть в корыто, где старуха замешивала тесто. После этого подвига оба — и король, и его приятель — ушли. А затем Агриппа стал дразнить Генриха, заявляя ему, что если бы старуха застала его на месте преступления, то отвесила бы ему пинка под зад или, хуже того, перерезала бы ему горло садовым ножом. Вот так родились эти стихи. Но я все еще не понимаю… — Чарльз умолк. А затем удовлетворенно поджал губы и продолжил: — Подождите. Прежде чем написать эти весьма игривые стихи, Агриппа сказал королю, что если бы тот кончил свои дни столь славным образом, то он сам возвел бы ему памятник в стиле святого Иннокентия. — Чарльз снова помолчал, как будто ему нужно было упорядочить идеи, пришедшие в голову. — Неизвестно, какого Иннокентия имел в виду Агриппа, поскольку на начало семнадцатого века насчитывалось уже около девяти святых с таким именем, но ясно, что этот святой был папой. Теперь, помня о религиозной принадлежности Генриха и Агриппы, а также о политических убеждениях поэта, я считаю, что Агриппа говорил об Иннокентии Девятом, заклятом враге гугенотов. Он был последним папой римским, которого похоронили в соборе Святого Петра, и думаю, что его могила — одна из безымянных могил, если не единственная. Церковь как-то особенно его не любила.

Криста не понимала, к чему клонит Чарльз.

— Возможно, вам покажется, что это притянуто за уши, — произнес он, — но кто бы ни придумал для меня эту загадку, он знал, что я смогу ее решить. Нам нужен святой, и именно святых мы отмели в первую очередь. Но смотрите: Ян Непомук умер странной смертью. В понимании Агриппы д’Обинье, противника церкви и человека эпохи Просвещения, смерть от руки старухи так же нелепа, как казнь за отказ раскрыть тайну исповеди, что произошло со святым Яном.

Криста подумала, что это действительно притянуто за уши, что Чарльз устал и пытается найти хоть какую-то связь, прийти хоть к каким-то выводам, чтобы казалось, будто он разгадал загадку. Поэтому она сказала:

— Ваш поэт говорит об убитом короле, и я думаю, что нам следует искать гробницу короля. Возможно, нам стоит еще поработать со списком.

Внезапно лицо Чарльза посветлело, и он расхохотался. Подойдя к Кристе, он шумно чмокнул ее в лоб.

— Святой Вацлав! — воскликнул он.

Криста подняла брови.

— Святой Вацлав был королем и святым. Среди похороненных в соборе он — единственный, кто отвечает всем требованиям. И более того, его убил либо собственный брат, либо один из вельмож. Его вполне могли зарезать маленьким кинжалом, такое раньше случалось. Брут вошел в совет со спрятанным под тогой кинжалом, поскольку духу на то, чтобы взять с собой меч, ему не хватило. Но вернемся к собору.

Взяв трубку телефона, Чарльз позвонил администратору и спросил, когда закрывается собор. Клерк попросил подождать минуту и вскоре перезвонил, пока Чарльз одевался. Администратор рассказал, что обычно собор закрывается в пять, но сегодня вечером там концерт органной музыки, и у него, по счастью, есть два билета, а у дверей ждет лимузин. Профессор обрадовался, как бывало всякий раз, когда персонал отеля предугадывал его желания, даже если он не выражал их вслух.

 

Глава 63

Блондинка в очень короткой юбке вошла в отель после того, как от его дверей отъехал лимузин, и решительно направилась к стойке администратора. Туфли на высоких каблуках подчеркивали ее крепкие ноги, волосы были аккуратно собраны в шиньон. Лицо закрывали большие круглые солнцезащитные очки. Белая блузка сверху была расстегнута на три пуговицы, и нетрудно было разглядеть ее белье, практически не оставлявшее пространства для воображения. Яркий макияж довершал облик супермодели. В целом она воплощала собой одно из клише, тщательно разрабатываемых эротической индустрией на протяжении многих лет: образ, созданный на основе фантазий всех тех мужчин, которых активно тестировали в составе множества фокус-групп.

Это создание остановилось напротив администратора, который тут же взмолился: «Пусть каким-то чудом окажется, что эта секс-бомба пришла ко мне!» Но кукла тут же развеяла его мечты. Взмахнув ресницами, она спросила, где находится номер профессора Бейкера. Вопросы подобного рода персоналу отеля задавали нередко, а стодолларовая бумажка разрешила все моральные дилеммы. Поэтому он сразу же выдал ей ту информацию, которую она хотела получить, и в качестве бонуса добавил, что профессор минуту назад уехал на концерт в сопровождении некой леди и что спят они в разных номерах. Девушка рассыпалась в благодарностях, развернулась на каблуках и ушла, а сотрудник отеля долго смотрел ей вслед, погруженный в раздумья.

Поднимаясь на лифте, Беата соблазнительно улыбнулась стоявшему рядом старику. Его жена тут же скривилась, и старик спрятал ответную улыбку. Беата направилась прямо в номер Чарльза, извлекла из сумочки параллелепипед Беллы, прикрепила его к двери в том месте, куда прикладывают ключ-карту, и держала там, пока не услышала щелчок. Оказавшись в комнате, она осмотрелась, пытаясь сообразить, где оставить устройство. Наконец она засунула его под диван, достаточно низкий для того, чтобы под ним ничего не было видно, и прикрепила ко дну. Еще раз окинув комнату взглядом, Беата направилась вниз.

На экране компьютера Вернера, стоявшего на вилле, стали появляться самые разнообразные данные, и система тут же принялась их анализировать. Из всего потока Вернер выбирал только то, что его интересовало. Поскольку сигнал отлично преодолевал расстояния в дюжины ярдов и покрывал почти пять этажей, Вернер исключил все телефоны и компьютеры, которые были ему не нужны, и сузил работу анализатора до периметра номера.

В штаб-квартире особого подразделения было многолюдно. Собрали всех сотрудников, комиссар проводил финальный инструктаж. Он как раз вернулся с поезда, которому наконец-то разрешили двигаться дальше, и теперь делился выводами аналитиков, изучавших место преступления. Флигель-адъютант скопировал на флешку все снимки полицейского-фотографа и демонстрировал их на стене, иллюстрируя доклад Ледвины. Когда же настало время каждому из них сказать, кто, по их мнению, является преступником и как его ловить, все молчали. Театральным жестом Ледвина попросил своего ассистента показать последнюю фотографию и, встав между проектором и экраном, словно Колосс Родосский, произнес:

— По всей видимости, мы имеем дело с очень особенным вампиром.

Поднявшийся в зале гул заставлял предположить, что его слова никого не шокировали. Нет, люди развеселились и подумали, что шеф шутит, как это бывало не раз. В конце концов ему пришлось добавить, что смеяться здесь не над чем, и потребовать, чтобы все принимались за работу.

 

Глава 64

Концерт органной музыки уже начался. Проверив билеты, контролер предложил им занять места во втором ряду. Однако мешать тем, кто уже сидел, было нехорошо, и Чарльз решил постоять до антракта.

Профессор очень сожалел о том, что его музыкальный слух не слишком развит. Было бы приятнее внимать восхитительной музыке, льющейся из старого церковного органа, и при этом понимать чуть больше. Однако в его случае это было невозможно. Дед предпринимал некоторые попытки в этом направлении: на протяжении двух лет заставлял его брать уроки игры на фортепиано два раза в неделю, «как положено молодому человеку с европейскими корнями», вот только преподаватель сам сбегал от него, ибо несчастный ребенок не мог сыграть пять нот подряд из пьесы «К Элизе», не сбиваясь. Тем не менее музыку Чарльз любил, особенно оперу: «Риголетто», «Севильский цирюльник», «Дон Жуан», Россини, Пуччини, большинство сочинений Верди, Моцарта, в основном те вещи, которые он мог напеть.

Так и получилось, что Криста и Чарльз стояли прямо напротив входа, очень близко к капелле святого Вацлава, где, как подозревал Чарльз, было спрятано адресованное ему послание. Он понятия не имел, где его искать, и даже не представлял себе, как может выглядеть сосуд, в котором оно спрятано. Оставалось лишь надеяться, что послание связано с мечом или хотя бы с библией Гутенберга.

Убедившись, что публика сосредоточилась на музыке и смотрит вперед, Чарльз очень осторожно стал пятиться прочь от слушателей к боковой части трансепты, пока не уперся в стену. Двигаясь очень медленно и бросая взгляды по сторонам, он шел вдоль стены, пока не добрался до колонны у входа в капеллу святого Вацлава. Криста следовала за ним.

Вскоре оба оказались у входа с широко открытыми дверями. Оставалось миновать лишь одно препятствие: красную бархатную ленту, привязанную к трем позолоченным столбикам. Выждав благоприятный момент, Чарльз набрался смелости, перепрыгнул через ленту и вошел внутрь. Удивленная его мужеством, Криста пыталась сообразить, что ей делать. Пойти за ним или прикрывать его, оставаясь у дверей и следя за тем, чтобы его никто не увидел? Она решила пока что подождать снаружи.

Капелла располагалась ближе всех к публике, которая могла видеть ее только через двери. В этом священном месте хранились уникальные артефакты, более четырехсот драгоценных и полудрагоценных камней украшали ее стены, поэтому внутрь никого не пускали. Капелла представляла собой идеальный квадрат площадью примерно тысячу семьдесят шесть квадратных футов. Стены ее высотой в одиннадцать с половиной футов были возведены в четырнадцатом веке и украшены орнаментом из почти полутора тысяч пластинок полированного камня: разных видов кварца, аметистов, редких агатов; был тут красный и зеленый порфир, вероятно, доставленный из египетских шахт более пятисот лет назад. Также стены украшали два ряда фресок с изображением страстей Христовых (на нижнем уровне) и сцен из жизни Вацлава (на верхнем). Часть капеллы занимала статуя святого, изготовленная в четырнадцатом веке, а справа от нее располагалась гробница святого, выложенная разноцветными камнями. На массивном пьедестале, поднимавшемся примерно на три четверти высоты надгробия, стояло мощехранилище. Спереди к гробнице словно бы прислонилась каменная пластина, обычно накрытая дорогим красным бархатом, на котором стояли вазы с цветами или предметы, необходимые для службы. В данный момент у подножия гробницы виднелось множество самых разных вещей.

Двадцать лет назад Чарльз получил особое разрешение посетить эту капеллу, но не сумел пробраться в потайную комнату на втором этаже, куда вела обитая железом дверь в левой стороне. И теперь профессор пытался вспомнить, что ему известно о комнате, где хранились королевские драгоценности Чешской Республики. Корона Карла Четвертого, королевский скипетр, церковное облачение, используемое во время коронаций, и другие сокровища держали в этом надежном месте. Он вспомнил очень интересный факт: есть еще одна дверь за той, что ведет наверх, в ту самую комнату. Изготовленная из прочного железа, эта вторая дверь на самом деле представляла собой вход в гигантский сейф. Словно в сказке, дверь заперта на семь замков: в ней семь замочных скважин, для которых нужны семь ключей. Хранились они у президента республики, премьер-министра, пражского архиепископа и так далее, вплоть до мэра города.

Размышляя об этом, Чарльз испытывал странное ощущение, что история Кафки, переведенная на латынь, как-то связана с этой комнатой с семью ключами. Там тоже речь шла о множестве дверей и множестве привратников. Поэтому возникал закономерный вопрос: не связано ли раскрытие других частей загадки с этой комнатой наверху?

Вот только попасть туда было практически невозможно. Дверь нельзя взломать, а собрать все семь ключей у семерых наиболее важных лиц страны — задача невыполнимая. Комнату с драгоценностями открывали всего девять раз за прошедшие сто лет.

— Семь и девять, — пробормотал Чарльз себе под нос. Действительно, магические цифры, пророческие числа. Но тут он вспомнил, что решил разгадывать загадки по одной и что ему нужно сосредоточиться на поисках меча.

Он хотел обойти всю капеллу, поискать во всех углах, но ему приходилось держаться вне поля зрения слушателей, пришедших на концерт, поэтому пришлось сосредоточиться на обследовании только тех мест, где его не могли увидеть. Так что он не мог перейти на противоположную сторону капеллы и подобраться к надгробному камню и мощехранилищу. Освещение было тусклым, но его вполне хватало. Он осмотрел стены, все подвернувшиеся предметы, даже гобелены, но ничего не нашел.

Музыка стихла. Концерт закончился. После громких аплодисментов публика, собираясь на выход, подняла шумную возню, как случается всегда, даже если концерт проходит в церкви. Криста вошла в капеллу, еще когда звучали аплодисменты, и села на пол рядом с Чарльзом, за дверью. Она посмотрела на него, словно спрашивая, не нашел ли он что-нибудь, но профессор лишь разочарованно покачал головой. Он сказал, что не сумел обыскать гробницу и им придется подождать, пока все не уйдут.

— Нас же закроют в соборе, — удивилась Криста.

— Если так, то придется сидеть здесь до утра.

Они молчали, пока в зале не воцарилась тишина. А затем они услышали ритмичный звук шагов, эхом отдававшийся в пустом соборе. Сторож обходил помещение, проверяя, все ли ушли. Чарльзу оставалось лишь надеяться, что он не станет заходить за бархатные ленты и осматривать капеллу. Шаги приближались и вдруг замерли. Сторож стоял прямо напротив дверей. Луч фонаря скользнул по стенам капеллы. Чарльз и Криста сидели за дверью, затаив дыхание. Но сторож не вошел. Шаги стали удаляться. Решив, что пройдет какое-то время, прежде чем этот человек вернется, они направились к тем участкам помещения, которые еще не успели исследовать. В какой-то момент звук шагов совсем стих. По всей видимости, сторож вышел из собора.

Прочесав каждый сантиметр на том уровне, куда могли дотянуться, они потратили около часа, чтобы осмотреть всю капеллу — стены, фрески, пол и надгробие. Чарльз даже в мощехранилище поискал: ничего. Его охватила ярость. Затем ее сменило отчаяние. Он не понимал, где допустил ошибку. Возможно, везде.

Что ему на самом деле известно? Что женщина вручила ему записку. К нему в номер пришел умирающий человек. Может быть, тот человек сказал ему правду. Может быть, между той женщиной и тем мужчиной не было никакой связи. Или же профессор сделал неправильные выводы. Или ему следовало также учесть те цифры — 10:00, — которые он принял за указание на время. Или, возможно, следовало уделить больше внимания другим деталям сообщения.

Теряя терпение, он оперся обеими руками на переднюю часть надгробия, сбросив все предметы, стоявшие на красно-белой алтарной ткани. Тяжело вздохнув, Чарльз сказал себе, что нужно успокоиться, и принялся собирать предметы с пола. Криста бросилась ему на помощь. Они оба склонились над ними, каждый со своей стороны плиты, и вдруг замерли словно по команде, заметив что-то краем глаза. Поднялись, не говоря ни слова, а затем снова присели, словно в синхронном танце. И тогда увидели это снова. Под определенным углом на алтарной ткани можно было разглядеть некие символы. Не вставая, Чарльз принялся читать. Перед ним было зашифрованное сообщение.

Полностью сосредоточившись, он даже не заметил, что Кристы нет рядом с ним. Спустя несколько секунд он услышал, как кто-то кричит на него, а когда поднял взгляд, прямо в глаза ему светил фонарь. Повернув голову, он обнаружил, что сторож стоит очень близко, в одной руке у него фонарь, а в другой — пистолет. И тут Чарльз увидел Кристу. Она услышала шаги сторожа и прислонилась к стене так, чтобы тот не заметил ее. Чарльз взмахнул руками, показывая, что сторож приближается, но Криста лишь кивнула, веля ему отойти назад. Чарльз повиновался. Сторож понимал, что загнал Чарльза в угол, но хотел поймать его, поэтому оттолкнул ногой столбик с привязанной к нему красной лентой. По всему собору прокатился резкий металлический звук. Мужчина медленно приближался к Чарльзу. И в тот миг, когда сторож поравнялся с дверным проемом, Криста схватила его за руки, направила их в потолок и ударила его коленом в подбородок. Захваченный врасплох, сторож упал на спину, пистолет и фонарь выпали у него из рук. Зайдя ему за спину, Криста обхватила его за шею и принялась давить. Чарльз попытался остановить ее, но сторож уже обмяк.

— Он придет в себя через несколько минут. Нужно выбираться отсюда. — Криста взяла Чарльза за руку.

— Ткань, — произнес Чарльз и отступил назад, чтобы взять ее.

Сложив ее несколько раз, он спрятал ткань под куртку. Беглецы подергали южную дверь. Она была закрыта, поэтому они бросились к западной. У самого выхода они наткнулись на двух женщин с корзинами, которые как раз входили в собор. Чарльз с Кристой промчались мимо них, оставив женщин в недоумении.

Сидя в такси, которое везло их к отелю, Чарльз думал о том, что удача еще не оставила его, да и умственные способности тоже. Сгорая от нетерпения, он хотел как можно скорее прочесть сообщение, но опасался, что шофер удивится тому, что турист рассматривает какой-то кусок ткани. Что, если он потом сопоставит события? Вполне может случиться, что полиция будет допрашивать его о том, кого он подбирал у Пражского Града.

Стояло лето, на улице еще не стемнело. Чарльз знал, что в тот самый миг, когда такси остановится у отеля, он бросится прямо к лестнице, не дожидаясь лифта. Профессор очень надеялся, что эта ткань даст ему серьезную подсказку насчет того, где находится меч. Переутомленный мозг генерировал миллионы неожиданных ассоциаций. Чарльз был уверен, что, если выпьет кофе, его сердце просто разорвется на тысячу четыреста осколков агата, аметиста, кварца и порфира самых разных цветов и форм.

 

Глава 65

Сидя в такси, Криста заметила три одинаковых черных автомобиля, припаркованных не по правилам у самого отеля. К их ветровым стеклам были приклеены официальные пропуска, однако Чарльз уже выпрыгивал из такси и мчался к дверям, что помешало Кристе рассмотреть их внимательно.

Трое мужчин окружили Чарльза, как только он вошел в холл отеля. И не успел он опомниться, как эта троица расступилась, пропуская еще одного полицейского. Профессор сразу же сказал себе, что этот тип похож на Мачисте, героя итальянского немого кино. Чарльзу показалось, что он попал в кадр из фильма «Кабирия», где сам он играл роль похищенной девочки, а Геркулен Мачисте занимал практически весь экран. «Ему только слона не хватает», — подумал Чарльз.

Запустив обе руки глубоко в карманы, Ник Ледвина стоял напротив него; на его нагрудном кармане красовалась эмблема, которую Чарльз не распознал.

— Доброго дня, профессор Бейкер, — спокойно произнес комиссар, расставляя в словах странные ударения, как поступают славяне, не слишком хорошо знающие английский язык. Чарльз затруднился с ответом, но комиссар опередил его: — Как невежливо с моей стороны! — Вынув руку из кармана, он протянул профессору ладонь размером с сиденье унитаза. — Комиссар Ледвина.

Чарльз ответил на рукопожатие, но его собственная ладонь утонула в ручище комиссара. Что-то острое снова и снова впивалось ему в кожу, словно его разрывало на тысячи мелких кусков острыми краями бумажных листов. Он согнулся пополам от боли, попытался высвободиться, но комиссар лишь усилил хватку, еще глубже вгоняя острые предметы в кожу Чарльза. Профессор закричал, принялся вырываться, но, наверное, проще было бы высвободиться из стальных тисков.

К ним подошла Криста и сунула Ледвине под нос удостоверение сотрудника Интерпола. Комиссар расхохотался, демонстрируя полное безразличие к документу, и Чарльз продолжал корчиться в муках.

— Я знаю, кто вы, Криста Вольф — или Эжени Пиалат, как предпочитаете? Или Элен де Врий? Или, может быть, вам обоим хотелось бы услышать ваше настоящее имя? Готов спорить, давно никто не называл вас Кейт, Кейт Шумейкер.

Тем временем копы окружили их плотным кольцом, пряча от глаз находившихся в холле людей. Проходившие мимо постояльцы косились на них с удивлением. Двое полицейских предлагали всем зевакам заняться своими делами. Тут на сцену вышел директор отеля с телефоном. Протолкавшись сквозь кольцо копов, он вручил комиссару мобильник и произнес:

— Вы будете говорить с министром внутренних дел. Берите трубку!

Директор был вне себя от ярости, даже лицо его покраснело. Почему портье не вмешался? Ни одного постояльца «Босколо» не оскорбляли с тех пор, как он стал здесь начальником, а эти представители властных структур казались ему очень странными, возможно, даже ненастоящими. Он немедленно позвонил главе полиции, который снимал номер как раз в этом отеле. Тот был столь любезен, что переадресовал звонок весьма высокопоставленному другу, которому как раз требовались роскошные апартаменты и максимум конфиденциальности для одного эротического приключения: в общем, этому человеку директор вполне мог доверять.

Комиссар уставился на взволнованного директора отеля и задумался, что делать. Он посмотрел на часы и отпустил Чарльза. Из раскрытой ладони профессора выпали зубчики чеснока и покатились по полу. С ловкостью, достойной лучшего применения, комиссар снова схватил Чарльза за руку, перевернул ее ладонью вверх, провел пальцем по покрасневшей коже, обожженной чесноком, и наконец оставил его в покое.

— Прошу прощения, — сразу же произнес он. — Мне нужно было удостовериться.

Взяв телефон, он рявкнул в трубку: «Я работаю!», нажал на отбой и швырнул телефон совершенно опозоренному директору отеля.

Чарльз в обычной ситуации так просто не сдался бы, но в данный момент ему явно следовало держать себя в руках. У него не было ни малейшего шанса против этого огра, и, кроме того, он не знал, какой информацией владеет комиссар, однако за последние несколько часов он вряд ли нарушил какие-либо законы. Как бы там ни было, он сразу понял, что имел в виду комиссар. К огромному удивлению всех присутствующих, включая Кристу, Чарльз расхохотался.

Дело в том, что комиссар был готов пренебречь любыми препятствиями, если уж ему в голову приходила какая-то идея. Он постоянно допускал грубые ошибки и в результате чувствовал себя как последний идиот, поэтому сейчас ему было очень стыдно. Румянец на его щеках не укрылся от взгляда Чарльза.

— И что, по-вашему, произошло бы, если бы вы не ошиблись? — спросил Чарльз с тем научным интересом, какой у него мог бы вызвать моллюск, лежащий перед ним на секционном столе.

Комиссар что-то пробормотал, но Чарльз подошел вплотную к нему, не опуская взгляда. Теперь он смотрел комиссару прямо в глаза.

— На коже не было бы ожога, она растворилась бы, как если бы на нее плеснули серной кислотой, — выпалил смущенный комиссар.

— Так что же, я не вампир? Мы закончили с этим, или вы еще вонзите кол мне в сердце, чтоб уж наверняка?

Не зная, как ответить на этот вопрос, комиссар покачал головой, сначала утвердительно, затем отрицательно.

— В таком случае позвольте мне подняться в свой номер. У меня был очень напряженный день.

Не дожидаясь ответа, Чарльз развернулся на каблуках и направился к лифту. Засунув руку под куртку, он проверил, на месте ли кусок ткани, который он похитил в соборе, нащупал его и расслабился. За ним следом семенил директор отеля, рассыпаясь в извинениях. Чарльз даже растерялся, поскольку прежде не встречал человека, настолько изобретательного в сожалениях и предложениях компенсации. Почувствовав к нему сострадание, Чарльз положил руки на плечи директора и сказал ему, что это все пустяки: ничего страшного не произошло, наоборот, прояснилась ситуация, грозившая испортить его пребывание в Праге. Чарльз сел в лифт и сквозь закрывающиеся двери смотрел на директора, который стоял посреди холла, растерянный и потрясенный словами постояльца, и явно не знал, то ли радоваться ему, то ли продолжать волноваться.

Криста осталась внизу, чтобы сделать выговор комиссару. Она объяснила ему, что уже не раз встречалась с представителями властных структур в странах такого типа, где царят беззаконие и полицейский произвол. Рано или поздно все это плохо заканчивалось, поэтому она посоветовала комиссару держаться от них подальше, пока они будут в Праге, если ему не нужен скандал с международными последствиями на высшем уровне. Нисколько не испугавшись, Ледвина заявил:

— Даже не надейтесь.

Он повернулся к Кристе спиной. Его свита последовала за ним к машинам.

— Возможно, мы имеем дело с вампиром более высокого уровня, — предположил адъютант Ледвины, открывая перед шефом дверь.

Комиссар посмотрел на него так, словно никогда прежде не встречал такого кретина, но сказал лишь:

— Вы, бездарный олух, просто включите сирену. У меня нет ни малейшего желания торчать в пробках с туристами! — И с этими словами он сел в машину.

 

Глава 66

К тому моменту когда Чарльз добрался до номера, терпения у него совсем не осталось, и, едва открыв двери, он принялся разворачивать алтарную ткань, чтобы наконец рассмотреть послание. Тот, кто его создал, сокрыл плод своих трудов так, что изображение можно было увидеть только под определенным углом, как в стереооткрытках, где несколько фотографий, наложенных друг на друга, создают эффект движения. Чарльзу вспомнилась одна такая, с которой подмигивала Мона Лиза. Он видел сотни подобных открыток в сувенирных магазинах и на ярмарках, особенно среди всяческого кича в лавках, расположенных вокруг католических соборов в Латинской Америке. Больше всего ему запомнился крест, который начинал светиться, если перевернуть открытку. И в итоге появлялась надпись: «При поддержке Иисуса».

Конечно же, человек, отправивший послание, воспользовался этой техникой, чтобы посетители капеллы не заметили, что перед ними лежит не простая ткань.

Чарльз сразу же узнал знаки, расположенные в определенном порядке. Он сел за стол, где несколько часов назад они составляли список королей, похороненных в соборе Святого Вита. И как раз в тот момент, когда он закончил переписывать все знаки, в дверь постучали. Поднявшись, он впустил Кристу и тут же метнулся обратно к столу.

Криста хотела прокомментировать случившееся внизу, но передумала, увидев, насколько Чарльз сосредоточился на работе. Придвинув стул к письменному столу, она взглянула на сделанные Чарльзом заметки.

— Это масонский код? — поинтересовалась она.

— Да, самый простой из них, — кивнул профессор. — Детская забава. Любой, кто знает алфавит и хоть раз играл в крестики-нолики, сумеет разгадать его.

Он нарисовал четыре квадрата, в которые поместил несколько геометрических фигур. Методично работая, он заполнил фигуры буквами алфавита. Затем добавил точки к каждой букве во втором и третьем квадратах. Криста наблюдала за происходящим через его плечо. Чувствуя ее дыхание на шее, он вдруг осознал, что это ему несколько мешает. Однако начатое он все же завершил.

Затем он обернулся к Кристе.

— Как видите, каждая буква вписывается в геометрическую фигуру. Поэтому вместо буквы мы рисуем соответствующую ей фигуру. Таким образом, перевернутую L нужно читать как А, перевернутую L с точкой — как J. Стрелка вверх с точкой посредине соответствует Z, и так далее, все в полном соответствии с четырьмя таблицами — элементарно. Так что давайте теперь расшифруем текст и запишем результат.

Расшифровав первые буквы, PCWIAMR, Чарльз почувствовал разочарование. Тем не менее он решил записать текст до конца, а потом уже думать, что с ним делать дальше. В итоге у него получился следующий набор букв:

PCWIAMRKMRAUFDUAFURCDQFPLCVDAFHCVD

UIAFREMIAFKVIAAMRKSDMRHIAAQIREIWCVDA

Пока что смысла в этом не было никакого.

На миг Чарльз задумался, не заключена ли в этих буквах какая-то анаграмма, однако ему никогда не приходилось сталкиваться с посланием, записанным масонским кодом, которое в конце концов оказалось бы анаграммой. Тем не менее возможно было все, поэтому он включил ноутбук, нашел программу расшифровки и занес в нее результат. После того как он нажал клавишу ввода, экран заполнили одни и те же постоянно перестраивающиеся буквы. Быстро пробежав их глазами, он снова не увидел ничего, что имело бы хоть какой-то смысл.

Сидя за компьютером на роскошной вилле, принадлежавшей Институту, Вернер видел то же, что и парочка в «Босколо». Он принялся переносить знаки на большой лист бумаги, как вдруг услышал слова Кристы:

— Это код с ключом, верно?

Чарльз кивнул, подтверждая догадку спутницы.

— По крайней мере, не настолько уж мы глупы, — с улыбкой произнесла молодая женщина.

Чарльз не разделял ее оптимизма, и улыбаться ему не хотелось.

— У вас есть хоть какие-то идеи относительно того, каким может быть ключ? — поинтересовалась Криста.

— Ни малейших. Каким угодно.

— Послание адресовано вам, поэтому это должно быть то, о чем вы подумаете в первую очередь, или то, о чем вы думаете очень часто, или какая-то деталь вашего прошлого, известная только вам.

— Что сужает круг возможностей примерно до бесконечности, — заметил Чарльз. — Если ключевое слово состоит из ни разу не повторяющихся букв, расшифровка не составит труда. Однако, если ключ более сложен, может оказаться, что эта задача невыполнима.

Чарльз фыркнул и встал, после чего дважды прошелся по комнате, пытаясь сосредоточиться, и закурил. Поскольку это был номер для некурящих, он подошел к окну, перевесился через подоконник и стал смотреть на улицу. Позволив ему разбираться с проблемой самостоятельно, Криста терпеливо ждала, сидя на стуле, глядя на зашифрованный текст, лежащий на письменном столе. Докурив, Чарльз снова принялся расхаживать по комнате. Вдруг он заговорил, по всей видимости, к ней не обращаясь. Казалось, он произносил речь.

— Есть много способов обнаружить ключ. В теории в зашифрованном тексте проще всего найти самые распространенные слова, состоящие из одной, двух или трех букв. Но поскольку здесь у нас между словами нет пробелов, проще все же будет проверить частоту, с которой встречаются определенные знаки, а затем прибегнуть к вероятностному суждению.

— Почему бы вам не попробовать угадать хотя бы несколько слов? Возможно, нам повезет.

— Да, но, боюсь, это заведет нас в тупик, поэтому предлагаю сразу перейти к научному методу. — Чарльз склонился над ноутбуком и открыл программу, в которой в одной колонке были записаны все буквы алфавита, а в другой — некое процентное соотношение.

— Что это? — поинтересовалась Криста.

— В этой таблице показана средняя частота, с которой каждая буква встречается в англоязычном тексте.

— Сначала лучше искать гласные. И будем надеяться, что нам повезет и у нас появится текст, который вписывается в общие правила частотности, а не представляет собой исключение.

Негромкий писк прервал размышления Чарльза. Его издал телефон Кристы, но та никак на него не отреагировала.

— Не будете отвечать?

Криста презрительно махнула рукой: мол, ничего важного.

— Наверное, что-то служебное, — произнесла она.

Чарльз посмотрел на нее так, словно хотел проникнуть к ней в мозг и узнать, о чем она думает в этот момент. Снова нахлынули подозрения. А Криста тем временем принялась считать.

— Я насчитала семьдесят один знак. Если боги вероятности за нас, буква А соответствует символу, который должен встретиться… 8167 умножить на 71 и разделить на 100… получится 5,79 раз.

Чарльз наблюдал за тем, как Криста, словно школьница, делала подсчеты на бумаге, даже не пытаясь воспользоваться калькулятором на мобильном телефоне. Это еще больше усилило его подозрения. Он был уверен, что эта женщина не хочет, чтобы он прочел полученное ею сообщение. Он вспомнил мужчину с папкой, приходившего к нему в отель в Сигишоаре: тот велел не доверять вообще никому. Чарльз задумался о том, не стоило ли прислушаться к его словам. Он хотел было сказать Кристе, что устал, и предложить перенести это занятие на следующее утро, однако вряд ли она поверит ему, а если его подозрения беспочвенны, еще и обидится. Придя к выводу, что этот метод тоже не даст результата, он решил продолжать подсчеты.

Беата принесла Вернеру огромный гамбургер на тарелке, и он отложил карандаш. Он уже пытался разгадать загадку именно тем способом, который Криста и Чарльз только собирались применить. Вид у него был не слишком довольный. Беата села к нему на колени и принялась вслушиваться в голос, доносившийся из боковых колонок.

— 5,79 — это примерно 6, — произнес Чарльз. — На первый взгляд, есть буквы с похожим процентным соотношением. Если взять букву Т, например, которая встречается с частотой 9,056… — Чарльз сел за компьютер, открыл его и произнес: — 9,056 умножить на 71 и поделить на 100 равно 6,42. Округляем до 6. Текст недостаточно длинный, чтобы заметить разницу. — И профессор принялся пересчитывать символы, составлявшие шифр. — Знак, похожий на квадратную букву С, встречается шесть раз. — Сделав запись на бумаге, он произнес: — Вот как должен выглядеть наш ключ.

— Либо это слово из трех букв, в котором нет буквы А, или это слово из шести букв, заканчивающееся на А, или в этом слове больше семи букв, последняя из которых — это А. Если слово короткое, вероятность наличия в нем повторяющихся букв достаточно низка. Эта вероятность возрастает пропорционально длине слова. — Чарльз умолк и с печалью посмотрел на знаки, расставленные в порядке, ведомом только автору послания.

Через некоторое время он произнес:

— Думаю, мне нужно слегка остудить мозг, и я умираю от голода. Кроме того, здесь я ел самые вкусные блюда из гусятины в своей жизни. Можем заказать паштет и рагу, а лучше гусиную грудку с каштанами и картофельными оладьями. На десерт тут подают роскошное аспарагусовое мороженое.

— Аспарагусовое мороженое? — наморщила нос Криста.

Чарльз рассмеялся.

— Вы распробуете его, — заявил он. — Предлагаю встретиться в холле через полчаса. Мне жизненно необходимо принять душ.

Криста ушла к себе, и, почти полностью раздевшись, Чарльз несколько раз обошел письменный стол с лежащим на нем текстом. В конце концов он поддался искушению и предпринял попытку разгадать код. Он решил выбрать простое слово, и его вдруг осенило, что, возможно, ключом может быть дьявол на его визитной карточке. Он попробовал использовать слово «демон», но ничего не вышло. Чарльз сказал себе, что у него начинается гипогликемия, а вкусный ужин как раз поможет прояснить сознание. Потом ему захотелось выкурить еще одну сигарету. «Надеюсь, это не превратится в привычку», — подумал он. В Европе курильщиков еще терпели, хотя запретов становилось все больше, а в Америке на него стали бы смотреть как на прокаженного. В конце концов Чарльз утешил себя мыслью о том, что это курит стресс, а не он, и как только этот тяжелый период останется позади, он вернется к своим сигарам «кохиба», которые, в отличие от сигарет, считаются скорее прихотью миллионеров, а не достойной осуждения привычкой.

В конце концов он прикурил и снова открыл окно, глядя на огни, приближающиеся из центра Праги. Его внимание привлек длинный лимузин. Это было одно из тех огромных транспортных средств, которые непонятно каким образом ухитряются передвигаться по узким европейским улочкам и преодолевать резкие повороты. Чарльз как раз собирался сказать себе, что не завидует водителю, когда из лимузина вышла молодая женщина в платье невесты и с букетом лиловых цветов в руке. За лимузином подъехали и другие машины. Из них выходили люди, присоединяясь к растущей толпе гостей, явившихся на свадьбу. Затем Чарльз увидел, что в дверях отеля появилась некая женщина. Она отделилась от толпы и двинулась вдоль здания, как будто не хотела, чтобы ее заметили. Но перед автоматическими дверями ей пришлось отойти от стены, и Чарльз несказанно удивился, узнав ее. Это была Криста.

 

Глава 67

Чарльз вышел из ванной в халате. В дýше он на этот раз не пел, и это был дурной знак. У него были свои причуды и странности. Например, он обожал фильм Вуди Аллена, в котором тенор в ванной пел феноменально, но совершенно терялся, выйдя из нее: с его губ не срывалось ни единой верной ноты. Чарльз знал, что люди зажимают уши всякий раз, когда он пытается напевать в их присутствии, и ему оставалось только надеяться, что хотя бы душ может вынести его пение. Лично его очень радовала собственная интерпретация любимых арий. Di quella pira, Un di se ben rammentomi, Aria della calunnia и Bella figlia dell’amore, где он исполнял все четыре партии, включая контральтовую партию Мадделены, требовавшую столь редкого голоса, что иногда даже величайшие оперные театры мира заменяли контральто на меццо-сопрано, — все арии, которые он напевал, расширяли его сознание. И теперь все случившееся тревожило его, а тот факт, что он до сих пор не сумел расшифровать послание, найденное в соборе, ввергал его в тоску. И в довершение всего, у Кристы, по всей видимости, было некое секретное задание.

Расхаживая по комнате и энергично высушивая волосы, он вдруг остановился и посмотрел на свой телефон. На экране высветились три пропущенных вызова. Бросив полотенце на стул, он проверил, кто звонил. Два звонка сделали с неизвестного номера. Третий был от Росса. Чарльз проверил голосовую почту. Первые два сообщения были похожи: он не слышал почти ничего. Он попытался различить звуки на заднем плане: шум воды, некий стук и вроде бы гул сильного ветра. Через некоторое время он разобрал голос отца, но понять, что он говорит, было совершенно невозможно. Чарльз несколько раз прослушал сообщения. Ему показалось, что прозвучало «все в порядке» и «послезавтра», но более он ничего понять не смог, хотя оба сообщения длились больше минуты.

Профессор задумался, стоит ли звонить Россу, а если да, то что ему сказать. Возможно, понадобится его помощь с расшифровкой сообщения на ткани с алтаря, однако Чарльз не был уверен в том, насколько можно доверять человеку, которого он так давно не видел. В итоге он решил отложить этот вопрос, пока не поймет, что хочет ему сказать. Наверняка Росс пожелает узнать, во что он впутался на этот раз, если ему понадобилась помощь с пересечением границы.

Подойдя к своему чемодану, он вынул оттуда голубую рубашку «Шарве» и темно-синие широкие брюки «Канали». Это были лучшие вещи из всех, которые он привез с собой, и ужин в «Босколо» казался прекрасным поводом для того, чтобы надеть их.

У Чарльза была страсть к вечерним нарядам. В детстве дедушка научил его, что застолье — это почти священнодействие. Поскольку «хлеб — всему голова», то достойно выглядеть за столом — значит проявить уважение ко всем, кто за ним собрался, а также к богам, которые в своей щедрости даровали тебе еще один день без серьезных происшествий.

Поскольку наряд показался ему незаконченным, Чарльз извлек из чемодана коробку, в которой хранил главный предмет своей коллекции — пластрон от фирмы «Тай ми ап». Он так любил эту небольшую эксклюзивную марку, что собрал в своей огромной гардеробной почти всю линию продукции этого производителя. Жаль только, что тот в основном изготовлял аксессуары для женщин. Однако Чарльз с удовольствием покупал головные повязки, заколки и — уникальное изобретение этой фирмы — розы для волос, создателем которых был дизайнер из Нью-Йорка, а также короткие и длинные шарфы, яркие браслеты с полудрагоценными камнями. Он одаривал своих подруг подобными вещами; многие из них были изготовлены из натурального шелка, не китайского, как это обычно бывает, а того, который производят близ озера Комо, в крупных фирмах, разрабатывающих материалы для лучших кутюрье, таких как Валентино и Унгаро, Пуччи и Гермес, и даже для маленьких кустарных магазинчиков, выпускающих на рынок ограниченные партии оригинальных товаров. И его женщины всегда приходили в восторг от этих подарков. Их очаровывало то, как шелк ласкал кожу и волосы, завораживала элегантность коллекций «Тай-ми-ап», с их удивительными палитрами и неожиданными сочетаниями цветов и материалов от дизайнеров мирового уровня и ярких, но никому не известных художников. Шейный платок, который он привез с собой, был темно-синим, с фиолетовым отливом и огуречным узором. Посмотрев на себя в зеркало и удовлетворившись увиденным, профессор решил, что можно спускаться к ужину.

 

Глава 68

Криста еще не пришла, поэтому Чарльз занял один из комфортабельных стульев в холле отеля и позвонил Россу, который сразу же снял трубку, как будто ждал звонка Чарльза.

— Я волновался за тебя, — произнес он. — Хотел убедиться, что ты благополучно доехал. Искал информацию в межведомственных списках и обрадовался, когда ничего не нашел.

— Большое спасибо. Как это у тебя получилось? Или ты ничего не можешь сказать, и мне остается только радоваться результату? Как бы там ни было, я снова у тебя в долгу.

Но Росс не дал Чарльзу продолжить:

— К сожалению, на этот раз я не могу поставить это себе в заслугу. Я вообще-то хотел спросить у тебя, как ты ухитрился миновать границу.

Значит, не Росс решил проблему с двумя пограничными контролями. Тогда кто же сделал это? Возможно, тот, кто доставил ему паспорт из отеля в Сигишоаре. Но откуда он узнал, в который из пражских отелей его привезти? Чарльз вздохнул. Количество вопросов, остававшихся без ответа, все больше росло.

— Алло? Алло? Ты там? — В трубке прозвучал игривый голос Росса.

— Да. Извини. Я просто задумался: если это был не ты, то кто же тогда? Может быть, Интерпол?

— Интерпол? Да эти ребята не способны протащить через границу даже собственных агентов. Ты что, связался с Интерполом? Стал их консультантом? — спросил Росс, и голос его прозвучал даже как-то насмешливо.

Чарльз собирался ответить, но увидел стоящую посреди холла Кристу. Выглядела она потрясающе элегантно. Профессор поднялся почти машинально. Голос Росса еще звучал в трубке, но Чарльз уже не слушал. Эта женщина всерьез взволновала его. Осознав, что до сих пор держит телефон возле уха, он бросил Россу короткое «Перезвоню позже» и отключил связь.

Криста подошла к Чарльзу и сказала, что он отлично выглядит. Чарльз хотел вернуть комплимент, но растерялся. Поправив узел на его шейном платке, Криста произнесла:

— Идемте? — И она взяла его под руку.

Спустя несколько минут они уже заказывали все кулинарные фантазии, которые только приходили в голову Чарльзу в кафе «Нью-Йорк». Остальные залы ресторана — «Бальный оперный» и «Высокая кухня» — были зарезервированы для свадебных торжеств, а в «Инн Окс Лаунж» было слишком темно для того состояния, в котором оказался в тот вечер Чарльз. Он хотел смотреть на Кристу, и фортепианная музыка, звучавшая из холла, стала отличным фоном для этого зрелища.

После того как официант принял заказ и принес им напитки — сухой мартини для Кристы и бокал восемнадцатилетнего, очень редкого «Гленморанджи» для Чарльза, — профессор решил разобраться с подозрительным поведением Кристы, которое так его встревожило. Ему хотелось, чтобы она дала ему внятное объяснение, а после этого они могли бы с легким сердцем продолжить ужин. Если вы намерены получить искренний ответ или привести человека в замешательство, то вопрос стоит задать неожиданно, и, помня об этом, Чарльз произнес:

— Я видел вас из окна, когда вы выходили из отеля.

— Следите за мной? — улыбнулась Криста. А затем, осознав, что Чарльз действительно ждет ответа, сказала: — Вам интересно знать, где я была?

Чарльз собирался ответить отрицательно, сказать, что не будет устраивать ей проверки, но Криста накрыла его руку ладонью.

— Я знаю, что сейчас вы не верите никому, и это понятно, но ведь у меня не было с собой никакой одежды, кроме той, которую вы видели на мне.

— Вы ходили за покупками? — Чарльзу очень хотелось провалиться сквозь землю.

— Думаете, в отелях дают напрокат вечерние платья? И туфли?

Демонстрируя обновку, Криста вытянула ноги в сторону Чарльза. Профессор почувствовал, что краснеет, и не только потому, что повел себя как идиот, но и при виде очаровательных ножек Кристы. И тут же ляпнул очередную глупость, чтобы выпутаться из затруднительной ситуации:

— Знаете, что до недавнего времени мужчины жили в ожидании возможности хоть на миг увидеть женскую ножку? Платья ниспадали до самого пола, и порой вид лодыжек молодой женщины производил настолько ошеломляющий эффект, что мужчина сразу тащил ее к алтарю.

— Я надеюсь, вы не попросите меня стать вашей женой?

Чарльз снова сел в лужу, и они оба расхохотались.

 

Глава 69

Часы пробили одиннадцать, когда на маленьком частном кладбище возле озера Холберт на окраине Корсиканы, штат Техас, стали собираться люди. Скоро должна была состояться погребальная церемония в честь Франклина Фостера Херста. На его ранчо, расположенном в миле от кладбища, велись последние приготовления. В семейной часовне гости засвидетельствовали свое почтение покойнику, лежавшему в роскошном закрытом гробу.

Урожденный Патрик Бекли из Типперэри, Херст был американцем ирландского происхождения, миллиардером, чертовски уверенным в том, что жизнь прекрасна — вплоть до своего девяностого дня рождения, который он отпраздновал этой весной. Он играл со своими восемью щенками, радостно потирал руки, случайно заработав очередной миллиард в один из «хороших дней», и был готов к любой неожиданности, а потому объявил конкурс на лучший гроб. Процесс отбора продолжался около трех лет, и фирмы, соперничавшие за заказ, были на грани отчаяния. Старик рассматривал золотые гробы, вроде того, стоимостью сорок тысяч долларов, который подарили актрисе За За Габор, достойной глубочайшего презрения, а также другие, из похоронного центра «Сяо Эн» в Куала-Лумпуре. Также ему предлагали гроб, аналогичный гробу Майкла Джексона от «Дитто», за тридцать семь тысяч долларов.

В конце концов некая фирма наняла итальянского дизайнера, чье детище стоило почти на четыре тысячи долларов дороже остальных. Идея заключалась в том, чтобы сочетать сталь с самыми редкими древесными породами мира. За основу дизайнер взял древесину умнини, добываемую в Зимбабве и Мозамбике, дерева зулусских королей, красную, очень твердую и прочную. Боковой орнамент он выполнил из амаранта, дерева благородной породы, которое растет в джунглях Амазонки, а после высушивания становится розовым. Золото и платина украшали ручную резьбу на более мягких породах дальбергии, бубинги и кордии.

Гроб был почти готов, когда магната изрубили на куски, так что его тело с трудом опознали, обнаружив его в шестнадцатиэтажном офисе в Далласе. Казалось, его седую голову несколько раз переехал поезд.

Франклин Фостер Херст родился в бедной семье и был привязан к земле. Его дедушка сел на корабль, отплывавший из Ирландии, а по прибытии в Америку застолбил участок у черта на куличках. Участки распределялись в соответствии с принятыми здесь правилами. Переселенцы, конные и пешие, выстроились в линию, готовясь к гонке. Затем представитель местной власти выстрелил в воздух, и пионеры бросились вперед, на бегу втыкая специальные вешки в землю прямо посреди тракта, чтобы обозначить свою территорию. Застолбив свой участок, дедушка Херста с помощью сыновей построил лачугу. Там и родился Херст.

К тому времени семья разжилась кое-каким скотом, который, по всей видимости, стал их судьбой, поскольку их фамилия — Бекли — происходила от гэльского O Buachalia, что означает «стадо коров». А поскольку на судьбу всегда можно положиться, именно скот принес семье благосостояние, причем началось все с дохлой коровы. Ф. Ф. (все восемь его жен называли его именно так, ведь был он человеком любвеобильным) еще ходил босиком в коротких штанишках, которые донашивал за старшими братьями, когда его отец, собираясь похоронить корову, умершую от ящура, воткнул лопату в землю, и оттуда хлынула грязная черная жижа, обрызгавшая его с головы до ног.

Нефть, найденная на заднем дворе, изменила их жизнь. Отец Ф. Ф. от радости стал напиваться до беспамятства. Мать его умерла от тифа, а старшие братья растратили наследство на женщин легкого поведения и карточные проигрыши. Двух из них застрелили в каких-то салунах, а о третьем ничего не было известно после того, как он сбежал из дома как-то ночью, поэтому Ф. Ф. пришлось с девяти лет заботиться о себе самостоятельно. Он коллекционировал деньги и власть. Их ему всегда было мало, и он никогда не останавливался. На деньги от нефтедобычи он купил акции алмазных приисков. Затем открыл завод, производивший армейские ботинки. Далее последовали оружейные заводы, и к тому времени, когда был разработан план Маршалла, он начал инвестировать в банки и финансовые институты. Он открывал брокерские фирмы на Уолл-стрит, в Лондоне и Токио, его компании получили все контракты на реконструкцию Германии после Второй мировой войны. Ф. Ф. приобрел сети фирменных ресторанов в Южной Америке и Азии. За последние тридцать лет он скупил контрольные пакеты акций в самых крупных медиа-империях по всему миру, завладел значительной долей рынка лекарственных препаратов.

И вместе с тем его имя никогда не появлялось в списке топ-миллиардеров. О нем никогда не писал «Форбс», и, за исключением нескольких человек, никто не знал о его существовании. Он был призраком, по большей части потому, что у него никогда не было политических амбиций. Он рано понял, что реальная власть никогда не находится в руках тех, кто играет роль лидеров, и что известность — это верный путь к погибели. Поэтому он никогда не приобретал ничего на свое имя. Поначалу он опирался на посредников, которые получали чеки с внушительными суммами в обмен на личную информацию и подписи. Эти люди, как правило, оставались довольны. В редких случаях, когда оказывалось, что они ожидали большего, счета Ф. Ф. в банках или других финансовых институтах исчезали внезапно и без следа, и ничего нельзя было доказать, потому что Херст успевал позаботиться об этом. Для налоговой службы он был скотоводом средней руки из города Корсикана, штат Техас.

Затем он стал создавать фирмы-пустышки, инвестиционные фонды с тысячами мелких акционеров, разнообразные агентства по всему земному шару — так, чтобы ни одна власть и ни один человек не мог дотянуться до него, следуя по путям денежных потоков. Ф. Ф. вскоре уже и сам не знал, насколько он богат и влиятелен.

В какой-то момент, в начале семидесятых годов к нему пришел некий человек и заявил, что может предложить ему то, о чем осмелились бы мечтать лишь немногие смертные, но для того, чтобы это произошло, его организация (со всем, что ей принадлежит) должна будет слиться с другой организацией такого же типа. Поскольку у Ф. Ф. было чутье на хорошие шансы, он согласился. На протяжении десяти лет его постепенно вводили в тайный орден, управляемый Советом Двенадцати. Он прошел целый ряд проверок, несколько ритуалов, которые обычному человеку могли показаться подозрительными, если не смешными. Он стал рыцарем ордена, затем — одним из трех выборщиков, и наконец, когда его предшественник оставил этот мир, ему было поручено представлять организацию в Совете Двенадцати.

Два дня назад, явившись в свой офис, он обнаружил, что его помощница мертва, как и два его секретаря — зарезанные, они лежали в луже крови. Он тут же сопоставил это с убийствами других членов Совета, случившимися в этом году, и понял, что настал его черед. Убийцу он встретил с улыбкой на лице, поскольку не испытывал ни малейшей жалости ни к кому, включая самого себя. Прежде чем мачете перерезал ему горло, он сказал лишь:

— Неужели все бессмысленно? Абсоблядьлютно!

 

Глава 70

После ужина Чарльз чувствовал себя отлично. Следовало лишь закончить этот вечер сигарой, первой за последние два дня. В отеле был прекрасный сигарный бар: деревянные панели, кожаные диваны и кресла, атмосфера девятнадцатого века. Он не мог не воспользоваться таким шансом, поэтому попросил принести счет. Потирая руки в предвкушении, он потянулся за бумажником. На колени ему упала записка из отеля в Сигишоаре. Вздохнув, он опустил голову, словно смиряясь с неизбежным.

Быстро поднявшись, он попросил Кристу встретиться с ним в сигарном баре и пулей вылетел из ресторана. Минуя лифт, он помчался по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Он оказался в своем номере еще прежде, чем Криста осознала, что происходит. Схватив бумажку с посланием и ручку, принадлежавшую отелю, он направился обратно к лестнице, теперь уже медленнее, сосредоточившись на загадке. В баре не было никого, кроме Кристы, смотревшей на него с любопытством.

— Вы нашли ключ, не так ли?

Чарльз коротко кивнул и положил бумагу на стол.

— Он был прямо здесь, все это время. Видите эту стрелку? Что написано прямо рядом с ней?

— «Меч здесь», — отозвалась Криста.

— Совершенно верно. Это было очевидно. Мы искали меч как предмет, но на самом деле «меч» — это слово, которое является ключом к шифру. Как же я мог быть настолько глуп?

— Знаете, я тоже порой ищу что-нибудь часами, а потом оказывается, что эта вещь лежит прямо у меня под носом.

Чарльза позабавила попытка Кристы удержать его от самобичевания. Он попросил официанта принести ему одну из своих излюбленных сигар и два стакана «Арди Перфекшн», старейшего в мире коньяка. Чарльз пояснил, что на всем белом свете есть всего триста бутылок такого коньяка и две из них как раз находятся в отеле «Босколо» уже не один год. Много лет назад в этом отеле ему довелось выпить бокал бесподобного «Арди» крепостью в сорок один градус. Увлекшись, профессор объяснил, что он изготовлен из колумбийского винограда в регионе Гранд Шампань сто сорок лет назад. Целая бутылка стоила пятнадцать тысяч долларов. Кристе, недавно заглядывавшей в меню, показалось, что она вот-вот упадет в обморок.

Заметив выражение ее лица, Чарльз произнес:

— Поверьте мне, этот коньяк лечит все раны, и, кстати, мы заслужили маленький праздник.

И, не дожидаясь ее реакции, он снова нарисовал код:

— Как видите, в начало мы ставим слово меч, которое и является ключом. Остальные буквы алфавита помещаем ниже, но нужно следить за тем, чтобы использовать буквы из ключа только один раз. Итак, сейчас я запишу весь остальной алфавит, кроме букв S, W, O, R и D. Хорошая новость заключается в том, что буквы в слове не повторяются, так что это достаточно просто. А теперь, когда мы с этим справились, нам придется разобрать семьдесят один знак с алтарной ткани и записать результат, букву за буквой.

И Чарльз принялся записывать со скоростью, доступной лишь профессиональному шифровальщику, по мнению Кристы. Через несколько минут получилось вот что:

ЛЮБОВЬПЕТЬНАЧИНАЕТВЧАСОБЫЧНЫЙ

ИГИБНЕТВОЗДЫХАТЕЛЬ

ГУБИТМУЖЧИНКОВАРНАЯПРИНЦЕССА

— А теперь разделим этот текст на слова.

Чарльз провел линии после каждого слова и разделил сообщение пополам. Широко улыбаясь, он подвинул текст Кристе, и та прочла:

ЛЮБОВЬ/ПЕТЬ/НАЧИНАЕТ/В/ЧАС/ОБЫЧНЫЙ

И/ГИБНЕТ/ВОЗДЫХАТЕЛЬ

ГУБИТ/МУЖЧИН/КОВАРНАЯ/ПРИНЦЕССА

Она посмотрела на Чарльза, который, похоже, пребывал в прекрасном расположении духа. Ей показалось, что в голову ему ударили пары редкого коньяка.

— Загадка в стихах? — произнесла она. — Серьезно?

Чарльз весело кивнул.

— И вы знаете, что это означает?

— Не совсем, но, думаю, мы уже очень близки к разгадке.

— Может быть, вы сжалитесь и объясните мне… — протянула Криста, не знавшая, что забавляет ее больше: эйфория Чарльза или странное послание.

— Ладно. Где воспевают любовь?

Криста крепко задумалась над ответом.

— В опере, — с довольным видом произнес Чарльз. — Итак, у нас есть оперы о любви.

— А разве не все они о любви? — удивилась Криста.

— Конечно, почти все, — рассмеялся Чарльз, — по крайней мере, если брать оперы определенного периода. А теперь подумаем об операх с сюжетом, созвучным этим строкам. Среди самых известных — опера Верди, к созданию которой имел отношение Александр Дюма-сын. Ее героиня, не слишком обремененная моралью женщина, умирает, обретя истинную любовь.

Чарльз помолчал. Он ожидал, что Криста закончит его мысль, но, судя по всему, она не понимала, что происходит. Однако это никак не охладило энтузиазма Чарльза.

— «Дама с камелиями», — выпалил он. — Виолетта. — А поскольку Криста и ухом не повела, он поднял бокал и начал напевать: — Libiamo, libiamo nei lieti calici…

— Я поняла, «Травиата». А остальное?

— А остальное связано с принцессой, в голове у которой один вздор и которая обращается со своими ухажерами жестоко и пренебрежительно.

— Но в конце концов ее тоже пронзает стрела Купидона. Миленько, — иронично отозвалась Криста. — Сказки.

— Совершенно верно. Принцесса, терзающая мужчин, влюбляется и в конце концов выходит замуж.

— И что это за опера?

— Вы действительно не знаете?

— Нет, и прошу вас, не нужно петь. Пожалейте мои бедные уши.

— Вы и правда не любите оперу?

— Не то чтобы мне совсем не нравилось то, что я видела, но у меня действительно не было случая проникнуться этим искусством. Некоторым из нас…

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что некоторым из нас приходится работать?

— Нет. Я хотела сказать, что выросли мы на разной музыке. Ну, так сколько еще вы собираетесь меня мариновать?

— Ладно, — сдался Чарльз. — Мы говорим о «Турандот» Джакомо Пуччини.

— Итак, человек, оставивший вам послание, знает, что вы любите оперу. Ведь если бы оно было адресовано мне, нам пришлось бы очень долго ждать, пока я догадалась бы, о чем идет речь. Итак?

— Что ж, обычно представление начинается в семь часов вечера, в некоторых театрах — в восемь.

— Ага! Значит, нам нужно отправиться в оперу в семь или восемь часов вечера. И что же произойдет там?

— Понятия не имею. Я знаю лишь, что нам нужно немного поспать, потому что последние несколько ночей мы провели почти без сна. Я посмотрю, что дают в Пражской опере. Возможно, нам повезет.

— А если нет?

— Думаю, что-то да подвернется, связанное с «Травиатой» и «Турандот». Завтра у нас будет время это выяснить — до семи вечера. Как бы там ни было, за последний час мы продвинулись значительно дальше, и, если позволите заметить, это хорошо, — услышал собственные слова Чарльз. Осознав, каким образом он стал выражаться, профессор понял, что пора идти спать.

 

Глава 71

Опершись на поручни террасы, Вернер наблюдал за тем, как в ярко освещенном бассейне плавает Беата. В Америке день уже клонился к вечеру, и если он все правильно рассчитал, то Иствуд очень скоро позвонит, чтобы проверить, как идут дела. Вернер кусал себе локти из-за того, что не разгадал смысл послания, и, судя по всему, Чарльз ушел из номера, решив отложить его расшифровку на сегодняшний вечер или завтрашнее утро. Вернер размышлял, не отправить ли Беату, чтобы она следовала за Чарльзом и этой дамой, как тень. Впрочем, он был уверен в том, что Чарльз отправился ужинать, и прекрасно знал, что он никогда не обсуждает дела за едой, поскольку не любит смешивать их с удовольствием. Вдруг Вернер услышал шаги, шуршание бумаги, а затем дверь в номер Чарльза снова закрылась. «Сигары забыл», — решил Вернер и опять погрузился в размышления.

Он был так близок к цели! Больше двадцати лет назад он узнал о существовании Мартина Иствуда и о его исключительном положении в Совете. Это случилось при весьма специфических обстоятельствах в стране, которая когда-то называлась Восточной Германией, при участии очень секретной группы, к которой принадлежал его отец Эрнст Фишер. С тех пор в его жизни появился смысл, одна-единственная страсть: попасть в эту команду.

И поскольку он был небогат, а связей его старика для этого не хватило бы, он мог надеяться лишь на собственный разум и безграничные амбиции. Будучи терпеливым человеком, он заставил Иствуда думать, что если тот наймет на работу в Институт сына генерала, то это станет величайшей удачей в его жизни, и сумел повернуть ситуацию так, что Иствуду пришлось даже уговаривать его. Однако личности двенадцати человек, состоящих в Совете, все еще оставались для него тайной. Даже члены Совета не знали друг друга, поэтому шансы у остававшегося в стороне Вернера были ничтожно малы.

А затем, в ходе одной встреч, которых все чаще требовал Иствуд, Вернер якобы случайно оставил на столе обрывок страницы из библии Гутенберга. Конечно же, Вернер тщательно рассчитал все так, чтобы тот не заметил инсценировки. Когда Иствуд поинтересовался, зачем ему понадобилась эта страница, Вернер ответил, что наткнулся на некие легенды о группе людей, правящих миром, и что в одной особенной копии Библии содержится взрывоопасная информация, которая способна поставить существование группы под удар. «Разумеется, это всего лишь сказки, — добавил Вернер, — как легенды о пиратских кладах, Атлантиде, святом Граале или Зоне 51». Однако у него имелись кое-какие идеи насчет того, как отыскать ту самую библию, если она действительно существует.

Иствуд отреагировал не сразу, и Вернер не возвращался к этой теме более двух лет. Он знал, что босс проверяет его, как никогда раньше, и в какой-то момент испугался: а вдруг Иствуд, обладающий неограниченными ресурсами, сумел копнуть достаточно глубоко, чтобы раскрыть величайший секрет генерала? Свободнее вздохнуть удалось только после того, когда Иствуд пригласил его покататься на лыжах в Аспен, где был расположен огромный дом, принадлежавший Институту. Затем Вернер мысленно поздравил своего отца с тем, что ему удалось скрыть свою личность и истинный род деятельности. А главное, он научил своего сына делать то же самое. Как бы там ни было, Вернер тогда на лыжах так и не покатался. Он лишь сопроводил Иствуда в дом, а затем все выходные провел в одном из местных баров, пока Иствуд удовлетворял свою страсть к спорту, всегда оставлявшему Вернера равнодушным.

Однако в последний вечер их пребывания в Аспене Мартин объявил, что история с библией — вовсе не выдумка, что эта группа, Совет Двенадцати, действительно существует, что Иствуд сам является ее членом, а если Вернер согласится работать в Институте на самого Иствуда и станет его правой рукой, если он будет искать пропавшую книгу и сумеет ее найти, то Иствуд лично гарантирует ему место среди обладателей абсолютной власти.

Много воды утекло с тех пор, и Вернер эффективно управлял Институтом на протяжении десяти лет. Приумножал благосостояние богачей. Создавал новые методы манипуляции массами, придумал сотни новых способов управления населением во всем мире. Продумывал изысканные финансовые и банковские стратегии, создавал и рационализировал лучшие технологии полетов, изобретал продукты-фантомы, перекачивавшие средства больших и маленьких стран во все меньшее и меньшее количество карманов, создал идеальную сеть для национализации долгов и приватизации прибыли. Совет был доволен его услугами, но предложение присоединиться к ним так и не прозвучало, и за все это время никто и ни разу не поднял вопрос о библии.

Он многое обнаружил благодаря отцовской группе. К тому моменту ее члены приняли Вернера как наследника отца и поручили ему следить за самим Мартином Иствудом и собрать о нем как можно больше компрометирующей информации. Он стал кем-то вроде двойного агента, у которого, ко всему прочему, было свое особое задание.

Именно тогда он узнал, что число членов Совета всегда остается неизменным. Место в его рядах освободится лишь в том случае, если один из двенадцати уйдет на покой или умрет. Поскольку за десять лет ни одно место так и не освободилось, Вернер потерял терпение и постепенно стал брать на себя роль судьбы. Ему удалось убить одного из двенадцати, затем второго, и всего три дня тому назад он расправился с третьим, дряхлым миллиардером Франклином Фостером Херстом. Места первых двоих были уже заняты, и не им. Фактически Вернер знал только Иствуда. Он понятия не имел, кем являются остальные десять, но правда заключалась в том, что если он не поторопится, то заполнится и новая вакансия. Определить трех жертв было настолько сложно, даже с учетом имевшихся в его распоряжении ресурсов, что он впадал в отчаяние при одной мысли о том, что придется начинать все сначала.

Те три убийства произвели шокирующий эффект. Совет запаниковал, и оставшиеся его члены — частично с его помощью, частично по собственной инициативе — пришли к выводу, что сообщение из библии в той или иной степени открылось, а значит, им придется столкнуться с последствиями, какими бы они ни были. Таким образом, Вернер стал ключевым игроком, и Иствуд сказал ему, что единственное свободное место в Совете на данный момент вакантно и ждет его — при условии, что он найдет и уничтожит библию.

 

Глава 72

Вернувшись в свой номер, Чарльз открыл ноутбук и ввел в поисковую строку браузера названия трех оперных театров Праги: Национального, Сословного и Пражской государственной оперы. Он бывал во всех трех и даже помнил некоторые представления. Все три здания являлись произведениями искусства, внутренняя отделка напоминала об исторических событиях. Премьеры двух шедевров Моцарта состоялись в Сословном театре: «Милосердие Тита» и одна из самых любимых опер Чарльза — «Дон Жуан». Это славное здание открыло двери величайшим личностям в истории классической музыки. Здесь дирижировали Карл Мария фон Вебер и Густав Малер, а Никколо Паганини, лучший скрипач всех времен и народов, дал здесь несколько концертов. Если бы не серия жестоких убийств, Чарльз с удовольствием насладился бы музыкой. Он даже подумал, что будет неплохо, если удасттся посмотреть в одном из театров «Травиату» или «Турандот».

Пролистав программу на текущую неделю, он выяснил, что завтра дают «Енуфу» Яначека, «Саломею» Штрауса и «Так поступают все» Моцарта. До конца недели каждый день предполагались «Богема», «Навуходоносор», «Щелкунчик» (из балетного репертуара) и «Риголетто». Но как бы ему ни хотелось посмотреть новую постановку любимой оперы, которую он знал наизусть, каждое ее слово, каждую ноту, сейчас на это не было времени. Однако в программе определенно отсутствовали «Травиата» и «Турандот».

Посмотрев на часы, Чарльз увидел, что уже перевалило за полночь. После двух тяжелых ночей следовало наконец-то отдохнуть. Вытянувшись на кровати, он решил воспользоваться психотехникой, на освоение которой потратил немало времени. Порой, когда приходилось решать серьезные проблемы, он изгонял их из своего рассудка и старался уснуть, удерживая в сознании позитивную мысль, нечто, способное доставить ему удовольствие. После этого он легко погружался в сон и просыпался отдохнувшим. С учетом сложившейся ситуации в ту ночь он думал о своей любимой опере. Думал о том, сколько постановок «Риголетто» повидал. Насчитал всего около пятидесяти. Что бы ни творилось в мире, он бросал все, чтобы приобщиться к новому прочтению Верди. В Миланской «Ла Скала», в «Арене ди Верона», в Ковент-Гардене и Парижской опере, в нью-йоркской Метрополитен-опера и в Сиднее — он бывал всюду, где ставили новую версию. Любимой у него была та, которую фирма «Дойче Граммофон» наконец-то выпустила на ДВД, — с Лучано Паваротти, Ингваром Викселем и Эдитой Груберовой, а также с оркестром под руководством дирижера Жан-Пьера Поннеля. Просыпаясь в Принстоне, он неизменно слушал ее по утрам. Последними в его памяти всплыли слова Виктора Гюго, приглашенного на премьеру «Риголетто». Либретто для этой оперы написал Франческо Мария Пьяве, переработав пьесу Гюго «Король забавляется». После премьеры Гюго проронил: «Как было бы хорошо, если бы персонажи книг вдруг заговорили так, как изъяснялись на этой сцене». Чарльз уснул с улыбкой на лице.

Наблюдая за происходящим на экране и проверяя сайты, которые посетил Чарльз, Вернер задумался, не спятил ли профессор, раз просматривал среди ночи афиши оперных театров. Он не подозревал о том, что Чарльз расшифровал послание. В отличие от него, Вернер лег спать в нервном напряжении и не мог уснуть до самого утра.

 

Глава 73

Катафалк медленно продвигался вперед, за ним следовала процессия из автомобилей. Все они остановились перед кладбищем, и вокруг могилы собралось около тридцати человек. Четверо мужчин из похоронного бюро поставили гроб на два металлических стержня. Как раз в этот момент Мартин Иствуд закончил разговор, который вел в своем лимузине с тремя членами коллегии выборщиков конфедерации организаций, которую в Совете Двенадцати представлял Херст. Иствуд просил своих собеседников держаться, пока они обеспечат замену покойному, и добавил, что, возможно, произведет назначение сам. Это шло вразрез с установленными за сотни лет правилами, и он понимал это, но того требовали интересы Совета.

Один лишь Иствуд знал имена всех двенадцати членов Совета. Он занимался административными вопросами и руководил исполнительными органами. Все контакты между членами Совета осуществлялись через него. Исключения были возможны лишь в ситуациях, когда кто-нибудь из членов решал раскрыть свою личность остальным в ходе частной беседы.

Эти двенадцать человек были самыми богатыми и влиятельными в мире. Они тайно владели почти всеми мировыми ресурсами. Именно им на самом деле принадлежали крупнейшие финансовые организации и самые успешные многонациональные концерны. Банки, бензоколонки, моющие средства, лекарства, еда и одежда — двенадцать членов Совета контролировали финансовую сторону практически любого бизнеса на планете. Они стояли за крайне сложными корпоративными системами и инвестиционными фондами, в функционировании которых разбирались только они. Их представители имелись в большинстве правительств и почти во всех международных организациях, начиная от Всемирного банка и заканчивая Международным валютным фондом, от Организации Объединенных Наций до Всемирной организацией здравоохранения. Они руководили едва ли не всеми секретными службами, не говоря уже о таких учреждениях, как Комиссия по ценным бумагам и биржам, которая занималась регулированием финансовых рынков. Они были повсюду и в то же время нигде. Но лично они вмешивались в дела только в том случае, если это было крайне необходимо, и только по специальным каналам. Самым действенным их орудием была коррупция на высших уровнях и порочный круг взяточничества, а также манипуляции, дезинформация, шантаж и в крайнем случае убийства. Многие из тех, кто служил им, понятия не имели об их существовании, а потому даже и близко не представляли себе, как устроен этот мир. И пусть большинство из тех, кого использовал Совет, были людьми честными, честность их была абсолютно бесполезна, ведь они не могли увидеть всю картину целиком. Часто происходило так, что поступки совершались с самыми добрыми намерениями, но, поскольку они были результатом хорошо продуманных планов, их эффект был разрушительным. Только двенадцать членов Совета имели глобальное представление о текущем состоянии экономики и политических феноменах. Они могли предугадать возможные последствия и обладали стратегическим видением того, что должно было случиться.

За восемьсот с лишним лет своего существования Совет успел претерпеть ряд изменений по сравнению с первоначальной задумкой. Бывали лучшие и худшие дни, его члены отступали и перегруппировывались, Совет подвергался полной реорганизации и даже находился на грани исчезновения. Пуританская революция в Англии и Французская революция едва не уничтожили его. Американская революция и Гражданская война привели к серьезным потрясениям, но Совет, как хамелеон, всегда адаптировался ко всему, выживая и становясь сильнее.

Совет был подобен смертельному вирусу, способному менять свою форму и развиваться, так что, когда наконец изобретают противоядие, оказывается, что уже слишком поздно; противоядия приходится изобретать снова и снова, поскольку вирус постоянно мутирует. Например, именно Совет превратил свободную циркуляцию информации, сначала напугавшую его до смерти, в огромное преимущество, давшее ему возможность трансформироваться из органа регионального господства в поистине универсальную власть. Члены Совета очень обрадовались, когда интернет, поначалу таивший в себе смертельную опасность и непосредственную угрозу, превратился, вместе со средствами массовой информации, в самого надежного и ценного союзника. Они даже вообразить себе не могли, что люди, имевшие возможность покончить с любым доминированием, сделают из этого оружия, силу которого они не могли даже осознать, инструмент собственного подчинения. Это было подобно стокгольмскому синдрому, когда у жертв развивается симпатия к собственным палачам. И все это стало возможно благодаря Вернеру, его дьявольскому уму и креативному гению, неиссякаемому источнику оригинальных и эффективных идей.

В конце восьмидесятых, одновременно с окончанием холодной войны и развитием системы свободного распространения информации, члены Совета запаниковали и чуть было не объявили о самороспуске. Отсутствие понятного врага, на которого можно было бы направить общественную ненависть и страх, таило в себе ужасную опасность. Однако им удалось с успехом найти ему замену, и теперь они готовили почву для новой холодной войны, значительно более жестокой, чем та, что началась после Второй мировой.

Однако у их заговора — ибо мы говорим именно об этом — был один существенный недостаток. Несмотря на то что члены Совета контролировали все широкие потоки и все происходящее на макроуровне, общую политику и высшие сферы финансовой деятельности, они никоим образом не могли контролировать то, что происходило на самом низшем уровне. Следить за всеми одновременно невозможно даже с точки зрения банальной математики. Двенадцать членов Совета контролировали мир посредством денег и страха, лжи и манипуляции праздным легкомыслием большинства человеческих существ.

Однако члены Совета тоже испытывали страх. Их практически парализовал врожденный страх перед массами. Они боялись народных движений, революций и возможности установления неконтролируемой демократии, которая сметет их, подобно волне цунами. Они сумели пережить так много подобных моментов в истории, потому что все революции — как, например, бунт Лютера, противопоставившего себя официальной церкви, как движение масонов, благодаря которому, собственно, возникли США, как Французская революция или революции 1848 года — в определенный момент превратились в полную свою противоположность. Члены Совета поняли, что люди, которые объединяются с добрыми намерениями, создавая мощные исторические течения, со временем теряют силу и меняют направление этого течения — в тот самый миг, когда им становится не с кем сражаться. Добившись власти, лидеры, какими бы прекрасными ни были их намерения, уже не хотят отказываться от силы, и та портит их точно так же, как портила их предшественников, которых они уничтожили. Совет пережил немало подобных смен курса.

Двенадцати его членам довелось увидеть, как, обретя власть, Лютер, восстававший против государственной церкви, заключил союз со знатью против ста тысяч крестьян, убитых в ходе мятежа 1525 года. Борясь с привилегированной элитой, ставшей анахронизмом, то есть с лидерами католической церкви, он стал поддерживать другую привилегированную элиту — нобилитет. Лютер считал: то, на что до сих пор плевали, заслуживает того, чтобы к нему относились с восторгом, при условии, что он будет в центре внимания. Он дошел до утверждения о том, что даже если власть слаба или ее действия несправедливы, никто не имеет права ее свергать. В начале своего пути он был убежден, что дьявола можно изгнать «здоровым лютеранским пуком», но позднее призывал сжигать одержимых женщин на кострах и бросать детей, зачатых от дьявола — который вдруг приобрел иммунитет к лютеранским ветрам, — в замерзшие реки.

Такой же им представлялась и Французская революция, которая началась с идеи «свободы, равенства и братства», а затем превратилась в ужасающую кровавую бойню. Революция принялась пожирать своих детей: сперва была якобинская диктатура Дантона против старого режима, а после Робеспьер и Сен-Жюст отправили Дантона на гильотину. Их же, в свою очередь, казнили в ходе термидорианской реакции, и убийства прекратились только с приходом нового диктатора — Наполеона Бонапарта. Тем не менее Французская революция заставила Совет понервничать, поскольку она, с их точки зрения, породила самый страшный документ в истории: «Декларацию прав человека и гражданина», универсальную декларацию прав человека.

Вернера специально ввели в организацию, чтобы он разработал программу, которая занялась бы этой серой зоной, постоянно ускользавшей от контроля. Вернер Хейзенберг, его знаменитый предшественник в области физики, имя которого он носил, продемонстрировал следующее: если наклониться, чтобы измерить элементы системы, изменятся сами данные системы, которая станет чем-то другим, и чем точнее вы будете определять один из факторов, тем дальше окажетесь от всех остальных. Поэтому Вернер прекрасно понимал, какая непростая задача стоит перед ним. По этой причине он и начал охоту на членов Совета и принялся манипулировать ими по-своему, вследствие чего они оказались совершенно беззащитны, несмотря на свою огромную власть. Осуществив эти три казни, он сумел возродить в них страх, который словно бы передавался в организации по наследству: страх перед информацией, спрятанной в библии Гутенберга, создателем которой оказался Влад Колосажатель, он же Дракула. Он посеял панику в рядах Совета, и теперь ему придется воспользоваться ею разумно, чтобы тоже стать членом Совета.

Вот только на этом амбиции Вернера не заканчивались. Он планировал раскрыть все секреты Совета, как только станет его членом, и подмять под себя весь Совет, чтобы позднее либо подчинить его себе, либо уничтожить — и таким образом стать единоличным правителем империи планетарного масштаба. Необходимая инфраструктура уже была создана.

Выйдя из автомобиля, Иствуд пересек тропу у могилы, и обнял вдову миллиардера. Он так и стоял рядом с ней на протяжении всей службы. Позади были припаркованы в ряд пять лимузинов с тонированными стеклами. Один из них принадлежал Иствуду. Из остальных никто не выходил. Члены Совета, пришедшие на похороны, наблюдали за ними через стекла и задавались вопросом, кто же станет следующим.

 

Глава 74

Чарльза разбудил настойчивый звонок стационарного телефона. Он открыл глаза, но яркий свет, которым была залита комната, вынудил его снова закрыть их. Проведя рукой по прикроватной тумбочке, он нашел трубку.

— Простите, профессор, один джентльмен из полиции ждет вас уже более двух часов. Я пытался спровадить его, но он теряет терпение, — пояснил расстроенный администратор.

— Который час? — спросил Чарльз, пытаясь понять, что ему говорят.

— Почти одиннадцать часов.

— Одиннадцать? — Он проспал десять часов как убитый. В животе заурчало. — Завтрак уже закончился?

— К сожалению, да, но мы можем что-нибудь для вас наколдовать.

— Моя коллега уже позавтракала?

— Мисс Вольф поела и ушла. Она оставила вам сообщение. Извините, что настаиваю, но что мне сказать джентльмену?

— Скажите ему, что я спущусь через двадцать минут, но, если он хочет поговорить со мной, ему придется составить мне компанию за столом. И, прошу вас, приготовьте мне завтрак поплотнее. Умираю от голода.

— С удовольствием, — отозвался администратор, явно радуясь тому, что Чарльз не обиделся на то, что его разбудили. — Вам хотелось бы чего-то особенного?

— Полагаюсь на ваш вкус. — И Чарльз повесил трубку.

Наскоро умывшись, Чарльз посмотрел на телефон. Два пропущенных вызова, один от Росса, второй от Кристы. Он прочел ее сообщение, в котором говорилось, что она отправилась в штаб-квартиру Интерпола в Праге, чтобы разобраться с кое-какими бумагами, и позвонит, когда закончит.

Облачившись в удобную одежду, Чарльз спустился вниз на лифте. Возле стойки администратора, как оловянный солдатик, стоял лейтенант Гонза и ждал. Чарльз узнал его, он был здесь и вчера, когда состоялась та странная встреча с комиссаром Ледвиной, но притворился, что не видит его, и поздоровался с администратором. Тот пригласил его следовать за собой и привел Чарльза в ресторан «Инн Окс Лаунж», который еще не работал, но столик для него все равно накрыли. Гонза направился за ними и встал у входа в ресторан, прямо возле таблички, на которой большими буквами было написано: «ЗАКРЫТО». Чарльз с любопытством поглядел на него, намазывая кусок хлеба маслом, настолько теплым, что оно таяло под ножом. Гонза переминался с ноги на ногу. Чарльза забавляла дотошность, с которой полицейский выполнял официальные инструкции. Намазав поверх масла варенье из шиповника, он жестом пригласил лейтенанта войти.

Гонза сделал шаг. Держа в руке кусок хлеба, Чарльз жестом пригласил его сесть на пустой стул напротив, но адъютант Ледвины остался стоять. Обратившись к Чарльзу на ломаном английском, он произнес:

— Мой начальник очень сожалеет о вчерашнем инциденте и приглашает вас к себе в офис. — Помолчав, он уставился на Чарльза. Осознав, что профессор ждет продолжения, Гонза привел свой главный аргумент: — Босс уверен, что вы останетесь довольны визитом. У него в кабинете есть разные штуки… — Гонза взмахнул рукой, широким жестом обведя зал.

Чарльз подумал, что и впрямь было бы интересно познакомиться со столь занятным персонажем, а к моменту его возвращения вернется и Криста. Кроме того, он выиграл первый раунд петушиных боев, поэтому совершенно не боялся комиссара. Гонза с грустью покосился на лакомства, оставшиеся на столе, и сухо сглотнул.

Следуя из ресторана к автомобилю, Чарльз чуть не врезался в указатели, которых до сих пор не замечал. На них были стрелки с надписями, похожие на дорожные знаки. Он прочел слова «Тоска» и «Аида». А потом вспомнил, что когда-то принимал участие в конференции, проходившей в большом зале этого отеля, который назывался «Карл Четвертый». Обернувшись к полицейскому, он произнес:

— Подождите минутку, пожалуйста, — и пошел по стрелкам.

«Если у нас есть “Тоска” и “Аида”, то должны быть и “Травиата” с “Турандот”», — подумал Чарльз. Завернув за угол, он увидел стрелки с надписями «Кармен», «Травиата» и «Турандот».

«Значит, это конференц-залы, — понял Чарльз. — Почему я этого раньше не замечал?» Первым делом он вошел в зал «Турандот». В центре помещения для мероприятий стоял стол, окруженный двенадцатью стульями. Чарльз осмотрел помещение и каждый стул по отдельности, даже наклонился и заглянул под стол. Ничего. Затем он направился в зал с табличкой «Травиата». Профессор был готов спорить, что в нем будут стоять двадцать четыре стула, и не ошибся. Внимательно осмотрев и этот зал, он снова ничего не нашел. Чарльз улыбнулся. Что ж, в своих поисках он добрался до конца. Он расшифровал послание. Сегодня вечером он должен быть здесь ровно в семь. Обратно он шел легким шагом, полностью удовлетворенный своими открытиями. От Гонзы не укрылся тот факт, что уходил он несколько минут назад в довольно хмуром настроении, а вернулся, буквально лучась от счастья. На миг он задумался, что могло случиться за столь короткий промежуток времени, чтобы настроение профессора кардинально изменилось, но сказал себе, что все прославленные интеллектуалы слегка с приветом, поэтому не стоит морочить себе голову.

— Профессор, автомобиль ждет нас у отеля. — Гонза махнул рукой, показывая направление и пропуская Чарльза вперед.

 

Глава 75

Пока машина ехала по городу, Чарльз, пребывая в прекрасном расположении духа, пытался завязать беседу с лейтенантом. Однако Гонза был неразговорчив. Чарльз не знал, связано ли это с его застенчивостью, или же он просто не хотел общаться с американским профессором. Гонза отделывался от него односложными ответами, и то после длительных размышлений, поскольку понимал: с людьми, наделенными интеллектом выше среднего, как этот парень на заднем сиденье, нельзя распускать язык, не понимая, к чему идет дело. Как бы там ни было, Гонза сегодня утром навел о нем справки в интернете, ведь тише едешь — дальше будешь, верно? Оказалось, что этот тип — мастер медийных манипуляций международного уровня, и полицейский решил, что лучше быть осторожным и не болтать.

В этот час движение не было интенсивным, поэтому Гонза выключил сирену, и они добрались до штаб-квартиры довольно быстро. Чарльз успел окинуть взглядом замок, где располагалось специальное подразделение, а потом не удержался и сказал Гонзе что-то насчет европейской страсти к тому, чтобы размещать разные службы в исторических зданиях. Адъютант не понял смысла его утверждения, в основном потому, что уже взбежал вверх по ступенькам и теперь стоял в проеме широко открытой двери, дожидаясь профессора.

Оказавшись в холле, Гонза подал знак дежурному полицейскому: не нужно тратить время и записывать данные посетителя, как они поступали обычно. Лейтенант провел гостя на самый верх, постучал в дверь и открыл ее, не став ждать, когда его пригласят войти. Махнув рукой, он жестом пригласил профессора внутрь, а сам остался в проходе. Чарльз шагнул в кабинет. Но когда дверь уже закрывалась, кто-то рявкнул:

— Гонза!

Тот съежился, всем своим видом показывая, как ему не хочется здесь находиться. Комиссар поднялся из-за стола, обошел его, на что ушло с полминуты, протянул Чарльзу руку и произнес что-то по-чешски. Лейтенант щелкнул каблуками и исчез. Чарльз улыбнулся, удивляясь манерам Гонзы и невольно вспоминая бравого солдата Швейка, одного из самых знаменитых и очаровательных персонажей всемирной литературы, героя лучшего чешского романа.

— Комиссар Ник Ледвина, — объявил полицейский, крепко сжимая руку гостя. — Хотел извиниться за вчерашний инцидент, вот и решил пригласить вас сюда, чтобы на этот раз все было правильно.

Чарльз улыбнулся, и комиссар жестом пригласил его присесть. Чарльз устроился в огромном кресле напротив стола. Заинтригованный, он огляделся по сторонам. Он никогда не видел, чтобы кабинет такого размера занимал один-единственный человек. Возможно, это отголоски коммунистической мегаломании? Пока комиссар вновь обходил стол, возвращаясь в свое кресло, Чарльз воспользовался возможностью и еще раз оглядел комнату. Затем он повернулся лицом к письменному столу, который был, наверное, футов сорок в длину и, соответственно, достаточно широкий. За ним-то теперь и сидел комиссар. На столе царил апокалиптический беспорядок, поэтому, несмотря на его размеры, под грудами папок, документов и разнообразных предметов было не видно дерева. К центру стола горы бумаги понижались, образуя холмы, переходившие в долины шириной ярда в два, что хотя бы позволяло комиссару и его посетителям видеть друг друга.

Комиссар явно не знал, с чего начать разговор, поэтому Чарльз взял инициативу в свои руки. Он указал на глиняную статуэтку обезьяны с весьма гуманоидными чертами лица, на лбу которой красовались буквы «МЕТ».

— Ваш офис выглядит очень по-пражски. Я имею в виду его исторические масштабы. И очень противоречиво. Как вам удалось так гармонично вписать этого глиняного голема в обстановку кабинета редкостей в стиле Рудольфа Второго? Ведь равви Лев создал этого монстра, чтобы защищаться против императора, который начал загонять евреев в гетто?

Уловив иронию в словах Чарльза, Ледвина ответил в том же духе:

— В конце концов они объединились. Всегда приятно видеть, когда конфликты заканчиваются свадьбой, не правда ли?

Чарльз усмехнулся. Значит, комиссар не лишен проницательности и к тому же человек образованный.

— Я так понимаю, вы читали мои книги? — поинтересовался Чарльз. Тон его смягчился, став приветливым.

Комиссар, судя по всему, ссылался на его «Трактат по нарратологии». Эта страсть в конце концов заставила его получить последнюю докторскую степень. Нарратология — это наука, изучающая повествование, его структуру и правила, в соответствии с которыми оно обладает когезией, когерентностью и функциональностью. Именно эта наука доставляла Чарльзу наивысшее удовольствие. Он считал, что нарратив главным образом и определяет человеческое существо: в детстве ребенку рассказывают сказки, потом он учится в школе, читает книги, играет в игры, тоже построенные на нарративе, смотрит фильмы, а часто и рассказывает истории сам. Таким образом, человека на протяжении всей его жизни сопровождают более или менее связные формы повествования. Истории и их взаимодействие делают его тем, кто он есть. Они определяют его как индивидуума, образуют его моральный кодекс, обусловливают его цели, ориентиры и идеи.

Ледвина не зря упомянул свадьбу: именно ею заканчивались все сказки, по мнению В. Я. Проппа, создателя нарратологии. Пропп изучал русский фольклор как отражение фольклора универсального. В своем шедевре под названием «Морфология сказки» он проанализировал около ста сказок, собранных А. Н. Афанасьевым, положив начало науке о нарративе. Фактически, правила, открытые Проппом, вместе с гегелевской теорией конфликта и «Поэтикой» Аристотеля, представляли собой законы, по которым строились наиболее успешные голливудские фильмы, даже если их режиссеры и продюсеры понятия не имели об их существовании. Для них всю эту теорию упростил гуру сценаристов Сид Филд.

Что же до «конфликтов», на которые ссылался комиссар, то Чарльз, следуя за Гегелем, был убежден, что нарратив невозможен без стержня, а стержень всегда задает конфликт. Душа любой истории и есть ее стержень. Он отвечает за развитие событий. Аристотель сказал бы, что щелчок божественных пальцев приводит мир в движение. Это первичный движитель. Для наличия конфликта необходимо, чтобы действие началось с обиды, которую нельзя простить и которая меняет главного героя таким образом, что он обязан начать действовать, дабы вернуться в свое первоначальное состояние или измениться. Однако всегда есть пугающая альтернатива этому, и нарратив постепенно движется в сторону финальной катастрофы. Супермену, Джеймсу Бонду или любому другому герою приключенческих фильмов приходится спасать мир, стоящий на грани гибели. И эта потребность становится стержнем героя. Ситуацию всегда усложняет злой персонаж, который хочет разрушить все вокруг себя или завладеть чем-то, что ему не принадлежит, чего он не заслуживает, и это несет в себе катастрофические последствия для всего человечества. Шериф небольшого городка, обладающий диктаторскими наклонностями, заставляет Джона Рэмбо, поначалу похожего на невинного дикаря, измениться, а персонаж Аль Пачино в «Крестном отце» должен сплотить семью и держать в порядке дела после злодейского покушения на жизнь его отца.

— Я не просто читал ваши книги, — произнес комиссар Ледвина, — нет, я еще и следил за тем, как вы хитроумно применяли изложенные в них методы во время предвыборных кампаний. Особенно меня заинтересовала последняя президентская гонка в США. Всякий раз, когда случалось нечто неожиданное, у меня возникало стойкое ощущение, что где-то в тени стоите вы. Но, возвращаясь к голему на моем столе, вы же знаете: версий легенды много. Какие вам известны, какая из них нравится вам больше всего?

— Та самая, с которой связана эта статуэтка.

Похоже, такой ответ Ледвину не удовлетворил. По всей видимости, он ждал продолжения, поэтому Чарльз решил немного его побаловать:

— Я имею в виду версию, действие которой происходит в 1570 году. В ней раввин Иегуда Леви бен Бецаль создал существо из глины, чтобы защитить евреев в гетто, которых преследовал император Рудольф. Чтобы вдохнуть жизнь в это существо, он написал у него на лбу слово ЕМЕТ — правда. В этой версии наличествует идея, которую часто используют в книгах и фильмах с научно-фантастическим сюжетом: машина обретает душу и сознание, после чего перестает подчиняться создателю. Кто-то сказал бы, пожалуй, что сейчас таково все человечество в целом, но эти рассуждения в данный момент отслеживать не обязательно. Ясно одно: голем слетает с катушек и хочет стать человеком, он хочет иметь собственную волю, но, будучи существом темным, не умеющим различать добро и зло, он начинает крушить все на своем пути. К счастью, серьезного вреда он не причиняет, и равви спасает мир от голема одним-единственным движением руки: он стирает первую букву со лба существа. Таким образом слово ЕМЕТ, «правда», превращается в МЕТ, что означает «смерть», и голем рассыпается на куски.

Ледвина внимательно его выслушал, а затем протянул:

— А вы знаете, что эта версия нравится читателям меньше всего? Возможно, она слишком глубока. В ней речь идет о каббале, о силе слова и, что самое интересное, о силе одной-единственной буквы. А мораль просто потрясающая.

Комиссар умолк, ожидая реакции Чарльза. Тот махнул рукой, показывая Ледвине, что ему очень интересно, к каким выводам он придет.

— Правда несет жизнь, но если ее исказить, она убивает. Искажение правды означает смерть. — Глаза Ледвины сверкали. Он снова сделал эффектную паузу, а затем продолжил: — Поэтому хотелось бы, чтобы сегодня, зная об этом, мы говорили только правду и ничего, кроме правды.

— Полагаю, под «мы» вы в большей степени имеете в виду меня, — сказал Чарльз. — Но зачем мне что-то от вас скрывать? Однако вам следует выражаться поконкретнее.

Комиссар поднялся из-за стола, открыл папку, вынул оттуда несколько фотографий и снова обошел огромный стол. Придвинув стул поближе к Чарльзу, он протянул ему фотографии, на которых они с Кристой были запечатлены в полицейском участке.

— Давайте начнем с того, что вы объясните, чем там занимались.

Чарльз один за другим просмотрел все снимки. Сердито насупившись, Ледвина наблюдал за реакцией профессора. Он знал, что если человеку задать вопрос прямо в лицо, тот вряд ли сможет увернуться от ответа, хотя был уверен, что Чарльз попытается.

— И пока вы размышляете над тем, что же мне сказать, хотел бы добавить, что в ту ночь были хладнокровно убиты трое моих коллег, а на камере, как и на двух последних фотографиях, которые, как вы могли заметить, получены из видеоматериалов, вы склоняетесь над одним из этих коллег, в то время как мисс Шумейкер склоняется на другим.

— Мы никого не убивали.

— Думаете, если бы мы вас подозревали, вы расхаживали бы сейчас на свободе? Полиция Чехии храбрее и эффективнее, чем вы думаете. И хотя я понимаю, что вы пытаетесь уйти от ответа или просто выиграть время, я все же вам кое-что объясню. Отряд, который я возглавляю, — это особое подразделение, которое распутывает необычные дела, такие, которые, по всей видимости, связаны со сверхъестественными феноменами.

— Вы имеете в виду, что вы — агент Малдер, как в «Секретных материалах»? — попытался пошутить Чарльз, но у него ничего не вышло.

Для Чарльза в полицейском участке не произошло ничего необъяснимого, пусть кто-то из кожи вон лез, пытаясь нагнетать таинственность.

Ледвина печально кивнул, а затем поинтересовался:

— Как вы оказались в той импровизированной тюрьме, вы и эта молодая женщина?

Чарльз задумался, затем встал.

— Вы действительно ухитрились испортить мне настроение. Я думал, у нас будет более приятный разговор, особенно после вчерашнего, но ваши манеры нисколько не изменились. Неужели вы не способны учиться на ошибках? А следовало бы учиться чему-то при каждой встрече, соответственным образом подстраиваться. Если пойти тем же самым путем, то придешь в то же самое место. Поэтому я с вами сейчас, пожалуй, попрощаюсь, — добавил Чарльз, направляясь к двери.

Ледвина сорвался и заорал:

— Сядьте, черт вас побери, или я спущу вас, хлыща эдакого, с лестницы! Как вам понравится приятное путешествие в подвал?

Профессор обернулся к комиссару, который наливался кровью на глазах. Чарльз буквально чувствовал, как у того поднимается давление. Заметив, что багровая волна добралась уже до ушей комиссара, он испугался, что когда она достигнет до макушки, Ледвина просто взорвется.

— Если бы вы могли упечь нас, вы давно сделали бы это, — сказал он. — Предупреждаю вас: будут последствия.

Чарльз снова направился к двери, а комиссар произнес:

— Что ж, пусть будут. Я слишком стар, чтобы волноваться о том, что со мной может сделать начальство. — На этот раз его тон был почти любезным. — Если вы останетесь еще ненадолго, чтобы мы могли завершить этот разговор, я обещаю, что никто не узнает о вашем маленьком приключении в соборе Святого Вита. Сторожу, которого вы отправили на больничную койку, дадут понять, что на него напали расхитители могил. Он получит медаль и надбавку к зарплате за то, что вовремя вмешался.

Чарльз взвесил имевшиеся у него на данный момент альтернативы и снова опустился в кресло с широкой улыбкой на лице. Он принялся рассказывать комиссару то, что, по его мнению, тот все равно сумел бы выяснить тем или иным способом: что они приехали из Румынии, что поезд остановили из-за известного инцидента, а поскольку они очень спешили в Прагу, им не хотелось опаздывать на несколько часов. Хуже того, двое перепуганных полицейских направили на них оружие и самым несправедливым образом заперли в импровизированной камере. Потом выключился свет, и когда он снова включился, все трое полицейских были уже мертвы, а камера открыта.

 

Глава 76

Беата припарковала мотоцикл довольно далеко от здания спецслужбы. Вернер приказал ей стать тенью Чарльза и не выпускать его из поля зрения, пока он не вернется обратно в отель, и не отходить от него, пока она не убедится, что профессор уснул, а не ушел куда-то, как вчера вечером. Поэтому, не зная, сколько придется ждать появления Чарльза, Беата решила запастись терпением. Для начала она отправила Вернеру текстовое сообщение, чтобы узнать, что делать дальше.

Вернер получил его и решил проверить, кто занимает это здание. Минут через десять он уже знал о специальном подразделении все. А затем, поскольку Беата сказала ему, что, по словам администратора, Чарльза сопровождает женщина, он взломал компьютерную систему отеля и раздобыл имена всех одиноких женщин, остановившихся в нем. Их было всего две, и только одна из них приехала в тот же день, что и Чарльз: некая Криста Вольф. Он узнал это имя. Итак, женщина, которая помогла Чарльзу сбежать из Румынии, все еще с ним. Затем он обнаружил ее имя в базе данных Интерпола. Покопавшись еще немного, он узнал, что она связана не только с делом об изувеченных трупах из Сигишоары, но и с такими же делами в Марселе, Алма-Ате и Лондоне. Он узнал также, что когда Чарльз бежал с поезда вместе с ней, его арестовали. Сообразив, что Чарльз так и не обзавелся новым паспортом, Вернер очень обрадовался, что нашел его старый паспорт в чехле параллелепипеда и отправил в отель.

Тем не менее он полагал, что женщина миссию выполнила и вернулась к своим обычным делам. Вряд ли столь скверно финансируемая организация, как Интерпол, может позволить своему сотруднику пребывание в дорогом отеле. Потом Вернер сказал себе, что его поиски были довольно поверхностными: он копнул недостаточно глубоко. Поэтому он снова и без всякого труда взломал сервер Интерпола и наткнулся на секретный архив. Ему потребовалось менее десяти минут, чтобы взломать и его. Возможно, он справился бы и быстрее, но нужно было еще загрузить программу, которая стерла бы все следы его присутствия. А потом он нашел информацию, которая напугала его до чертиков. Настоящее имя Кристы — Кейт Шумейкер. Вернера захлестнули мрачные подозрения.

Он позвонил другому агенту, которого запросил для работы над своей операцией. Тот был полной противоположностью Беаты: бывший русский боксер, которого Вернер вытащил из чешской тюрьмы. Теперь Вернер поручил ему Кристу, приказав следить за ней, пока она остается в Праге. Боксер должен был докладывать Вернеру обо всем, что делала Криста, и обо всех, с кем она встречалась, ничего не упуская.

После разговора с агентом Вернер задумался о том, почему до сих пор не звонил Иствуд, и решил активировать свою программу слежения. Телефон лежал в доме Иствуда. На Западном побережье было три часа утра, поэтому Мартин Иствуд, возможно, спал. Вернер открыл файл с записями программы, следившей за Иствудом, прослушал телефонные звонки босса. Ничего интересного он не услышал. Затем ему пришло в голову проверить, что происходило в доме техасского миллиардера до и после похорон. Он просмотрел записи всех восьми камер, установленных в огромном поместье Херста.

Сначала там собралось множество людей, непрерывно общавшихся между собой. Иствуд вел себя как хозяин, держался возле жены покойного и детей четы. Встреча с тремя членами организации, выбиравшими наследника для Совета, должна была состояться в день похорон, и Вернер знал об этом. Кроме того, ему было известно, в какой комнате пройдет эта встреча. Установленная в ней камера автоматически переключалась на инфракрасный режим. То, что в реальной жизни занимает часы, на быстрой перемотке можно просмотреть за несколько минут. Комната была пуста и погружена во тьму.

В какой-то момент загорелся свет. Подобно кошке, до предела сузившей зрачки, камера тут же переключилась на режим естественного освещения. Трое выборщиков собрались за столом. Иствуд вошел в комнату вскоре после них. Это было грубое нарушение протокола. Ни один член Совета не имел права вмешиваться в процесс принятия решений другой группы, особенно когда та назначала нового представителя. Вернер выключил все остальные камеры. Увеличив изображение на той, которая интересовала его, до размеров всего экрана, он включил звук. Мартин попросил присутствующих отложить назначение на несколько дней. Возможно, это покажется им довольно необычным, хотя подобные вещи в истории уже случались, но они могут поддержать человека со стороны. Кроме того, Иствуд добавил, что неудобства, связанные с этим вмешательством, будут заключаться для постороннего человека в том, что он лишится анонимности, поскольку за его назначение придется голосовать всему Совету целиком. Такова особая процедура.

Итак, Мартин ему солгал. Разозлившись, Вернер выключил компьютер. Все решено. Мартину остается лишь завершить то, что он пообещал. Что же до Вернера, то ему придется лично вмешаться в происходящее, чтобы ускорить события.

 

Глава 77

— И вы не видели того, кто совершил все эти убийства? — поинтересовался Ледвина, хотя прекрасно знал ответ.

Чарльз покачал головой. Ледвина долго и пристально смотрел на него, а затем направился обратно к своему креслу, чтобы взять папку, из которой прежде достал фотографии. Выбрав последнюю, он мгновение поколебался, переминаясь с ноги на ногу.

— И вы не знаете, что произошло в поезде?

— Я видел носилки с накрытыми телами. Что же до остального…

— Мы нашли убийцу в канаве, мертвого. Его убили выстрелом в спину с очень близкого расстояния. На его одежде мы обнаружили следы крови всех трех жертв. Хотите взглянуть на фото? Возможно, вы узнаете его.

Чарльз произнес:

— Нет, спасибо, — и прикусил язык. Чуть не сказал, что достаточно навидался трупов за последние несколько дней.

Комиссар отметил его заминку, но решил, что лучше не давить. Не верилось ему, что почтенный профессор способен убивать людей подобным образом. Ледвина подошел к Чарльзу, держа в руке фотографию. Взяв ее у комиссара, тот увидел дом, в котором размещался полицейский участок, откуда они с Кристой бежали, а точнее, откуда их выпустили. На стене виднелась четкая, резкая тень с невообразимо длинными когтями. И, насколько он мог судить, у нее были металлические зубы, которых вообще-то нельзя различить в тени.

— Фотографию обработали, — сказал Чарльз. — Настоящая тень…

— …не может так выглядеть, — закончил за него комиссар. — Знаю. Но дело в том, что фотографию совершенно не обрабатывали. Ее — в точности такую же — извлекли из телефона сына начальника полиции, который до сих пор находится в больнице и пребывает в состоянии шока.

— Значит, это проекция. Розыгрыш.

— На фотографии не видно, есть ли кто-то поблизости. И вы заметили еще одну странность, не так ли?

Не говоря ни слова, Чарльз вгляделся в изображение. Он знал, что последует дальше.

— Нет ничего, что могло отбросить эту тень. Источником света, очевидно, является вот эта лампа. — Комиссар обвел ее маркером. — Тень должен отбрасывать человек или другое существо, стоящее между источником света и стеной.

— И вы всерьез думаете, что мы имеем дело с вампиром — точнее, с тенью вампира? Насколько мне известно, вампиры как раз не отбрасывают тени.

— Действительно, до сих пор так и считалось.

— Вы хотите сказать, что мир перевернулся и что больше не существует типичных вампиров, которые не отбрасывают тени? Что, кстати, вполне логично, ведь вампир — это не живое существо, а нечто вроде духа. Теперь же у нас есть тень, но нет вампира. Как-то это все не вяжется.

Ледвина молча задумался. Нужно было решить, что сказать и двигаться ли дальше. Однако он был уверен в том, что Чарльз знает больше, чем говорит, а стало быть, нужно заставить его расколоться. Интеллектуалы часто попадают в ловушку собственной гордыни, поэтому лучше всего атаковать профессора на его же собственном поле.

— Я читал ваши книги, и мне ясно, что вы не имеете ни малейшей склонности к сверхъестественному. Вы холодны, как жаба.

Подобное сравнение Чарльзу не понравилось, и он съежился, по спине пробежали мурашки. Ледвина заметил его реакцию.

— Вы ошибаетесь.

— Извините, если я выбрал неудачное сравнение. Я хотел сказать, что ваше отношение диаметрально противоположно изучаемому вами феномену.

— Для критических суждений необходима дистанция. Я уверен: опыт подсказывает вам, что, привязываясь к кому-то в ходе расследования дела, вы лишаетесь возможности выдвигать объективные суждения.

— Вы правы, но я не отношусь к своим источникам или подозреваемым с высокомерным пренебрежением, столь характерным для вас. Как минимум в двух книгах из тех, которые содержат несколько глав, посвященных сверхъестественному, вы потешаетесь над теми, кто верит в подобные вещи. Насмехаетесь над ними, называете подобных людей суеверными. С вашей точки зрения, они стали жертвой манипуляций или промывания мозгов. И здесь берет верх ваша субъективность. Я не понимаю, как вы можете называть это критической дистанцией, которая предполагает наличие объективности. Вот что я имел в виду, когда говорил, что вы холодны.

— Мы ведь субъекты, а потому и субъективны. Объективными могут быть лишь объекты. Все люди — заложники своего образования, способа мышления и, самое главное, опыта, который приобрели со временем, или как минимум того, как они понимают свой опыт. Это никоим образом не умаляет серьезности моих исследований. И, как правило, я никому не позволяю сомневаться в моей компетентности. У меня нет проблем с доказательством моих выводов, но я стремлюсь к интеллектуальной элегантности и использую лишь веские аргументы. Есть строгие правила ведения дискуссии, которые вам, возможно, неизвестны, или вы их не придерживаетесь, но то, как ведете себя вы, абсолютно недопустимо среди цивилизованных людей, даже если они стоят на непримиримых позициях. Вы апеллируете к чувствам, нападаете на личность человека, идеи которого хотите подвергнуть сомнению. Поэтому я хочу спросить вас: сколько еще мне придется мириться с этим? Скажу вам без обиняков, ваша грубость выводит меня из себя. Вы здесь обладаете какой-то властью, и вы меня ею шантажируете, но предупреждаю вас — я обычно реагирую иначе, чем рассчитывают шантажисты. Так что, если вы хотите дискуссий, давайте по возможности вернемся к цивилизованным методам. В противном случае я просто встану и уйду. А потом можете пускать в ход свою машину и арестовывать меня.

Оба чувствовали себя, как два бойцовских петуха в накалившейся атмосфере, оба готовы были прыгнуть и заклевать друг друга. Ледвине пришлось решать, что ему выгоднее: продолжать раздражать Чарльза или позволить ему расслабиться. Комиссар работал без партнера, поэтому ему приходилось попеременно играть то в хорошего копа, то в плохого. Обычно он умело менял роли, но именно в данный момент не знал, как поступить. Чарльз оказался самым непредсказуемым человеком из всех, с которыми ему до сих пор приходилось иметь дело. В конце концов он придвинул стул поближе, так что его колени почти касались колен Чарльза.

— Моя работа заключатся в том, чтобы раскрыть эти жуткие убийства и сделать это как можно скорее, не поднимая шума. Я не помню, чтобы в этой стране за одну ночь появлялось шесть трупов, такого не было со времен вторжения русских. Ну да ладно. За всю жизнь я не оставил ни одного нераскрытого дела, а работал я не с одной сотней, — произнес Ледвина и поднялся. Сделав два шага, он вернулся обратно к стулу. Он наклонился вперед, так близко, что Чарльз чувствовал его дыхание на своем лице. — И это я тоже раскрою, — прошипел комиссар сквозь зубы, — любой ценой, и никто меня не остановит.

Откинувшись на спинку стула, Ледвина продолжил:

— Как ни крути, ваше присутствие зафиксировано документально на местах пяти из шести убийств. Не думаю, что вы убийца, но вы — единственное связующее звено между ними, вы и та леди из Интерпола. Вряд ли вы оба всерьез считаете, что вас оставят в покое, так что, чем скорее вы расскажете мне все, что знаете, тем скорее мы сможем заняться своими делами.

Чарльз промолчал. Он знал, что Ледвина прав. Ему не нравилось поведение комиссара, но он подумал, что если проявит готовность к добровольному сотрудничеству, то, возможно, сумеет избавиться от этого типа. В конце концов, надолго в этой стране он задерживаться не собирался.

— Ладно, — сказал Чарльз. — Спрашивайте.

Тут его прервал сигнал телефона. Звонил Росс. Пока он размышлял, стоит ли отвечать, комиссар поднялся и махнул ему рукой, позволяя начать разговор, поскольку ему все равно нужно было отлучиться в туалет. Чарльз в который раз поразился деликатности, которая все же была присуща этому великану. Он даже заподозрил у того маниакально-депрессивное расстройство из-за такого количества внезапных перемен в настроении. Однако, прежде чем он успел ответить на звонок Росса, телефон умолк. Чарльз хотел тут же перезвонить ему, но решил, что время есть и лучше воспользоваться недолгой отлучкой Ледвины, чтобы осмотреть эту кунсткамеру.

 

Глава 78

Оставшись в одиночестве, Чарльз принялся бродить по комнате, изучая собранную комиссаром коллекцию редкостей. Поскольку сейчас любое сочетание из пяти или шести более-менее необычных, зачастую плохо сочетающихся предметов (каким-либо образом связанных с неким знаменитым именем) автоматически получает гордое наименование музея, он чувствовал себя виноватым из-за того, что никто не продал ему билет. Не было и коробки для пожертвований, где он мог бы великодушно оставить несколько монет. Направившись к стене у входа, он чуть не споткнулся о нечто, напоминающее ящерицу с двумя головами. Основание, на котором она покоилась, и так уже кто-то сломал. В передней части кабинета, который, по всей видимости, занимал всю восточную стену здания, Чарльз внимательно вгляделся в инсталляцию из оборудования, предназначенного для получения золота из ртути. Кроме того, здесь были самые разные бокалы и флаконы, наполненные разноцветными жидкостями, из-за чего кабинет вдруг стал напоминать ему химическую лабораторию какого-то университета. На полу виднелись следы пролитой кем-то фиолетовой жидкости. Судя по всему, сделано это было недавно, и Чарльз задумался, не пытается ли Ледвина изготавливать в своей маленькой лаборатории запрещенные препараты. Потом профессор заметил, что за всем этим химическим добром рядом стоят два черепа. Этикетка, наклеенная на первом, гласила: «Череп святого Яна Непомука в возрасте 10 лет». Этикетка на следующем вместилище мозга, чуть побольше предыдущего, сообщала о том, что это «череп святого Яна Непомука в возрасте 16 лет». Была там и еще одна подставка с этикеткой, вот только, к сожалению, она пустовала. Чарльз прочел: «Череп святого Яна Непомука в возрасте 45 лет», то есть за три года до смерти почитаемого здесь святого. Этот череп, к сожалению, отсутствовал, и Чарльз подумал, что, возможно, его кто-то украл.

Над столом, справа и слева от него, висели полки, заполненные дюжинами (если не сотнями) объектов, в своем разнообразии не поддающихся описанию. Здесь было все, начиная от старинных часов и заканчивая механизмами непонятного Чарльзу предназначения, не говоря уже о самых разных кубах и брусках. Здесь были хрустальные шары, дюжины колод карт Таро и плащ, принадлежавший некогда рыцарю Христиану Розенкрейцу. Некоторые предметы имели таблички или этикетки с описаниями. Так, например, Чарльзу посчастливилось обнаружить секстант Христофора Колумба, а также шлем Верцингерторикса и цепи, которыми он был прикован к клетке, в которой его волокли по улицам Рима. Он увидел (а как было не заметить его?) гвоздь из Истинного Креста; кусок Берлинской стены; кинжал, которым, если верить примечанию под ним, зарезали первую свинью после того, как Готфрид Бульонский захватил Иерусалим; железную маску и ключ от камеры в замке Иф, где томился в заточении граф Монте-Кристо. Был здесь, конечно же, обломок копья, пронзившего бок Иисуса; кусок ткани с этикеткой, сообщавшей о том, что это «истинная Туринская плащаница», в отличие от ложной, находившейся собственно в Турине; гнезда с чучелами птиц, самые разные животные, некоторые — в баночках с формальдегидом; маленький фаллоимитатор, «принадлежавший, по слухам, Клеопатре, царице Египта». Еще Чарльз обнаружил обломок камня, который, если верить надписи, был извлечен из стены крепости Монсегюр, и трубку, возможно, принадлежавшую Францу Кафке, который вообще-то не курил.

Пока он разглядывал эту невероятную коллекцию, затмившую все виденные им до сих пор, его настроение все улучшалось, в особенности потому, что это был живой реликварий, который постоянно расширялся. В стоявшем неподалеку сундуке лежали дюжины других предметов, дожидавшихся, когда их извлекут на свет, поставят на полку и подпишут. Он покопался в нем и нашел коробку в которой, если верить надписи, лежала пуля, убившая эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево. Вот так, ни больше и ни меньше.

И, несмотря на то что она была задвинута в самый дальний угол одной из полок, его внимание, конечно же, привлекла статуэтка дьявола в зеленом подгузнике, такого же, какой был изображен в «Гигантском кодексе». Чарльз задумался, нет ли связи между Ледвиной и всем, что произошло за последние несколько дней. А потом он решил, что такие статуэтки наверняка продаются в сувенирных лавках, чтобы привлечь еще большее внимание к истории Праги, и без того богатой загадками и легендами.

Чарльзу показалось, что в коридоре раздался голос Ледвины, поэтому он отошел от собрания редкостей и двинулся в сторону библиотеки. Особенно ему хотелось посмотреть на верхние полки. Он пересек комнату, оказался за креслом, стоявшим возле библиотечной лестницы, легко скользившей по металлическим рейкам, проложенным вдоль всего помещения, и стал подниматься по ней.

Когда он забрался наверх, первая книга, которая попалась ему на глаза, оказалась теологическим трактатом бенедиктинца дома Кальме «Трактат о явлениях ангелов, демонов и духов, а также о привидениях и вампирах», опубликованным на французском языке в 1746 году. Чарльз огляделся в надежде найти еще что-нибудь интересное. И так, стоя на лестнице и держась за рейку, он объехал всю библиотеку. Чувствуя себя, как ребенок в парке развлечений, он время от времени останавливался, читал надписи на корешках, вынимал книги, перелистывал страницы и ставил на место, чтобы отправиться на поиски следующей. Он нашел «Посмертное человечество» (Бордо, 1887), книгу, написанную математиком Адольфом Дасье, в которой речь шла об астральных телах вампиров. Затем он наткнулся на трактат «Разоблаченная Изида», принадлежавший перу основательницы теософского общества Елены Блаватской, который стал основой всего оккультного безумия двадцатого столетия. Нашел он также множество книг Алистера Кроули, родоначальника современной магии, члена «Золотой зари» (общества, функционирующего до сих пор), изобретателя физического вампиризма и духовного отца движения ведьм, обобщенно именуемого Викка. Постаравшись миновать труды оккультистов, он лишь нашел их в еще большем количестве. В частности, «Краткую апологию братства розенкрейцеров» (1616) и «Апологетический трактат в защиту целокупности общества Розы и Креста» (1617), обе книги авторства английского врача Роберта Фладда, и Arcana Arcanissima Михаэля Майера, родившегося в Богемии и принесшего розенкрейцерство в Англию.

Чарльз спустился на ступеньку ниже. Там на полке он увидел огромный двенадцатитомный труд Джамбаттисты делла Порта «Натуральная магия» (1589). Делла Порта был гением своего времени, основателем Академии тайн природы, могучим колдуном и алхимиком. Чарльз решил поискать заодно книгу Джона Уэбстера о герметизме «Академический экзамен» (1654), а обнаружил «Руководство по получению философского магического золота: его глубина и тонкая материя; две особенные настойки, в коих сплавляются Сатурн и Юпитер, и Юпитер дает быстро окупающийся результат. К коему добавлены: Пещера Зороастра, совместно со знаменитым католическим посланием Иоанна Понтана о минеральном огне» (издатель Хэмфри Моузли, типография «Герб принца» при соборе Св. Павла, Лондон, 1659).

Поэтому Чарльз ни капли не удивился, когда нашел и пространные труды о вампирах, возможно, самые известные в мире, написанные Иваном Гайдаром и Орханом Реджебом. Оба были напечатаны в именитом берлинском издательстве «Маунт Лос Эрдоган».

К этому моменту у Чарльза уже голова шла кругом. Все книги были редкими, старинными, по большей части невероятно ценными; его уже весьма и весьма интересовал вопрос, изучал ли Ледвина латынь и читал ли хоть что-нибудь из того, что стояло у него на полках. Он не хотел об этом спрашивать, боясь поставить комиссара в неловкое положение. Однако в конце концов библиотека утомила его, несмотря на то что он передвигался с помощью лестницы. Поэтому Чарльз решил спуститься вниз, и взгляд его наткнулся на полку у западной стены, где, в отличие от всей остальной библиотеки, царил беспорядок. Скорее всего, это означало, что Ледвина изучал эти книги недавно, пытаясь с чем-то разобраться.

Любопытствуя, что мог читать Ледвина, Чарльз взял в руки первую попавшуюся книгу. Оказалось, что это «Молот ведьм» Генриха Крамера, авторство которого иногда приписывают Якобу Шпренгеру, — самый знаменитый справочник инквизиции, когда-либо сходивший с печатного станка. Если первую часть можно назвать «Колдовство и его применение», то второй подошел бы заголовок «Охота на ведьм и как ею заниматься». Подразделы стоило бы назвать «Кто такие ведьмы?», «Как распознать ведьму» и «Как поймать ведьму», а далее следовали страницы, которым сгодилось бы название «Пытки, приводящие к признанию». Да и в целом в книге хватало инструкций о том, как казнить ведьм. Благодаря печатному станку книга Крамера разошлась в мгновение ока. Она выдержала сорок переизданий менее чем за сотню лет, хотя следует сказать, что спустя три года после выхода первого издания церковь книгу запретила. Следующей книгой, недавно вызвавшей интерес комиссара, оказался трактат «Об обманах демонов» Иоганна Вийера, в котором автор защищал ведьм и настаивал на том, что именно демоны представляют реальную опасность. Затем Чарльз нашел Disquisitionum Magicarum Libri Sex судьи Мартина Антонио дель Рио (1599) — руководство по ведению процессов над ведьмами, которое тоже было одним из бестселлеров того времени.

Еще одну стопку трактатов о колдовстве Чарльз отложил в сторону, поскольку краем глаза заметил целую гору книг, которые показались ему даже более интересными. Большую часть из них он опознал. Как бедный полицейский, почти пенсионер, сумел достать все эти редкости (причем в оригинальных обложках), которыми по праву могла бы гордиться любая библиотека мира? Ничего вразумительного в голову не приходило. Чарльз был уверен, что узнал Relation de ce qui s’est passé de plus remarquable à Sant-Erini isle de l’Archipel, depuis l’établissement des Pères de la Compagnie de Iesusen icelle Франсуа Ришара, одну из первых работ о «вриколаках», предполагаемых предках вампиров, с которыми впервые столкнулись в Греции около 1200 г. н. э. Следующий том был написан Левом Аллацием, доктором и магистром философии и теологии, — De templis Graecorum recentioribus, ad IoannemMorinum; denartheceecclesiaeveteris, ad Gasparem de Simeonibus; nec non de Graecorum hodie quorundam opinationibus, ad Paullum Zacchiam (ок. 1650 г.). Книга, представляющая собой бесконечное послание автора к знаменитому специалисту по судебной медицине Паоло Заккиасу, в основном посвящена разбору греческих суеверий и популярных средневековых верований: то был расширенный труд о вриколаках. Еще Чарльз заметил De Nugis Curialium Вальтера Мапа, уникальный трактат, созданный примерно в конце одиннадцатого столетия и посвященный происхождению различных видов вампиров. В нем подробно описывались характеристики «ревенантов», мертвецов, возвращающихся из могил, и их посмертные приключения. И стоило Чарльзу подумать, что не хватает одной-единственной книги, а именно Historia Rerum Anglicarum Уильяма Ньюберга (примерно того же периода), в которой также рассказывается о вере в ревенантов и об их возвращении из могил, как он увидел ее в самом низу стопки.

Он успел мельком увидеть еще три названия — Henrici Cornelii Agrippae ab Nettesheym De Occulta Philosophia Libri Tres (1551), Dissertations sur les apparitions des anges, des démons et des esprits, et sur les revenans et vampires de Hongrie, de Bohême, de Moravie et de Silésie (1746) и очень знаменитую книгу Relation d’un voyage fait au Levant dans laquelle il est curieusement traité des estats sujets au Grand Seigneur et des singularitez particulières de l’Archipel, Constantinople, Terre-Sainte, égypte, pyramides, mumies, déserts d’Arabie, la Meque, et de plusieurs autres lieux de l’Asie et de l’Affrique outre les choses mémorables arrivées au dernier siège de Bagdat, les cérémonies faites aux réceptions des ambassadeurs du Mogol et l’entretien de l’autheur avec celuy du Pretejan, où il est parlé des sources du Nil a lui Jean De Tavenot (1664), когда услышал голос комиссара за дверью. Чарльз поспешно вернулся на свое место, и Ледвина обнаружил его с чашкой кофе и сигарой в руке. Он взглядом спросил у комиссара, можно ли закурить.

Как и предполагалось, комиссар не возражал.

 

Глава 79

— Вам понравилась моя библиотека? — с улыбкой поинтересовался Ледвина.

Чарльз задумался, нет ли здесь скрытых камер. Не потому ли комиссар столь вежливо удалился, что собирался наблюдать за ним в монитор где-нибудь поблизости? Чарльзу показалось, что такое поведение не слишком характерно для комиссара, но знать наверняка все равно было нельзя.

Догадавшись, что творится в голове у Чарльза, Ледвина опередил его:

— Не мог такой человек, как вы, устоять перед ней и не взглянуть хотя бы мельком. Я знаю, что эта библиотека производит впечатление. Кроме того, книги о вампирах, которые я изучал сегодня утром, явно кто-то трогал. То, что кажется хаосом, для меня является порядком; хотите верьте, хотите нет, но я так работаю, я знаю, где находится каждый клочок бумаги среди этих гор документов. Итак?

Казалось, Чарльз удовлетворился его объяснением, однако о вопросе его совсем забыл. И пожал плечами, словно бы говоря: «Итак что?»

— Я спросил, понравилась ли вам моя библиотека?

— Вы читали все эти книги? — Чарльз старательно избегал прямого ответа.

— Нет, я не большой любитель такого чтения, даже если вам показалось, будто я псих со склонностью к оккультизму. Я люблю жизнь под солнцем, и я оптимист. Но вместе с тем я — ищейка, думаю, с рождения. В этом я дока, и я уверен, что ищейка из меня вышла чертовски крутая. Я очень люблю свою работу, и мать-природа наделила меня настолько невероятной интуицией, что за моей спиной шепчутся, будто я медиум. Чего не знают эти тупые клеветники, так это того, что я отношусь к своей работе очень серьезно, и если мне нужно получить информацию о вампирах, то я делаю это со всей серьезностью. Думаю, в этом мы с вами немного похожи.

Чарльз совершенно не считал себя похожим на плохо образованного грубияна, который стоял перед ним.

— Хочу сделать вам комплимент, — произнес Ледвина, — пусть поначалу может показаться, что у меня противоположные намерения. А поскольку мы оба немного погорячились чуть раньше, выслушайте меня, прежде чем набрасываться.

Затянувшись сигарой, Чарльз попытался улыбнуться как можно приветливее.

— Не так давно вы выступали на чешском телевидении и весьма элегантно уходили от идиотских вопросов о творческих планах и о том, какие три книги вы взяли бы с собой на необитаемый остров. Тогда же вы сказали, что два ваших самых любимых персонажа — это Диоген и Уолт Дисней. Ваш ответ многих шокировал. Тогда вы пояснили, что циник Диоген воплощает в себе дерзкий дух свободы, а Дисней дал новое определение вселенной детства.

— Я так сказал? — переспросил Чарльз. — Неплохо. Значит, я последователен.

— Возможно, именно к этому вы и вели. Знаете, я не удержался и выяснил кое-что о личности, которую интеллектуал вашего калибра считает важнейшей на земле. И ваше утверждение смутило меня. Я почувствовал, что должен разузнать как можно больше о Диогене, который велел Александру Великому не заслонять ему солнце. А позже Александра спросили, кем бы он хотел быть, если не Александром Македонским, и тот ответил: «Диогеном», что, конечно же, очень возвышенно. По-вашему, ответом на мир идей Платона, считавшего человека двуногим существом без перьев, был мир Диогена. Помнится, вы сказали, что Диоген принес на площадь ощипанного петуха и объявил: «Вот человек Платона». А еще вы — в свойственной вам манере, самым неожиданным образом сочетающей высочайший и глубочайший анализ с тонкой иронией, а также жестоким юмором, часто на грани хорошего вкуса, — заявили, что Диоген был единственным человеком, которого бесплатно обслуживали две самые знаменитые афинские куртизанки.

У Чарльза едва не отвисла челюсть. Ничего подобного он не ожидал. Как настолько тонкое, продуманное и точное замечание могло родиться в голове у этого агрессивного медведя гризли? Возможно, Ледвина все же не так прост, каким кажется на первый взгляд. И, похоже, комиссар твердо вознамерился удивить его снова.

В двери постучали, и в комнату вошла молодая секретарша в короткой юбке. Она принесла поднос с двумя небольшими бокалами, двумя бокалами побольше и бутылкой сливовицы с надписью HRUSKOVICE 2010. Еще на подносе стояла бутылка минеральной воды и две маленькие чашки с кофе. Девушка огляделась в поисках места, куда можно пристроить поднос. Комиссар поднялся, махнул рукой, прося поставить принесенное на столик напротив кресла Чарльза, а затем жестом выпроводил ее из кабинета. Снова подойдя к профессору, он открыл полупустую бутылку со сливовицей, которая шумно булькнула, когда он вытащил из нее свинцовую пробку. Налив напиток в маленькие бокалы, он произнес:

— Я понял, что даже не предложил вам выпить. Эту сливовицу делает мой шурин у себя на заднем дворе. Один из лучших напитков, которые мне только доводилось пробовать. Прошу вас, не отказывайтесь.

Чарльз подумал, что умеренная доза алкоголя поможет ему расслабиться, поэтому потянулся за стопкой, стоявшей прямо напротив него. Чокнувшись с Чарльзом, Ледвина залпом опрокинул свою порцию и облизнул губы. Чарльз понял, что первую рюмку не закусывают, поэтому последовал примеру хозяина кабинета. Ему тут же показалось, что глаза у него вот-вот лопнут, но он постарался никак этого не выдать. Удовлетворенный результатом, комиссар наполнил бокалы снова, звякнуло стекло — но Чарльз придвинул свою рюмку слишком быстро, и немного жидкости из рюмки Ледвины выплеснулось на пол.

— Давайте чуть помедленнее, — попросил гость. — Я к такому не привык.

Посмотрев на него, комиссар проглотил следующую порцию и поставил рюмку на столик. Перегнувшись через холмы документов, чтобы дотянуться до груды, которая, с точки зрения Чарльза, ничем не отличалась от всех прочих, он, не разрушив бумажные башни, вытащил конверт, выглядевший в точности так же, как и все остальные, Итак, полицейский не солгал, когда сказал, что отлично ориентируется в своем беспорядке.

— Что вы знаете о Носферату? — поинтересовался Ледвина, дожидаясь ответа и держа в руках конверт.

— Еще одно имя, которое дал Дракуле Брэм Стокер. Кажется, он позаимствовал его из статьи некой Эмили Джерард, опубликованной за несколько лет до выхода его романа. Но по-моему, это имя впервые появилось в труде, написанном еще раньше, примерно в 1860 году. Автор — Генрих фон Влислоки, книга называется «Суеверия румын». Это важно?

Ледвина смотрел на него, не выпуская конверт из рук. Он ждал продолжения.

— Этимология этого имени неясна. Согласно последним теориям, оно происходит от латинского non spirare, что связано с респирацией: «он не дышит» — определение смерти. Лично я склоняюсь к тому, чтобы поверить в более ранние и простые теории, которые ссылаются на румынское слово necuratu, что означает «нечистый», одно из множества румынских названий для дьявола.

Ледвина все так же молча смотрел на него. Чарльз понял, что комиссар собирается что-то показать ему, нечто очень важное с его точки зрения, и что он готовится к этому моменту. Вынув из конверта лист бумаги, он протянул его Чарльзу, который взглянул на него c любопытством.

— Не понимаю. Вы мне уже это показывали.

— Хм. А что это?

Ледвина снова стал недоверчивым.

— Это что, такой хитрый метод допроса? — Чарльз посмотрел на комиссара так, словно тот спятил. — Потому что если это так, то он не работает. — Чарльз помолчал и, поскольку Ледвина не ответил, добавил: — Это фотография, которую, по вашим же словам, извлекли из чьего-то телефона, та самая знаменитая тень на стене полицейского участка в деревне. А как деревня называется, кстати?

Ни слова не говоря, Ледвина взял еще один лист бумаги и вручил его Чарльзу с тем же загадочным выражением лица. Пытаясь понять, в какую игру этот коп играет теперь, Чарльз взял его в руки и принялся изучать.

— Похоже на рисунок, скопированный с предыдущей фотографии. В США таким же образом принято запечатлевать ключевые моменты в ходе судебных процессов. Подобные зарисовки ведут свою историю от суда над салемскими ведьмами. Это как-то связано с ведьмовством?

Ледвина покачал головой.

— Такие зарисовки делали до изобретения фотографий; кроме того, и в наше время фотографов не допускают в федеральные суды, а иногда и в городские и даже местные. В них есть определенное очарование, и они бывают очень высокопрофессиональными. Вам не кажется, что в этом рисунке есть что-то странное?

Чарльз пригляделся внимательнее. Рисунок был выполнен тушью, по всей видимости, мастером своего дела. Наконец он произнес:

— Хоть я и думаю, что это копия той фотографии, теперь рисунок кажется мне старым. Или же его специально состарили.

— Тень та же самая, — отозвался Ледвина, — но, как вы наверняка заметили, здание другое. Так что это иное проявление того же феномена.

Чарльз вспомнил фотографию, которую Криста показывала ему в поезде, ту, которую сделала официантка в Лондоне, поэтому даже не удивился.

— И его не состарили специально; рисунок действительно давний. Он лежал у меня более тридцати лет, и человек, у которого я его купил, нашел его в архивах Скотланд-Ярда еще раньше.

— Я весь внимание, — произнес Чарльз.

— Этот рисунок сделан женщиной, которая стала свидетельницей жуткого преступления, случившегося незадолго до или сразу же после полуночи 30 августа 1888 года. На рисунке изображена конюшня на Бакс-роу, сейчас это Дерверд-стрит, неподалеку от Уайтчепел-роуд в Лондоне. Рисунок никогда не публиковался. Я ручаюсь за его подлинность головой.

От слов Ледвины у Чарльза мурашки побежали по коже, но вскоре к нему вернулся здоровый скептицизм. Вот только комиссар успел заметить его первоначальную реакцию.

— Мэри Энн Николс была убита у фундамента этой конюшни.

— Первая жертва Джека Потрошителя?

Комиссар утвердительно кивнул, а когда Чарльз собрался что-то сказать, опередил его:

— Позвольте мне закончить, прежде чем вы начнете критиковать и шутить.

Он вынул из конверта еще один рисунок и вручил его Чарльзу. На нем была изображена очередная стена, скорее всего, другой конюшни или амбара, расположенного где-то за городом.

— Этот рисунок — тоже из материалов английской полиции, он был создан в 1827 году. Здание, которое вы видите, известно как Красный амбар. Там Марию Мартен застрелил ее любовник Уильям Кордер. Такая же тень появилась во время казни Кордера, состоявшейся год спустя, и тогда ее запечатлели. Тень, как видите, падает на толпу зевак, то есть художник находится где-то выше. Это важно, потому что человек, который наблюдал бы за казнью из толпы, не увидел бы ее.

Чарльз лишился дара речи. Он ничего не знал об этих исторических свидетельствах. Насколько он мог судить, рисунки были подлинными.

— А вот письмо женщины, которая сообщает, что видела ту же самую тень во время ограбления почтового дилижанса, случившегося на дороге между Парижем и Лионом в апреле 1796 года. Почтовые служащие были убиты. Средства, которые они везли для итальянской компании, пропали. В октябре того же года, — продолжал Ледвина, вручая Чарльзу очередной рисунок, — умерла Екатерина Великая. Это зарисовка с ее смертного одра. Рядом с ней князь Павел. Посмотрите, что видно на полу, — добавил Ледвина, тыча пальцем в картинку.

Там была та же самая тень. Чарльз молчал.

— А здесь у меня рисунки, сделанные в 1766 году в то время, когда в Жеводанском лесу в южной части Центральной Франции людей атаковали ужасные волки. Но мы говорим не о Жеводанском звере, у которого были неестественно длинные передние резцы, а о другом существе, описанном двумя свидетелями, сумевшими спастись. Думаю, вы уже понимаете, о чем я говорю. В тот же год, как видите, — произнес комиссар, передавая Чарльзу другой набросок, — та же тень появилась во время казни Жана-Франсуа де ла Барра, которого пытали и обезглавили, после чего сожгли тело, но прежде прибили к его груди копию «Философского словаря» Вольтера. Знаете, что сделал этот французский дворянин?

— Говорят, он не поприветствовал католическую процессию, но это был просто предлог. Диккенс воздал ему должное в «Повести о двух городах».

Ледвина один за другим вытаскивал листы из конверта и, говоря очень быстро, выкладывал рисунки на столе.

— Описания и изображения явления, которое наблюдалось в 1672 году во время сражения при Солебее и в тот же год при переходе Рейна французской армией Людовика Четырнадцатого, после чего началась осада Утрехта. У нас нет рисунков за 1610 год, зато есть несколько отдельных устных свидетельств того же феномена, сначала во время убийства Генриха Четвертого Равальяком, когда явление было замечено на улице Медников, а второе — во время погребальной церемонии знаменитого художника, при рождении названного Микеланджело Меризи.

— Вы имеете в виду Караваджо? — спросил Чарльз, все больше удивляясь и смущаясь. — А он тут при чем?

Не умолкая, Ледвина продолжал вытаскивать листы из конверта и бросать их на стол. Он перечислял рисунки, словно в трансе:

— В 1548 году во время убийства Лоренцино де Медичи, в 1517 году во время последнего заседания Пятого Латеранского собора, согласно воспоминаниям одного прелата, и, наконец, в том же году, прямо на стене церкви Всех Святых в Виттенберге, как раз в тот самый миг, когда Мартин Лютер прибивал к двери свои «Девяносто пять тезисов». У нас есть четыре совершенно идентичных свидетельства, все они описывают одну и ту же тварь.

— В этом случае все дело могло быть в воображении католиков, напуганных новым дьяволом, который напал на официальную церковь столь бесстыдным образом, — заметил Чарльз, а Ледвина тем временем продолжал свою тираду.

— В 1485 году, — произнес он, — два независимых свидетеля утверждали, что видели точно такую же тень как раз в тот самый миг, когда был убит Ричард Третий в битве при Босворте.

Вот тут Чарльз окончательно пришел в себя. Протянув руку через стол, он взял последний лист и принялся внимательно рассматривать его.

— Ричард Третий? Я провел много лет, изучая Войну Роз и пытаясь раскрыть секрет …

— …который вы окрестили «утраченной догадкой». Знаю. И наконец, — продолжал Ледвина, — перед вами фотокопия титульной страницы Malleus Maleficarum 1487 года издания.

Чарльз увидел под названием книги гравюру с изображением той самой тени, которую он уже прекрасно знал. Он произнес:

— А где оригинал? Я видел, что у вас есть копия. Это она?

Ледвина пожал плечами.

— Вы не могли бы дать мне почитать кое-что, а я попытаюсь докопаться до сути?

— Возможно. Посмотрим.

Комиссар налил себе еще рюмку сливовицы и залпом выпил ее. Налил Чарльзу, который не стал противиться, но и к рюмке не притронулся. Ледвина снова обошел свой стол, сел на старинный стул с потрескавшейся и облезлой кожаной спинкой.

— В каком году вы родились? — наугад выпалил Ледвина.

— В семидесятом.

— У вас есть фотографии или домашнее видео тех лет? Или фотографии из старшей школы?

Чарльз понял, о чем спрашивал Ледвина, и рассмеялся.

— Конечно. Их множество. Я не бессмертный. Не граф Сен-Жермен и не тень.

Комиссар пробормотал что-то невнятное и вернулся к своей теме:

— Я произвел расчеты в связи с этими явлениями. Сначала узнал о некоторых из них, а другие нашел благодаря этим расчетам. Так что, если я все вычислил верно, явления случались в 1485, 1517, 1548, 1610, 1672, 1766, 1796, 1828, 1888 и, после длительной паузы, в 2014 году. Их разделяет период…

— …в тридцать, тридцать один или тридцать два года, за исключением более длительных перерывов, которые тоже кратны тридцати, тридцати одному или тридцати двум годам.

— Да. Я подумал, что, возможно, серия закончилась в 1888-м. Но после того, что я увидел сейчас… Мне не хватает трех циклов между Лондоном и настоящим временем, а также пяти из более раннего периода.

— Когда это произошло впервые?

— В 1485 году.

— И все же у предыдущих жертв не было ран на горле, не так ли?

— Нет, но вам известно еще как минимум об одной трагедии, случившейся в этом году.

Чарльз с удивлением посмотрел на него, понимая, что взгляд выдает его. Он произнес:

— Итак, до сих пор это существо, чем бы оно ни являлось, довольствовалось ролью свидетеля, а теперь решило действовать? Бросьте, комиссар, мы так с вами с катушек слетим. И какая же связь между всеми этими случаями?

— Если бы я не боялся, что мои слова прозвучат абсурдно, то сказал бы, что все это связано с вами.

У Чарльза снова зазвонил телефон. На сей раз это была Криста. Ледвина хотел подняться, но Чарльз жестом дал комиссару понять, что уходить нет необходимости.

Криста сообщила, что закончила разбираться со своими делами и поинтересовалась, чем занимается он.

— Я у комиссара Ледвины. С полудня. Нет. Нет, он не причинил мне никакого вреда, — рассмеялся Чарльз, глядя на Ледвину. — Даже кол в сердце не вонзил, — поклялся Чарльз. — И даже не выпустил в меня серебряную пулю. Что ж, ладно. Я тоже скоро приеду.

Криста сказала, что будет у себя в номере, примет душ, и попросила его позвонить по приезде в отель.

 

Глава 80

Вернувшись в отель около полудня, Криста обнаружила, что Чарльз уехал куда-то вместе с полицейским. Она подумала, что нужно позвонить ему, но побоялась показаться чересчур любопытной или проявить излишнюю опеку, которая могла отпугнуть его. Поэтому она принялась допытываться у администратора, не применяли ли к Чарльзу насилие, препровождая в полицейский участок. Когда тот ответил, что нет, и даже напротив, Чарльз был, по всей видимости, в прекрасном настроении, Криста успокоилась. Переодевшись, она снова двинулась в пражскую штаб-квартиру Интерпола, где поговорила с коллегой, отправила два электронных письма с его компьютера и бросила обычное письмо в ящик. Затем посетила несколько расположенных поблизости старых домов, где задержалась на некоторое время. Выйдя оттуда, она подумала, что раз Чарльз так и не перезвонил, то нужно сходить за покупками, приобрести кое-что необходимое. Она зашла в магазин и наполнила корзину всем, что подвернулось под руку.

С того момента как она вышла из отеля во второй раз, ее не оставляло странное чувство. Как будто кто-то шел за ней и постоянно дышал в затылок. Она заметила магазин одежды, имевший два выхода, вошла в ближайший, пересекла зал и возле другого выхода обнаружила мужчину с лицом боксера, прятавшегося за деревом. Остановившись всего в нескольких дюймах от него, она посмотрела ему прямо в лицо, а затем развернулась и ушла. Растерявшись и не зная, что делать дальше, боксер позвонил Вернеру, который приказал ему возвращаться на виллу, а затем швырнул телефон в стену, отчего тот разлетелся на мелкие кусочки.

Оказавшись в отеле, Криста села на диван в холле и набрала номер Чарльза. Он был в комиссариате и сообщил ей, что уже уходит.

Гонза стоял перед зданием специальной службы, глядя на тротуар через дорогу, поскольку ему не хотелось подниматься в офис. Как вдруг он заметил нечто странное. В стороне и чуть дальше от него трое высоченных парней с панковскими прическами, с выкрашенными в зеленый и желтый цвет волосами, с кольцами в носах, в полном кожаном прикиде и ботинках фирмы «Мартенс», увешанные металлом с головы до ног, приставали к блондинке, которая стояла, прислонившись к огромному мотоциклу, и лизала мороженое. Эти три типа вывалились из соседнего бара и окружили девушку. Громко переговариваясь, они принялись показывать ей непристойные жесты и попытались отобрать мотоцикл. Один из них отнял у нее шлем и швырнул его другому, который, в свою очередь, перебросил его третьему.

Лейтенант проверил, на месте ли пистолет, который он носил в кобуре под пиджаком, но дорогу перейти не успел, а так и остался стоять, открыв рот. Один из обидчиков шагнул назад, пошатнулся, пытаясь сохранить равновесие, и рухнул на асфальт. Затем блондинка развернулась вокруг своей оси и ударила второго ногой в грудь, отчего тот отлетел прямо на дорогу. Двигавшийся по ней автомобиль с визгом притормозил, но слишком поздно, и парень врезался в лобовое стекло. Третий панк выхватил из-за пояса выкидной нож и попытался нанести удар. Беата заломила эту руку ему за спину. Затем, продолжая сжимать его руку, она подняла свой шлем и ударила им нападавшего по уху. Тот упал.

Гонза пришел в себя, и в тот же самый миг, когда он оказался на месте драки, мотоцикл умчался прочь в пыльном вихре. Ошеломленный, с пистолетом в руке, Гонза глядел на то, что осталось на месте происшествия. К нему подбежали сторож специальной службы и вахтер. Когда один из панков, сплевывая кровь и причитая, поднялся и с угрожающим видом направился к Гонзе, лейтенант ударил его по голове рукоятью пистолета.

Беата остановилась в трех улицах от места происшествия и позвонила Вернеру. Рассказав ему о случившемся, она спросила, сумел ли он выяснить, что это за здание, где Чарльз торчит уже так долго. Беата знала, что он не выходил оттуда, о чем ей сообщил сигнал телефона профессора.

Вернеру удалось установить, что в здании находится штаб-квартира особого подразделения полиции, занимающегося делами, которые нужно распутать быстро и без шума, подальше от внимания прессы и не самыми стандартными методами. Человек, подкупленный Институтом и работавший в министерстве внутренних дел, поведал ему, что особое подразделение позаботилось о телах погибших в поезде и в деревенском полицейском участке, а также о теле мотоциклиста, найденном в канаве. Еще он узнал, что по факту никто не контролирует начальника особого подразделения, некоего комиссара Ледвину, которого считают «священной коровой» чешских секретных служб. Вернер невольно задался вопросом: если все важное с криминалистической точки зрения в этой маленькой европейской стране передается в одно-единственное подразделение, то чем занимаются все остальные службы? «Регулируют движение», — сказал он себе. Возможно, поэтому движение в Праге в любое время суток представляло собой одну огромную пробку.

Ему очень хотелось знать, почему этот полицейский так долго беседует с Чарльзом. Вернер разозлился на себя за то, что не предусмотрел этого. Он попытался проникнуть в особое подразделение с помощью электронных средств, но, к своему огромному удивлению, обнаружил, что у Ника Ледвины нет ни мобильного телефона, ни компьютера. Поскольку агенты, на которых можно положиться, у него закончились, он решил поручить Беате следить за комиссаром, начиная со следующего дня. И подумал, что о Чарльзе ему придется позаботиться самостоятельно.

 

Глава 81

— Мне действительно пора. У меня состоится важная встреча в семь часов, и мне нужно к ней подготовиться. — Чарльз поглядел на часы.

— У вас еще есть время…

— Да, немного, но с учетом ваших дорог, особенно в этот час…

— Это не страшно. Особенно если я отвезу вас в отель, с мигалками. — Ледвина помахал рукой над головой, ритмично закрывая и открывая глаза и выпячивая губы, подражая тем самым полицейской сирене.

Чарльз снова сдался. Разговор получался очень интересный. Он был близок к тому, чтобы полностью пересмотреть свой взгляд на этот феномен. Если исторические свидетельства и рисунки действительно подлинные, то это же касается и фотографий, снятых в Лондоне и в безымянной деревне.

В кабинете комиссара воцарилась тишина. Было так тихо, что Чарльз буквально слышал собственные мысли. В конце концов он выпил сливовицу, не залпом, а медленно, едва разомкнув губы. Он зажег сигарету, а Ледвина, не говоря ни слова, приоткрыл окно и слегка раздвинул шторы. Была середина июня, жара еще не началась, совсем наоборот. Комнату наполнил прохладный весенний воздух.

— И как вы думаете, что это за тень? Вампир? — поинтересовался Чарльз.

Казалось, Ледвина не знал, что ответить.

— Тень появляется раз в тридцать лет или около того. С точки зрения статистики, это одно поколение. Почему она появляется раз в поколение, начиная с 1485 года? Это можно было бы счесть повторяющимся проявлением зла, и оно не только не исчезает, но хуже того, его жестокость усиливается. Похоже, оно знаменует зарождение каждого нового поколения. Везде, где сообщали о появлении тени, речь шла о смерти, и чаще всего насильственной.

— У вас есть более конкретный ответ?

— Далась вам эта конкретика! Тень очень похожа на вампира.

— Что ж, но ведь мы договорились, что у вампиров нет тени.

— Возможно, мы имеем дело с вампиром особого типа. Как его ни называйте, совпадение с популярным описанием слишком велико, и, поскольку другого объяснения у нас нет… Лично я считаю так: если я смогу понять значение этих периодов, то окажусь значительно ближе к разгадке. Больше ничего вы мне сказать не можете? Неужели вы действительно ничего не видели в ту ночь?

— Я рассказал вам все, что знаю.

— Я уверен, что это не так, и уверен в том, что вы видели это существо еще как минимум один раз. Не знаю, где или как, но интуиция подсказывает мне, что это случилось. И точно так же интуитивно я знаю, что эта тень связана с вами каким-то очень тесным образом. Если то, что вы говорите мне, правда, оно освободило вас из тюрьмы.

— Из камеры, где меня незаконно удерживали, — произнес Чарльз, чтобы сменить тему. — Ваше замечание относительно популярного описания ошибочно, и вы это знаете. Наше представление о вампирах имеет очень мало общего с историческими свидетельствами. Это образ, сложившийся исключительно на основании книг и фильмов.

— То есть как?

— Если вы дадите мне…

Ледвина кивнул.

— Вампир, каким мы его знаем, — человек среднего роста, скорее высокий, лет тридцати пяти — пятидесяти, непременно худой и сухопарый, аристократического происхождения. У него длинные острые ногти и заостренные зубы, а иногда даже уши: отголосок анималистических персонажей, с которых рисовали первых вампиров. Тонкие ярко-красные губы, но лицо бледное, потому что он живой мертвец. И на этом бледном лице сверкают глаза. В принципе, он напоминает театрального актера восемнадцатого или девятнадцатого столетия. Тогда именно так и гримировались: тонны пудры на лице, преувеличенно яркие губы. Иногда вампир одет в плащ: отсылка к крыльям летучей мыши. Спит он в гробу или в могиле. Выходит по ночам, потому что дневной свет причиняет ему боль. В некоторых случаях солнце может даже убить его.

— Благодаря Стокеру мы знаем, что дневной свет больше не может причинить вампиру вред, — заметил Ледвина. Неужели это сказал комиссар? Да, он произнес: — Свет лишь лишает его сил. Вампиром он может быть только ночью.

— Совершенно верно. Он питается кровью, иногда исключительно ею, иногда она нужна ему только в качестве дополнительного блюда. Еще очень любит свежие фрукты. Мясо пугает его, потому что отдает падалью. Это как если бы мы питались собственной плотью. Иногда у него длинные черные волосы, иногда — короткие и седые. Он терпеть не может оставаться один, кроме как в своем гробу, поэтому ему необходимо общество других вампиров, предпочтительно женского пола. Фактически у каждого героя известных нам историй поначалу нет вампира-компаньона, но он очень стремится им обзавестись. И это довольно глупо, поскольку приходится предположить, что обитатель гроба испытывает потребность в обществе, если можно так сказать, поэтому и вынужден создавать себе приятелей. Вследствие чего он кусает в шею тех, кого избрал в качестве своих спутников или, чаще, служителей, поскольку он если и не диктатор, то абсолютный монарх. На шеях своих жертв он всегда оставляет два маленьких глубоких следа. Он пьет их кровь, но не всю, поэтому через какое-то время, после сильных страданий, избранные тоже превращаются в вампиров. Он одержим идеей заселить мир подобными себе существами, повелителем которых он станет, словно Князь Тьмы, также именуемый дьяволом. Но именно поэтому я очень хотел сказать вам то, что сейчас сказал. Вам известно, что когда-то я имел удовольствие продемонстрировать с математической точки зрения, что существование вампиров невозможно?

— С математической? Это как?

— Что ж, я создал простое уравнение. За условие я взял тот факт, что вампиру необходимо питаться ежедневно. Ладно, не будем углубляться. Допустим, ему необходимо питаться всего раз в три дня. Поэтому он находит себе жертву каждые три дня. Также нам известно, что человек, укушенный вампиром, превращается в вампира, и это заставляет нас сделать вывод, что раз в три дня в мире появляется один вампир. И вот теперь кормить нужно уже три рта. Если следовать этой логике, то через, скажем, дней девять у нас будет уже восемь вампиров. Если мы решим подсчитать, сколько потребуется дней, чтобы все люди на этой планете превратились в вампиров, нам нужно будет обратиться к следующей формуле: 2 в степени х. Если обозначить Z количество дней для восьми миллиардов людей, живущих на планете, уравнение не изменится, только х станет переменной Z, которая представляет у нас количество дней. Итак, у нас есть 2 в степени х, где х — это функция Z. Таким образом, всего за восемьдесят четыре дня более восьми миллиардов людей станут вампирами. А теперь давайте предположим, что вампир питается реже, скажем, раз в два месяца. Это означает, что если вампир обращает человека в вампира всего раз в шестьдесят дней, х будет кратно шестидесяти, и через сто двадцать дней вампиров у нас будет два во второй степени. Через тысячу двести дней вампиров будет два в десятой степени, то есть тысяча двадцать четыре, и так далее. Как ни крути, все население земного шара вскоре состояло бы исключительно из вампиров.

— Но что, если не всякий укушенный превращается в вампира? — вставил Ледвина. — Если это удел лишь некоторых, избранных?

— Вы имеете в виду, если вампиру нужна лишь небольшая компания, горстка слуг? Ладно. Давайте предположим, что это так и есть, но им все равно нужно чем-то питаться. Скажем, каждый вампир убивает человека раз в три дня, но уже не превращает жертву в вампира. Вы когда-нибудь слышали о подозрительных смертях, число которых составляло бы минимум двадцать пять в неделю, что означает примерно сто в месяц, тысячу двести в год, и так год за годом? И свита нашего вампира при этом состояла бы лишь из двух слуг.

Ледвина вздохнул. Он никогда не смотрел на эту проблему с такой точки зрения.

— Полагаю, рассудку нет места…

— …в вымышленном мире? — закончил вместо него Чарльз. — С вас достаточно?

Ледвина покачал головой, желая еще послушать Чарльза.

— Вампир из популярной легенды совсем не такой. Первой его характеристикой или особенностью является его полнота. В отличие от вриколака, его описывают термином timpanaios, что в переводе означает «тот, у кого живот, как барабан». Этот вампир является предшественником героев историй о ревенантах, восставших из мертвых. Их тела по большей части все еще в отличной форме, не тронуты разложением, и они возвращаются в свои деревни, чтобы мучить живущих. Однако же в историях о ревенантах нет упоминаний об их криминальных намерениях. В худшем случае они пугают живых. Во множестве историй рассказывается о том, что ревенанты не давали скучать своим женам, помогали им по дому, особенно ночью, поскольку по утрам им приходилось возвращаться в свои могилы. Так что до сих пор мы не видим никаких проявлений злобы. Многие легенды, дошедшие до нас со времен Средневековья, повествуют о любви: любовь за гробом, как она есть. Таких легенд превеликое множество, и во всех речь идет о преждевременно умерших невестах или женихах, вернувшихся к своим половинкам. Поначалу они кажутся нормальными. Люди, пролежавшие под землей несколько дней, по возвращении выглядят бледными, перемещаются очень быстро, но с рассеянным взором, как будто двигаются против воли: так говорится у иезуита Роберта Соджера.

Дверь открылась, и в кабинет вошел Гонза, желавший о чем-то сообщить комиссару. Ледвина бросил на него вопросительный взгляд. Лейтенант разочарованно покачал головой, и Ледвина нервным жестом отослал его прочь. Увидев, как эти двое обмениваются непонятными знаками, Чарльз решил, что лучше не ломать над этим голову, и продолжил:

— Правда в том, что у вампиров наверняка существовали проблемы с самоидентификацией. Нигде, абсолютно нигде, вплоть до зарождения готического романа, не существовало ни единой легенды, в которой вампир кусал бы другого человека, чтобы превратить его в вампира. Никто не знал о подобном способе передачи инфекции. Они были живыми мертвецами, призраками, бродящими по округе и пьющими кровь, словно ведьмы. Сначала их называли вервольфами, затем клеймили как ортодоксальных еретиков, поскольку именно это и означало слово упырь в кругах священнослужителей. У вампиров совершенно отсутствовала идентичность. А литература принесла им славу.

Ледвина смотрел на Чарльза с восторгом и с нарастающим смущением.

— И наконец, раз вампиры — это монстры, их нужно убивать, и на этот счет есть строгие правила. Поскольку солнечный свет разрушал их только поначалу, а далее произошла эволюция или адаптация, то что же нам остается? Ведь, как ни крути, а избавляться от них надо. И здесь источником вдохновения снова становится дьявол, точнее, ритуалы экзорцизма, поскольку зло, от которого не сбежать и которое неподвластно добру, немыслимо с эсхатологической, этической и, в первую очередь, нарративной точки зрения, ведь эти точки зрения прямо-таки требуют счастливого конца.

— А когда изобрели счастливый конец? — наивно, как хороший ученик, поинтересовался комиссар, и эта реакция заставила Чарльза прийти к выводу, что он укротил своего партнера в этом диалоге.

— Он существовал столько же, сколько существовало повествование, то есть всегда. И маленькому ребенку, и взрослому нужна надежда, которая, как вы знаете, вечна. Желание, чтобы любая история закончилась хорошо, единосущна, поскольку нормальный человек сопереживает героям и помещает себя на их место. Желание счастливого финала как такового впервые шумно заявило о себе в Древней Греции, во время театральных постановок, точнее, в тот момент, когда трагедию представляли в амфитеатре. Когда в конце ее хладнокровных убийц не покарали, разъяренные зрители забили актера камнями до смерти. Им нужна была надежда. Тогда и появился феномен, известный в нарратологии как deus ex machine, то есть «бог из машины».

— Эта штука с машиной — это какая-то метафора?

— Вовсе нет. В греческих театрах была такая деталь машинерии. Авторы не хотели портить свои пьесы, которые, стоит сказать, были весьма кровавыми, но, поскольку они не желали и кончить свои дни так, как актер, забитый камнями, они придумали машину, которая опускала актера на подмостки после того, как пьеса фактически заканчивалась. Этот актер объяснял, что боги в итоге покарали злодеев. Ханжеское сознание греческого зрителя умиротворялось этим, и автор оставался в живых. С тех пор всякий раз, когда любой нарративный — литературный или кинематографический — герой спасается благодаря вмешательству сверхъестественных сил, говорят, что его спас deus ex machine, имея в виду внешнее вмешательство, не вытекающее из сюжета. Чехов развил эту теорию и сказал, что во избежание этого феномена нужно, чтобы ружье, стреляющее в последнем акте, висело на стене в первом, или, наоборот, если ружье висит на стене в первом акте, оно должно выстрелить в последнем.

Ледвина осознал, что Чарльз восхищает его. Он не помнил никого, кто вызывал бы у него такой интерес. И по этой причине Чарльз казался ему все более подозрительным.

— Итак, вампира можно держать на расстоянии при помощи распятия, зеркала, святой воды, зубчика чеснока, а лучше целой его связки. Он не может войти в дом, в который его не пригласили хотя бы однажды. Он не может выйти из могилы, если на ней посадили розу. И здесь мы сталкиваемся с христианскими религиозными символами, связанными с дьяволом. Кто боится Господа? Ясное дело, его самый страшный враг. Как я уже говорил, вампир не отражается в зеркале, потому что мертв и у него нет тени. Вампир может превратиться в волка, иногда в жабу. Волк неким образом связан с ликантропией, так обычно англичане называют превращение в вервольфа, а итальянцы, к примеру, употребляют куда более красивое выражение — luppo mannaro, что означает то же самое. Иногда вампира путают с верфольфом, иногда они враждуют. И наконец, вампира можно убить, если отрубить ему голову и насыпать в череп чеснок, еще можно застрелить его серебряной пулей. Между прочим, я полагаю, что именно это заставило вас проверить, не растаю ли я от контакта с чесноком, который вы попытались втереть мне в ладонь. Как бы там ни было, голову вампира следует похоронить в освященной земле, если рядом таковая имеется. Если нет, то будет неплохо воткнуть кол вампиру в сердце, а лучше это сердце сжечь. Я ничего не упустил?

Смутившись из-за упоминания о вчерашних событиях, Ледвина произнес сдавленным от волнения голосом:

— Не думаю.

— Ах да! — рассмеялся Чарльз, кое-что вспомнив. — Есть еще одна деталь, раз уж мы заговорили о вампирах. Вообще-то это моя любимая часть всех историй о вампирах.

Ледвина так увлекся этой дискуссией, что не почуял намерения Чарльза его разыграть.

— Еще говорят, что вампирам свойственно маниакально-обсессивное поведение, как аутистам. Ну, знаете, как тем люди из фильмов, которым нужно прикоснуться к каждому фонарю, мимо которого они проходят.

— Ага.

— Так вот, самый эффективный способ отпугнуть вампиров — положить горсть семян перед окном, через которое нежить пытается войти в ваш дом. Вампир невольно начнет их считать. И секрет заключается в том, чтобы подложить к семенам гвоздь. Вампир уколется, семена выпадут у него из руки, и ему придется начать сначала. Есть еще один вариант этой техники: поставить у него на пути рыбацкую сеть. Вампиру придется развязать все узлы. Если вы умеете завязывать сложные рыбацкие узлы или гордиев узел, он точно не справится до утра, и таким образом вы будете спасены.

Ледвина бросил на Чарльза странный взгляд.

— Вы действительно не верите в вампиров. Это так?

Чарльз задумался, услышал ли полицейский хоть слово из того, что он говорил. Поскольку ему хотелось завершить встречу как можно скорее, он поспешил закончить:

— Все это я почерпнул в литературе о вампирах, которая возникла задолго до Брэма Стокера. Вот вам хронология. В 1748 году Генрих Август Экенфельдер написал стихотворение, которое так и называлось: «Вампир». Тут же последовала бесконечная серия опусов на эту тему. Перечислять их все нет смысла, потому что только в восемнадцатом и девятнадцатом веках таких были тысячи. Самые знаменитые из них — «Вампир» Полидори и «Кармилла» Шеридана Ле Фаню, вышедшая в 1872 году. По всей видимости, ничто не ново под луной. Брэм Стокер ничего не изобретал, поэтому мне не совсем понятно, почему «Дракула» имел такой успех. Предпринимались разные попытки объяснить это: то был период абсолютного викторианского ханжества, люди были напуганы частотой вспышек сифилиса и туберкулеза, или просто автор удачно подобрал название.

— А вы, как считаете вы?

— Я ученый, и без социологических исследований мне трудно судить об этом, но, полагаю, дело в сочетании всех этих факторов, или, возможно, то был один из очень редких моментов в истории, когда идея или книга появляется именно тогда, когда на нее есть спрос. Кто знает?

— Вы же специалист по пропаганде. Простите за анахронизм, но известно ли вам, что пиар-кампания для продвижения этой книги была крайне мощной и что ее финансировала организация, в которую входил и Стокер?

— Нет. Какая организация? Стокер был протестантом, либералом и считал, что Ирландия не должна отделяться от Британской империи.

— Один мой знакомый, если можно так сказать, — начал Ледина, по всей видимости, радуясь возможности удивить профессора, — одержим желанием доказать, что Брэм Стокер был членом герметического ордена «Золотая заря». Вам известно, что это такое?

— Да. Сказочная тупость Алистера Кроули.

— Не важно. Кроули вышел из него и занялся оккультными практиками, включавшими групповой секс как с мужчинами, так и с женщинами.

— Да, а также считается, что все мужчины, принимавшие участие в этих оргиях, были обезображены, и он выбирал для них самых уродливых женщин. Его организация напоминала масонский орден. Более того, некоторые его члены действительно были масонами или розенкрейцерами.

— Что ж, именно поэтому я за них и ухватился.

— Из-за Кроули?

— Нет, в связи с вампирами.

— В чем связь? Я не понимаю.

— Связующее звено — это Стокер. Этот приятель, о котором я вам говорил, нашел несколько писем, в которых черным по белому написано о небывалой рекламной кампании, затеянной для продвижения «Дракулы», с привлечением значительных финансов тайного оккультного общества. Но не герметического ордена «Золотая заря», который был лишь прикрытием. Истинная причина, хоть она и хранится в тайне, как-то связана с дискредитацией реального человека. — Ледвина умолк, не зная, стоит ли продолжать.

— И кого же можно было дискредитировать при помощи романа такого рода, и зачем? Вы меня разыгрываете?

— Вовсе нет. Целью было насаждение настоящего вампирского террора, и операция частично удалась, но, похоже, Стокер слишком долго писал свой роман. Он отнесся к вопросу очень серьезно. Из упомянутых мной писем следует, что спонсор очень нервничал из-за того, что ирландец недопустимо задерживал выход книги. Более того, в письмах ему угрожают страшными репрессиями.

— Так кто же этот человек, о котором идет речь?

— К сожалению, мы не знаем. Нам известно лишь то, что он был связан с орденом Дракона.

— С орденом Дракона? Это к нему принадлежал отец человека, которого Стокер превратил в вампира и который умер пятьсот лет назад? Вы шутите?

Чарльз не знал, насколько можно верить словам комиссара, но с учетом того, что случилось с ним в последние несколько дней, совпадение казалось невероятным. По всей видимости, так или иначе, связующим звеном являлся Ледвина. Чарльз задумался, не пытается ли комиссар в каком-то смысле передать ему послание, или же это просто продолжение запутанной игры в загадки, из которой он не мог выбраться. И вот теперь идея дискредитации возникла снова, в точности как в истории с «библией дьявола».

 

Глава 82

Чарльз сидел на заднем сиденье автомобиля «Шкода Суперб», который на огромной скорости вез его обратно в отель «Босколо». Для этой «Шкоды» не существовало ни светофоров, ни двустороннего движения; ощущение было такое, что дорожные знаки просто исчезли с лица земли. Чарльз тем временем пытался разобраться в мыслях, возникших у него после странной встречи с комиссаром Ледвиной. Он наконец сумел убедить его, что больше задерживаться не может, и комиссар сдержал слово, отрядив для него лучшего водителя в участке.

Он узнал так много того, чего и не предполагал, и не только то, что тень — это не шутка и не недавнее изобретение, что она упоминалась в длинном списке свидетельств и время от времени появлялась на рисунках, причем именно такая, какую он видел на двух фотографиях. Впервые это произошло в 1485 году, пятьсот двадцать девять лет назад. Поскольку явление повторялось с завидной регулярностью, раз в тридцать лет плюс-минус год или два, было бы логично предположить, что впервые тень возникла пятьсот двадцать восемь лет назад, чтобы получить число, которое делится на три. С тех пор миновало восемнадцать циклов. И комиссар нашел доказательства ее присутствия в десяти случаях, причем некоторые обнаружил только потому, что знал, где искать. Также Ледвина подтвердил, что тридцать лет — это фактически одно поколение. Поэтому теперь, несмотря на свой скептицизм, Чарльз все больше убеждался в том, что Ледвина наткнулся на что-то важное, хотя и не знал, на что именно, и эта мысль не давала Чарльзу покоя.

Рассказ комиссара о том, как была написана книга Брэма Стокера «Дракула» и как ее продвигали, тоже терзал профессора. Если это действительно была попытка дискредитировать человека, жившего в то время, предпринятая орденом Дракона, то вся эта история чертовски напоминала кампанию по дискредитации Влада Колосажателя, а также то, как угрожали самому Чарльзу.

Факты начинали складываться в определенную картину, но Чарльз не мог толком понять, кто или что за этим стоит. Уверен он был в одном: всему должно быть логическое объяснение. Он сказал себе, что ответ, который он надеялся найти буквально через несколько минут, хотя бы частично прояснит то, что его смущало.

Машина подъехала к отелю. Часы показывали без десяти семь. Чарльз едва не выпрыгнул на ходу. Войдя в отель, он бросился к конференц-залам. В коридорах расхаживали элегантно одетые благодушные люди, которые, по всей видимости, ждали начала какого-то мероприятия. Чарльз двинулся прямиком через толпу. Работая локтями, он пробрался к конференц-залам и вошел в первую комнату, с указателем «Травиата», ту, где было двадцать четыре сиденья. Свет здесь не горел. Найдя выключатель, Чарльз повернул его. Похоже, с того момента, когда он был здесь в первый раз днем, ничего не изменилось. Он осмотрел все, даже под стол заглянул, но ничего не обнаружил. Не выключая свет, он вышел и повторил процедуру в комнате с двенадцатью стульями. В зале с указателем «Турандот» он тоже ничего не обнаружил. Выйдя из зала, он постоял в холле напротив двух залов. Кто-то должен прийти. Он посмотрел на часы. Без одной минуты семь. Из холла он мог продолжать наблюдение за обоими залами. Пробило семь, прошло еще двадцать минут. Ничего не произошло. У него резко испортилось настроение. Неужели же он действительно где-то ошибся? Чарльз прокрутил в голове всю цепочку своих рассуждений. Нет, это не может быть совпадением. Любовь петь начинает в час обычный. Оперные спектакли обычно начинаются в семь или восемь часов вечера. Он сказал себе, что, возможно, назначенное время — это восемь часов, а значит, нет смысла стоять здесь и ждать еще тридцать минут. Решив, что стакан односолодового виски ему не помешает, он направился в сигарный бар.

Бар состоял из двух частей. Первая представляла собой элегантный салон с кожаными стульями и креслами, но за ним располагалась еще одна комната, напоминавшая банковский сейф. Чарльзу бар не особенно нравился, потому что в нем было слишком тесно и многолюдно. Это место казалось просто идеальным для того, чтобы плести заговоры. Тем не менее он подумал, что сможет спрятаться там от толп людей, которые прибыли в отель в этот час. И действительно, холл оказался настолько переполнен, что ему пришлось несколько раз извиниться, пересекая его. К счастью, несмотря на то что в сигарном баре тоже было многолюдно, он сумел найти свободный столик. Он заказал стакан виски и несколько сигар, затем огляделся. Хорошо хоть, что он не страдал клаустрофобией.

В голове роилось так много мыслей, что он решил не думать ни о чем и просто терпеливо ждать, поэтому достал из кармана телефон. Хотел позвонить Кристе, но увидел пропущенный звонок от Росса. Нажав на экран, Чарльз набрал его номер.

Росс снова снял трубку мгновенно, как будто держал телефон в руках и ждал звонка.

— Неужели ты приклеил телефон к уху?

— А что? — рассмеялся Росс.

— Ты отвечаешь, как только я заканчиваю набирать номер.

— Это было бы довольно трудно, — все смеялся Росс. — Что ты натворил?

— В смысле?

— В какую переделку ты ухитрился вляпаться на этот раз? Вырвавшись из-под моего крыла, ты тут же впутался в проблемы. Я говорил тебе еще тогда: не выходи из своего университетского кокона, оставь приключения другим, ведь, что бы ни случилось, кончится все тем, что я тебе понадоблюсь.

— Так в какую же переделку я вляпался? — поинтересовался Чарльз.

— Понятия не имею. Это ты мне скажи. Какому нормальному человеку понадобится, чтобы кто-то помог ему пересечь границу, потому что у него нет паспорта? И вообще, какому нормальному человеку понадобится, чтобы старинный друг, с которым он не виделся бог знает сколько лет, в очередной раз спас его от плохих парней, желающих посадить его под замок и выбросить ключ?

— Посадить меня под замок? Ты о чем?

— Слушай, такое дело. На твое имя выдан ордер на арест. К счастью для тебя, ты американский гражданин, и властям восточноевропейских стран приходится играть по-честному в подобной ситуации, особенно когда дело касается публичного человека со связями вроде тебя, поэтому необходим письменный приказ министерства иностранных дел. Кто-то боится, что ты улизнешь: за последние двенадцать часов поступило четыре запроса.

— Запроса? О чем ты говоришь? Кто делал эти запросы?

— Некий мистер Лерина.

— Ледвина?

— Да, возможно; написано от руки.

— Ледвина хочет меня арестовать? Но я только что провел больше пяти часов за беседой с ним.

— Ты был в штаб-квартире полиции? Тебя допрашивали?

— Не совсем. Меня пригласили в его кабинет, странное место, жаль, ты его не видел. Даже несмотря на то, что характер у него довольно скверный, никакой агрессии по отношению ко мне он не проявил. Он назвал это дружеской беседой.

— Самое ужасное, что может случиться, это когда старые коммунисты приглашают тебя для «дружеской беседы».

— Он мне даже выпить предложил.

— И ты пил? Ты себя хорошо чувствуешь? Надеюсь, он ничего тебе не подмешал в алкоголь!

Чарльз умолк, задумавшись, насколько это реально, а потом услышал смех Росса.

— Я попытался заблокировать запросы. Но не смог, программа не лучшая, поэтому я заблокировал ее целиком. Им потребуется некоторое время, чтобы ее восстановить. Но он, похоже, одержим. Увидев, что ему никто не отвечает, он начал звонить. Он неутомим.

— И думаешь, ему дадут разрешение?

— Он будет настаивать. Ему придется обратиться в наше посольство, а там потребуют доказательств, но знать наверняка нельзя. Этот комиссар может весьма усложнить тебе жизнь, но помни: без ордера он ничего не сделает, даже не заставит тебя вновь побеседовать с ним. Как бы там ни было, я выкупил тебе какое-то количество времени.

— Сколько?

— Точно не скажу, но для твоего же здоровья будет лучше выбраться из этой страны за сорок восемь часов максимум. Полагаю, до тех пор ты в безопасности. Эти ребята не работают по выходным.

— Ты сказал «из этой страны». Ты в Праге?

Росс снова рассмеялся, но на вопрос не ответил.

— Где ты остановился? — поинтересовался Росс. — Как обычно, в «Босколо»? Мне пора идти. Поговорим позже. — И, не дожидаясь ответа Чарльза, он повесил трубку.

 

Глава 83

Комиссар Ледвина нервно расхаживал по кабинету. Был вечер пятницы, в министерстве никто не отвечал. Он попытался позвонить ряду вышестоящих лиц, включая тех, из секретной службы. Никто не брал трубку, никто ему не перезвонил. Да, большие шишки были благодарны ему за раскрытые убийства — не в последнюю очередь потому, что они собрали все аплодисменты и медали, получив публичное признание. Тем не менее они ужасно боялись его острого языка и нетрадиционных методов работы. Но, самое главное, они его терпеть не могли и не хотели иметь с ним ничего общего. И, поскольку ему так никто и не ответил, комиссар понял, что придется обращаться по официальным каналам, да еще в рабочие часы.

Правда заключалась в том, что на уровне принятия структурных решений царил хаос. Так и не выяснилось, кто должен заниматься убийствами в поезде и убийствами в деревне, было неясно, под чью юрисдикцию они подпадают. Вначале оказалась вовлечена местная полиция, однако центральная полиция и секретные службы каким-то образом перехватили инициативу. Они допрашивали пассажиров, проводили криминальное расследование. Велись напряженные переговоры о создании межминистерской команды, которая возьмет на себя руководство. Но этого не произойдет до утра понедельника. Министр был занят тем, что успокаивал население и пытался удерживать прессу на расстоянии. Убийцы с поезда сбежали, а еще ведь нужно было заниматься преступлениями в деревне. Это могло всколыхнуть досужие разговоры, влить новую силу в давно забытые суеверия. Но пока что удавалось скрывать убийства в деревне от глаз прессы.

Поэтому Ледвина солгал Чарльзу, когда сказал ему, что особое подразделение отвечает за расследование убийств в поезде и полицейском участке. Особое подразделение никогда не получало никаких особых миссий. Обычно, когда все окончательно запутывалось, кто-нибудь звонил лично Ледвине, неофициальным образом, если другого выхода не было. Поэтому Ледвина держал ухо востро и выбирал дела на свой вкус.

Однако в этом деле комиссар Ледвина был заинтересован лично.

Более того, комиссар не сказал Чарльзу всей правды. Он ясно дал понять, что ему не хватает информации о появлениях тени между 1888 и 2014 годами. Тут он солгал. Тридцать лет назад Ледвина своими глазами видел тень, возникшую примерно в то же время, когда некие неизвестные лица убили его отца. Он был уверен, что его отец погиб от рук сотрудников службы госбезопасности, тайной полиции Чехословакии времен Сталина. Его отец, побывавший в Желивском концлагере вместе с кардиналом Франтишеком Томашеком, бывшим архиепископом Праги, был одним из подпольных создателей Пражской весны; сумев избежать репрессий, он стал правой рукой кардинала. Обстоятельства его смерти так и остались невыясненными. Тем не менее было понятно, что именно его отец по инициативе кардинала дергал за все ниточки ради достижения того, что должно было стать эпохальным визитом папы Иоанна Павла II по случаю годовщины смерти святого Мефодия, случившейся тысячу сто лет назад в Праге. Коммунистические власти делали все возможное, стараясь помешать этому визиту, и в конце концов у них получилось. Отец Ледвины, как и два других человека, ответственных за этот неслыханный подрыв государственного авторитета, стал жертвой ритуального убийства, прямо на том месте, где был похоронен святой Мефодий, в Велеграде, который в десятом веке был столицей Моравии.

Тела отца Ледвины и двух его друзей обнаружили обескровленными и расположенными в форме креста. На шее у каждого виднелась отметина от зубов. Будучи начальником полиции района Угерске-Градиште, Ледвина прибыл на место преступления первым. Войдя в собор, он заметил ползущую по стене отвратительную тень — ничего подобного ему прежде не доводилось встречать. Он никому не рассказал об этом, зная, что никто ему не поверит и его сочтут сумасшедшим.

С тех пор он стал одержим загадкой этой тени. Начал он с поисков свидетелей, сперва в Чехословакии, потом — по всей Европе, насколько позволяли условия существования за «железным занавесом». Все остальное он делал лишь ради того, чтобы не потерять свою должность, дававшую ему возможность пользоваться служебной инфраструктурой, иметь доступ к информации и довольно свободно перемещаться по стране. После Бархатной революции бывшие участники Пражской весны, ставшие членами первого свободного парламента, признали его заслуги и гарантировали его лояльность, поэтому его повысили.

Во время первой поездки на Запад сливовица помогла ему развязать язык одному старому хитрому лису из Скотланд-Ярда, которого называли живой памятью этого учреждения и его же ходячим архивом. Поскольку он оказался первым человеком с Запада, с которым Ледвина говорил о тени, комиссар решил, что сорвал джек-пот. Британский агент, от души угостившись сливовицей, сообщил ему, что может помочь Ледвине идентифицировать тень. Спустя несколько дней в лондонский дом английского агента доставили сорок ящиков сливовой, грушевой и абрикосовой водки. В обмен Ледвина получил рисунок, который британская полиция никогда не обнародовала, либо потому, что считала его плодом больного воображения, либо потому, что опасалась реакции публики.

Ледвину провели в архив, где в нераскрытом деле Джека Потрошителя лежал этот рисунок. За долгие годы множество писателей и историков изучили каждый клочок бумаги, так или иначе связанный с этим делом, перевернули с ног на голову архив, но этот документ был изъят из него давным-давно, еще отцом любителя сливовицы, лордом Эпплби, который сам намеревался написать весьма оригинальную книгу, где и собирался предъявить миру сей документ. И он сделал бы это, если бы его не подкосило дегенеративное заболевание, заставившее его забыть обо всем, что случилось с ним после двенадцати лет.

Сын Эпплби вырос с этим рисунком. Часто, вспоминая отца, он вынимал его из ящика и часами глядел на него, подумывая о том, чтобы продолжить отцовский труд. Однако всегда находилось дело поважнее, а теперь он понимал, что слишком стар и слишком любит наслаждаться жизнью. Поэтому он очень обрадовался, когда нашел кого-то, столь же преисполненного решимости разгадать эту загадку, как и его светлость. В конце концов он с радостью отдал Ледвине рисунок и рассказал ему все, что знал о расследовании этого дела, которое потрясло мир. Британец в любом случае отдал бы Ледвине рисунок, но то огромное количество алкоголя, которое он в себя влил, превратило его в некое подобие огнедышащего жирафа, и подарок Ледвины в значительной степени способствовал осознанию того, что он поступает правильно. Вскоре он умер, захлебнувшись собственной рвотой будучи пьяным.

После этого Ледвина утратил покой. Он исследовал все, что только мог. Учил латынь и древнегреческий, немецкий и французский языки. Перетряс все архивы, до которых смог добраться. Основал Общество архивов всемирной полиции и стал его почетным президентом. То, что он показал Чарльзу, было плодом его двадцатипятилетних трудов, и единственное, что он пропустил, касалось смерти его отца. Нельзя сказать, что он оставил надежду, но его решимость ослабла, время начало довлеть над ним. Фотография, которую показал ему Гонза, вернула Ледвину к жизни, по крайней мере, так ему почудилось, и он с еще большей одержимостью бросился на раскрытие этой загадки.

Поэтому у Чарльза не было выбора. Ледвина не собирался его упускать. И комиссар был готов арестовать Чарльза и пытать его, пока он не расскажет даже то, чего не знает. Однако Ледвина опасался, что исчезновение столь знаменитого профессора, причастность к чему вряд ли удастся скрыть, может навеки уничтожить его призрачный шанс раскрыть правду. Поэтому комиссару приходилось осторожничать и в то же время пытаться достичь своей цели. Он принялся методично забрасывать самые разные органы, о которых ему только было известно, запросами на задержание американского профессора хотя бы на пару дней. Он несколько часов занимал профессора беседой и притворялся, что его очень интересуют теории о вампирах, надеясь получить официальное разрешение арестовать американца. Он нервничал и очень боялся, что на выходных Чарльз уедет из страны. Но, если это случится, комиссар последует за ним, куда бы тот ни направился. Коллеги из Общества архивов наверняка обрадуются его визиту и не откажутся помочь.

 

Глава 84

Чарльз размышлял о том, насколько сложной и запутанной стала его жизнь за последние несколько дней. И все началось с проклятого меча, которым был странным образом одержим его дед. Горло сдавливал страх. Он всерьез подумывал о том, чтобы позвонить в госдепартамент и попросить свою подругу из министерства иностранных дел (которой он, благодаря своим удивительным стратегиям, помог трижды одержать победу на выборах и получить пост сенатора) дать ему временный дипломатический статус. И в целом ему хотелось как можно скорее выбраться из Европы.

Опрокинув в себя остатки того, что плескалось у него в бокале, потушив недокуренную сигару, он направился обратно к двум конференц-залам. Но людей в холле стало даже больше, чем раньше, поэтому пересечь его оказалось еще труднее. Когда он вышел в коридор, ведущий к конференц-залам, мимо него промчался мужчина в капюшоне, случайно толкнув его в плечо. Чарльз повернул голову, чтобы посмотреть на него, но тот скрылся за углом и затерялся в толпе. Дверь зала «Турандот», того, что поменьше, была приоткрыта. Бросившись к ней, Чарльз вошел в комнату. На столе лежал продолговатый чехол, похожий на покрывало, завязанное тремя узлами, — в вестернах ковбои заворачивают таким образом ружья, прежде чем прикрепить их к седлу.

Волосы на тыльной стороне ладони Чарльза встали дыбом от восторга, когда он положил руку на лежавший на столе предмет. Проведя пальцами по всей длине чехла, он почувствовал внутри что-то твердое. Он отвернул уголок ткани и ощупал внешний край предмета. Тот расширялся и утолщался книзу. Чарльзу доводилось держать в руках немало мечей, и сомнений не оставалось: на столе лежал меч. Он сгорал от нетерпения и желания развернуть его прямо здесь, но подумал, что в комнату в любой момент может кто-то войти, поэтому, подхватив чехол, он направился к лифту. Возле него толпились люди, и, распираемый эмоциями, он решил не ждать и пошел к лестнице.

Номер Кристы располагался этажом ниже его собственного, прямо в начале коридора. Чарльз подумал, что стоит удивить ее и открыть чехол вместе с ней. Он постучал. Спустя несколько секунд кто-то произнес: «Уже иду», затем Криста приоткрыла дверь. Она была в халате, с мокрыми волосами. В руках она держала кошелек. Увидев Чарльза, она впустила его.

— Ждете кого-то?

— Да. Похоже, фен не работает, я попросила администратора прислать мне другой. Собиралась дать мальчику на чай. — Тут Криста заметила, что Чарльз весь вспотел. Хотела спросить, что случилось, но увидела чехол у него в руках. — Только не говорите мне… — начала она.

Чарльз кивнул. Глаза у него сверкали. Опустив чехол на кровать, он потянул за веревки, но был так взволнован, что не мог с ними справиться. Криста положила руку ему на плечо, этим деликатным жестом предлагая помощь. Халат распахнулся ровно настолько, чтобы Чарльз увидел верхнюю часть ее бедер. Криста наклонилась и принялась умелыми движениями развязывать узлы. Отбросив веревки, она убрала скрывавшее предмет покрывало, и на свет показался великолепный меч в роскошных ножнах из алого бархата. Чарльз с восторгом смотрел на оружие; он провел рукой по ножнам, дотронулся до медальона с золотыми арабесками, бирюзой, изумрудами и рубинами. Чарльз узнал меч по фотографиям, которые видел в Принстоне. Он был в точности таким, как описывал дед. Профессор медленно извлек меч из ножен, коснулся покрытой царапинами холодной стали. Он сразу распознал тип меча: в Персии он известен как скимитар, в Турции — как килидж и тальвар; такие изогнутые мечи были очень популярны в империи Великих Моголов, в Османской империи и на всем Ближнем Востоке. Несомненно, он был выкован из дамасской стали, что Чарльз определил благодаря узору на клинке, неизбежно возникавшему после завершения работы и полировки. Чарльз отлично знал, что уникальная структура микрочастиц и примесей делает такие мечи невероятно прочными. Поэтому неудивительно, что меч, на который они смотрели в тот миг, сохранил свою безупречную форму даже спустя семь сотен лет.

— Это меч Влада Колосажателя, — с восторгом глядя на роскошный эфес, произнесла Криста.

— Думаю, да. Должно быть, именно тот, который дал ему султан, отправляя домой, чтобы он занял румынский трон в первый раз.

Теперь Чарльз полностью извлек меч из ножен и встал в боевую позицию. Заметив нечто странное возле самого кончика, он перевернул оружие, чтобы изучить его внимательнее. Примерно на расстоянии трети его длины, прямо перед крутым изгибом, обнаружился встроенный круглый механизм, состоявший из трех концентрических кругов. Каждый из этих кругов состоял из трех петель с разными орнаментами и пустым пространством между ними. Чарльз надавил на одну из петель, которая, однако, не поддалась. Он попытался надавить на другие, но сдвинулась только одна из них. Чарльз решил, что либо так и было задумано, либо механизм вышел из строя. Впрочем, на мече не было ни следа ржавчины.

— Эта роза, состоящая из трех концентрических кругов, явно изготовлена из другого материала. Думаю, ее добавили позднее. Странно, но я узнаю этот тип меча.

— Что ж, вам рассказывал о нем дед.

— Нет, я имею в виду, что этот меч является точной копией меча из коллекции Густава Адольфа, который тот получил в подарок от Бетлена Габора, князя Трансильвании и короля Венгрии. Это случилось примерно в 1620 году, то есть спустя двести лет после Колосажателя. Набор Густава Адольфа включал, то есть включает меч, булаву и кинжал. Но я практически уверен, что это не тот же самый меч, потому что его клинок был украшен золотом по всей длине нережущей кромки.

— А зачем нужны эти зубчики внизу?

Чарльз, которого занимала розочка, не обратил внимания на нижнюю часть меча, где лезвие, по всей видимости, было отшлифовано. В этом месте Чарльз разглядел четыре металлических зубца с промежутками между ними. Это напоминало длинные старинные ключи для больших старинных дверей. Чарльз задумался над вопросом Кристы, поскольку за всю свою долгую карьеру коллекционера и мечника он ничего подобного не встречал. Криста взяла в руки ножны из красного бархата и прочла то, что было написано на них с одной стороны:

IO SOI CALIBURN FUE FECHA EN EL ERA DE MIL

E QUATROCIENTO

Словно выйдя из транса, Чарльз повернулся, чтобы посмотреть на нее, как будто услышал что-то очень знакомое, но не знал, как к этому отнестись. Подумав несколько мгновений, он сунул руку в задний карман брюк и вынул оттуда бумажник. Покопался в нем в поисках записки, которую дала ему женщина в Сигишоаре, и прочел:

— «Рн. Только эти два меча могут войти в одни ножны».

— Калибурн, — повторила Криста.

Чарльз кивнул.

— Это объясняет буквы «рн» на бумажке. Один из мечей — это Калибурн, а значит, в сгоревшей части записки были названия этих двух мечей. Возможно, полный текст выглядел так: «Х (название) и Калибурн. Только эти два меча войдут в одни ножны».

— И надпись на этих ножнах гласит: «Я Калибурн, и был я сделан в 1400 году».

— Но почему на испанском? Экскалибур из британской легенды и испанская надпись на османском мече? Что за путаница! — вскинул руки Чарльз.

— Экскалибур? — удивилась Криста. — Легендарный меч короля Артура?

— Да. Известно множество его названий, в зависимости от источника. На уэльском он Каледфвич, на бретонском — Каледовулч, на латыни — Калибурнус. В «Парсифале» Кретьена де Труа он называется Эскалибор. И есть еще десятки вариантов. Может быть, султан назвал меч в честь легендарного оружия? Дело в том, что в те времена легенды об Артуре и рыцарях Круглого стола уже были в ходу. Миннезингеры рассказывали эту историю по всей Европе. Не исключено, что до Стамбула она тоже добралась. Предположим, Мурад назвал меч в честь знаменитого рыцарского клинка, но подписывать ножны на испанском языке?

Чарльз снова осмотрел ножны. С одной стороны он обнаружил шесть гербов, которые узнал без труда. У него кружилась голова. В мозгу роились обрывки информации, и он пытался подобрать подходящие и расставить их в логическом порядке. Пришлось присесть на кровать. Криста спросила, хорошо ли он себя чувствует. Чарльз кивнул почти машинально. Затем она поинтересовалась, не хочет ли он выпить воды. Так же машинально он покачал головой. Он сидел на кровати, глядя в пространство перед собой и не говоря ни слова.

— Вы уверены, что с вами все в порядке?

Чарльз ответил утвердительно. Он пытался увидеть взаимосвязь, понять, что означают эти гербы, и осознать, о чем говорит вся эта история с мечом.

Криста спросила, не возражает ли он, если она ненадолго оставит его и закончит одеваться в ванной.

Чарльз не возражал.

 

Глава 85

Сидя на своем мотоцикле, Беата следовала за автомобилем специального подразделения. Она тоже мчалась на красный свет и выезжала на трамвайные пути, но не могла свернуть на встречную полосу, поскольку опасалась, что Чарльз заметит слежку. Судя по всему, профессора везли обратно в отель, поэтому она направилась в «Босколо» по другому маршруту и прибыла как раз тогда, когда Чарльз выбирался из автомобиля. Поздравив себя с правильным решением, она отчиталась о ситуации Вернеру, который тут же уселся перед компьютером и включил аппаратуру наблюдения.

Яркий сигнал GPS на экране у Вернера показал, что Чарльз вошел в отель и затем полчаса просидел в баре. В какой-то момент Чарльз позвонил по телефону. Разговор длился недолго. Затем Вернер увидел, что Чарльз снова куда-то двинулся, остановившись на несколько минут возле конференц-залов. Публичные туалеты находились именно там, поэтому Вернер предположил, что Чарльз направился туда. Затем профессор стал подниматься по лестнице. Вернер включил передачу звука из апартаментов Чарльза, но тот остановился этажом ниже и вошел в номер Кристы. Вернер разозлился на себя за то, что не установил микрофон и у нее. Он попытался подслушать разговор Чарльза и Кристы через телефон последней, однако интерполовская защита весьма усложняла ему задачу.

Очень резкий сигнал сирены прорвался в колонки Вернера, на экране затеял безумную пляску демон в подгузниках, как будто настал конец света. Вернер совершенно забыл о Чарльзе и нажал клавишу «ВВОД». Заработала камера, установленная на одной из башен маленького итальянского городка, и в кадре появилось старинное здание, средневековый дворец. Вернер отключил сигнализацию и принялся внимательно следить за изображением. На единственный балкон здания, который много лет не видели открытым, вышли два человека. Они принялись крепить что-то на внешней стороне балконной балюстрады. Это был отрез байковой ткани, который они затем спустили вниз, до самой площади. Синее знамя встрепенулось на ветру. Стал виден изображенный на нем щит, на котором были вышиты три ряда коронованных башен, по три в каждом; из-под каждой башни расходились лучи света — красные и желтые пятна на синем фоне.

Вернер поежился. Он переживал исторический момент. Герб извлекли впервые за пятьсот лет. Встреча должна была состояться впервые в истории. И это могло означать только одно: Чарльз завладел знаменитой библией Гутенберга или сделает это очень скоро. В этот момент Вернеру пора было выходить на сцену. Он перестал досадовать на то, что ему не удалось подслушать разговор Чарльза и Кристы, и задумался, не у него ли библия. Он встал, чтобы открыть бутылку шампанского «Круг Кло д’Амбонне», единственного шампанского блан де нуар, входящего в десятку лучших в мире, и съесть гамбургер, который приготовил себе чуть раньше.

 

Глава 86

Криста, слегка встревоженная состоянием Чарльза, ушла в ванную, оставив дверь приоткрытой. Кто-то постучал в дверь номера. Выглянув из ванной, женщина попросила профессора открыть. Оказалось, что это мальчик-посыльный принес фен. Он стоял на пороге в ожидании чаевых. Чарльз не сразу понял, почему тот не уходит. Он достал из кармана бумажник, но в нем были только крупные купюры, поэтому он двинулся к двери ванной комнаты, чтобы спросить у Кристы, нет ли у нее мелочи. Не удержавшись, он заглянул и увидел спину Кристы в зеркале. Вся она была покрыта шрамами от самой шеи, по крайней мере там, где он мог видеть: примерно до середины спины. Десятки шрамов, глубоких и поверхностных. Стало ясно, что эту женщину когда-то жестоко пытали. Криста повернула голову, Чарльз постучал в дверь и спросил, нет ли у нее мелочи.

Та отозвалась:

— Мой кошелек на прикроватном столике.

Чарльз взял его в руки. Открыв его, он заметил удостоверение сотрудницы Интерпола и узнал хорошо знакомое изображение: земной шар в окружении оливковых веток. Земной шар был пронзен мечом, а ниже были нарисованы весы. Он впервые видел этот логотип, но прекрасно его знал, поскольку вырос с ним рядом. Профессор помнил, что именно он был на северной стене винного погреба его деда, вместе с надписью Panis vitae est: «Хлеб — это жизнь». Стену также украшала зашифрованная часть того самого текста, вторую половину которого он нашел на фотокопии, лежавшей в коричневой папке, содержавшей, по всей вероятности, страницы утерянной библии Гутенберга.

Когда мальчик ушел, Чарльз принялся изучать эфес меча. Появилась Криста, уже одетая. Он собрался что-то сказать ей, но та заговорила первой:

— У меня сегодня маковой росинки во рту не было, и у вас, думаю, тоже.

— Я не голоден.

— Боюсь, вам грозит гипогликемия. Недавно у вас кружилась голова.

— Не кружилась.

— О, еще как! На вас сильно давят. Столько всего свалилось на ваши плечи, и, полагаю, встреча с комиссаром тоже прошла не в самой непринужденной обстановке.

— Почему же? Обычное криминальное танго.

— Вам обязательно нужно что-нибудь съесть.

— А что нам делать с мечом?

Взяв в руки мобильный телефон, Криста сфотографировала меч и ножны со всех сторон.

— Заверните его снова, — сказала она, — и положите в сейф отеля. Вы не можете носить его с собой повсюду, и сидеть здесь, постоянно охраняя его, тоже. Рано или поздно вам придется выйти.

— Да, придется выйти в аэропорт, причем чем скорее, тем лучше.

— А как вы собираетесь пронести меч в аэропорт? У вас нет никаких документов, подтверждающих право на него, и он явно представляет собой историческую ценность. И, раз уж вы задумались об этом, как вы собираетесь переправить этот меч в Соединенные Штаты?

Об этом Чарльз как раз и не думал. Криста была права. Тем более сейчас, когда за ним гонится Ледвина: любая попытка вывезти столь ценный объект из страны даст комиссару возможность, в которой он так нуждался, — арестовать Чарльза. Придется придумать выход, причем быстро, как только он поймет назначение этих странных механизмов на мече, и смысл надписи на испанском, и символику гербов. Столько всего нужно было выяснить! Пора остановиться и перевести дух. Он почувствовал, как в животе заурчало. И тут Криста была права. Они отправились вниз — ужинать.

Вернер приказал Беате убедиться, что Чарльз и его подруга не собираются покидать отель, поэтому ей пришлось засесть в «Инн Окс Баре». Оттуда она следила за Чарльзом при помощи программы, установленной на телефоне. Она улыбнулась при мысли о том, чем мог заниматься Чарльз в номере Кристы. Сперва Беата попыталась устроиться в холле, но здесь оказалось слишком много людей, пришедших посмотреть модное шоу, которое должно было состояться прямо в отеле. Поскольку все толпились в фойе, отель словно бы опустел. Увидев, что Чарльз двинулся с места, Беата встала из-за барной стойки и вышла в холл. Она позвонила Вернеру, который приказал ей удостовериться в том, что Криста последовала за профессором. Он сказал, что отправил сюда боксера, чтобы тот установил микрофон в номере Кристы. Беата заверила его, что обо всем позаботится, и именно в этот момент увидела два своих объекта. Она тут же сообщила начальнику, что Чарльз секунду назад передал какую-то вещь администратору — нечто вроде свернутого покрывала, — и что администратор эту вещь куда-то убрал. Вернер попросил Беату описать сверток. Ему нужны были детали.

Она выполнила его просьбу, и Вернер понял, что это не может быть библия, а значит, Чарльз нашел один из мечей. Но какой? И как? Он снова разозлился из-за того, что не мог следить за профессором на каждом шагу. Вернер спросил Беату, был ли предмет у Чарльза в руках, когда он входил в отель, и, получив отрицательный ответ, понял, что кто-то принес его сюда и лично вручил Чарльзу или оставил для него у администратора. Вернер осознал: сигнал ко встрече был дан именно потому, что Чарльз завладел первым предметом, необходимым для того, чтобы вернуть библию. Увидев на экране, что Чарльз вошел в ресторан изысканной кухни, Вернер догадался, что эти двое собираются поужинать. Прекрасно зная, что на это потребуется целая вечность, он взломал сервер, где хранились записи камер наблюдения отеля за последний день, и начал терпеливо просматривать их, надеясь найти человека, который доставил сверток.

 

Глава 87

Видеокамера, установленная на одной из двух башен площади ди Порта Равеньяна, была направлена на дворец делли Строццароли, также известный как Каза деи Драппьери или Дом суконщиков: место собраний их гильдии. Камера была умышленно нацелена на балкон, к которому должны были прикрепить ткань с вышитым на ней гербом гильдии. Герб должен был появиться (или не появиться) в один из дней на этой неделе. Три ряда из трех папских корон, один над другим, отражающих магическую цифру девять, представляли собой герб гильдии отнюдь не итальянской, а соответствующей лондонской. На данный момент только это и интересовало Вернера.

Если бы Вернер продумал все наперед и не был так занят попытками отыскать библию, он мог бы заинтересоваться тем, как много людей бродило по площади. Пытаясь понять, будет ли дан сигнал на этот раз, они не уходили, притворяясь обычными туристами. Двое из них провели почти весь день, листая книги в магазине Фелтринелли на первом этаже стоявшего на площади здания. Еще четверо через каждый час пересекали площадь, якобы прогуливаясь. Время от времени они поглядывали на балкон и, поскольку все оставалось без изменений, уходили, чтобы вернуться через час. Один из них пришел с семьей и принялся играть на площади со своими детьми. Еще двое посетили две башни, Азинелли и Гаризенду, сфотографировали статую святого Петрония. Наконец, последний стоял на значительном расстоянии от дворца. В руках у него был армейский бинокль, который он то и дело подносил к глазам. Он без остановки говорил по телефону и поглощал бесконечные порции мороженого.

Ни один из этих десяти человек не знал остальных, и даже если бы кто-нибудь заметил других таких же, вступать в контакт им было запрещено. Каждому было известно, что этот день — всего лишь первый в предстоящей долгой неделе и что сюда нужно возвращаться в ожидании сигнала все семь дней подряд. Они также знали, что, если сигнал не появится сейчас, следующей возможности придется ждать тридцать один год. Все стражи имели при себе капсулы с цианистым калием, и все они не преминули бы воспользоваться ими.

Одиннадцатый наблюдатель прибыл на площадь только поздно вечером, когда знамя уже спустили с балкона. С удовлетворением улыбнувшись, он, вдохновленный значимостью момента, направился обратно в аэропорт. Двенадцатый страж еще не прибыл.

 

Глава 88

Чарльз механически поглощал пищу, не произнося ни слова. Криста не осмеливалась прерывать его размышления. В какой-то момент профессор попросил извинить его. Встав из-за стола, он пересек весь отель и вышел на улицу. Глубоко вдохнув воздух в легкие, он поглядел на часы. Сейчас в Вашингтоне было около полудня. Вынув из кармана телефон, он набрал номер.

Личный телефон государственного секретаря, лежавший у нее на столе, зажужжал. Поскольку этот номер знали только очень важные люди, железная леди министерства иностранных дел посмотрела на экран и сняла трубку.

— Какой сюрприз! Чарли, я твоего голоса сто лет не слышала.

— Эй, ты преувеличиваешь. Всего-то несколько месяцев. — Чарльз изо всех сил старался, чтобы голос его звучал как можно более естественно, ведь ему нужно было попросить об услуге высокопоставленную особу. — Как дела?

— Думаю, ты лучше меня знаешь, чем я занимаюсь. Я собиралась позвонить тебе на днях, но закрутилась. Я в курсе, что ты уже не ведешь предвыборные кампании, но одному моему дорогому другу, которому я многим обязана, нужны твои услуги. Как думаешь, мы сможем повидаться?

— С удовольствием. Ради тебя я готов поступиться самыми твердыми намерениями. Раз или два такое уже случалось.

Пока что все неплохо начиналось, и Чарльз этому обрадовался. От сердца у него отлегло, не в последнюю очередь из-за того, что она назвала его Чарли — самая большая фамильярность, которую можно было ожидать от государственного секретаря.

— Думаю, ты позвонил не только ради того, чтобы узнать, как у меня дела. Те дни вроде как прошли, поэтому говори поскорее, что я могу для тебя сделать.

— Хм… — Чарльз намеренно затянул паузу.

— Ну же, скажи мне. Неужели все так плохо?

— У меня проблема. — Чарльз собрал все мужество в кулак, чтобы заговорить. — Я в Праге, и мне нужно привезти с собой в Америку один предмет. Он принадлежал моему румынскому прапрадеду, и я раздобыл его с большим трудом спустя очень много лет.

— Твоя семья родом из Румынии? Ты никогда мне об этом не говорил.

— А ты не спрашивала.

Она рассмеялась. Это был хороший знак.

— Ты хочешь пополнить свою коллекцию?

— Как всегда, ты на шаг впереди остальных. Как у тебя это получается?

Секретарь пропустила мимо ушей попытку Чарльза пофлиртовать с ней, но немного удовольствия ему все же доставила.

— Что это? — спросила она. — Пистолет? Меч?

— Как я уже говорил, всегда на шаг впереди. Это меч, и мне нужно миновать обычные формальности, потому что домой я должен вернуться очень быстро.

— А разве ты купил его не на аукционе? Не получил с ним никаких документов? Говоришь, ты в Чешской Республике?

— Да. Это долгая история. И нет, я лишь посетил деревню, родом из которой был мой дед, где один старый полуслепой родственник отдал мне что-то вроде завещания его отца, в котором было сказано, что этот предмет следует передать мне. Меч хранился в сарае с тонной другого хлама докембрийской эпохи.

— Надеюсь, ты не просишь меня нарушить закон? — полушутя поинтересовалась секретарь.

— Ты прекрасно понимаешь, что я никогда ни о чем подобном тебя бы не попросил. Мы говорим о куске старого ржавого железа, который представляет собой часть моей семейной истории, но ты же знаешь этих восточных европейцев, их бюрократию и коррумпированность.

— А как именно ты очутился в Праге?

— Это еще одна долгая история. Мне нужно было побывать в нескольких местах, а близ тех монастырей, что значились в моем списке, никаких аэропортов нет. И, как тебе известно, внутри Евросоюза границ тоже нет. — Лгать Чарльзу было непривычно, и его удивляла легкость, с которой ему это удавалось.

— Есть только один выход. Тебе придется отправить его с дипломатической почтой. Вот только ты боишься отправлять его посылкой, не так ли?

— В какой-то мере, да.

— Ладно. Дай мне пару минут, я перезвоню тебе.

Добавить Чарльз ничего не успел. Государственный секретарь нажала на отбой. К этому он привык. Она постоянно так делала. Беседовала очень мило, но сочтя, что уже все сказала, внезапно прощалась и вешала трубку.

Поскольку он стоял на улице, а курить в ресторане было запрещено, он зажег окурок сигары, оставшийся у него в кармане, и позвонил отцу. К его огромному удивлению, ему ответил женский голос. Думая, что попал не туда, Чарльз хотел извиниться, но женщина остановила его:

— Вы — мистер Бейкер, сын?

— Да. С моим отцом что-то случилось?

— Во-первых, не хочу, чтобы вы волновались.

У Чарльза захватило дух, но женщина быстро продолжила, понимая, через что он сейчас проходит:

— Ваш отец вне опасности.

— Вне опасности? Вы о чем?

— Я его сиделка.

Сиделка? Что за сиделка? Отец всегда отказывался от помощников, даже когда Чарльз настаивал на этом.

И, словно вновь прочитав его мысли, женщина сказала:

— Ваш отец перенес небольшую операцию на сердце. Ему поставили стент. Это минимально инвазивная процедура, даже не операция по сути. Сейчас он дома, вне опасности, как я уже говорила. Специалист, оперировавший его… Как же его зовут? Его имя где-то у меня в папке, наверху… В общем, это старинный друг вашего отца, и он предложил, чтобы кто-нибудь присмотрел за ним пару дней.

— Мой отец перенес операцию на сердце? Я немедленно еду домой.

— Сейчас он не может говорить. Отдыхает. Хотите, я разбужу его?

— Нет. Нет необходимости. Я сейчас же сажусь в самолет.

— Он знал, что вы так скажете, поэтому просил меня остановить вас, если вы позвоните. Велел передать вам, чтобы вы не делали из мухи слона, как обычно. Так и сказал, это его точные слова.

Медсестра говорила именно то, что сказал бы отец, и Чарльз это знал. Вполне в духе Бейкера — не принимать ничего всерьез, не волноваться и не позволять волноваться другим, никогда. И именно поэтому деду Чарльза так и не удалось убедить своего сына заняться поисками меча, не говоря уже об остальных его страстях, которые он в конце концов передал своему внуку.

— Когда мне перезвонить? — спросил Чарльз.

— Когда хотите, можно через несколько часов. Доктор дал что-то вашему отцу, чтобы ему лучше спалось. Возможно, будет лучше, если он позвонит вам. Вы знаете, что вчера он пытался вам дозвониться? И он сказал мне, что если вы перезвоните, я должна буду сделать фотографию или фотографии, которые вы просили.

Чарльз не знал, что ответить. Возможно, его отец был прав. Если бы это было что-то серьезное, врачи не отправили бы его домой. Отец Чарльза дружил со многими хорошими американскими докторами, с некоторыми — уже лет пятьдесят, с самого детства. Поэтому, если бы член его семьи серьезно заболел, он оказался бы в самых надежных руках.

— Алло! Вы еще там? — спросила женщина.

— Да. Конечно. Я все равно буду дома через два-три дня. Тем не менее я настаиваю, чтобы вы попросили его мне перезвонить.

— Конечно. Какие вам нужны фотографии?

Чарльз рассказал ей о винном погребе на северной стороне замка и о том, как туда добраться. Ей нужно было выйти на террасу за библиотекой, а затем пройти по подземному туннелю. Он пояснил, что ему нужны снимки всего подвала, со всех углов, особенно — орнаменты на стенах. Ему показалось, что не стоит уточнять. Не хотелось, чтобы женщина начала задавать вопросы, поэтому он сразу добавил, что, пребывая в Европе, нашел уникальный дизайн для стен погреба и что европейцам необходимо видеть все помещение, с которым им придется работать на расстоянии. Медсестра спросила, не страшно ли, если она сделает фотографии телефоном, потому что под рукой у нее нет профессионального фотоаппарата. Чарльз согласился, и женщина пообещала вскоре прислать снимки.

Итак, ко всему прочему добавилась еще история с отцом. Прежде чем выбросить сигару, Чарльз подумал о том, что проблемы растут как снежный ком, который катится вниз по холму и который нельзя остановить; он лишь собирает на себя все больше снега, растет с каждым мгновением и наращивает скорость. Чарльз решил остановить этот снежный ком.

И как раз в тот самый миг, когда он собирался вернуться в отель, телефон его загудел. Звонила государственный секретарь.

— Я нашла возможность временно назначить тебя на незначительную дипломатическую должность, позволяющую иметь дипломатический паспорт и провозить с собой запечатанный багаж. Итак, я сделала тебя атташе по проблемам безопасности в нашем лондонском посольстве.

— В Лондоне?

— К сожалению, лишь там можно было все быстро уладить.

— А как меч попадет в Лондон?

— Ты же знаешь, я — человек эффективный.

Чарльз знал, что если уж железная леди задумала решить какую-то проблему, то ее ничто не остановит.

— Тебе нужно доставить посылку в наше посольство в Праге. Консул Патрик Джонсон будет ждать тебя завтра утром. Он запечатает посылку, и затем ты получишь ее в лондонском посольстве. Необходимые документы будут готовы через сорок восемь часов. Это все, что я могу сделать. Надеюсь, тебе это подходит. Извини. У меня встреча, — произнесла секретарь и повесила трубку.

 

Глава 89

Вернер всегда стремился иметь кризисное решение на случай, если все пойдет не так, как он со всей скрупулезностью планировал. Он ужасно обрадовался, когда так называемая сиделка старика Бейкера позвонила ему, чтобы сообщить о своем разговоре с Чарльзом. История об операции на сердце сработала отлично. Первым делом Вернер похвалил женщину за то, что она сумела убедить Чарльза не садиться в первый же самолет. Затем он поинтересовался, выяснила ли она, зачем Чарльзу понадобились фотографии, и попросил ее заснять на видео тот самый винный погреб, во всех подробностях, даже самые дальние его углы. И строго предупредил ее, что с головы старика не должен упасть и волос.

Спустя несколько минут после того, как он закрыл телефон, на экране высветилось сообщение поисковой системы. Вернер кликнул на него и тут же перешел на страницу некрологов в «Вашингтон пост». Иствуд действовал молниеносно. Сам по себе трюк был довольно простым: если один из членов Совета хотел созвать внеочередное собрание, среди некрологов появлялось закодированное сообщение.

Опубликованный текст должен был содержать три распознаваемых элемента: число 12, приведенное в самом начале сообщения, сразу же после имени почившего; подпись в виде закодированного имени члена Совета, созывавшего его, при необходимости — с указанием места, где якобы будут проходить похороны; а также одно из двадцати четырех священных слов организации. В тот день сообщение гласило:

Нейсбит Франклин, 83 лет. Пусть 12 ангелов сопровождают его на пути в загробный мир. Любящий супруг Изабеллы, отец четверых детей. В прошлом — работник текстильной промышленности и фермер. Его любимая дочь Озора сообщает, что похороны состоятся завтра, 17 июня, на кладбище «Вудс Семетри», Ист-сайд. Приглашаются все, кто любил и уважал покойного.

Все элементы присутствовали: 12 ангелов, имя Озора (намек на Пиппо де Озора, кондотьера, ратовавшего за создание ордена), и — Вернер невольно восхитился наглостью человека, который, не прибегая к псевдониму, подписался собственным именем: «Вудс Семетри, Ист-сайд».

В тот момент, когда Вернер увидел знамя, спущенное с балкона Дома суконщиков, он позвонил Иствуду и сообщил ему, что утраченная библия Гутенберга окажется у него самое позднее через неделю. Иствуд хотел быть в этом уверен. Вернер клялся всем самым дорогим на свете, что сдержит обещание, и предположил, что Иствуд поступит так же.

Тем не менее Вернер не ожидал, что Совет созовут так быстро, прямо завтра вечером. Он хотел слышать все, что будет там говориться, хотел радоваться тому, как Иствуд навяжет своего фаворита членам Совета и как те одиннадцать подлецов, на которых он так долго гнул спину, в конце концов проголосуют за него. Если собрание состоится завтра в обычный час, в девять часов вечера по тихоокеанскому времени, значит, в Праге будет шесть часов утра. Ждать оставалось полтора дня.

 

Глава 90

Когда Чарльз вернулся к столику, Криста заметила, что настроение у него улучшилось. Он явно что-то нашел или расшифровал сообщение на ножнах. Как она и ожидала, он сразу же заговорил об этом:

— У вас с собой фотографии, которые вы сделали наверху?

Криста открыла папку с фотографиями и вручила телефон Чарльзу.

Чарльз снова прочел надпись и сказал:

— Испанский текст никак не связан с этим мечом. Я думаю, он указывает на другой меч.

Ошеломленная, Криста уставилась на него, ожидая продолжения:

— Если я правильно помню, текст вроде этого написан на другом мече, который я видел в музее в Бургосе. Слова IO SOI TISONA FUE FECHA EN LA ERA DE MILE QUARENTAнаписаны прямо на стали посреди клинка. Эти слова означают: «Я — Тизона. Я был сделан в 1040 году». Поскольку тот меч вряд ли когда-либо исчезал из музея в Бургосе, это значит, что есть еще одна вариация на ту же тему. Факт остается фактом: ни один серьезный историк никогда не стал бы утверждать, что бургосский клинок действительно принадлежал Эль Сиду.

— Эль Сиду?

— Да. Дону Родриго де Вивару, знаменитому дворянину времен испанской Реконкисты, то есть той эпохи, когда христиане отвоевывали Иберийский полуостров у мавров. Наварра, Кастилия и Леон, Португалия и Астурия — все они были полем боя в ходе семисотлетних попыток церкви изгнать арабов из Европы. Сид — легендарная личность, которого испанцы сделали национальным героем, героем христианского мира. Его несколько раз собирались канонизировать, особенно после того, как вскрыли его могилу и из нее повеяло ароматом святости, похожим на необыкновенный цветочный аромат. В связи с этим Филипп Второй попросил папу римского причислить Сида к лику святых.

Чарльз по своему обыкновению начал отклоняться от темы. В результате Криста вздохнула свободнее. Ей не нравился другой, хмурый Чарльз, задумчивый и печальный.

— И его канонизировали?

— Нет, но не помню почему. В этом случае папа совершил бы ужасную ошибку, потому что Сид, псевдоним которого происходит от арабского слова sayyid, что означает «повелитель» или «хозяин», убил столько же христиан, сколько и мусульман. Он был наемником, это правда, поэтому работал на того, кто платил больше, иногда — на испанцев, иногда — на мавров. В довершение всего он был ужасным гордецом. А перед смертью он самолично завоевал Валенсию.

— А это не тот парень из фильма Чарлтона Хестона, чье тело привязали к седлу, и арабы разбегались от него, думая, что он жив?

— Да, — рассмеялся Чарльз. — Это он. А коня его звали Babieca, что означает «наркотик». У этого Сида было два меча, один из них звался Тисона или Тизона, а второй — Ла Колада.

— Клинки из Толедо?

— Этого я не знаю, но так говорили. Однако меч из Бургоса был сделан из дамасской стали, как и тот, который принадлежал Колосажателю. Считается, что меч Сида выковали арабы в Кордове.

— Значит, вы нашли оба меча?

— Нет. Разве вы видите где-нибудь второй меч? У нас есть только один. Я понимаю, что текст на ножнах предназначен для того, чтобы дать нам подсказку, где находится второй меч.

— Который войдет в те же ножны? Разве вы не говорили, что Колосажатель получил два меча — один от турок, а второй от отца?

— Да, но тот тоже не может быть Тизоной, так же, как и этот — Экскалибуром. Тем не менее люди, давшие ему это имя, на что-то мне намекают. А значит, эти послания наверняка адресованы мне, хотя и как-то по-детски. Я не знаю, кто мог бы заподозрить во мне такую страсть к играм, — и не знаю, зачем ввязался в эту дурацкую игру.

— Кто бы это ни был, он прекрасно знал, что вы любите исторические загадки и не удержитесь от соблазна их разгадать.

— И ради этого понадобилось убить столько людей? И при чем здесь эти театральные постановки?

— Вам не приходило в голову, что вы имеете дело с разными людьми?

— Иными словами, я ухитрился оказаться между двумя бандами, которые, судя по всему, противостоят друг другу? Что ж, разве я не говорил вам об этом в поезде? Разве не это я заподозрил сразу? И разве это не подтвердилось в некотором роде? Иначе зачем им убивать друг друга?

— А что за геральдическая загадка обнаружилась у нас?

И как раз в ту самую минуту Чарльз вспомнил, что узнал шесть гербов, изображенных на другой стороне ножен. Пролистав фотографии на телефоне, он остановился на той, которая была ему нужна.

— Здесь нарисованы гербы некоторых весьма известных средневековых гильдий. Первый относится к гильдии железных дел мастеров; второй принадлежит суконщикам; следующий — мясникам, за ними следуют рыбаки, ювелиры и дубильщики.

— Почему их всего шесть? Неужели эти были самыми важными?

— На самом деле нет. В каждом средневековом городе их были десятки. В какой-то момент в Париже их насчитывалось около ста, как и в Риме. И, конечно же, их было множество и в других итальянских городах, особенно в Болонье и Падуе. Существовали гильдии и в городах Германии. В Англии, в Лондоне гильдии были организованы лучше всего, но, когда речь заходит об организации, чемпионом нужно признать Флоренцию. Там соблюдалась очень строгая иерархия.

Чарльз замолчал, как будто снова осознал что-то. Криста, пытаясь обогнать его, заговорила:

— Разве вы не упоминали, что Влада Колосажателя поддерживали гильдии и что по пути к Гутенбергу он останавливался во Флоренции?

— Так сказал мужчина с папкой в Сигишоаре. Полагаю, у него были на то основания.

— И об этом вы сейчас думали?

— Нет, но не стоит об этом забывать. В доме моего деда, где сейчас живет отец, есть второй подвальный этаж, совсем рядом с винным погребом. Мой дед называл его «оружейной». В этой комнате на стене, совпадающей со стеной винного погреба, был и, наверное, есть до сих пор большой кусок полированного камня, похожего на жернов. Он очень глубоко уходит в стену. Не думаю, что кто-нибудь заглядывал в эту комнату лет двенадцать или больше, с тех пор как я собрал все оружие и перенес его в свой дом.

— Вы добавили его к своей коллекции?

— Совершенно верно. Мой отец частенько спускается вниз за вином, но я уверен, что с тех пор он не бывал в оружейной. Это место вызывает у него отвращение. Мой дед по- настоящему издевался над ним на тренировках, как будто ему пришлось бы когда-нибудь драться на дуэли. Но деду достался ученик, которого нельзя было научить. Дед постоянно кричал и ругался, но отец просто сделан не из того теста. Дед же вечно говорил ему, что он не мужчина. Как бы там ни было, в конце концов я попытался забрать и этот камень, который служил подставкой для оружия, к себе домой. Вынужден признать, что мечи смотрелись в нем великолепно. Странно лишь, что в его центр никогда ничего не помещали. Я как-то даже спрашивал деда, почему это так, но ни разу не получил вразумительного ответа. Знаю только, что пытался вытащить его из стены, но у меня не получилось. Я даже испугался, как бы не разрушить всю галерею: настолько прочно камень сидел в стене.

Чарльз снова помолчал, а затем произнес, словно обращаясь к самому себе:

— Надо было попросить ее сфотографировать и этот камень тоже.

— Кто должен был его фотографировать?

— Что, простите? — переспросил Чарльз, словно не понял, что произнес эти слова вслух. — Ах нет, ничего.

Официант принес счет, и Чарльз махнул рукой, пытаясь остановить Кристу, открывшую бумажник. Он снова заметил логотип Интерпола. Расплатившись, он произнес:

— Кажется, сегодня вечером мозг у меня работает как надо.

— И теперь вы хотите, чтобы мы отправились в бар, где вы сможете выкурить сигару.

— Совершенно верно, — произнес Чарльз, поднимаясь.

Модное шоу закончилось, и отель снова наполнился людьми. Чарльз и Криста вошли в бар, но там было шагу некуда ступить. Все места оказались заняты; курящие набились в бар, как сельди в бочку. Казалось, здесь собрались все зависимые от никотина и теперь сидели друг у друга на головах.

Чарльз взял Кристу за руку и повел за собой, заставляя толпу расступиться. Наконец они добрались до стойки администратора. Чарльз остановился, чтобы поинтересоваться, в порядке ли его груз. Получив удовлетворительный ответ, он произнес:

— Думаю, прогулка пойдет нам на пользу. Нет ничего лучше возможности покурить на свежем воздухе.

В центре Праги кипела жизнь. По улицам прогуливались хорошо одетые люди, высматривая свободные места в заведениях, которые в этот час были переполнены. Направившись вниз по бульвару, Чарльз вернулся к тому, что они обсуждали в ресторане:

— Впервые я увидел эмблемы гильдий на том камне в подвале, о котором я вам говорил. Конечно, это всего лишь бесцветные силуэты. Своего рода барельеф. Двенадцать из них расположены по кругу, как часы на циферблате, и еще три герба в центре. Я никогда не забуду, что гильдия пекарей располагалась в центре, в самой середине. Просто потому, что фамилия моей семьи — Бейкер. Я не помню точно все гербы, но их странное расположение всегда заставляло меня задуматься о том, что они символизируют. И выяснил я это значительно позже, когда изучал данную тему.

Криста остановилась на миг и повернула голову. У нее снова возникло ощущение, что за ней следят, как и сегодня утром. Некоторое время она стояла, глядя назад. За ними следовали несколько разрозненных групп. Оттащив своего спутника к краю тротуара, она позволила этим группам обогнать их, сама не зная, что ищет. Чарльз понял, что Кристу что-то насторожило. Он вопросительно посмотрел на нее.

— Нет, ничего, — отозвалась она. — Пожалуйста, продолжайте.

— Итак, нам нужно найти второй меч, — начал Чарльз, когда они снова двинулись вперед. — Пока что у нас нет ни малейшего намека на то, существует ли он вообще.

Он остановился и снова достал из кармана таинственное послание. Итак, он расшифровал стихотворение Агриппы д’Обинье и разгадал символику башни и часов, он нашел меч. Вспомнил фразу о двух мечах в одних ножнах, реконструировал сгоревшую часть записки. Единственное, что оставалось нерешенным, это слова «Агиос Георгиос», изображение птицы и, конечно же, цифры 10:00, которые должны были означать время встречи, в этом Чарльз был по-прежнему уверен.

— Возможно, если мы выясним, при чем здесь святой Георгий и птица, мы найдем второй меч и поймем, что означают символы на ножнах.

— Может быть, вам стоит еще раз взглянуть на коричневую папку? — сказала Криста. — Не исключено, что от вашего внимания что-то ускользнуло.

— Да, и мне нужна вторая половина текста, которая находится дома.

Чарльз достал из кармана телефон, проверил сообщения. Пока ничего. Он вдруг задумался, действительно ли эта женщина была сиделкой его отца или он просто попал не туда, а она решила его одурачить. Однако это было маловероятно. Слишком многое совпадало. Решив подождать еще немного, прежде чем звонить, он вдруг засомневался, что эта неизвестная женщина сумеет сделать четкие снимки довольно странного и незнакомого ей места.

— И Кафка, — добавил Чарльз. — Необходимо понять, при чем здесь этот текст. Думаю, завтра утром нужно будет съездить на Злату уличку.

— Где стоит дом, в котором жил Кафка?

— Да, хоть там и нет ничего особенного. Улицу сильно укоротили, и эти маленькие домики, похожие на жилища для карликов, теперь превратились в сувенирные магазины. Вы никогда там не были?

Покачав головой, Криста произнесла:

— Вы сказали, что ваша фамилия происходит от названия одной из гильдий. Я подумала, не связано ли это с Шерлоком Холмсом.

— С Бейкер-стрит? — серьезно переспросил Чарльз, но понял, что Криста над ним смеется. — Вы надо мной потешаетесь?

— Есть немного, — произнесла Криста и зашагала вперед. Быстро перебежав улицу, она свернула в похожий на аллею проход на боковую улицу. Чарльз помчался за ней. Они были похожи на резвящихся влюбленных.

Прижав палец к губам, что означало «Ни звука!», Криста взяла Чарльза под локоть и привлекла к себе. Какое-то время они стояли молча, пока не услышали шаги. Кто-то приближался. Когда в аллее появилась какая-то фигура, Криста бросилась на нее и повалила на землю. Нищий, одетый в старый потрепанный плащ, захныкал, как ребенок. Он жил на улице, возможно, был глухонемым и наверняка психически больным. Закрыв глаза руками, он стал издавать громкие звуки. Испуганная Криста отступила на шаг, Чарльз с тревогой посмотрел на нее. Он помог бродяге подняться и, извинившись, дал ему немного денег.

— Думаю, вы слишком напряжены, — сказал Чарльз. — Давайте вернемся в отель и поспим немного.

Спрятавшись за стеной, Беата остановилась у входа в аллею и дождалась, когда эти двое появятся с другой стороны. Она все еще стояла там, когда, бормоча и тряся головой, нищий прошел мимо нее широким шагом.

 

Глава 91

Проникнувшись важностью своей миссии, Джан Мария Ленайоло сел в самолет, который должен был доставить его обратно в дом его босса в Ольбии, что на Сардинии. Эмоции еще не улеглись — с тех пор как он увидел, что на маленьком балкончике Дома суконщиков вывесили сигнал. Он готовился к этому моменту с самого рождения. Школа, в которую он ходил, его образование, те места, где он бывал, даже игры, в которые он играл в детстве, — все вело его к будущей миссии. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он узнал от отца о том, что в далеком прошлом (почти затерянном в глубине веков) его семья уже имела честь выполнить миссию, возложенную на них до скончания веков.

Джан Мария мог проследить родословную своей семьи вплоть до 1580 года. С тех пор все первенцы по мужской линии жили двойной жизнью. Они были процветающими дельцами и шпионами. Ленайоло, выбравший себе фамилию в дни первой переписи, обладал замечательным генофондом. В каждом поколении рождался хотя бы один мальчик, и все они выживали. Они были здоровыми, крепкими, умными и преданными делу. И в каждом поколении отцам удавалось вдохновить сыновей важностью миссии и вложить в них амбиции и желание полностью раскрыть свою судьбу. В свою очередь, первенцы Ленайоло становились фанатиками своего дела, поскольку были готовы в любой миг отдать за него жизнь, и иногда на то же были готовы пойти и другие братья Ленайоло.

Фамилия вела свое происхождение от гильдии, к которой они принадлежали, гильдии ковровщиков, которая под неумолимым гнетом истории распалась вскоре после того, как они к ней присоединились. Джана Марию, или Джанни, как все его называли, отправили учиться в Лондонскую школу экономики, которую он закончил с отличием первой степени. После этого, следуя детальному плану, который готовился почти четыре года, вместе с отцом и двумя братьями он начал работать на финансового магната Галеаццо Висконти.

Висконти появился на сцене примерно в середине шестидесятых годов двадцатого века где-то в окрестностях Милана, одетый в мятый черный костюм, белую рубашку и белые носки. Все, что он при себе имел, — это чемодан, полный денег. Было ему двадцать пять лет. Получив инсайдерскую информацию, он немедленно вложил деньги из чемодана в земельные участки, стратегически расположенные в местах, где позднее возникли гигантские офисные парки, новые кварталы и крупные автомагистрали. Информация поступила из источников в правительстве Италии: ее перехватили его сицилийские друзья. Уже позднее делались предположения, что молодой человек, которого на самом деле звали Рокко Антунуццу Чуппиа, был не кем иным, как публичным лицом одной из могущественных мафиозных семей.

Затем молодой инвестор построил несколько новых кварталов на окраинах столицы Ломбардии. И поскольку его имя вполне могло вызвать недоверие, он вложил часть денег в приобретение фальшивых документов и подкупил регистраторов. В конце концов он создал себе новую личность. Выбрав благородное происхождение, он утверждал, что является потомком внебрачной связи между древними семействами Сфорца и Висконти. Поскольку обе семьи на протяжении веков предпочитали имя Галеаццо, он тоже им назвался.

Затем последовали вложения в итальянские и французские средства массовой информации. К тому моменту, когда некоторые журналисты (которым быстро заткнули рты взятками, угрозами или убийствами) начали сомневаться в происхождении молодого миллиардера, он передал все свои итальянские акции родственнику. Следы сомнительного первоначального капитала тогда уже совершенно затерялись в недрах холдинговых компаний, созданных для того, чтобы держать акции других компаний. Более того, если верить ходившим тогда слухам, никому и не хотелось ворошить прошлое Висконти.

Освободившись от всех связей, Висконти переехал в Нью-Йорк. Купив квартиру на Пятой авеню, он занялся спекуляциями на Уолл-стрит. Когда его избрали членом Совета Двенадцати, Висконти принадлежал крупнейший хедж-фонд на земле. Он контролировал главные инвестиционные фонды, самые важные венчурные, а также фонды взаимного инвестирования и частные операции капиталами. Он был великолепным шахматистом и непревзойденным провидцем. Превратив статистику в фетиш, распознавая тенденции одну за другой, он специализировался на позиционном преимуществе и сверхприбылях.

Его люди, работавшие на Уолл-стрит и в лондонском Сити, подмяли под себя основные финансовые рынки. У него были целые армии информаторов, аналитиков и сборщиков данных по всему миру, от Кейптауна до Токио, от Берлина до Пунта-Аренаса. Поначалу он поддерживал и спонсировал африканских диктаторов, прежде чем расширил свои связи. Его бесконечная креативность привела к созданию самых сложных и запутанных банковских продуктов в истории. Он изобрел такое количество деривативов риска, что даже лучшие финансисты мира не сумели бы их понять или разобраться в их долгосрочных целях. В огромном пузыре спекуляций, послужившем причиной финансового кризиса 2008 года, не было ни одного подозрительного дериватива, в который не сунул бы свой нос или хвост Галеаццо Висконти.

Две огромные перемены принесли ему колоссальное состояние: с одной стороны, глобализация и технологическая революция, а с другой — падение коммунизма. Волна агрессивной приватизации, прокатившаяся по всему миру (но в основном затронувшая бывший Советский Союз, где государственные ресурсы раздавались за бесценок), клановый капитализм, сокращение торговых барьеров и недостаток синхронизированной регуляции международных финансовых рынков, массивная поддержка, оказываемая новым капиталистам разрастающихся рынков (позднее ставшим олигархами), — все это было лишь частью смертоносного коктейля, который как нельзя лучше умел смешивать Висконти. Состояние, текшее ему в карманы, он прятал так же, как привык во времена своей юности, но уже значительно более искусным образом.

Логично, что следующий его шаг предусматривал контроль государств. Он прибегал к подкупу высших функционеров по всему миру, включая членов правительства и парламентариев, дабы те принимали законы, дающие преференции продуктам, в которых был финансово заинтересован Висконти. Внедрялся он весьма элегантно, с помощью судебных исков и постоянного давления на организации, занимающиеся регулированием рынков, включая давление на госорганы, имевшее целью спасти банки, стоявшие за кризисом 2008 года. Раздавались огромные взятки правительствам стран «новых демократий»; вкладывались не менее огромные средства в избирательные кампании; конкуренция уничтожалась нечестными методами, и постоянно шло агрессивное завоевание рынков.

Журналист Мэтт Тейбби, работавший в «Роллинг стоун», изобрел для этого феномена новый термин: «кальмар-кровопийца». Он говорил о кальмаре, «опутавшем лицо человечества», чтобы высосать из него всю кровь. Хотя Тейбби имел в виду «Голдман Сакс», в своем безграничном цинизме Галеаццо Висконти подумал, что это прозвище можно легко применить и к нему. Висконти настолько понравилось это выражение, что он иногда начинал свое утро с того, что спрашивал своего помощника и зятя Джана Марию Ленайоло:

— Чью кровь вампир будет пить сегодня?

В самолете, направляясь на одну из вилл тестя, Джанни перебирал в уме все то, что ему придется сделать, прежде чем наступит столь долгожданный момент. У него был жесткий диск, на котором хранились все раздобытые им компрометирующие документы на Висконти. Джанни знал, что любой, кто завладеет этим диском, сможет изменить мир, если подойдет к этому умеючи. Следовало открыть уродливое лицо всемирной плутократии.

Более десяти лет собирал Джанни информацию о нелегальных и аморальных операциях своего тестя. Там было все: оригиналы документов, видео- и аудиозаписи бесед с некоторыми весьма важными людьми, банковские выписки, сложные схемы офшорных счетов, с помощью которых отмывались деньги, доказательства давления на правительства и международные организации, бесконечный перечень людей, которым платил Висконти (включая даты и способы оплаты), телефонные записи всех тайных переговоров, преступления, которые совершали ради него целые поколения обычных людей во всем мире. Список был почти бесконечным. Если он опубликует эти документы, как и остальные одиннадцать его товарищей, которые тоже собирали доказательства в течение долгого времени, случится настоящее землетрясение, и невозможно предсказать, кто после этого уцелеет.

Джанни изучал Галеаццо Висконти в течение нескольких лет, пытаясь добраться до него и завоевать его доверие, и в конце концов нашел его ахиллесову пяту: почти патологическую любовь к собакам. Как и многие в этом мире, Висконти учредил благотворительный фонд, через который, как он любил выражаться, возвращал обществу часть того, что забрал у него. Его интересовали организации зоозащитников, приюты для животных и вообще все, что имело отношение к собакам, и его очень ценили за этот труд. Он боролся за спасение животных с тем же рвением, с каким занимался своими грязными делами. А больше всего он гордился своей кампанией против охоты. Он ухитрился избавить многих олигархов стран бывшего коммунистического лагеря от средневековой одержимости убийством ни в чем не повинных животных.

Он даже сумел протащить через некоторые парламенты соответствующие законы. Убийство беззащитных животных ради развлечения и для того, чтобы чувствовать себя важным, казалось ему отвратительной привычкой нуворишей, появившихся после падения Берлинской стены. Охота была кастовым предрассудком коммунистической партии, символом ее власти.

Он всегда считал, что человек, способный опуститься настолько, чтобы поднять руку на женщину, животное или подчиненного — на любого, кто беззащитен перед ним, — является потенциальным серийным убийцей, маньяком, вдобавок еще и трусом, потому что утоляет свою жажду крови суррогатом, заставляя страдать других. Он прекрасно знал, что некоторые из этих жестоких людей, неспособные умерить свой аппетит, посещают страны третьего мира, где предаются куда более мрачным удовольствиям.

Что же до охоты, он прекрасно справился с жителями Восточной Европы. С бизнесменами Запада иметь дело было сложнее, эти люди выезжали на охоту с радостью и восторгом, устраивая настоящую бойню в тех местах, где подобное все еще было разрешено. Например, в Трансильвании, не в последнюю очередь потому, что в Трансильвании когда-то жил величайший теннисист, который, несмотря на отсутствие экономической жилки, стал миллиардером, поскольку отлично сумел сориентироваться в посткоммунистическом пространстве. Этот миллиардер взял за правило приглашать партнеров по бизнесу со всей Европы к себе в Трансильванию, где они убивали кабанов, словно на конвейере.

Как бы там ни было, Джанни тщательно постарался произвести впечатление на Висконти. Это произошло однажды вечером, когда Висконти вышел из оперы. Прежде чем забраться на сиденье автомобиля, он перекинулся парой слов с другом, стоя под огромным зонтом в форме гриба, который держал над ним шофер. Как вдруг в него врезался бежавший к своему автомобилю молодой человек, у которого едва начали пробиваться усы. Хотя дождь лил как из ведра, он был в одной рубашке, насквозь пропитанной водой и кровью. На руках юный Джанни держал раненую собаку. Он едва не упал, но собаку не выпустил, что не укрылось от внимания Висконти. Оказалось, что собаку сбила машина, а ее хозяин мчался в ближайшую ветклинику. У Висконти была своя ветеринарная клиника, и, как и предполагалось, миллиардер предложил Джанни отвезти его туда вместе с собакой на своем лимузине. Причем пообещал, что собаку будут лечить бесплатно. Джанни так переживал за свое животное, что просидел в больнице всю ночь, пока не узнал, что его жизнь вне опасности. Ничего серьезного с собакой не произошло, она отделалась лишь царапинами, и молодой человек это прекрасно знал, потому что сам же их и нанес.

В ту ночь Джанни очень долго беседовал с Висконти, когда собака уже отошла от анестезии. Тот был впечатлен тем, как сильно молодой человек привязался к животному, но не меньше — его познаниями в экономике. На следующий день Висконти пригласил Джанни на обед. Пожилому мужчине всегда хотелось иметь сына, и этот парень вполне годился на роль его наследника. Уверенный, что молодой человек ни о чем не подозревает, Висконти устроил Джанни ряд проверок, после чего с радостью принял его на работу. Поначалу ему давали только легкие поручения, а когда выяснилось, что парень просто безупречен, сложность задач стала постепенно возрастать. В довершение ко всему молодой человек оказался настолько красив, что полноватая близорукая дочь Висконти, увидев Джанни впервые, едва не упала в обморок. И вышло так, что спустя всего два года Джанни стал правой рукой и зятем Висконти. Тесть делился с Джанни почти всеми секретами. Однако до сих пор он ни разу и словом не обмолвился о Совете и ордене, к которому принадлежал. Висконти подумывал о том, что, возможно, однажды Джанни заменит его, когда наступит время, но был уверен, что до той поры еще далеко.

Когда самолет приземлился в аэропорту Ольбии, Джанни сел в «Феррари», который сам же и припарковал там чуть раньше. Висконти собирался в Америку, где срочно созвали Совет, но хотел провести вечер перед поездкой в компании жены, дочери, зятя и их близнецов.

 

Глава 92

Чарльз подумал, что, наверное, будет неплохо посидеть на лавочке и дать Кристе возможность перевести дух. По всей видимости, ей нужно было успокоиться. Почему-то она ужасно нервничала. Профессору хотелось спросить ее о шрамах на спине, но он понимал, что ответа не получит. Внезапно мимо них проехал вагончик продавца свежих каштанов. Чарльз поинтересовался у продавца, откуда тот берет свежие каштаны в июне, но мужчина лишь улыбнулся в ответ и поднял пальцы, показывая цену. Чарльз купил большой пакет каштанов, бутылку воды для себя и «колу» для Кристы. Некоторое время он наслаждался, наблюдая за разноцветными огнями и разодетой толпой, заполнившей улицы Праги.

А затем он услышал собственный голос:

— Если на одном мече шесть гербов, то можно предположить, что на втором мече их тоже шесть. Это означало бы, что речь идет о двенадцати гильдиях. Мало того, в конференц-зале, где я получил меч, было двенадцать стульев. Как же я мог быть настолько глуп? — Чарльз даже подскочил. — Мне нужно вернуться в отель.

Криста вопросительно посмотрела на него.

— А вдруг в записке речь шла о двух комнатах? В одной было двенадцать мест, а в другой — двадцать четыре. Я так обрадовался, оказавшись в первой, что забыл зайти во вторую. — На лице Чарльза отражалась тревога.

— Если мы побежим, то окажемся там не раньше чем через двадцать минут. — Криста бросила взгляд на часы. — Не лучше ли попросить администратора проверить второй конференц-зал? Кстати, как он назывался?

— «Травиата», — наморщил лоб Чарльз. — И что же я должен сказать администратору? Что я ходил в место, где делать мне было совершенно нечего, и оставил на столе странный предмет? Бросьте, идемте в отель.

И, не дожидаясь, пока к нему присоединится Криста, он побежал. Она же увидела такси и махнула рукой, останавливая его. Автомобиль развернулся, Криста забралась внутрь. Такси притормозило напротив Чарльза, и она открыла дверь.

— Садитесь, так мы доберемся туда быстрее.

Чарльз был ужасно зол на самого себя. В такси он постоянно кусал губы и что-то бормотал себе под нос. В последнее время он был недоволен собственными реакциями. Бывали моменты, когда он сам себя не узнавал.

— Если вы все еще мой ангел-хранитель, — сказал он, — то я прошу вас пообещать, что не позволите мне наделать глупостей.

— Расслабьтесь. Ничего не случится. Вы контролируете ситуацию лучше, чем вам кажется. Возможно, стоит продолжать разрабатывать идею с числами.

Чарльз решил, что если начнет рассуждать, то это хотя бы заставит его не думать о собственной глупости.

— Ладно, — сказал он. — Двенадцать стульев стояло в той комнате, где я нашел меч. Шесть гербов, возможно, на втором столько же. Двенадцать гербов на каменной паноплии в доме моего деда: я имею в виду те, что располагались по кругу, потому что в центре было еще три. Вероятно, в конечном счете они никак не связаны между собой. Мне нужно увидеть их, чтобы сопоставить. И я забыл еще кое о чем интересном. Помните тот текст «Перед законом»? Так вот, до меня только что дошло. Он с самого начала показался мне странным. В тексте речь идет об одиннадцати дверях, а кроме того, есть та, у которой стоит привратник, беседующий с посетителем.

Такси застряло в пробке на перекрестке. Со всех сторон гудели сигналы. Чарльз нервно барабанил пальцами по сиденью и смотрел на часы, размышляя, не пойти ли пешком. Затем он сказал себе, что лучше бы успокоиться, и сделал несколько вдохов, чтобы нормализовать дыхание.

— Как думаете, сможете найти этот текст в интернете?

Криста сразу же сделала это и вручила телефон Чарльзу.

— Как я уже говорил, мне кажется, что весь текст идентичен тексту Кафки, за исключением этих цифр. Посмотрите.

Криста прочла. В притче Кафки эти цифры не упоминались.

— Либо это не оригинальный текст, либо Кафка переписал его, — продолжал Чарльз. — Возможно, второй текст изменили намеренно, и это кажется мне наиболее вероятным.

— Так что насчет цифры двенадцать, о которой вы постоянно говорите?

— Понятия не имею.

— Это какое-то магическое число?

— Явно эзотерическое. Сами подумайте, сколько раз мы сталкивались с этим числом? И уже хотя бы поэтому оно может означать все, что угодно, например, двенадцать часов на циферблате.

— Который представляет собой круг.

— Круг можно разделить на триста шестьдесят равных частей или сто восемьдесят, или девяносто, и так далее. Потом, у нас есть двенадцать знаков Зодиака, двенадцать подвигов Геракла, двенадцать комнат с колоннами в египетском лабиринте, построенном двенадцатью владыками. Есть обычная дюжина. Почему именно двенадцать предметов называют дюжиной? Почему для группы из одиннадцати предметов отдельного названия не придумали? Ладно, ладно, двенадцать — четное число; оно включает два раза по шесть, а шесть — это число дьявола. Если умножить его на два, то станет ли оно от этого святым? Вам это должно казаться странным. Как бы там ни было, десятка в древности считалась числом проблемным, потому что нуль, можно сказать, еще не изобрели. Возможно, двенадцать — это просто соединенные вместе первые две цифры, один и два.

— Двенадцать апостолов, — включилась в игру Криста. — Двенадцать месяцев в году.

— У Ромула было двенадцать сыновей, и, раз уж мы заговорили о нем, Ромул привел в Рим двенадцать жрецов Пана. Вспомните также двенадцать колен Израилевых. В библии число двенадцать встречается постоянно, и я не могу это объяснить. Нам стоило бы спросить каббалиста, потому что только он может превратить двенадцать в сефирот. Нет, нет, сефирот — это только десять. К тому моменту уже изобрели ноль. Поскольку нумерология слишком уж загадочна, меня она никогда не интересовала. Я дал ей шанс как культурному феномену, но как ни крути, все дороги ведут в тупик — ею можно воспользоваться для объяснения чего угодно. Да, и не будем забывать о том, что в одном футе двенадцать дюймов и что в нашей судебной системе двенадцать присяжных.

— И разве за Круглым столом не сидели двенадцать рыцарей, раз уж вам удалось завладеть Экскалибуром и вы говорите, что в конференц-зале было двенадцать стульев? Они стояли вокруг стола?

— Да, но он не был круглым, кроме того, в разных легендах о короле Артуре число рыцарей меняется. Их было двенадцать только в той, где стол является отражением зодиакального круга. Как бы там ни было, я могу найти сотни примеров. Однако же мы и сами ходим кругами. И вам следует знать, что, насколько я понимаю, Экскалибур считался злом.

Автомобиль остановился напротив отеля. Чарльз выскочил из такси, оставив Кристу расплачиваться. Он бегом пересек холл. Гости разошлись, и уборщики удивленно покосились на него. Профессору это было безразлично. На углу возле конференц-зала его занесло на повороте, и ему пришлось выставить руки, чтобы не удариться о стену. Он вошел в зал «Травиата». Свет не горел. Перевернув комнату вверх дном, он обыскал все, что можно было обыскать, но ничего не нашел. В соседнем зале он тоже ничего не обнаружил. Его охватило горькое разочарование. Он сел за стол, вокруг которого стояли двенадцать стульев, пытаясь перевести дух. В этот миг на его телефоне сработало оповещение. Вынув телефон из кармана, он увидел, что сиделка наконец начала присылать ему фотографии. В комнату вошла Криста, положила руку ему на плечо. Он покачал головой, давая понять, что ничего не нашел, и передал ей телефон, который продолжал принимать сообщения.

 

Глава 93

Вернер снова разозлился из-за того, что не смог перехватить разговор между Чарльзом и госсекретарем. Трудно было прорваться сквозь сложные помехи, создаваемые Вашингтоном, и сейчас он был слишком далеко от дома и своего арсенала мудреных приборов. Поэтому Вернер не узнал, о чем Чарльз говорил с Кристой или с Вашингтоном. Конечно, он предполагал, что профессор попросил о помощи, но понятия не имел, о какой именно. Кроме того, он не понимал, почему Чарльз не обратился к нему. Затем он решил позвонить Беате, чтобы выяснить, где она находится. Та ответила, что Криста едва не раскусила ее и что женщина представляет серьезную опасность, после чего предложила устранить ее. Взвесив все «за» и «против», Вернер отказал. Пока что придется вернуться к слежке за ней. И Беата должна очень постараться, чтобы ее не заметили.

Едва повесив трубку, Вернер получил письмо от мнимой сиделки. Та прислала ему видео, в котором камера ее телефона демонстрировала весь винный погреб Бейкера-старшего. Вернер внимательно просмотрел весь ролик. В нем не было ничего интересного до самого конца, когда камера остановилась на северной стене подвала. Там Вернер увидел символ Интерпола и удивился, как он там оказался. Он улыбнулся, заметив девиз гильдии пекарей Panis vita est: «Хлеб — это жизнь». Взгляд его упал на текст в верхней левой части стены. Он был написан шрифтом библии Гутенберга. Выбрав текст, Вернер увеличил его. Затем переписал:

КОМАНДА: ТО ТЕ ПОСЛЕД

СЛЕДОВАТЕЛЬ: В ЭТОЙ МОГИЛЕ

ЭТОТ КАМЕНЬ

КОМАНДА: ВОЮЙ ЭТОТ ДОМ

ПОДНИМИ ЗДЕСЬ СНОВА

ЕГО ВОЛЯ: НУЙКОЛОНИЮ И ЖДИ

СУЩЕСТВУЕТ ОПРЕДЕЛЕННОЕ КОЛИЧЕСТВО

НЕКИЙ: ПО ДЕТ ДОМ ПРИВЕРЖ

Было ясно, что не хватает всей правой половины текста. Но даже с учетом этого что-то было не так. На левой части стены скопившаяся грязь и влажность повредили штукатурку и стерли некоторые буквы. Ночь у него будет долгой.

Четыре человека, оставшиеся в штаб-квартире особого подразделения, обедали в столовой, когда по зданию прокатились звуки, похожие на треск оружейной очереди. Выйдя в холл, они попытались понять, откуда доносится звук. На некоторое время шум улегся, как будто кто-то решил сделать паузу и перезарядить пистолет. Затем выстрелы зазвучали снова. Эхо на лестничном пролете смутило четырех сотрудников, однако Гонза взял две тарелки и бросился к кабинету комиссара, перепрыгивая через три ступеньки. Прибыв на место, он прилип ухом к двери. Звуки доносились изнутри. «Скорее всего, — подумал Гонза, — Ледвина напился и решил переделать свой кабинет». Гонза уже неоднократно видел подобное, поэтому знал, как поступить. Открыв дверь, он бросил одну из тарелок в центр комнаты. Снова громыхнул выстрел, тарелка разбилась, Гонза метнул вторую, та упала и разбилась, и на этот раз адъютант завопил:

— Не стреляйте! Это я, Гонза.

Он вошел в комнату, вытянув руку в сторону, и приклеился к стене. Посреди комнаты с мрачным видом, слегка пошатываясь, стоял комиссар. Он продолжал торопливо заправлять свой коллекционный полицейский «Пайтон 357» серебряными пулями. Полки его кабинета редкостей были усеяны обломками, и, следуя принципу старшинства, он авторитарно установил череп святого Яна Непомука «в возрасте шестнадцати лет» на череп «в возрасте десяти лет».

С неожиданным для его телосложения проворством лейтенант бросился к огромному комиссару и схватил его. Комиссар повалился навзничь, словно мешок картошки, и сразу же уснул. Гонза попытался втащить его на диван, но не сумел, поэтому подложил подушку ему под ухо и укрыл одеялом. Забрав пистолет Ледвины, он решил, что стоит провести ночь, наблюдая за боссом. Увидев остатки сливовицы на столе, он поднес бутылку ко рту и опрокинул в себя все, что в ней оставалось.

После ухода Чарльза Ледвина пытался выяснить, насколько далеко продвинулся его запрос, но не сумел получить никакого ответа. Он ужасно злился из-за того, что на его звонки никто не отвечал, поэтому сел в машину. Съездил к начальнику полиции, министру внутренних дел и начальнику Службы государственной безопасности, который был человеком такого же склада, как сам Ледвина. Покричав на него в течение десяти минут, вдобавок забросав угрозами, разочарованный комиссар вернулся в штаб-квартиру. Там он проконсультировался с Гонзой, составил другие запросы, попросил аудиенции у премьер-министра, который ответил, что встретиться с ним сможет только во вторник. И тогда, обратившись к особому резерву, хранившемуся у него в офисе, он взял одну из бутылок сливовицы, изготовленной его шурином, и опустошил ее. Комиссар никогда не ложился спать без своего особого оружия, поэтому, когда повсюду в комнате ему начали мерещиться вампиры, он вынул из-под подушки пистолет с серебряными пулями и принялся охотиться на коварных созданий ночи.

Прежде чем выстрелить в того, кто поселился в черепе, он извлек нечто из недр своей памяти и заорал:

— Покажи же мне свое истинное лицо, Йорик! — И нажал на спусковой крючок.

 

Глава 94

Покинув конференц-зал, Чарльз подумал, что односолодовый виски восемнадцатилетней выдержки — это как раз то, что ему нужно после самого странного дня в его жизни. Он вышел из отеля, желая посмотреть, какие заведения еще открыты в такой час. Все рестораны и бары уже не работали, за исключением сигарного бара, где три типа докучали бармену, которому не терпелось пойти домой, поскольку часы показывали, что его смена уже закончилась. Политика отеля была такова, что клиентов выгонять запрещалось, поэтому часто бывало так, что бар работал до тех пор, пока последний клиент не решал, что пора и спать. К несчастью для бармена, те трое, что заняли столик у двери, определенно не собирались никуда уходить в ближайшем будущем. Официант перепробовал все возможные трюки: включал музыку на полную громкость; перевернул все стулья и положил их на столы; он даже прохаживался мимо столика клиентов, громко зевая, — ничто не возымело действия. Отчаявшись, он сел у бара и положил голову на стойку. Услышав звук шагов и подняв голову, он увидел, что посреди зала стоят Криста и Чарльз и оглядываются в поисках свободного столика. Его захлестнула волна отчаяния, но, увидев, что Чарльз извлек из кошелька банкноту его любимого цвета, он решил, что все равно придется здесь сидеть, поэтому стоит сползти со стула и организовать столик для новых посетителей.

Когда Чарльз закончил просматривать фотографии, присланные мнимой сиделкой, как раз принесли напитки. Отправив то, что не интересовало его, в корзину, он стал изучать снимок, где была изображена часть стены с текстом, которого он так долго ждал.

Он хотел попросить лист бумаги и ручку, но Криста уже положила их на столик. Он все время смотрел только в телефон и даже не заметил, что она выходила из бара. На самом же деле она поднялась в его номер, взяла коричневую папку и принесла ее обратно в бар. Кроме того, он не заметил взглядов, которыми Криста обменялась с тремя типами за соседним столиком.

Посмотрев на Кристу с благодарностью, Чарльз начал записывать текст. Закончив, он долго смотрел на него, а затем передвинул бумагу по столику к своей спутнице, которая тоже принялась его изучать.

КОМАНДА: ТО ТЕ ПОСЛЕД

СЛЕДОВАТЕЛЬ: В ЭТОЙ МОГИЛЕ

ЭТОТ КАМЕНЬ

КОМАНДА: ВОЮЙ ЭТОТ ДОМ

ПОДНИМИ ЗДЕСЬ СНОВА

ЕГО ВОЛЯ: НУЙКОЛОНИЮ И ЖДИ

СУЩЕСТВУЕТ ОПРЕДЕЛЕННОЕ КОЛИЧЕСТВО

НЕКИЙ: ПО ДЕТ ДОМ ПРИВЕРЖ

Чарльз уже собирался сказать, что ему придется пойти в номер, чтобы принести фотокопии, когда Криста вручила ему папку.

— Надеюсь, вы не сердитесь. Я пыталась попросить у вас разрешения, но вы меня не услышали, поэтому я пошла к администратору. Сказала парню, что вы потеряли карточку, и поднялась за папкой. Но я ни к чему не прикасалась.

Чарльз посмотрел на нее, как будто только что проснулся. Взгляд его упал на лежавший на столе кошелек.

— Я не трогала ваш кошелек, — опередила его Криста. — Говорю же, взяла другой ключ, который получила у администратора.

Чарльз был потрясен тем фактом, что администратор дал ключ от его номера совершенно незнакомому человеку. Затем подумал, что у женщин есть свои способы убеждать людей, и, поскольку сейчас ему это было безразлично, отбросил сомнения прочь и открыл коричневую папку.

Криста, в свою очередь, ожидала, что Чарльз оценит то, что она предвосхитила его следующий шаг и позволила ему не отрываться от размышлений, не тратить время на поход в номер за папкой. Чарльз оказался значительно более предсказуемым, чем она предполагала.

Чарльз тем временем нашел в папке страницу, на которой содержалась другая половина текста, и в точности скопировал эти строчки с правой стороны от того, что написал ранее. Получилось следующее:

КОМАНДА: ТО ТЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛИ, КОТОРЫМ НЕ РАЗРЕШЕНО ИМЕТЬ ИМЕН?

ПОСЛЕДОВАТЕЛЬ: В ЭТОЙ МОГИЛЕ И ВОЗДВИГНЕТ СТАРОЕ ПРОРОЧЕСТВО

ЭТОТ КАМЕНЬ

КОМАНДА: ВОЮЙ ЭТОТ ДОМ СЕЙЧАС И ДОВЕРЬСЯ, СТАЛЬ

ПОДНИМИ ЗДЕСЬ СНОВА

ЕГО ВОЛЯ: НУЙКОЛОНИЮ И ЖДИ ЕГО КЛЮЧ, НЕ ДВЕРЬ, КАМЕНЬ

ЧЕРЕЗ ОПРЕДЕЛЕННОЕ КОЛИЧЕСТВО ЛЕТ

НЕКИЙ: ПО ДЕТ ДОМ ПРИВЕРЖ НА ЗАХ

— Здесь не хватает кое-каких букв, — произнес Чарльз, прежде чем снова вернуться к фотографии. Увеличив изображение на экране, он вгляделся в него внимательнее. — Кажется, время оставило на стене свой отпечаток.

— Вы выяснили, когда был написан текст?

— Нет, пока что не выяснил, но это не важно, потому что, мне кажется, мы имеем дело с тем или иным шифром. Это преобразование слов, всего-навсего, даже не анаграмма.

— По-моему, это похоже на диалог из пьесы, — заметила Криста.

— Да, но с несколькими персонажами: Команда, Последователь, Его воля, и Некий. Как-то неграмотно звучит. Возможно, ошибки были сделаны намеренно, или тот, кто писал текст, действительно был необразован, хотя вряд ли: он ведь знал шрифт Textualis. Здесь что-то другое.

— А если он был иностранцем? Получил образование, но на другом языке? — предположила Криста.

Чарльз подумал, что это не исключено. Если текст написал его прапрадед, эмигрировавший в Америку в 1890 году, вполне возможно, что английский он знал плохо.

— Ну что, поищем в интернете?

— Мы уже пытались это делать и не очень-то преуспели. Давайте будем разбирать его строчка за строчкой. «КОМАНДА» здесь не к месту. Должно быть «КОМАНДИР» или «КОМЕНДАНТ». Вот тут текст стерт, нужно добавить «К», чтоб получилось «КТО». «ТО» сюда не вяжется. «ОИТСЯ» должно означать «ПОКОИТСЯ», что логично, в могиле. Еще есть свободное место перед «ВОЮЙ». Что же тут такое?

— Каких букв может не хватать в слове «ВОЮЙ»? Завоевать… Сколько их не хватает? — спросила Криста.

— Двух.

— Отвоюй! — улыбнулась Криста.

Вставив пропущенные буквы, Чарльз снова вгляделся в текст.

КОМЕНДАНТ: КТО ТЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛИ, КОТОРЫМ НЕ РАЗРЕШЕНО ИМЕТЬ ИМЕН?

ПОСЛЕДОВАТЕЛЬ: ПОКОИТСЯ В ЭТОЙ МОГИЛЕ И ВОЗДВИГНЕТ СТАРОЕ ПРОРОЧЕСТВО

ЭТОТ КАМЕНЬ.

КОМЕНДАНТ: ОТВОЮЙ ЭТОТ ДОМ СЕЙЧАС И ДОВЕРЬСЯ, СТАЛЬ

ПОДНИМИ ЗДЕСЬ СНОВА

ЕГО ВОЛЯ: НУЙКОЛОНИЮ И ЖДИ ЕГО КЛЮЧ, НЕ ДВЕРЬ, КАМЕНЬ

ЧЕРЕЗ ОПРЕДЕЛЕННОЕ КОЛИЧЕСТВО ЛЕТ

НЕКИЙ ОН: ПО ДЕТ ДОМ ПРИВЕРЖ НА ЗАХ

Люди за соседним столиком поднялись. Криста посмотрела на них. Самый высокий из них кивнул, как будто говоря, что все в порядке, что ей не о чем беспокоиться. Если бы Чарльз обратил внимание, то наверняка узнал бы в нем человека, в которого врезался сегодня вечером, перед тем как войти в конференц-зал, где он нашел Экскалибур.

Три посетителя бара сели в машину. В багажнике лежало тело бывшего русского боксера, одного из лучших агентов Института в Центральной и Восточной Европе.

 

Глава 95

Чарльз расхохотался. Криста посмотрела на него. В очередной раз она убеждалась, что он способен распутать все, что угодно.

— Написанное с ошибками, намеренно или нет, — но мы снова имеем дело со знаменитым текстом. А теперь вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов: давайте посмотрим, сможете ли вы угадать автора?

— Уф… Не знаю.

Чарльз бросил на Кристу очень пристальный взгляд, словно говоря, что она, должно быть, спятила. Женщина напряглась и очень тихо произнесла:

— Кафка.

— Да, это снова Кафка, — согласился Чарльз и принялся записывать слова по порядку. — Вот. Я вам прочту.

Здесь покоится старый комендант. Его последователи, не имеющие сейчас имен, выкопали ему эту могилу и положили на нее камень. Существует пророчество, согласно которому комендант по истечении определенного количества лет воскреснет и поведет из этого дома своих приверженцев на новый захват поселения. Веруйте и ждите!

— Это из той мрачной истории о человеке, приговоренном к смерти?

— Совершенно верно. Это из рассказа «В поселении осужденных».

— И как это связано со всем остальным?

Чарльз почесал в затылке. Игра нравилась ему все больше. Он уже не думал обо всех случившихся вокруг него убийствах, об опасности, в которой оказался. Он полностью сосредоточился на загадке. Многое начинало сходиться.

— Однако некоторые слова из нашего текста здесь отсутствуют, например «сталь» и «дверь», а также некоторые служебные. Но загадка проста. Либо «Ключ — это камень. Сталь — это дверь», либо «Дверь — это ключ». Итак, у нас получается «Камень — это сталь».

— Как-то непонятно.

— Тоже верно. Думаю, остаются две версии. Что-то представляет собой дверь, что-то — ключ. Либо сталь — это дверь, а камень — ключ, либо, что более логично, камень будет дверью, а сталь — ключом, потому что дверь может быть сделана из камня, а ключ — из стали, то есть из какого-то металла. В общем, вот вам окончательный текст:

Здесь покоится старый комендант. Его последователи, не имеющие сейчас имен, выкопали ему эту могилу и положили на нее камень. Существует пророчество, согласно которому комендант по истечении определенного количества лет воскреснет и поведет из этого дома своих приверженцев на новый захват поселения. Веруйте и ждите!

СТАЛЬ — ЭТО КЛЮЧ, КАМЕНЬ — ЭТО ДВЕРЬ.

— Эврика! — удовлетворенно заключил Чарльз.

— Ладно. — Криста решила вернуть Чарльза с небес на землю. — У нас есть текст. А какой от него прок?

— Хороший вопрос. Если я чему-то и научился благодаря нашему приключению, так это тому, что вся загадка раскроется только со временем и только по частям. Детали мозаики с трудом появляются на свет. Но хорошо уже то, что они вообще появляются.

Оптимизм Чарльза был искренним, и Криста радовалась тому, что он, по всей видимости, полностью оправился от пережитого. Она знала, что ему предстоят еще более серьезные опасности, и заряд оптимизма был совсем не лишним. Колесики у него в голове продолжали крутиться, так что с ума он не сойдет.

— Давайте посмотрим на первый текст Кафки, тот, который из «Процесса». — Продолжая говорить, Чарльз открыл папку и нашел текст. — Как я и подозревал, в нем есть эта лишняя цифра одиннадцать. Что же до остального, то он совершенно идентичен оригиналу. Вот, посмотрите:

Перед законом стоит привратник. К этому привратнику подходит человек из деревни и просит разрешения войти в закон. Но привратник говорит, что сейчас не может разрешить ему войти. Человек думает и спрашивает потом, нельзя ли ему тогда войти позже. «Что ж, это возможно, — отвечает привратник, — но только не сейчас». Поскольку ворота, ведущие в закон, раскрыты, как всегда, и привратник отходит в сторону, человек нагибается, чтобы заглянуть через ворота вовнутрь. Когда привратник замечает это, он смеется и говорит: «Если это тебя так манит, то попробуй тогда войти туда вопреки моему запрету. Но запомни: я всемогущ. И я только самый нижний привратник. После меня есть еще одиннадцать дверей. От зала к залу там дальше стоят привратники один могущественнее другого. Уже перед лицом третьего теряюсь даже я».

— Как там было в оригинале?

Криста взяла свой телефон. В браузере была открыта все та же страница. И она прочла Чарльзу:

Перед законом стоит привратник. К этому привратнику подходит человек из деревни и просит разрешения войти в закон. Но привратник говорит, что сейчас он не может разрешить ему войти. Человек думает и спрашивает потом, нельзя ли ему тогда войти позже. «Что ж, это возможно, — отвечает привратник, — но только не сейчас». Поскольку ворота, ведущие в закон, раскрыты, как всегда, и привратник отходит в сторону, человек нагибается, чтобы заглянуть через ворота вовнутрь. Когда привратник замечает это, он смеется и говорит: «Если это тебя так манит, то попробуй тогда войти туда вопреки моему запрету. Но запомни: я всемогущ. И я только самый нижний привратник. От зала к залу там дальше стоят привратники один могущественнее другого. Уже перед лицом третьего теряюсь даже я».

— Итак, все идентично, кроме фразы «После меня есть еще одиннадцать дверей». Вот и вся разница.

— А кроме этого? — поинтересовалась Криста.

— Нет. Это все. А текст из рассказа «В поселении осужденных» не изменен вовсе. Единственное дополнение появляется в конце: «Сталь — это ключ, камень — это дверь».

— Итак?

— Что итак? Какой нам прок от этих текстов? Понятия не имею, но нам нужно отойти от стандартной логики и мыслить как люди, которые все это затеяли. До сих пор это работало на нас, а значит, мы на верном пути. Если речь снова зашла о двенадцати дверях, то мы возвращаемся к тому, о чем говорили по пути сюда: о числе двенадцать. Вы спрашивали о рассказе «В поселении осужденных». Это история о чудовищном аппарате, который убивает осужденных, выцарапывая приговор на еще живых телах. Аппарат состоит из чертежника с бороной, усеянной иглами. Осужденный не знает своего приговора, так же, как и К., герой «Процесса», не знал, в чем его обвиняют.

— Это притча?

— Не думаю, что Кафка тратил время на написание притч. Его метафоры постоянно интерпретируют неверно. К сожалению, критики, ослепленные собственными идеями фикс, самыми разными способами извратили его тексты. И величайшее предательство совершил лучший друг Кафки Макс Брод, опубликовавший его сочинения посмертно. Возможно, именно поэтому Кафка и оказался в центре нашей с вами загадки. Все относятся к нему с таким пиететом, как если бы он был гипсовой статуей святого, либо же впадают в другую крайность и начинают рассматривать его творчество с точки зрения психоанализа, глупее чего придумать просто невозможно.

— Вы не верите в психоанализ?

— Конечно, нет. Я подписываюсь под словами Карла Крауса, утверждавшего, что психоанализ — эта и есть та самая болезнь, которую он якобы пытается лечить. И здесь мы ступаем на плодородную почву. Кафка обладал чувством юмора, и во многих случаях интерпретаторы, о которых я говорю, просто не способны его воспринять. Но самое страшное оскорбление — это политическая интерпретация Орсона Уэллса. Он был великим режиссером, но отнюдь не интеллектуалом, и полагал, что «Процесс» — это нечто вроде оруэлловского романа «1984». Но дальше от правды быть просто невозможно. Знаете, как мы относимся к выражению «вселенная Кафки», которым постоянно пользуются для описания абсолютной абсурдности окружающей нас бюрократии? Не думаю, что это имеет какое-либо отношение к Кафке.

Криста понимала, что Чарльз просто не может остановиться. Если уж ее собеседника что-то интересовало, он начинал прямо-таки фонтанировать идеями, что ее даже немного пугало.

— Ладно, опустим, — произнес Чарльз, возвращаясь к теме. — Самое интересное в машине, которая наносит приговор на тело осужденного, заключается в том, что она пишет его на языке, который никто не может понять, а значит, это код. Возможно, что текст на стене потому на нее и ссылается, тем самым показывая нам, что он тоже представляет собой код. И, возможно, он означает, что часть другого текста — это тоже код.

— Не сложновато ли? Сколько вы знаете в этом мире людей, которые смогут разобраться в этом… Как вы его назвали? Метатексте.

— Да, метатекст и самореференциальность, но сейчас нет необходимости углубляться в это. Ответ очень прост: я могу понять, что здесь происходит, и на самом деле я только сейчас осознал, что текст на стене в доме моего деда адресован мне. Мой дед подготовил его для меня, но никогда не говорил об этом, либо потому, что еще не пришло время, либо потому, что мне следовало выяснить это самостоятельно. Если бы меня не терзали сомнения по поводу всех этих убийств, я бы почти уверился, что все это путешествие, со всеми его загадками и ловушками, было целиком и полностью продумано моим дедом, который хотел оставить мне в наследство последнюю загадку. Он был одержим этим мечом, и именно его одержимость привела меня в Трансильванию, где мне и поручили эту миссию. Записка с тайными знаками как будто вышла из-под его руки. А еще ведь был родственник, который принес мне папку. Вот только здесь есть еще что-то, причем куда более серьезное, и мой дед не мог иметь никакого отношения к убийствам. Возможно, здесь сплелись две разных истории, весьма неожиданным и удивительным образом. Я все больше склоняюсь к мысли, что мужчина с папкой не лгал, по крайней мере, намеренно. Скорее всего, он действительно верил в эту довольно абсурдную историю.

Чарльз снова начал отклоняться от темы, которая занимала их изначально. Криста хотела вмешаться, но это не понадобилось.

— Возвращаясь к нашей проблеме, у нас есть послание, написанное на теле осужденного дьявольским пыточным аппаратом. Приговор зашифрован. Таким образом, те, кто не знает шифра, не могут его прочесть, даже комендант. Единственный, кто понимал шифр, — это бывший комендант колонии, который изобрел машину и который похоронен под могильным камнем на острове. Этот текст в точности повторяет то, что написано на могильном камне.

— Что именно? Что он восстанет из мертвых? Что он превратится в вампира?

— Коменданта похоронили его сторонники, словно спрятали до лучших времен. Когда люди станут достаточно зрелыми для того, чтобы, так сказать, понять его величие, он вернется к жизни. Таким образом, речь идет о скрытом послании. Оно может касаться библии Гутенберга, потому что начинается все именно с этого.

И тут Чарльз осознал нечто такое, что заставило его задрожать. По всему его телу побежали мурашки, волосы на тыльной стороне ладоней встали дыбом, с головы до ног его окатило волной жара.

Криста понимала, что в голове у него происходит что-то важное. И, словно в шутку, она произнесла:

— Вот только вы не остановитесь, даже сейчас.

Чарльз молчал. Он пережевывал возникшую у него мысль, которая захватывала его с головокружительной быстротой, и ему казалось, что он очутился в эпицентре ядерной катастрофы.

— Мы говорим о надежде всех современных религий, — наконец сумел произнести он. — Апокалипсис и Страшный суд. Секрет останется сокрыт, пока… пока не придет время. Мужчина с папкой сказал мне, что этот миг почти настал. Библия, которую оплатил Дракула, таит в себе страшный секрет, который изменит мир. Господь приберег его для подходящего момента. Есть пророчество, и есть текст на стене. Зло всегда хотело уничтожить послание или спрятать его так, чтобы никто не нашел. Звучит несколько наивно, но именно так звучат все истории, если сократить их до сути. Это битва между Добром и Злом. Все остальное, все собранное вокруг них — это просто упражнения для воображения.

— Это вы сейчас поняли?

— Да, это и еще кое-что: нам предстоит увидеть вечную битву Добра со Злом, ту ось, что держит на себе весь мир. Но, что еще важнее, это ось человеческого образа, человечества в его квази-интегральности, под которой я подразумеваю историю, начиная с 600 г. до н. э., когда Зороастр, или Заратустра, придумал первую дуалистическую религию. С тех пор весь великий нарратив, в котором мы живем, повествует об этом. Кто победит: Ахура Мазда или Ахриман? Дьявол или добрый Господь? Жизнь или смерть? Рай или ад? Добро или Зло? Однажды я назвал это монетаристской картиной мира: орел или решка.

— А что второе?

Чарльз настолько увлекся своими рассуждениями, что ему потребовалось некоторое время, чтобы понять вопрос.

Криста не отставала.

— Я имею в виду второе, что было приготовлено для вас.

— А, я понял. Я думаю, что библия Гутенберга спрятана в винном погребе дома моего деда. За стеной, о которой мы говорили, — ответил Чарльз, — и нам нужно понять, что представляет собой тот большой круглый камень, который служит воротами, и чем именно является сталь, которая есть ключ. Еще одна мысль не дает мне покоя, как тот плющ, что я посадил в Принстоне, когда был молод, и который занял всю стену здания, вдоль которой вился.

Затаив дыхание, Криста ждала продолжения.

— Я всерьез задумываюсь над тем, — с улыбкой заключил Чарльз, — не было ли все это приключение задумано моим дедом, хотя, возможно, я все еще ужасно далек от разгадки.

 

Глава 96

Вернер целый вечер не мог связаться со своим вторым агентом. Беата уже вернулась и тут же легла спать. Она видела, что Чарльз и Криста разошлись по номерам, видела, как включился и выключился свет. Подождала еще четверть часа, желая убедиться, что Чарльз не передумает и не отправится куда-нибудь, а затем поехала на виллу.

Вернеру понадобилось десять минут, чтобы понять: теперь речь идет о тексте Кафки. Однако второй его части у него не было. Как и Чарльз, он понял, что послание связано с библией Гутенберга, и немногим раньше, чем догадка озарила Чарльза, в его мозгу зародилось подозрение, точившее его, словно паразит: библия спрятана в винном погребе, возможно даже, за северной стеной. Он не понял значения установленного в стене камня. Отсылки к ключу, двери и стали не было в той части послания, которая оказалась у него, поэтому он о них даже не подозревал. Он хотел было поручить сиделке осмотреть стену, но потом испугался, что она найдет библию и отнесет ее прямо Иствуду или сделает еще какую-нибудь глупость. Сиделка отлично выполняла инструкции, была жестокой и безжалостной и делала все, что ей говорили. Когда же речь заходила о том, чтобы проявить некоторую инициативу, она всегда все портила. А рисковать Вернер не хотел.

Поглядев на Беату, утонувшую в море подушек и одеял, цветом похожих на сыр маскарпоне, Вернер тоже почувствовал сонливость. Почти через двадцать четыре часа он станет свидетелем того, что готовил на протяжении всей своей жизни, но день его ждал непростой.

 

Глава 97

Чарльз лег в постель, не преминув предварительно поинтересоваться у администратора, как поживает предмет, который он оставил в сейфе. Забрав чехол в номер, он не стал его открывать, а принялся разрабатывать план на следующий день. Первым делом он собирался отправиться в посольство, чтобы чехол подготовили к транспортировке. Он не намерен был сообщать об этом Кристе. Что-то мешало ему полностью довериться этой женщине: то, как она привязалась к нему, ее загадочные исчезновения. Но самое странное, что не давало ему покоя, это логотип Интерпола с ее удостоверения, каким-то образом оказавшийся на стене дома его деда. Криста нравилась Чарльзу, но он не был уверен в ней на сто процентов. Уладив дело с мечом, нужно будет выяснить, когда вылетает первый рейс в Лондон. Затем он забронирует два билета, один для себя, второй — для Кристы, но покупать их не станет вплоть до отъезда из отеля. А еще нужно будет ненадолго заскочить в дом, где, как считается, жил Кафка. Он был почти уверен в том, что поедет туда напрасно, но сначала хотел в этом убедиться.

Как обычно, размышляя о том, что помогало ему расслабиться, он уснул, сжимая в руках меч. Мысленным взором он созерцал свою коллекцию, оставленную в Принстоне.

Профессор не был уверен, но полагал, что первые предметы в коллекции собрал еще его прапрадед. Старик покупал все, что подворачивалось под руку, без всяких критериев и логики. Дед упорядочил коллекцию, принялся ее систематизировать и каталогизировать, что постоянно вызывало у Чарльза головную боль, поскольку современные историки, занимавшиеся мечами, до сих пор спорили между собой относительно того, какие критерии важнее других: длина оружия, форма рукоятки, — а она, в свою очередь, состояла из трех частей: навершия, черенка и гарды, — длина и форма клинка, сила удара, вес или происхождение. В области классификации царил абсолютный хаос, так что в итоге оставалось руководствоваться лишь хронологией.

Дед Чарльза не интересовался экземплярами бронзового века, древнеегипетскими или классическими греческими мечами, хотя в коллекции имелся меч гоплита. Самым древним оружием в ней был ксифос. Этот тип меча послужил основой для удлиненного римского листовидного гладиуса. Один из них, проржавевший и рассыпающийся, тоже оказался в унаследованной Чарльзом коллекции. В ней не было ничего кельтского, саксонского либо принадлежащего эпохе викингов, кроме изъеденного временем боевого топора с очень длинной рукоятью.

Его дед всерьез увлекся коллекционированием, заполучив так называемый полутораручный меч — классический средневековый меч, которым начали пользоваться после 1300 года и продолжали примерно до середины эпохи Ренессанса. Этот меч имел удлиненную рукоять, поэтому его можно было держать двумя руками. Гарда в форме креста все еще отличалась простотой. За исключением молота, принадлежавшего первому правителю объединенных румынских земель (некоему Михаю Храброму), и нескольких кинжалов, датированных семнадцатым веком, коллекция, собранная дедом Чарльза, состояла из одних только мечей, поэтому Чарльз почувствовал потребность расширить ее другим средневековым оружием.

Теперь помимо мечей в коллекции было много древкового оружия, усложненных вариантов копий и алебард (название которых происходит от восточно-европейского слова «барда» или «бердаш»). Алебарда — это топорик на длинном древке, с двумя ответвлениями и наконечником в форме лезвия или крюка. На одном из лезвий есть изогнутые «зубы», легко проникавшие сквозь броню; приложив достаточно силы, ими можно было даже сорвать ее целиком. Также у Чарльза появились различные версии глеф: японские нагинаты, китайские гуань дао, сибирские пальмы и русские совны. Он приобретал как классические алебарды, представлявшие собой нечто среднее между копьем и топором (они применялись для защиты от кавалеристов и были весьма полезны при контратаке), так и классические копья, которые иногда называли штыками: самое распространенное оружие пехоты на средневековых полях сражений. Довершал коллекцию очень элегантный экспонат — протазан. С золотой инкрустацией, волнистым обоюдоострым лезвием и двумя дополнительными лезвиями в основании клинка, он больше напоминал произведение искусства, чем орудие убийства, и по этой причине служил церемониальным оружием своего времени.

Однако мечам Чарльз по-прежнему отдавал предпочтение; особенно ему нравились польский эсток, несколько экземпляров чинкуэды и двуручный меч. Эсток был очень длинным, с похожим на иглу наконечником, способным пробить броню и пронзить ее хозяина в самое сердце. Чинкуэда, итальянский короткий меч эпохи Возрождения, имел лезвие треугольной формы, резко сужающееся к острию. Двуручный меч напоминал палаш, но с лезвием чуть потоньше и с дополнительным упором перед классической гардой в форме креста, а также с очень длинной рукоятью, удобной для хватки и уравновешивающей вес оружия.

Однако наряду с мечами Чарльз по-настоящему любил рапиры. Рапирами чаще всего пользовались горожане на дуэлях, в отличие от оружия, предназначенного для сражений. Обычная рапира стала предтечей фехтовальной, будучи намного тоньше и легче обычного меча и длиннее меча короткого. Их изготавливали в начале пятнадцатого века в Толедо, носили на поясе, и они отличались разнообразием рукояток и гард. Знаменитые «корзиночные рукоятки», гарды в форме чашки (часто с дополнительной изогнутой лентой для удобства хватки и сбалансированного распределения веса), рапиры с бóльшим навершием и более тонким черенком для баланса — Чарльз перепробовал их все. Более того, именно на этих мечах он учился искусству фехтования у деда, причем они частенько использовали настоящее боевое оружие. Чарльз тренировался так много и с таким успехом, что когда он наконец вышел на арену, дабы проверить свои умения, он «убил» своего тренера три раза за три минуты, и так решительно, что тот все никак не мог поверить, что имеет дело фактически с ребенком, да еще и любителем. В конце концов он отправил Чарльза прямо к тренеру национальной сборной.

Но были в коллекции и другие мечи, включая огромные шотландские, с орнаментом в форме трилистника на краях гарды, и множество разных широких мечей, с рукояткой, обернутой кожей и украшенной золотом и бриллиантами. Были более поздние мечи пехоты, разных типов, начиная от наполеоновских и заканчивая немецкими, мечи гусарских генералов, широкие мечи, узкие мечи, фальшионы и меч викторианской эпохи с наконечником в форме топора и приподнятыми краями: его можно было брать и одной рукой, и двумя, или так и эдак попеременно. Были мечи с широкими и узкими лезвиями, прямые и изогнутые, с двойными и одинарными режущими кромками, с острыми и не очень острыми наконечниками. Был здесь длинный тибетский патанг, а также английские литтлкотские мечи, фламандские паппенхаймеры — вариации знаменитого épée wallonne с корзиночной рукояткой. Были здесь и отличные покойницкие мечи, которые называли так потому, что на них был выгравирован потрет Карла I (казненного по приказу английского парламента). Были здесь мечи дюсаж и синклер, а также скьявона, обязанная своим названием далматским рабам венецианского дожа, из которых состояла его личная гвардия. Были мечи с защитой в виде морских раковин или крабьих клешней, богато украшенные, вроде тех, что носили французские драгуны, и мечи французских офицеров с синими лезвиями. Были здесь экземпляры катцбальгеров — Куртана и Сабина. Затем шли японские накамаки, датана, вакидзаси, шин-гунто, тачи и танто. Чарльз обладал весьма почтенным китайским мечом цзянь, фангом (с дополнительным зубцом), китайскими мечами-бабочками, а также их индийскими собратьями, называвшимися кханда и кастане, пата и тальвар, а к тому же еще очень изогнутыми монгольским мечом шамширом.

«Оккультная» часть его коллекции, как называл ее Чарльз, состояла из мечей, происхождение и подлинность которых вызывала серьезные сомнения. Их собирал исключительно его дед, и порой Чарльз смеялся над его наивностью, когда старик утверждал, что обнаружил тот или иной легендарный меч. Никто не мог с уверенностью сказать, действительно ли такие мечи когда-либо существовали, а если даже и так, то не было никаких доказательств того, что дед Чарльза приобрел оригиналы. В этом собрании выделялись Колада, один из мечей Эль Сида; Лобера, меч Фердинанда Третьего, короля Кастилии и Леона; меч Османа Первого, основателя Османской империи; меч гунна Аттилы, который, как всем известно, исчез; Легбитер, меч вождя викингов Магнуса; не говоря уже о Хрунтинге, мече Беовульфа; и замыкали список Радужный, меч Шарлеманя, короля Франции и основателя Каролингской империи, Дюрандаль, меч Роланда, великого героя «Песни о Роланде», которую Чарльз называл «Песней о Ролан Гарросе», чтобы поддразнить деда, и Драгоценный, меч сарацинского эмира Балиганта, соперника Шарлеманя.

Чарльз уснул, размышляя о своей огромной коллекции. То, как был увлечен ею дед, всегда казалось ему невинной манией человека, имевшего все, своего рода тайной страстью. Он не играл в гольф, его не интересовали экзотические острова, он не бегал за женщинами. Поэтому Чарльз был уверен, что дед обрел страсть, которая поддерживала его интерес к жизни и наделяла его важной целью: реконструкцией истории с ее кровавой и вместе с тем рыцарской стороны.

Чарльз и сам подхватил эту инфекцию, но теперь ему начинало казаться, что за этим, казалось бы, невинным увлечением таилось нечто куда более серьезное. Что же на самом деле скрывает история его деда? Скоро Чарльз окажется дома и на этот раз вытащит из отца все, что тот знает. Его отец не мог быть настолько невежественным, каким притворялся, даже если иногда казалось, что он решил вовсе не вмешиваться в жизнь старика.

 

Глава 98

Проснулся он неожиданно, весь в поту. Простыня и наволочка были мокрыми насквозь. Меч оказался на месте, завернутый в покрывало. Коснувшись пальцами десен, он бросился в ванную, чтобы посмотреть в зеркало. По пути он почувствовал, что изо рта у него что-то течет. Капля за каплей на ковер сочилась липкая серебристая жидкость, оставляя в нем дыры, словно кислота. Дыры были шириной в два пальца и дымились. Он подошел к зеркалу и увидел, что из челюстей у него выдвинулись длинные клыки, похожие на холодные острые клинки. Он поднес руку ко рту. Между пальцами появились зубы. Органы словно поменялись местами, как на картинах кубистов: вместо зубов выросли когти, а на руке — железные зубы.

Чарльз снова проснулся в поту и ощупал рот. Ему лишь приснилось, что он спал и проснулся. Сплюнув на пол, он ринулся в ванную. Во рту была только слюна. Чарльз посмотрел на себя в зеркало: он был таким же, как всегда, ничуть не изменился. Профессор включил душ и не выходил из-под горячей воды около получаса. Когда он наконец вышел из ванной, уже почти рассвело. Часы на стене показывали шесть. Он бросился на постель, но уснуть не удалось, поэтому он встал и оделся. Затем взял меч, паспорт и спустился завтракать.

Ресторан только открылся. Его впустили. Он оказался единственным посетителем. Поев и выпив кофе, он направился к администратору, где поинтересовался, не может ли лимузин отеля отвезти его к посольству Соединенных Штатов и подождать его там. Хотя лимузин использовали, как правило, только для поездок в аэропорт, Чарльз был особым гостем, и директор, который как раз оказался на месте и которого все еще мучила совесть из-за инцидента с Ледвиной, был полон решимости удовлетворить самые экстравагантные желания своего постояльца. Он даже собирался сказать персоналу, что отель оплатит пребывание здесь американского профессора, так что с него не следует брать денег, когда он будет освобождать номер.

Выйдя из отеля и направившись к автомобилю, Чарльз почувствовал, как что-то трется о его ногу. Услышав жалобное мяуканье, он остановился и посмотрел вниз. Наклонившись, профессор поднял большого толстого кота, смотревшего на него огромными зелеными глазами. Облизнувшись, кот снова мяукнул. Чарльз опустил кота на землю и бросился обратно в ресторан. Подошел к буфету, выбрал небольшое блюдце, из тех, в которых подают джем или мед, наполнил его остатками консервированного тунца и вышел из отеля. Кот ждал на том же месте, где Чарльз его оставил. Поставив блюдечко на асфальт под приветливым взглядом швейцара, он вручил парню двадцатиевровую купюру. Парень пообещал забрать блюдце, когда оно опустеет. Пока Чарльз беседовал с портье, полосатый кот имбирного цвета уминал рыбу. Чарльз сел в лимузин, но, когда он собрался закрыть дверь, кот прыгнул, словно тигр, и развалился на сиденье рядом с ним.

Так уж вышло, что Чарльз был без ума от котов, и самый любимый жил у него дома, в Принстоне. Он получил его еще котенком как подарок на день рождения пятнадцать лет назад. Когда Чарльз принес его домой, бедный кот был весь в блохах, и стоило коснуться его шерстки, как они принялись целыми стаями перепрыгивать на него. Испугавшись, он отнес его обратно, но влюбился в животное так сильно, что всю ночь не сомкнул глаз. На следующее утро он отправился к коллеге, который отдал ему котенка, и снова принес его домой. Котенок оказался бирманской породы, с черно-серой шерсткой и черными пятнами вокруг глаз, похожими на маску. Чарльз назвал его Зорро, и тот стал ему лучшим другом. Когда приходилось уезжать в продолжительные командировки, он нанимал женщину присматривать за домом, но основной ее задачей было следить за котом. Порой, когда Чарльз уезжал более чем на месяц, он просил отца забрать кота к себе. Один раз они серьезно поссорились, поскольку отец Чарльза не захотел отдавать кота обратно, и в конце концов Чарльз купил ему мейн-куна и русскую голубую. Когда Чарльз уезжал в этот свой тур, Зорро отправился в гости к новым друзьям, разбрасывать клочья своей роскошной шерсти по небольшому семейному замку Бейкеров.

Когда машина пришла в движение, Чарльз попросил шофера остановиться, взял кота на руки и открыл дверь. Однако тот так сопротивлялся, что профессору пришлось поинтересоваться у шофера, не возражает ли он, если кот поедет с ними, поскольку ему все равно придется возвращаться в отель. Конечно же, тот не возражал, поэтому Чарльз сказал коту:

— На этот раз я возьму тебя с собой, но в качестве наказания я буду называть тебя Бегемотом. Мне остается только надеяться, что ты не выпьешь всю водку, прежде чем я вернусь. — И он многозначительно покосился на бар, находившийся в задней части лимузина, где блестела бутылка «Абсолюта».

Конечно же, Бегемот — это тот самый дьявольский котяра из знаменитого романа Булгакова, один из любимых литературных персонажей Чарльза. На самом деле кот из «Мастера и Маргариты» представлял собой инкарнацию дьявола, но это был тот поэтизированный дьявол, который начал появляться в литературе после выхода «Фауста». Кот в романе умел говорить, играть в шахматы, пить водку и в целом был умным и дьявольским, или же дьявольски умным. В отличие от кота в лимузине, он был черным.

В библии, как помнилось Чарльзу, Бегемот упоминался вместе с Левиафаном, и оставалось неясным, был ли библейский Бегемот носорогом, крокодилом, гиппопотамом или слоном.

Лимузин оставил Чарльза на улице Трижиста, неподалеку от красивого дворца Шенборн, имевшего адрес Мала Страна, 15. Этот небольшой дворец восемнадцатого века, с убранством и садом, выдержанным в стиле эпохи Возрождения, был выкуплен под посольство США вскоре после Первой мировой войны послом Ричардом Крейном (слесарем, ставшим миллионером), и его расположение заметно увеличило число странных совпадений, случившихся с Чарльзом в Праге. Неподалеку в 1917 году жил Франц Кафка.

У ворот Чарльз назвался, его тут же встретили и пригласили в роскошный кабинет в задней части здания. Сотрудник посольства представился и спросил, действительно ли предмет, который принес с собой профессор, представляет собой то, о чем им было сказано. Чарльз подтвердил эту информацию. Затем сотрудник поинтересовался, чем еще он может помочь профессору. Чарльз хотел лишь удостовериться в том, что посылка будет обязательно доставлена в американское посольство в Лондоне. В ответ у него спросили, очень ли он привязан к одеялу из верблюжьей шерсти, в которое был завернут предмет. Когда Чарльз ответил отрицательно, его убедили, что предмет тщательно упакуют и запечатают, а затем отправят дипломатической почтой. Профессору самому придется прибыть в Лондон завтра утром; ему сообщили, кого спросить в местном посольстве. Чарльз еще раз убедился, что человек, с которым он беседует, понимает, насколько ценна посылка, и отбыл восвояси.

Уже сидя в лимузине, Чарльз позвонил Кристе. Судя по голосу, она только что проснулась. Профессор поинтересовался у нее, не хочет ли она прогуляться с ним на Злату уличку. Криста согласилась, и Чарльз попросил ее быть готовой через полчаса. Бегемот тем временем начал мурлыкать и медленно топтать брюки Чарльза, сжимая и разжимая лапки в состоянии полного довольства.

По пути в отель Чарльз заметил агентство «Бритиш Эйрвейз» и попросил водителя остановить машину. Агентство открывалось через десять минут, поэтому он закурил сигару и принялся наблюдать за теми немногими прохожими, которые находились на улице в этот час. Зевнув, пожилая женщина с волосами неопределенного цвета открыла дверь агентства. Чарльз вошел внутрь. Единственный рейс ожидался завтра в 13:00. Он купил себе и Кристе билеты в одну сторону.

 

Глава 99

Вернера разбудил резкий писк, исходивший из его компьютера. Он посмотрел на Беату, которая еще крепко спала, встал и увидел, что сигнал телефона Чарльза стремительно удаляется от отеля. На некоторое время сигнал остановился у посольства США. Вернер понял, что эта остановка связана с разговором, который он пытался прослушать вчера вечером, но не сумел из-за помех. Чарльз знал, что оказался в одном шаге от ареста, и Вернер очень опасался, что профессор попытается найти убежище в посольстве, чтобы его затем эвакуировали из Чешской Республики американские власти. Кроме того, Вернер задумался, не пожелал ли Чарльз срочно покинуть страну из-за болезни отца. Посидев некоторое время в напряжении, Вернер успокоился, когда сигнал телефона начал перемещаться обратно в сторону отеля, и в восхищении улыбнулся, догадавшись, что Чарльз сумел организовать переправку меча по дипломатическим каналам.

Вернер спустился было в кухню, но очередной сигнал компьютера заставил его помчаться обратно наверх. С интервалом в четыре минуты было отправлено более двадцати запросов на арест Чарльза Бейкера, и один из них — с электронного адреса члена правительства, способного принимать решения такого рода. Было воскресенье, и почту до завтрашнего утра, скорее всего, никто читать не будет. Чтобы увеличить вероятность этого, Вернер вбросил вирус, который прицепился к найденным сообщениям и уничтожил их, но уверенности в том, что он нашел их все, у него не было. Поскольку русский агент-боксер так и не объявился, он решил отправить Беату в офис Ледвины, чтобы установить там прослушивающее устройство. Но прежде чем это сделать, ее следовало разбудить, поэтому он вспомнил о своих кулинарных навыках и приготовил роскошный завтрак.

Полностью утратив терпение, Ледвина, у которого не бывало похмелья, нервно расхаживал по офису. А Гонза не спал всю ночь. Разговаривая с комиссаром, он задремал в кресле, поэтому Ледвина отправил его домой. Понимая, что до завтрашнего утра ничего не произойдет, он, прежде чем отправить Гонзу спать, заявил ему, что очень надеется, ради блага всех чехов, что преступники не совершат теракт в Праге в выходной день. Затем Ледвина переоделся, сел в машину и направился в отель «Босколо».

Добравшись туда, он хотел было ворваться в номер Чарльза, но испугался, что и так затянул удавку слишком сильно и что, в конечном итоге, рискует упустить свой и без того призрачный шанс поймать профессора. Придется заставить его допустить ошибку и ждать ордера сверху. Ему оставалось лишь вооружиться терпением, поэтому он остался сидеть в машине, как послушный мальчик, — на значительном расстоянии от отеля, но в таком месте, откуда можно было последовать за профессором, когда тот выйдет на улицу. К сожалению для него, Чарльз уже вернулся за Кристой и отправился обратно в Градчаны.

 

Глава 100

Отель «Босколо» находился по адресу Сеноважне наместье, 13, в первом районе Праги. Градчаны были от него довольно далеко, на другом берегу Влтавы, за знаменитым Карловым мостом. Этой дорогой Чарльз ходил не раз. Стоял чудесный летний день, но настроения гулять у него не было. Он сгорал от желания вернуться на Золотую улицу, Злату уличку по-чешски, одну из самых знаменитых достопримечательностей Праги. Лично Чарльзу там не нравилось, и он был там всего однажды. Колоритную улицу отреставрировали и превратили в скучный ряд магазинчиков, где продавались сувениры, книги и богемский хрусталь, что вызывало у него отвращение.

Изначально улицу возвели в районе замковой стены по приказу вездесущего Рудольфа Второго в конце шестнадцатого века. Предполагалось, что там поселятся солдаты Рудольфа. Через некоторое время, когда закончилась Тридцатилетняя война, туда переехали семьи мастеровых, в основном ювелиров. Улица получила свое название из-за их ремесла, а не из-за алхимиков, пытавшихся получить здесь золото из ртути, как часто утверждалось. Алхимики обитали несколькими улицами ниже. Франц Кафка жил в доме номер 22 вместе со своей сестрой чуть менее двух лет. По всей видимости, именно в этом скромном домике и пришла ему в голову идея написать роман «Замок».

В начале предыдущего века улица превратилась в помойную яму, где жили разнорабочие и бродяги, отбросы общества. В шестидесятых годах, после эвакуации жителей и выселения их на окраины, коммунистическое государство реабилитировало улицу. Сейчас она превратилась в настоящую достопримечательность, улицу из сказки, с маленькими домиками, выкрашенными в яркие цвета.

Чарльз понятия не имел, что собирается там найти и должен ли искать вообще, но после того, как он открыл и, как ему казалось, частично расшифровал значение двух текстов, инстинкт подсказывал ему: что-то произойдет именно здесь, прямо в том голубеньком домике, где жил великий писатель.

Выбравшись из такси, он перешел в пешеходную зону, заплатил за вход и бросился к голубенькому домику. Оказавшись на месте, он принялся оглядываться, словно бы ожидая чего-то. Сама по себе улица была довольно короткой, короче, чем ее строили изначально.

— Что вы ищете? — поинтересовалась Криста.

— Пойму, когда увижу, — с сомнением в голосе отозвался Чарльз.

— Вы же знаете, что в Праге найдется дюжина мест, где когда-то жил Кафка.

— Да, но я должен быть здесь. Не знаю почему.

Он прошел по улице до конца, затем вернулся обратно. Криста за ним не последовала, а вместо этого зашла в сувенирный магазин, затем в другой. Погуляв полчаса, Чарльз решил, что пора признать свое поражение. По всей видимости, ничего он здесь не найдет. Прямо напротив дома Кафки сидел слепой старик с седыми волосами и бородой, похожий на Деда Мороза. Он сидел на маленьком стульчике и время от времени подносил ко рту губную гармошку. Чарльз не видел его, когда пришел сюда, поэтому подумал, что старик появился позже. Одет тот был отнюдь не в лохмотья и, судя по всему, не голодал. Чарльз не понимал, то ли он пришел попрошайничать, то ли просто решил провести время в городе. У ног старика сидел мастиф, тоже совсем не похожий на собаку попрошайки. Снедаемый любопытством, Чарльз подошел ближе, в основном потому, что увидел, как из соседнего магазинчика вышла Криста. Приглядевшись повнимательнее, он увидел трость слепого, прислоненную к стене. Перед стариком лежала шляпа с несколькими монетами и одной смятой купюрой. Что ж, значит, он все же попрошайка.

Чарльзу доводилось слышать о нищих в Восточной Европе, зарабатывавших за день больше, чем обычный рабочий мог заработать за неделю, — особенно в Румынии. Зачастую в столицах великих европейских держав к жителям стран Восточной Европы относились с несправедливой антипатией, а все из-за множества агрессивных попрошаек из их родных стран, оккупировавших основные туристические достопримечательности в Париже, Риме и Мадриде. Они просили милостыню и воровали все, что попадалось им на глаза.

Однако старик не вписывался в стандартный образ, сложившийся у Чарльза для этой категории людей. Подойдя ближе, чтобы поговорить с Кристой, он вынул кошелек, собираясь найти монету или небольшую купюру для старика, но не нашел ничего подходящего, поэтому махнул рукой, показывая Кристе, что хочет уйти.

— Мы зря пришли сюда, — сказал он. — Кажется, даже моя интуиция меня подвела.

Но развернуться и уйти он не успел, потому что старик вдруг заиграл на гармошке. Услышав первые ноты, Чарльз почувствовал, как по спине побежал холодок, и замер на месте. На него нахлынуло очень яркое воспоминание. Он даже почувствовал запах хлеба, который дед пек каждое воскресенье в саду дома, где прапрадед Чарльза сложил дровяную печь. Его дед всегда насвистывал эту мелодию, когда пек хлеб. Запах хлеба и садовых цветов заполнил его ноздри, а в ушах громко зажурчал ручей, текущий через сад. На языке возник вкус свежего хлеба, которого он не ел с самой юности, глаза наполнились слезами.

Он обернулся к старику, но, прежде чем он успел что-то сказать, мужчина вдруг заговорил по-английски:

— По легенде, эта улица славилась тем, что когда-то здесь можно было заработать много золота. Давным-давно сюда переехал загадочный старик, очень похожий на меня. Поскольку он вселился в самый маленький домик и прибыл без багажа, если не считать чемоданчика с пустыми склянками, люди предположили, что он беден, и поэтому были к нему добры. Они предложили ему небольшую арендную плату и часто приглашали к себе на обед. Через некоторое время он стал выходить из дому все реже, а по вечерам над его домом замечали странные тени. Из дымохода валил разноцветный дым, в основном синего, розового и серебристого цветов. Поэтому люди начали болтать. Однажды они явились к нему и потребовали объяснений. Они опасались, что он одержимый, или, хуже того, на их улице поселился сам дьявол. Они стучали в двери, окна, звали его, но никто не открывал и не отзывался, поэтому они решили взломать двери. Однако те оказались не заперты. Войдя внутрь, они нашли старика на полу — мертвого. Воздух в доме был тяжелым, а вся маленькая комната была заставлена трубками и банками, полными разноцветных жидкостей. В руках у старика был желтый камень. Позднее полиция выяснила, что это действительно был золотой слиток. Как раз в этот момент на улице появилась пара среднего возраста, это оказались дети старика. Он был зажиточным человеком, имел огромный дом со множеством пристроек и участки земли где-то на юге. С момента его исчезновения дети искали его более полугода, а он все это время был здесь, на этой улице.

Чарльз слушал внимательно. История закончилась, и он все пытался понять, что старик имел в виду. Некоторое время царила тишина. Чарльз снова вынул кошелек, взял первую попавшуюся купюру и вложил в руку старику. Старик жестом попросил его подойти ближе, и Чарльз послушался, но старик желал, чтобы он подошел вплотную, и вытянул руку, словно намереваясь коснуться его.

— Я бы хотел увидеть вас, если вы не против, — произнес старик.

Чарльз понял, что слепой хочет «посмотреть» на него пальцами, поэтому наклонился, чтобы оказаться на одном уровне с ним. Некоторое время по его лицу скользили пальцы слепого, сначала одной руки, затем обеих. Некоторое время он «рассматривал» Чарльза таким образом, затем убрал руки.

— Мы встречались давным-давно. Это были не вы, но человек, на которого вы очень похожи. С тех пор минула вечность.

После этого старик ничего больше не сказал. Чарльз попытался задать вопрос, но старик отмахнулся и снова заиграл на гармошке. На этот раз он играл чешскую мелодию, никак не связанную с Чарльзом. Тот понял, что встреча закончилась, развернулся и отправился восвояси. Но не успели они отойти далеко, как старик отнял гармошку ото рта и произнес:

— Этот человек… Я очень любил этого человека.

Поначалу Чарльз решил, что старик, по всей видимости, пребывает в маразме. Услышав, как Чарльз говорит с Кристой по-английски, он рассказал историю, которую рассказывал всем. Но затем Чарльз понял: то, что старик выбрал эту мелодию, не может быть простым совпадением, поэтому ему показалось совершенно естественным, когда старик добавил:

— Иногда нам приходится отречься от мира, который мы имеем, особенно если мы знаем некий секрет и только наши руки способны создать золото из ничего. Мы должны делать это ради тех, кого любим, любой ценой.

Чарльз уже повернулся к нему спиной, когда услышал эти слова. Постояв на месте какое-то время, он обернулся. Старика и след простыл, вместе со шляпой и собакой. Исчез, как будто его и не было. Исчезла и Криста. Чарльз глазел на проходящих мимо людей, пытаясь понять, что с ним сейчас произошло.

Кто-то взял его под руку. Криста.

— Куда вы пропали? — Чарльзу хотелось спросить у нее, слышала ли она старика и видела ли его, но он боялся, что она примет его за сумасшедшего.

— Мне показалось, что вам с этим человеком есть что сказать друг другу, а поскольку ваш разговор меня не касался, я зашла в магазин и купила себе на память этот сувенир.

Чарльз с удивлением уставился на нее. В руках она держала вульгарного вида бокал, небольшой, из стекла, а не из пластика, с надписью «Я люблю Прагу». Что ж, по крайней мере, он не бредил.

 

Глава 101

Кристе и Чарльзу понадобилось два часа, чтобы вернуться обратно в отель. Профессору нужно было подумать, поэтому они возвращались пешком. Раньше они говорили много, но за всю эту прогулку Чарльз не произнес ни слова, и Криста не настаивала. Однако Чарльз был слишком погружен в свои мысли, чтобы заметить у входа в отель имбирного цвета кота.

А комиссар тем временем все сидел в своей «Шкоде», на почтительном расстоянии от отеля; он видел, как Чарльз и Криста вошли внутрь. Ледвина пытался рассчитать свой следующий шаг. В прошлый раз Чарльз ускользнул от него, но комиссар устоял перед искушением вцепиться в глотку администратору. Он не потребовал информации о том, находится ли профессор по-прежнему в отеле, а если вышел, то куда и когда вернется. Был почти полдень, поэтому он решил, что Чарльз выйдет еще раз и вряд ли просидит весь день в отеле, если у него, конечно, нет эротических намерений относительно дамы, которую Ледвина считал кем-то вроде Маты Хари и которая, как следствие, должна быть готова на все, включая соблазнение американского профессора, если она еще не сделала этого. Ледвина вышел из машины, не сводя взгляда со входа в отель, купил два сэндвича и бутылку «кока-колы» в ближайшем киоске и вернулся на свой пост.

Едва Чарльз прошел мимо стойки администратора, как откуда-то выскочил директор отеля, чтобы сообщить ему, что его уже больше часа ждет некий джентльмен. Чарльз поинтересовался личностью посетителя, но директор не мог ответить на этот вопрос. Он мог лишь заверить профессора, что посетитель нисколько не похож на Ледвину. Директор уведомил профессора, что джентльмен ожидает его в холле, и поинтересовался, не хочет ли тот, чтобы он уведомил посетителя о его приходе.

— Нет нужды, — отозвался Чарльз. Пытаясь угадать, какой еще слепец попадется ему на пути на этот раз, он направился в холл.

Он завернул за угол. Над спинкой огромного кресла он сразу заметил огненно-рыжую шевелюру сидящего в нем человека. Решив, что быть того не может, он поспешил к столику, стоявшему рядом с креслом, и остановился напротив посетителя, читавшего «Вашингтон пост». Отложив в сторону газету, гость откинулся на спинку кресла, широко улыбнулся, вскочил на ноги и неуклюже обнял Чарльза.

— Господи! — с трудом произнес Чарльз. — Я не видел тебя лет пятнадцать. — Он отошел на шаг, чтобы лучше рассмотреть приятеля. — Ты что, даже не постарел? Совершенно не изменился. Как будто мы с тобой стоим в аэропорту после конгресса в Рио.

В этот миг Чарльз заметил Кристу, которая последовала за ним, желая убедиться, что его не собираются в очередной раз пытать ни Ледвина, ни кто-либо еще. Увидев, что Чарльз обнимается с незнакомцем, она остановилась. Чарльз жестом подозвал ее.

— Я вам столько о нем рассказывал, и вот он перед вами, собственной персоной. Криста, это мой лучший друг Росс.

— Кажется, мы оба очень популярны, — произнес Росс, улыбаясь и протягивая руку Кристе.

Криста жестом предложила им присесть.

— Ты обедал? — поинтересовался Чарльз. — Я умираю от голода.

— Собираешься обедать в отеле? — удивился Росс.

— Здесь хорошо готовят, и я готов поспорить, что мы сможем найти для тебя какую-нибудь особо вредную еду, правда, изысканно сервированную и из лучших ингредиентов.

— Крохотные порции на огромных тарелках? Почему бы и нет!

— Вот вечно у меня с ним эта проблема, — пояснил Кристе Чарльз. — Даже не знаю, сколько раз он приносил с собой пакеты с фаст-фудом, когда мне удавалось затащить его в ресторан.

— Чарльз был богат, — пояснил Росс. — А я жил на паршивую стипендию. Мне было неловко звать его в скверные забегаловки. Кроме того, он постоянно платил за все, включая мои вопперы.

— Та стипендия была отнюдь не паршивой. Если хочешь знать мое мнение, она превышала зарплату недавнего выпускника-юриста в крупной нью-йоркской фирме, — улыбнулся Чарльз. — Но я никогда не забуду, как мэтр одного из лучших ресторанов чуть не упал в обморок, когда Росс извлек свой бумажный пакет с фаст-фудом и попросил у официанта кетчуп, в то время как стол ломился от лобстеров, королевских креветок и крабового салата.

— Безумие, — улыбаясь во весь рот, произнес Росс.

— Я до сих пор не знаю, то ли ты провоцировал их намеренно, то ли тебе просто было все равно.

— У каждого есть свои маленькие секреты. Но давайте не будем стоять на месте. Либо присядем, либо двинемся дальше.

Рядом с Россом Криста чувствовала себя неловко. Более того, она была уверена, что Чарльзу захочется предаться воспоминаниям, поэтому решила, что ей стоит уйти прямо сейчас.

— Прошу прощения, — перебила их она. — Я немного устала, и у меня в Праге есть кое-какие дела. Очень рада была познакомиться с вами, — произнесла она, обращаясь к Россу, — а вам я позвоню, когда освобожусь, — добавила она, глядя на Чарльза.

— Я тоже очень рад, — вежливо пробормотал Росс.

Криста оставила их, и двое мужчин направились к ресторану, заливаясь хохотом и беседуя на ходу.

Чарльз выбрал кафе «Нью-Йорк», полагая, что там подают блюда американской кухни. Они выбрали столик с глубокими креслами.

— Смотри-ка, все здесь такое бежевое… Я только очень надеюсь, что никто не будет играть на фортепиано.

— Только не Sweet Child in Time, — смеясь, отозвался Чарльз. — Успокойся, музыка бывает только вечером, хотя всегда хорошая, настоящий концерт. Тебе бы понравилось.

— Если барабанов нет, то не понравится.

Подошел официант, и Чарльз поинтересовался, есть ли у них что-то американское.

— Да, — сказал тот. — У нас есть королевские креветки по нью-орлеански, жареные луковые кольца или, если угодно, лучшие чизбургеры в Восточной Европе: с говядиной Кобе, — с гордостью добавил он.

Чарльз всплеснул руками, словно говоря: «Это больше, чем мы могли рассчитывать», и заказал две порции.

Росс приподнялся и взъерошил волосы профессора жестом, говорившим о том, что они были добрыми друзьями, хоть и не виделись очень давно. Затем он поинтересовался, разобрался ли Чарльз с людьми, которые его преследовали, и Чарльз рассказал ему всю историю до самого конца, ну или почти до самого. Он сообщил Россу, что отправился в Румынию за мечом, которым был одержим его дед, о чем помнил даже его друг. Рассказал ему о предполагаемом родственнике, которого подстрелили и который поведал ему совершенно невероятную историю. Затем он поделился с Россом информацией о библии Гутенберга и о том, как он нашел меч и доставил его в посольство. Рассказал он и о зловещей тени и невероятных исторических связях, обнаруженных неким полицейским и доказывавших, что тень появлялась раз в тридцать лет.

Сам не зная почему, Чарльз ничего не сказал приятелю о надписях на стене дома, не проронил ни слова о камне и ключе. Кроме того, он не упомянул о гербах, изображенных на ножнах меча. Возможно, потому, что вспомнил мужчину с коричневой папкой, который советовал ему никому полностью не доверять. Тем не менее, за исключением этого, он поведал Россу обо всем.

Свою исповедь Чарльз закончил в тот самый миг, когда им принесли еду. Отрезав кусок гамбургера, Росс положил его в рот. На лице его отразилось наслаждение.

— Это действительно лучший гамбургер в Восточной Европе, — сказал он. — Признаю.

За обедом они перешучивались и вспоминали студенческие годы. Затем Росс вернулся к прежней теме:

— Ну и что, ты веришь в какую-то часть этой истории или нет?

— Даже не знаю. Раньше со мной уже случалось нечто подобное. В самом начале происходящее напоминает плод чьего-то больного воображения, так же, как и сейчас. Но я не разгадал бы ни одну из загадок без твоего участия, которое оказалось решающим.

— Решающим? Да брось! Я лишь ускорил события. Ты и сам пришел бы к тем же результатам. Ты говорил, что тебе нужно еще кое-что расшифровать в той записке.

Чарльз проглотил последнюю закуску, выпил последний глоток чилийского красного вина «Тара Пакай», вынул кошелек, извлек из него записку и вручил ее Россу, который взял ее, развернул, чтобы посмотреть с обеих сторон, и принялся внимательно изучать.

— Видишь эту надпись на греческом — Agios Georgios? Как думаешь, что она означает? — поинтересовался Чарльз.

— Место, полагаю. Думаю, если следовать логике, о которой ты мне только что рассказывал, тебе предстоит встреча в десять часов у святого Георгия.

— Да, но дата нигде не указана. Не сказано также, утром состоится встреча или вечером. Я ходил к статуе святого Георгия возле местного собора, но никто не пришел. Кроме того, есть еще эта птица. Я понятия не имею, с чем она может быть связана.

— Если бы речь шла о десяти часах вечера, возможно, написали бы «22:00» или «10:00 вечера». И ты действительно не знаешь, где должна состояться встреча?

— Ты что, мне не веришь? — Чарльз хотел было продолжить, но замолчал, заметив усмешку на лице Росса. — Только не говори мне, что уже понял.

— Но это же просто, — удивился Росс. — Я бы сказал, что ты предположил совершенно верно, речь идет о святом Георгии, победителе дракона, вот только записка никак не связана с этой покрытой патиной здешней статуей, которая, кстати, вообще подделка.

— Так к чему же это относится?

— Ты действительно не понимаешь, о ком речь?.. Нет, это слишком просто. Вот тебе подсказка: Сан-Романо.

Чарльз готов был кусать себе локти.

— Битва при Сан-Романо, конечно. Как я мог быть настолько глуп? Uccello, птица. Я должен был подумать о слове «птица» на всех языках. Итальянский мне даже в голову не пришел. Я сосредоточился на Праге.

Паоло Уччелло, настоящее имя которого было Паоло ди Доно, являлся одним из величайших художников тосканского Ренессанса. Родившийся в окрестностях Ареццо, он почти всю жизнь провел во Флоренции и посвятил ее развитию перспективы в рисунке. Его очень интересовал сам процесс рисования, и он пытался найти верную точку схождения линий, чтобы придать своим изображениям идеальную глубину. Он был учеником Лоренцо Гиберти, создателя знаменитых ворот флорентийского баптистерия — восьмиугольного здания напротив собора Санта-Мария-дель-Фьоре. Очень дружил с другим современным ему художником, Донато ди Никколо ди Бетто Барди, более известным как Донателло. Уччелло получил свое прозвище из-за особой любви к птицам, которых часто можно увидеть на его работах. Его главный шедевр, «Битва при Сан-Романо» — это триптих, изображающий битву между войсками Сиены и Флоренции, состоявшуюся в 1432 г. Сейчас три деревянные панели разделены, одна находится во Флоренции, в Уффици, другая — в Париже, в Лувре, а третья — в Лондоне, в Национальной галерее.

— «Битва при Сан-Романо» находится в Национальной галерее, не так ли? — уточнил Чарльз.

— Да, в Лондоне. Точнее, одна из трех частей точно там. Если я не путаю, то она выставляется в крыле Сейнсбери.

— Видишь, — сказал Чарльз, — стоит тебе появиться, и вот уже мои проблемы решены. Проходит целая вечность, а ничто не меняется. Ты по-прежнему умнее меня.

— Быстрее, а не умнее, я тебе уже говорил. Давай не будем забывать о том, что черепаха всегда обгоняет зайца.

— Да, а стрела никогда не попадает в цель. Парадокс Зенона. Вот только у Зенона были Ахиллес и черепаха. И плохо, что байки Зенона — отнюдь не парадоксы.

— Что ж, как говорил Зенон, расстояние проходят за определенный промежуток времени. Если разделить его на достаточно мелкие отрезки, можно получить бесконечно малую длину, на которой, как предполагается, стрела не будет двигаться, застыв на месте. Если сложить множество последовательных моментов, когда она стоит на месте, в результате получится, что она не летит вообще.

— Если бы несчастный Зенон догадывался, что такое система координат, мы об этих глупостях сейчас не говорили бы. Как бы там ни было…

— Не вижу, в чем проблема.

— Расстояние не может растягиваться бесконечно, как в «Алисе в Стране Чудес», просто потому, что заяц, или Ахиллес, или стрела начинают его преодолевать.

— Да брось, расстояние — это то, что нужно преодолеть. Уччелло в Лондоне, и тебе нужно ехать в Лондон за мечом, так что все складывается отлично.

— Конечно. Если уж ввязываешься в одну из этих невероятных историй, совпадения начинают множиться. Кажется, что тебе подыгрывает целая вселенная.

— Да ты посмотри на нас. Мы как две старые проститутки, пятьдесят лет сидевшие в одной камере. Выпусти их из тюрьмы, и они будут стоять у ворот несколько часов, пока не наговорятся.

— Ты победил, — сказал Чарльз, — и впереди еще несколько серьезных схваток. Будешь десерт?

— Нет, спасибо. Я не ем сладкого.

— С каких это пор?

— О, уже давно.

— Миленько. Любишь фаст-фуд, но от сладостей отказываешься. И, раз уж речь зашла о «давно», я всегда рассказывал тебе, чем занимаюсь, но за последние пятнадцать лет так и не узнал, где ты был с момента своего исчезновения. И не говори мне, что, если ты мне скажешь, тебе придется меня убить.

— Я занимаюсь очень скучными системами безопасности. Как в фантастике: готовлю мир к следующему веку. А вдобавок еще кучей взаимосвязанных данных и конфиденциальных договоров. Я никого не убиваю, не взрываю небоскребы, и, к сожалению, у меня нет девушки в каждом порту.

— И ты сейчас живешь в Европе?

— В Европе, Азии. Какое-то время провел в Индии. Завоевывал там кое-кого. Один человек, звезда Болливуда, которому я установил очень хорошую систему безопасности, воспылал ко мне страстью. И кстати, о Болливуде: я понимаю, что в данный момент ты стал персоной нон грата в Голливуде. Что ты натворил?

— Скажу, но только если ты дашь мне сигару.

— Значит, ты не изменился. Все так же куришь кривые сигары? По одной в день, после еды?

— Боюсь, в последнее время я начал перебирать с этим, — отозвался Чарльз и настоял на том, чтобы заплатить, несмотря на протесты Росса. — Зачем же нарушать традиции?

— Все традиции хороши, — произнес Росс, — если они старые.

Чарльз развеселился. Он осознал, как ему не хватало этих тонких замечаний, которые зачастую подразумевали нечто большее, чем было произнесено.

— И куда мы теперь направимся? — поинтересовался Росс.

— В отеле есть сигарный бар.

— Нет. Если ты исполнен решимости вбить очередной гвоздь в свой гроб, не заставляй меня сидеть в коллекторе, где меня будут травить и другие убийцы.

— Тогда пойдем на улицу. Возле отеля есть скамейки, и вид потрясающий. Или у тебя есть другие предложения?

— К сожалению, мне скоро нужно будет уходить. Так что да, идем на улицу.

 

Глава 102

— Итак? — произнес Росс, когда Чарльз прикурил сигару, покрутив спичкой вокруг ее «ножки». — Я слышал, что тебе нельзя приближаться к Лос-Анджелесу на расстояние трех сотен миль. Что ты натворил, чем так их разозлил?

— Думаю, я слишком чувствительный. Они все мучили меня идеей сделать фильм по «Самой оберегаемой тайне Линкольна», я вроде как наполовину согласился, поэтому они начали готовить мою книгу к экранизации. Однако я не уверен, что они ее прочли.

— Эй, то есть это ты так думаешь? — многозначительно переспросил Росс.

— Ладно. Как ты знаешь, эта книга — вовсе не беллетристика, она основана на серьезных исследованиях и документах. Ну хорошо, они многое сократили, как обычно бывает, но еще и навыдумывали того, что не имеет никакого отношения к теме, а также ввели массу нелепых персонажей и конфликтов, как будто позаимствованных из комиксов. Когда они прислали мне сценарий на утверждение, у меня волосы дыбом встали. Пусть они имеют право все драматизировать, потому что им нужно снять фильм, который будет пользоваться успехом у публики, но они совершенно упустили из виду все самое важное и — даже если это говорю я — самое интересное в этой истории. Как бы там ни было, этот бред, который они прислали мне под видом сценария, не имел никакого отношения к моей книге. Поэтому я устроил сцену.

— Они разве не купили у тебя права на экранизацию?

— Нет, они заплатили аванс. К счастью, я указал в контракте, что обязательно должен утвердить сценарий.

— И это все?

— Конец ли это? Нет, отнюдь. Это только начало. Одна большая шишка — я все время забываю его имя, Джонни Шатц или что-то в этом духе, рисковый продюсер — пригласил меня в Голливуд. Катал меня везде в лимузине. Пытаясь быть вежливым, поселил меня в огромном доме с олимпийским бассейном и садом, полном всяческого кича: египетских пирамид, статуй фараонов и кинозвезд. Этот тип был помешан на истории Древнего мира, так что пусть его. Я там был не для того, чтобы судить его вкус, хоть и постоянно ловил себя на мысли о том, сколько же денег потрачено зря на этот монументальный кошмар. Как бы там ни было, они дали мне команду профессиональных сценаристов, стоит сказать, небесталанных. А их боссом был сын этого типа.

— Продюсера?

— Да. На первом же совещании они нарисовали на доске линию и разделили ее на три части. Затем нарисовали в первом сегменте небольшой кружок и еще один — во втором. Я чуть в обморок не упал. Эти люди не могли отойти от модели, напоминающей упрощенную схему из учебника для умственно отсталых. Их учат именно этому, парадигме, которую могут понять все. Не важно, кретин ли ты, есть ли у тебя хоть кроха таланта или даже какие-то идеи. Как говорил Сид Филд — ты только послушай, — наверное, цитируя плакат на двери «Макдональдса», «только упорство и решимость имеют значение». В общем, не знаю, какой менталитет позволяет готовить ту стандартную еду, которую ты так любишь, по восемь часов в день, день за днем, но я думаю, что создание сценария фильма — даже если ты хочешь стать богатым как Крез — это нечто другое.

— И ты вспомнил для них латинскую поговорку «упорство от дьявола», которую употребляют, когда кто-то упорствует в своей глупости.

— До этого мы не дошли. Продюсеры и те, кто принимает решения насчет того, куда вкладывать деньги, видят эти модели, которые им демонстрируют непререкаемые гуру вроде Сида Филда, Уэллса Рута и других, с упрощенными схемами. Читал я этого Филда. Он вовсе не показался мне дураком, но, как и всем, ему нужно продаваться как можно лучше, поэтому он говорит идиотам то, что они хотят слышать: «Ты глуп? Это не важно. Вперед. Пот важнее вдохновения. Просто чти мои правила. И тогда ты сможешь выдать что-то стоящее». Его книги — это фактически тридцать страниц сверхупрощенной теории, разбавленной тремястами страницами примеров.

— K-I-S-S?

— Что?

— Keep It Simple, Stupid. «То, что может понять каждый». Это первое правило рекламы.

— Да. Что ж, эти ребята придерживались «сосисочной» теории повествования. У фильма есть начало, середина и конец: три части, как у сосиски с двумя концами и серединой, а те два кружка на линии представляли собой «сюжетные точки», то есть точки, в которых действие должно сделать неожиданный поворот. В книжке Филда точек больше, но эти люди поняли все именно так, создав тем самым прокрустово ложе. Не вписываешься — нужно либо растянуть, либо сжать, либо подстроиться. Поэтому все фильмы одинаковые. Умных ребят полно, но если ты не вписываешься в формат — аллилуйя.

— В конце концов, это их деньги.

— Не буду спорить. Как бы там ни было, они начали объяснять эту систему так, чтобы такой идиот, как я, мог ее понять. Есть три части: вступление, конфронтация и развязка. Поскольку ребята, говорившие со мной, не верили, что я все понял, они принялись жонглировать детскими метафорами, почерпнутыми на своих дорогостоящих курсах. Например, один из них говорит: «Акт первый. Пусть твой персонаж залезет на дерево». Другой тип приводит другой пример: «Нет, сбрось его со скалы в холодный горный поток». «И швыряй в него камни, пока он сидит на дереве», — говорит первый тип, а второй ведет свое: «Пусть река сделает крутой поворот, покажи, что впереди водопад». Это был акт второй. Наконец, в третьем акте они уже пели практически в унисон: «Вытащи его из воды», «Брось ему веревку, чтобы он мог ухватиться». Этот элемент сюжета, чтоб ты знал, называется буквально «спасательный трос».

Росс тем временем весело смеялся. Его забавляло то, как Чарльз изумлялся и негодовал, сталкиваясь с абсурдностью этого мира. Когда Чарльз остановился, чтобы перевести дух, его собеседник уже буквально умирал от смеха.

— Что? Я настолько смешон?

— Нет, — отозвался Росс, переводя дух. — Я почти забыл, насколько ты классный, когда говоришь о чем-то в запале. Пожалуйста, продолжай.

— Наверное, нет нужды говорить, что затем они разделили эти три куска сосиски на еще три, помельче, и каждый кусок имел начало, середину и конец.

Росс положил руку на плечо Чарльза, не в силах перестать смеяться. Чарльз подождал, пока тот успокоится.

— И ты не попытался прочесть им небольшую лекцию? Да ладно, признайся же.

— Я как специалист по нарратологии сказал им, что если уж им так нужно упрощать сюжет, то они могли бы обратиться к более утонченной структурной теории.

— А такая есть?

— Да, есть. К сожалению, эта теория принадлежит профессору из Румынии, который до сих пор снял не много фильмов. За некоторым исключением, до падения коммунизма румынский кинематограф был пропитан идеологией, а сразу после революции все стало еще хуже. Но это не важно. Этот профессор, Думитру Карабат, делит сценарий на пять частей и называет эти части «ритмементами», то есть ритмическими элементами. Я пытался объяснить им, что в каждой из этих частей есть что-то вроде основной идеи, основного действия. Я привел им примеры из знаменитых романов и фильмов. В качестве главного примера я привел фильм, о котором все в Голливуде говорят, что это икона американского кинематографа, — «Гражданин Кейн». Я следовал тут за румынским профессором. Часть первая: Кейн всего лишь хочет играть, потому что в детстве ему играть не давали. Часть вторая: Кейн получает огромное состояние и по-прежнему хочет играть, но ему снова не позволяют. Часть третья: освободившись от гнета, он начинает играть по-крупному. Часть четвертая: его игра прерывается серией жизненных разочарований. И наконец, часть пятая: Кейн умирает и на смертном одре произносит загадочные слова, вокруг которых строится весь фильм: «розовый бутон». Мы узнаем, что так назывались его санки — метафора игры, которой он был лишен в раннем детстве.

Заслушавшись, Росс перестал смеяться.

— Ладно. Я пытался объяснить им, что части первая, третья и пятая неразрывно связаны: Кейн играет, играет всерьез, играет до конца. А во второй и четвертой части ему не разрешают играть, потому что его игра всех разочаровывает. На этой простой схеме видно, что есть непрерывность между «ритмементами» первым, третьим, пятым и вторым и четвертым, а также противоречие между последовательными частями. Часть вторая противопоставляется первой, но сходится с четвертой, которая противопоставляется третьей, и так далее. Я втолковывал им, что только такие обширные и сложные взаимоотношения противоположностей и сходства создают ритм, необходимый для успеха фильма.

— И они тебя выслушали?

— Да. Кажется, они поняли. Слушай, сейчас я подумал, как важно место, где ты родился. Если бы этот профессор жил в нормальной стране, к западу от «железного занавеса», сегодня он мог бы стать более богатым и знаменитым, чем Сид Филд.

— И на чем же оборвался твой разговор с голливудскими типами?

— Что ж, он оборвался…

— Потому что ты не смог остановиться?

— Примерно так. Я объяснил им, что внутри каждого ритмемента взаимоотношения между действиями должны следовать одному и тому же ритмическому рисунку. До этого момента они слушали. Я начал доставать их в тот момент, когда сказал, что в четвертой части, согласно теории другого великого повелителя букв, на этот раз болгарина по имени Цветан Тодоров, должно случиться нечто особенное, нечто, что Тодоров называет l’infraction de la loi, — нарушение законов природы, естественной логики. Персонажа охватывает безумие, у него развивается мания, он начинает совершать поступки, противоречащие его прямым интересам. В эти моменты он делает то, что заставляет его уклониться от изначальной цели, каковой является разрешение конфликта. Вот тут-то они и вскипятились. Один из них спросил меня, действительно ли есть такие страны, как Румыния и Болгария, или я их просто вожу за нос. Когда я упомянул Трансильванию, они немного успокоились, хотя Дракула был единственным, чье имя они знали.

— И с этого момента все пошло под откос, — вставил Росс.

— Это уж точно. Меня выставили из того мавзолея, в котором перед тем похоронили. Доволен?

Росс кивнул. Он был доволен.

— Кроме того, — сказал Чарльз, — просто, чтобы ты понимал, что я был не полностью поглощен темой… Там какая-то секс-бомба глазеет на нас вот уже минут десять.

Росс повернул голову. Поднялся, махнул блондинке рукой, подзывая ее ближе, и произнес, обращаясь к Чарльзу:

— Это моя девушка, если можно так сказать, моя любовница, Беата Валевска. Я сказал ей, что она сможет найти меня здесь, когда закончит свои дела.

 

Глава 103

Беата только что вернулась из дома Ледвины. Вернер нашел адрес и отправил ее туда вместе с прослушивающим устройством. Оно было менее функциональным, чем параллелепипед в номере Чарльза, но весьма неплохим. Поскольку у комиссара не было мобильного телефона или компьютера, Вернеру пришлось удовольствоваться микрофоном, установленным в стационарном телефоне Ледвины, который передавал в основном непонятные шумы.

Беата перепрыгнула деревянный заборчик и пересекла небольшой сад, увитый виноградом, после чего забралась в дом Ледвины в приоткрытое окно. Затем она обошла этот немаленький пятикомнатный дом, решая, где лучше установить сеть миниатюрных микрофонов, которую будет практически невозможно обнаружить без соответствующей аппаратуры. Прослушивающее устройство сразу же подключилось к компьютеру Вернера, и запись начнется, как только прозвучит голос или другой звук, длящийся более трех секунд.

Затем Беата услышала шаги. Решив, что Ледвина вернулся домой, и зная, что ей еще предстоит устанавливать микрофоны в его офисе в штаб-квартире особого подразделения, она выбралась на улицу и направилась туда. Однако у двери здания стояло несколько человек, поэтому молодая женщина решила, что проникнуть в святая святых Ледвины она сумеет вечером.

Было воскресенье, и, поскольку Ледвина уже вернулся домой, весьма маловероятно, чтобы в штаб- квартире оставался кто-то, кроме вахтера и, может быть, охранника. Лучший момент и не представится.

Затем она прочла сообщение, которое оставил ей Вернер, и вернулась на виллу. Взяв конверт, который он для нее приготовил, она направилась к отелю Чарльза.

Тем временем Ледвина так и не покинул свой пост перед отелем «Босколо». Домой он не заглядывал.

На самом деле Беата слышала, как в дом Ледвины вошел шурин комиссара. Несмотря на то что Ледвина развелся, они сохранили близкие отношения, и брат бывшей жены комиссара часто приносил Ледвине еду и выпивку, иногда заходил посмотреть футбол, потому что Ледвина установил великолепную спутниковую антенну. Кроме того, у комиссара был универсальный декодер, позволявший ему смотреть почти все телевизионные каналы Европы, включая платные. Шурин внес свой вклад в виде телевизора с диагональю в шестьдесят четыре дюйма, поэтому эти двое смотрели все европейские футбольные матчи. А когда Ледвине приходилось оставаться в офисе, шурин устраивался на удобном диване и смотрел бесчисленные порнографические каналы, которые ловил спутник.

 

Глава 104

Когда Чарльз представился и пожал Беате руку, та обняла Росса и что-то прошептала ему на ухо, вручила ему конверт и ушла восвояси.

— Она очень скромная, и ей все время кажется, что она у меня в долгу, — сказал Росс, пытаясь объяснить, почему женщина так быстро исчезла. — И, к сожалению, по- английски она не говорит.

— Ты выучил польский? — удивился Чарльз. — Судя по фамилии, она из Польши.

— Пришлось. Она из нашего варшавского офиса. А теперь мне пора, но на прощание я хочу сделать тебе подарок. Правда, на этот раз не очень приятный.

Чарльз молча смотрел на друга. Ему было интересно, что сумел выяснить Росс.

— Во-первых, тебе нужно уезжать из этой страны, причем как можно скорее.

— Да. У меня уже есть билеты на самолет.

— Билеты? Не один билет?

Чарльз его не понял, что не понравилось его собеседнику.

— Мне очень жаль, — произнес Росс. — К сожалению, эта женщина, к которой ты, кажется, привязался, не та, за кого себя выдает. Я пробил ее по базе Интерпола. Она — призрак.

— Тебе не приходило в голову, что она может значиться там под другой фамилией? Шпионы меняют их как перчатки. Кроме того, я видел ее удостоверение.

— В прошлом у тебя было отличное правило: ты никогда не смешивал дело с удовольствием. Умел проводить грань. Только не говори мне, что с возрастом изменился. — Росс помолчал. По всей видимости, он размышлял, разумно ли будет сделать следующий шаг. И наконец произнес: — Удостоверение Интерпола может сделать любой ребенок с доступом к компьютеру. Ты же знаешь, что я никогда ничего не говорю, не будучи уверенным на все сто. Как бы там ни было, решать тебе.

Росс вручил Чарльзу конверт. Напротив стоял мотоцикл Беаты, и она уже заводила двигатель.

— На этих фотографиях ты увидишь, что, пока ты тут разбирался с загадками, у твоей подружки были тайные встречи, главным образом ночью. Вот и все. К сожалению, мне нужно возвращаться к работе. — И Росс обнял Чарльза.

— Возможно, мы будем видеться чаще, — произнес профессор.

Росс ответил, что это весьма вероятно, и ушел. Сев за спиной у Беаты, он помахал другу рукой, и девушка медленно тронулась с места.

Чарльз наблюдал, как удаляется мотоцикл, пока тот совсем не растворился в море машин. Открыв конверт, он увидел снимки, на которых Криста беседовала с самыми разными людьми. По большей части фотографии были сделаны во дворах. Ничего подозрительного на них он не увидел. Возможно, на этот раз Росс преувеличивал. Даже Ледвина знал, что эта женщина работает в Интерполе, назвал несколько ее имен. И как раз в тот самый миг, когда он окончательно решил, что ничего подозрительного здесь нет, он добрался до двух последних фотографий. На одной из них Криста была запечатлена с двумя людьми, которых он узнал, хоть и видел их недолго. Отличная память на лица помогла отыскать зацепки. Это были те двое мужчин, которых он видел в баре вчера вечером. А последняя фотография и вовсе подкосила его. Криста разговаривала с женщиной. Сомнений быть не могло. И женщина на фотографии была той самой, которая вручила ему записку в отеле «Централ Парк» в городе Сигишоара.

Вернувшись к себе в номер, он сел на диван. Снова просмотрел фотографии. Если предположить, что женщина на фотографии — та самая, что вручила ему записку, то какую же игру ведет Криста? Может быть, она просто знакома с ней. Профессор попытался придумать ей извинение, алиби. Возможно, женщина встретилась с Кристой в надежде связаться с ним. Не было никаких указаний на то, что фото сделано в Праге. И Криста отнюдь не скрывала тот факт, что встречается в этом городе со множеством людей. Больше всего его взволновала фотография с двумя мужчинами, которые, как он был совершенно уверен, сидели вчера в баре. Может быть, на самом деле они следят за Кристой? Он попытался сосредоточиться, мысленно перебирая все события за последние несколько дней. Он пытался понять, но лишь запутывался все больше. Он подумал, что было бы неплохо отвлечься от всего. Немного проветрить мозг. Профессор включил телевизор, взял из бара две бутылки виски, устроился на диване, подставил стул и положил на него ноги. Что же до Кристы, нельзя верить первым попавшимся фотографиям. Он уснул, пока перед глазами у него мелькали фразы на языке, которого он не знал.

 

Глава 105

Мотоцикл остановился на светофоре. Беата повернула голову и посмотрела на Вернера.

— Этот профессор знает, кто ты?

— Отчасти. Думает, что я его друг со времен учебы. Тогда я звался Россом. В те годы мы были практически не разлей вода, даже несмотря на то, что учились в разных университетах и жили в разных городах. Почти все свободное время мы проводили вместе. Встречались почти на всех каникулах. — Вернер махнул рукой, указывая на светофор. — Зеленый.

Беата вновь отвернулась, и мотоцикл тронулся с места, направляясь в сторону принадлежавшей Институту виллы. Она понимала, что разговор окончен и что настаивать бесполезно. Работа научила ее не спрашивать о том, чего ей знать не следовало. Кроме того, она была уверена в том, что Вернер рассказал ей больше, чем кому бы то ни было еще. Что же до нее, она ринулась в отношения с ним, как в омут головой, не задумываясь о последствиях. Все ее предыдущие любовные связи были либо рабочей необходимостью, либо проблемами, которые приходилось решать. Все, кто когда-либо знал ее, в какой-то момент пугались, осознав, насколько она ледяная и порочная внутри. Она была ужасающе циничной и бесчеловечно жестокой, более того, всем казалось, что ничто не способно тронуть ее. Единственным, с кем она чувствовала общность, был Вернер.

Когда они добрались до виллы, Беата рассказала ему, что сделала в доме комиссара, и сообщила, что намеревается пойти к нему в офис позже, когда все разойдутся.

Пока Беата была в душе, Вернер включил компьютер, просмотрел почту и сообщения. Проверил сигнал Чарльза и убедился, что тот вернулся в отель. Запустил камеру прямой трансляции, но услышал только звук работающего телевизора. На записях из дома комиссара тоже не было ничего, кроме звука работающего телевизора. Вернер улыбнулся и подумал о том, как глупо люди распоряжаются свободным временем, даже самые умные из них. В то время, как номер Чарльза передавал ему чешские новости, аппарат в доме Ледвины записывал стоны, вздохи и крики, плохо имитирующие оргазм.

Тем не менее его встревожил тот факт, что Чарльз отнесся к угрозе, которую представляла Криста, без должной серьезности. Было очень важно избавиться от этой женщины, которая могла испортить ему все планы, если профессор сумеет завладеть посланием. Слишком сильно настаивать он не мог, потому что ему самому нельзя было вызвать у Чарльза ни малейших подозрений. Кроме того, она появилась так внезапно. Впервые он пожалел, что за все эти годы не считал нужным видеться с Чарльзом чаще. Дело было в том, что Чарльз действительно ему нравился и отношения у них были искренними, хотя Вернер ни на секунду не забывал о том, что ему придется воспользоваться другом для достижения собственных целей. Возможно, именно поэтому он не проверял его чаще. В некотором роде он чувствовал свою вину. Как бы там ни было, придется найти другой способ уничтожить Кристу. Возможно, стоит послать Беату. Предстояло принять решение.

Иствуд молчал. До решающего заседания Совета оставалось еще двенадцать часов. Пропустить его, свою величайшую победу на данный момент, нельзя было ни в коем случае. Решающим будет тот факт, что он найдет библию с помощью Чарльза. Он подумал о том, как гордился бы им отец. Прошло почти пятьсот лет с тех пор, как гильдия рыбаков начала вести тройную игру в противостоянии между двумя лагерями. Они выполняли свою миссию серьезно и решительно. Всегда владели всей необходимой информацией о членах Совета, которая была доступна в историческом контексте, и при этом пытались остаться невидимыми для них. Вплоть до сегодняшнего дня им все удавалось. Ни одна из сторон ни о чем не подозревала. Работу свою они выполняли просто идеально.

Однако они не сумели найти библию и уничтожить оба лагеря, чтобы вся власть была сосредоточена в одних руках. И он, Вернер Фишер, потомок рыбаков, забравших голову Влада Колосажателя с места казни, берега озера Снагов, раз и навсегда покончит с этой запутанной историей.

Рыбакам был известен и конец истории Колосажателя. Вместе с соратниками по гильдии далекий предок Вернера откопал тело, похороненное без всяких почестей в монастыре Снагов — изысканная насмешка со стороны правителя Бессарабии Лайоты. Рыбаки соединили голову с телом и втайне похоронили его в монастыре Комана, основанном самим Владом, хотя некоторые утверждают, что голову отвезли в Константинополь, где султан насадил ее на пику. С тех пор по миру ходят две разных версии этой легенды. В первой говорится, что Дракула восстал из мертвых и превратился в вампира; во второй — что злой дух покинул его тело, но только спустя три дня после того, как голова воссоединилась с ним.

 

Глава 106

Проснулся он от покалывания в левой ноге. Из-за того, что спать пришлось в неудобной позе, она почти полностью онемела. С трудом поднявшись с дивана, он не сумел удержать собственный вес, и рухнул обратно. Лежа на спине, профессор принялся раскачивать ногой в воздухе. Боль начала утихать, но покалывание было почти невыносимым.

Он повернул голову к окну. В окно заглянуло оранжевое солнце и залило комнату ярким светом. Наконец, избавившись от неприятных ощущений в ноге, он направился в ванную. Вспомнив, что предстоит сделать сегодня вечером, Чарльз решил, что сейчас отличный момент, ничем не хуже любого другого, чтобы предъявить Кристе фотографии Росса. В телефонной трубке ему ответил слабый голос.

— Чем собираетесь заняться? — спросил он.

— Чувствую себя просто ужасно, хочу лечь.

— Да вы что? Вы заболели? Вам нужен врач?

— Нет, думаю, просто навалилась усталость. Вы рассердитесь, если сегодня мы больше не встретимся?

«Судя по голосу, Криста почувствовала, что ее ждет весьма неприятный разговор», — подумал Чарльз. Но нет, откуда она могла узнать, что он намерен с ней обсудить? Возможно, она действительно заболела.

— Ужинать будете?

— Что? — машинально переспросил Чарльз. Цепочка размышлений оборвалась. — Нет, — спохватился он. — Я весь день только и делаю, что ем. Тоже лягу спать. Прошлой ночью я спал всего часа два.

Он пожелал ей доброй ночи, забыв сказать, что взял билеты на самолет. Профессор надеялся, что просто примет душ и ляжет в постель, но знал, что не сможет уснуть снова. Как и в далекие студенческие годы, Чарльз умел отдыхать, даже имея для этого всего несколько минут. Спать подряд больше пяти часов в промежутках между учебой и развлечениями не получалось, поэтому он научился пользоваться любой возможностью, чтобы подремать, даже если времени было совсем немного, и просыпался полностью отдохнувшим. При необходимости он засыпал в очень странных местах и невозможных позах. Если потребовалось бы, он уснул бы даже стоя. Этим умением он пользовался и позднее, в длительных поездках, между конференциями, ужинами и интервью, и в тому подобных ситуациях. Ясно было одно: раз ему удалось немного поспать, как сегодня днем, потребуется чертовски много времени, чтобы снова уснуть.

Желая расслабиться, он выглянул в окно. У отеля стоял лимузин, а на его крыше, старательно вылизываясь, лежал имбирного цвета кот. Чтобы укрепить их дружбу, он решил угостить кота роскошным ужином.

Вниз он спустился минут через десять. Убедившись, что Бегемот по-прежнему на месте, он направился в ресторан, где попросил сырое филе лосося, но, когда вышел на улицу, оказалось, что кот исчез. Бегемота нигде не было видно, поэтому Чарльз принялся искать его и звать «кис-кис-кис», как ненормальный, болтающий сам с собой у самых дверей отеля. Через некоторое время портье подал ему знак, приглашая посмотреть в другую сторону. Кот сидел ярдах в двадцати и смотрел прямо на Чарльза. Тот отошел от дверей и направился к коту. Когда он оказался прямо напротив него, кот коротко мяукнул и завалился на бок. Держа миску в руках, Чарльз стоял и ждал, что будет дальше. Кот поднялся, снова мяукнул и плюхнулся на другой бок. Решив, что подобное шоу заслуживает награды, Чарльз поставил блюдечко на мостовую и присел рядом на корточки. Кот тут же принялся поглощать угощение, а профессор тем временем гладил его по голове. Проходившие мимо люди останавливались, чтобы тоже погладить кота. Поначалу они что-то спрашивали у Чарльза, но поскольку тот отвечал только по-английски, прохожие просто поглаживали кота и уходили.

Когда кот проглотил огромную порцию лосося за рекордно короткое время, Чарльз взял его на руки и подумал, что стоит посидеть где-нибудь и выкурить сигару. Он уже направлялся к отелю, как вдруг увидел выходящую оттуда Кристу. Инстинктивно отступив на шаг, он поставил кота на землю и позволил женщине отойти подальше. «Вот как, — подумал он, — значит, она солгала мне, что ляжет спать, а судя по тому, с какой скоростью она движется, солгала она и насчет своего самочувствия». И профессор решил пойти за ней.

Ледвина, которому стало до смерти скучно в автомобиле, проклинал себя за отказ от современных технологий и впервые подумал о том, что завтра же утром купит телефон и планшет. Если ими может пользоваться любой идиот, то научиться, наверное, будет легко. Он видел, что Чарльз ненадолго выходил из отеля с Вернером, и запечатлел этот исторический момент небольшим цифровым фотоаппаратом, которым недавно заменил антикварный «Практикер», служивший ему более сорока лет. Он никогда не отказался бы от него, но проявляющие лаборатории постепенно исчезли, а пленку и вовсе было не купить. Тем не менее он сфотографировал Беату, увидел большой конверт, который она вручила Вернеру и который тот передал Чарльзу. Комиссар подумал, что, вероятнее всего, между ними существует некая иерархия отношений. По всей видимости, профессор — начальник этих двоих. Теперь надо будет отдать Гонзе сделанные фотографии и посмотреть, сможет ли он опознать мужчину и женщину, которые встречались с Чарльзом. Кроме того, Ледвина понаблюдал за небольшим приключением Чарльза с котом, увидел, что Криста вышла из отеля и направилась в сторону, противоположную той, где находился профессор. Затем обнаружил, что Чарльз пошел за ней.

Комиссар сразу понял, что Бейкер следит за Кристой. Он задумался, стоит ли пропустить Чарльза вперед, чтобы можно было следить за ними обоими, или лучше держаться поближе к женщине, на случай, если Чарльз сдастся или потеряет ее из виду. Ледвина решил, что агент — более интересная фигура в данный момент, поэтому проследить за ней гораздо важнее. Надев черные очки, он нацепил на голову берет, в котором напоминал рабочего из итальянского фильма шестидесятых годов, и завел мотор.

 

Глава 107

Темнело быстро. Чарльз ускорил шаг, потому что, пройдя ярдов пятьсот, Криста вдруг свернула на боковую улочку. Вчерашний урок он усвоил прекрасно: когда его спутница начеку, у нее как будто глаза вырастают на затылке; поэтому он двинулся дальше, почти прижимаясь к зданию на углу улицы, и только после этого обогнул его. Если Криста вдруг резко обернется, ему придется реагировать быстро. В голове крутилась одна мысль: насколько хорошо она знает город? Казалось, она ориентируется на всех этих улочках просто прекрасно. Поскольку они удалялись от центра, фонарей стало меньше. Чарльзу пришлось смириться с тем, что расстояние между ними увеличивалось.

А у Ледвины с того момента, как Криста начала сворачивать на узенькие улочки, начались проблемы. Если бы он держался прямо за ней, его могли бы увидеть как Криста, так и Чарльз, поэтому он следовал по параллельным улицам и на каждом перекрестке возносил молитву о том, чтобы она показалась на другой стороне улицы. Три раза комиссар впадал в панику, думая, что потерял ее, но всякий раз находил снова. На подобные вещи у него был отличный нюх, и инстинкты не подводили его.

Прошло довольно много времени, прежде чем впереди показался парк, почти полностью погруженный в темноту. Криста вошла в него, двинулась по центральной аллее и затем свернула к ее противоположной стороне. Чарльз был рад тому, что видит ее и может еще больше увеличить расстояние между ними. Комиссар въехал на улицу с односторонним движением, и здесь ему пришлось принимать решение. Он знал, что за парком начинаются улицы, где расположены небольшие заводы и кладбище, а кроме того — маленькая площадь, окруженная старыми домами. Возможно, женщина собиралась с кем-то встретиться в парке, но это было маловероятно. Ледвина готов был спорить, что она направляется куда-то в район площади. Объехав парк с другой стороны, он прибыл на площадь раньше нее. Выбрав на парковке стратегическое место для наблюдения, он погасил фары и принялся ждать, не глуша мотор.

Через некоторое время появилась Криста — как раз оттуда, откуда ждал ее комиссар. Дома, окружавшие площадь, были старыми, трех- и четырехэтажными, все они выходили воротами на площадь, в каждом был внутренний дворик, через который жители и попадали в свои дома.

Чарльз же тем временем потерял Кристу где-то в промышленном квартале, а поскольку понятия не имел, где находится, то просто двигался вперед. Увидев впереди светофор, он подумал, что примет решение о том, что делать дальше, когда доберется туда. Словно заменяя отсутствующие фонари и к вящей радости оборотней, ярко сияла полная луна. Время от времени в поле зрения мерцали лампочки, освещавшие пустые дворы, слышался лай собаки: картина казалась чуть ли не апокалиптической.

Криста пересекла площадь прямо в центре, где стояла статуя в окружении скамеек, а также располагалась детская площадка с качелями и горкой. Окружали площадь фонари, рассеивавшие желтоватый свет. Оказавшись напротив статуи, она услышала за спиной шаги. Судя по звукам, приближавшийся к ней человек хромал, но хромота его была какой-то неровной, как если бы он не столько шел, сколько перетекал по земле, временами останавливаясь, чтобы поставить ногу на землю. Внезапно стало очень холодно. Лампочки по периметру площади замерцали, две полностью погасли. Свет остальных начал постепенно слабеть. Луна удлинила силуэт Кристы, превратив его в тонкую тень.

Наблюдавший за происходящим Ледвина ощутил холод и услышал шаги. И вдруг волосы у него встали дыбом, когда он увидел, как над тенью Кристы вырастает другая, словно бы пожирая ее. Рядом с ним с громким звуком взорвалась лампочка в фонаре; вдалеке послышался еще один взрыв. Темнота стала глубже, но, как ни странно, свет на другом конце площади, откуда пришла тень, стал ярче, будто пропитанный энергией. Вторая тень, не та, которая принадлежала Кристе, а та, которая словно бы поглотила ее, теперь виднелась на стене: тень очень худого, слегка сгорбленного человека. Над зубами, похожими на металлические клыки, выступал длинный нос, изо рта капала слюна. Благодаря этим подробностям проекция казалась практически нереальной. Локти его были прижаты к бокам, а руки вытянуты вперед, словно он намеревался наброситься на добычу. Пальцы выглядели как тонкие острые лезвия, по всей видимости, металлические. Найти единственный источник света, создававший тень, для комиссара не составило труда. Он вышел из машины, сжимая в руке пистолет, заряженный серебряными пулями. Убежденный в том, что между стеной и лампочкой, как и на виденных им фотографиях, нет ничего, он поднял пистолет и приготовился выстрелить в пустоту в той стороне. И именно в этот миг что-то встало между ним и ярко вспыхнувшим светом. Некое существо, возможно, человек, направлялось к Кристе, а та пришла в ужас и бросилась бежать. Проекция на стене соединилась с дьявольским существом, словно в театре теней.

Ледвина поразился тому, что существо, отбрасывавшее тень, все-таки можно было увидеть в реальном мире. Перестав искать объяснения, он выстрелил раз, затем второй. «Тварь», как мысленно называл ее комиссар, находилась слишком далеко, а свет мешал обзору, из-за чего он видел только силуэт, замерший от звука первого выстрела. Тварь снова тронулась с места, но второй выстрел заставил ее остановиться. Пуля вошла в ствол дерева совсем рядом с существом, которое, похоже, принялось разглядывать его. Затем оно внезапно развернулось, двинулось в противоположную сторону и скрылось за фонарем. В воздухе снова прогремел выстрел.

Криста поняла, что кто-то защищает ее, поэтому побежала в ту сторону, откуда раздался выстрел, стараясь не пересекать траекторию полета пули.

В этот момент Ледвина увидел появившегося на другом конце площади Чарльза, как раз в том самом месте, где скрылась тварь. Два силуэта на миг слились, а затем тварь словно сквозь землю провалилась.

Чарльз услышал выстрелы в тот самый миг, когда вышел на площадь. Краем глаза он успел заметить совсем рядом с собой нечто, опустившееся на землю и бросившееся в разбитое окно дома на краю площади; окно находилось почти на уровне фундамента.

Криста все приближалась к машине комиссара, а Ледвина начал ругаться и палить в воздух. В домах вспыхивал свет, к окнам подходили люди. Кто-то закричал, по полицейской рации экипажам передали приказ двигаться в сторону площади. Комиссар был не в настроении разбираться с властями, которые наверняка захотят объяснений. Если он остановится, чтобы растолковать им, чем занимается, то упустит все оказавшиеся у него в руках нити. Более того, если окажется, что он вызвал этот шум, его запрос на задержание Чарльза могут и не удовлетворить. Чарльз явно не был тенью, но так же явно был с ней каким-то образом связан. Теперь у комиссара имелись доказательства этого.

Тем временем Криста остановилась в каких-то двенадцати ярдах от автомобиля, наклонилась, упершись руками в колени, и позволила себе перевести дух. Холод отступил, вернулся обычный свет. Поскольку тень скрылась, Ледвина решил убраться отсюда как можно скорее. Сев в машину, он рванул прочь на максимальной скорости.

Криста не знала, что и делать. К ней подошла женщина, приходившая в бар вчера вечером, набросила ей на плечи жакет, взяла под локоть и повела к одному из домов. Чарльз спрятался за углом, когда Ледвина принялся не глядя палить в его сторону, затем вернулся на площадь и увидел, как Криста скрылась за воротами одного из домов в сопровождении другой женщины.

Через несколько минут на площадь приехали полицейские автомобили, начали собираться люди. Чарльз, который понятия не имел, что произошло, задумался о том, во что эта девушка вляпалась. Площадь постепенно заполнялась людьми, и он подумал, что это помешает ему выбраться отсюда. Криста разочаровала его. Она лгала ему все это время. У него были подозрения, но он решил игнорировать их. Профессор не понимал, как инстинкты и интуиция могли так подвести его. По всей видимости, эта женщина отправилась на встречу с кем-то, солгав ему, что не собирается выходить из отеля, к тому же она создала массу сложностей. Оставалось лишь надеяться, что его это не коснется.

Решив, что будет плохо, если его здесь поймают, он развернулся на каблуках и направился в сторону, противоположную той, откуда пришел. Спустя две минуты ему удалось поймать такси, которое только что высадило какого-то пассажира. Водитель поинтересовался, куда его доставить, и осознав, что перед ним иностранец, запросил пятьдесят евро за то, чтобы отвезти его в отель. Чарльз согласился.

 

Глава 108

Сидевший в наушниках Вернер услышал, как Чарльз вошел в номер и направился прямиком в ванную, где включил душ. В доме комиссара все еще звучало порно. В номере Кристы было тихо, как в могиле. Совещание должно было состояться менее чем через шесть часов. На некоторое время Вернеру пришлось отвлечься от прослушки, потому что Беата приготовила фазана в кислом вишневом соусе. Вернер проглотил свою порцию с немалым аппетитом, затем сказал Беате, что ей пора выдвигаться в офис Ледвины. Кроме того, он попросил ее не будить его по возвращении, потому что ему нужно будет рано вставать.

А Ледвина отправился прямиком на работу. Раздосадованный, он поднялся в свой кабинет, бормоча проклятия себе под нос и пиная мебель. На обратном пути он пытался понять, что, черт побери, случилось на площади. Ему очень хотелось поддаться порыву, который он с трудом сдержал, и поднять на ноги всех, начиная от министра внутренних дел и заканчивая президентом Чешской Республики, но он знал, что если сделает это, то все решат, будто он сошел с ума. Перезарядив пистолет, он положил его под подушку и бросился на постель, полностью одетый. Но уснуть ему не удалось. Пытаясь успокоиться, он постоянно ворочался с боку на бок. Ему более, чем когда-либо, нужно было сохранять трезвость рассудка. Несмотря на то, что прошло уже много времени, он не мог забыть тень, убившую его отца. Комиссар не понимал, каким образом смог сегодня увидеть существо, отбрасывавшее такую же ужасную тень. На фотографиях его не было. Возможно, камера не могла зарегистрировать то, что воспринимало человеческое зрение, подобно тому, как зеркала не отражают вампиров, сотканных из тьмы, нематериальных, не отражающих свет. Но почему же то существо никогда не появлялось на рисунках с тенью? На этот вопрос у комиссара не было удовлетворительного ответа.

Он подошел очень близко к разгадке, убедившись, что Чарльз — это ключ к тому, чтобы раз и навсегда покончить с этой историей. Ледвина решил, что завтра утром предпримет последнюю попытку, и если до полудня не получит подтверждения запроса, то рискнет и арестует профессора без него.

По пути в отель Чарльз подумал, что Росс снова оказался прав. Он злился на себя за то, что позволил так манипулировать собой. Он не понимал, в чем заключается задание Кристы, вообще практически ничего не понимал. Игры в прятки, крохи информации — все это только запутывало его. Чарльз решил, что ему остается лишь отправиться в Лондон, забрать дипломатический паспорт и меч, который не давал покоя его деду (хотя бы таким образом отдав ему долг), вернуться домой и забыть обо всем. Ждать до полудня ему уже не хотелось. Остановившись у стойки администратора, он попросил забронировать для него билет на первый же рейс до Лондона, а затем поднялся в номер.

Директор отеля приказал администратору звонить ему в любое время, если у американского профессора возникнет какая-либо проблема. Более того, директор сказал, что даже если администратор лишь заподозрит, что профессору что-то нужно, надо немедленно позвонить ему.

В номере Чарльза зазвонил телефон. Звонил директор отеля. Извинившись за беспокойство, он объяснил, что узнал об отъезде Чарльза. Директор поинтересовался, не расстроен ли профессор, не случилось ли с ним чего и нельзя ли ему каким-то образом помочь. Несколько раз вежливо поблагодарив директора, Чарльз сказал, что его зовут в Лондон неотложные дела и что ему необходимо попасть туда как можно скорее.

— В таком случае, — произнес директор, — вы будете рады узнать, что ближайший рейс — в пять часов утра. Я взял на себя смелость забронировать вам место. Полетите компанией «Теркиш Эйрлайнз». Это рейс с пересадкой, здесь, в Праге. К сожалению, несмотря на все усилия, я смог найти место только в эконом-классе. Следующий самолет вылетает в десять. Однако же, прошу простить мою назойливость, но мне хотелось бы знать, будет ли леди сопровождать вас? Или вы хотите, чтобы мы забронировали ей билет на другой рейс?

— Отлично, я уезжаю немедленно. А леди еще побудет здесь некоторое время. Я прошу вас оставить номер за ней и прислать мне счет. И еще раз спасибо вам за все.

Бросив взгляд на часы, Чарльз начал собирать вещи. Был уже час ночи. Вскоре он сидел в лимузине, направлявшемся в аэропорт.

 

Глава 109

Оставив мотоцикл в начале улицы, Беата на цыпочках двинулась к зданию специальной службы, пока не оказалась у входной двери. Та была закрыта. Сквозь стекло падал бледный свет. Дежурный сидел в своей кабинке, положив ноги на стол, и не столько смотрел телевизор, сколько дремал. Цветные отражения кадров мелькали на его лице и на стене за ним. Надеясь найти открытое окно и забраться в него, девушка обошла вокруг здания, но ничего не обнаружила. Значит, придется взламывать или разбивать окно, чтобы пролезть внутрь. Она вспрыгнула на высокий подоконник первого этажа, посветила внутрь фонариком. Внутри угадывалось помещение склада, где стояли старые стулья, столы и другая мебель. Идеально. Вынув из кармана моток липкой ленты, она наклеила ее на стекло напротив замка и ударила по нему фонариком. С первого раза ничего не получилось, но окно было старым, как и само здание, и в конце концов поддалось. Убрав в сторону разбитое стекло, прилипшее к липкой ленте, она просунула руку в отверстие и открыла окно. Оказавшись внутри, Беата аккуратно закрыла его за собой.

Выйдя из склада, она направилась вниз по коридору в сторону входной двери. Прямо за массивной лестницей несколько ступеней вели к кабинке, где на неудобном стуле отдыхал дежурный, положив ноги на столик с телевизором. Беата отчетливо слышала его громкий храп. Обойдя кабинку, она на цыпочках поднялась по лестнице, не издав ни звука. Вскоре она оказалась у кабинета Ледвины. Убедившись, что поблизости никого нет, она пришла к выводу, что в здании пусто. Прижавшись ухом к двери кабинета, она какое-то время прислушивалась, затем осторожно нажала на ручку двери и толкнула ее. Та скрипнула. Свет из коридора проник в комнату, оставив на полу полосу. Беата посветила фонариком влево и увидела стену, у которой стоял книжный шкаф, весь в пулевых отверстиях. Она задумалась, не перепутала ли кабинеты. Услышав шорох справа, она тут же опустила руку на рукоять пистолета, но поднять его так и не сумела, потому что пуля угодила ей прямо в лоб и отбросила назад ярда на два.

Поднявшись со своего места, Ледвина включил свет. Посмотрев на распростертую на полу блондинку, он сразу же узнал ослепительно прекрасную женщину, встречавшуюся с Чарльзом и еще одним типом несколькими часами ранее. Комиссар услышал скрип двери сквозь сон, выхватил пистолет из-под подушки и, увидев перед собой силуэт, выстрелил, не дожидаясь приглашения. И все же ему было жаль, что он убил ее. Он ожидал кого-то другого, подготовился заранее, уверенный, что рано или поздно тень придет к нему. А серебряная пуля насквозь прошила голову девушки и вошла в стену за ее спиной.

Разбуженный звуком выстрела, вахтер, словно обезумев, бросился к двери кабинета комиссара с пистолетом наизготовку и успокоился только после того, как увидел перешагнувшего через труп Ледвину. Затем прибыл Гонза, обыскал Беату и нашел при ней прослушивающее устройство. Лейтенант Ледвины узнал в ней девушку, избившую вчера на улице трех хулиганов. Он догадался, что где-то поблизости находится мотоцикл. Однако полицейский не был уверен, с учетом теперешнего состояния Ледвины, не создаст ли он лишнюю неразбериху, если сообщит комиссару, что эта женщина долго стояла прямо у здания, рассматривая его, и что он пытался спасти ее от банды панков. Поэтому поиски мотоцикла Гонза решил отложить на потом.

Конечно же, Ледвина понимал, что женщина пришла не для того, чтобы его убить. Она лишь хотела установить микрофоны.

Поскольку никаких документов при ней не оказалось, Гонза спустился в свой кабинет вместе со снятыми с тела отпечатками пальцев. Через полчаса он вернулся разочарованный и сообщил комиссару, что ничего не нашел. По всей видимости, им понадобится помощь Интерпола. Ледвина сказал себе, что стоит позвонить Кристе, которая у него как-никак в долгу. Он был уверен, что спас ей жизнь. Расхаживая по комнате, он перебирал в уме самые разные варианты, убеждая себя, что Чарльз послал Беату, чтобы узнать побольше о том, чем он занимается. Ледвина попросил лейтенанта принести ему мобильный телефон. Гонза исчез, а затем вернулся с новенькой моделью.

— Я хранил его для вас уже несколько месяцев, — сказал Гонза.

Ледвина потребовал, чтобы лейтенант в двух словах объяснил ему, как работает эта штука, еще раз обошел комнату по периметру, снова посмотрел на часы. Было почти четыре часа утра. Он решительно спустился вниз по лестнице. Гонза, заподозрив неладное, пошел за ним, и когда комиссар попытался сесть в автомобиль, Гонза встал между ним и дверцей и заорал:

— Вы пожалеете, если сделаете это!

Ледвина махнул рукой, веля лейтенанту отойти в сторону, но Гонза, предполагавший, что его будут оттаскивать силой, вцепился в дверцу. Ледвина рассмеялся:

— А если я возьму вас с собой, вы не будете возражать?

Гонза кивнул, думая, что, возможно, сумеет успокоить комиссара. И Ледвина жестом пригласил его в машину.

Спустя несколько минут они оказались у отеля. Комиссар перегнулся через стойку, схватил администратора за шиворот и потребовал назвать ему номер апартаментов Чарльза.

— Он уехал, — отозвался перепуганный мужчина.

— Куда?

— В аэропорт.

Теперь Ледвина приподнял мужчину, на пол-ярда оторвав его от пола, и посмотрел ему прямо в глаза.

— Куда он улетает и когда?

— В пять, в Лондон.

Понадобилось еще более тридцати минут, чтобы добраться до аэропорта, даже несмотря на то, что они не обращали внимания на светофоры, ехали со включенной мигалкой и сиреной. Комиссар бросился к дверям, ведущим на международные рейсы, и предъявил удостоверение. Не прекращая орать на сотрудников аэропорта и окруживших его пятерых полицейских, которые с трудом удерживали его до прихода своего начальства, Ледвина устроил ужасную сцену, требуя задержать вылет на Лондон. Однако, несмотря ни на что, самолет взлетел. Ледвину арестовали и отвели в участок на допрос.

Отпустили его спустя два часа. Вмешался министр и велел комиссару явиться к нему без промедления.

Будильник поднял Вернера в пять часов. Ощупав кровать слева, он не нашел Беату. Затем он обыскал весь дом, но ее нигде не было. Позвонил ей на мобильный, но тот оказался отключен. Вернер не знал, что с ней случилось, но не слишком волновался, уверенный, что Беата сумеет выбраться из любой ситуации. Если ее арестовали, он позаботится об этом позже. Ему даже не пришло в голову, что она лежит на полу кабинета Ледвины с простреленной головой. Включив компьютер, он увидел сигнал телефона Чарльза в аэропорту. После этого Вернер прослушал запись беседы между Чарльзом и директором отеля. Итак, он уехал. Но хотя бы не взял с собой Кристу.

Подружкой Чарльза он займется позже. А сейчас важнее всего было заседание в Храме Института. Заварив себе кофе покрепче, он извлек из холодильника заранее приготовленный сэндвич. Проделав несколько весьма сложных манипуляций, он вывел на экран изображение центральной консоли Храма. Слева и справа от него располагалось по шесть маленьких окошек, каждое из которых отображало фасад одной из двенадцати лоджий. Прежде чем отключить свой телефон, он позвонил представителю Института в Праге и попросил его подготовить самолет. Когда тот поинтересовался, к которому часу это нужно сделать, Вернер рявкнул:

— Немедленно!