01 мая 2016 года. Воскресенье. Москва. 18:40

Дина Борисовна жила в старой необлагороженной «хрущевке», одной из тех, что готовились под снос. Ливанская позвонила, переступая с ноги на ногу в ожидании, когда та откроет старую обшарпанную дверь.

Вениаминова хорошо выглядела. Обрадовалась гостье, улыбнулась, провела ее внутрь. Но в ее доме молодой женщине было странно неуютно, будто в воздухе висела эта прошедшая жизнь и нагрянувшая одинокая старость. Уже бывшей заведующей через полгода предстояла большая полостная операция, а с таким сердцем не оперируют — пенсия.

Ливанская неторопливо пила чай, стараясь не смотреть по сторонам. Все стены были завешаны фотографиями: больница-больница-больница, похожие коридоры, похожие лица, неразличимые люди в одинаковых белых халатах. А на черно-белых студенческих снимках уже невозможно было узнать юную Диночку. Заведующая, хирург, преподаватель, врач. Все по правилам, все по графику, распорядку, закономерностям. Казалось, Вениаминова за всю жизнь не совершила ни одного необдуманного поступка.

— Почему вы меня взяли? — Ливанская недоуменно вскинула глаза на бывшую начальницу.

Но та не удивилась вопросу, задумчиво повела плечами:

— Сама не знаю. Вы мне показались… — она улыбнулась, — нет, не показались. Вы не такая, как все. Вы молодая, а столько в жизни видели. Я сама, — она с тоской посмотрела на фотографии за спиной молодой женщины, — проработала сорок лет. Пациенты приходят и уходят. Мы их оперируем и выписываем. Все одни и те же больничные стены, — она вздохнула: — Я же ничего не видела. А вы столько пережили. Столько сил, такое самопожертвование.

Ливанская хрипло рассмеялась:

— Да какое самопожертвование, что вы. Просто у нас все по-другому. — В Сомали действительно все было иначе: как-то острее, живее. Сам уклад жизни, отношения с людьми. Даже воздух. — Те, кто едет туда с восторженным взглядом, долго не протягивают. Надо быть безразличным и слегка сумасшедшим.

Она продолжала говорить, не замечая, как у самой стекленеют глаза, и каким задумчивым, тоскливым и одновременно восхищенным взглядом смотрит на нее Вениаминова.

03 мая 2016 года. Вторник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 14:20

Бикметов дождался, когда в ординаторской никого не будет, и сел напротив своего интерна, протянув ей сложенный пополам листок бумаги, вырванный из записной книжки. Хирург встретился с девушкой глазами и пояснил:

— Малика, у меня однокурсница бывшая в больнице работает, через два месяца она уходит в декрет. Сходите, побеседуйте с заведующей, я назначил время. Она вас возьмет.

Шла последняя неделя, интернам оставался только экзамен. Весь этот год куратор почти каждый день брал ее в операционную — помогать, ассистировать. Но тактично ни разу больше не предложил что-то сделать самой. Может, ждал. Если бы она проявила инициативу и попросила сама, он бы ее допустил. Но Малика молчала.

Девушка растерянно посмотрела на листок, не зная, что сказать. Хирург ободряюще кивнул:

— Это шестнадцатая поликлиника, место районного хирурга на приеме. В основном, медосмотры. Вам должно подойти. Вы прекрасный внимательный диагност. Только, — он, будто извиняясь, пожал плечами, — больница в Жуковском.

Может быть, он ожидал, что девушка откажется. Что переезжать в пригород будет для нее слишком хлопотно. А, может, и надеялся, что попросит дать еще один шанс. Но Малика опустила глаза в стол и согласно кинула:

— Спасибо, Ринат Витальевич.

Она стиснула в руках листок и не заметила, как хирург деликатно отошел.

1

16 мая 2016 года. Понедельник. Москва. Восемнадцатая городская больница. 14:20

Молодые люди собирали оставшиеся в ординаторской вещи: Малика бережно, Андрей — кое-как складывая их в пакеты. За год много чего накопилось: ручки, старые растрепанные тетради, стетоскопы, сменные майки, обувь и грязные халаты, годные только в мусорку. Собирались вдвоем. Ленька перевелся еще в середине курса. Куда, не сказал, но туманно намекнул на серьезные карьерные перспективы. Никто, правда, особо не поверил. А Янка оставалась в восемнадцатой в ординатуру — открылось одно бюджетное место.

— Даже не жди, что я пойму, — парень захлопнул выдвижной ящик. Вспомнил, что где-то тут оставил старый, еще школьный, анатомический справочник и открыл снова. — Ты даже не попыталась! Откуда у тебя желание сгноить себя в этой деревне?! Что ты там будешь делать? — он резко выпрямился, вызывающе глядя на девушку: — Продлевать больничные и вскрывать фурункулы?!

Но Малика только спокойно, понимающе улыбнулась. Коротко на него глянула, не прекращая с педантичной аккуратностью собирать тетрадки:

— Помнишь, как я руку сломала?

Он бросил машинально:

— Помню. Что дальше?

Им тогда было лет по десять, Андрей привел Малику в свою мальчишескую компанию. Ребята играли где-то на окраине, носились по старым, уже вросшим в землю гаражам. В них и машин давно не хранили, подъезды заросли травой, только пенсионеры пользовались погребами, поэтому было безлюдно. Пацаны с дурными воплями прыгали с крыши на крышу и пулялись водой. Андрей бежал, бесстрашно перескакивая через дыры и горы битого кирпича. У ребра крыши Малика испугалась, схватила его за руку, но ему хотелось непременно спрыгнуть, на бегу, с громким гиканьем, очертя голову — так быстрее, так веселее. Непременно первым. И с самого высокого гаража, увлекая ее за собой.

Девочка спрыгнула следом, неудачно упала на руки и сломала головку лучевой кости. Андрей два месяца конспектировал за нее на уроках, записывал домашние задания. Мучительно переживал. И уже больше никогда не тащил ее бегать по крышам гаражей. У них были разные развлечения.

Гадетский долго стоял и смотрел, как девушка аккуратно складывает сменную обувь с отдельный пакет, а потом в общий.

— Где ты там жить собираешься?

Она подняла голову:

— Я уже нашла квартиру, которую буду снимать. Хозяйка милая вроде, пожилая уже, — и, спрятав лицо, добавила: — Я завтра документы получаю по разводу. И сразу перееду.

— С вещами помочь?

Но Малика отрицательно покачала головой:

— Справлюсь. Уже большая девочка, — у нее неожиданно навернулись на глаза слезы: — Я буду по тебе скучать.

2

19 мая 2016 года. Четверг. Москва. Восемнадцатая городская больница. 15:30

Блажко поднял на подчиненную глаза, недовольно отрываясь от рутинных отчетов по отделению.

— Это что? — он нехотя принял из ее рук отпечатанный лист.

— Заявление, — Ливанская присела на стул напротив заведующего.

Степан Наумович едва глянул в бланк, неторопливо снял очки и потер усталые глаза.

— Все-таки увольняетесь?

Она молча кивнула. И как-то совершенно неожиданно для себя поняла: в Блажко не было, в сущности, ничего, что бы ее коробило.

— А я думал, все же сподобитесь остаться, — мужчина чуть желчно усмехнулся. — Мне казалось, вы сильнее.

Женщина, вопреки себе, не разозлилась, а спокойно улыбнулась и покачала головой. На душе стало на удивление мирно. В Сомали так бывало после грозы…

Низкие, чуть хриплые голоса раздавались, казалось, из ниоткуда и отовсюду, вплетаясь в тишину ночи.

Темнота обволакивала, словно плотное, негреющее одеяло. Удивительно, но от урагана не осталось ни ветерка, ни капли дождя. Только запах озона в воздухе и упоительная свежесть. Первый дождь за четыре месяца, первый глоток свежего воздуха, вода в почти пересохших колодцах.

Она сидела на корточках у барака, прислонившись к нему спиной, будто хотела вжаться в тень, хотя темнота стояла хоть глаз выколи. Но Муки ее все равно нашел — это было ее привычное место. Девушка повернулась и спросила:

— Почему они поют?

Мужчина тихо опустился рядом и едва слышно ответил:

— Они радуются.

Блажко не знал, о чем она думает, но, почувствовав ее миролюбивый настрой, тоже благодушно махнул рукой:

— Слушайте, да не имею я ничего против вас, — он выжидательно посмотрел на женщину.

— Спасибо, — Ливанская оперлась о подлокотник и поднялась с кресла, — но я уже приняла решение. — А, подойдя было к двери, обернулась: — А хотите откровенно?

— Уверены, что хотите сами? — Блажко вальяжно откинулся в кресле и с любопытством посмотрел на без пяти минут бывшую подчиненную.

Та рассмеялась и кивнула на заявление:

— Теперь можно, — и уже без смеха продолжила: — Вы отлично подходите для этой должности, — Ливанская пожала плечами. — Вас тут все до смерти ненавидят. Вы знаете? — она чуть улыбнулась. — Так и должно быть. Нельзя руководить людьми, которым симпатизируешь. И насчет интерна, — она покачала головой, — вы были правы — это не мое.

Блажко внимательно на нее посмотрел, а потом вдруг рассмеялся:

— Ну, спасибо. И откровенность за откровенность: я рад, что в моем коллективе больше не будет вас, — мужчина посерьезнел и с предельно возможной для него теплотой улыбнулся. — Удачи вам на новом месте.

— И вам, — Ливанская кивнула на прощанье и закрыла дверь.

последняя глава

19 мая 2016 года. Четверг. Москва. Шереметьево. 06:40.

Пассажиры медленно заполняли самолет. Ливанская не оглядывалась вокруг — смотрела в иллюминатор. Лететь предстояло долго, тремя разными рейсами, а там еще Бог знает сколько времени добираться по бездорожью, нужно было экономить силы.

Она все это знала: и этих людей, и этот путь. Усталость, ночные пересадки, тяжелые, оттягивающие руки сумки. Изнуряющую жару по прибытии. Для нее в переезде не было ничего нового, и в привычности этого пути ощущалось что-то родное.

Краем глаза она видела, как Андрей сначала засунул сумку под сиденье, потом передумал и убрал наверх. На соседнем ряду переговаривались о времени прибытия рейса, и он прислушивался — прикидывал, сколько времени останется, чтобы пройти таможню и получить багаж. Там все бытовые вещи и куча купленных на свои деньги медикаментов.

Андрей в очередной раз глянул на билет, что-то просчитывая в уме. Ливанская отвернулась к окну, чтобы он не заметил, и улыбнулась. Новичков всегда сразу видно.

— Я Муки, — в пустующее соседнее кресло плюхнулся высокий, тощий, как жердь, африканец.

Он бросил на пол битком набитую спортивную сумку и протянул ей ладонь. Девушка ответила на рукопожатие и приветственно кивнула:

— Патрисия, — но тут же запнулась и поправила себя, — Патрисия Ливанская, — и совсем уже ни к чему добавила: — Патрисия Яновна.

Мужчина окинул ее пристальным взглядом и усмехнулся:

— Нервничаешь? Первый срок, что ли?

— Да. Это так заметно?

— Первый раз все такие серьезные, — Муки беспечно улыбнулся, сверкнув ослепительно-белыми зубами.

Захлопнулись двери, шум двигателя, сменив тональность, зажурчал громче. Со звуковым сигналом включилось табло «Пристегнуть ремни».

Женщина прикрыла глаза:

— Надо поспать, пока время есть. Там у нас всегда полно работы, уже не отдохнешь, — она расслабилась, готовая провалиться в спокойную обволакивающую дрему.

Тогда, в первый раз, она не могла спать. Даже если бы Муки объяснил ей, что к чему, она ни за что не смогла бы уснуть. Спесивая, вздорная девчонка — она кипела от адреналина, ей хотелось бежать, работать, действовать. И ехала она, не зная, куда, не зная, зачем. Ехала, потому что ехала…

— Куда поедешь? Ты хоть понимаешь, что это такое?! — Валеев негодующе всплеснул руками: — Что ты рассчитываешь там увидеть?

Ливанская улыбнулась. Не так уж много врачей готовы бросить все и отправиться в Сомали, в рассадник заразы и оголтелого исламизма, где двадцать лет идет гражданская война.

— Вот поеду и посмотрю, — девушка вдруг взяла его за руки. — Просто пожелайте мне удачи.

Гадетский перегнулся через ее плечо и посмотрел в иллюминатор: самолет медленно выруливал на взлетно-посадочную полосу. Рейс запаздывал не катастрофично, минут на двадцать-тридцать, значит, в Каире они пересадку совершат спокойно, а оттуда — в Эфиопию. И там уже местным рейсом на Могадишо. Он мысленно прикидывал часы и минуты: во сколько он увидит Сомали; будет ли там день или ночь; сколько времени они будут ждать транспорта; сколько времени добираться; и когда увидят госпиталь — его первый африканский госпиталь.

— Интересуетесь? — Вероника Петровна проследила за взглядом юноши. Он смотрел на фотографии. Врачи, палаточный госпиталь, пустыня, пальмы и верблюды. Еще молодой отец Кирилла улыбается, обнимаясь с людьми в хирургических пижамах и больничных халатах.

— А как люди попадают туда? Почему едут?

Сомали. Могадишо. 15:35.

Головы впереди идущих людей закрывали обзор. Андрей шел первым, Ливанская — следом. Наконец, он добрался до выхода, но обернулся, едва выглянув наружу.

— А где аэропорт?

— А это и есть аэропорт, — женщина улыбнулась, легко подтолкнула его в спину и ступила на шаткий скрипучий трап. Жаркое палящее солнце горело над бесконечной серой пылью. Было тепло.

Необъятная пустошь расстилалась, сколько хватало глаз, по крошащейся бетонной змейке взлетно-посадочной полосы к самолету бежал длинный сомалийский парень, чем-то неуловимо напоминающий их Абдиса, и кричал:

— Саалама, саалама, руси.