Анна Васильевна молча смотрит на меня, недовольно сжав губы. Я смотрела то на неё, то на Элвиса в руке.

На его мониторе мелькает надпись.

«Скажи, что уходишь. Честно»

— Я уже ухожу, вы правы. — И заметив неверие в глазах, добавляю. — Честно!

Седовласая женщина разворачивается и уходит прочь.

На экране замигало — «в следующий раз не поверит».

Элвис молчит. Он боится эту женщину, прячется за меня. И я тоже боюсь.

Я облегчённо вздыхаю, делаю шаг назад и впечатываюсь в дверь. Проникаю внутрь тихим облаком. За дверью никого. Кроме молодого мужчины на кровати, он лежит подобно моему спящему телу.

Он словно улыбается кому-то сквозь сон. Но кожа его бледна, нездоровый румянец на щеках. Его лихорадит, и по всему было видно — лежал он долго.

И улыбка его не вызывала ничего, кроме сожаления.

Подхожу к папке у кровати.

«Виктор… Бауэр»

Дальше мелькали ненужные для меня даты и маленькое примечание.

«Анафилактический шок лекарственной этиологии»

— Это он таблеток наглотался, которых нельзя было ему. Никак. Чуть не умер. — Элвис жмурится в кармане.

— А кто это?

Элвис молчит.

— Велир, Котовски? Или кто-то из… — я смотрю на на мужчину, но черты лица ничего не дают мне. Даже Лукреция, семнадцатилетняя девушка в Лаэерне никак не была похожа на Анечку из реальности.

Абсолютно не похожа.

В Лаэрене у каждого свой образ. Кроме меня.

Я рассматриваю палату в поисках вещей, которые могли бы помочь разгадать. Но ничего.

Ни одной зацепки.

И тут на глаза мне попался журнал под кроватью, перегнутый посередине. Видимо, кто-то читал его и выронил. Я залезла под кровать и, приглядевшись, обнаружила на странице фотографию мужчины. На ней он выглядел здоровым и довольным.

Текст для меня был вырван, я не могла прочесть то, что было на других страницах. В этом мире я не могла ничего двигать, поднимать и касаться. Я была призраком.

И мне оставалось довольствоваться тем, что некий В. Бауэр, талантливый режиссёр и продюсер, поставил фильм своей мечты. Текст был злой и ядовитый, автор смеялся над наивным детским желанием сыграть персонаж из своего детства.

«Бауэр был настолько слаб и самолюбив, что, не выдержав напора качественной критики, отравился в своей квартире после премьеры. Напомним, что его роль Кота в Сапогах признана нашим журналом самой отвратительной и бездарной. Лучше бы он стоял по ту сторону экрана, а не искажал своим видением…»

Внезапно за спиной что-то щёлкнуло, и включился монитор. Больше телефонного в несколько сотен раз. Он был цветной и на нём зарябили картинки.

Приятная песня раздавалась из динамиков, на экране Виктор в сапогах, с кошачьей мордочкой дурил какого-то страшного дядьку — переростка. Я загляделась из—под кровати, весело прикрывая рот ладошкой.

— Ля-ля-ля! — подпевали мы на пару с Элвисом, радуясь мордочкам Кота в сапогах в фильме.

И тут же притихли, заметив, как в палату вошла Анна Васильевна. Мы видели лишь её ноги, но знали — это она.

— Расшумелся, Котовски. Спи, человечек. Спи пока. — Довольно пробурчала она и выключила экран. — Надо было заплатить за хорошую рецензию, а не рыдать над всей этой шелухой. Дурачьё!

Она довольно притопывала ногой, минуту постояла около кровати, а потом ушла.

Я выползла и уставилась на мужчину. Это был Котовски…

Мужчина, игравший этого прелестного Кота в Сапогах, был Котовски. Мой милый смешной друг. С ушками и хвостом, о происхождении которых он даже не знал и не задумывался. Небогатое наследство этого мира.

И мне стало невыносимо жаль Виктора.

Хоть вой.

Мне с каждым разом не нравился всё больше этот реальный мир. Я его начинала ненавидеть. Люто.

В этом мире мечты не исполняются, они причиняют боль.

И больше ничего.

Всё, что я видела, это одна сплошная боль. Или это просто место такое, в котором сошлось всё нехорошее?

Я не знала.

Элвис в кармане забился, просил уходить. Анна Васильевна искала нас, чувствуя на расстоянии.

Я шагнула к двери, отрыла её… и провалилась в небытие.

А потом был мой мирик, чай с мёдом и скомканный лист бумаги на столике.

Абсолютно чистый. Без имени.

И никакой двери на стене.

А это означало лишь одно — чтобы узнать истории других затонувших в Лаэрене, мне придётся искать новые пути.

Позже я записала историю Котовски. Спокойно и без слёз.

История мечтателя со сломанными крыльями и наивной душой. Ни слова Анны Васильевны про рецензии и деньги я не поняла, но чувствовала — Котовски просто верил до последнего в честность. И тот ворох грязи, что вылили на него за сыгранную роль, он видеть не хотел.

Но я постараюсь, чтобы Котовски никогда не узнал своей истории.

Я постараюсь.

Я найду выход, и никто не вернётся в мир ОТКУДА — НЕИЗВЕСТНО — ОТКУДА.

Никто.

НИКОГДА.

Но… как мне это сделать, чтобы ни Лу, ни Котовски — никто не ушёл и не вернулся серым слизнем?

Пусть и не знаю ответов, но я обещаю.

Никто не уйдёт.

Нет, я клянусь…