Скорка:
– Шоа – необъятная тема. Часто спрашивают: «Где был Бог во время Холокоста?» Но этот вопрос нужно формулировать очень осторожно. Ведь, с одной стороны, мы охотно заявляем, что наделены свободой воли. С другой стороны, когда нас это не устраивает, мы вопрошаем Всевышнего: «Где Ты? Почему Ты ничего не делаешь перед лицом людского варварства?» Где был Бог во время Шоа? Полагаю, что есть вопросы, на которые просто не существует ответа. Есть вещи, которых нам никакими усилиями не постичь; но, очевидно, прежде чем спрашивать Бога, где Он был во время Шоа, нужно спросить: «А где же были люди?» Где были те, кто грешил действием, и те, кто немилосердно и мелочно грешил бездействием. Те, кто убивал, и те, кто не желал этого замечать. Шоа был совершен вовсе не в приступе гнева, порожденного какими-то случайными обстоятельствами. За ним стоял доскональный план, задуманный в лоне европейской культуры, – план истребления целого народа только за то, что это еврейский народ.
Бергольо:
– Вопрос «Где был Бог?» совершенно не нов. Помню, однажды – мне было лет двенадцать-тринадцать – мы собирались на свадьбу. И вот незадолго до свадьбы мать жениха (а возможно, мать невесты, не могу припомнить) умерла от инфаркта: может быть, переволновалась. Мы побежали домой к этой женщине. В дверях нам встретился ее зять. Он буркнул сквозь зубы: «А еще говорят, что Бог есть». Христианство тоже пережило времена бедствий, времена гонений. Соглашусь с вами: есть вопросы, на которые не существует ответа. Мы, совсем как дети в возрасте «почемучек», хотим услышать какое-то утешительное объяснение. Малыши, не слушая ответа, уже формулируют новый вопрос: им просто хочется, чтобы папа уделял им все свое внимание. Что касается другого вопроса, о котором вы упомянули, – «Где были люди?», то он решительно опровергает представления, будто в те времена люди были солидарны друг с другом. Великие державы умывали руки, закрывали глаза на происходящее: они ведь знали намного больше, чем признавали вслух. Точно так же они умывали руки во время геноцида армян: тогда Оттоманская империя была сильна, и мир, охваченный войной, которая началась в 1914 году, закрывал глаза на беды армян. Шоа представлял собой геноцид, от других геноцидов XX века его отличает только одна черта. Я не собираюсь утверждать, будто Шоа – событие первостепенной важности, а другие случаи геноцида – якобы второстепенные, но одна особенность есть: идолопоклонническая умозрительная конструкция, направленная против еврейского народа. Чистокровная раса, сверхчеловек – вот идолы, на культе которых зиждится нацизм. Это не только геополитическая проблема, у нее был и религиозно-культурный аспект. Убийство каждого еврея было пощечиной во имя идолов, нанесенной Богу Живому. Недавно я прочел – еле осилил, перебарывая омерзение, – книгу «Я комендант Освенцима», мемуары Рудольфа Хёсса, распоряжавшегося этим лагерем смерти. Им предпослано предисловие Примо Леви. Хёсс написал мемуары, сидя в тюрьме. То, как холодно он описывает события в Освенциме, свидетельствует: это была какая-то дьявольщина. Дьявол явил себя в идолах, которые усыпляли человеческую совесть.
Скорка:
– Вы затронули больное место, возможно, самую глубокую проблему Шоа. Недавно в новостях сообщили, что один епископ из Кракова заявил: евреи, мол, присвоили себе Шоа и преуменьшают тот факт, что другие народы тоже пострадали. А некоторые замечают: евреи, потерявшие шесть миллионов человек убитыми, – лишь часть жертв Второй мировой, погубившей в общей сложности 50 миллионов человек. Но эти люди упускают из виду главное: евреи погибли не по политическим причинам, не в действующей армии. Конечно, эти причины – тоже не оправдание убийств, но Шоа был попыткой истребить народ просто за его национальность, за его культуру, за его веру. Может быть, убийцы хотели бросить вызов Богу Израиля? Уж не потому ли эту бойню впоследствии назвали «Холокост» («холо» значит «жертва», «кост» – «огонь», жертва, которую кладут в огонь). Наверно, тот, кто выбрал это слово, полагал, что это преступление было жертвоприношением народа Израиля на алтаре языческих божеств, возвеличенных нацизмом. На иврите это преступление зовется «Шоа» – словом из Библии, означающим «опустошение», «истребление». Оно проясняет, что это было такое. Одни люди истребляли других. В Польше война унесла множество жизней, но все равно это не сравнить с Шоа. Дело в том, что в концлагерях служили поляки, литовцы, латыши, украинцы, которые пробудили в себе все худшее и стали соучастниками уничтожения, истребления еврейского народа. Нацисты попытались стереть в порошок даже иудеохристианскую концепцию жизни. У Марка Шагала есть картина, где изображен распятый Иисус, обернутый в талит. У ног Иисуса горит семисвечник, а вокруг – сцены насилия: горят синагоги, престарелые евреи убегают, пытаясь спасти священные свитки, перепуганные женщины и дети бросаются наутек. Я всегда говорю, что в лагерях смерти убили не только шесть миллионов евреев, но и Иисуса, шесть миллионов раз. Ведь в учении Иисуса есть много от иудаизма, он нес весть пророков.
Бергольо:
– Это абсолютно христианское убеждение: Иисус – в каждом страдающем человеке. Своими страданиями мы дополняем то, чего недостает в страстях Христовых.
Скорка:
– Эта мысль содержится и в Талмуде. В трактате Санхедрин сказано по поводу смертной казни, что Бог сам страдает вместе с преступником, даже когда предает его смертной казни. Даже в миг кары Бог не оставляет его. Я целиком согласен с вами.
Бергольо:
– Из книги, о которой я только что упоминал, я узнал ужасные вещи. Евреям вырывали зубы и стригли волосы. Тюремщики настолько распоясались, что выбирали других евреев и поручали им эти обязанности. То есть толкали некоторых евреев на вероотступничество, придумали, как свалить на них свою вину. Сатанинская подробность: мол, виноваты уже не нацисты, а сами евреи. Поразительно, сколько изощренности и ненависти было вложено в это.
Скорка:
– Монсеньор, что вы думаете о поведении католической церкви в те годы?
Бергольо:
– Несколько лет назад кардинал Клеменс Август фон Гален был причислен к лику блаженных за то, что бросил вызов нацистам. Не знаю уж, как он сам спасся. Этот отважный епископ с самого начала осуждал действия нацизма. Папа Пий XI прекрасно говорил по-немецки и написал на этом языке энциклику, которая и сегодня не теряет актуальности. Она начинается словами «С огромной обеспокоенностью…». Возможно, поначалу в Германии некоторые епископы проявили наивность, не верили, что ситуация настолько серьезная. В нашей стране произошло то же самое: одни немедленно выступили с обличениями, другие медлили, им не все было ясно. Когда Ватикан осознал, что творится, он начал выдавать евреям паспорта. После кончины Папы Пия XII Голда Меир прислала письмо, где признавала, что он спас много евреев. Здание апостольской нунциатуры в Риме – особняк с парком – это подарок одного еврейского магната, знак признательности за помощь, которую Церковь оказала евреям. Некоторые из уцелевших позднее приезжали благодарить Папу. В собственности Ватикана есть здания за пределами его государственных границ, на итальянской территории. В этих зданиях скрывалось много евреев. Сейчас я говорю о позитивных аспектах. Позднее я услышал упреки: мол, Церковь высказала вслух не все, что должна была высказать. Некоторые возражают: если бы Церковь высказалась, реакция была бы еще более озлобленной и Церковь вообще никого не смогла бы спасти. Они говорят, что Церковь поневоле высказывалась осторожно, чтобы был шанс укрыть хоть некоторых евреев. Могли бы мы сделать больше? Как знать. В последнее время серьезные историки, в том числе иезуиты, опубликовали исчерпывающие исследования, где оправдывают действия Церкви.
Скорка:
– В том-то и вопрос, монсеньор: могли ли эти люди сделать еще больше? Я могу сообщить вам интересную подробность о фон Галене, который был епископом Мюнстерским в Германии. Нашу общину основал раввин Фриц Штайнталь, немецкий еврей, переживший «Хрустальную ночь» – ночь с 9 на 10 ноября 1938 года, когда были разгромлены почти все синагоги, а также магазины, принадлежавшие евреям. В своих мемуарах Штайнталь поблагодарил фон Галена и других христианских священников, которые спасали евреев, рискуя собственной жизнью. Что же касается поведения Папы Пия XII во время Шоа, очень трудно дать окончательную оценку. В одних книгах его осуждают, в других оправдывают. Существует письмо Голды Меир, о котором вы упомянули. Но в некоторых книгах утверждается, что Папа не среагировал публично так, как от него ждали. Всемирный еврейский конгресс просит открыть архивы Ватикана. Я лично считаю, что ради всеобщего блага следует исследовать эту историю досконально, тысячу раз попытаться разобраться, в чем состояли ошибки. Это единственный способ их не повторить. Полагаю, самокритика – конечно, там, где она уместна, – единственный путь к прогрессу. Я не понимаю теологических аргументов в пользу беатификации Пия XII, хотя и не спорю, что в качестве главы Церкви он, возможно, сыграл очень важную роль. Меня мучит сильнейшее экзистенциальное сомнение в религиозной плоскости: как он смог промолчать, когда узнал о Шоа? Почему он не вскричал в негодовании на весь свет? Пророки вопиют, столкнувшись с самой заурядной драмой. А если бы возопил Пий? Может быть, в ком-нибудь проснулась бы совесть? Может быть, среди немецких солдат прибавилось бы бунтарей? Я ничего не утверждаю, а просто пытаюсь поставить себя на место страдальцев, тех, кто больше ничего не скажет, потому что у них нет голоса, почувствовать, что я словно бы говорю с ними, с их болью. Можно ли спасти нескольких людей ценой того, что бросаешь других на произвол судьбы? Еврейский закон гласит: когда вражеская армия осаждает город и требует выдать одного безвинного, чтобы убить его взамен на пощаду всему народу, весь народ должен пойти на заклание. Нет права решать, кого спасать, а кем пожертвовать.
Бергольо:
– То, что вы сказали насчет открытия архивов Ватикана, – по-моему, идеальный выход. Пусть архивы откроются и все прояснится. Пусть выяснится, можно ли было что-то предпринять, каковы были пределы возможностей, а если мы в чем-то ошиблись, то должны будем сказать: «Тут мы допустили ошибку». Не нужно этого бояться. Целью должна стать правда. Тот, кто начинает утаивать правду, перечеркивает Библию. Он, конечно, верует в Бога, но лишь отчасти. Рискует, но не всем. Будем помнить, что мы – грешники и неспособны перестать грешить, хотя, конечно, Бог любит нас даже такими, любит нас из милосердия. Но если я не признаю, что согрешил, Его милосердие никогда до меня не доберется, не снизойдет на меня. Нужно пойти в архивы и выяснить правду.
Скорка:
– Еще одна спорная тема в отношениях Ватикана с евреями – то, что Бенедикт XVI разрешил некоторым общинам снова молиться за обращение евреев в христианство.
Бергольо:
– Первоначальный текст этой молитвы, написанный на испанском языке, изобиловал сильными выражениями: «Помолимся за вероломных евреев…» Правда, эпитет, который содержится в латинском варианте, означает просто «неверные, не имеющие веры». Как бы то ни было, Иоанн XXIII одним росчерком пера запретил эту молитву.
Скорка:
– Именно Иоанн XXIII первым вступил на путь вселенского диалога. Он начинал нунцием в Турции, где спас множество евреев, выдавая им подложные свидетельства о крещении. Сделавшись Папой, он дал толчок к глубочайшим переменам. В нем видели воплощение пастыря. Иоанн XXIII – вот кто что-то предпринимал, трудился, высказывался, рисковал. А рискнул ли всем Пий XII – причем не только ради евреев, но и ради всего мира? Вот главный вопрос. Я захожу еще дальше – спрашиваю себя, рисковал ли Пий XII ради своей собственной Церкви. В жизни бывают моменты, когда ты должен совершить особые поступки. По принципу: «Если не сейчас, то когда же?» Вот какие вопросы меня терзают.
Бергольо:
– Я много раз слышал, что Иоанн XXIII выдавал евреям подложные свидетельства о крещении, но подтверждений у меня нет.
Скорка:
– Все так и было, фонд Рауля Валленберга собрал документальные свидетельства. Одна из задач этой организации – рассказывать во всеуслышание о мужестве дипломатов и других людей, которые рисковали всем, рисковали своей жизнью ради евреев. Возможно, что-то прояснится, если учесть происхождение этих двух Пап, то, какое воспитание они получили. Пий XII вырос в ватиканских кругах, его семья была традиционно связана со Святым Престолом. Он был частью структуры, в которой считалось, что всего можно достичь средствами дипломатии. А если у проблемы нет дипломатического решения, значит, она вообще неразрешима. Ронкалли, Иоанн XXIII, был из простонародья, родился в деревне, где все с детства усваивали, что нужно помогать другим, оказывать практическую помощь без промедления. Полная противоположность дипломатии. Возможно, этим объясняются различия между Пием и Иоанном.
Бергольо:
– Настаиваю: нужно заглянуть в архивы. Может быть, дело в неверном восприятии. Нужно узнать, что именно происходило. Я не располагаю конкретными фактами. Данные в пользу Пия XII, которые я видел, доселе казались мне вескими, но я признаю, что еще не все архивы исследованы. В остальном вы правы: Иоанн XXIII до самой смерти оставался крестьянином. Когда он умирал, его сестра обкладывала его голову холодными уксусными компрессами – это такое деревенское средство.
Скорка:
– Пий XII не особенно стремился к диалогу между христианством и иудаизмом. Он был скорее консерватор. После Второй мировой войны некоторые церковники боролись за перемены в этой сфере. И когда Иоанн XXIII взошел на престол, перемены начались. Рассказывают: когда он принимал делегацию Всемирного еврейского конгресса, то протянул им руки со словами «Я Иосиф, брат ваш». Эту фразу произнес библейский Иосиф, когда помирился со своими братьями. Очевидно, так было не всегда. По разным причинам существовала определенная открытая неприязнь. В книгах рассказывается об антисемитских настроениях, которые бытовали в разных христианских конфессиях на протяжении двадцати веков. Некоторые священники произносили антиеврейские проповеди. Но другие священники вели искренний диалог, очень уважительным тоном. Кроме того, в разные моменты истории бывало: люди, которые поклонялись распятиям, подстрекали массы к погромам и оскорбительным выходкам. В 20–30-е годы ХХ века некоторые аргентинские журналы, которые считались католическими, проповедовали ненависть к евреям. На этом фоне я считаю, что суть нашей с вами книги – в том, что мы разрываем этот порочный круг, возвращаемся к истокам, осознаем наше родство. Да, кто-то считает, что Бог воплотился во Христе, а мы, иудеи, говорим, что этого не было, так как ни один человек не может быть воплощением Бога. Но разве эти разногласия должны порождать ненависть или обиды? Когда-нибудь мы узнаем истину, но сейчас мы можем и должны сотрудничать. Нас сближает этическая платформа, в которой у нас много общего. Можно спокойно соотносить то, что сказано в Евангелиях, и позиции мудрецов Талмуда. Антисемитизм во многом порождался попытками разжечь ненависть, за которыми стояли сиюминутные, политические соображения. Например, когда в России убили царя Александра II, вину свалили на евреев. Церквями пользовались в политических целях, чтобы манипулировать массами. Это уже безусловно доказано. И вопрос в том, чтобы вернуться к истокам. Если мы с вами хотим одного и того же – мира во всем мире, то каждый из нас должен взять из своей традиции все лучшее и, так сказать, грести своим веслом, вместе с другими. Мы можем подпитывать друг друга по принципу обратной связи. «Ни одна религия – не остров». Так называлась первая лекция Авраама-Иошуа Хешеля в объединенной теологической семинарии, созданной лютеранами в Нью-Йорке. Мы не можем существовать по отдельности, в раздоре, как было до Второй мировой войны. Наша весть должна быть всеобщей, адресованной всем, в ней должно быть заложено стремление не переделать другого, а сблизиться с ним и приблизить его к себе.
Бергольо:
– В документах Второго Ватиканского собора есть ключевая фраза – там сказано, что Бог является всем людям и прежде всего спасает народ, с которым поставил свой завет. А поскольку Бог верен своим обещаниям, этот народ не был отвергнут. Церковь официально признает, что народ Израиля остается тем народом, с которым Бог поставил свой завет. Церковь никогда не утверждает: «Они проиграли матч, теперь пришло наше время». Она признает народ Израиля. По-моему, таково самое отважное высказывание Второго Ватиканского собора на эту тему. Кроме того, нельзя, как долгое время делалось, обвинять еврейский народ в убийстве Бога. Когда читаешь рассказ о страстях Христовых, все проясняется. Это как если бы на весь аргентинский народ возложили вину за деяния одного из правительств.
Скорка:
– На деле в тот момент государственная власть не находилась в руках евреев. Политическую жизнь регламентировали Понтий Пилат и римляне. На кресте Иисуса написали INRI, что значило «царь иудейский». А если он был царем евреев, то, следовательно, римские власти реагировали на него нервно. Кроме того, у евреев не практиковалось распятие как способ смертной казни. Более того, на тот момент Синедрион перестал применять смертную казнь. В любом случае Иисуса никогда не могли бы казнить во время Песаха. А если кто-то из евреев тогда и утверждал, что Иисус – не сын Божий, какое право имеют другие люди спустя много поколений возлагать вину на их потомков?
Бергольо:
– В самом деле, нельзя утверждать, что целый народ – богоубийца. Но мне не хотелось бы упустить из виду то, чего мы коснулись в нашей беседе. Вы сказали, что в Аргентине тоже был – и есть – церковный антисемитизм. Иоанн Павел II учился в классе, где половина учеников были евреи. Мне в такой школе учиться не довелось, но среди моих друзей всегда были евреи. Были и есть. Некоторых мы прозвали «Эль-Русо» – словечко нашего детства. У меня никогда не было с ними никаких проблем. Да, в те времена были католики-антисемиты, они и сейчас есть. В наше время они не так ярятся, как в 30-х, когда некоторые церковники отстаивали антисемитскую линию. Сегодня аргентинская церковь проводит четкую политику межрелигиозного диалога. Предтечами этой политики стали кардиналы Хорхе Мехиа и Антонио Каррасино.
Скорка:
– Мехиа много сотрудничал с Маршаллом Мейером. Они вместе основали Высший институт религиозных исследований. А у гробницы кардинала Каррасино находится мемориал с обрывками еврейских молитвенников, спасенных из различных лагерей смерти, и другими свидетельствами о Шоа. Каррасино пожелал, чтобы все это находилось здесь, в кафедральном соборе.
Бергольо:
– Некоторые организации добивались, чтобы этот мемориал убрали и перенесли в соборный музей. Но я не поддался, на том дело и кончилось.