1

В Театре дают «Двенадцатую ночь», спектакль подо шёл к концу, протанцевали последний танец. Актеры замерли, словно куклы с удивленными глазами. Все желания исполнены. Мальволио вынашивает планы мести за кулисами, над морем Иллирии спускается сумрак, а машинист устроил настоящий дождь, стека ющий по окнам дворца.

Шут (его играет господин Ландаль) залез на лестницу, балансируя установленной на лысине зажженной свечой.

Шут (поет под звуки лютни):

«Когда я ростом да был ещё с вершок,

Тут как раз и ветер и дождь

Я все дурил, как только мог,

А ведь дождь — он хлещет каждый день.

Когда достиг я зрелых лет,

Тут как раз и ветер и дождь,

От плута прятался сосед,

А ведь дождь — он хлещет каждый день.

Когда — увы! — я взял жену,

Тут как раз и ветер и дождь,

Я с ней без пользы вел; войну,

А ведь дождь — он хлещет каждый день.

Когда я стал убог и стар,

Тут как раз и ветер и дождь,

От пива в голове удар,

А ведь дождь — он хлещет каждый день.

Наш мир начался давным-давно,

Тут как раз и ветер и дождь.

Но все равно, раз вам смешно,

Мы хотим смешить вас каждый день»1.

Минутная тишина. Затем скрипят деревянные тали, занавес опускается. Зал аплодирует, актеры готовятся выйти на поклоны. Эмили играет Оливию, фрекен Шварц — Виолу, в роли Герцога новая звезда Театра господин Тумас Грааль, Мальволио исполняет несколько распутный, но высокоодаренный комический актер Юхан Армфельдт, горничную Марию — упитанная Грете Холм, Тобиаса Раапа играет опора и надежда Театра, человек разносторонних талантов господин Салениус (который носит крылатку и дает повод подозревать его в тайных пороках).

Дети тоже участвуют, и не только Аманда, Фанни и Александр, но и Енни, которой удалось убедить свою мать в том, что её участие необходимо. На них костюмы пажей из «Гамлета», но здесь, в последнем акте, они таскают тяжелые подносы, уставленные полными бокалами вина.

Когда аплодисменты затихают, актеры окружают Эмили и рассаживаются на стульях, принесенных рабочими сцены, или стоят, прислонившись к балюстраде за троном Орсино. Рампы выключают, одну за другой, спускают репетиционный свет, сценой завладевают тени, в медленно колеблющемся сером свете лица актеров побледнели, глаза глубоко ввалились. Между кулисами мелькают рабочие сцены, готовые в любую минуту заняться разборкой декораций. С глухим скрежетом опускается пожарный занавес.

Эмили: Сегодня исполнился год со дня смерти моего мужа. Он хотел, чтобы все шло как всегда, и мы продолжали работать, хотя кругом все изменилось. Были у нас большие успехи, увеличилось количество зрителей, мы смогли повысить жалованье и взять в труппу трех новых актеров. Мы сплотились...

Она замолкает и сидит какое-то время с отсутствующим видом, погруженная в свои мысли. Потом опять начинает говорить, но уже другим тоном, еле слышно и как бы подыскивая слова.

Эмили: Для нас Театр словно защитная оболочка, которую мы на себя натягиваем. Едва ли мы замечаем, как идут годы. Как течет жизнь — так, кажется, говорят? У нас теплые и светлые уборные, на сцене нас окружают приветливые тени. Поэты сочиняют за нас слова и мысли. Мы можем смеяться, плакать, негодовать. Людям, сидящим в темноте зала, мы нравимся, они на удивление нам преданы, хотя зачастую мы угощаем их камнями вместо хлеба. Чтобы оправдать своё существование перед окружающими, мы утверждаем, будто профессия наша сложна и трудна. Это ложь, которой окружающие охотно верят, поскольку сложное намного интереснее, чем что-нибудь легковесное. Мы почти все время играем. Играем потому, что нам это интересно. Если интерес пропадает, мы злимся и жалуемся на обстоятельства, но никогда — на самих себя. Так мы и живем в атмосфере чудесного самообольщения, проницательные в отношении других и снисходительные к себе. А как насчет веры в свои силы, чувства собственного достоинства, самопознания? Эти понятия практически неизвестны в нашей профессии. Если кто-то говорит, что я хорошая, значит, я и на самом деле хорошая, и это меня радует. Если кто-то говорит, что я плохая, значит, я на самом деле плохая, и это меня огорчает. Какая же я в действительности, я не знаю, потому что меня не волнует правда о самой себе. Меня волнует только я сама, а это не одно и то же. Реальность меня тоже не волнует. Она бесцветна и неинтересна, она меня не касается. Войны, революции, эпидемии, бедность, несправедливость, извержения вулканов — все эти события, не имеющие никакого значения, если только они не затрагивают тем или иным образом ту роль, которой я занята в данный момент. Некоторые актеры утверждают, будто их интересует окружающий мир, но я знаю, что они обманывают сами себя.

Актеры молчат, видно, что они обескуражены. Никто не возражает, не протестует. Эмили оглядывается и видит пустые, бледные лица под масками и в париках, в глазах печаль или вопрос: это она меня ругает? Она отрицательно качает головой, словно вопрос и вправду был произнесен вслух.

Эмили: Вы смотрите на меня так, словно я на вас сержусь. Наоборот. Мы любим друг друга, поэтому я решилась высказать то, что у меня на душе. Может быть, я эгоистка, хотя вовсе не хочу ею быть. Может быть, я ошибаюсь.

Тумас Грааль: Ты устала от Театра?

Эмили: Мне кажется, да.

Тумас Грааль: Ты, наверное, хочешь бросить Театр.

Эмили: Возможно. Бросить совсем.

Ханна Шварц: А что будет, если ты уйдешь?

Эмили: Даже если я уйду, все будет продолжаться как раньше.

Юхан Армфельдт: А кто станет директором?

Эмили: Это вы решите сами, когда наступит такой день. Если он наступит. Я ещё не приняла окончательного решения. (Пауза; потом, улыбаясь.) А теперь давайте пожелаем друг другу спокойной ночи. Уже поздно, я что-то разболталась. Я вовсе не собиралась вас расстраивать.

Эмили кивает собравшимся, зовет детей и уходит в свою уборную, бывшую контору Оскара Экдаля. Актеры остаются на сцене, стыдливо поглядывая друг на друга с еле заметной усталой улыбкой на губах.

Господин Солениус: Я должен выпить и съесть бутерброд.

Тумас Грааль: Я получил приглашение от Линбергского общества, так что мне это безразлично.

Ханна Шварц: По-моему, за этим что-то кроется.

Грете Хольм: А ты не слышала?

Ханна Шварц: Так ты думаешь, это правда?!

2

День в начале мая, весна, на улице тепло. Студенты и доценты отнесли свои зимние пальто закладчику, на студентках светлые платья, стоят мягкие теплые вечера, празднества следуют одно за другим. В Театре вытащили на свет божий брюссельский ковер и канапе и играют комедию Скриба. Когда Александр возвращается из школы, Аманда и Фанни сидят на кухне и едят бутерброды с сыром, запивая их шоколадом. Алида печет булочки, Май штопает чулки, а Сири чистит медную посуду. Александр сразу же замечает что-то неладное. Аманда и Фанни злорадно поглядывают поверх чашек с шоколадом. Алида и Сири не отвечают на его приветствие, а Май, подавая ему шоколад, выглядит опечаленной. У Александра тут же начинает болеть живот, но он ничего не говорит. Аманда и Фанни перешептываются и при этом хихикают. Внезапно в дверях появляется Эмили, она очень хороша в светло-сером платье с широким вышитым поясом и рукавами из прозрачной ткани. Она обращается к Александру, голос её серьезен.

Эмили: Когда допьешь шоколад, я хочу с тобой поговорить.

И сразу уходит. Александр вздыхает. Он ставит на стол чашку, встает из-за стола и решительным шагом идет через холл, столовую и малую гостиную, стучится в дверь спальни, мать кричит, чтобы он входил, и вот он стоит перед ней, неизвестно почему испытывая чувство стыда.

Эмили сидит в кресле у окна, освещенная солнцем, она словно сама вся светится и кажется чуточку чужой.

Эмили: Сейчас мы с тобой пойдем в библиотеку, и ты поздороваешься с человеком, который пришел к нам в гости. (Пауза.) С человеком, который хочет поговорить с тобой. (Пауза.) И пожалуйста, не вздумай плакать.

Александр: Что я сделал?

Эмили: Это ты знаешь лучше меня. Идём.

Мать встает и берет сына за руку. Они идут в библиотеку. Там находится Епископ, он перелистывает какую-то отцовскую книгу, он оборачивается к вошедшим и улыбается им. По мнению Александра, вид у Эдварда Вергеруса вполне внушительный: высокий, широкоплечий человек с большим костистым лицом, обрамленным седой шевелюрой и бородой. Глаза яркого голубого цвета. На нем пасторское одеяние, на черной ткани блестит золотой крест. Он протягивает Александру широкую ладонь, Александр отвечает глубоким поклоном. Мать усаживается на широкий кожаный диван.

Эдвард Вергерус: Здравствуй, Александр.

Александр: Здравствуйте.

Эдвард: Мы уже с тобой встречались. (Пауза.) При печальных обстоятельствах (пауза), когда мы хоронили твоего отца.

Александр: Да.

Эдвард: За это время твоя мать, не имея мужской поддержки, иногда обращалась ко мне со своими заботами. Это вполне естественно. Я близкий друг твоей бабушки и духовный наставник нашего прихода.

Эмили: Епископ был очень добр ко мне в это трудное время, Александр, я просто не знаю, как бы я выдержала без его помощи.

Эдвард: Мы говорили и о тебе, мой мальчик.

Епископ сел за стол и вынул кожаный мешочек, в котором у него хранится трубка, и мешочек поменьше с табаком. Он тщательно набивает трубку, зажигает её, откидывается на спинку стула и глядит на Александра своими ярко-голубыми глазами.

Эмили: Я говорила Епископу, как я горжусь моими милыми детьми.

Эдвард: Ты и твои сестры прекрасно успевают в школе, я слышал. Вы прилежны, внимательны и получите хорошие отметки в первом полугодии. Так ведь, Александр?

Александр (шепчет): Да.

Эдвард: Но прилежание и хорошие отметки ещё не все.

Эмили: Высморкайся, Александр.

Александр сморкается.

Эмили: Какой у тебя грязный платок. Разве Май тебе не дала сегодня чистого?

Александр: Дала. (Сморкается; шепотом.) Проклятое дерьмо.

Эдвард (он глуховат на одно ухо и не слышит слов Александра): Да, так как я сказал, прилежание и хорошие отметки ещё не все.

Эмили: Александр, слушай, что говорит Епископ.

Эдвард: Он слушает, не так ли, Александр? Ты сейчас с большим интересом ждешь, что я собираюсь сказать.

Александр сопит.

Эдвард: Ты становишься взрослым, Александр. Поэтому я буду говорить с тобой как взрослый со взрослым. Можешь ли ты мне сказать, можешь ли объяснить, что такое ложь и что такое правда? Можешь?

Александр молчит, оглушенный.

Эдвард: Ты считаешь, что я задал глупый вопрос, он действительно глупый. Я просто пошутил. Ну конечно же ты знаешь, что такое ложь и что такое правда, так ведь, Александр?

Александр: Да.

Эдвард: Очень хорошо, прекрасно, мой мальчик. И ты знаешь, почему люди лгут. Почему?

Александр молчит.

Эдвард: Почему люди лгут, Александр? Скажи мне, почему люди лгут?

Александр: Потому что не хотят говорить правду.

Эдвард (смеется): Весьма хитроумный ответ, мой молодой друг. Но так легко ты не отделаешься. Итак, я спрашиваю тебя: почему люди не хотят говорить правду?

Александр: Не знаю.

Александр стоит, уставившись в пол, он чувствует, как скелет медленно отделяется от его тела, просачивается сквозь подошвы и раскидывается на светлом восточном ковре библиотеки. Епископ, улыбаясь про себя, длинным желтым пальцем приминает тлеющий в трубке табак. Эмили с грустью смотрит на заупрямившегося сына.

Эдвард: Времени у нас достаточно, Александр, и меня до такой степени интересует твой ответ, что я могу ждать сколько угодно. Ты, конечно, этому не веришь, но это так.

Александр: Люди лгут, чтобы извлечь выгоду.

Эдвард: Превосходный ответ, мой мальчик1 Превосходный и точный. Теперь я задам тебе ещё один вопрос, прости, но мне придется перейти на личности. Можешь ли ты сказать твоей матери и мне, почему ты солгал в школе?

Александр (пристально смотрит на мать): Что?

Эмили: Твой классный наставник написал мне, что ты распространяешь в классе самую невероятную ложь.

Александр (подавленно): Что?

Эмили: Будешь ли ты отрицать, что ты... утверждал перед своими товарищами... будто я продала тебя в бродячий цирк (читает письмо) и по окончании четверти циркачи приедут за тобой. Что ты станешь акробатом и цирковым наездником вместе с твоей однолеткой, цыганкой по имени Тамара.

Александр подавленно молчит.

Эдвард: Как ты, вероятно, понимаешь, твоя мать, прочитав это письмо, пришла в ужас и очень расстроилась. Она не знала, что ей делать. Я предложил свою помощь, обещал ей поговорить с тобой об этом неприятном случае, и, как видишь, вот я здесь.

Эмили: Ты должен быть благодарен Епископу, который тратит на тебя своё время, понимаешь, Александр?

Александр опускает голову.

Эдвард: Итак, мы с тобой пришли к единому мнению, что человек, который лжет, хочет извлечь выгоду из своей лжи. Теперь логично будет спросить: какую выгоду хотел извлечь ты, утверждая, будто твоя мать продала тебя в цирк?

Александр: Не знаю.

Эдвард (улыбаясь): Думаю, знаешь, и очень хорошо, просто тебе стыдно признаться. Тебе ведь стыдно, правда? Прекрасно, мой друг. Это очень хорошо. Это доказывает, что впредь ты будешь воздерживаться от подобных глупостей. А сейчас попроси у матери прощения за то горе и волнение, которое ты ей причинил. Подойди к матери и попроси у нее прощения. (Пауза.)

Ты слышишь, что я говорю, Александр?

Все это время Александр стоял, судорожно сведя плечи и опустив голову, он уже не плачет, руки сжаты. Наконец он подходит к матери.

Александр: Я прошу прощения за то, что солгал, и обещаю никогда больше так не делать.

Мать обнимает окаменевшего Александра и усаживает его к себе на колени. Он сидит как марионетка с оборванными нитками.

Эдвард: Вот и хорошо, Александр. Мы все выяснили и больше не будем к этому возвращаться. Видишь ли, фантазия — вещь великолепная, это великая сила, дар божий. И управляют ею за нас большие художники, поэты, музыканты.

Епископ встал. Костлявой рукой он треплет Александра по затылку.

Эмили: Я позову девочек.

Александр вдруг замечает, что мать взволнована, как-то изменилась в лице, глаза лихорадочно блестят, щеки пошли красными пятнами. Она встает с нервозным оживлением, улыбается Епископу, быстро выходит в столовую и зовет Фанни и Аманду.

Епископ и Александр останутся наедине. На какую-то долю секунды их взгляды встречаются. Эдвард Вергерус улыбается, Александр не отвечает на улыбку.

И вот они стоят все вместе в библиотеке, освещенные ласковыми лучами солнца. Эмили с детьми и Епископ с золотым крестом на груди.

Эмили: Я должна сообщить вам что-то очень важное.

Александр оборачивается: за спиной у Эмили он видит наполовину скрытого дверью Оскара Экдаля, который смотрит на них серьезно и многозначительно. Видение не вызывает ни страха, ни удивления. Присутствие отца воспринимается как нечто вполне естественное, не связанное с привидениями. Александр спрашивает себя, видят ли отца сестры так же ясно и близко, как он сам. Скорее всего, нет. Фанни с большим интересом наблюдает за жужжащей на окне весенней мухой, а Аманда, вытянув красивую ножку, рассматривает из-под полуопущенных длинных ресниц свою выпяченную нижнюю губу.

Мать, очевидно, что-то сказала, а Александр не услышал. Или же Эмили сбилась и, не слыша подсказки, замолкла. А может, она догадывается о присутствии Покойника. Позднее, будучи уже взрослым и пытаясь восстановить в памяти это мгновение — лицо матери, бороду Епископа и движения сестер, — Александру представляется, что матерью овладела внезапная усталость или грусть, вызванная присутствием Умершего. Во всяком случае, глаза Эмили наполнились слезами, и она резким движением достает маленький кружевной платочек, который всегда носит за отделанным кружевом манжетом.

Эдвард: Я убежден, что вы...

Эмили: Естественно, многое...

Эдвард: Да ниспошлет бог свою благодать на нашу маленькую семью.

Александру кажется, будто он слышит добродушно-ироничный смех отца, но отца там больше нет. Эмили, тихо плача, обнимает и целует детей, намочив слезами их волосы и щеки. Потом берет их за руки и по очереди подводит к Епископу, который нагибается и целует каждого в лоб. От него пахнет табаком и средством от моли.

Эдвард: Давайте преклоним колени и соединимся в горячей молитве. (Все становятся на колени.) Господи, отец наш небесный, ниспошли твою милость на нашу маленькую семью, благослови нас и сохрани от зла, пока мы живы. Господи, прошу тебя, дай мне силы стать защитой и примером для этих бедных сироток. И дай мне силы быть опорой этой молодой одинокой женщине.

Александр (тихо, про себя): Дерьмо, сукин сын, блевотина, задница...

3

Резиденция Епископа, построенная в конце пятнадцатого века, расположена напротив Домского собора. Это длинное каменное строение со множеством темных комнат, толстыми стенами, маленькими оконцами, высокими порогами и сучковатыми дощатыми полами. Потолочные балки не закрыты, а в парадной зале и ещё некоторых комнатах они расписаны сюжетами из Ветхого завета. Старые кафельные печи приходится топить и зимой и летом, чтобы избавиться от промозглого холода. У подножия западного фронтона бурлит черная, глубокая река, стена дома отвесно обрывается в темную воду.

Епископ обитает на верхнем этаже, окна его выходят на улицу и на тесный, выложенный булыжником двор. Во дворе стоит колодец под затейливым железным куполом. Комнаты обставлены старомодно. Епископ, как и его предшественники, равнодушен к жизненным удобствам. Здесь царит суровый и тяжелый стиль. На стенах висят портреты многих поколений епископов и их жен да ещё потемневшие изображения святых, как с нимбом, так и без нимба вокруг головы. Библиотека Епископа размещается в комнате, занимающей два этажа, она оборудована высокими лестницами и галереей вдоль всех четырех стен. Напротив письменного стола Епископа висит большая картина, изображающая жертвоприношение Авраама: на алтаре лежит обнаженный Исаак с завязанными глазами, отец приставил нож к напряженной, выгнутой шее сына, с небес слетает свирепого вида ангел.

В доме Епископа живут три женщины. Это прежде всего мать Епископа, старая фру Бленда Вергерус, кроткая и добродушная на вид дама с прекрасной осанкой и правильными чертами лица. Затем Хенриэтта Вергерус, сестра Епископа. Она ведет хозяйство и совершенно не похожа на брата — маленькая женщина с колючими карими глазами и тяжелой черной копной волос.

Кроме того, у Епископа есть тетка, фрекен Эльса Бергиус, бесформенная туша. Она неподвижно сидит в кресле, обложенная со всех сторон подушками, и за последние двадцать лет не произнесла ни слова. Сплетники утверждают, будто фрекен Бергиус в молодости была красавицей, но неприличная болезнь изуродовала её жизнь. На кухне властвует крысообразная тень с пронзительным голосом и тощими руками. Её зовут Малла Тандер, она терроризирует жалких, забитых служанок, грязного упрямого дворника и спившегося кучера.

Эмили с детьми впервые пришла в гости в свой будущий дом, и Епископ, в сопровождении матери и сестры, показывает им апартаменты. Группа неторопливо переходит из комнаты в комнату, и Епископ не без гордости рассказывает о своей резиденции.

Эдвард: В пятнадцатом веке, когда строился этот дом, не слишком заботились об удобствах. Мои предшественники пожелали сохранить все в первозданном виде, и я тоже следую этой традиции. Никаких изменений, никаких перестроек. В этих древних комнатах есть непреходящая красота. Мы должны быть благодарны за возможность жить в атмосфере чистоты и суровости.

Следует отметить, что Епископ излагает свои мысли с вежливой доброжелательностью, говорит искренне и горячо, одной рукой он покровительственно обнимает за плечи Эмили (незаметно прижимая её к себе), другой держит за руку Фанни. Аманда и Александр пришибленно плетутся в арьергарде. Сестра и мать семенят впереди, предупредительно улыбаясь. Обе женщины всячески стараются показать Эмили, что её здесь ждут с радостью, что их любимый сын и брат сделал прекрасный выбор.

Эдвард: Я хотел бы, чтобы вы поздоровались с моей тетей. Не пугайся, Эмили, не бойтесь, дети, это совсем не страшно. Открой дверь, сестра. Это моя тетя, фрекен Эльса Бергиус. Добрый день, тетя. Как ты сегодня себя чувствуешь? Представляешь, у нас сегодня гости, и гости особые. Моя будущая жена! Эмили Экдаль, знаменитая актриса, о которой ты наверняка слышала.

Эмили: Добрый день, фрекен Бергиус. Дети, поздоровайтесь как следует с тетей Бергиус. Аманда, подойди, чего ты замешкалась.

Эдвард: Нет, нет, не надо. Если Фанни и Александр не хотят поздороваться с ней сегодня, они могут это сделать в другой раз. Это абсолютно неважно. Не будем их заставлять.

Бесформенная женщина смотрит на детей острым взглядом из-под оплывших век, саркастически улыбается и несколько раз кивает головой. При дыхании из её груди вырывается звук, напоминающий скрип ржавого насоса. Вокруг этой расплывшейся фигуры витает кисло-влажный запах.

Эдвард: А теперь мы пойдем поприветствуем фру Тандер, нашу замечательную кухарку, которая прожила в нашей семье тридцать лет. Здравствуйте, фру Тандер, вот это моя будущая жена фру Эмили Экдаль и её дети Аманда, Фанни и Александр.

Фру Тандер (приседает): Добрый день, фру Экдаль, добро пожаловать!

Эмили (испуганно): Добрый день, фру Тандер.

Хенриэтта: А это наши расторопные помощницы: Карна, Сельма и малышка Юстина. С дворником вы познакомитесь в другой раз, его послали с поручением в город, а кучер, как всегда, болен. Может быть, сядем за стол?

Все возвращаются в верхние помещения дома. Мощная каменная лестница с высокими колоннами и отливающими зеленью узкими окнами оглашается перекрестным эхом и напряженным смехом. Епископ, взяв Эмили за руку, потянул её за собой в спальню. Они оба немного запыхались, спеша опередить остальных.

Эдвард: У меня есть одно желание. Единственное, но важное. И я хочу высказать его теперь же, чтобы ты успела изменить своё решение, если сочтешь это невыполнимым.

Эмили: Какое же?

Эдвард: Я хотел бы, чтобы ты и дети пришли ко мне в дом с пустыми руками.

Эмили: Что ты имеешь в виду?

Эдвард: Ты состоятельная женщина, привыкшая к роскоши, которой я не могу тебе дать. Поэтому я хочу, чтобы ты оставила театр.

Эмили: Но ведь мы уже договорились об этом. Поцелуй же меня и скажи, что я — божий дар Епископу.

Эдвард (поспешно целует её): Я хочу, чтобы ты оставила свой дом, свою одежду, свои драгоценности, свою мебель, своих друзей, своё имущество, свои привычки, свои мысли. Я хочу, чтобы ты целиком и полностью оставила свою прежнюю жизнь.

Эмили: Я должна прийти голая?

Эдвард (улыбается): Я говорю серьезно, любимая. Ты должна войти в новую жизнь как новорожденное дитя.

Эмили: А дети?

Эдвард: И дети тоже.

Эмили: А их игрушки, куклы, книги... маленькие...

Эдвард (прерывает): Ничего.

Эмили: Мне надо поговорить с детьми.

Эдвард: Решаешь ты.

Эмили: Я могу решить за себя. Но не за детей. Поэтому я должна спросить их.

Эдвард: Они должны пожертвовать чем-то ради счастья их матери.

Эмили: Ты уже рассердился. Поцелуй меня!

Эдвард: Я совсем не рассердился. (Улыбаясь, целует её.)

Эмили: Думаю, мне удастся склонить их на свою сторону.

Эдвард: Хорошенько подумай, Эмили.

Эмили: Я уже подумала. Моя жизнь была пустой и легкомысленной, бездумной и удобной. Я всегда мечтала о такой жизни, какой живешь ты.

Эдвард (растроганно): Я знаю, я знаю.

Эмили: Для меня не составит ни малейшего труда выполнить твое желание. Я сделаю это с радостью.

Эдвард (со слезами на глазах): Я хочу, чтобы мы были очень близки друг другу. Мы будем жить перед лицом Господа.

Эмили: Я научусь понимать, что ты имеешь в виду, говоря, что мы будем жить перед лицом Господа.

Эдвард: Я уже рассказывал тебе, как погибли там, в реке, моя жена и двое детей пятнадцать лет назад. Многие годы я полз по жизни, словно серый земляной червь. Я видел тебя на расстоянии, всегда окруженную людьми, ты была недоступна, но я ждал тебя, моя тоска и ожидание стали самым прекрасным в моей жизни. Теперь я обнимаю тебя, и ты обещала прийти ко мне навсегда. Это непостижимая милость.

Эмили: Меня никогда ничего в жизни не увлекало по-настоящему. Ни моя профессия, ни дети, ни какой-нибудь отдельный человек. Иногда я спрашивала себя, способна ли я вообще на какие-нибудь чувства. Я не могла понять, почему я не ощущала настоящей боли, почему не была способна на искреннюю радость. Теперь я знаю, что ответ кроется здесь! Я знаю, мы будем причинять друг другу боль, знаю, но не боюсь этого! Ибо я знаю, что мы будем приносить друг другу и радость, и я плачу от страха, потому что времени так мало, дни бегут так быстро и все на свете непостоянно.

Ты говорил, что твой бог — бог любви. Это звучит так красиво, и я хотела бы верить, как ты. Может быть, когда-нибудь это и произойдет. Мой бог другой, Эдвард. Он — как я сама, расплывчатый, беспредельный, неосязаемый, как в жестокости, так и в нежности. Я ведь актриса, я привыкла носить маску. Мой бог носит тысячи масок, он никогда не открывал передо мной своего истинного лица, точно так же, как я не в состоянии показать тебе или богу моё истинное лицо. Через тебя я постигну сущность бога. А теперь поцелуй меня и обними, обними крепко и нежно, так, как умеешь обнимать только ты один, мой любимый.

4

Бракосочетание состоялось сияющим летним утром в гостиной фру Хелены, обряд венчания совершал дядя Епископа, старичок пастор с равнины. Было решено пригласить только самых близких, и тем не менее собрание выглядит внушительно: Густав Адольф с женой Альмой и детьми Енни и Петрой, Карл и Лидия, Исак Якоби и несколько актеров из театра: Филип Ландаль, маленькая фрекен Шварц, статный Тумас Грааль и Грете Хольм. Со стороны Епископа присутствуют его мать фру Бленда и сестра Хенриэтта. На видном месте — фрекен Эстер и фрекен Вега, а также крысоподобная Малла Тандер. Остальная прислуга толпится в дверях.

Согласно пожеланию Епископа, дамы одеты в простые темные платья, оба духовных лица — в пасторском одеянии, на других мужчинах — фраки, что в целом, возможно, создает впечатление панихиды.

Невеста спокойна, но бледна. Женихом временами овладевает сильное душевное волнение, почему он то и дело вынужден прочищать нос. Аманда и Фанни поглощены романтичностью ситуации и наслаждаются, не задумываясь о том, что их ожидает. Александр болен, у него температура, но домашние посчитали, что он не настолько плох, чтобы не присутствовать на церемонии. Глаза у него вытаращены, рот раскрыт от изумления: за статуей Венеры Милосской, чуть сбоку, прямо в центре солнечного круга стоит Оскар Экдаль и с заинтересованной улыбкой на губах наблюдает за происходящим.

После завершения церемонии атмосфера ненадолго разряжается. Экдальская любовь к объятиям рушит все барьеры: собравшиеся целуются, глядя друг другу в глаза, льют настоящие слёзы и жмут друг другу руки. Епископ вдруг осознает себя в кругу семьи, он растроган и смущен. Вносят шампанское, все пьют за здоровье друг друга, настроение поднимается, становится почти радостным.

Филип Ландаль ощущает настоятельную потребность произнести речь, хотя речи сегодня запрещены, о чем он и говорит во вступлении, в то же время заверив слушателей, что то, о чем он собирается сказать, вовсе и не речь, а скорее выражение преданности его дорогой Эмили, великой актрисе и превосходному человеку. Он благодарит её за те годы, которые она была с ними, и выражает надежду, что скоро она вновь будет стоять на сцене, окруженная своими друзьями. Здесь Филип Ландаль преисполняется библейским духом и приводит слова Учителя о зарытом в землю таланте, после чего, расхрабрившись от трех бокалов шампанского, осмеливается утверждать, будто театр — это такая же церковь, как и Домский собор, и что все актеры и епископы, музыканты и пасторы, художники и дьяконы составляют единое духовенство, которое должно — каждый в своей церкви — служить Живому Богу. Растроганный своими собственными словами, старый актер подходит к невесте и крепко целует её прямо в губы, а затем, тряся в своих ладонях руку жениха, предлагает тому (по праву старшинства) отбросить титулы. Епископ, который отнюдь не в восторге от этой выходки, напряжённо улыбается и говорит, что его зовут Эдвард, после чего Филип Ландаль хлопает его по плечу и заливается безудержным смехом, словно все это было лишь грандиозной шуткой.

Подходит время расставаться. По желанию Епископа новое семейство пешком, без всяких вещей, должно преодолеть короткое расстояние между экдальским домом на Площади и епископской резиденцией. Желание удовлетворяется. После долгого, сумбурного, прочувствованного прощания Эдвард Вергерус со своей женой Эмили и плетущимися сзади тремя детьми отправляется в путь к новому дому. Эмили, переполненная сияющими надеждами в преддверии новой жизни, излучает силу и веру. Епископ горд и доволен своей красавицей женой, он раскланивается, приподнимая шляпу, направо и налево со встречными, жена улыбается и сияет; по общему мнению, искусство и религия заключили удачный союз. Участь же трех детей, составляющих арьергард этой группы, не комментируется.

Родственники стоят у окна в гостиной фру Хелены и, прячась за гардинами, наблюдают за удивительной процессией. Недолгая буря эмоций улеглась, и действие шампанского улетучилось. Члены семьи Экдалей внезапно испытывают острое чувство утраты.

Альма: Ну что, теперь все отлично?

Лидия: Ты же видела, как она счастлива, наша дорогая Эмили.

Хелена: Я думаю о детях.

Густав Адольф: Они привыкнут, мамочка.

Карл: Похоже, этот Епископ ещё тот бабник.

Лидия: Этого ты знать не можешь, mein Карлхен.

Альма: Не знаю почему, но мне хочется плакать.

Хелена: Им бы надо было раскошелиться на свадебное путешествие.

Густав Адольф: Я хотел пригласить их пожить в нашем доме в Провансе, но Эмили не разрешила.

Альма: Она питает глубочайшее уважение к своему новому мужу.

Лидия: Говорите что угодно, а мужчина он видный.

Петра (мрачно): У него вставные зубы.

Альма: Какие глупости! Конечно же, нет.

Хелена: Его мать была очаровательна.

Карл: Зато сестра, кажется, первостатейная ведьма.

Густав Адольф: А кухарка похожа на сортирную крысу.

Хелена (печально): Мне кажется, Эмили вернется. Довольно скоро.

5

В резиденции Епископа ужинают. В камине пылает огонь, тщетно пытаясь побороть промозглую сырость, поднимающуюся из мрака реки. Заходящее солнце прорезает сумрачную комнату резко очерченными полосами.

Семейство впервые собралось вместе за тяжелым дубовым столом: Епископ и Эмили в противоположных концах стола, друг напротив друга, дети по одну сторону, фру Бленда и Хенриэтта по другую. Между ними — бесформенная фрекен Бергиус, которую они по очереди кормят. Туша тихонько скулит. Медленно перемалывая пищу своими беззубыми челюстями, она закрывает глаза, и из её горла вырывается едва слышное урчание. За столом прислуживают два похожих на тени существа с серыми лицами. Это Карна и Юстина. Фру Тандер не видно.

Эдвард (бодро): Итак, это наша первая совместная трапеза.

Хенриэтта: У детей/кажется, совсем нет аппетита.

Эмили: Ты должна понять, Хенриэтта, они возбуждены, для них все ново и непривычно. Ты должна понять это.

Хенриэтта: Или они просто пренебрегают нашим хлебом и вкусной пищей.

Эдвард: Будем сегодня радоваться, Хенриэтта.

Хенриэтта: Я, конечно, не хочу портить наш первый совместный вечер строгостью, но в дальнейшем — лучше сказать об этом сразу, — в дальнейшем никто не выйдет из-за стола, не съев того, что у него на...

Эмили (прерывает): Дорогая Хенриэтта. Воспитание детей — это моё дело. И я сама буду решать...

Хенриэтта (перебивает): В этом доме существует одно непреложное правило, которое никому не дозволено нарушать, даже тебе, милая Эмили, и правило это гласит — уважай дары бренного мира.

Эмили: По-моему, ты, дорогая Хенриэтта, превратно понимаешь одну существенную вещь, но я предлагаю обсудить этот вопрос в более подходящее время.

Хенриэтта: Извини меня, дорогая Эмили. Я забылась. Извини!

Эмили: Ты, безусловно, гораздо более умелая хозяйка, чем я. И я буду во всем спрашивать твоего совета.

Хенриэтта: Эдвард тысячу раз меня предупреждал. (Плачет и смеется.) Должна тебе сказать, это не очень-то легко. (Пауза.) Не очень-то легко осознать, что ты стала ненужной.

Фру Бленда (перебивает): Все в порядке, Хенриэтта.

Хенриэтта мгновенно перестает плакать и бросает на мать странный, испуганный взгляд. Из горла фрекен Бергиус исходит слабое урчание. Дети, надувшись, склонились над полными тарелками тюри.

Хенриэтта (улыбаясь): Одну вещь мне, надеюсь, будет дозволено сказать: в этом доме все встают рано, и в будни, и в праздники. В шесть часов мы собираемся на утреннюю молитву в кабинете Эдварда. Хочу напомнить также, что мы сами застилаем свои постели и сами убираем свои комнаты. В этом доме господствуют пунктуальность, чистота и порядок.

Фру Бленда (перебивает): Не бойтесь, деточки. Моя дочь вовсе не собиралась вас запугивать, хотя вы и могли так подумать. Будем начинать с веселого.

Эмили: Я не совсем понимаю, что вы, Бленда, имеете в виду. Если вы намереваетесь ввести какие-то методы воспитания...

Фру Бленда (перебивает): Совсем нет, милочка! Совсем нет. Я уверена, что дети сами постепенно поймут, как интересно хорошо выполнять свои обязанности. Я скорее имею в виду, что для них это будет вроде игры.

Эмили: Не думаю, чтобы моим детям понравились такого рода игры. Мне, кстати, тоже.

Фру Бленда: Будущее покажет, моя дорогая Эмили.

Эдвард (примирительно): А теперь давайте соединим наши руки и поблагодарим господа за трапезу. (Читает молитву.) Благодарю тебя, господи, за то, что и в этот день ты уделил нам от скудости жизни, и да уделим и мы со смирением в сердце от наших излишков голодным и жаждущим. Аминь.

Александр: Задница, сука... дерьмо... сволочь... черт... дьявол... в ухо.

Фанни прыскает.

Аманда шикает.

Эдвард: Александр хочет рассказать какую-то веселую историю?

Александр не отвечает, но лицо его заливает краска. Фанни захихикала ещё громче. Аманда качает головой и отпивает из стакана воду, чтобы сдержать смех.

Эдвард: Имей в виду, мой милый Александр, у твоего отчима отменный слух, можно сказать, фантастический слух. Встаем? Через час встречаемся в библиотеке, почитаем вслух и займемся рукоделием. Хенриэтта, ты не будешь так добра показать детям их комнаты?

6

Комнаты детей оклеены новыми обоями, потолки побелены, полы выскоблены. Окна выходят на темный, выложенный булыжником двор с глубоким колодцем. Фанни и Аманде выделена комната побольше. Александр размещается в каморке треугольной формы, это вроде как выгороженный угол. Детские кровати с деревянными решетками протравлены морилкой, днища твердые, постельное белье из сурового полотна пахнет сыростью. Обстановка скудная. У одной продольной стены возвышается старомодный, хитроумно сделанный кукольный шкаф. У окна низкий стол и несколько неуклюжих детских стульчиков. В комнате Александра стоит книжный шкаф, набитый иллюстрированными книгами на иностранных языках и старыми, зачитанными еженедельниками. На стенах картины на библейские темы: ребёнок Иисус среди домашних и диких животных с пальмовой ветвью в руке — на лице глуповатая улыбка. На другой картине изображен ангел с семью позолоченными свечами, парящий над погруженным в сон домом на фоне зимнего пейзажа. Видна дочь Фараона, склонившаяся над корзиной, прибитой к тростникам. В корзине лежит толстый, розовый, как поросенок, младенец. Опускающиеся шторы разрисованы виноградными лозами и высокими замками. Ковров на полах из сучковатых, плохо оструганных досок, нет. В углу стоит старая сломанная деревянная лошадь-качалка со злобной мордой. На полке лежит флейта.

Когда дети, умывшись ледяной водой, улеглись в постели под присмотром тощей Юстины, мать и отчим заходят пожелать им спокойной ночи. Дети хором читают положенную вечернюю молитву. Дядя Эдвард включается в список лиц, подлежащих особой милости господа: храни, более, папу и маму, бабушку и дядю Эдварда и так далее. Александр читает свой собственный вариант молитвы, где Епископ становится подонком, и отказывается поцеловать как мать, так и отчима. Епископ в ответ дарит его лаской, которую правильнее было бы назвать пощечиной. Александр глотает бурно подступившие слёзы и показывает язык черной спине пастора. Эмили просит мужа идти в спальню одного, он колеблется, но повинуется. В дверях он оборачивается, его фигура, освещенная светом из соседней комнаты, вырастает до ужасающих размеров.

Эдвард: Моё самое большое желание — чтобы мы жили в мире друг с другом. Любви не прикажешь, но мы можем относиться друг к другу с уважением и вниманием.

Это произносится тихим, бесцветным, печальным голосом. Не услышав ничего в ответ, он коротко кивает и удаляется. Его шаги гулко отдаются в высоком коридоре, выложенном каменными плитами, который ведет в спальню.

Аманда: Что это за кукольный шкаф?

Эмили (мягко): Пятнадцать лет назад в этой комнате жили две маленькие девочки.

Аманда: Они ведь утонули, да?

Александр: Их мама тоже.

Фанни: А вдруг они стали привидениями!

Эмили: Не выдумывай, Фанни. Привидений не существует.

Аманда: Дети жили в этой комнате?

Эмили: Думаю, это была детская.

Фанни: Однажды, когда стемнеет, я войду в эту комнату и увижу двух маленьких бледных девочек в черных одеждах. Они будут сидеть перед шкафом и скажут шепотом, что пришли поиграть со мной.

Эмили (смеется): Перестань, Фанни! Хватит дурачиться.

Фанни: А потом они заманят Фанни на самое глубокое место реки. И Фанни ничего не сможет сказать, не сможет позвать на помощь. Она исчезнет. Александр: Я не хочу жить здесь. Аманда: Ты обещала, что осенью я поступлю в балетную школу. Я останусь здесь только при условии, что в сентябре уеду.

Фанни: По-моему, наш отчим зануда. Александр: А его сестра ненормальная.

Аманда: А эта гора жира, которую кормят с ложечки!

Фанни: Мама, я хочу есть.

Эмили сидит какое-то время молча и неподвижно, только моргает несколько раз. Потом поднимает обе руки к лицу, но останавливается и внезапно улыбается Фанни.

Эмили: Дайте мне время! Здесь надо многое изменить. Кое-что пойдет быстро и легко, с чем-то справиться будет намного труднее. Главное — не падать духом. Главное — держаться вместе.

Аманда: Почему ты вышла замуж за дядю Эдварда?

Эмили: Я вышла за него замуж потому, что люблю его. Вас я тоже люблю, но с тех пор, как умер папа, мне было очень одиноко. Вот так. А теперь будем спать. Как следует отдохнем, и жизнь покажется гораздо веселее.

Она обнимает и целует дочерей. Александр гордо отклоняет всякие нежности, он смотрит на мать холодным взглядом. Но она все-таки наклоняется к нему, окутывая его своим ароматом, и улыбается.

Эмили: Не изображай из себя Гамлета, мой мальчик. Я не королева Гертруда, а твой милый отчим вовсе не король Дании, и это не Кронборг, несмотря на всю свою мрачность.

Александр откидывается на подушку и зажмуривается, он в бешенстве. Мать мгновенье смотрит на него, потом уходит и закрывает за собой дверь. Комната сначала погружается в непроницаемый мрак, но тут же свет летней ночи проникает сквозь светлые разрисованные шторы.

Дети ещё какое-то время перешептываются, потом Александр на цыпочках подходит к кровати Фанни и залезает к ней под одеяло. Повозившись несколько минут, они берут свои подушки и отправляются к Аманде, которая уже приготовила им место. И почти сразу же засыпают.