Можно ли было предотвратить Вторую мировую войну? Готовил ли Сталин превентивный удар против Германии? Кто и когда вел сепаратные переговоры с Гитлером? Почему враг дошел до Москвы и Сталинграда? Правда ли, что кремлевское руководство не доверяло советской разведке? Почему наши части не помогли в сорок четвертом восставшей Варшаве?
Уже сколько десятилетий прошло после победного мая сорок пятого, а «белых пятен» в истории второй мировой войны предостаточно. А почему? Догадаться несложно. Как-то один известный историк рассказал о встрече с генералом армии Епишевым, тогдашним начальником Главного политуправления армии и флота. Когда речь зашла о правде в исторической науке, старый партийный номенклатурщик, верой и правдой служивший нескольким Генсекам, не стесняясь, изложил свое кредо: «А кому нужна ваша правда, если она мешает нам жить?»
Полная правда о той войне не нужна была ни Сталину, ни Хрущеву, ни Брежневу, ни тем, кто пришел после них. И когда говорят, что история Великой Отечественной войны еще не написана, возразить трудно. Как ни горько признать, даже воспетая всем миром наша перестроечная гласность лишь приблизила нас к Истине, но не распахнула до конца дверцы массивных сейфов секретных архивов.
Ни одна книга о прошлом не способна расставить все точки над «i», дать ответы на все вопросы, тем более когда речь идет о такой «больной» теме. Но многие тайны второй мировой войны эта глава, как мне думается, приоткрывает. Еще один парадокс нашей запутанной истории: правду о войне скрывали от тех, кто в ней победил… Так и пошли гулять две правды о самой страшной войне в истории – одна для народа, другая… Впрочем, второй лишь предстоит вырваться из оков псевдосекретности полувековой давности. Слишком долго мы ее ждали, чтобы довольствоваться, как и прежде, мифами о внезапном ударе и острой нехватке самолетов и танков.
Отец позвонил в ту ночь из Кремля: «Начинается… Слушайте радио!». Непосвященному эта фраза ни о чем не говорила, мы же с мамой прекрасно знали, что хотел сказать отец. Начиналась война…
О той ночи накануне войны написано много. Оставили свои воспоминания и рядовые фронтовики, участники войны, и наши полководцы. Даже Хрущев, находившийся в то время, как известно, в Киеве, умудрился рассказать о том, что происходило тогда в Кремле. Причем со ссылкой на моего отца. Якобы даже тогда, когда Сталину доложили о начале войны, тот долго не верил, а затем уехал к себе на дачу. Как писал Хрущев, «Сталин выглядел старым, пришибленным, растерянным». Членам Политбюро долго пришлось убеждать его, что еще не все потеряно, что у нас большая страна, мы можем собраться с силами и дать отпор врагу. Так или иначе, Сталина уговорили возвратиться в Москву и возглавить оборону страны.
Да что Хрущев… Скажем, даже в мемуарах глубоко уважаемого Георгия Константиновича Жукова далеко не все соответствует исторической правде. Я никогда и ни в чем не ставил под сомнение честность и порядочность этого человека, но факт есть факт. Возможно, на первый взгляд это покажется странным, но я убежден, что здесь нет вины прославленного маршала. Не таким был Георгий Константинович, чтобы лукавить. Все было гораздо сложней. Я убежден, что напиши Жуков тогда всю правду, которую он знал, его воспоминания не были бы опубликованы.
Но возвратимся к известному нам тексту. Георгий Константинович совершенно справедливо рассказал, что после смерти Сталина появились версии, будто в ночь на 22 июня командующие со своими штабами, ничего не подозревая, мирно спали или беззаботно веселились. Но это беспардонная ложь. Все было совершенно иначе. Например, о том, что приказ наркома обороны будет зачитан, известно было за сутки до нападения немцев. Утверждение о том, что поздно, мол, спохватились и директива Генерального штаба до войск не дошла – выдумка чистой воды. Как и положено, последовала команда о вскрытии пакетов, что военные и сделали. Иное дело – удалось ли большинству справиться с поставленной задачей. Но зачем же возводить напраслину на Генеральный штаб?
Читатель наверняка помнит, как выглядит Сталин в версии Жукова (?). Позволю небольшую цитату из книги:
«В 3 часа 30 минут начальник Западного округа генерал В. Е. Климовских доложил о налете немецкой авиации на города Белоруссии. Минуты через три начальник штаба Киевского округа генерал М. А. Пуркаев доложил о налете авиации на города Украины. В 3 часа 40 минут позвонил командующий Прибалтийским военным округом генерал Ф. И. Кузнецов, который доложил о налетах вражеской авиации на Каунас и другие города.
Нарком приказал мне звонить Сталину. Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос дежурного генерала управления охраны.
– Кто говорит?
– Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.
– Что? Сейчас?! – изумился начальник охраны. – Товарищ Сталин спит.
– Будите немедля: немцы бомбят наши города! – Несколько мгновений длится молчание. Наконец в трубке глухо ответили: – Подождите.
Минуты через три к аппарату подошел И. В. Сталин. Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И. В. Сталин молчит. Слышу лишь его дыхание.
– Вы меня поняли?
Опять молчание.
Наконец И. В. Сталин спросил: – Где нарком?
– Говорит по ВЧ с Киевским округом.
– Приезжайте в Кремль с Тимошенко. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро».
В действительности же Жукову не пришлось будить Сталина, а Поскребышеву обзванивать членов Политбюро. Все они, включая моего отца, давно находились в Кремле. Разумеется, не ложился спать в ту роковую ночь и Сталин. Кстати, почему-то нигде не пишут, кто первым сообщил ему о начале войны. А между тем информацию Сталин получал не только от начальника Генерального штаба…
Но дело даже не в этом. Я до сих пор удивляюсь, как Жукову вообще удалось выпустить свои мемуары, пусть в том виде, как они вышли. А все эти неточности, назовем их так… Георгий Константинович был умный человек и отлично понимал, что читатель без труда разберется, что к чему. Ну, кто, скажите, поверил, что Жуков мог вспомнить никому не известного полковника Брежнева? Но ведь написано… Не могла такая книга увидеть свет без упоминания фамилии Генсека. Кто посмеет упрекнуть маршала в том, что так получилось? Нисколько не сомневаюсь, что, идя на какие-то уступки, Жуков знал, что выигрывает в главном – получает возможность сказать пусть не всю, но правду о войне.
От отца, Жукова, Василевского и многих других людей мне не раз доводилось слышать о поведении Сталина в начальный период войны. В свое время Георгий Константинович не смог написать всего, что было в действительности. А правда такова. Сталин действительно был подавлен, узнав о положении на фронтах. Но когда об этом вспоминают, непременно спешат подчеркнуть: не ожидал, мол, Сталин удара немцев, поверил Гитлеру, а тот обманул… Все это один из мифов, внедренных много лет назад в общественное сознание. А потрясение Сталина было вызвано не мифическим внезапным нападением, в чем убеждают нас до сих пор учебники истории, а тем, что армия не сумела сдержать первый удар. Этого Сталин никак не ожидал. Вполне понятно и его недовольство наркомом обороны Тимошенко и начальником Генерального штаба Жуковым в первые дни и часы войны. И они, и другие высокопоставленные военные не раз заверяли Сталина и Политбюро, что Красная Армия в случае чего первый удар сдержит, а затем, как и планировалось, нанесет ответные удары. И речь, заметь, читатель, шла не о боевом духе войск, что, безусловно, немаловажно, но о вещах более конкретных. Сталин ведь прямо спрашивал у руководителей Наркомата обороны, чего не хватает армии. Военные в один голос успокаивали: «Армия располагает всем необходимым». И когда Сталину доложили, что армия откатывается на восток, он, естественно, был потрясен. По немецким данным, в первые дни войны на земле было уничтожено около семи тысяч наших самолетов. А нас пытаются убедить в том, что мы обошли немцев по выпуску самолетов лишь к середине войны. Стесняемся признать и то, что танков мы имели в два раза больше, чем Германия. Только Т-34 у нас было больше, чем всех тяжелых танков в немецкой армии. Словом, официальная пропаганда сделала все, чтобы переписать историю. Надо отдать ей должное, многое удалось, да вот только вопросы остались. Как быть, например, с утверждением о том, что было нарушено управление войсками? Выдумки здесь нет. Руководство страны действительно не могло получить в первые часы и дни войны информации из войск. Причины? Все та же пресловутая внезапность… Жуков об этом рассказывает скупо. И здесь его тоже можно понять – не мог он показать всю правду. Армейская связь была парализована, но в то же время работала связь погранвойск. Пока был жив хоть один солдат, пограничные части в прямом смысле до последнего вздоха обеспечивали Москву надежной информацией. Есть здесь над чем поразмышлять, верно?
Неувязка получается и с боевой авиацией. Если следовать все той же легенде, внезапный удар немцев помешал поднять в воздух наши истребители. Неправда. Самое страшное, что многие, очень многие молодые летчики не смогли подняться в воздух. Непросто это было сделать при бомбардировке аэродромов. Позднее установили: все летчики, дравшиеся в Испании, успели поднять свои машины и вступили в бой. Но большинство-то составляла необстрелянная молодежь… И не только в авиации. В отличие от немецкой, с нашей стороны вступала в войну невоевавшая армия. А вот этот фактор руководство армии, да и страны, не учло.
Фронтовики подтвердят: непростое это дело – не растеряться при налете вражеской авиации, тем более если видишь эти самолеты впервые. И в человека впервые стрелять тяжело. А что испытывает новичок, когда видит идущий на него танк?
Не надо упрощать. Можно сколько угодно говорить о стратегии, о просчетах военачальников, но нельзя забывать о тех, кто призван осуществлять замыслы полководцев. Уже через три-четыре месяца армейские части дрались отлично. Факт общеизвестный и никого не удивляет. Это была уже не та армия, которая вступила в бой 22 июня, не имея опыта реальных действий.
Разумеется, отступление сорок первого нельзя объяснить только этим. Были и иные причины. Я не ставлю перед собою задачу представить на суд читателя очередное исследование на эту тему – пусть историю войны пишут историки. Но внести ясность в некоторые вопросы, убежден, стоит, тем более когда речь идет о прямой фальсификации известных многим событий.
Итак, миф первый, о том, как немцы застали нас врасплох. Для справки: ни один пограничный отряд, ни одно армейское соединение, нацеленное на контрудар, противником врасплох застигнуты не были. Скажем, вышли же части наших войск к Кенигсбергу. И на юге враг не прошел. Почему?
Бытует еще одно утверждение: Советский Союз якобы не был готов к войне. Неверно это. Достаточно подсчитать вооружение, которое мы имели в первом эшелоне наших войск, и утверждение рассыпается, как карточный домик.
– Как же так? – спросит читатель. – И самолетов хватало, и танков было предостаточно, а немцы до Волги дошли.
Причин, повторяю, немало. Возможно, одна из них лежит в самой доктрине встречных ударов. Ведь как думалось: пусть ударят, а мы уж затем…
Нельзя сказать, что доктрина эта неверна в принципе. Так ведь потом и воевали. И неплохо, как известно. А сколь приемлема была она тогда – вопрос. Постфактум можно рассуждать и так: будь у нас обычная оборона, не рассчитанная на эти контрудары, потери, возможно, были бы меньшими, да и немцы продвигались бы медленнее. Кто знает… Во всяком случае, можно утверждать, что доктрина встречных ударов оказалась неотработанной и для командного состава той поры неприемлемой.
Наша армия была, к сожалению, не готова к мобильной войне с широким взаимодействием танковых соединений с авиацией, с фланговыми прорывами, окружением войск и т. д. Все это, кстати, проявилось еще в финскую войну. Многое до июня сорок первого удалось изменить, но полностью подготовить войска к современной войне все же не удалось. Хотя, повторяю, руководство армии в лице Тимошенко и Жукова сделало немало.
Полагаю, война с Финляндией, о которой почти ничего не известно и по сей день, имеет самое прямое отношение к теме. Именно после нее началась коренная перестройка в Красной Армии.
Из официальных источников:
Итог той «войны незнаменитой» – 53 522 убитых советских солдата и офицера, 163 772 раненых, свыше 12 тысяч обмороженных, 16 208 пропавших без вести, более пяти тысяч пленных. Советские исторические источники утверждают, что столь же серьезный урон понесли советские войска и в боевой технике. Фронтовая авиация лишилась 540 машин, только 7-я армия при прорыве главной полосы линии Маннергейма потеряла 1244 танка.
Потери финской стороны по западным данным составили почти 20 тысяч убитыми, свыше 40 тысяч ранеными, и 3273 человека пропали без вести. В советский плен попало немногим более тысячи финских солдат и офицеров. После подписания мирного договора все они возвратились на родину.
Как стало известно лишь недавно, в Финляндии находится по меньшей мере 76 братских захоронений советских военнопленных, погибших в финских лагерях с конца 1939 года.
Территориальные претензии Финляндии Советский Союз предъявил 31 октября 1939 года. Как известно, наши соседи возвели вдоль границы, проходящей по Карельскому перешейку, всего в тридцати с лишним километрах от Ленинграда, систему мощных укреплений, известную как линия Маннергейма. Советское правительство потребовало провести демилитаризацию приграничных районов и переноса границы на 70 километров от Ленинграда, ликвидации военно-морских баз вблизи наших границ в обмен на значительные территориальные уступки. Территорию в 2700 квадратных километров вблизи Ленинграда предлагалось обменять на 5500 квадратных километров в Карелии. Переговоры проходили трудно и желанного результата не дали.
29 ноября, воспользовавшись пограничным инцидентом, Советский Союз расторг договор о ненападении с Финляндией, и на следующий же день крупные силы советских войск перешли границу. Против Финляндии была развернута армия в 450 тысяч человек, тысячу танков, 1700 орудий, 800 самолетов.
Лишь в конце февраля советским войскам удалось прорвать оборону противника и овладеть Выборгом. Только под Раатеен Портти финскими войсками были разбиты две дивизии Красной Армии. Такая же участь постигла и переброшенную из-под Житомира 44-ю «украинскую» дивизию. Пирровой победой назовут много лет спустя наши историки подписанный 12 марта 1940 года мирный договор между СССР и Финляндией, по которому граница севернее Ленинграда отодвигалась за Выборг.
Любопытен, на мой взгляд, один документ, процитированный советской прессой несколько лет назад. Строго говоря, документом его можно назвать лишь условно, учитывая то немаловажное обстоятельство, что речь идет о материалах засекреченного до сих пор «Дела Л. П. Берия». Среди многочисленных обвинений в адрес отца, бывшего наркома внутренних дел было и такое: «Берия призвал ближайших помощников к коренному пересмотру не только всей истории Великой Отечественной войны, но и событий предвоенных лет. Он довольно бесцеремонно высмеял способы ведения войны с Финляндией, что вот, дескать, если бы Сталин прислушался к его предупреждениям и советам, этой ошибочной войны можно было бы избежать вовсе. Ну а коль уж начали боевые действия, то нужно было опять же слушаться его, Берия, действовать по его исключительным по своей продуманности и верности планам, что помогло бы предотвратить значительные потери».
Отец никогда не считал себя военным специалистом и не навязывал своей точки зрения на эти вопросы ни Сталину, ни военным. Что же касается того, что той войны можно было бы избежать, это верно. Но даже начав войну, советские войска могли не нести столь тяжелых потерь. Историки тщательно замалчивают один факт. Не было никакой необходимости в штурме линии Маннергейма. Отец докладывал, что побережье Финляндии не прикрыто. Достаточно было бросить морской десант… Здесь его, кстати, поддерживал адмирал Кузнецов. Возможно, это и была идея наркома Военно-Морского Флота. Не берусь судить.
Флота как такового у противника не было, авиации – тоже. Словом, по мнению отца, никаких препятствий для высадки с моря не было. Но, разумеется, операцию необходимо проводить в таких случаях быстро. К сожалению, события развивались по-другому. Наши войска оказались не готовы к оборонительной войне с кинжальными ударами против нас, которую вела Финляндия.
Отец располагал разведданными о том, что французы и англичане в ответ на нашу агрессию готовят 100-тысячные корпуса для поддержки Финляндии. Один из них предполагалось использовать на северном фланге, другой должен был ударить с Ближнего Востока по Кавказу. Когда Сталину были доложены эти материалы, он сказал, что надо любыми средствами заканчивать эту войну, но так, как нам надо. Имелось в виду обезопасить Ленинград.
Советско-финский конфликт был выгоден и нашим будущим союзникам, и немцам. Кстати, в это время полным ходом шли англо-франко-немецкие переговоры, о чем сегодня историки предпочитают почему-то не вспоминать…
Тем не менее, решение английского и французского правительств о совместном выступлении против Советского Союза так и не было реализовано. Война закончилась раньше.
Отлично помню, что впоследствии отец выступал против создания Карело-Финской Советской Социалистической Республики. Таким образом, говорил он, мы никогда не будем иметь доброго соседа. Это будет запуганная страна, которую можно удержать в союзе с нами лишь силой. Отношения с Финляндией, впрочем, как и с другими соседями, следует строить совершенно иначе.
Карело-Финская ССР просуществовала, тем не менее, до лета 1956 года, что, конечно же, не способствовало взаимопониманию с Финляндией.
Совсем недавно рассекречена полная стенограмма совещания высшего командования Красной Армии, проходившего в последнюю неделю 1940 года. Именно на нем рассматривался опыт войны с Финляндией. Но основные выводы руководство страны сделало гораздо раньше. Для Сталина советско-финская война стала огромным потрясением. Он окончательно понял, что представляет собой, скажем, Ворошилов, тогдашний нарком обороны. Он не только снял его с должности, но и вообще хотел отстранить от дел.
Часто говорят о всесилии Сталина, но это не так. Не был он всесильным. Он вынужден был считаться с обстоятельствами.
Ворошилов воспринимался народом как герой гражданской войны. Годами создавался соответствующий имидж, и разрушать его Сталин не хотел. Он считал, что в его окружении должны быть русские люди. А Ворошилов был именно таким человеком с соответствующей биографией.
– Это мы знаем, что он дурак, – не раз говорил в узком кругу Сталин, – но страна этого не знает…
Финская война многое изменила не только в руководстве Красной Армии. С учетом ее опыта сразу же было принято решение о создании танковых корпусов, новых видов вооружений. Армию начали серьезно готовить к современной войне. И Сталин, и сами военные убедились: Советский Союз абсолютно не готов к реальным боевым действиям.
А время не ждало. Когда план «Барбаросса» оказался у отца, на Лубянку тут же пригласили представителей Генерального штаба. Материалы, о которых впоследствии так много было написано и у нас, и на Западе, требовали серьезной обработки. Не теряя времени, военные принялись за дело – переводили документы, переносили планы наступления на наши карты. Василевский со своими людьми этим занимался под контролем Жукова. Сталин, разумеется, знал и о существовании самого плана, и о сроках наступления.
На стол Сталина план «Барбаросса» – директиву Гитлера № 21 – положил отец вместе с Жуковым, Василевским и двумя начальниками управлений Генерального штаба РККА. Сроки наступления немцы, правда, впоследствии немного изменили, но сам план – нет. Так что ничего неожиданного, как пишут, не произошло. Войну ждали. К войне готовились.
Примерно за месяц до начала боевых действий я вместе с отцом оказался в Кронштадте. О цели поездки отца я узнал позднее. На этой военно-морской базе я готов был увидеть что угодно, только не немецкую подводную лодку. На ее борту я не был, но хорошо помню, что стояла она у пирса под охраной. Лодку прикрывали тральщики, чтобы корабль не просматривался ни с моря, ни с берега.
Вначале с командиром немецкой лодки беседовали мой отец и нарком Военно-морского Флота Николай Герасимович Кузнецов. При этом присутствовал еще Лев Михайлович Галлер, в довоенные годы командующий Балтийским флотом, начальник Главного морского штаба, заместитель наркома ВМФ. Вторая встреча проходила у отца с немецким офицером с глазу на глаз. Командир лодки сообщил, что у него на борту боевой пакет (не знаю лишь, вскрывали его тогда или нет), который он вскроет после начала боевых действий. Рассказал, что определен квадрат, куда он должен выйти в первые часы войны, и противник – корабли Военно-морского Флота СССР, которые он будет торпедировать при встрече.
Он же доложил отцу, что за день или за два до начала войны все немецкие суда уйдут из советских портов, а советские будут задержаны в портах Германии. Когда отец сообщил об этом Сталину, тот приказал никаких упреждающих мер не принимать…
На следующий день мы отправились в Москву, и я до сих пор не знаю, что за всем этим стоит. Адмирал Кузнецов о заходе на нашу базу немецкой подводной лодки в своих мемуарах не обмолвился ни словом. Ничего впоследствии не доводилось мне слышать и о судьбе командира корабля, его экипажа. Такая странная история.
А вот как встретил войну флот, известно. Командовал им, как я уже говорил, адмирал Николай Герасимович Кузнецов.
Из официальных источников:
Адмирал флота Советского Союза, Герой Советского Союза Николай Кузнецов. Родился в 1904 году. На флоте с 1919 года. В 20-е – 30-е годы – вахтенный командир крейсера «Червона Украина» Морских Сил Черного моря, слушатель Военно-морской академии, старший помощник командира крейсера «Красный Кавказ». В 1936–1937 гг. – военно-морской атташе и главный военно-морской советник в Испании. В предвоенные годы – заместитель командующего, командующий Тихоокеанским флотом, заместитель наркома, нарком ВМФ.
В 1947–1948 гг. – начальник военно-морских учебных заведений, до февраля 1950 г. – заместитель главкома войск Дальнего Востока по военно-морским силам.
В 1950–1951 гг. – командующий Тихоокеанским флотом, в 1951–1955 гг. – военно-морской министр, первый заместитель министра обороны СССР – главком ВМС. С февраля 1956 г. – в отставке. Скончался в 1974 году.
Это был товарищ моего отца. Очень обаятельный человек, невероятно мне импонировал. Часто бывал у нас дома.
Начинал краснофлотцем на Северо-Двинской флотилии. В 35 лет возглавил Наркомат Военно-морского Флота. Чрезвычайно одаренный человек, настоящий флотоводец. Помню их разговоры с моим отцом о будущем флота. Оба отлично понимали, что построить авианосный флот нам не под силу, но настоящий боеспособный флот, знали, необходим. После войны вместе разрабатывали программу строительства советских военно-морских сил. Многое удалось осуществить. Отец до этого не дожил, а Кузнецову удалось стать свидетелем того, как потом резали боевые корабли на металлолом по распоряжению Хрущева и его окружения…
Очень откровенный был человек. Если уж не любил кого – никогда не скрывал. Ворошилова, скажем, ни в грош не ставил как военного руководителя.
Кремлевская верхушка жила совершенно по другим правилам. Там нельзя было, как говорят, высовываться, идти напролом. Следовало выждать, подготовить сторонников и т. п. А Кузнецов был человек прямой, увлекающийся, зачастую опережал события. Все его взлеты и падения не случайны, видимо.
Сталину он нравился. Волевой, талантливый человек. Мне моряки, помнившие его по Испании, много о нем рассказывали. В самой сложной обстановке, говорили, не терялся. Так он и войну начал. Всюду были потери, а флот все корабли сохранил.
Как это нередко бывало, судьба обошлась с этим человеком круто. Вот как это произошло. Была у нас спарка, скорострельная корабельная пушка. Здесь наши конструкторы обошли союзников, по меньшей мере, лет на десять. Как-то при встрече с англичанами и американцами Кузнецов возьми да и подари эту пушку гостям. Они нам целые корабли дарят, а тут пушка.
Отец к тому времени никакого отношения к органам государственной безопасности не имел, иначе ход бумаге на Кузнецова, конечно, не дал бы. А «доброжелатели» постарались, преподнесли эту историю Сталину соответствующим образом. Понизили адмирала в звании, сняли с должности.
Второй раз его уже Хрущев убрал. Не мог Николай Герасимович смириться с тем, что флот гибнет – дело всей его жизни. До ЦК доходило все, что о высоком начальстве боевой адмирал думал. Так в очередной раз Кузнецова и «ушли».
А судьба адмирала Галлера, командующего Балтийским флотом, сложилась еще более трагически. В 1948 году состряпали на него «дело», обвинили в передаче секретных сведений за границу. В 1950 году в тюрьме в Казани он и скончался.
Такие люди стояли во главе флота. Еще за несколько дней до войны адмирал Кузнецов приказал перевести все флоты и флотилии на оперативную готовность № 2. 21 июня был отдан приказ о переводе всех Военно-Морских Сил на оперативную готовность № 1. Первые же налеты противника на корабли и военно-морские базы были успешно отражены. Ни одна боевая единица не была выведена из строя.
…Прошло уже много лет, но я, как и все люди моего поколения, хорошо помню то лето сорок первого. Война не обошла и нашу семью. До войны я мечтал поступить на физмат Московского университета, серьезно готовился к учебе, но выпускникам сорок первого было уже не до этого. Никому ничего не сказав, отправился с друзьями в райком комсомола. «Хотим на фронт!» Встретили нас хорошо, но когда зашла речь о моей фамилии, вышла заминка…
Когда возвратился домой, отец уже обо всем знал. «Правильно решил!» – это была его первая фраза. Мама тоже одобрила. Так я попал в подмосковную разведшколу. Немецкий я знал хорошо, имел квалификацию радиста первого класса. Так что особых проблем не было. Ребятам, не знавшим радиодела, приходилось труднее.
Готовили нас по ускоренной программе. Стрельба, хождение по азимуту, физическая подготовка, прыжки с парашютом, шифровальное дело…
О том, что 7 ноября состоится, как обычно, военный парад на Красной площади, никто из нас и предположить не мог. В шесть утра подняли все разведшколы и – в Москву. Я попал в оцепление за Мавзолеем. Зрелище для курсантов было потрясающее. Немец под Москвой, а тут военный парад.
В конце ноября мы шли уже на бреющем над Балтикой. Наша группа должна была десантироваться на территории Германии, в районе Пенемюнде. Именно там, как теперь известно, находился ракетный центр фон Брауна. Легенды у моих спутников-немцев, кстати, были отработаны до мелочей. Мне предстояло как радисту передавать в Центр информацию об испытаниях нового оружия.
Мы уже готовились к выброске, когда экипаж предупредил: «Возвращаемся: сильный туман».
Неудачей закончилась и вторая попытка. Самолет вышел в заданный район, но сигнала с земли не получил. Сели почему-то в Казани, причем неудачно, повредили шасси. На двух других самолетах нашу группу отправили в Москву.
Вскоре узнали, что нас в полном составе перебрасывают на юг. Куда? Зачем? Ответа не последовало. Вообще, такие вещи не обсуждались.
Понимали, конечно, что не на отдых летим, но вопросов хватало. Нас ведь всех готовили для работы в Северной Германии. Но у начальства, видимо, были какие-то свои соображения. Во всяком случае, о том, что в глубокий тыл врага можно попасть через Иран, мы не догадывались.
А Москва готовилась к обороне. В зоопарке появились крупнокалиберные 100-миллиметровые зенитные орудия. Осколками от разорвавшихся снарядов были усеяны и площадь Восстания, и Садовое кольцо, и двор нашего дома по Малой Никитской. Когда начинался налет, родители, если не находились в те часы на службе, заходили в дом. Как и большинство москвичей, ни отец, ни мать бомбоубежищем не пользовались. Его просто не было поблизости.
Прощаясь с близкими, я покидал, по сути, прифронтовой город. Эвакуировались в Куйбышев Наркомат иностранных дел, иностранные посольства, некоторые ведомства. Сталин приказал убрать из Москвы всех лишних, как он выразился, людей. Вместе с тем не был эвакуирован ни один завод, работающий на оборону. Продолжали работать все необходимые службы, включая Наркомат внутренних дел. Часть людей, правда, все же уехала. Как уже наверняка догадался читатель, это были сотрудники НКВД, «обслуживающие» иностранных дипломатов…
О возможном отступлении никто и не помышлял. Сталин, вопреки бытующей версии, сразу же сказал военным:
– Ни при каких условиях Москву мы не сдадим!
Правда, в самом сталинском окружении нашлись люди, которые «по доброте душевной» предложили Сталину покинуть на время столицу.
– Вам надо непременно уехать, – советовал, в частности, Щербаков, первый секретарь Московского комитета партии и секретарь ЦК. Позднее он стал начальником Главного политуправления Красной Армии. Вреда, к слову, принес едва ли не меньше печально известного в среде военных Льва Мехлиса. Хотя, скрывать не буду, как человек был симпатичен.
Сталин отреагировал так. Внимательно посмотрел на эту компанию и сказал: «Я вас рассматриваю как идиотов или сволочей. Но лучше буду рассматривать все же как просто дураков и оставлю на тех местах, где находитесь…»
Всерьез того же Щербакова он не воспринимал. Всем знал цену.
Уже возвратившись в Москву, я узнал от мамы, что как-то в те дни Сталин заехал к нам домой. Как раз бомбили город. Попросил, чтобы его напоили чаем, посидел и, не дожидаясь отбоя воздушной тревоги, уехал. Насколько знаю, в подобных случаях ни в какие бомбоубежища не уходил.
Своеобразный был человек. Он считал, что если есть его приказ не допускать самолеты противника к Москве, значит, так и должно быть.
До 1953 года и о самой войне, и о ее результатах писали не так много, как это было потом. Но кое-что все же в печати появлялось. Скажем, промелькнули материалы об участии в обороне Москвы восьми дивизий НКВД. Эти соединения, брошенные в прорыв, остановили немецкое наступление на целом ряде участков. Теперь об этом, как правило, не вспоминают. Причины понятны: дивизии внутренних войск входили в состав ведомства, обвиняемого во всех смертных грехах…
Чем же провинились люди, насмерть стоявшие под Москвой? Только тем, что сражались не в армейских частях?
Как-то попались на глаза материалы о гибели группы разведчиков 150-го полка войск НКВД по охране особо важных объектов под Москвой. В ночь с 28-го на 29 декабря 1941 года в районе поселка Чуприяново Одинцовского района Московской области четыре разведгруппы этого полка, удачно миновав боевое охранение немцев, отправились выполнять боевую задачу. Сержант Овчаренко, младшие лейтенанты Зима и Нарышкин, сержант Стрюковатый и их подчиненные должны были совершить несколько диверсий на коммуникациях противника, получить ряд разведданных. А на рассвете все они попали в засаду. Завязался тяжелый бой…
Уже в середине семидесятых перезахоронили погибших в одну братскую могилу на Минском шоссе, но ни фамилий на памятной доске, ни обелиска. Неизвестны, мол, имена героев, вот и вся отговорка. А ведь известно, чей прах покоится в подмосковной земле. Большинство воинов-разведчиков родом из Москвы и Московской области, немало было и с Украины. Сержант Николай Овчаренко, скажем, из Днепропетровской области, красноармейцы Федор Литовченко, Дмитрий Сочеев, Федор Олейник – земляки командира, Николай Бородуля – из Николаева, Алексей Тоцкий – из Запорожской области… А мы говорим об отношении к исторической памяти.
Это, разумеется, лишь один пример. Тысячи и тысячи красноармейцев и командиров войск НКВД участвовали в обороне столицы. Фронтовики знают, как сражались эти люди. К слову, не только там. Вспомните, как дрались части НКВД под Сталинградом, в других местах. И горько сознавать, что подвиг этих героев затушевывается сегодня вполне сознательно.
Столь же храбро дрались под Москвой и пограничные дивизии. Об этом тоже мало кто сегодня знает. Впрочем, как и о том, что все пограничные части входили в состав НКВД.
Это были хорошо оснащенные соединения, имевшие на вооружении противотанковые орудия. Переброшенные с Дальнего Востока, они составили внутреннее кольцо обороны и сыграли колоссальную роль в подмосковной операции. Когда немцы в нескольких местах прорвали первую линию обороны и устремились к Москве, опасные направления прикрыли именно они.
И Жуков, и Рокоссовский высоко оценивали роль частей НКВД в обороне столицы. Немало добрых слов о них можно встретить и в мемуарах других военачальников. Иными словами, колоссальный вклад этих войск в нашу Победу никогда не ставился под сомнение, и мне абсолютно непонятно, зачем понадобилось сегодня столь неуклюже переписывать историю.
Многое о тех днях я узнал от самого Георгия Константиновича. Когда Жукова отозвали из Ленинграда, он был довольно частым гостем в нашем доме. В течение трех-четырех месяцев они с отцом почти ежедневно приезжали к нам обедать, а нередко Георгий Константинович и оставался ночевать. Формально осенью-зимой сорок первого его штаб находился вне Москвы. Об этом написано много. Да и сам Георгий Константинович писал в мемуарах: «Я позвонил Верховному…», «Мне позвонил Сталин…». На самом деле это не так. Почти безвыездно Жуков находился в Москве, и управление войсками шло из столицы. Так что Сталину не было необходимости звонить Жукову, он его просто спрашивал…
Уже после войны Георгий Константинович рассказывал мне о поездках на фронт. Нередко, в места прорывов, они выезжали вместе с моим отцом. А ситуации, как вспоминали затем оба, бывали критические. Например, прорвутся немцы на том или ином участке обороны, а перед ними никого и ничего. Случалось и так. Когда заходила речь об осени – зиме сорок первого, и отец, и крупные военные всегда с теплотой вспоминали пограничников, солдат и командиров внутренних войск НКВД. Отец – я его хорошо понимал – не без гордости говорил о них. А Жуков, Рокоссовский тоже хорошо знали цену полнокровным, отлично оснащенным дивизиям. Оба не раз видели их в деле.
И коль уж я заговорил о войсках Наркомата внутренних дел – а сказать правду о них считаю своим моральным долгом – хотел бы напомнить еще вот о чем. Почему-то никто не задумывается сегодня над таким фактом. Немцы прорвались на некоторых участках обороны до полутора десятков километров в глубину, а в самой Москве агентуре противника не удалось совершить ни одной диверсии. Сигнальщики, конечно, были, но вылавливали их быстро. Дело в том, что весь город был разбит на квадраты, и в случае чего кольцо сжималось мгновенно.
Сколько написано в последние годы о паническом бегстве чекистов из Москвы осенью сорок первого года. Пишут, что Наркомат внутренних дел эвакуировался в числе первых. Как я уже говорил, эвакуация даже не планировалась. Я знаю одного-единственного человека, который выехал в те дни из Москвы без разрешения. Его тут же сняли с должности, разжаловали и отправили рядовым на фронт. Ни один начальник управления НКВД Москву не оставил, да и не мог бы этого сделать. Зачем же возводить напраслину и на этих людей? Напротив, органы НКВД сделали все, чтобы парализовать действия гитлеровских спецслужб в ближнем и дальнем тылу.
Так было не только в Москве, хотя без диверсий в нашем тылу, конечно же, не обходилось. В Ленинграде, например, были сожжены Бадаевские склады. Факт общеизвестный. Но опять же мало кто знает, что еще до блокады органы НКВД неоднократно предупреждали обком партии, что нельзя держать такие запасы продовольствия в одном месте. К сожалению, настойчивые требования чекистов Жданов оставил без ответа, а продовольствие так и не рассредоточили. Чем это обернулось для осажденного города позднее, известно.
Лишь чудо спасло Жданова тогда от суда. Сталин, разумеется, обо всем узнал и этот промах вполне мог Жданову не простить. Но перевесил гнев на Ворошилова. Последний, как известно, дров в Ленинграде наломал еще больше…
Должен сказать, что действия немцев в те месяцы не были тайной для советского руководства. О том, что немцы вместе с финскими частями планируют взять Ленинград в кольцо, было хорошо известно заранее. Знали и в Москве, и в Ленинграде, каким образом противник собирается это сделать. Своевременно были доложены и разведданные о действиях гитлеровцев под Москвой. Мы просто не сумели воспользоваться этой бесценной информацией. Той же печально известной ленинградской блокады вполне можно было избежать. И это тоже горькая правда минувшей войны…
Я сознательно ухожу от подробного рассказа о начальном периоде войны, хотя от самих руководителей обороны Москвы, Ленинграда знаю немало. Многое уже написано, еще больше, нисколько не сомневаюсь, узнаем уже в ближайшие годы из рассекречиваемых сегодня документов. Но вот некоторые кочующие из книги в книгу «байки» хотел бы опровергнуть. Скажем, при всей моей антипатии к Жданову не могу принять на веру разговоры о том, как в Смольном в дни блокады устраивали пиры. Не было этого. И говорю так не в оправдание Жданова или кого-то другого из руководителей осажденного Ленинграда. Беда в том, что зачастую мы исходим сегодня из нынешних понятий. А тогда все, поверьте, было строже. И дело не в Жданове. Попробовал бы он позволить себе нечто подобное…
Что скрывать, армейский паек – не блокадная пайка. Но – паек. Не больше. А все эти экзотические фрукты, благородные вина на белоснежных скатертях – выдумка чистой воды. И не следует, видимо, приписывать Жданову лишние грехи – своих у него было предостаточно… А вот в Действующей армии, в корпусных, армейских штабах, было, конечно, по-всякому, это не секрет. Там можно было вести себя вольготнее. Но опять же до поры до времени. Ничего ведь тайного не было…
Еще один миф – паническая боязнь Сталиным фронта. При всем том, что известно сегодня о Сталине, должен возразить: Верховный на фронт выезжал.
Вышло так, что в одном из выездов Верховного на фронт довелось участвовать и мне. Всего же в период обороны Москвы Сталин выезжал на фронт дважды. Меня поразила сама организация этих поездок. Никем и никогда они заранее не планировались. Например, когда он выезжал в район Волоколамска, внезапно вызвал Жукова и моего отца и сообщил, что вместе с ними намерен побывать в этот день на одном из участков фронта. Никакой, повторяю, предварительной подготовки. В этом отношении, убеждался и сам я не раз, был он очень оригинальным человеком…
Отец и Жуков, разумеется, прекрасно понимали, почему Сталин поступает именно так. У него было железное правило: никогда и никого не посвящать до поры до времени в свои планы. Скорей всего, поступал он так в целях безопасности, что, безусловно, абсолютно правильно.
Здесь не было саморекламы. Вне всяких сомнений, для защитников Москвы, да и для всей воюющей страны, выезд Верховного Главнокомандующего на фронт – событие. Пожелай Сталин, и пропаганда преподнесла бы его так, как надо. Но, как я понял, Сталин в этом абсолютно не нуждался и явно исходил из других соображений. Во всяком случае, пресса о таких поездках молчала.
Когда Верховный собрался в район Волоколамска, кроме его личной охраны, в сопровождении участвовали две роты полка НКВД. Одну, помню, пустили вперед, вторая шла в охранении.
Сам я со своей радиостанцией находился в одной из машин сопровождения и на КП, куда отправились Сталин, отец и Жуков, не был.
Верховный какое-то время провел на командном пункте, осмотрел передний край немцев, и мы возвратились в Москву. Лишь там я узнал, чем был вызван этот выезд на фронт. Оказывается, накануне ему доложили разведданные о том, что немцы готовят последний удар на Москву и сосредоточили на этом участке фронта большие танковые силы. Позднее выяснилось, что ни о каком наступлении противник уже не помышляет. В ходе минувших боев немцы выдохлись и резервов к тому времени для проведения крупной наступательной операции не имели. Убедившись в этом на месте, Сталин приказал возвращаться в столицу.
Уезжали, как и приехали, без лишней помпы. Сталин в той же шинели без знаков различия, в обычной шапке-ушанке сел в машину, и мы тронулись. Впоследствии участвовать в сопровождении Верховного в подобных случаях мне не доводилось, хотя в войсках о таких выездах – реальных и явно выдуманных – слышал не раз.
Ничего, кроме удивления, не вызывают у меня, скажем, утверждения некоторых историков о том, что Сталин «посетил в начале августа 1943 года Западный фронт, который не вел в то время активных действий». Причем, утверждают, для Верховного специально оборудовали командный пункт в сотне километров от действующего. Надо полагать, в целях безопасности.
Тогда, в сорок третьем, я находился в Ленинграде, но какую поездку имеют в виду историки, знаю. Сталин действительно выезжал вместе с моим отцом и военными на фронт, когда велась перегруппировка наших войск и готовилось крупномасштабное наступление. Остальное – домыслы. Ничего имитировать, как теперь пишут, тогда не пришлось, в том числе и командный пункт. Как и предыдущие, эта поездка не была пропагандистской. Случись иначе, сохранилась бы и кинохроника, и фотографии в газетных подшивках.
Напротив, и этот выезд Верховного остался в тайне. Сталин уехал так же, как и прибыл, – внезапно. Как всегда, не было и предварительной подготовки к поездке. Здесь Сталин был очень последователен.
Абсолютно засекретить такое событие для фронта трудно, но когда об этом становилось известно в частях и, вполне допускаю, противнику, Сталина уже не было на КП. Так что, с моей точки зрения, поступал он довольно разумно.
Легенды о войне страшны не сами по себе. Какие только небылицы не ходили на фронтах! И это вполне объяснимо. «Солдатский телеграф» что-то приукрашивал, какие-то события интерпретировал иначе. Но когда подобными вещами занимаются спустя полвека ученые-историки, это, по меньшей мере, несолидно. Такой пример. Вот уже не одно десятилетие у нас тщательно скрывается состав Государственного Комитета Обороны. Какая же государственная или иная большая тайна кроется за этим?
Из энциклопедии «Великая Отечественная война 1941–1945» (Москва, издательство «Советская, энциклопедия», 1985 год):
«ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ ОБОРОНЫ (ГКО), чрезвычайный высший государственный орган СССР, в годы войны сосредоточивший всю полноту власти. Образован 30 июня 1941 г. решением Президиума ВС СССР, ЦК ВКП(б) и СНК СССР. Первоначальный состав: И. В. Сталин (председатель), В. М. Молотов (зам. председателя), К. Е. Ворошилов, Г. М. Маленков. Позднее в ГКО введены Н. А. Булганин, Н. А. Вознесенский, А. И. Микоян. …Каждый член ГКО ведал определенным кругом вопросов».
Сталин, Молотов, Ворошилов, Маленков… Позднее – Булганин, Вознесенский, Микоян…
Так, заметим, во всех исторических источниках, включая самые известные учебные пособия. Но как же соотнести это с исторической правдой, за которую все мы дружно ратовали все годы перестроечной гласности?
«Постановление Президиума Верховного Совета Союза ССР, Центрального Комитета ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров Союза ССР об образовании Государственного Комитета Обороны.Председатель Президиума
Ввиду создавшегося чрезвычайного положения и в целях полной мобилизации всех сил народов СССР для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу Родину, Президиум Верховного Совета СССР, Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров СССР признали необходимым:Верховного Совета СССР М. И. Калинин
1. Создать Государственный Комитет Обороны в составе: т. Сталин И. В. (председатель), т. Молотов В. М. (заместитель председателя), т. Ворошилов К. Е., т. Маленков Г. М., т. Берия Л. П.Председатель Совнаркома
2. Сосредоточить всю полноту власти в государстве в руках Государственного Комитета Обороны.Союза ССР и Секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин
3. Обязать всех граждан и все партийные, советские, комсомольские и военные органы беспрекословно выполнять решения и распоряжения Государственного Комитета Обороны.Кремль, 30 июня 1941 года».
Так почему же о Л. П. Берия – члене ГКО! – в истории Великой Отечественной войны ни строчки?
А между тем в той же энциклопедии (о войне!) помещена, причем с портретом, большая статья, посвященная Михаилу Горбачеву, статьи о невоевавших его ближайших соратниках по перестройке, десятках других партийных работников, мягко говоря, не имевших отношения к обороне страны.
Ярче всего отложилась в моей памяти оборона Кавказа, хотя в годы войны довелось побывать на разных фронтах. Мой отец был направлен туда как представитель Ставки, а я попал на Северный Кавказ с группой офицеров Генерального штаба, оказавшись в непосредственном подчинении Сергея Матвеевича Штеменко. Вместе с ним как начальник радиостанции участвовал впоследствии во всех операциях, проводившихся в тех местах. И должность, и звание – лейтенант – были более чем скромные, но увидеть тогда довелось немало. Я обеспечивал связь с Закавказским фронтом и Генеральным штабом и благодаря своей должности смог бывать на самых ответственных участках, так как Штеменко был человеком энергичным, предпочитал все видеть собственными глазами.
К тому времени нашей разведке, а следовательно, и Ставке было известно, что танковая армия Клейста повернет на Кавказ, а не пойдет на Сталинград, как предполагалось ранее. Операция немцев – известно было и это – должна была развиваться в двух направлениях. Вполне понятно, что Ставка опасалась продвижения противника в этом направлении – под угрозой захвата оказывался Баку, нефтяные источники. Но и на этом, сообщала разведка, немцы не намерены были останавливаться. В планы гитлеровского военного командования входил, скажем, прорыв к Ирану.
Поначалу противник довольно успешно реализовывал свои планы. Операция начала развиваться быстрее, чем ожидала Ставка, и после ряда наших неудач на фронтах (Харьков, Ростов) враг сумел продвинуться к предгорьям. Такая тревожная обстановка сложилась на этом участке, когда туда прибыл отец. Немцы уже прорвали Южный фронт и, по сути, серьезного сопротивления уже не встречали.
Из Москвы мы вылетали на самолете отца. Штеменко, он тогда еще был полковником, генерал-лейтенант Бодин, еще несколько офицеров… Всех за давностью лет, конечно же, не припомню.
Накануне получил аппаратуру связи. Позднее мне доводилось видеть и американские, и английские радиостанции. Ничего похожего! Наша выгодно отличалась от аппаратуры союзников, да и вообще той техники, с какой доводилось ранее сталкиваться. Компактная, чрезвычайно надежная радиостанция была разработана, как мне сказали, в одной из спецлабораторий НКВД. Замечу, что в течение всей войны мне приходилось работать с аппаратурой, созданной советскими конструкторами, и никогда и ни в чем она не уступала западным разработкам.
Когда летели на место, я уже знал, естественно, что отцу поручено организовать оборону, не допустить прорыва немцев к каспийской нефти и на Кавказ. Масштабы надвигавшейся катастрофы превзошли все ожидания. Ситуация уже вышла из-под контроля, и малейшее промедление грозило обернуться куда большей бедой.
Еще в Москве, за несколько часов до отлета отец приказал собрать с разных фронтов военнослужащих грузинской национальности. Имелись в виду, разумеется, не рядовые солдаты и младшие офицеры, а средний командный состав. Скажем, командиры полков. Эти люди, считал отец, со своим боевым опытом, прекрасным знанием местных условий при формировании частей, которые должны были оборонять Кавказ, были просто незаменимы. Как ни удивительно, даже с нами уже летело несколько таких офицеров. Так выполнялись приказы высшего руководства в то время…
Летели через Баку. И здесь не обошлось без неприятностей. Самолет загорелся, и лишь мастерство полковника Грачева, личного пилота отца, позволило сбить пламя в воздухе. Ночью мы благополучно приземлились в Тбилиси.
Покидая перед войной столицу Грузии, я, конечно, и предположить не мог, что когда-либо окажусь здесь в военной форме. Но тогда было не до детских воспоминаний. Не теряя времени, наша группа отправилась в Моздок, на подступах к которому уже шли бои.
Там отца уже ждал генерал-полковник Масленников, начальник погранвойск, заместитель наркома внутренних дел. По приказу отца незадолго до этого его вместе с несколькими пограничными частями перебросили по воздуху в этот район, где пограничники, не имея ни танков, ни противотанковой артиллерии, должны были встать на пути танковой армии Клейста.
Я присутствовал на заседаниях, проходивших в штабе Северо-Кавказской группы войск – в соседних комнатах была развернута наша радиостанция. Запомнилась деловая обстановка. Никакого многословия. Все решалось почти мгновенно. Мы зашифровывали решения, которые здесь принимались, и тут же передавали их в Москву. Некоторые вещи необходимо было, вполне понятно, согласовывать и со Ставкой, и с Генеральным штабом.
Еще в Москве отец договорился со Сталиным, что части, которые в свое время были направлены в Иран в противовес англичанам (сразу же после начала войны Черчилль предложил ввести для защиты Кавказа английские войска. Сталин отказался, объяснив на Политбюро свою позицию так: «Мы их потом оттуда не выведем…». Тогда же две армии, дислоцированные ранее на Кавказе, были по его приказу введены в сопредельный Иран), будут возвращены в Союз и использованы для обороны Кавказа. Отдельные противотанковые мобильные соединения из состава «иранских» частей должны были прибыть на место дней через десять, но это время надо было продержаться. Сил же для настоящей обороны, повторяю, было явно мало.
Первоочередной задачей отец считал закрытие перевалов. Их сразу же перекрыли пограничные части и горнострелковая дивизия. Привлекли альпинистов-студентов Института физкультуры. Словом, какой-то заслон врагу был наконец поставлен. Во всяком случае, на беспрепятственный прорыв немцам рассчитывать уже не приходилось.
Не буду повторяться, более подробно читатель может узнать о тех событиях из мемуарной литературы, а вот некоторые подробности, на мой взгляд, интереса не утратили и сегодня.
В войсках тогда и понятия не имели о бесшумном оружии, а между тем в специальных конструкторских бюро такая система была незадолго до описываемых событий разработана. Звук гасили специальные насадки на винтовки. Именно участники обороны Кавказа первыми в армии (разведка получила эту систему, естественно, раньше) применили секретную систему в бою.
Тогда же армия получила еще одну новинку. Несколько групп, в состав которых входили пограничники и армейские разведчики, оснастили инфракрасными прицелами. В сочетании с системами бесшумного оружия они использовались, помню, довольно эффективно.
Фронтовики отлично помнят, что немцы всегда работали по шаблону: прежде чем какое-то подразделение выдвигалось вперед, непременно впереди шла армейская разведка. В ее состав входило несколько старших офицеров – артиллерист, сапер, танкист, летчик. Кроме них, радист и, конечно же, охранение. Так было и здесь. Ни одна танковая колонна не выдвигалась без тщательной разведки, поддерживающей связь с воздухом. Как только намечался контакт с противником, охранение вступало в бой, а затем уже подходили танки.
Решили шаблонные действия противника использовать. Всего за сутки было устроено в местах вероятного продвижения гитлеровцев около 500 засад. Принцип их действия в дальнейшем был такой. Метров за 100–150 офицерская разведка выбивалась, а без нее немцы вперед не шли. В те дни удалось человек 30 из состава таких групп взять в плен. Всего, насколько помню, таким образом армия Клейста потеряла до двух с половиной тысяч офицеров. Мы же выиграли дней пять-шесть.
Лишь оправившись от растерянности, немецкое командование пустило танки. Но было уже поздно – начали подходить некоторые части, выведенные из Ирана, в этот район были переброшены несколько десятков танков, полученных от англичан.
Численный перевес все еще оставался за противником, но темп наступления был сорван. Немцы завязли в боях и только под Моздоком потеряли сотню машин.
Все эти две недели, пока немцы не были остановлены и обстановка не стабилизировалась, отец находился там. И лишь когда убедился, что оборона надежна, уехал в Новороссийск. Впоследствии Северо-Кавказскую группу войск во главе с заместителем отца генералом Масленниковым немцы немного потеснили, но до Владикавказа, как планировали, так и не дошли.
Еще более тревожная ситуация сложилась на Южном фронте. Штаб фронта полностью утратил управление войсками и был деморализован. По согласованию со Ставкой и ГКО отец тут же освободил от должности командующего фронтом Семена Буденного и члена Военного совета Лазаря Кагановича, еще целый ряд людей, повинных в развале обороны. Сталин это решение одобрил, потому что сам убедился в неспособности руководства фронта организовать должный отпор противнику.
Я видел Буденного, находящегося, как мне показалось, в состоянии прострации. Когда отец приехал к нему, тот начал убеждать: «Незачем эти мандариновые рощи защищать, надо уходить!». Отец, хотя и знал, что представлял собой маршал Буденный как военачальник, был поражен. Командующий фронтом не мог внятно объяснить, где какие части находятся, кто ими командует. Когда он докладывал отцу об обстановке, тот сразу понял, что больше говорить не о чем. Прервав разговор, отец начал вызывать к себе командиров всех рангов и выяснять, что же там происходит в действительности.
На моих глазах делали карту боевых действий, а маршал Буденный сидел в сторонке с отсутствующим взглядом. Мне показалось, что он вообще толком не понимает, о чем идет речь.
Примерно такую же картину застал в Ленинграде в сентябре сорок первого Георгий Константинович Жуков. Как впоследствии и Буденный, Ворошилов показал свою полную несостоятельность. Авторитеты, как показала жизнь, оказались дутыми. Оба маршала были просто не готовы к современной войне.
Обсудив ситуацию, отец по согласованию с Москвой принял решение о создании двух отдельных армий. Единый фронт в том виде, каким он был до этого, себя не оправдал.
Командующими армий тогда же отец назначил двух молодых командиров. Оба, насколько я тогда понял, произвели на него хорошее впечатление своей компетентностью и решительностью. Речь о Константине Николаевиче Леселидзе, будущем генерал-полковнике, Герое Советского Союза. Войну он начал полковником, начальником артиллерии стрелкового корпуса. Воевал на Западном, Закавказском фронтах. После 46-й командовал 47-й и 18-й армиями. Скончался в сорок четвертом.
Второй выдвиженец отца, Андрей Антонович Гречко, впоследствии командовал несколькими армиями, был заместителем командующего 1-м Украинским фронтом, после войны стал командующим Киевским военным округом, главнокомандующим Группой советских войск в Германии, главкомом Сухопутных войск, первым заместителем министра обороны и главнокомандующим Объединенными вооруженными силами государств – участников Варшавского договора. Последние годы жизни провел на посту министра обороны СССР. А начался стремительный взлет будущего маршала и дважды Героя Советского Союза именно тогда, когда на него отец обратил внимание.
Не буду лукавить, об этом я уже говорил выше, многие, очень многие известные люди обязаны были своей карьерой моему отцу. За продвижением некоторых из них он внимательно следил на протяжении всей жизни и при необходимости, скрывать не буду, всячески помогал. Я не берусь утверждать, что ни один из них впоследствии не предал отца. Так, к сожалению, случается. Но большинство, знаю совершенно точно, хотя и не могли возражать публично против всей этой лжи, но память об отце сохранили. Немало таких людей оказалось и среди военных.
Отец, как все мыслящие руководители той поры, прекрасно понимал, что время буденных, ворошиловых и им подобных ушло безвозвратно. Войска и штабы нуждались в людях совершенно иной формации. А подбирать кадры, что не отрицала и официальная пропаганда, он умел. Нередко пишут, что он всегда окружал себя людьми, лично преданными ему. Еще одна ложь. Главным критерием для моего отца всегда было дело. Знает и любит человек свое дело – значит, подходит. Болтун и бездарность – таких не надо. Эти принципы он исповедовал до последних дней жизни, и, как я не раз убеждался, удивительное чутье на талантливых и одержимых людей отца никогда не подводило. Так было и с военными, и с учеными, и с разведчиками.
В районе Новороссийска, а бои шли в самом городе, мы пробыли неделю. Срок по общепринятым меркам небольшой, но на войне каждый час дорог. Отец использовал это время с максимальной отдачей. Помню один разговор, состоявшийся у него в штабе Южного фронта сразу же по приезде. Отец поинтересовался соотношением сил воюющих сторон. Тут и выяснилось, что бойцов вполне достаточно, но… во втором эшелоне. Просочились, доложили, из первого. Что ж, на войне всякое бывает, но где же командиры? Словом, кое-кому досталось крепко, но порядок навели.
Запомнилась и моя первая поездка на перевалы. С отцом тогда прибыла группа офицеров разведки, среди которых был и генерал-полковник Серов, будущий руководитель КГБ СССР и начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба – знаменитого ГРУ. Когда я узнал, что он собирается на перевалы, я испросил у своего непосредственного начальника полковника Штеменко разрешения выехать вместе с Серовым хотя бы на сутки. Штеменко разрешил, и мы самолетом добрались до Сухуми, оттуда на «виллисе» и лошадях попали на перевалы.
В своих воспоминаниях генерал армии Сергей Матвеевич Штеменко, в то время начальник направления Оперативного управления Генерального штаба, упомянул Клухорский и Марухский перевалы, оказавшиеся в эпицентре тех событий. Несколько строк посвятил он и местным жителям, перекрывшим путь врагу.
Никогда не забуду тех людей, о которых вспомнил добрым словом Сергей Матвеевич. Там, на Кавказе, я, совсем молодой офицер, понял, как много зависит от местного населения. Восемнадцатилетний, с хорошей физической подготовкой, я был поражен, когда увидел впервые стариков, тащивших на себе боеприпасы, продовольствие. Там и молодому-то несладко приходилось, а здесь пожилые люди. Пройдет время, и жителей этих мест заставят покинуть родные места, обвинив в пособничестве врагу. Депортация – это тоже горькая правда о той войне…
Сплошной линии обороны в силу специфики горной местности там не было. Какие-то огневые точки у нас, какие-то у немцев. И простреливаемое пространство. В основном все сводилось к тому, что мы мешали подвозу боеприпасов со стороны противника, а он, в свою очередь, мешал нам. И здесь от жителей высокогорья зависело многое.
Примерно две недели потребовалось для формирования новых боеспособных соединений. За это же время реорганизовали тылы, разграничили участки армий Леселидзе и Гречко, оснастили войска боевой техникой.
Следующим пунктом нашей поездки стал Баку. В это время немцы намеревались прорваться через калмыцкую степь, с тем чтобы в итоге выйти в Среднюю Азию. Было решено, если какие-то части все же прорвутся, поставить им заслон со стороны Дербента и Махачкалы.
Здесь мне довелось видеть в деле уже не только моего непосредственного начальника полковника Штеменко, генерал-лейтенанта Павла Ивановича Бодина, но и генерала армии Ивана Владимировича Тюленева, довольно близкого к отцу человека.
Из официальных источников:
Иван Тюленев. Генерал армии. Герой Советского Союза. Воевал в Первую мировую и гражданскую. До войны командовал войсками Московского военного округа. С 1941 года – командующий войсками Южного и Закавказского фронтов. В послевоенные годы – командующий войсками Харьковского военного округа и в центральном аппарате Министерства обороны СССР. С 1958 года – в Группе генеральных инспекторов МО СССР. Скончался в 1978 году в возрасте 85 лет.
Много лет Тюленев находился во главе Закавказского военного округа, так что знакомы они с отцом были давно. Затем его тоже перевели в Москву.
Одна из совместных задач, которую им сообща предстояло решить тогда, была, помню, такая – организовать противовоздушную оборону. Когда отец прибыл на Кавказ, немецкая авиация активности не проявляла, но нетрудно было предположить, что ситуация может измениться.
– Даже если мы сумеем их быстро остановить, то от попыток бомбить нефтяные районы немцы не откажутся, – сказал тогда отец.
Организацией ПВО непосредственно занялся генерал Михаил Степанович Громадин. Впоследствии он получил звание генерал-полковника, командовал войсками округа ПВО, затем вновь возглавил всю противовоздушную оборону страны. А тогда он был заместителем наркома по ПВО и командовал войсками противовоздушной обороны.
Когда немцы попытались бомбить нефтепромыслы, ни один бомбардировщик выйти на цель уже не мог. Доходили лишь отдельные разведывательные машины, да и то на больших высотах. Мне, по крайней мере, не доводилось слышать об успешных вылетах немецкой боевой авиации. Очень пригодилась тогда, помню, техника, переброшенная из Ирана.
Весьма дальновидным оказался и строжайший запрет использовать орудия большого калибра, предназначенные для защиты с воздуха, на танкоопасных направлениях. Такие предложения были, но, очевидно, было и другое – оголять ПВО нефтяных районов ни в коем случае нельзя. Жизнь подтвердила правоту руководителей обороны Кавказа.
В районе Минвод мне запомнились огромные противотанковые рвы – дело рук местного населения. Сколько пишут сегодня о том, что казаки ненавидели Советскую власть. А я своими глазами видел, как эти казаки шли на немецкие танки. Может, в большинстве своем и не хотели казаки этой власти, не берусь утверждать, но немцев они ненавидели больше…
Мне могут возразить: а как же быть в таком случае с казачьими батальонами, воевавшими на стороне немцев? Трусы, предатели и просто люди, в силу тех или иных обстоятельств оказавшиеся в таких формированиях, были не только среди казаков. Миллионы людей оказались в плену не по своей воле. Одни оставались верны воинскому долгу, присяге, другие, более слабые, шли воевать против своих. Так было и с казаками. Только обратите внимание на такой факт – немцы старались использовать эти формирования где угодно, – во Франции, Италии, Югославии, только не в России. Вполне допускаю, что и немцы не очень-то доверяли таким «добровольцам», да и сами они отказывались отправляться на Восточный фронт.
Из официальных источников:
К середине 1943 года фашистами было сформировано 90 батальонов из уроженцев Кавказа и Средней Азии и около 90 «русских» и «казачьих» батальонов численностью по 400–500 человек. К концу войны на основе этих подразделений были созданы 15-й казачий карательный корпус общей численностью 18 тысяч человек, треть которого составляли немецкие военнослужащие и до пяти тысяч – белоэмигранты, а также 13-я мусульманская дивизия СС «Ханшар», 14-я дивизия СС «Галичина», 29-я и 30-я русские дивизии, 20-я эстонская и две – 15-я и 19-я латышских дивизии СС.
Плен – штука страшная во всех отношениях. Такое суровое испытание выпало и на долю моего двоюродного брата. В начале войны Теймураз Шавдия учился в Подольском пулеметном училище. Осенью сорок первого раненым попал в плен, как и большинство курсантов, кстати. Когда немцы начали создавать национальные формирования, оказался в одном из таких батальонов. Кто-то шел в такие формирования добровольно, кого-то принуждали, но были и такие, кто надеялся таким путем просто вырваться из лагеря военнопленных и попасть к своим.
Поначалу немцы предполагали использовать этих людей в советском тылу, перебросив их на Кубань. Батальон, в котором находился Шавдия, отправили во Францию, где были сосредоточены эти формирования. Там Теймураз, как и многие его товарищи по плену, бежал к французским партизанам. Оставшихся «добровольцев» немцы решили не использовать для захвата Кавказа, а отправили в Италию, подальше от Родины. Но и там начались массовые побеги к партизанам.
На Кавказ ни один такой батальон не попал. В Италии, как и во Франции, наши военнопленные мужественно сражались с врагом, многие возглавили партизанские отряды. В годы войны – этот факт тоже много лет замалчивается – грузинская эмиграция активно боролась с оккупантами и на очень высоком уровне была связана с деголлевским движением Сопротивления. Эти люди сразу же стали помогать советским военнопленным.
После освобождения Франции Шавдия в числе многих других людей отправили в Советский Союз. Никакие родственные связи помочь не могли; как и все бывшие военнопленные, Теймураз проходил в течение нескольких месяцев соответствующую проверку и лишь потом уехал в Тбилиси.
Мне доводилось читать, что Теймураз изменил Родине, служил в СД, имел звание унтершарфюрера и, мол, даже «высокая опека дяди не спасла его от заслуженного наказания – под давлением общественности изменника осудили к 25 годам исправительно-трудовых лагерей». А вот как сложилась настоящая судьба моего двоюродного брата. Шавдия действительно оказался в тюрьме. Причиной ареста послужила нелепая смерть одного из участников застолья, в котором он участвовал. И хотя свидетели утверждали, что он не имеет никакого отношения к случившемуся, а стрелял другой человек, Шавдия арестовали и осудили на десять лет. В тюрьме, рассказывал, его постоянно избивали и требовали показаний на моего отца – раскручивалось направленное против отца «Мингрельское дело»…
Мой отец знал, что Теймураз арестован, но помочь не мог. А когда убили отца, из Шавдия вновь принялись выбивать на него показания. Признайся, требовали, что ты его личный агент.
Освободили его в 1955 году, а спустя пять лет вновь арестовали. Беда в том, что Теймураз, человек экспансивный, всюду, где мог, рассказывал о своих злоключениях: «Вы видели, как меня изуродовали? И знаете за что?..»
Закончилось дело тем, что Шавдия получил новый срок – десять лет, но, разумеется, судили его не за «длинный язык», а за хищение в особо крупных размерах… Теймураз заведовал книжным магазином…
По стечению обстоятельств в КГБ Грузии выгнали с работы того сотрудника, который участвовал в организации «Дела Шавдия». Тот решил отомстить своим начальникам и предал всю эту историю огласке, причем подтвердив свой рассказ документами. Теймураза реабилитировали, и последние десять лет он прожил на свободе.
Но возвратимся на Кавказ. Мне кажется, там отец лишний раз убедился в никчемности политработников. Вспоминаю, отец рассказывал Жукову, как снял Кагановича с должности члена Военного совета, и Георгий Константинович соглашался:
– Пустое дело эти члены Военных советов… Зачем они мне? Учить солдат «Ура!» кричать? И без них прокричат. Толку от них никакого на фронте. Хотя бы тылы помогли организовывать. Хоть какая-то польза от них была бы.
В мемуарах прославленного маршала ни одного упрека в адрес политработников вы не найдете. И здесь объяснение простое – партией и государством руководил тогда Леонид Брежнев, еще раньше – Никита Хрущев. Оба, как известно, были в войну политработниками…
Ни Жуков, ни Василевский, ни Штеменко, ни Гречко в своих мемуарах не смогли написать всей правды о войне, потому что у власти вновь оказалась партократия. Мне не в чем упрекнуть, скажем, «забывшего» о роли отца в обороне страны генерала армии Штеменко, хотя тот обязан карьерой моему отцу и всю войну был с ним так или иначе связан. Не мог поступить иначе Гречко, не могли в силу известных причин и другие написать правду о моем отце. Что поделаешь, коль уж выпало нам жить в стране, где с исторической правдой не церемонились.
Когда я решил рассказать о войне, сразу же подумал, что непременно расскажу о тех военных, которые в разное время работали вместе с отцом, кого он особенно ценил и кому всячески помогал. Я уже говорил, что отец протежировал целому ряду военных. Назову лишь несколько фамилий: Жуков, Василевский, Штеменко, Толбухин, Артемьев.
Из официальных источников:
Федор Толбухин. Маршал Советского Союза, Герой Советского Союза. До войны – начальник штаба Закавказского военного округа. В годы войны – начальник штаба ряда фронтов, командующий Южным, 4-м Украинским, 3-м Украинским фронтами. Впоследствии главнокомандующий Южной группой войск, командующий войсками Закавказского военного округа.
Павел Артемьев. Генерал-полковник. С 1941 года – начальник управления оперативных войск НКВД, командующий войсками Московского военного округа и Московской зоны обороны. После войны продолжал командовать войсками Московского военного округа, был заместителем командующего войсками Уральского военного округа.
С большой симпатией относился отец и к маршалу Семену Константиновичу Тимошенко. До войны они встречались очень часто, а когда Тимошенко отстранили от дел, такого тесного контакта уже не было, конечно.
Сам я хорошо знал некоторых из этих людей. Со Штеменко познакомился, когда он был еще полковником и работал в управлении Генерального штаба у Александра Михайловича Василевского.
Знал, конечно же, и Жукова. Запомнился он мне как суровый, но доброжелательный человек. Я нередко встречал его в нашем доме. Этим и ограничивались наши контакты. А вот с Василевским я был близок. Он часто делился со мной воспоминаниями о своей службе в царской армии, рассказывал, как и почему он стал военным. Оказывается, еще молодым офицером-кавалеристом он командовал подразделением, весь личный состав которого был из Грузии, причем все кавалеристы, как один, были мингрельцы. Мне, естественно, все это было чрезвычайно интересно. Василевский вспоминал с улыбкой, какими бедными были грузинские офицеры. Идя на какой-то небольшой прием, скажем, одалживали друг у друга какие-то предметы одежды. Но воины, подчеркивал, были отважные.
Да и сам Василевский не из состоятельных людей вышел. Не помню уж точно, то ли пятым, то ли шестым ребенком был в семье провинциального священника. С большой любовью всегда рассказывал об отце. Где-то прочитал, что будущего маршала не принимали в партию, и тогда ему пришлось отказаться от отца-священнослужителя. Ни от кого он, разумеется, не отказывался, а в партию не вступал, если не ошибаюсь, до 1939 года. Мне он как-то рассказал о разговоре, который состоялся у него до войны со Сталиным. Тот спросил, почему Василевский не в партии. Александр Михайлович ему прямо и ответил:
– Потому что мне никто не предлагает. Да и не примут – я сын священнослужителя.
Сталин усмехнулся:
– Это полбеды, я даже в семинарии учился…
В партию Василевского, конечно, приняли, но, по-моему, сам он в нее не очень рвался…
После войны Александр Михайлович был начальником Генерального штаба, первым заместителем и министром Вооруженных Сил. Доводилось встречаться с ним на испытаниях, да и не только там, и всегда с удовольствием слушал этого человека.
Очень близкие отношения сложились у Василевского и с моим отцом. Возможно, они не были такими близкими, как с Жуковым, – с Георгием Константиновичем отец дружил много лет, но к Василевскому он относился с особой симпатией. Штеменко тоже был близким человеком к отцу, но и по уровню, и по возрасту Василевский был, безусловно, ближе. После войны Жуков, как известно, был вынужден покинуть Москву, и отец имел дело в основном с Василевским.
Не случайно я вспоминаю нередко на страницах этой книги и Штеменко. Отец помог ему стать тем, кем он стал. Близкие отношения с отцом способствовали, скажу откровенно, его продвижению. Он работал с ним с сорок второго года, начав полковником. Все приказы, разработанные моим отцом как представителем Ставки и ГКО, оформлял Штеменко.
Не могу не вспомнить и генерала армии Антонова. Войну он встретил заместителем начальника штаба Киевского Особого военного округа. Затем возглавлял штабы Южного, Северо-Кавказского фронтов. В конце сорок второго стал начальником Оперативного управления Генерального штаба, позднее – первым заместителем, начальником Генерального штаба.
Это был очень взвешенный, интеллигентный человек. Меня всегда поражало бытующее мнение о военных как о людях грубоватых и, скажем так, не очень умных. Все военные, с которыми я сталкивался, – а таких, как может догадаться читатель, немало, – люди высокообразованные, глубоко интеллигентные. Конечно, речь в первую очередь о технической военной интеллигенции. Таким человеком был Антонов, такие люди встречались мне в армии и после войны. Многие окончили военные академии, знали иностранные языки.
Спустя много лет мне довелось убедиться, что и нынешнее поколение военных ни в чем не уступает своим предшественникам. Скажем, Академия ПВО Сухопутных войск имени Василевского в Киеве. Высококвалифицированный преподавательский состав – там работают замечательные специалисты в области математики, радиотехники, радиоэлектроники. И выпускники, как я убедился, такие же.
Или возьмите Академию имени Говорова в Харькове. Из ее стен выходит настоящая техническая интеллигенция. Но не может не тревожить другое. Вспоминая войну, послевоенные годы, должен отметить, что раньше во главе армейских соединений, направлений всегда стояли технически грамотные люди. Со временем военных инженеров перестали назначать на высокие командные должности, отдавая предпочтение в таких случаях выпускникам командных факультетов. И это, как учит опыт той же войны, большая ошибка, потому что современная армия, а тем более армия будущего – это сложнейшая техника.
Будущих военных инженеров – высококлассных специалистов своего дела хорошо готовили и в войну. Вспоминаю своих однокашников по Военной академии. Поспелов, Иванченко, Волков… Ни у кого из моих товарищей не было высокопоставленных родителей и покровителей. Всем, чего добились они, обязаны только себе, своей настойчивости, трудолюбию, таланту. Это были настоящие офицеры. Почти все впоследствии заняли генеральские должности и немало сделали для оснащения нашей армии современной техникой, воспитания научных кадров.
В свое время мне довелось работать, скажем, с Виталием Михайловичем Шабановым. Как и мы, он окончил Военную академию в Ленинграде, работал инженером-испытателем, позднее – моим заместителем. Впоследствии Виталий Михайлович стал лауреатом Ленинской и Государственной премий, генералом армии, заместителем министра обороны СССР.
Любая военная академия тех лет давала способным людям немало. По математике и физике мы проходили полный университетский курс, серьезное внимание уделялось изучению языков, военной техники. Выпускники таких учебных заведений были готовы командовать полками, что уже само по себе говорит об уровне подготовки.
Сам я в Ленинградской военной академии оказался так. В ноябре 1942 года в войска поступил приказ наркома обороны об откомандировании в военные академии офицеров-фронтовиков, по сто человек с фронта.
– И не раздумывай! – убеждали меня Бодин, Штеменко и Серов. – Иди на разведывательный факультет.
Такой факультет был в Военной академии имени Фрунзе. После его окончания мне предстояло работать в военной разведке, в системе ГРУ – Главном разведывательном управлении Генерального штаба.
Меня же влекла техника. И коль мне не удалось учиться на радиофизическом факультете университета, решил я, стану военным инженером. С детства ведь увлекался радиотехникой.
Отец меня поддержал:
– Языки ты знаешь, специальную подготовку прошел. Ничего нового на разведфакультете не узнаешь, а техника – это твое.
Радиолокационного отделения в то время еще не было, и я начал учебу на факультете радиосвязи. Уже позднее мы начали изучать радиолокацию.
Военные знают, что учеба в академии или военном училище предполагает непременную стажировку в войсках. В условиях же военного времени нас ждала фронтовая стажировка. Летом сорок четвертого всех нас, слушателей Ленинградской электротехнической академии, направили на фронт в распоряжение армейских групп. Нам предстояла стажировка в подразделениях связи батальонов, полков, дивизий, армий. Но судьба распорядилась иначе. Некоторым из нас довелось оказаться за линией фронта. А дело было так. В Словакии возникла чрезвычайная ситуация. Как и в Варшаве, англичане устроили там восстание. Цель – все та же: освободительное движение, частично находившееся под влиянием англичан, противопоставить наступающим частям Красной Армии. Наши союзники таким образом пытались сделать там то, что не удалось достичь Черчиллю на Тегеранской конференции – отрезать нас от стран Восточной Европы. Предполагалось, что с помощью таких превентивных восстаний удастся ослабить влияние на население частей генерала Л. Свободы, наступавших вместе с нашими войсками, а впоследствии ввести своих людей в правительство.
Какие-то словацкие части входили и в состав вермахта, но это были охранные, вспомогательные подразделения. Скажем, к боевой авиации немцы их не допускали, и словаки летали на транспортных машинах. Вспомнил об этом вот почему. Когда наша группа базировалась во Львове, а прошло всего несколько дней после освобождения города, на местный аэродром без предупреждения приземлилась целая словацкая авиадивизия. К счастью, ни одна машина от нашей противовоздушной обороны не пострадала. Уже тогда мы поняли, как относятся словаки к Красной Армии. Наши симпатии к ним возросли еще больше, когда мы оказались на их земле.
Наши части еще даже не приступили к штурму карпатских перевалов, а Словацкое восстание началось. Для его подавления немцы подготовили несколько дивизий, в том числе две танковые, и начали сжимать кольцо. Надо было спасать этих людей. В одну из групп, предназначенных для заброски в тыл врага, был направлен и я, тогда капитан.
Народ у нас подобрался серьезный. Все имели достаточный опыт прыжков с парашютом, прошли специальную подготовку, большинство уже успело поработать в глубоком немецком тылу. Кроме спасения людей, этим специальным диверсионным группам предстояло захватить и удерживать карпатские перевалы, помогая нашим частям.
Кроме операторов, двух солдат, физически очень крепких ребят, в нашу группу включили, например, двух офицеров-пограничников. Оба – майоры. Отлично владели любым оружием, приемами рукопашного боя.
Меня назначили начальником радиостанции, которая должна была поддерживать постоянную связь с Генеральным штабом и с остальными группами, заброшенными в Словакию. Командовал нами Генеральный штаб, а готовило заброску Разведывательное управление НКВД. Сегодня мало кто знает, что Комиссариат внутренних дел занимался такими вещами. А ведь и партизанское движение разворачивалось при активном участии этого ведомства. С самого начала всенародной борьбы в тылу врага для организации партизанских отрядов направлялись за линию фронта тысячи офицеров НКВД, людей подготовленных во всех отношениях.
Вылетали мы со Львовского аэродрома на «Дугласе». У нас этот самолет известен как Ли-2, и в войну именно он был основной транспортной машиной. Делали их у нас по американской лицензии. На Западе же этот самолет знают как Си-47.
С этой машины нам и пришлось десантироваться. Приземлились довольно удачно. Во всяком случае, рассеяло нас не очень сильно – собрались уже минут через сорок. Вскоре вышли в условленную точку и встретились с советским воинским подразделением. В отличие от нас, оно действовало в Словакии под видом партизанского отряда, и военную форму, естественно, его бойцы не носили.
Сразу же вышли на связь с Москвой. Генеральный штаб приказал нам войти в оперативную связь с остальными группами, заброшенными в Словакию, и регулярно информировать об обстановке.
По тем временам мы имели очень мощную радиостанцию. В разобранном виде она весила около ста килограммов, не считая источников питания. Когда прыгали с парашютом, мы этот вес распределили на всех. Обычно в фильмах о разведчиках, работающих в тылу врага, показывают портативные радиостанции. В действительности было не всегда так. Все зависит от тех задач, которые решает группа.
Две недели передвигались мы по Карпатскому хребту, поддерживая связь с Москвой. За это время нашим отрядам удалось захватить несколько площадок в долине и принять 30–40 самолетов.
Передовые подразделения несколько раз вступали в соприкосновение с противником, но нам участвовать в таких боях не пришлось. Наша радиостанция была центральной и охранялась хорошо. Мы должны были оставаться в Словакии до прорыва наших частей, но обстановка изменилась. Вся территория, занятая повстанцами, была взята в двойное кольцо окружения, и поступил приказ основным частям прорываться с боями, а командование словаков вывозить самолетами. Нашу группу забрала одна из последних машин. К тому времени немецкие части уже захватили весь плацдарм.
Мы сели южнее Львова и оказались в городе позднее наших товарищей, прикомандированных с радиостанцией к словацкому подразделению. Прорываясь к нашим частям, они уничтожили и тяжелое вооружение, и радиостанцию.
Участвовать в бою, рассказывали, им пришлось всего лишь раз, когда вырывались из окружения. По-настоящему же немцы на том участке кольцо еще не успели замкнуть, чем и воспользовался отряд. Своим спасением наши товарищи были обязаны осведомителям, находившимся в немецких частях.
Вернувшись из-за линии фронта, мы получили две недели отдыха, которые и позволили нам поездить по Западной Украине. Именно там я впервые узнал, что такое повстанческое движение в нашем тылу…
Жестокость порождала жестокость. Помню, как один из отрядов националистов штурмовал погранзаставу, где были задержаны их люди. Когда советское подразделение прибыло на выручку, спасать уже было некого – весь личный состав был вырезан. Я впервые видел такое.
Когда в бою убивают врага, это понятно. Но когда захваченных солдат привязывают к деревьям и сжигают… Словом, мы были потрясены.
В те дни я столкнулся и с жестокостью с другой стороны. Наши части окружили отряд повстанцев, или, как тогда говорили, банду националистов. Предложили сдаться. Окруженные отказались. Тогда в этот район были переброшены три артиллерийских полка. Мой товарищ, участвовавший потом в прочесывании местности, рассказывал мне, что после обстрела в живых никого не осталось. Было это в районе Мостиска. Позднее я узнал, что генералы Конев и Петров выделили до десятка артиллерийских полков для очистки тыла, как они говорили. «Очищали» территорию именно таким образом… Даже пограничники, которым была поручена безопасность тыла, не скрывали возмущения: «Это же бесчеловечно. Против горстки людей проводить почти фронтовую операцию!».
Справедливости ради замечу, что потери наши части тоже несли большие. Сплошь и рядом убивали офицеров, нарушали коммуникации. Когда фронт ушел на запад, для борьбы с повстанцами стали применять другие методы. Скажем, переодевали наших солдат и выдавали такие подразделения за отряды бандеровцев. Сегодня это широко известно.
Примириться со всем этим было трудно. Мы судили немецких генералов и офицеров за то, что они боролись с партизанами, а наши же армейские части использовали те же методы, подчас в еще более зверском виде. Сжигались ведь целые села.
Очень сильное впечатление произвели на меня захваченные повстанцы. Многие из них были мои ровесники. Грамотные, убежденные в своей правоте молодые люди. Нередко среди них встречались студенты.
Запомнился молодой парень. Захватили его тяжело раненным, зная, что он имеет выход на руководителей отрядов. На допросе он вел себя мужественно и ничего не сказал.
Когда я рассказал об увиденном в Западной Украине отцу, он отреагировал так:
– А чему ты удивляешься? Эти люди воюют за самостоятельную Украину. И в Грузии так же было, и в любом другом месте может быть. Оружием их на свою сторону не зазовешь…
Главной же ошибкой руководителей национально-освободительного движения отец считал их контакт с немцами. Помню, мы долго говорили о Мазепе, подобных случаях в грузинской, мировой истории.
Возможности расправиться с лидерами национально-освободительного движения у нашей разведки были, но отец почему-то был убежден, что эта сила может быть использована против немцев. Отсюда и его отношение к этому движению.
Знаю, что он категорически возражал против использования подразделений НКВД, которые действовали бы под видом отрядов повстанцев. А такие предложения поступали даже из ближайшего его окружения.
– Подобных вещей ни в коем случае допускать нельзя, – говорил отец. – И без того их поддерживает вся Западная Украина.
К сожалению, после войны с повстанцами обошлись очень жестоко. Объявив, что все они будут помилованы, многих выманили из лесов, а позднее репрессировали вместе с семьями.
Помню, мама получила письмо от подруги юности Елены Стуруа, жившей тогда на Украине. Ее мужа, очень талантливого философа, арестовали в период массовых репрессий. Теперь она хлопотала за других, кто оказался в подобном положении. Стуруа написала о нескольких студентах, участвовавших в национально-освободительном движении и поверивших, что Советская власть их простила.
– Как же так? – спросила мама. – Лена пишет, что всех этих людей обманули.
Отец рассказал, что инициаторами репрессий стали партийные органы, а само решение готовил Никита Сергеевич Хрущев. Как это случалось в его жизни не раз, к отцу тогда не прислушались. Впоследствии среди многочисленных обвинений в адрес отца прозвучало и такое: «Огульно оправдывал оуновщину…»
Не знаю почему, но отец всегда проявлял большой интерес к Украине. Как-то прочитал, что у нас в доме имелись лишь книги Сталина. А их-то как раз и не было. А вот библиотека была приличная. Немало литературы было и по истории Украины. Отец говорил, что многое роднит Украину с Грузией. Скажем, ряд исторических фигур вынуждены были пойти на измену ради освобождения Родины. Не раз вспоминал, как я уже говорил, например, гетмана Мазепу.
Не так давно я с удивлением узнал, что одна из западноукраинских газет сообщила о том, что якобы мой отец приезжал в сорок пятом году в те места для организации массовой депортации жителей нескольких областей. Не буду говорить о том, что такая акция не планировалась. Мне кажется, додуматься до такого мог лишь человек с больным воображением. Да и не был мой отец никогда в Западной Украине.
Легковесность подобных статей поражает. Бог с ними, с журналистами. Зачастую грешат подобным подходом к исторической правде и ученые мужи. За последние годы опубликовано немало, с позволения сказать, исследований о так называемых «белых пятнах» в истории Великой Отечественной войны. Самое удивительное, что тайны ищут там, где их нет. Почему, задаются вопросом современные историки, советские войска не помогли в сорок четвертом восставшей Варшаве? Мало того, появилось утверждение, что Сталин запретил американским «летающим крепостям», базировавшимся в Полтаве, помогать восставшим с воздуха.
А ведь здесь никакого секрета нет. Советские войска, освобождавшие Польшу, прошли расстояние, значительно превосходившее по всем военным аналитическим выкладкам возможности одновременного броска. Правда и то, что дальнейшему продвижению наших войск препятствовали растянутые коммуникации, взорванные мосты и т. п. Например, у Рокоссовского не было даже должного запаса артиллерийских снарядов, не говоря о другом. Армия выдохлась, и о форсировании водной преграды не могло быть и речи. Войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов, пройдя с боями за 40 суток почти 70 километров, вели тяжелые бои севернее и южнее Варшавы и просто не могли оказать восставшим немедленную помощь. Этот факт, который пытаются сегодня ставить под сомнение наши историки, давно признан, к примеру, их английскими коллегами. Другими словами, речь идет о прямой фальсификации, не больше.
Само восстание, к которому подтолкнули поляков англичане, отнюдь не было продиктовано военной целесообразностью. Это была не военная, а чисто политическая акция, построенная на авантюризме польского эмигрантского правительства.
Как и в Словакии, здесь попытались противопоставить восставших наступающим советским и польским частям, готовящимся к освобождению Варшавы.
Немцы прекрасно знали, что советские войска в ходе предыдущих боев были серьезно измотаны, к тому же оккупанты имели несомненное превосходство, о чем известно было и организаторам восстания. Тем не менее, без согласования с советским командованием, предвосхищая события, руководители Армии Крайовой, действуя по плану захвата власти, подняли народ против немцев. Скоординируй они свои действия с командованием советских фронтов, вполне можно было получить какой-то военный результат. В Варшаве же получилось иначе. Город был почти полностью разрушен, погибли 200 тысяч варшавян. Эти жертвы, как ни горько признать, практически были запланированы.
Англичане не без оснований считали, что выигрывают в любом случае. Если, допустим, ценой невероятных усилий части Красной Армии совершат бросок и выйдут к Варшаве, слава освободителей города им уже не достанется. Не помогут – еще лучше. Это пятно ляжет опять же на Красную Армию.
Знаю и другое. Хотя подобные операции тогда не планировались, советское командование готово было войти в контакт с руководителями восстания. Однако те отказывались даже отправлять своих представителей в соединения К. Рокоссовского.
Весьма примечателен и другой факт. Известно ведь, что и советские летчики, и авиация Войска Польского совершили тысячи самолетовылетов, сбрасывая восставшим оружие, боеприпасы, медикаменты, продовольствие. Сотни тонн перебросили! А польское командование всячески препятствовало этому, лишь бы груз не попал в руки просоветских формирований. Оружие и боеприпасы нередко тут же складировались, но в руки восставших так и не попали.
А теперь о том, препятствовало ли советское руководство помощи со стороны американской авиации. Союзники сбрасывали груз с высоты шести – девяти километров. Вполне понятно, что все оружие попадало к немцам. Советская сторона предложила взять выполнения этой задачи на себя и сбрасывать американский груз с помощью нашей малой авиации. Американские машины, а это были четырехмоторные самолеты, просто не могли снижаться – немцы имели сильную противовоздушную оборону. Их зенитные автоматы доставали цель на высоте до семи – восьми километров.
Наши самолеты сбрасывали оружие, боеприпасы с очень малых высот, но и в этом случае многое попадало немцам. Что уж говорить об американской авиации.
Таковы факты. Но есть и другие. Кое-кому сегодня не хочется вспоминать, что польский генералитет, погубив десятки и десятки тысяч польских патриотов, вел переговоры с немцами и сдался в плен. Видимо, подлинная история Второй мировой войны сегодня многим просто-напросто не нужна.
И все же попытаюсь ответить на некоторые вопросы историков. Речь о тех самых «белых пятнах», которые волнуют наших современников.
Собирался ли Сталин присоединиться к тройственному пакту Германии, Японии и Италии осенью 1940 года?
Конечно, нет. Напротив, документы, хранящиеся не только в наших, но и в немецких, английских, американских архивах, свидетельствуют о принципиальной позиции советской стороны на переговорах. Когда немцы пытались втянуть советскую делегацию или лично Молотова в обсуждение подобных вопросов, они категорически отвергались. Точка зрения советского руководства была такой: ни о каком переделе мира или переделе сфер влияния вне наших непосредственных интересов и стран, примыкающим к нам, речь не должна идти. Немцы же – это действительно так – всячески пытались втянуть советскую сторону в обсуждение таких вопросов. И цель их вполне была понятна и тогда – они вели двойную игру.
Возможен ли был союз западных держав с Советским Союзом и можно ли было предотвратить Вторую мировую войну?
И здесь ответ однозначный. Система коллективной безопасности вполне могла сработать даже в той непростой международной обстановке, если бы западные державы заняли иную позицию. Данные разведки, которые получал мой отец, свидетельствовали о стремлении Запада столкнуть нас с немцами. Сейчас все чаще слышишь, что виновником развязывания войны был Советский Союз. Разумеется, это беспардонная ложь.
Были, что скрывать, и ошибки, и прямые просчеты советского руководства, но то, что случилось, в значительной мере на совести западных держав. Они не только подталкивали Гитлера к войне, но и постоянно мешали созданию системы коллективной безопасности.
Кто, как не они, сделали все, чтобы Польша не пропустила наши войска через свою территорию? Кто требовал от СССР вступления в войну, не давая при этом никаких гарантий? Кто срывал переговоры с нами и продолжал вести переговоры с нацистской Германией?
Беспрецедентный случай: в очередной раз перенесены сроки опубликования документов, связанных с перелетом Гесса в Великобританию, переговорами, которые английское правительство вело с немцами. К чему бы это?
Историки теряются в догадках, хотя еще во время войны я слышал, что в Советский Союз поступили тексты всех переговоров, которые велись нашими будущими союзниками с немцами. Поступили они, насколько знаю, из двух источников – из Германии и Англии. Это был тот редкий случай, когда материалы, добытые разведкой в разных странах, были идентичны.
Я понимаю, почему не предают такие документы гласности англичане. Но что мешает, скажем, внести ясность российским историкам?
Могло ли состояться нападение Гитлера на Польшу, не заключи Советский Союз пакт о ненападении?
Увы, Польша была обречена в любом случае. Зачем был подписан пакт, секрета нет. Помню свой разговор с отцом на эту тему.
– Неужели не понимаешь? – сказал тогда отец. – Война будет, конечно, но нам надо выиграть время.
Подписали бы мы тогда этот пакт или не подписали, для Польши это значения уже не имело. Гитлер совершенно точно знал, что Запад, подталкивая Германию к войне с Советским Союзом, сам воевать не хочет.
Пакт позволил нам не только оттянуть столкновение с Германией, но и спасти от поглощения оккупантами часть Польши. Никто ведь сегодня не ставит под сомнение необходимость присоединения западноукраинских и западнобелорусских земель. В противном случае они тогда же оказались бы в руках Гитлера. Здесь даже у англичан сомнений нет.
Допускаю, что события могли развернуться несколько иначе. Если бы западные страны заняли твердую позицию, возможны были бы какие-то переговоры, и вторая мировая война началась бы позднее. Но в любом случае избежать ее не удалось бы – нацисты стремились к мировому господству. Сама природа фашизма требовала большой войны. А если учесть, что такая политика Германии практически без сопротивления была воспринята Западом, то война была неизбежна.
Позволю себе высказать и такое предположение. Я абсолютно уверен, по крайней мере, думать именно так у меня есть вполне достаточные основания, что немцы не пошли бы в сорок первом на Советский Союз, если бы их не спровоцировали англичане. Это мое сугубо личное мнение, но, полагаю, все дело в обещании каких-то колоссальных уступок в мировой геополитике… Все ведь было подготовлено к вторжению в Англию. Никакой маскировки! А затем планы Гитлера были резко изменены… Когда Черчиллю доложили о том, что немцы перешли границы СССР, он произнес примечательную фразу: «Англия спасена!». И это была абсолютная правда. Думаю, подлинные сенсации и у наших, и у зарубежных историков еще впереди…
А сколько небылиц гуляет по свету о вступлении наших войск в Польшу. Красная Армия перешла границу 17 сентября 1939 года, заняв территории, которые должны были отойти Советскому Союзу в соответствии с секретным протоколом от 23 августа. Это один из тех документов, которые никак не мог разыскать последний Генеральный секретарь ЦК КПСС…
Много говорят и пишут сегодня о взаимодействии советских и германских войск, о тесных связях НКВД и гестапо. Дописались даже до того, что якобы Ворошилов получил в подарок самолет от Германа Геринга. Все это выдумки чистой воды. При всей антипатии, которую питаю еще с войны к Ворошилову, никаких связей с военным руководством Германии – ни военных, ни политических – он не имел. Ни один член Политбюро в тот период инициативу, как известно, во внешнеполитических вопросах проявить не мог. Все было настолько регламентировано, что заранее обсуждалось едва ли не каждое слово, если хотите, до артикуляции… Контакты с немцами могли быть на уровне командира корпуса, если возникала необходимость, да и то с разрешения наркома обороны. Создавались местные, не правительственные, а чисто военные комиссии по размежеванию частей, и лишь тогда, допускаю, могли быть какие-то контакты, но опять-таки строго регламентированные. Ни о каком взаимодействии немецких частей и частей РККА речь, понятно, вести нельзя.
Знаю от маршала Тимошенко, что у нас были подготовлены ударные корпуса, которые командование Красной Армии – было такое указание – могло использовать в случае, если немцы выйдут за пределы предварительных демаркационных линий. Командование должно было ударами (!) вытеснять их за пределы территории, отходящей согласно секретному протоколу к СССР. Больше того, я не знаю деталей, но был разработан план перерастания таких ударов в наступление с выходом к границам Германии.
Дело оставалось за странами Запада. Переговоры с ними продолжались и после подписания советско-германского пакта, и получи Советский Союз соответствующие гарантии, события развивались бы по-другому…
Директив таких я не видел, но те разговоры, которые мне доводилось слышать, подтверждали, что это было вполне реально. Косвенным подтверждением существования такого плана может служить концентрация наших частей на западной границе. По всем меркам она была гораздо выше, чем это было продиктовано обстановкой. К тому же польская армия сопротивления РККА не оказывала. Говорю это вопреки бытующей версии о советско-польских сражениях. Каким-то частям удалось прорваться в Румынию, остальные просто не имели выбора и, спасаясь от немцев, бежали к нам.
Многие танковые части, части боевой авиации, сосредоточенные у границы, так и не были введены в действие, но самая высокая концентрация войск, повторяю, красноречиво свидетельствует, что эти соединения имели совершенно иное назначение.
Если бы посткоммунистические историки проанализировали обстановку, сложившуюся тогда, без особого труда убедились бы, что, кроме формализованного договора, Советский Союз ничего общего с Германией не имел.
Довольно характерен такой факт. Советская сторона уклонилась от предложения Германии обменяться разведчиками, арестованными спецслужбами двух стран. И это в то время, когда был заключен советско-германский пакт.
Абсолютно несостоятельны утверждения о том, что Советский Союз передавал Германии ее политических противников. Только в моем классе было восемь немецких детей, всего же в нашей школе детей антифашистов было до сотни. Фашизм они ненавидели всей душой, на себе испытав ужасы нацизма. Думаю, им было бы известно о подобных случаях. Напротив, семьи антифашистов брались на полное государственное обеспечение. Когда началась война, большинство из них вступило в борьбу с врагом в немецком тылу. Многие стали разведчиками, десантниками.
Головокружительную карьеру, к слову, уже в ГДР никто из моих школьных товарищей не сделал, но некоторые заняли довольно заметные должности. Петр Флориан, например, стал заместителем министра иностранных дел. Некоторые продолжили службу в армии и разведке молодого немецкого государства. Но высокие посты все же заняли не те, кто воевал, а те, кто отсиживался в советском тылу, ожидая разгрома фашизма. Почти все командные высоты вскоре захватила партийная верхушка…
Возвращаясь к вопросу о коллективной безопасности, хотел бы обратить внимание читателя на еще одно ложное утверждение. Порой историки ссылаются на обнаруженные в Архиве внешней политики России документы, свидетельствующие о готовности Великобритании и США оказать действенную помощь СССР в случае войны с Германией. Советский Союз якобы отверг такие предложения. Мягко говоря, здесь маленькая передержка. Лучше всего такие документы было бы опубликовать и дать соответствующий комментарий. Но это почему-то не делается, и общественность сознательно вводится в заблуждение.
Знаю, о каких документах идет речь. Это проекты договоров, которые Советский Союз готовил для создания той самой системы коллективной безопасности, которая так и не была создана по вине западных держав. Советская сторона совершенно четко заявила, какое количество танковых, авиационных, пехотных, флотских соединений готов выставить СССР для борьбы с врагом. Польское правительство ответило отказом, Англия и Франция отделались общими декларативными заявлениями. Против Германии они готовы были в случае благоприятного исхода переговоров выставить не более трети своих формирований. Грубо говоря, лишь десятую часть того, что предлагал Советский Союз. Мало того, английские и французские представители заявили, что, собственно, не имеют полномочий подписывать эти документы. Словом, игра продолжалась. Чем это обернулось для народов Европы, мы давно знаем…
В Англии опубликованы дневники некоторых людей, утверждавших, что еще тогда Черчилль собирался предать гласности материалы, связанные с переговорами, которые англичане вели с Гессом. С такой же информацией Черчилль хотел выступить и в палате общин. Он долго колебался, прекрасно зная, что палата общин проголосует за союз с Германией. И все же не пошел на такой шаг. И он сам, и люди, имевшие на него влияние, сделали иной выбор. Но факт остается фактом: будущие союзники до самого последнего момента не спешили вступать в борьбу с фашизмом.
Как видим, зачастую новоявленные исследователи второй мировой войны просто-напросто лукавят, сокрушаясь то и дело, что ответа на волнующие их вопросы нет. Вполне достаточно обратиться к архивным материалам. К сожалению, некоторые ученые и публицисты идут совершенно иным путем. Скажем, продолжают муссироваться слухи о тесном сотрудничестве НКВД и гестапо в борьбе против польского народа. Все это выдумка. Равно как и сообщения о том, что якобы в 1940 году в Закопане был создан совместный учебный центр, где проходили подготовку вместе с нацистами офицеры Наркомата внутренних дел. Тем не менее, такие утверждения в последние годы кочуют из одной публикации в другую. Естественно, без ссылок на какие-либо документы. И это, увы, далеко не единственный пример элементарной фальсификации.
А между тем есть вопросы, которые действительно нуждаются в более полном освещении.
Известно, что весной 1943 года Рузвельт направил в Москву специального курьера – бывшего посла в СССР Дж. Дэвиса с конфиденциальным письмом Сталину. Он предлагал неофициальную встречу «либо на Вашей, либо на моей стороне Берингова пролива». В ней не должен был участвовать Черчилль, а количество сопровождающих лидеров двух стран лиц должно было быть крайне ограниченным. Предлагалось, в частности, «обсудить военные вопросы на суше и на море». Сталин дал принципиальное согласие на встречу, но с оговоркой – в предстоящей встрече должен был непременно участвовать и Черчилль. Встреча не состоялась. «Что же хотел сказать Рузвельт Сталину?» – задается вопросом один из современных российских историков. Возможно, он хотел поделиться с советским союзником секретом «Манхэттенского проекта»?
Никто и никогда в тайны «Манхэттенского проекта» Советский Союз посвящать не собирался, иначе советской разведке не пришлось бы предпринимать такие колоссальные усилия для достижения поставленной цели… А речь вот о чем. Рузвельт не скрывал, что он союзник Англии в борьбе с фашизмом, но никак не в сохранении Британской империи. Это порой проявлялось даже в мелочах. На одной из встреч, когда был произнесен тост за английского короля, Рузвельт, скажем, отказался поднять бокал. Сталин вышел из положения так:
– Ну что ж, это не наш король, а их король, так что выпьем за его здоровье…
Америка Рузвельта имела свои, совершенно однозначные взгляды на послевоенный мир, и они во многом совпадали с видением советского правительства. С англичанами – иначе. Те гораздо ближе были к конфронтации, которая началась после Победы.
А если говорить о конфиденциальности подобных переговоров, то, смею утверждать, их вполне можно вести и при трехсторонних встречах. Собственно, именно так и произошло в Тегеране в 1943 году. Там Рузвельт совершенно точно изложил Сталину свою точку зрения на будущее Германии, на ее роль в послевоенной Европе, на роль Англии, Америки. По всей вероятности, Черчилль все же знал об этой беседе Рузвельта и Сталина. Впрочем, своих взглядов Рузвельт не скрывал и от Черчилля.
Российский историк прав: та встреча, о которой он говорит, действительно планировалась Рузвельтом, но не состоялась. Сталин – в архивах должно сохраниться его письмо – четко изложил свою позицию. Сформулировал он ее примерно так: «Нежелательно, чтобы между союзниками возникали какие-то недоразумения, как это уже бывало в нашей недавней истории не раз…» Вспомните те же переговоры стран Запада с немцами…
Почему с такой поспешностью был ликвидирован в мае сорок третьего Коминтерн? До самого последнего дня сотрудники этой международной организации не подозревали о ее роспуске.
Интерес историков понятен. Это был, безусловно, неожиданный шаг для многих. Почему же так произошло? Находясь в союзе с западными демократиями, советское руководство продемонстрировало таким поступком изменение позиции Советского Союза. Мы отказались от единого центра, который руководил до этого действиями коммунистических партий других стран, т. е. их дальнейшие действия должны были носить в будущем исключительно самостоятельный характер. Сама идея мировой революции, которая декларировалась десятилетиями, таким шагом одного из союзников по антигитлеровской коалиции теперь отвергалась.
В какой степени это был камуфляж, а в какой реальность? Я склонен думать, что какой-то игры со стороны советского руководства в данном случае не было. Иное дело, что после того, как ряд коммунистических партий начал действовать самостоятельно, это начало раздражать нашу партийную верхушку. Она в штыки встретила, например, некоторые шаги югославских коммунистов, и в итоге группа Жданова – Маленкова создала Коминформ – по сути, тот же Коминтерн.
Нередко задается вопрос: встречался ли Берия с генералом Андреем Власовым, бывшим командующим 2-й ударной армией Волховского фронта, после его ареста в мае 1945 года? Кое-кто пытается утверждать, что Маршалу Советского Союза Л. Берия довелось даже допрашивать перешедшего на сторону фашистской Германии руководителя РОА…
Мой отец с Власовым никогда не встречался, и все разговоры о допросах этого предателя – всего лишь домыслы. Не имел никакого отношения он и к задержанию Власова. Это сделала армейская разведка, возможно, по «наводке» стратегической разведки, которую возглавлял отец. Этих деталей я не знаю и, честно говоря, не интересовался никогда. Непосредственно захватом бывшего командующего так называемой РОА – Русской освободительной армией – руководил «СМЕРШ», так как органы военной контрразведки входили тогда в структуру Наркомата обороны.
Но дело даже не в том, отец или кто-то другой арестовывал и допрашивал Власова. Он рассматривал бывшего советского генерал-лейтенанта Власова как труса и предателя, бросившего свою армию в тяжелую минуту. Заурядный предатель и сдался ведь не в силу каких-то идейных соображений, как пытаются иногда представить, а лишь потому, что спасал свою шкуру.
Вышло так, что его предательство бросило тень и на целую армию, которая дралась честно и почти вся была уничтожена, – 2-я ударная и не помышляла о сдаче в плен, Власов перебежал к немцам сам. Я не берусь судить, был ли он до плена принципиальным противником Советской власти или нет. Его убеждения, если такие и были, ни до войны, ни в начальный период войны, насколько известно, никак не проявлялись.
Наверное, сегодня, спустя много лет, его еще можно было пусть не простить, но хотя бы понять, если бы он пошел на подобный шаг, спасая свою армию. Но ведь не было этого. Так что вряд ли стоит делать из предателя идейного борца за освобождение России.
Как могло случиться, что, отбросив немцев от Москвы, Красная Армия докатилась до Волги и Кавказа?
Немцы поняли, что вести наступление по всему фронту, как они делали до этого, уже не могут. Гитлер изменил свои планы. Нашей разведке было известно, что противник устремится к нефтяным промыслам, а в дальнейшем попытается выйти через Иран, Ирак на Ближний Восток. Это вовлекло бы в войну, как считал Гитлер, и Турцию.
Через южные границы Пакистана немцы планировали прорваться в Индию. Был даже подготовлен специальный корпус, который так и назывался – Индийский. Гитлер и его окружение считали, что и кавказские, и другие народы встретят немецкую армию как освободительницу. Как показал дальнейший ход событий, все обстояло совершенно иначе.
Не было секретом и то, что немцы пойдут на Сталинград. Цель их была известна – отрезать нас от нефтеносных районов. Гитлер считал, что его части молниеносно прорвутся на Кавказ и не встретят серьезного сопротивления. И здесь был явный просчет.
Танковую армию Клейста после операций на Кавказе немцы планировали использовать для создания большого кольца окружения Москвы. Дальнейшее ее продвижение в Иран и Ирак считали нецелесообразным – там должны были начаться восстания. Эти материалы были представлены на Тегеранской конференции уже в сорок третьем. А тогда немцы рассуждали так: в случае нормального развития событий повернуть на северо-запад и отрезать Москву от тылов. Это было широко известно благодаря разведке, и Генеральному штабу, и правительству. Одна группа военных считала, что это отвлекающий маневр Гитлера и основной удар будет нанесен на Западном фронте, на Москву. Жуков, Василевский и отец настаивали на укреплении Северо-Кавказской группы наших войск. Но Сталин поддержал третью группу военных, считавших, что в тот период следовало помешать большому окружению Москвы. Жуков, Василевский и мой отец отстаивали свое предложение, но последнее слово оказалось за Верховным Главнокомандующим. В итоге так, как надо, к началу операции немцев на южном фланге не подготовились, все части, прикрывавшие Москву, там и остались. А это были очень крупные соединения. Накопление свежих частей еще не завершилось – они находились за Волгой. Правда, начали строить железнодорожные ветки к Сталинграду, еще не зная, что здесь пройдет фронт. И только некоторые части готовили к переброске на Кавказ. А дальше все хорошо известно нашим историкам. Немцы на два-три месяца изменили сроки операции и начали наступление. Танковая армия Клейста пошла на Кавказ, а армия Паулюса – на Сталинград.
О концентрации крупных войсковых соединений под Сталинградом я узнал еще в конце лета сорок второго. В моем присутствии об этом говорили и Бодин со Штеменко, и Тюленев, и мой отец. Тогда еще он говорил, что держать все эти соединения только там – это ошибка. Ему пришлось даже дивизию внутренних войск, которую намеревались выставить против Клейста, перебросить в Сталинград. Впоследствии она была единственной, в течение двух месяцев удерживающей Мамаев курган. Там она почти вся и осталась…
Я уже говорил о той несправедливости, с которой сталкиваются ветераны-фронтовики, сражавшиеся в частях НКВД. Какое-то проклятие лежит на этих войсках, хотя сражались они отнюдь не хуже армейских соединений. Но сама аббревиатура – НКВД – нынешних историков раздражает. Но зачем же всех под одну гребенку?.. Эти солдаты и офицеры не участвовали ни в массовых репрессиях, ни в чем-либо подобном. Командовал ими генерал-лейтенант Масленников, еще до войны он стал заместителем моего отца по пограничным и внутренним войскам. Свой выбор отец объяснил тем, что Масленников – кадровый военный, имеет большой опыт. Когда началась война, отец предложил назначить его командующим Северо-Кавказской группой войск, и Масленников им стал. Хотя, знаю, Георгий Константинович Жуков к нему явно без симпатии относился и не раз просил отца: «Убери ты его от меня. Не армейский он командир – партизанский…»
Наверное, по-своему Жуков был прав. Масленников в свое время действительно привык воевать с бандами, прорывавшимися через наши границы. Но в условиях Кавказа такой опыт был весьма полезен.
«Продался» ли Рузвельт в Ялте России? Не удивляйся столь странному вопросу, читатель. Некоторые современные историки ставят его именно так. Вообще, о Ялтинской конференции (иногда ее называют еще Крымской) кривотолков ходит много…
Ялтинское соглашение стало логическим продолжением Тегеранской конференции. Документы давно опубликованы и до самого последнего времени, насколько знаю, трактовались однозначно. Да и сегодня, перечитывая эти материалы, я, например, не вижу ни одной формулировки, которая давала бы повод для различного толкования.
Рузвельт совершенно целенаправленно пошел на определенные, абсолютно правомерные требования Советского Союза, исходящие из военных обязательств, которые СССР взял на себя в отношении Японии. И я не рискнул бы назвать такой шаг уступкой Советскому Союзу Никого и ничего Рузвельт не предавал. Это был великий политик. Проживи он подольше, советско-американские отношения носили бы совершенно иной характер. Экономическая поддержка, общая борьба против колониализма, а здесь Рузвельт видел в СССР союзника… Нас могло объединить многое.
Те обязательства в отношении Японии Советский Союз – и здесь по сей день историки, знаю, спорят, – взял с большой неохотой, на что были серьезные причины. Пусть не из-за любви к СССР, в силу иных причин, но Япония, как известно, свои обязательства сдержала и в войну не вступила. Так что в этическом плане не все оказалось так просто. Но дальнейший ход событий показал, что решение, принятое в Ялте, было правильным.
После визита в Москву в августе 1942 года Черчилль писал Рузвельту, что Сталин поделился с ним планами советского мощного контрнаступления. В те дни немцы приблизились к Сталинграду, но, как известно, план контрнаступления под Сталинградом начал разрабатываться лишь с середины сентября. О каком же наступлении говорил Сталин Черчиллю?
Вынужден разочаровать историков. Никакой тайны здесь нет. Речь шла о контрнаступлении под Сталинградом. О том, что оно готовится, было известно гораздо раньше, как я уже говорил. Исследователей ввели в заблуждение мемуары некоторых военных, приписавших себе лавры удачно спланированных тех или иных военных операций. Так было и здесь. Отсюда и путаница в датах.
Известно, что в октябре 1945 года Черчилль прибыл в Москву и в беседе со Сталиным предложил поделить сферы влияния на Балканах между СССР и Англией, оставив Англии Грецию и определив квоты влияния в других балканских странах. Соглашение не было подписано, но, активно поддерживая коммунистов в Югославии и Болгарии, Советский Союз, утверждают историки, фактически не оказывал в 1944–1945 годах военной помощи народно-освободительному движению в Греции в его борьбе против правых сил и английских войск. Сколь обоснован такой упрек в адрес Советского Союза?
Абсолютно беспочвенное обвинение. Своих планов Черчилль никогда не скрывал, но советское правительство никогда не шло на формализованный раздел сфер влияния. Другое дело, что считало советское руководство сферами влияния и как реализовывало практическую политику, но в договорные отношения с Великобританией по разделу сфер влияния СССР не входил.
А помощь партизанскому движению Греции оказывалась всегда. Многих греческих командиров я сам встречал в Москве. Когда британские войска вытеснили партизан в горы, интернировать греческих патриотов пришлось югославам. Часть из них, несколько десятков тысяч человек, впоследствии жили в Советском Союзе. Всего же было интернировано, кажется, до 150–200 тысяч человек. После войны часть греческих партизан уехала на родину, часть осталась у нас на юге.
СССР поддерживал любое движение, направленное против диктатуры. Так и в Греции было.
Широко известно, что Гитлер до самого разгрома фашистской Германии надеялся на так называемое «оружие возмездия». А сколь преуспела военно-техническая мысль противника в действительности?
В Германию я попал после Победы, летом сорок пятого. Там уже работали специальные группы захвата немецких ученых, участвовавших в секретных проектах, включая ядерный, а также образцов военной техники, чертежей, материалов и т. д. Действовали они очень оперативно, потому что такой же интерес к немецким специалистам и разработкам проявляли наши союзники… Моя поездка в Германию не носила какого-либо официального характера. Поехал я туда скорей из любопытства, откровенно говоря. Меня как слушателя Военной академии, будущего военного инженера, больше всего интересовали как раз те разработки, за которыми гонялись по всей Германии и наши специалисты, и наши союзники. Кроме того, в сорок первом после окончания разведшколы нас должны были забросить в район Пенемюнде, где находился ракетный центр фон Брауна. К тому времени я о нем кое-что знал, и мне, вполне понятно, было любопытно узнать, чем же всю войну занимались там немцы и чего добились. С несколькими инженерами и генерал-полковником Серовым, работавшим тогда при штабе Жукова, мы побывали на ракетных заводах в Южной Саксонии, в некоторых ядерных лабораториях, размещенных в соляных копях.
Там, в Пенемюнде, я познакомился, например, с Сергеем Павловичем Королевым. Он официально был включен в комиссию, занимавшуюся баллистической ракетой ФАУ-2. Была еще одна комиссия по зенитным ракетам.
Ракетная техника у немцев была развита очень сильно. Здесь надо отдать им должное. В баллистических ракетах, к примеру, они дошли до военного применения, с зенитными вышли на испытания, но применить в боевых условиях просто не успели.
Во время войны – и здесь надо отдать должное немцам – Германия создала впервые для военного применения реактивную авиацию, хотя те же работы велись у англичан и у американцев. К концу войны немецкая авиация имела несколько сотен машин с турбореактивными двигателями. Они имели большое преимущество в скорости, но уступали в маневренности. Поэтому наши летчики их успешно сбивали. Немцы и здесь не успели завершить работы, но если бы им удалось всю авиацию сделать реактивной, включая бомбардировочную, а они продвинулись в этом направлении довольно заметно, война в воздухе носила бы совершенно иной характер. Да и не только в воздухе, разумеется. В сочетании с ФАУ-2, ФАУ-1 их действия были бы более чем серьезными, не говоря уже о том, что их ученые успешно занимались ядерным проектом. Гитлер его отклонил, как в свое время сделали и в СССР. Но представьте себе, что Германия начала бы работы по ядерному оружию на год-два раньше… Реактивная авиация, баллистические ракеты, атомная бомба. В лице Германии мы имели бы противника, оснащенного страшным оружием. К счастью, они не успели…
О достижениях военно-инженерной мысли в Германии писали более чем скупо. Когда речь заходила о Фау-2 или Фау-1, советские источники непременно подчеркивали: ракеты были несовершенны. О реактивной авиации и вовсе помалкивали. В лучшем случае, как это сделал один из прославленных асов советской истребительной авиации времен войны, приводились примеры единичных случаев появления в небе Германии в апреле сорок пятого новых машин. Но разве правда умаляет подвиг советского солдата, победившего такого врага? Разумеется, нет. Но задуматься, вероятно, есть над чем.
Наши союзники не спешили с открытием второго фронта. Факт общеизвестный. И все же решились… Одной из причин как раз и была боязнь того, что немцы могли получить страшное оружие раньше других. Да и оттягивать высадку союзников было уже некуда – мы вышли к государственной границе. План Черчилля был такой – через Грецию отрезать нас от Европы. Американцы умышленно его не приняли, потому что совершенно не были заинтересованы в укреплении Британской империи. В итоге был избран самый оптимальный для них вариант высадки в Европе. Американцы прекрасно знали – об этом сообщала и разведка, в этом убеждали их и переговоры, которые вел Аллен Даллес через свою агентуру с немцами, – что части вермахта будут, как и прежде, сражаться с Красной Армией, но не с американцами. Хорошо было это известно и советскому руководству. И опять же благодаря эффективной работе нашей стратегической разведки – во всех этих переговорах участвовали люди, которые непосредственно были связаны с нашими разведывательными службами…
В 1991–1992 годах советскую прессу обошли сенсационные публикации, в которых, в частности, утверждалось, что Сталин обращался к Гитлеру с каким-то «личным посланием» в июле 1941 года через графа Фридриха Вернера фон дер Шуленбурга, посла Германии в Москве в предвоенные годы. Тогда же много писали и о переговорах, которые якобы вел отец с Гитлером в начальный период войны через болгарского посла в СССР Ивана Стаменова. По одной из версий советская сторона чуть ли не готова была уступить Германии Украину, Бессарабию, Буковину, Белоруссию, Прибалтику, Карельский перешеек…
Смею утверждать, что ни тогда, в сорок первом, ни позднее никаких переговоров не было. Разговор состоялся о том, как выиграть время. Присутствовал при нем и Молотов. Но самих переговоров, повторяю, никто не вел. Уже в 50-е годы подобное обвинение было предъявлено и генералу Судоплатову. Якобы он по приказу отца предпринял попытку связаться через болгарского посла в Москве с Гитлером. Такие показания заставляли его дать Маленков и Хрущев. Тогда многим предлагали подобные вещи. Одни отказывались, другие соглашались, но приличные сроки, как правило, получали и те, и другие…
Из официальных источников:
Генерал-лейтенант Павел Судоплатов. В 1941 году – заместитель начальника Первого (разведывательного) управления НКВД СССР. Арестован 21 июля 1953 года. Спустя пять лет (!) осужден к 15 годам лишения свободы. Наказание отбывал во Владимирской тюрьме. Помилован через два года после освобождения Никиты Хрущева от должности Первого секретаря ЦК КПСС.
В 1992 году обвинен украинскими националистами в убийстве Евгения Коновальца, совершенном Судоплатовым до войны в Голландии по заданию ЦК ВКП(б). По признанию самого генерала, он боролся с «украинским буржуазным национализмом» с мая 1921 года до лета 1953-го…
Из воспоминаний генерала П. Судоплатова:
«Я должен был – сугубо от своего имени! – рассказать Стаменову, что в Москве имеются настроения, согласно которым еще не поздно урегулировать мирным путем начавшийся конфликт между Германией и Советским Союзом, и это можно было бы сделать на основе территориальных уступок. О фактической капитуляции речь не шла. Имелось в виду подсунуть немцам дезинформацию, чтобы задержать наступление и дальнейшее продвижение фашистских войск, а тем самым создать условия, позволяющие советскому правительству сманеврировать и выиграть время. Берия с этого и начал: нам необходимо выиграть время… Берия дал мне указание не поручать Стаменову сообщать все это немцам. Предполагалось, что он все доложит по собственной инициативе. Но он не доложил. Наша дешифровальная служба следила за перепиской посольства, и никаких сообщений в Софию об этом не пошло. На мой взгляд, это был типичный разведывательный зондаж».
Однозначно расценил генерал Судоплатов и появление в так называемом «Деле Л. П. Берия» обвинения в том, что якобы переговоры все же шли, причем втайне от правительства СССР:
«Необходимо учитывать обстановку того времени, когда шло следствие по делу Берия. Вопрос о контактах 1941 года обсуждался на президиуме ЦК КПСС б августа 1953 года. Был вызван и я: докладывал о встрече со Стаменовым. Кстати, доложил, что встреча проходила с ведома Молотова. Тогда Хрущев и Маленков заверили меня, что эта встреча мне в вину не ставится, но слова своего не сдержали. Видимо, им не хотелось оставлять неудобного свидетеля их связей с Берия. Я был репрессирован, причем одним из обвинений было участие в сепаратных переговорах. Это обвинение было снято в 1968 году специальной комиссией».
По утверждению западных источников, Молотов, Деканозов и заместитель отца Всеволод Меркулов в ноябре 1940 года участвовали в советско-германских переговорах. Существует версия, что в тот период НКВД разрабатывал самые изощренные активные действия, пытаясь склонить Германию к подписанию договора. Весьма логичным на первый взгляд выглядит и смещение с должности наркома иностранных дел Литвинова и замена его Молотовым. Историки трактуют кадровые перемещения в Наркомате иностранных дел однозначно: Литвинов был сторонником системы коллективной безопасности и мешал переговорам с Германией.
Любой МИД должен заниматься накапливанием реального материала, анализировать его и давать рекомендации правительству в области внешней политики. Но когда информация внешнеполитического ведомства далека от реальности, это уже не МИД. Мне известно, что Литвинов докладывал правительству о желании западных держав заключить с нами союз. И это в то время, когда разведка утверждала обратное. В частности, правительство было проинформировано о переговорах, которые ведут западные державы с немцами. Я допускаю, что Литвинов, сам того не желая, мог оказаться жертвой дезинформации. Это был уже пожилой, очень интеллигентный человек, который считал: слово человека – это дело человека. Наивно… Словом, решили, что для такой работы он не годится, и Наркомат иностранных дел возглавил Молотов.
Как нарком он и вел переговоры по поручению советского руководства. Деканозов, профессиональный разведчик, был назначен послом Советского Союза в Германии и участвовал в переговорах как дипломат, а не сотрудник НКВД. По крайней мере, официально.
Мой отец как глава советской разведки, разумеется, знал и о переговорах, и о подготовке к ним, но сам ни в каких переговорах участия не принимал. Меркулов – тоже. У него, как у заместителя наркома, были вполне определенные функции.
Если верить некоторым западным источникам, советско-германские переговоры вполне могли состояться и в 1943 году. Во всяком случае, бытует версия, что шеф политической разведки Германии Вальтер Шелленберг пытался через Швейцарию и Швецию установить контакты с представителями СССР, которые, как утверждают некоторые историки, были «очень заинтересованы в такой встрече, чтобы договориться о прекращении войны. Однако контакты были прерваны по вине Риббентропа, который потребовал, чтобы в составе советской делегации не было евреев».
Я не могу утверждать, что немцы не пытались осуществить какие-то контакты, но то, что подобных переговоров не было, знаю точно. Впрочем, как и то, что Риббентроп не имел никакого отношения к переговорам разведки и уж, конечно, все разговоры в данном контексте о евреях – выдумка. От Деканозова я знаю, как вел себя Риббентроп в их последнюю встречу. Объявил о начале войны против СССР и тут же стал шептать: «Вы непременно передайте в Москве, что это не я. Все это, поверьте, вопреки моему мнению…» Точно так же, к слову, вел себя и посол Германии в СССР Шуленбург. Мы просто привыкли считать, что умных людей там не было… Если даже допустить, что немцы стремились в тот период к переговорам, Риббентроп подобных условий ставить не мог. Повторяю, как к факту я отношусь ко всему этому скептически.
Чьи останки были извлечены 4 мая 1945 года из бомбовой воронки в саду рейхсканцелярии? Действительно ли Гитлер и Ева Браун покончили с собой, а не скрылись в суматохе последних дней войны, как это сделали некоторые другие нацисты? Прошло почти полвека, но страсти вокруг преступника № 1 не утихают.
По одной из версий, во время Потсдамской конференции Сталину доложили, что опознан труп Гитлера, и предложили поехать посмотреть. Сталин не поехал, но послал Молотова и отца. Это всего лишь легенда. В один из дней, когда проходила Потсдамская конференция, мой отец и Молотов действительно туда поехали, но из чистого любопытства, а отнюдь не по указанию Сталина. Осмотрели рейхсканцелярию, бункер… Вполне естественный интерес. Тогда, летом сорок пятого, и я с Серовым там побывал. Опять же из чистого любопытства.
Что же касается Сталина, то когда ему доложили о самоубийстве Гитлера, тот в детали не вдавался. Ему было, грубо говоря, глубоко наплевать, отравился Гитлер или застрелился. Сказал лишь, что так уходят из жизни бандиты и авантюристы, которые не имеют мужества ответить за содеянное. И все, больше он к этому вопросу не возвращался.
Проявлял ли он интерес к личности Гитлера при жизни? Сталин располагал материалами о всех своих противниках и союзниках. Гитлер, разумеется, не исключение. Подробные досье были не только на руководителей Германии, но и на членов правительств Англии, Франции, США и других стран. Информацию о сильных и слабых сторонах, положительных и отрицательных чертах, о манере вести переговоры и т. д. советскому руководству поставляла разведка. Когда какая-либо иностранная правительственная делегация приезжала в Советский Союз, разведка обязана была представить подробное досье на каждого члена делегации.
Василевский мне когда-то рассказывал, как в войну Сталин отозвался о Гитлере: «Это фаталист. От Сталинграда Гитлер не уйдет. Да, на Кавказ может повернуть, но часть войск у Сталинграда все равно держать будет, потому что город моим именем назван…»
К найденным останкам, как и к последующим расследованиям, Сталин интереса не проявил, да никто его никуда не приглашал ехать. Доложили, тем дело и кончилось.
Обнаружили останки Гитлера органы «СМЕРШ». Однозначно были опознаны трупы Магды Геббельс и ее детей, а с трупом самого рейхсминистра пропаганды вышло недоразумение. Тот был, как известно, колченогим, и когда допрашивали его лечащего врача, перепутали в показаниях, какая же именно нога была у Геббельса повреждена. Это мне Серов рассказывал.
Труп Гитлера, как и Евы Браун, был сильно обожжен. Захоронили, потом откапывали, но по косвенным свидетельствам людей, которых удалось захватить, пришли к выводу, что это все-таки труп Гитлера. Полной же уверенности у «СМЕРШ», разумеется, не было.
Насколько знаю, высшее руководство СССР никаких указаний об организации новых комиссий не давало. Возможно, это решалось на более низком уровне. У нас начинали реагировать таким образом, когда в английской, немецкой, например, прессе появлялись сообщения, что Гитлер жив. Ходили слухи, что он скрывается то в Южной Америке, то даже в СССР. Когда уж очень большой шум поднимался, и создавались такие комиссии. Не исключаю, что одна из комиссий была создана по указанию наркома внутренних дел Круглова, как об этом сегодня пишут, но ни Сталин, ни мой отец ко всему этому отношения не имели.
Сталин и Жуков. Первый – Верховный Главнокомандующий, глава державы-победительницы, второй – выдающийся полководец только что отгремевшей войны, но не единственный в маршальской когорте. Первый – на трибуне Мавзолея, второй – на белом коне принимает Парад Победы. Почему именно он? Причиной ли тому, как считается, преклонный возраст Сталина? И почему не Рокоссовский, не Василевский, не Конев?
Злые языки утверждают, что поначалу Верховный намеревался принимать Парад Победы сам и даже, не имея кавалерийского опыта, сел на коня, но тот его сбросил. «Что поделаешь, – якобы произнес Сталин, – стар я стал. Пусть парад принимает Жуков…» Легенда? Похоже, что так. В свое время нечто подобное, по слухам, было и с министром Николаем Булганиным. Второй раз в седло садиться тот отказался.
Когда Булганин возглавил Министерство Вооруженных Сил, изменилась сама форма приема парадов. Было решено, а такими вещами занималась целая группа людей, внести некоторые коррективы. Рассуждали так: лошадки – это красиво, но пора от них отказаться и переходить на автомобили. Так что никакая лошадь Булганина не сбрасывала, ему даже не пришлось в Манеж на тренировки ходить.
Сын Сталина, Василий, ездил хорошо. Сам же Сталин и не пытался никогда сесть на коня. Он сразу же, когда зашла речь о Параде Победы, сказал, что принимать его должен Жуков. Возражений, естественно, не последовало. Командовать парадом было поручено Рокоссовскому. Очень обиделся Конев. Да и другие командующие фронтами такое решение встретили без особого энтузиазма. Но спорить, конечно, не стали…
Примерно такая же ситуация возникла, когда решалось, кто должен брать Берлин. Уже было известно, что Рокоссовский станет после войны министром обороны Польши, и его хотели представить человеком польского происхождения.
Отец предложил Жукова. Русский народ, считал он, вынес основную тяжесть войны, и штурмовать Берлин должен именно русский человек. Сталин согласился. Возможно, Рокоссовский в глубине души и был обижен, но этого не показал. Вообще, он был человеком, который всегда стоял выше личных обид. Можно судить об этом хотя бы по его боевой биографии. Воевал он героически, а ведь до этого были и арест, и те издевательства, которые и он сам перенес, и его товарищи.
А вот Конев Жукову просто завидовал. То ли это была чисто человеческая зависть, то ли зависть полководца, судить не берусь. Сам Конев был, безусловно, одаренным военным, этого у него не отнимешь, хотя те люди, которые служили под его началом, утверждали, что людей он не жалел, при выполнении задачи шел на любые жертвы. Крут бывал нередко, мог позволить себе избивать палкой ближайших подчиненных, например.
Был у него и еще один грех – и при Сталине, и при Хрущеве порочил людей, Жукова – в особенности. И в ЦК на Георгия Константиновича писал, и Сталину. Да и не он один из военачальников был таким, к сожалению. Жукову, скажем, многие завидовали. Он в войну отца просил, знаю: «Дай мне порядочного человека, желательно Серова, и я буду уверен, что он на меня напраслину возводить не будет, а в случае чего и прикроет». И генерал Серов до Берлина с Жуковым дошел. И к Герою его Георгий Константинович представил.
И Сталин, и отец считали, что после войны именно Жуков должен стать министром обороны. Если бы не Хрущев, Булганин и другие, так бы и получилось еще при жизни отца. В марте 1953 года, когда Георгия Константиновича назначили первым заместителем министра обороны, помню его разговор с моим отцом, что его обязательно надо сделать министром. Пока, сказал отец, не получилось и надо подождать немного. «Ты, Георгий, – говорил отец, – не переживай. Кроме тебя, в этой должности никого не вижу».
Те разговоры, которые велись в моем присутствии, были всегда на редкость доверительными. Например, Георгий Константинович действительно хотел убрать из армии политработников. По его мнению, они лишь разлагали Вооруженные Силы. Жуков в узком кругу называл их шпиками и не раз говорил у нас дома: «Сколько же можно их терпеть? Или мы не доверяем офицерам?». Отец успокаивал: «Подожди, сразу ломать нельзя. Мы с тобой, поверь, не устоим. Надо ждать».
Не в защиту Сталина, а исключительно ради объективности должен сказать, что хотя он и дал согласие на смещение Георгия Константиновича, инициатива исходила не от него. «Постарались» военные. Виной всему все та же зависть. Наверняка и чье-то самолюбие когда-то задел. Человек он был требовательный, возможно, в какой-то степени и груб бывал. Правда, я его за это осуждать не берусь. Может, порой и время требовало.
На войне не до сантиментов, тут размягчаться нельзя, тем более человек занимал такую ответственную должность.
Причин не знаю, но партийная верхушка его не любила. Хрущев, скажем, Георгия Константиновича люто ненавидел. При Никите Сергеевиче недоброжелатели Жукова в выборе средств и вовсе не стеснялись. В октябре 1957 года Георгия Константиновича освободили от обязанностей министра обороны и вывели из состава ЦК. Пленум ЦК КПСС обвинил маршала в том, что он «нарушал ленинские, партийные принципы руководства Вооруженными Силами, проводил линию на свертывание работы партийных организаций, политорганов и Военных советов, на ликвидацию руководства и контроля над армией и флотом со стороны партии, ее ЦК и правительства». «Правда» опубликовала тогда статью маршала Конева «Сила Советской Армии и Флота – в руководстве партии, в неразрывной связи с народом». В чем только не обвинял Жукова Конев! И в том, что заслуги полководца преувеличены, и в саморекламе, и в недоработках, и в ошибках. Так еще раз пришлось Георгию Константиновичу пережить явную несправедливость. В сорок шестом его ведь точно так же с должности главнокомандующего Сухопутными войсками и заместителя министра обороны сняли. Перевели сначала в Одесский военный округ, затем в Уральский. Боялись его. Боялись и ненавидели. По наущению Булганина, обыкновенного аппаратчика, ничего не смыслящего в военных делах и ставшего министром обороны, и в войну, и позднее сколько пасквилей на него написали! Искали любой повод, чтобы ударить побольнее. Отец возмущался. Человек, говорил, такую войну выиграл, а вокруг него интриги плетут.
Знаю, до сих пор бытует мнение, что готовился после войны арест Георгия Константиновича, и якобы причастен к этому отец. Иногда называют еще Абакумова. Только, мол, вмешательство Сталина спасло прославленного маршала от гибели. Когда-то Георгий Константинович сказал мне: «Не верь ничему. Ты знаешь, какими друзьями мы были с твоим отцом. Все, что мне приписывают, не имеет ко мне ни малейшего отношения». Отцу приписывают интриги против Жукова, Жукову – арест моего отца… Все это продолжается уже сорок лет. Дописались уже до того, что отец в совершенстве владел приемами джиу-джитсу, и это обстоятельство вызвало серьезные опасения у людей, якобы участвовавших в аресте отца. Лишь Жуков, пишут, уверенно произнес: «Ничего, справлюсь…» Уж очень хотелось Хрущеву и всей партийной верхушке украсить ложь именем знаменитого полководца…
Сейчас опубликовано немало документов, как Абакумов и его люди искали компромат на Жукова, делали негласные обыски, выбивали показания. Но главное, как говорят, остается «за кадром». Органы безопасности не сами ведь решили скомпрометировать маршала – дирижеры сидели в ЦК. Да и военные, как я говорил, руку приложили.
В моей памяти Георгий Константинович остался близким другом отца и просто замечательным человеком. Жаль, что имя Жукова пытаются использовать сегодня в политических целях.
Говоря о войне, о ее славных полководцах, нельзя обойти тему начала войны в связи с нашумевшей книгой Владимира Резуна, бывшего офицера ГРУ.
Из официальных источников:
Владимир Резун родился в 1947 году в Черкассах. Окончил Киевское высшее общевойсковое командное училище. Был офицером разведуправления штаба военного округа, четыре года работал в женевской резидентуре ГРУ. В 1978 году бежал в Великобританию. Тогда же приговорен за измену Родине к смертной казни.
Автор нескольких книг о Советской Армии и военной разведке. Выступает под псевдонимом Виктор Суворов.
Хотя «Ледокол» – это книга-версия, прочел я ее с интересом. Возможно, бывший разведчик-перебежчик – талантливый писатель, судить не берусь, но, насколько известно, ее автор не он, а группа высококвалифицированных консультантов. Рядовой сотрудник резидентуры доступа к такой информации иметь не мог, а тем более иметь возможность делать такие обобщения. Ни в коей мере не хочу его опорочить как литератора. Дело не в нем. Доступ к информации определяется должностью. А откуда такой материал у автора?
Любопытен, впрочем, сам подход к теме. С таким же успехом можно сегодня доказывать, что Рузвельт работал на японцев. И факты при желании подобрать. Известно, например, что Рузвельт имел данные о готовящемся нападении японцев на Перл-Харбор, но американцы, тем не менее, были застигнуты там врасплох. Почему бы, следуя логике Суворова, не обвинить Рузвельта в измене? А можно рассматривать это и совершенно иначе – что тоже не доказано – надо было разбудить американское общественное мнение. Америка не очень хотела ввязываться в войну против Германии и Японии…
Но дело, разумеется, ни в авторе, ни в этой книге. И на Западе, и в последнее время у нас путают две вещи: нашу военную доктрину и превентивный удар. Еще нацисты утверждали, будто Гитлер и верховное командование вермахта вынуждены были начать превентивную войну против СССР.
Я знаю от Тимошенко, Тюленева, Мерецкова, Жукова, что уже в конце 1939 года было абсолютно ясно, что немцы нападут на СССР. Не хочу повторяться, но противник был известен задолго до войны.
Докладываю на ваше рассмотрение соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940–1941 годы.
1. Наши вероятные противники
Сложившаяся политическая обстановка в Европе создает вероятность вооруженного столкновения на наших западных границах.
Это вооруженное столкновение может ограничиться только западными границами, но не исключена вероятность и атаки со стороны Японии наших дальневосточных границ.
На наших западных границах наиболее вероятным противником будет Германия, что же касается Италии, то возможно ее участие в войне, а вернее, ее выступление на Балканах, создавая нам косвенную угрозу… Таким образом, Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта: на западе – против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией и Финляндией, и на востоке – Японии как открытого противника или противника, занимающего позицию вооруженного нейтралитета, всегда могущего перейти в открытое столкновение».
Подписали этот документ нарком обороны маршал Тимошенко и начальник Генерального штаба генерал армии Мерецков. Исполнитель – заместитель начальника оперативного управления генерал-майор Василевский.
Напомню: директива № 21 (план «Барбаросса») была подписана лишь 18 декабря 1940 года, т. е. ровно на три месяца позднее. При желании и это обстоятельство можно трактовать в пользу версии превентивного удара. Но так ли это?
Страна готовилась к предстоящей войне, но первой нападать не собиралась. И дело не в политической честности советской стороны, Сталина, наконец. Сталин очень считался с мировым общественным мнением, и такой директивы – знаю это совершенно точно – не давал. Он считал, что надо любыми способами войну отдалять, но при этом все приготовления к войне продолжать и готовить контрудары в ответ на выступление немцев. Исходил он, знаю, из следующего. Оперативные планы вермахта известны, места сосредоточения группировок войск – тоже. Следовательно, задача ясна: сдержать первый удар и нанести ответный в соответствии с оперативным планом, разработанным нашим Генеральным штабом. Знаю, что предполагалось отрезать всю балтийскую группировку войск, сосредоточенную в районе Кенигсберга, а на юге выйти к нефтяным промыслам Румынии. Для этого и нужны были танковые и десантные корпуса. Вот и ответ на вопрос Суворова (Резуна), зачем понадобилось Сталину десять воздушно-десантных корпусов, если в оборонной войне столько не нужно. И ударные армии готовили с этой целью. И быстроходные танки, предназначенные для автострад, были необходимы. И штурмовики, которые смущают автора.
В предложенной им версии абсолютно все было подчинено целям агрессии. Серьезной критики все эти утверждения явно не выдерживают. Если Советский Союз готовился к агрессии, зачем строил новые укрепления на границе? Вина армейского командования, что сняли вооружение со старых рубежей. Этого, как показала война, делать не следовало. А строить новые рубежи, не собираясь обороняться… Зачем же швырять на ветер колоссальные средства?
Неубедительны и ссылки на реорганизацию в структуре Наркомата внутренних дел. Действительно, было создано несколько Главных управлений НКВД – пограничных войск, охранных, железнодорожных. Здесь, мне кажется, при всем желании трудно усмотреть намек на подготовку к агрессии, но и это, кажется, не смущает некоторых историков. А ведь война подтвердила, что реорганизация войск НКВД была проведена не зря. Пограничники вступили в бой первыми, и ни одна пограничная часть не отошла. На западной границе эти части сдерживали противника от 8 до 16 часов, на юге – до двух недель. Здесь не только мужество и героизм, но и уровень военной подготовки. И сам собой отпадает вопрос: зачем пограничникам на заставах артиллерия. Гаубиц, как пишут, там не было, а противотанковые орудия заставы имели. На этом перед войной настоял отец, прекрасно понимая, что с винтовкой наперевес на танк не пойдешь. А гаубичные полки были приданы погранотрядам. И это тоже сыграло положительную роль в первых боях. Армейская артиллерия, к сожалению, не сработала. О заградотрядах – и это знаю совершенно точно – речь в тот период не шла. Никто ведь и подумать не мог, что армия побежит, но – побежала. Причины известны. Тогда, в июне сорок первого, несмотря на все наши приготовления к будущей схватке с фашизмом, мы оказались не готовы к войне, которую потом выиграли. И в этом, наверное, главный урок Великой Отечественной.