Я иду сквозь машинизированный мир настоящего, где солнце, небо и такие, как я, существуют вне времени. У меня нет железных нервов, и я плохо считаю в уме, зато иногда все на свете заменяют мысли о том, что у котят такие мягкие лапки. Маленькая голодная собачка по кличке Анорексия злобно грызет мои косточки. А когда ее нет, мятное мороженое особенно вкусно с шоколадным сиропом. Песочные тени для век потрясающе красиво смотрятся с шелком цвета хаки. Хотя, глядя на меня, встречные бабки торопливо крестятся…

Никогда не узнаешь всей правды. У судьбы нет цели навязывать ее нам. Зато можно думать о белом песке на море, которого нет, – впрочем, белого песка тоже нет. Разве что на тщательно обработанных фото… Можно бесконечно строить изящные замки из песка, это будет хорошо выглядеть. В общем-то сейчас мне никто не нужен, в особенности те, кто пытается расставить все по своим местам…

Когда надоедает в глазах других быть «вечно не такой», проще сказать в ответ: «Это все не про меня…». Политика игнора – универсальное средство борьбы с заблуждениями. Удобно жить, смеясь, и никогда не расстраиваться, правда? «Все будет хорошо!» – так написано на майке, которую хочется носить по особым случаям. Рисунок на ней выглядит ярко-розовым именно в полдень. В это время хочется попить чая с молоком, сидя в уютном кафе, лицом на солнечную улицу, где и должны проходить будни мечтателя. А в реальности все иначе… Повсюду жестокость и равнодушие – порождение нового мира, где властвуют существа с удаленным Сектором Фантазии.

– Доченька, ну что с тобой происходит? Твое поведение расстраивает меня, – сокрушается папа, глядя печально и озабоченно.

Я снова появилась дома спустя неделю отсутствия. Возникает желание провалиться под землю, лишь бы не видеть папиных обеспокоенных глаз.

Я – поздний и единственный ребенок, которому рано пришлось повзрослеть. За несколько лет до смерти мама тяжело заболела. Я понимала, что теперь пришла моя очередь заботиться о папе. К тому же он давно вышел на пенсию, хоть и остался вечно молодым в душе. А когда мамочки не стало, роль главного в нашей семье стала моей. Родители с детства меня баловали: дорогие игрушки, модные наряды, парки развлечений – все самое лучшее для любимой дочки. А теперь настала моя очередь обеспечивать счастье близкого человека. Поэтому мне приходится работать за двоих.

Как я скучаю по безвозвратно ушедшим временам, когда все было как в сказке! Отношения папы и мамы стали для меня ярким примером идеальной семьи. Согласие, любовь и понимание… В нашем доме всегда царила радость. В выходные мы всей семьей шли на прогулку в парк. Потом приходили домой, и все вместе садились обедать. А на десерт мама подавала лимонный пирог, который делала сама. Вкус этого пирога невозможно испытать снова, где ни покупай свежую выпечку… Я теперь скитаюсь по свету в поисках счастья, пытаюсь как-то выжить и быть надежной опорой для папы. Слава богу, денег, которые я зарабатываю, вполне хватает на двоих. Правда, я стала совсем редко бывать дома. Работа, неформальные тусовки, ночные клубы, посещение литературных вечеров, посиделки с лучшей подругой, андеграундные сборища и прогулки в одиночестве. Счастье не приходит само, поэтому я ищу его везде, но из-за этого любимая папина дочка неделями шастает черт знает где. Ах да, забыла сказать, ко всему прочему все знакомые нашей семьи называют меня «странной».

Наконец-то увидев меня дома, папа выглядит весьма удрученным. Конечно, он уже привык, что я позволяю себе долго отсутствовать, но не хочет смириться с тем, что маленькая девочка давно выросла. Уловив еще в прихожей вкусный запах своего любимого овощного супа, я понимаю, что папа приготовил его специально для меня. Вывернув голову в сторону обеденного стола, будто любопытный гусь, я замечаю в хлебнице любимые булочки с кунжутом. Мне хочется заплакать от умиления. Выходит, что папа очень ждал меня и хотел порадовать. Приветливо улыбнувшись, я опускаю глаза и молчу. Если бы я была собачкой, то завиляла бы хвостиком. И где-то между ребрами начинает нарастать ноющее чувство вины…

Проскользнув в комнату, я торопливо вынимаю из сумки сигареты и прячу их как можно дальше в ящик письменного стола, чтобы не запалиться перед родителем дурным компроматом. Спешно набиваю рот мятной жвачкой: надо как-то перебить запах курева. Переодеваюсь в просторную футболку, которую привыкла носить дома. Бросаю взгляд в зеркало и пугаюсь своих озлобленных глаз, сверкающих нездоровым блеском, как у затравленного волчонка. Впервые за неделю почувствовав себя непринужденно, падаю навзничь на кровать, раскинув руки, сваливаюсь на меховое покрывало, как подбитая птица, и начинаю изливать душу своему плюшевому мишке. Кому еще я могу рассказать правду, которая так и просится наружу? Нет сил молчать. Но только плюшевый друг по имени Пыльный узнает все мои откровения.

Я из тех, кто плачет по ночам и не скрывает этого. Меня никто не понимает. Моими друзьями то и дело прикидываются желающие залезть мне в трусы. Не нужно делать поспешных выводов, но жизнь слишком стремительна, чтобы ждать. Я всего лишь смешная Чебурашка, поэтому лучше промолчать и улыбнуться самой незаметной улыбкой. Или все-таки мне повезло в том, что моя микросхема не подключена к коллективному разуму? Эти мысли читаются в слегка покрасневших глазах, покрасневших от недосыпания, дыма сигарет, нервной работы, чужих упреков и самых разных мыслей. Папа зовет кушать. Чмокнув Пыльного, тащусь на кухню.

С трудом выбросив из головы проблемы, я говорю:

– Не волнуйся, пап, я в порядке. Просто немного устала.

– Доченька, не делай вид, что не понимаешь, – отвечает папа, наливая полную тарелку вкуснятины. – Все было бы хорошо, если бы ты не выглядела так странно. Я беспокоюсь, что ты втянулась в какую-то нехорошую компанию…

– И меня съест бармалей, – смеюсь я, но быстро прекращаю свое веселье.

Папа бросает на меня недолгий взгляд и погружается в задумчивое отсутствие. А потом, сосредоточившись на своих мыслях, начинает медленно чертить шариковой ручкой простые геометрические фигуры на длинном чеке из супермаркета, который подвернулся ему под руку. Сердце болезненно сжимается. Это очень нехороший знак – папа огорчен до глубины души. Его красивая, мужественная рука продолжает сдержанно выводить на бумаге строгие символы… Треугольник, ромбик, квадрат… А потом обрисовывать их по контуру, несколько раз проводя ручкой по одним и тем же местам… На папином красивом виске постепенно вздувается тонкая жилка, совсем как у меня, когда мне трудно справиться с напряжением.

Кажется, я теряю дар речи. Когда папа ведет себя вот так (а это случается крайне редко), мне хочется провалиться сквозь землю… Вот до чего довел знакомый разговор, который папа заводит всякий раз, взглянув на ирокез платинового цвета и прочие атрибуты фрика. Похоже, мое самовыражение становится предметом ощутимого беспокойства для папы… Как хорошо, что он не в курсе того, что на самом деле происходит в жизни его единственного ребенка. И я сделаю все, чтобы папа никогда не узнал о настоящих проблемах своей дочери.

Понимая всю серьезность ситуации, я пытаюсь разрядить напряженную обстановку. Решительно, но осторожно вытаскиваю ручку из папиных пальцев. Рисую два сердечка на чеке. Заглядываю папе в глаза. Складываю из разрисованного чека дурацкий бантик. Осторожно кладу ладони на обветренные папины руки и, заглядывая ему в глаза, тихо говорю:

– Папочка… Ну не злись…

– Как тебе булочки? – оттаяв, интересуется папа.

– Офигенные! Прямо как я люблю, – отвечаю я, радуясь, что мой метод успокоения возымел успех.

– А я все переживал, что они зачерствеют, так и не дождавшись тебя, – папин вздох снова задевает меня за живое.

– Папочка, я так тебя люблю! – улыбаюсь я и лезу обниматься, сшибая папины очки в порыве нахлынувших чувств.

– Я тоже тебя люблю, – отвечает папа. В его голосе появляются нотки нежности. Это значит, что он начинает настраиваться на благодушный лад. Но, беспокоясь о том, как бы не ляпнуть чего лишнего, я пытаюсь уйти от начатого разговора.

Спасибо родителям за то, что они правильно воспитали чадо, и у меня есть голова на плечах. Что со мной еще может случиться, если я дожила до двадцати двух, полностью обеспечиваю себя и папу, имею высшее образование, а, главное, цель в жизни, и даже пока не съехала с катушек, работая стриптизершей? Последний факт, естественно, приходится тщательно скрывать от отца. Понятное дело, ему лучше не знать, откуда последние пару лет в семейном бюджете берутся неплохие деньги.

– А по MTV сегодня концерт «Металлики» крутили! Что-то их вокалист петь разучился совсем, так выл, ужас какой-то, – невпопад говорю я, в надежде создать иллюзию непринужденности.

– У тебя все в порядке? – перебивает меня отец.

– Да, а что? – откровенно вру я и прячу взгляд.

Сегодня душа хочет забиться поглубже в свою раковину. И если быть честной, мне грустно и одиноко. Я опускаю взгляд в тарелку. Надеюсь, папа не заметит, что тушь для ресниц размазана. Не хочу показывать ему, что я недавно плакала.

– Доченька, может, это все из-за твоего внешнего вида? Для меня ты всегда самая лучшая, я же твой отец. Но для остальных твой стиль наверняка вопиющее безобразие. – Папа снова принимается за свое и начинает вертеть в руках крышку от сахарницы.

– Папочка, я же говорила, это не вопиющее безобразие, а эксклюзивный креатив, потому что я – фрик. А хочешь – называй меня Чебурашкой.

– Почему Чебурашкой?

– Да так… Неважно…

Я вспоминаю, как впервые в жизни увидела фрика. Мне было четырнадцать лет. Родители отпустили меня на первый в моей жизни рейв – в компании друзей семьи. Впервые попав на ночное мероприятие, я очутилась в самом сердце танцпола, где сотни пульсов танцующих людей сливаются в единое сердцебиение с ритмичными волнами звука, накрывая пространство сказочной эйфорией. Там, среди ярких лучей лазера и вспышек стробоскопа, я встретила необычное существо. Андрогинное нечто, одетое в розовый меховой костюмчик, таинственно изгибалось в такт музыки, балансируя на огромных платформах. Посмотрев на меня глазами, спрятанными за цветными контактными линзами, существо приветливо взмахнуло ресницами. Его волосы напоминали множество разноцветных змеек, а вместо пальцев были длиннющие серебряные шипы. Кто это был – парень или девушка, так и осталось для меня загадкой. Моя детская психика была покорена столь неземным явлением, сущность которого была загадочна и прекрасна. От фрика исходило буквально вселенское добро, и, вглядываясь в его умиротворенное лицо, я ясно понимала, что именно так и выглядит настоящее счастье. «Хочу быть такой же!!!» – решительно сказала я себе.

С той ночи прошло много лет. Теперь я сама хожу на платформах, в моем гардеробе можно найти одежду всех цветов радуги, я обожаю накладные ресницы, но получаю лишь осуждение и злобу в ответ на попытки сделать мир немного счастливее.

– Ну, в наше время были стиляги… и на нас смотрели косо за то, что мы нарушали общественную мораль, – мечтательно начал вспоминать папа. Удивительно, как ему удается сохранять такой молодой голос в свои семьдесят с лишним лет. Напрашивается вывод, что, когда душа молода, человек медленнее стареет. Огонек, всегда горящий в глазах отца, выдает в нем все того же обаятельного юношу, который слушает джаз, презирает зануд и очаровывает женщин.

– Видишь, папа, ты тоже знаешь, что такое быть не как все. Почему ты задаешь мне странные вопросы?

– Конечно, мы носили яркие пиджаки, цветные галстуки, манерно зачесывали волосы, и общественность осуждающе называла нас пижонами… Меня беспокоит, что по сравнению с нашей модой ты выглядишь просто как… аномальное явление! – жалуется папа, деликатно подбирая слова. И начинает задумчиво водить пальцем по узору на скатерти, снова погружаясь в себя.

Наверное, я и правда попала сюда с другой планеты. Фрик, странный для большинства. Романтик и одиночка, идущий против течения жизни. Возмутительный парадокс, антисоциальный элемент, полная аномалия! Людям непонятно, почему можно быть «не как все», раз все живое подчинено стандартам. Обществу кажется, что непривычное несет какую-то угрозу. И это способно довести до слез.

– Послушай, папочка, я мало, чем отличаюсь от тебя. Стиляги и фрики – почти одно и то же! Стиляги – дети андерграунда, который был много лет назад. Я знаю, что для своего времени, вы были вызовом обществу, – объясняю я, изо всех сил желая доказать, что люди во все времена устроены одинаково.

– Ты права. Злые языки яростно осуждали наш образ жизни. В то время всем с детства внушалась цель «работать на благо Отечества». Вот и казалось, что городские пижоны, одетые в наряды сумасшедшей раскраски, несут идею «праздности», – смеется папа, соглашаясь с моими доводами.

– А сегодня фрики называются возмутителями спокойствия, потому что мы отличаемся от всего, что привыкли видеть люди. Скажи, а к чему призывал образ жизни стиляг?

– Стиляги, дочка, были стихийным протестом против принятых в советском обществе стереотипов поведения. Мы вели, так сказать, подпольную войну, – хвалится папа, разглаживая усы, а его глаза восторженно сияют.

– Так вот и фрики, папочка, по сути, выражают то же самое! – Я чуть не смахнула тарелку с едой со стола. – Я же не зря причислила вас к андеграунду.

– Андеграунд… А что это такое? В нашем сленге не было таких слов, – интересуется папа, открывая коробку с чаем.

– Ну… понимаешь… Термином «андеграунд» обозначают направления искусства, которые не поддерживают классические пути. Это эстетическое бунтарство, что ли…

– Ясно. Ты права, мы бунтовали против обыденности советской реальности. Танцевали буги-вуги и слушали джаз, а вы?

– А мы выбираем жизнь с привкусом рок-музыки… – мечтательно отвечаю я.

– Все это замечательно, но зачем же так радикально менять себя? В наше время девушки были как девушки: юбочки, каблучки, платьица… Ты очень симпатичная. Чего тебе не хватает? Соседка как-то раз решила, что на этаже появился инопланетянин: ирокез, серебряная безрукавка, фиолетовые брюки, эти жуткие белые линзы в глазах… Аномалия, да и только! – недоумевает отец, растерянно выкладывая печенье на блюдце.

Улыбнувшись в ответ, я пытаюсь подобрать нужные слова, чтобы лучше объяснить папе, что фрики – это самое необычное течение в андеграунде. Мы не аномалия, мы Эксклюзив Вселенной. Мы – оппозиция стандартам.

Добро пожаловать в наш мир! Прически из разноцветных синтетических волос, накладные ресницы, всевозможные тени для макияжа. Выбирай себе любую экспрессию! Яркие наряды из искусственной кожи, мех, сетка, латекс, винил. Все, что угодно, лишь бы это было необычно и красиво. Наша обувь – тоже целое произведение искусства, будь то высоченные каблуки или агрессивные платформы. Мы украшаем себя, сохраняя гармонию духовной свободы.

Татуировки и пирсинг – доступный способ модифицировать тело. Не бойся совершенствовать себя. Люди, становясь старше, сожалеют о своей «ускользающей красоте». А мы уверены, что с годами можно стать интереснее. Время – не помеха единству наших ценностей. Вот почему фрик-культура объединяет людей абсолютно разных поколений, каждый из которых воплощает свою «Причудливую красоту».

Мы – люди без пола и возраста. Мы не боимся играть какие угодно роли. А прочие люди больше всего стараются быть серьезными. Мы появляемся на серых улицах как частицы радуги, в то время как все остальные делают «важные дела». Наша «причудливая» раса поднимается над ежедневной унылостью, будто яркая колибри парит над мертвым городом. Каждому отпущено не так много, и надо радоваться жизни от души. Пусть наверху, когда мы умрем, скажут: «Это было круто. А ну – повтори!» Мы – дети сладких снов из сахарной ваты и цветных блесток, падающих на морщинистые ладони Вечности.

– Правда, это здорово, папа?

– Не знаю, что и сказать, дочка. Конечно, ты выглядишь, как вы там говорите, «прикольно», но все это немного дико… на первый взгляд…

Замечая свое отражение в гладкой металлической поверхности чайника, я не хочу ничего доказывать. Обидно, когда окружающие называют нас «ненормальными». А что вообще есть эта «нормальность», которая делает всех правильными, но лишает счастья и старит раньше времени? Это же самое настоящее преступление над жизнью!

Лучше терпеть непонимание, ненависть, да все что угодно, лишь бы оставаться живым, когда вокруг все такое тошнотворно одинаковое. И в унылой толпе радостно находят друг друга существа не от мира сего, которых все называют «чудаками».

Правда, папа, будучи фриком своего времени, сейчас находится в замешательстве от нашей сюрреалистической моды. Но вечный спор отцов и детей неожиданно приходит к согласию.

– Как кинооператор на пенсии скажу тебе: если речь идет о красоте, то о непривычной. Вот я и пытаюсь понять, что стоит за этими превращениями, глядя на которые хочется снова быть молодым. Надеюсь, мои опасения напрасны и ты не попадешь в беду.

Папа нежно смотрит на меня и наливает себе чай. Как обычно, кладет в него три кусочка сахара. Аккуратно размешивает их маленькой ложечкой, не касаясь стенок чашки. Над темно-коричневой поверхностью круглого озерца крепкого чая медленно поднимается пар. Вынув ложку и положив ее на блюдце, папа делает глубокий глоток и слегка прищуривает глаза. Я молча провожаю взглядом каждое его движение, а потом незаметно для себя самой начинаю улыбаться. Как же я люблю его в такие моменты! Самый дорогой на свете человек, в которого хочется зарыться лицом и спрятаться от несправедливого мира.

Сколько я себя помню, у меня всегда улучшается настроение, когда я вижу, как папа пьет чай. Все дело в его любимой чашке… Большая чашка из синего фарфора, с удобной ручкой. Такая уютная, простая и домашняя, с маленьким отколотым кусочком на ободке… Ее вполне хватит, чтобы напоить чаем даже двоих людей. Несомненно, в ней есть что-то волшебное… Папа никогда не изменяет своей привычке пить только из нее. Сколько ему ни дарили красивой посуды, папа все равно пользуется только своей любимой синей чашкой. Она ездила с ним и в путешествия, и в командировки. Она всегда ассоциировалась у меня с ним. Такая же простая и надежная, ее толстые стенки никогда не обожгут руки, даже если ты наливаешь себе кипяток. Ее теплый синий цвет напоминает папины глаза: такие же глубокие и спокойные. Когда на меня находит грусть, я сажусь за папино место за столом и пью из нее. И тогда вместе с каждым глотком приходит какая-то волшебная умиротворенность и вера в то, что мне не о чем беспокоиться. Так было с самого детства. Когда мне плохо, я знаю, что непременно нужно попить чаю из волшебной синей чашки, и все встанет на свои места… Смешно. Но ведь этот нехитрый закон всегда работал! Не знаю почему…

Но как же мне понятнее объяснить дорогому человеку, как устроена психология фрика? Действительно, когда-то давно у меня были длинные волосы, я одевалась, как полагается девочке, и мало чем отличалась от всех остальных людей.

Я всматриваюсь в каждую черту папиного лица, ныряю взглядом в каждую клеточку на его рубашке, скольжу глазами по каждой волнистой пряди его седых волос. И как обычно отмечаю, что наши носы бесстыдно похожи. Я с гордостью ношу его фамилию и обожаю наш светлый оттенок кожи. У нас одинаково выступающие скулы и такая похожая форма губ. Мы вылеплены из одного и того же теста, и даже семейная вспыльчивость мне досталась от папы. Он непременно должен понять меня, потому что в наших жилах течет одна кровь. Я машинально протягиваю руку к папиной чашке. Он пододвигает ее ближе ко мне. Я делаю глоток, немного морщась, когда слишком горячая жидкость обжигает губы. Папа молчит и добродушно улыбается, будто я снова та самая маленькая девочка, будто я снова забралась к нему на колени чаевничать.

Наконец мне в голову приходит мысль, и я говорю:

– Папуля, ты помнишь сказку про Чебурашку?

– Помню, а что?

– Чебурашка – самый настоящий фрик!

– Ничего себе! Почему ты так решила?

– Помнишь, он пел в своей песенке: «Я был когда-то странной игрушкой безымянной, к которой в магазине никто не подойдет»?

– Ну да… А к чему ты это говоришь?

– Все испугались необычного вида и отвергли милое существо… – чувствуя себя на месте многострадального Чебурашки, я снова чуть не расплакалась.

– Ну что ты расстраиваешься? Зато потом, когда поняли, что он хороший, его полюбили.

«Теперь я Чебурашка, мне каждая дворняжка при встрече сразу лапу подает», – запел папа, будто герой мультфильма, и слегка ущипнул меня за кончик носа. Совсем как в детстве, когда я начинала грустить.

– Согласись, пап, когда у человека добрая душа, он действительно прекрасен. Но если ты не похож на фантик от конфеты, который нравится всем, люди часто отворачиваются от тебя… Какая несправедливость!

– К сожалению, жизнь часто бывает жестокой, доченька…

– Пожалуй, я знаю это лучше других, папочка… Надеюсь, теперь ты понял, что фрики призывают людей быть добрее. А я верю в то, что именно причудливая красота спасет мир.

– Если бы я снова стал молодым, то присоединился бы к вашему течению. Такая логика мне нравится! – жизнерадостно отвечает папа. И заботливо предлагает: – Давай я налью тебе чаю?

– Давай! – соглашаюсь я, чувствуя, как на душе наконец-то становится легче.

Как бы мне хотелось, чтобы наступила новая эпоха, в которой правит великодушный и добрый Бог, имя которому Фантазия, чтобы людям открылось царство Фантазии и Творчества взамен гнету привычек и стереотипов.