Эту историю мне поведал в Рангуне человек по фамилии, кажется, Торренс – хотя точно не помню, да, возможно, я и не знал, как его зовут. Я в самом деле не знаю о нем почти ничего, за исключением того, что он явно верил в этот рассказ. По его словам, он все услышал от самого Джона Зильбермайстера, и я в этом не сомневаюсь. Зильбермайстера Торренс запомнил как самого заурядного верзилу, на редкость прямого в высказываниях и начисто неспособного разглядеть шутку. Что, кстати говоря, относится и к самому Торренсу. Он сказал, что специально это проверял и в названное Зильбермайстером время Северная Тихоокеанская действительно доходила до Эндертона; кроме того, у Зильбермайстера не было очевидных мотивов лгать. Плести басни, как рикша, Торренс не умел, стало быть, и этого всего тоже не выдумал. Так или иначе, за что купил, за то и продаю.

Торренс, человек простой, на склоне лет довольно серьезно увлекся «Христианской наукой». Он занимал немаленькую должность в железнодорожной компании и, по всей вероятности, был одним из самых деятельных ее работников. Послушать его, так авария на железной дороге невозможна в принципе, разве что по причине помутнения рассудка. Умер Торренс, кажется, два года спустя после того, как поделился со мной этой историей; ради его же блага надеюсь, что он сохранил веру в догматы «Христианской науки» до самого конца, ибо нуждался он в них отчаянно. Он скончался от холеры в Банмо в 1904 году.

Торренс показал мне рангунские антикварные магазины, и с его помощью я выискал пару интересных вещиц среди множества современных суррогатов – называть их подделками несправедливо, – заполняющих витрины торговцев. Одна из них – бронзовая змейка, которая сидела, свернув округлый хвост, и подмигивала мне рубиновыми глазами в бильярдной «Стрэнда», пока Торренс рассказывал историю; помню еще, что с отмели Гастингса как раз подходил калькуттский пароход и время от времени стонал на реке, точно заблудшая душа. Жара стояла страшная. Средств от москитов, к которым уже привыкли в Индии, в Рангуне нет. На всю комнату был один жужжащий электрический вентилятор, но зону обдува целиком захватили два немецких торговца бриллиантами и их облаченные в черное жены.

– Несколько лет назад, – сказал Торренс, – ко мне пришел человек по имени Зильбермайстер. Он предъявил отличные рекомендации и спросил, нельзя ли ему устроиться на строительство новой ветки, ведущей к юньнаньской границе. Это было еще до того, как Керзон закрыл весь проект. Смею заметить, Керзон поступил верно. Дорога на северо-восток и по эту, и по ту сторону границы – дело чрезвычайно дорогое, а возможно, и неосуществимое. Ветка должна была пройти через глубокие ущелья – Зильбермайстер называл их «каньоны». Спуск зигзагом, с помощью возвратных тупиков, вниз, ко дну, а затем подъем обратно наверх, – другого способа перебраться через ущелье никто не придумал; а при таких огромных предварительных расходах перевозки едва ли принесли бы и один процент прибыли. Но мы в Рангуне хотели установить прямое сообщение с Китаем по политическим причинам, и если бы индийские власти согласились разделить затраты поровну, Бирманские железные дороги взялись бы за строительство. Зильбермайстер с его опытом в прокладывании дорог идеально подошел бы для этой работы. Он оставался в Рангуне, пока в Калькутте решали судьбу проекта, и мы часто виделись. Как-то вечером Зильбермайстер рассказал мне свою историю, и думаю – если я хоть что-то о нем понимаю, – он говорил правду.

За несколько лет до этого, когда крупный нью-йоркский синдикат, на который работал Зильбермайстер (и еще тридцать тысяч человек), продвигал строительство Северной Тихоокеанской в Небраске, он месяца три был начальником конечной станции в Эндертоне. Вся станция – крепкая деревянная хижина у путей. Номинально поезда доставляли туда пассажиров, но на деле редко кто ехал дальше Каслтона, сурового пионерского поселения, разросшегося уже до полудюжины магазинов, семи «гостиниц», будки с электрогенератором и тридцати-сорока деревянных домов с вычурными названиями. Продолжение железной дороги от Эндертона как раз строилось. Землекопы были в основном итальянцы. Дело было трудное, работы на отрезке протяженностью около восьми миль приостановили из-за постоянных обвалов на склонах берегов маленькой, наполовину пересохшей речки. Как-то утром в четверг берег осыпался, и погиб рабочий-итальянец. Событие это было вполне заурядное; всем землекопам известно, что ради большого дела им приходится жертвовать жизнью, и в целом людские потери на этом участке Северной Тихоокеанской были меньше ожидаемых. В строительном городке, вмещавшем от трехсот до четырехсот рабочих, как всегда, дежурили полицейские.

В пятницу вечером, между шестью и семью часами, Зильбермайстер сидел в домике на станции в Эндертоне и просматривал зарплатную ведомость за неделю, когда подошел локомотив из Каслтона. Зильбермайстер ждал доставки денег, чтобы на следующий день выдать рабочим недельное жалованье. Суб-инспектор сошел с площадки, в руках у него был холщовый мешок с наличностью. Все как и каждую пятницу. Одновременно двое железнодорожных служащих сняли с тендера полдюжины больших ящиков с затребованным оборудованием и отнесли их в багажную кладовую, которая занимала половину станционного домика. Инспектор проверил ведомости, завизировал их и получил квитанцию за доставленные деньги. После этого Зильбермайстер запер деньги в сейфе в своей комнате, а затем осмотрел ящики, которые оставили в кладовой. Среди грузов был довольно мрачный предмет – гроб, отправленный компанией из Каслтона для погребения жертвы недавнего происшествия. Похороны были назначены на утро воскресенья.

Получив еще одну квитанцию за ящики, инспектор сообщил машинисту, что можно отправляться обратно. А перед этим он подошел к Зильбермайстеру и сказал:

– Вы здесь один, с такими деньгами. Не боитесь? Может, оставить с вами человека на ночь?

Зильбермайстер пожал плечами и с улыбкой отклонил предложение. Он сказал, что за строительным городком присматривает полиция; сам он, вместе со слугой-негром, провел здесь уже много ночей и не боится грабителей. При нем есть револьвер, а за деньги ему отвечать всего одну ночь. Они обменялись рукопожатием, и инспектор отбыл так же, как появился.

Зильбермайстер затем перепроверил бухгалтерские книги, еще раз пересчитал деньги, убедился, что двери надежно заперты, отослал на ночь слугу-негра – тот убрал все со стола для ужина, пока Зильбермайстер провожал инспектора до локомотива, – и, заперев дверь, ведущую на перрон, занялся делами по хозяйству. Рабочий день был окончен, из Каслтона уже не должны были вызывать – подходящий момент, чтобы почистить и настроить телеграфный аппарат, стоявший на столе у стены, а то с утра он что-то пошаливал. С этой целью Зильбермайстер отсоединил аппарат и, будучи неплохим – хоть и старой школы, отметил Торренс, – электриком, за несколько минут произвел почти все необходимые манипуляции. Отложив телеграф, он закурил трубку и стал готовить ужин. К тому времени уже сгустились сумерки, и он зажег керосиновую лампу на столе. А также – скорее просто по привычке, зная, что он едва ли понадобится, – и масляный фонарь «бычий глаз», который обычно брал с собой на вечерний обход.

Потом Зильбермайстер полез в буфет и достал буханку хлеба, мясные консервы и банку мармелада. Приготовления к ужину были нехитрые. Вечер выдался холодный, и, собираясь выпить перед сном горячего грога, Зильбермайстер зажег спиртовку и налил в чайник воды из кувшина. Пока закипала вода, он открыл консервы, отрезал кусок хлеба на немецкий манер и расставил все на столе. Солнце уже совсем село, и только последние отблески с тусклого западного горизонта еще проникали в окна. Он посмотрел в окно на перрон и широкую пустошь за ним. Ни одной живой души – ни дерева, ни кустика. Зильбермайстер запер на ночь дом и закрыл ставни. Он сел ужинать, примостил книгу под лампой и устроился поуютнее. Солонина имела не очень аппетитный вид, и он вдруг вспомнил, что в сундуке у стены была припрятана бутылка соуса. Он встал, открыл сундук и в поисках соуса с грохотом вывалил на пол почти все его содержимое. Он и не заметил, что телеграфный аппарат на дальнем столе выстучал короткое и резкое сообщение: во всяком случае, внимание Зильбермайстера привлекли только последние удары. Он повернул голову на звук, но молоточек уже замер. Так и не найдя соус, он поднялся с колен, бормоча: «Он точно что-то сказал», и пошел к столу, чтобы запросить у Каслтона повтор, но обнаружил, что сам же отключил аппарат, когда чистил, – о чем совсем забыл. Решив, что ему почудилось, он вернулся к сундуку, где был соус, и через пару минут нашел, что искал. Затем снова сел к столу и о телеграфе больше не думал. Он погрузился в чтение, но посреди захватывающей фразы телеграфный аппарат заговорил снова. На этот раз ошибки быть не могло. Зильбермайстер точно знал, что, когда три минуты назад он подходил к аппарату, тот был полностью отключен. Он положил нож с вилкой и слушал словно во сне. Никаких сомнений. «Э – Н–Т». Вызывали станцию Эндертон – резко, настойчиво, четко. Он подождал немного, и, несмотря на то что прием он не подтвердил, поступило короткое сообщение. Выстучанные слова он пробормотал вслух: «Следите за ящиком».

С минуту Зильбермайстер сидел неподвижно. Отрицать факт было нельзя, и все же разум отказывался верить в то, что слышали уши. В комнате стояла мертвая тишина, только спиртовка шипела – закипал чайник. Зильбермайстеру казалось, что он угодил в кошмарный сон. Он не доверял своим ощущениям и решил испытать прибор еще раз. Он встал из-за стола, подошел к телеграфу, взял его и перенес на другое место. Он поставил его перед собой на стол, рядом с солониной, затем потушил спиртовку, чтобы ничто не нарушало тишины, уселся и стал ждать, нависнув над аппаратом, весь превратившись в зрение и слух. Лампа освещала его острый подбородок и глубоко посаженные глаза, которые были прикованы к маленькому устройству из латуни и дерева. Долго ждать не пришлось. Провода со штепселями еще покачивались, свисая с края обеденного стола, а аппарат уже снова вызывал Эндертон: «Э – Н–Т». На лбу Зильбермайстера выступил пот, но он не шелохнулся. Молоточек все стучал. То же послание – краткое, ясное и разборчивое: «Следите за ящиком».

Зильбермайстер провел рукой по лицу и задумался. Откуда бы ни пришла телеграмма, она была недвусмысленной. Он взял масляный фонарь, проверил, хорошо ли горит фитиль, погасил лампу на столе и бесшумно встал. Подойдя к двери, разделявшей гостиную и багажную кладовую, он очень тихо открыл ее и стал ждать. Влачилась еле-еле минута, за ней вторая, третья, а Зильбермайстер по-прежнему стоял в темноте, неподвижный, как дверной косяк. Ни в доме, ни снаружи не раздавалось ни звука. Тишина была столь полной, что, по словам Зильбермайстера, слышалось, как кровь циркулирует по барабанной перепонке, – весьма неплохое выражение, подумал Торренс.

Наконец – разрядка. Донесся звук, как будто мышь что-то грызет. Зильбермайстер легко опустился на одно колено и прислушался внимательнее. Скрежет был бесконечно тихий, однако означать мог только одно: трение металла о металл – и Зильбермайстер сразу догадался, что происходит. В гробу был человек, и он приладил крышку так, чтобы выбраться, не поднимая шума. Когда Зильбермайстер услышал бы его, уже было бы слишком поздно. Тут на перроне послышались осторожные шаги. Зильбермайстер действовал без промедления. В некоторых ящиках с оборудованием, доставленных тем вечером, были стальные инструменты, и двое мужчин с трудом затащили их в кладовую. Зильбермайстер был силен, но сам не мог взять в толк, как ему удалось без чьей-либо помощи стащить один ящик вниз и водрузить его на гроб, от чего последний чуть не рассыпался.

Едва он это сделал, с игрой в прятки было покончено, и человек в гробу стал звать своего сообщника с улицы. В ответ последовал удар в дверь, как будто тараном. Ящик должен был на какое-то время придержать бандита, так что Зильбермайстер метнулся обратно в гостиную навстречу новой опасности – и обнаружил, что дверь на перрон проломлена чуть выше засова. Он взял револьвер и, дабы предупредить нападение сзади, навел его на гроб и спустил курок. Выстрела не последовало. Вне всяких сомнений, его предали. Слуга-негр провернул все, пока Зильбермайстер провожал инспектора до локомотива, – вытащить патроны было проще простого, ведь револьвер лежал на столе. Возвращаться в кладовую времени не было. Схватив небольшой ломик, Зильбермайстер едва успел добежать до двери, через дыру в которой уже тянулась к засову рука чернокожего слуги. Он схватил негра за руку и стал втаскивать в дом, пока в подмышку тому не врезались рваные края пробоины. Он с силой ударил ломиком, и негр завопил от страшной боли. Зильбермайстер ударил снова, и снова, и снова. Что происходило в ту ужасную минуту, он сам не понимал. Он продолжал бить вслепую, машинально, хотя колотил уже по обвисшему рукаву. Кладовую, откуда он только что выбежал, оглашал грохот: пленник отчаянно пытался высвободиться, и ящик на крышке гроба ходил ходуном. Зильбермайстер ничего не замечал. Он потерял голову. Обе лампы уже погасли, и все, что он мог делать в темноте, – это не отпускать и бить.

Вдруг раздался свисток приближающегося паровоза. До утра поезда не ожидалось, но Зильбермайстер признал, что в ту минуту ему уже ничто не казалось странным. Пара вооруженных мужчин и инспектор соскочили на перрон, схватили слугу-негра, который к тому моменту свисал в полубессознательном состоянии из отверстия в двери, и ворвались в дом как раз вовремя, чтобы задержать человека в кладовой – сбросив наконец ящик, тот выламывал крышку гроба изнутри. Незаурядное было зрелище.

Инспектор втащил слугу – рука его представляла собой кровавое месиво с осколками кости – в дом и грубо отшвырнул в сторону. Тот без единого стона рухнул в угол. Затем двое мужчин ввели в гостиную грабителя. Зильбермайстер подошел к столу, сел и обхватил руками голову. Инспектор смотрел на него с изумлением.

– Слава богу! – сказал Зильбермайстер, подняв голову. И чуть погодя добавил: – Почему вы вернулись?

– Ваша телеграмма застала нас перед самым отправлением из Каслтона, – ответил инспектор. – Повезло, не правда ли? – прибавил он хмуро.

Зильбермайстер снова поднял голову и, как будто не услышав ответа, повторил:

– Но почему вы вернулись?

– Говорю же, ваша телеграмма пришла очень вовремя, – довольно мрачно отозвался инспектор.

Последовала десятисекундная пауза. Потом Зильбермайстер указал на отключенный аппарат и повторил снова:

– Почему вы вернулись? – Глаза у него закатились. – Я ничего не телеграфировал.

И он без чувств повалился на пол.

Вот и все, что мне об этом известно. Эту историю рассказал мне Торренс, и Торренс, несомненно, в нее верил.