1

В театре уже несколько недель репетируют «Гамлета», премьера назначена на середину января. Сегодня первый рабочий день после праздника, и, не считая обычной простуды и желудочных колик, маленькая труппа вполне держится на ногах, направляемая опытной рукой господина Ландаля. Молодой и многообещающий Микаэль Бергман играет Гамлета. Роль Короля исполняет несколько перезрелый господин Мурсинг. Королеву играет Эмили Экдаль, а Оскар Экдаль, со вздохом отвращения, согласился исполнить роли Призрака и Первого Актера.

Время уже давно перевалило за полдень, а репетиция началась в девять утра. На сцене какие-то сборные конструкции, лестница, скамья и разрисованный задник, на котором изображено совсем не то, что должно было быть изображено. Идет сцена Гамлета и Призрака. Александр прижимается к просцениуму, его почти не видно. За задником удобно расположились Эмили, молоденькая Ханна Шварц и билетерша фру Синклэр. Эмили вышивает, Ханна штопает чулки, а фру Синклэр плетет кружева. На скамеечке стоит поднос с кофе и печеньем. Время от времени женщины шепотом перебрасываются словами.

Вдоль стен — сидя, лежа, стоя — разместилась большая часть мужского состава труппы. Одни бездельничают, другие зевают, кто-то почесывается, кто-то учит роль, некоторые разговаривают или наблюдают за репетицией, которая еле-еле тянется при сонном свете единственной лампочки, свисающей на длинном шнуре с колосников.

Итак, на скамье сидит Гамлет лицом к зрителям. За спиной у него стоит Призрак. У рампы застыли суфлёрша, реквизитор и господин Ландаль, последний положил голову на руки, глаза у него закрыты; возможно, он дремлет.

Призрак: Настал тот час,

Когда я должен пламени геенны

Предать себя на муку. Гамлет: Бедный дух! Призрак: Не сожалей, но вверься всей душой

И выслушай. Гамлет: Внимать тебе — мой долг. Призрак: И отомстить, когда ты всё услышишь. Гамлет: Что? Призрак: Я дух родного твоего отца,

На некий срок скитаться осуждённый

Ночной порой, а днем гореть в огне,

Пока мои земные окаянства

Не выгорят дотла. Мне не дано

Касаться тайн моей тюрьмы. А то бы

От слов легчайших повести моей

Зашлась душа твоя и кровь застыла,

Глаза, как звезды, вышли из орбит

И кудри отделились друг от друга,

Поднявши дыбом каждый волосок,

Как иглы на взбешенном дикобразе.

Но вечность — звук не для земных ушей.

О, слушай, слушай! Если только

Ты впрямь любил когда-нибудь отца... Гамлет: О, боже мой! Призрак: Отмсти за подлое его убийство. Гамлет: Убийство? Призрак: Да, убийство из убийств,

Как ни бесчеловечны... (Сбивается.) Гамлет (шепчет): ...все убийства. Призрак: ...все убийства. Гамлет: Рассказывай, чтоб я на крыльях мог

Со скоростью мечты и страстной мысли

уститься к мести. Призрак: Значит, слушай, Гамлет.

Объявлено, Что спящего в саду

Меня змея ужалила. Датчане

Бесстыдной ложью введены в обман.

Ты должен знать, мой мальчик благородный,

Змея...

[366]

Суфлерша: ...убийца твоего отца... Призрак: ...убийца... Суфлерша: ...твоего отца... Призрак: ...твоего отца —

В его короне. Гамлет: О, мои прозренья!

Мой дядя? Призрак: Да.

Кровосмеситель и прелюбодей,

Врожденным даром хитрости и лести

(Будь прокляты дары, когда от них

Такой соблазн!) увлекший королеву

К постыдному сожительству с собой.

Но тише! Ветром утренним пахнуло.

Потороплюсь. Когда я спал в саду

В своё послеобеденное время,

В мой уголок прокрался дядя твой

С проклятым соком белены во фляге

И мне в ушную полость влил настой,

Чьё действие в таком раздоре с кровью,

Что мигом обегает, словно ртуть,

Все внутренние переходы тела,

Створаживая кровь, как молоко,

С которым каплю уксуса смешали.

Так было и с моей. Сплошной лишай

Покрыл мгновенно пакостной и гнойной

Коростой, как у Лазаря, кругом

Всю кожу мне.

Так был рукою брата я во сне

Лишен короны, жизни, королевы;

Так был подрезан в цвете грешных дней,

Не причащен и миром не помазан,

Так послан второпях на Страшный суд

Со всеми преступленьями на шее. Гамлет: О, ужас, ужас, ужас! Призрак: Если ты

Мой сын, не оставайся равнодушным.

Не дай постели датских королей

Служить кровосмешенью и распутству!

Прощай, прощай и помни обо мне! 1 Оскар Экдаль хочет встать, делает слабое движение руками, но остается сидеть, повернувшись лицом к Гамлету, на губах блуждает неуверенная улыбка, лоб блестит от пота, вены на висках набухли, он ищет носовой платок, облизывает губы.

Оскар: Я забыл, что я должен делать.

Микаэль: Ты встаешь и уходишь за задник.

Оскар: Где я?

Микаэль: Здесь, в театре.

Оскар Экдаль, словно бы обдумывая слова Микаэля, поднимает глаза к потолку и вздыхает. Остальные актеры уже поняли, что случилось какое-то несчастье. Они собираются на сцене, молчаливо, неуверенно. Александр стоит в самом низу, у просцениума, скрытый разрисованными конструкциями. Все поворачиваются к Эмили, которая, отложив рукоделье и оборвав перешептывание с фру Синклэр, медленно приближается к мужу, садится рядом и быстрым движением гладит его по голове.

Эмили: По-моему, нам надо пойти домой и отдохнуть.

Оскар: Где я?

Эмили: Ты со мной.

Оскар: Что случилось?

Эмили: Мне кажется, ты просто немного устал.

Оскар: Что я здесь делал?

Эмили: Ты играл роль.

Оскар (тихо): Играл роль. Зачем я играл роль?

Эмили: Пойдем, Оскар, пойдем домой.

Оскар: Думаешь, у меня удар?

Эмили: Мы вызовем доктора Фюрстенберга, он посмотрит тебя.

Оскар: Я умру?

Эмили: Помогите мне, пожалуйста.

С этими словами она обращается к тем, кто собрался вокруг, они сразу же наклоняются к Оскару Экдалю и поднимают его, ноги не держат Оскара, его подхватывают под руки и наполовину несут, наполовину тащат через всю сцену. В наклонный коридор с высокими дверями выходит начальник канцелярии, фру Пальмгрен, мгновенно оценив серьезность ситуации, приносит пальто и шляпу Оскара Экдаля, его с трудом одевают и в морозных зимних сумерках торопливо несут через площадь.

2

Тихий зимний день, снег идет не переставая. Фанни и Александр нашли прибежище у фрекен Веги и фрекен Эстер в их опрятной комнатке с видом на дворовые вязы и свинцовое зимнее небо. Здесь все как обычно, зато в других комнатах квартиры все изменилось. Говорят шепотом, двери открываются и закрываются беззвучно, пришли в гости дядя Карл и дядя Густав Адольф — лица у них серьезные. Репетиция в Театре отменена, и через гостиную поспешно прошли фрекен Ханна Шварц с залитым слезами лицом, а за ней бледный, одетый в чёрное, Филип Ландаль.

Доктор Фюрстенберг явился рано утром, потом исчез на несколько часов и сейчас вернулся обратно. Он стоит посередине столовой и пьет кофе. Эмили ещё не одета, хотя время—половина второго. На ней длинный темно-зеленый халат, волосы заплетены в косу. Она сохраняет спокойствие и почти не покидает спальню и больного. С детьми она говорит обычным, но чуть более мягким тоном. Это пугает. Бабушка беспокойно мечется между двумя квартирами, потайная дверь непривычно распахнута настежь, бабушка то и дело говорит по телефону каким-то неуверенным, простуженным голосом, это на нее не похоже. Аманду отправили в школу, Сири и Алида готовят обед, они не болтают и не гремят, как обычно, посудой и кастрюлями. Гувернантка Май заперлась в своей мансарде, Фанни, подслушивавшая у её двери, докладывает, что Май все время плачет.

Все изменилось, и только в комнате у фрекен Веги и фрекен Эстер все по-прежнему, только здесь сохранились ещё остатки надежности и уверенности. Фанни и Александр сидят на диванчике фрекен Веги. Между ними — потрёпанная настольная игра с разноцветными фишками. Почтенные дамы в синих платьях и бело-голубых полосатых фартуках заняты каждая своим делом. Фрекен Вега гладит кружевные манжеты, а фрекен Эстер пишет письмо, откинув крышку старомодного, ветхого секретера со множеством ящичков и отделений. Обе дамы вполголоса беседуют, не слушая друг друга, их бормотание успокаивает, как тихая, бесперебойная капель. Если они и переживают, то горя своего не показывают, да и почему бы, собственно говоря, им переживать? В глубине своих старых сердец они знают, что скоро их дорогой, любимый Оскар обретёт вечное блаженство. Вот как протекает их беседа.

Фрекен Вега: Я была у Густавссонов...

Фрекен Эстер: ...сейчас, только закончу письмо...

Фрекен Вега: ...и встретила там господина Альбректссона...

Фрекен Эстер: Вы только подумайте, дети, это письмо попадет в крошечное миссионерское поселение в самом Китае!

Фрекен Вега: ...и господин Альбректссон сказал, что его собака — пудель — принесла четырех щенков.

Фрекен Эстер: Там живет моя подруга, она там пробыла уже пятьдесят лет.

Фрекен Вега: Господин Альбректссон спросил, не хотят ли Фанни и Александр взять одного щенка.

Александр: Мама не разрешает заводить ни кошек, ни собак. Запретила раз и навсегда.

Фрекен Эстер: Щенок мог бы жить у нас.

Фанни: Правда?

Фрекен Вега: Иначе его придется продать.

Фрекен Эстер: Когда я была в Китае вместе со своей подругой — мы там работали, — у нас были собака и три кошки.

Фанни: Я выиграла.

Александр: Сыграем ещё раз?

Фанни: Только теперь ты бери красные.

Фрекен Вега: Господин Альбректссон зарабатывает кучу денег на своих превосходных собаках. Но щенка пуделя он хочет подарить.

Фрекен Эстер: Он и так богатый.

Фрекен Вега: Это деньги жены, дорогая фрекен Эстер.

Фрекен Эстер: Вы и в самом деле так думаете, фрекен Вега? Я знала отца господина Альбректссона, у него была большая усадьба за городом, и уж нужды он воистину не терпел.

Фрекен Вега: Фанни и Александр, хотите по бутерброду с патокой?

Фанни и Александр: Да, фрекен Вега, спасибо.

Фрекен Эстер: Ну вот, письмо закончено, иди сюда, Фанни, лизни конверт.

Фрекен Вега идет на кухню и делает бутерброды. Фанни подходит к секретеру и высовывает язык. Александром вдруг овладевает невыносимая грусть. Он сгибается пополам, опускает голову на колени, руки безвольно раскинуты на диванном плюше.

Фрекен Эстер: Хочешь поиграть на флейте, Александр?

Александр: Нет, спасибо.

Фрекен Эстер: Лизни марку, Александр.

Александр: Не хочу, спасибо.

Фрекен Эстер (обращается к Фанни): Тогда ты лизни марку.

В коридоре слышатся быстрые шаги, в дверь стучат, фрекен Эстер кричит «войдите». Это Аманда, на ней черное в белую клетку платье, черные чулки, волосы уложены в прическу. Она бледна от сдерживаемого волнения, но в то же время полна сладостной торжественностью горя. Фрекен Вега, положив бутерброды на тарелку, обернулась. Фрекен Эстер перестала возиться с марками.

Аманда: Мама просила передать, чтобы Фанни и Александр пришли немедленно.

Александра бьёт лихорадка, от страха у него зуб на зуб не попадает. Фанни берет его за руку и слегка подталкивает в спину. Аманда спешит вперёд — через буфетную, длинный коридор с высокими шкафами — в столовую, открывает потайную дверь и ведет брата и сестру через отцовский кабинет с его восточными коврами, высоким вычурным письменным столом и прогибающимися под тяжестью книг полками со стеклянными дверцами.

Кабинет Эмили, который называют «мамина малая гостиная», расположен между столовой и спальней. Это светлая комната с двумя большими окнами, выходящими в Городской парк, легкой удобной мебелью и изысканными картинами на стенах. В углу, у правого окна, стоит небольшое, орехового дерева фортепьяно, у торцовой стены — низкий шезлонг, у левого окна — письменный стол в стиле ампир. Элегантный закругленный диван, небольшие мягкие кресла, обтянутые светлой тканью, хрустальная люстра конца XVIII века и огромный ковер холодноватых пастельных тонов завершают убранство.

Комната заполнена людьми, одетыми в черное, их лица кажутся бледными при свете тусклого зимнего дня. Взгляды собравшихся устремляются на входящих детей. Здесь дядя Карл и тетя Лидия, дядя Густав Адольф и тетя Альма, господин Ландаль и фрекен Шварц. В углу стоит, сцепив на животе свои длинные костлявые руки, Исак Якоби. Наполовину скрытая занавесью, тихонько подвывает Петра. С перебоями, словно прихрамывая, тикают часы. Из спальни доносятся голоса. На высокие деревья Городского парка беззвучно и беспрерывно падает снег. Люди, собравшиеся в этой небольшой светлой комнате, кажутся ненастоящими, похожими на кукол в кукольном шкафу. Открывается дверь спальни, появляется доктор Фюрстенберг, он собирается что-то сказать, но, увидев детей, осекается, вынимает большой белый носовой платок и прочищает нос, издав слабый трубный звук.

Эмили стоит в дверях, она все ещё в халате, волосы заплетены в косу, она делает знак детям войти. Фанни и Аманда подчиняются не раздумывая, но Александр останавливается посередине комнаты. Ему страшно. Мать подходит к нему, наклоняется и что-то шепчет на ухо. Он нерешительно кивает, она берет его за руку и ведет к умирающему.

Светлые расписные шторы приспущены, и в комнате царит мягкий полумрак. Выкрашенные белой краской кровати стоят рядом, одна наспех застелена, в другой, на горе подушек, полулежит Оскар Экдаль. На фоне белой ночной рубашки резко выделяется посеревшее лицо. Глаза у него закрыты, веки потемнели и опухли, рот приоткрыт, руки покоятся на одеяле. В кресле е высокой спинкой сидит фру Хелена. Она одета соответственно обстановке, безупречно причесана и подкрашена, в руках полураскрытая книга. Лицо её абсолютно спокойно. Она улыбается вошедшим детям, протягивает руки, привлекает каждого к себе и целует в лоб так, как привыкла делать всегда. Она сразу же замечает безумный страх Александра и нежным быстрым движением гладит его по щеке. Эмили, присев на край кровати, неотрывно смотрит на больного. Она берет его правую руку в свою, словно хочет её согреть. На ночном столике — коричневые пузырьки и стакан с чайной ложкой. На маленькой подставке усердно тикают карманные часы Оскара. На полу — эмалированное ведро, с которого свисает влажное полотенце. Часы на комоде показывают половину девятого, маятник неподвижен. В комнате стоит резкий кисловатый запах, забивающий обычно такие неясные ароматы, исходящие от туалетного столика Эмили.

Оскар Экдаль начинает говорить, веки его по-прежнему сомкнуты. Голос слабый, он чуть тянет слова, но в принципе говорит как обычно.

Оскар: Не бойтесь. Это не страшно. Мне совсем не больно. Вообще, я уже давно себя так хорошо не чувствовал. Не обращайте внимания, что у меня закрыты глаза, просто свет немножко резковатый, но это ведь ничего не меняет? (Смеётся.) Сейчас бы я смог действительно хорошо сыграть Призрака, ничего, совсем ничего не отделяет меня от вас, ни теперь, ни потом. Я это знаю, вижу совершенно отчетливо. Мне кажется даже, что я буду к вам ближе, чем при жизни. Встаньте здесь, напротив, по одному, так, чтобы я вас видел.

Аманда подходит к отцу, тот поднимает левую руку и приставляет её козырьком к глазам. Он осторожно щурится, это вызывает боль, но он все-таки открывает глаза и, улыбаясь, смотрит на свою дочь.

Оскар: А теперь я хочу посмотреть на Александра.

Александр: Нет.

Александр прижимается спиной к двери и мотает головой. Бабушка поднимается с кресла, берет его за руку, мгновение выжидает и потом с мягкой настойчивостью подводит его к отцу, который тут же хватает его руку и крепко держит. Оскар Экдаль закрывает глаза и что-то шепчет, губы шевелятся, но слов не слышно. Внезапно он размыкает веки и пристально смотрит на сына, этого уже Александр не выдерживает, он бросается на пол, Эмили и бабушка поднимают его, он оцепенел от ужаса, женщины тащат его к бабушкиному креслу, где он съеживается, закрыв руками лицо.

Фанни демонстрирует полное присутствие духа, она держит отца за руку, спокойно выдерживает его взгляд и вдруг наклоняется и целует его в щеку («я на два года моложе Александра, но мне совсем не было страшно. Даже противно не было, хотя пахло неприятно»).

Оскар: Скажи Александру, что это не страшно.

Фанни (энергично кивает): Я скажу ему.

Эмили вновь занимает своё место на краю кровати, Фанни и Аманда сидят на полу рядом с туалетным столиком. Бабушка стоит у окна, Александр по-прежнему сидит, свернувшись калачиком, в кресле, прижав руки к лицу. Время от времени он бросает осторожный взгляд на умирающего.

Оскар: Ты возьмешь на себя руководство Театром. Господин Сандблад ознакомит тебя с экономической стороной дела, а с художественной ты и сама справишься. (Усмехается.) Как всегда.

Эмили: Я сделаю все, что смогу.

Оскар: Похороны самые простые, не забудь, Эмили. Чтобы без всяких там королевских церемоний в церкви, с оркестром, играющим Траурный марш Шопена и Епископом, произносящим торжественную речь у гроба. Обещай мне!

Эмили: Обещаю.

Оскар (тихо): Тебе я доверяю, а матери нет. Она непременно захочет устроить представление.

Эмили: Я поговорю с Хеленой.

Оскар: Все должно продолжаться, как всегда.

Эмили (печально): Обещаю.

Оскар: Ну вот, скоро я умру. Ты держишь меня за руку? (Эмили кивает.) Вечность, Эмили! (Пауза.) Вечность!

3

В эту ночь Фанни и Александр спят в одной кровати. Вечер они провели у своих двоюродных сестер. Все спокойны, неясны, никто не плачет. Густав Адольф обнимает и целует племянников и говорит, что хотя он, конечно, никогда не сможет заменить им отца, но в меру своих сил и понимания будет, пока жив, защищать их и помогать им. Тетя Альма прижимает их к своей мягкой груди и заявляет, что отныне Фанни и Александр её дети, такие же, как Енни и Петра. Фанни возражает, настаивая на том, что она по-прежнему мамина и папина дочка и никому другому принадлежать не собирается. Александр молчит, но держится, как обычно, вежливо. Альма идет на кухню и велит приготовить на ужин шоколад со взбитыми сливками и яблочный пирог. Потом все усаживаются за обеденный стол и начинают играть в карты. С верхнего этажа слышатся шум, грохот, тяжелые шаги.

Через несколько часов приходит Эмили забрать детей. Она в черном, очень красива, говоря, все время улыбается и то и дело проводит рукой по лицу, как будто пытается снять паутину. Густав Адольф, Альма и кузины желают им спокойной ночи. Эмили берет Фанни и Александра за руки, поднимается с ними по лестнице и вводит в столовую.

В столовой вся мебель отодвинута к стене, обеденный стол вынесен, а на полу в центре стоит открытый гроб в обрамлении зажженных свечей и цветов. На Оскаре Экдале надет фрак с орденами, он очень маленький, но опрятный, на лице словно бы даже довольное выражение. Фанни и Александр робко рассматривают все это незнакомое, печальное и страшное.

Эмили ходит вокруг гроба, то поправляя свечу, то переставляя вазу с цветами. Время от времени она быстро проводит рукой по лицу.

Ночью Фанни и Александр спят в одной кровати. Иногда они так делают, вообще-то довольно часто, особенно с тех пор, как у Аманды появилась собственная комната. Да никто и не возражает против этого. Аманда, правда, иногда дразнит Александра, обзывает его трусишкой и говорит, что ему надо было бы родиться девочкой, но, поскольку Александр никак не

отвечает на подобные выпады, а Фанни говорит, что Аманда ужасно смешно выглядит со своими «огромными» грудями, ссора сходит на нет, и брат с сестрой

продолжают спать в одной кровати, если только не предпочитают скрипучее и продавленное убежище Май, что, в общем-то, гораздо приятнее, так как, во-первых, она знает множество всяческих ужасных историй из жизни, а во-вторых, так уютно пахнет свежим, здоровым потом.

Александр вдруг просыпается, сна как ни бывало, острое, словно удар ножа, чувство тоски наваливается на него, но разбудил его странный отдаленный звук, плач. Он прислушивается несколько секунд, потом будит Фанни, это трудно и требует терпения, Фанни спит очень крепко и просыпается неохотно. Наконец ужасные звуки проникают в её затуманенное сном сознание, и она открывает глаза, просыпается окончательно. Кто-то плачет.

Плач, мало похожий на человеческий.

Фанни и Александр вскакивают, в комнате полумрак, на комоде светится розовый ночник. Они открывают дверь в родительскую спальню. На ночном столике возле кровати матери горит лампа. Комната пуста, постель матери смята, подушки валяются на полу, кровать отца аккуратно застелена покрывалом.

Плач и эти жуткие всхлипывания слышны теперь отчётливее. Фанни и Александр подкрадываются к приоткрытой двери в столовую. И видят мать, сидящую на стуле около гроба. Она рыдает отчаянно и безутешно.

4

Последнее желание Оскара Экдаля выполнить, естественно, было невозможно. Ибо похороны устраиваются для живых, а не для мертвых. Епископ — рослый, широкоплечий человек с костлявым лицом, с золотым крестом на шее, в безупречно сидящем пасторском сюртуке, явился выразить свои соболезнования и заявил, что он хотел бы сам проводить в последний путь своего друга. Что могла ответить вдова на такое предложение? Потом пришел полковник в парадном мундире с траурным крепом на рукаве и слезами в налитых кровью глазах навыкате и решительно объявил, что гарнизон встанет в почетный караул, а оркестр сыграет Траурный марш Шопена. Эмили в ответ слабо улыбнулась, изо всех сил стараясь выразить на лице благодарность, и это удалось ей до такой степени, что полковник беспрерывно целовал ей руки, сдавленным от волнения голосом уверяя в своей вечной преданности и глубочайшем уважении. Через час на ковре гостиной появился Ректор Магнификус, крошечный господин, обладающий большим весом в обществе и приятным звонким голосом. Лицо его покраснело от возбуждения, и он сказал, что представляет не только Университет, но и все Студенчество, которое желает отдать последний долг Оскару Экдалю. Прекрасная вдова, которой Ректор едва доходит до плеча, опустилась на стул, склонив голову, что выглядело и красиво, и трогательно, и это вдохновило маленького человечка на краткий обзор новаторской деятельности Оскара Экдаля на поприще культурной жизни города. В тот же день сказать последнее «прости» своему директору явилась вся труппа Театра во главе с господином Ландалем. Эмили подала вино и печенье, Филип Ландаль зачитал написанную им краткую речь, все плакали не скрываясь. Эмили поблагодарила своих друзей и сказала, что Оскар на смертном одре говорил с ней о судьбе Театра.

Эмили: ...За час до смерти он был в полном сознании, совершенно ясная голова, он даже смеялся. Мы говорили о практических вещах, о будущем детей и экономических проблемах. Он не забыл и про наш Театр. Он посерьёзнел и сказал: «Все должно продолжаться как всегда, Эмили». Так что мы продолжаем нашу работу. По желанию Оскара я беру на себя руководство Театром. Завтра возобновляются репетиции. Премьера «Гамлета» состоится в назначенный день.

Филип Ландаль (торжественно):И это будет наилучшей данью памяти нашего директора, нашего дорого Оскара Экдаля.

После непродолжительного молчания, насыщенного движениями души и приглушенными всхлипываниями, все актеры по одному подошли обнять и поцеловать своего нового директора, обещая проявлять упорство, терпение, верность и талант. Ссоры и интриги были забыты, жизнь представлялась довольно-таки привлекательной, несмотря на всю свою жестокость.

Вот так похороны Оскара Экдаля затмили все другие события в хронике Города. Епископ произнес надгробное слово, гарнизон выстроился в почетном карауле, стояли шпалерами студенты, на пронизывающем зимнем ветру развевались знамена Братьев Каменщиков, военный оркестр играл Шопена, а Домский собор был до отказа забит благоговейной публикой, получившей возможность насладиться трогательным сольным выступлением фру Хелены Экдаль, урожденной Мандельбаум. Несколькими короткими, проникнутыми скорбью фразами попрощалась она со своим сыном. Увидели зрители и прекрасную вдову, окаменевшую от горя, она тяжело опиралась на руку Епископа. Увидели и трех сирот, которые шли за матерью, держа друг друга за руки. Но никто, кроме Фанни, не слышал монолога Александра. Так они шли, Аманда, Фанни и Александр: Аманда, уже готовая принять участие в ритуальных играх взрослых, и младшие брат с сестрой, измученные ошеломительными впечатлениями последних дней. Играл оркестр, ревел орган, гудели под сводами колокола, длинная вуаль матери, широкая спина Епископа, спрятанная под многочисленными складками ризы, а там впереди высоко, на плечах актеров, покачивается, точно корабль в море, коричневый, блестящий, окованный серебром гроб. Прихожане встали, послышалось шарканье ног и грохот скамеек, за распахнутыми вратами неистовствовала январская метель, в церкви царил ледяной холод, несмотря на раскаленные высокие железные печки. Фанни услышала, как её брат что-то бормочет про себя, это были отдельные слова, по слову на каждый шаг. Она напрягла слух, чтобы сквозь шум и траурную музыку разобрать, что он говорит.

Александр: Черт... дьявол... писька... дерьмо... ад... сатана... писать... какать... задница... сука...

Фанни с силой сжала его руку, он повернул голову и серьезно на нее посмотрел. На их губах промелькнула улыбка.

Уже смеркалось, когда гроб опустили в семейную могилу Экдалей. Метель стихла, но холод пробирал до костей.

Поминальный обед — дело рук фру Хелены, церемония отрежиссирована и проведена безупречно. Сотню гостей обносят четырнадцатью блюдами и семью сортами вина. Гул, вначале приглушенный и сдержанный, перерастает постепенно в горячее, но вполне достойное оживление, совершенно заглушающее струнный ансамбль, который пытается из глубины гостиной создать настроение светлой грусти. Эмили отклоняется в сторону, слушая Епископа, который говорит не переставая, глаза его сияют. Бледные щеки Эмили порозовели, и на нежных губах мелькает мимолетная, деликатная улыбка, никак не нарушающая атмосферу мягкой сосредоточенности, окутывающей её стройную фигуру.

Фанни и Александр с разрешения матери покинули гостей. Они уединились в детской, им грустно, хочется спать, они безучастно сидят за белым столом, на котором разложены рисовальная бумага и цветные мелки; брат и сестра все ещё в выходных костюмах, от черных шерстяных чулок чешутся ноги, воротник матроски съехал набок, а черный бант в волосах Фанни развязался.

Издалека долетают гул за обеденным столом и жалобные звуки струнного оркестра. Фанни зевает, Александр тоже. Никто не приходит, чтобы уложить их спать, прочитать вечернюю молитву, зажечь ночник. Май помогает обслуживать гостей вместе со всеми остальными горничными и официантками из театрального ресторана.

Вдруг из малой гостиной, расположенной рядом со спальней родителей, доносится музыка — разрозненные, неуверенные звуки старенького, расстроенного фортепьяно. Фанни и Александр настораживаются, прислушиваются, от страха у них зашевелились волосы на голове: в малой гостиной кто-то есть, кто-то играет на материнском рояле. Кто-то.

Не сговариваясь, они берутся за руки и идут через темную спальню в малую гостиную. Там на материнском секретере горит затемненная керосиновая лампа, которая освещает комнату теплым неуверенным светом, создавая тени и глубокий желтоватый мрак за мебелью. За фортепьяно сидит мужчина, спиной к двери, голова опущена, пальцы медленно перебирают клавиши. Он поворачивается лицом к детям. Это Оскар Экдаль.