В день званого обеда у Майкла Грейнджера две вещи испортили — или угрожали испортить — предстоящий вечер. У Колина было препротивнейшее настроение, а дядя Боб очень неважно себя чувствовал. Давным-давно, в Африке, он подхватил малярию, и теперь ее приступы время от времени, то лишь слегка давали о себе знать, то выбивали его из колеи на несколько дней. В тот вечер он чувствовал себя совсем больным и, если бы не его желание лично сопровождать племянницу, остался бы дома.

Случай требовал смокинга и черного галстука, и дядя Боб в этом наряде выглядел очень внушительно. Оба брата Марни во времена своего расцвета были красивы и обаятельны, и в свои шестьдесят два Роберт все еще имел успех среди дам округи, желающих придать блеск своим вечеринкам. Колин, красивый почти скандинавской красотой, тоже имел большой спрос. По такому случаю, он ухитрился выглядеть привлекательным, хотя у него было плохое настроение. Единственная незамужняя девушка в округе, которая, очевидно, давно положила на него глаз, тут же приложила все возможные усилия улучшить его настроение, присоединившись к нему сразу после того, как они встретились в просторном доме Грейнджера.

Это была падчерица миссис Фортескью, Амабель, белокурая, красивая и довольно крупная молодая женщина. Хотя сперва она смотрела на Джульетту с заметной неприязнью, после взаимных представлений она стала более дружелюбной. Амабель предложила заезжать за Джульеттой в «Зеленые поляны» пару раз в неделю, чтобы вместе ездить в гости на чай к соседям или играть в теннис, когда станет попрохладнее. Пока же все явно страдали от жары, так же, как урожаи страдали от недостатка влаги.

Недавно построенный дом Майкла Грейнджера произвел впечатление на Джульетту, хотя она и ожидала чего-нибудь, что будет вызывать зависть, особенно у женщин. Он был спланирован хорошим архитектором и из-за предельной простоты дизайна являлся вещью красивой и, на ее взгляд, радующей глаз. Только бы Майкл Грейнджер, у которого денег куры не клюют, не устал от дома и не сделал что-нибудь радикальное, чтобы изменить его внешний вид. Сейчас дом выглядел голо, потому что сад еще не был устроен как следует, а стены не были увиты виноградными лозами, придававшими такую привлекательность «Зеленым полянам». Но длинный скат зеленой крыши, аскетические белые стены и окружавшие дом внутренние дворики в испанском стиле были и сами по себе красивы, а выделяясь на фоне сумеречного ночного неба, они заставляли гостей, подъезжавших по длинной извилистой дороге, затаить дыхание от восхищения.

При дневном свете вид из огромных окон должен быть великолепен, подумала Джульетта; ночью же потоки света, струящегося из дома, походили на золотые клинки, падающие на наспех сооруженные альпийские горки и акры камберлендского дерна. Были там и клумбы роз, и пруды, выложенные камнем, но пока что они выглядели не лучшим образом. А вот огромный бассейн позади дома, открытый звездам, был похож на кусок чистейшего хрустального зеркала, окантованного яростным пламенем канн и ярко-алых гвоздик.

Внутри дома работали другие мастера, и поработали они на славу. В одной гигантской комнате собрались все гости, — по крайней мере, те, кто приехал к настоящему моменту, — и мальчики-слуги в белых куртках разносили напитки. Джульетта заметила, что дети, казалось, очень гордились своей скромной, но безупречной униформой, да и сами выглядели так, будто были старательно отмыты и начищены до блеска. Едва она вошла в комнату, как перед ней возник огромный серебряный поднос, уставленный бокалами, а из-за него приветливо сверкала белозубая улыбка. Она выбрала то, что выглядело наиболее безобидно, и уже собралась было отойти с бокалом в угол, когда перед ними возник хозяин дома.

Он не встретил их в холле, когда они приехали, но, несмотря на это, она на всякий случай поспешно подправила макияж в большом помещении, временно обращенном во что-то вроде дамской комнаты и переданном во власть леди. Там же она отдала свою тонкую шелковую накидку полной негритянке с эбеновым лицом, которая, судя по внешнему виду, вполне могла быть матерью одного-двух мальчиков-слуг. Как Джульетта узнала позже, ее звали Миранда, а звенящие у нее на поясе ключи доказывали, что она занимает доверенный пост в иерархии поместья.

В большой гостиной хозяин, в белом смокинге и безупречно повязанном галстуке, приветствовал последнюю партию гостей. Он уже поздоровался с дядей Бобом, но Колин все еще был снаружи, на подъездной дороге, что-то делая внутри машины.

Джульетта, в простом платье из натурального шелка цвета александрийской розы, практически без украшений, не считая тонкого золотого браслета и нитки скромного жемчуга, почему-то очень оробела, когда Грейнджер взял ее за руку. Когда они встретились в первый раз, она обиделась на него и застыла от возмущения — из-за замечания про клубничный чай и сад викария. Но после второй встречи ее отношение к нему изменилось, и синий блеск его глаз смущал ее.

Она ощутила, как его сильные загорелые пальцы сжали ее руку — хотя и без малейшего намерения причинить ей боль, — и услышала, как он сказал что-то вроде «А, вот кого я действительно рад видеть!». Но дар речи у нее пропал, как у какой-нибудь девушки Викторианской эпохи, когда весьма красивый и перспективный джентльмен бывал представлен ей или претендовал на знакомство с нею.

— Надеюсь, вы не будете против, если я скажу, что вы очаровательны, — сказал он ей тихим голосом. — Настолько очаровательны, что мне хотелось бы найти более выразительное слово!

— Большое спасибо, — она ухитрилась не запнуться и взглянула на него снизу вверх. — Я поражена вашим домом!

— Подождите, пока не увидите его целиком, — ответил он, но затем был вынужден отпустить ее пальцы и покинуть ее, чтобы приветствовать новых гостей.

Дядя Боб подошел к ней и провел по всей зале, представляя ее с плохо скрываемой гордостью. Она снова встретила миссис Гаррет-Джонс — на этот раз в компании мужа — и миссис Фортескью, которую поддерживала падчерица Амабель. Самого первого человека, которому она была представлена на острове, миссис Грант-Кэрью, не было среди гостей, но зато были и доктор Паттерсон, и Гарет Фробишер. Кларисса Грэхем приехала поздно, несмотря на то, что должна была исполнять роль хозяйки и занимать место напротив Майкла Грейнджера на другом конце стола.

Если Колин был в мрачном настроении, то Кларисса была задумчива. Она оделась в белый атлас и казалось такой же далекой и бесстрастной, как ледник. Ее бриллиантовому колье и алмазным серьгам в ушах тоже заметно не доставало теплоты.

Она припасла улыбку для Амабель Фортескью, которая затронула только губы, но серые глаза почти не смягчились. Она сказала: «Какое очаровательное платье, Амабель!» — так, будто действительно имела это в виду, хотя платье было довольно обыкновенным и, должно быть, уже не раз послужило в прошлом в подобных случаях. Но для Джульетты нашелся только ледяной отблеск чего-то, что могло бы быть улыбкой, а здороваясь с ней за руку, Кларисса произнесла лишь: «Как мило снова встретиться с вами, мисс Марни».

Так, значит, ее все-таки не станут называть по имени — Джульетте было очень интересно почему. Каким образом она нарушила неписаные законы общества и почему после такого краткого знакомства сестра губернатора решила, что не стоит обращаться с племянницей Роберта Марни с особым дружелюбием? И уж во всяком случае, не с таким дружелюбием, которое оказывается Амабель Фортескью!

Обед из нескольких перемен, оказался великолепно приготовленным и не менее великолепно поданным. Поскольку место на дальнем конце стола занимала сестра губернатора — что само по себе являлось достаточной честью, так как было равноценно положению хозяйки дома, — миссис Фортескью, как старшая из присутствующих дам, сидела по правую руку хозяина. Джульетту посадили где-то посередине, между доктором Паттерсоном слева и ее дядей справа. Колин сидел далеко, ближе к хозяину, что означало, что несколько голов и пар плеч отделяли его от миссис Клариссы Грэхем.

Джульетта решила, что это — умышленное распределение мест со стороны хозяина с целью поставить юношу на место и преподать ему урок должного уважения к знатным дамам, которые в любом случае были не про его честь.

Самой Джульетте обед очень понравился, и, хотя она механически и почти без остановки разговаривала с доктором Паттерсоном, пока на стол подавали разные блюда, она успевала замечать все, что происходило вокруг нее. Особое впечатление на нее произвело отличное качество еды. Съев отличный ленч в «Зеленых полянах» в середине дня и позавтракав по дядиному настоянию плотнее, чем обычно, она не очень хотела есть и волновалась, что пьет шампанское после крепких коктейлей, которые подавали в холле. Но ее эстетический вкус был полностью удовлетворен и очарован общим устройством и цветовой гаммой столовой, особенно большим количеством цветов. Композиция в центре обеденного стола представляла на всеобщее обозрение великолепные розы, которые не только плавали по поверхности большого хрустального блюда, но и ниспадали бархатным малиновым пламенем из нескольких золотых «рогов изобилия».

На обоих концах стола стояли уменьшенные копии этой композиции, множество роз образовывали целые горы в умело размещенных в стенах столовой нишах. Стол освещался свечами, поэтому свет был очень мягким и выгодно оттенял дам в вечерних платьях. Звезды с любопытством заглядывали через впечатляющее главное окно, обрамленное занавесями из золотого тюля.

Пол тоже был золотым и блестел как зеркало. На нем, словно острова в море света, выделялось несколько дорогих ковров. Задумчиво глядя время от времени на Клариссу Грэхем, Джульетта решила, что та поразительно хорошо вписывается в подобное окружение, несмотря на его чуть нарочитую современность. Но, пожалуй, на фоне резиденции губернатора, исполненной традиционного достоинства, эта дама представала в еще более выгодном свете.

После обеда все переместились обратно в главный зал и пили там кофе, а потом пары постепенно начали отправляться в ночь — или чтобы рассмотреть сад, или просто потому, что снаружи воздух был прохладнее.

Джульетта сбежала в дамскую комнату попудрить нос — она уже обнаружила, что при высоких температурах макияж приходилось постоянно подправлять, — а по возвращении соблазнилась одним из удобных кресел на боковой веранде. К ее облегчению, доктора Паттерсона не было видно поблизости, Колин тоже исчез — она надеялась, что он не ведет себя как последняя зануда, донимая миссис Грэхем разговорами или глядя на нее овечьими глазами под неодобрительным взглядом хозяина дома. Она заметила дядю, который бродил по маленькой, но прекрасно оформленной библиотеке у нее за спиной и разглядывал картины, и решила, что теперь у нее есть шанс побыть одной.

Обед был великолепен — даже слишком великолепен; но беседа с доктором Паттерсоном, который, совершенно очевидно, начинал все больше восхищаться ею, потребовала большого напряжения, к тому же она не привыкла засиживаться допоздна или обедать глубоким вечером. Она думала, что все это было последствием болезни, поскольку чувствовала себя вялой, немного уставшей и испытывала большое желание закрыть глаза и уснуть.

Подушки в кресле были настолько удобны, что можно было подумать, будто она устроилась на хорошо замаскированном облаке. Несмотря на то, что после заката стало гораздо прохладнее, неподвижный воздух все еще был теплым и расслабляющим, в нем ощущался изысканный аромат каких-то неведомых экзотических цветов, а неумолчный стрекот цикад музыкой звучал вдалеке.

Он действовал как снотворное, заставляя ее закрыть глаза. Ее пушистые ресницы затрепетали, она поудобнее устроилась в кресле, а за ее спиной раздался намеренно тихий, чтобы не испугать ее, голос.

— Я рад, что вы нашли уголок, в котором можно спрятаться ото всех. Боюсь, этот Паттерсон наскучил вам за обедом. Он может столько всего сказать о себе.

Она открыла глаза и в сумраке веранды увидела хозяина дома, возникшего, словно из ниоткуда и задумчиво смотрящего на нее. Несмотря на это, она не была так испугана, как, по ее мнению, могла бы быть.

Она была уверена, что он ухаживает за Клариссой.

Она улыбнулась ему с обезоруживающей искренностью.

— О, но доктор Паттерсон очень умен и компетентен!

— Неужели? И вам нравится обсуждать больницы за супом?

— И за всеми теми великолепными блюдами, которыми вы нас угостили! Да… до определенного момента.

— А после этого момента?..

— Мы, знаете ли, говорили и о других вещах, — ответила она, слегка поморщившись.

Он присел на подлокотник ее кресла — это вызвало в ней какое-то необычное чувство — и чуть склонился над ней, задавая следующий вопрос:

— Вы очень устали? Боюсь, я совсем забыл, что вы недавно болели. Да, вы выглядите очень хрупкой, но почему-то я никак не могу поверить в эту хрупкость. Может быть, потому, что вы производите на меня впечатление полной жизни, а не болезненной девушки… так сказать, до предела жизнерадостной.

— Клубничный чай и сад викария, — поддразнила она его.

Он поспешно нахмурился:

— Забудьте, что я это сказал. — Он накрыл рукой ее руку, лежащую на коленях. — Вы предпочитаете посидеть здесь или прогуляетесь со мной по саду? Боюсь, если мы останемся здесь, к нам в любой момент может кто-нибудь присоединиться и помешать беседе.

Хотя, когда она отвечала, в ее голосе осталась насмешливая нотка и сдержанный огонек насмешки, горел в глазах, ей показалось, что нечто, появившееся совсем недавно, безудержно подпрыгнуло внутри, а потом затихло, будто удивленное собственной смелостью.

— Конечно же, как хозяин дома, вы должны быть готовы к тому, что вас будут беспокоить, — скромно заметила она. — Я не могу надеяться захватить вас в свое полное распоряжение. Это было бы нечестно по отношению к остальным гостям.

В бархатном полумраке веранды, который время от времени рассеивался теплыми янтарными отблесками света из комнат позади них, их глаза встретились. А потом, словно испугавшись чего-то, она опустила ресницы.

— В конце концов, вы — хозяин дома, — пробормотала она.

Его пальцы сомкнулись на ее руке, и он поднял ее.

— И весь вечер я безукоризненно выполнял свои обязанности, — коротко заметил он. — Пойдемте, красавица… сегодня вечером вы очень красивы! Пойдемте, я расскажу вам о своих планах насчет сада. Сейчас, конечно, он в полнейшем беспорядке. Пока не сделано ничего, о чем стоило бы упомянуть, но, возможно, когда вы узнаете, что я собираюсь сделать, вы поймете, насколько это место многообещающе.

Он крепко взял ее за руку и, все еще говоря, провел вниз по ступеням веранды и дальше, на ровный гравий предполагаемой террасы. Затем они спустились на уровень газонов, а потом, перейдя первый из них, очутились в лабиринте мощеных дорожек, затененных развесистыми деревьями с пятнами лунного света, пробивавшегося сквозь ветки.

Недавно посаженные экзотические кусты вздымались по обе стороны дорожки, поздно взошедшая луна глядела на свое отражение в бассейне. Они стояли на краю бассейна, глядя на воду.

До них донеслись голоса: мягкий и мелодичный — Клариссы Грэхем и гораздо более высокий — Амабель Фортескью. Они обсуждали теннисный турнир, запланированный на время, когда погода будет холоднее, к ним присоединился Колин.

Судя по его голосу, происходящее было ему не очень-то по душе. Скорее, он звучал раздраженно и ворчливо — очевидно, потому, что ему не удавалось остаться наедине с Клариссой, поняла Джульетта.

Не отпуская ее, Грейнджер подождал, пока голоса стихнут и все уйдут, и повел девушку в падубовую рощу. Над ними простиралось фиолетовое звездное небо, похожее на драгоценный ковер. Она остановилась взглянуть на него.

— Как чудесно! — выдохнула она.

— Как вам нравится Манитола? — отрывисто спросил он.

— Она начинает нравиться мне все больше и больше.

Он стоял, глядя на нее с сомнением.

— Интересно, как бы она понравилась вам много лет назад, когда была действительно неосвоенной? Тогда львы, о которых я вам говорил на днях, наверняка рыскали там в кустах.

Он указал, мотнув головой, на скопление зелени у них за спиной.

Испуганная, она бессознательно придвинулась ближе к нему.

— На… Наверное, я трусиха, — призналась она, — но я не думаю, что из меня вышел бы хороший первопроходец. Абсолютно уверена, что боялась бы львов и всего остального в том же духе.

Он весело рассмеялся:

— Змей?

— Не надо!

Не совсем понимая, что делает, она ухватилась за него; он накрыл ее ладонь своей и удержал ее, мягко смеясь.

— Хорошо, не будем начинать все сначала. Я просто дразнил вас. Но если вы будете стоять очень тихо, то услышите тишину Манитолы в это время суток — это завораживает.

Он поднял руку в жесте, призывающем к молчанию. Стрекот цикад почему-то прекратился, наступила абсолютная тишина. Она стояла рядом с ним на недавно проложенной дорожке, все еще держась за его рукав, и глядела вверх, на великолепие созвездий, сиявших над ними. Ей казалось, что она слышит голос континента — или его части, — голос, который теперь превратился в слабое, но настойчивое эхо, а когда-то таил так много ужасов для белых женщин вроде нее, что она поражалась, как они могли его вынести.

— Я… я понимаю, что вы имеете в виду, — торопливо выдохнула она через минуту. Между ними воцарилась тишина, длившаяся не меньше минуты.

В конце концов, Майкл Грейнджер ласково произнес:

— Вы дрожите! А вы ведь очень хрупкая, не так ли? Неудивительно, что вас решили не превращать в сиделку! Сиделкам иногда приходится быть суровыми. Не думаю, что вы хоть каплю суровы!

Она попыталась отнять руку, но он отказывался ее отпускать.

— Вы действительно приехали сюда из-за Колина? — вдруг спросил он. — Скажите мне правду!

К этому времени луна поднялась высоко, и они стояли, залитые ее светом, ярким, словно свет прожектора. Он мог видеть замешательство в ее глазах, когда она взглянула на него.

— Нет… Да!

— А! — воскликнул он, и она увидела, как цинично изогнулся его красивый рот. — Так, значит, вы все-таки ничуть не лучше остальных. Вам нужно было замужество ради замужества?

Она горячо потрясла головой:

— Нет!

— Тогда что вам было нужно? Я вам просто не поверю, если вы скажете мне, что когда-то были уверены в том, что любите Колина!

Он продолжал держать ее словно прикованной к себе, его пальцы прижимали ее руку, сжимаясь все крепче и крепче; в бледном свете луны ей вдруг пришло в голову, что он был необычайно безжалостным… и непреклонным.

— Ты когда-нибудь любила своего кузена?

— Я не знаю, я…

— Что ты знаешь о жизни, заброшенная возлюбленная?

Ее рот походил на нежный соблазнительный цветок несколькими дюймами ниже его подбородка. Внезапно он отпустил ее руку, обхватил ее за плечи и поцеловал. Темный силуэт его головы заслонил яркие созвездия в фиолетовом ночном небе.

— Если Колин когда-нибудь целовал тебя так, я… я никогда больше не поверю никому и ничему! — поклялся он, пока она опиралась на него, потому что земля уплыла у нее из-под ног. — Никогда! — снова заявил он.

Джульетта осторожно поднесла пальцы к губам, словно опасаясь, что они объяты огнем. Если они и не горят, то должны бы, ошеломленно и недоуменно подумала она. Ее глаза, также удивленные и потрясенные, смотрели в его, непроницаемые и загадочные. Она была изумлена тем, что он мог сохранять подобное выражение, только что произведя настоящий переворот в ее жизни и чувствах.

Насколько она могла видеть, выражение его лица было непроницаемым. Губы, которые так страстно ее целовали, были сурово сжаты. Он наблюдал, как она рассматривала свои пальцы, снова неуверенно дотронулась до губ.

— Вам не следовало этого делать, — сказала она и сама не узнала свой голос. — Я здесь гостья… ваша гостья!

— Истинная правда, — согласился он.

— А вы… вы едва знаете меня!

— Как давно ты знаешь Колина? — спросил он голосом, не менее бесстрастным, чем его глаза.

— Всю жизнь.

— В таком случае нельзя ожидать, что эффект будет настолько же электризующим, не так ли? — И он повернул к дому. — Думаю, нам лучше присоединиться ко всем остальным.

Пока они шли обратно к дому, он не делал никаких попыток взять ее за руку, но был глубоко погружен в себя. Настолько глубоко, что даже не предупредил ее, когда они подошли к коротенькой лесенке вниз. Ее мысли тоже были далеко, и она вполне могла бы скатиться по ступенькам и, по меньшей мере, вывихнуть коленку, если бы он внезапно не очнулся от раздумий и не обхватил ее рукой за талию.

Дойдя до последней ступеньки, он, казалось, с раскаянием отпустил ее.

— Мне очень жаль, — торопливо пробормотал он. — Пожалуйста, прости меня.

Даже к тому времени, когда они дошли до дома и присоединились к гостям, а Кларисса Грэхем взглянула на нее со странным выражением, Джульетта никак не могла понять, имел ли он в виду, что сожалеет о поцелуе или о том, что слишком задумался и не предостерег ее по пути обратно.