Гретхен Хоровитц никогда не понимала, что люди имеют в виду под «оттенками серого». Для нее все человечество делилось на два типа: на тех, кто делает, и на тех, кто берет, причем те, кто делают, имеют тех, кто берут. Может, и были люди, не попавшие ни в одну из этих категорий, но их было бы немного. Ей нравилось думать, что она входит в это меньшинство. Это меньшинство самостоятельно устанавливает свои границы, дерется под собственным флагом, не щадит и не просит пощады. До недавних пор она ни разу не встречала мужчину, который не попытался бы использовать ее. Даже лучшие из них, социальный педагог из старших классов и профессор в государственном колледже, оказались несчастливо женатыми, и в момент слабости их потребности возобладали над благожелательностью по отношению к ней. Первый стал лапать ее в своем кабинете, а второй умолял отправиться с ним в мотель в Ки Ларго, а затем плакал у нее на груди.

Тогда она решила попробовать женщину. Каждый раз она чувствовала некоторое любопытство до и пустоту, смешанную со стыдом, после, как будто она была скорее наблюдателем, нежели участником. Она обращалась к психотерапевту в Корал-Кэйблз, который лечил ее медицинскими препаратами. Он сказал ей, что ее никто никогда не любил и она вследствие этого не была способна на близкие отношения.

— И что же мне делать? — спросила тогда Гретхен.

— Все не так плохо, — ответил психотерапевт, — восемьдесят процентов моих пациентов пытаются выбраться из эмоциональных перипетий. А ты уже это сделала. Я думаю, что тебе нужен мужчина старше и мудрее тебя, некая отеческая фигура в твоей жизни.

— У меня есть чувства, о которых я не рассказывала вам, Док, — сказала она. — Временами в какой-нибудь прекрасный ясный день, не испорченный ни единой проблемой в мире, у меня возникает непреодолимое желание отплатить. Пару раз я следовала этому желанию. Однажды парень, имевший тату-салон, пригласил меня прокатиться с ним на яхте. Перипетия была еще та. По крайней мере, для него. Хотите, расскажу?

Позже тем днем секретарь психотерапевта позвонила Гретхен и сообщила ей, что врач перегружен работой и передаст ее дело своему коллеге.

Алафер оставила машину в городе и поехала с Гретхен в Сайперморт-Пойнт. На западном горизонте под толстым слоем иссиня-черных облаков светилась тонкая голубая лента, и волны плавно перекатывались по темному заливу, разбиваясь о берег. Гретхен чувствовала запах соли, дождя и листьев, падающих под колеса машин на шоссе. Но, сидя во власти холодных запахов и свежести вечера, она не могла оторвать глаз от луж и разводов, оставляемых падающими каплями. Они напомнили ей о сне, который повторялся с детских лет. Там гигантские рыбины с серовато-голубой кожей дельфина поднимались из пучины и выбрасывались на поверхность воды, дугой уходя в кольца, создаваемые ими же, и вновь проваливаясь в темноту, сверкая своими металлическими телами. Этот сон всегда нагонял на нее ужас.

— Тебе снятся сны? — спросила она.

— Какие? — переспросила Алафер.

— Я не имею в виду сны с монстрами и все такое. Может, просто сны про выпрыгивающую из воды рыбу, но при этом ты просыпаешься в холодном поту, как после кошмара, хотя то, что тебе привиделось, вовсе не похоже на кошмар.

— Это просто сны. Может, они олицетворяют что-то, что причинило тебе боль в прошлом. Но все это прошло, Гретхен. Мне снятся сны о вещах, которые я, вероятно, видела в Эль-Сальвадоре.

— Ты когда-нибудь испытываешь желание применить насилие по отношению к другим людям?

— Меня похитили, когда я была совсем ребенком. Я укусила того парня, а женщина, агент ФБР, всадила в него пулю. По мне — так он получил по заслугам. Но я об этом больше не думаю. Если мне это снится, я просыпаюсь и говорю себе, что это был только сон. Может, к этому все и сводится.

— Что ты имеешь в виду?

— Может быть, мы все снимся Богу. Нам не стоит об этом беспокоиться.

— Хотелось бы мне быть похожей на тебя, — со вздохом проговорила Гретхен.

— Смотри, самолет-амфибия! — сказала Алафер.

Гретхен взглянула сквозь окно и увидела самолет, плавающий на поверхности воды недалеко от берега, белые барашки окружали его поплавки. Самолет был полностью выкрашен в белый цвет, и его крылья, фюзеляж и понтоны светились на фоне голубоватой ленты света на западном горизонте. Неподалеку от самолета на якоре стояла белая лодка из стеклопластика с глубоким V-образным корпусом и подсвеченным носом. В рубке горел свет, якорный канат был натянут как струна, а рыболовные стулья на корме поднимались и опускались на фоне черных волн.

— А где жилище Варины Лебуф? — спросила Гретхен.

— Прямо перед нами, метрах в ста.

Гретхен остановилась у обочины, выключила фары и зажигание. Сквозь просвет в сплошной чаще кипарисов и эвкалиптов она хорошо видела самолет и лодку. Она достала из сумки маленький бинокль, вышла из пикапа и настроила фокус. Сначала она изучила самолет-амфибию, затем перевела взгляд на лодку.

— Это «Крис-Крафт», на носу нарисована рыба-пила, — сообщила она, — именно эту лодку искали Клет и твой отец, на ней похитили сестру Ти Джоли Мелтон.

Алафер вышла из машины и подошла к Гретхен. А та уже наблюдала Варину Лебуф, стоящую на корме рядом с мужчиной с кожей альбиноса и волосами по плечи цвета белого золота. Он был одет в рубашку с коротким рукавом и слаксы, перехваченные ремнем высоко на животе, как часто носят европейцы. Его лоб и лицо были покрыты розовыми шрамами, как будто бы оно была пересажено с другого черепа.

Гретхен передала Алафер бинокль:

— Я позвоню Клету и расскажу ему о лодке, — сказала она.

— Наши телефоны здесь не обслуживаются, — ответила Алафер.

— Что ты собираешься делать?

— Поговорить с ней, а ты как думала?

Гретхен взяла бинокль и снова вгляделась в лодку, Варину и мужчину, стоявшего на палубе. Он был крепкого телосложения, с широкими плечами, несколько полноват, но мускулист. Он смотрел в направлении Гретхен, как будто увидел ее или пикап. Девушка знала, что незнакомец не мог видеть ее, но ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжить рассматривать его. Он стоял на фоне света в рубке лодки, его слаксы и рубашка колыхались на ветру. Он наклонился к Варине Лебуф, поцеловал ее в щеку и поднялся на самолет.

Двигатели самолета чихнули и заворчали, лопасти пропеллеров послали в темноту миллионы крошечных капель воды, и вскоре машина уже набирала скорость, разбивая волны понтонами, затем резко поднялась и растворилась в темном небе. Гретхен почувствовала, как пересохло во рту, лицо горело, в горле застрял комок.

— Ты в порядке? — спросила Алафер.

— Да, я иногда вроде как отключаюсь на мгновение, как будто у меня в голове короткое замыкание. Смотрю на кого-нибудь и не могу дышать, голова кружится так, что приходится сесть.

— И давно это у тебя?

— С детства.

— Может, ты заметила в бинокль что-то, чего не увидела я?

— Да нет, только того парня со странным лицом. Я как будто встречала его когда-то во сне. Когда вижу парня, подобного ему, скажем, в лифте или в комнате без окон, у меня в голове происходит что-то странное. Я вроде в порядке несколько дней, но потом крышу сносит по полной программе.

— И куда ее сносит?

— Я отправляюсь искать неприятности. У меня плохое прошлое, Алафер. Очень многое мне хотелось бы вырезать из своей жизни. А этот альбинос со шрамами на лице…

— Это просто мужчина, — перебила подругу Алафер, — он сделан из плоти и крови. Не оставляй негодяям места в своей голове.

— Он как Алексис Дюпре. Это люди, сделанные из иного теста, не похожие на всех нас. Ты не знаешь их. И Клет не знает. Я же знаю про них все.

— Откуда?

— Потому что отчасти я такая же, как они.

— Это неправда, — возразила Алафер, — пойдем, лодка направляется к причалу Варины. Посмотрим, что это за парни.

— Я сказала тебе, что хотела бы поговорить с Вариной так, как это сделала бы ты. Как мне себя вести?

— Да никак, Гретхен. Сделай шаг назад от плохих людей, и пусть их поглотят собственные злые демоны. Это худшее, что можно с ними сделать.

— Вот видишь, это никогда не пришло бы мне в голову.

Они сели в пикап и направились вверх по гравийной подъездной дороге, ведущей к дому Джессе и Варины Лебуф. На заливе лоцман катера убрал обороты двигателя, отправив лодку в дрейф по направлению к пристани. Как только корпус лодки глухо ударился об автомобильные шины, висящие на сваях, Варина спрыгнула на причал, а катер развернулся по направлению к югу и резко стартовал, оставляя за собой шлейф белых барашков.

Дождь прекратился, тучи на западе разошлись, обнажив молодой месяц. Гретхен вышла из пикапа и направилась через газон к Варине Лебуф. Трахикарпусы шелестели на ветру, который срывал дождинки с ветвей над их головами.

— Простите за беспокойство, — сказала Гретхен.

— Ты меня вовсе не беспокоишь. Это потому, что сейчас я иду в свой дом. А это означает, что я не буду с тобой говорить, так что побеспокоить меня ты не сможешь.

— Мисс Лебуф, лодка, на которой вы только что побывали, использовалась в похищении, а возможно, и в убийстве, — сказала Гретхен, — на нее затащили девушку по имени Блу Мелтон. Когда ее видели в следующий раз, она была мертвой и запакована в огромный кусок льда.

— Тогда отправляйся в город и доложи властям.

— Я здесь не поэтому. Я хотела попросить вас оставить в покое Клета Персела. У него нет ничего из того, что вы могли бы хотеть, и даже если бы было, он не воспользовался бы этим, чтобы причинить вам вред. Вы понимаете, о чем я?

— Нет, я не знаю, о чем ты говоришь. Ты подтверждаешь, что он вломился в мои апартаменты и в дом моего отца?

— Я говорю, что у нет ничего, что могло бы принести вам вред.

— Милочка, разуй уши и слушай внимательно, ты, глупая маленькая сучка. Если бы мне не нужно было отправляться домой, чтобы заботиться о моем отце, я бы выцарапала тебе глаза. Если честно, мне тебя жаль. Ты выглядишь так, как будто накачалась стероидами, да они попали не в то место. А теперь проваливай отсюда, пока я не надавала тебе по тем двум арбузам, которые ты называешь своей задницей.

Алафер сделала шаг вперед и с размаху залепила Варине звонкую пощечину.

— Кто позволил тебе так с ней разговаривать, ты, лживая шлюха? — крикнула она. — Хочешь еще? Только дай мне повод. Я буду счастлива порвать тебя на куски.

Глаза Варины Лебуф наполнились слезами, ее щека горела алым фонарем. Она попыталась что-то сказать, но губы не слушались, а голос захлебнулся в горле.

— Ты не только лживая тварь, но и пособница преступления, — произнесла Алафер, — кстати, как тебе нравится быть порнозвездой? Интересно, сколько просмотров наберет твое видео на «Ютюбе»?

Лицо Варины стало похожим на воздушный шарик, который вот-вот взорвется. Белки ее глаз покраснели как свекла.

— Если вы заявитесь сюда еще раз, я убью вас, — прошипела она.

— Я же говорила — только дай мне повод, — заявила Алафер и ударила Варину в челюсть с такой силой, что ее голова мотнулась вокруг своей оси, и она подбородком ударилась о собственное плечо.

— Ты сделала… что? — спросил я, поперхнувшись.

— Она нахамила Гретхен, — спокойно ответила Алафер, — она сказала, что ее задница выглядит как два арбуза.

Мы сидели у себя в гостиной. За окном мокрая улица сверкала глазировкой из лужиц желтого цвета, отражающих висящие над ней фонари. Над заливом беззвучно полыхнула ветвистая молния.

— Это была ее драка, а не твоя. Зачем лезть? — спросил я.

— Потому что я сомневаюсь, что у нее когда-либо был настоящий друг или кто-то, кому было бы не наплевать, что с ней произойдет.

— Варина Лебуф может подать на вас заявление в полицию в связи с нанесением телесных повреждений.

— Она не сделает этого.

— И почему?

— Лодка с рыбой-пилой на носу. Она путается с людьми, похитившими и убившими сестренку Ти Джоли.

— У нас нет доказательств.

Я думал, что дочь начнет спорить, но Алафер молчала.

— Дэйв, я поступила глупо. Теперь Варина точно знает, что это Клет забрал карты памяти из ее камер.

— Клет их уничтожил.

— Но она не может быть в этом уверена. А что, если на записи есть кто-то, о ком она предпочла бы умолчать?

— Не беспокойся об этом. Ты сделала все, что могла. Завтра будет завтра, — ответил я.

— Я думаю, что подала Гретхен плохой пример сегодня. Она постоянно говорила мне, что хочет разобраться с Вариной Лебуф так, как это сделала бы я. А я дала Варине по морде.

— Я горжусь тобой.

— Да ну?

— Конечно. Я всегда горжусь тобой, Альф.

— Ты же говорил, что не будешь меня больше так называть.

— Извини.

— Ты можешь звать меня так, как хочешь, — ответила она.

Я не шутил, когда сказал, что Алафер надо было бы работать в правоохранительной отрасли. В начале ее последнего семестра в Стэнфорде профессоры освободили ее от занятий и зачли работу клерком в Девятом окружном суде Сиэтла. Судья, с которым она работала, был известным юристом, в свое время он был назначен на эту должность еще президентом Картером. У Алафер была возможность поработать клерком и в Верховном суде Соединенных Штатов, но ее вечно сующий нос в чужие дела отец не хотел, чтобы она уезжала в Вашингтон. В любом случае ее карьера в департаменте юстиции была практически гарантирована. Вместо этого моя приемная дочь решила вернуться в Новую Иберию и писать романы.

Ее первой книгой стал криминальный роман, действие которого разворачивалось в Портленде, где она училась в колледже. Быть может, благодаря ее преддипломной степени в области криминалистики, она обладала экстраординарным пониманием анормального поведения. Интернетом она также пользовалась так, как мне никогда и не снилось.

Когда она включила свой компьютер во вторник утром, ее новостной уведомитель в «Гугле» направил ей четыре сообщения.

— Дэйв, тебе лучше на это взглянуть, — позвала меня Алафер из своей комнаты.

Новости пришли от небольшой новостной компании с базой на Среднем Западе. Мужчина, которому принадлежал ряд зернохранилищ вдоль железной дороги в Канзасе и Небраске, неожиданно скончался, и оставил своим наследникам эклектичную коллекцию произведений искусства от набросков Пикассо, выполненных во времена Синего периода, до претенциозного барахла, вероятно, купленного зерновым магнатом в авангардных салонах Парижа и Рима. Наследники передали всю коллекцию в дар одному из университетов, включая три картины кисти Модильяни. По крайней мере, так все думали. Но куратор музея искусств университета заявил, что эти полотна не только подделки, но, вероятно, являются частью мошеннической схемы, словно дамоклов меч, висящей над частными коллекционерами последние несколько десятилетий.

Принцип этой мошеннической схемы не отличался от других, проверенных временем. Мошенники выискивали жертву, которая либо сама хотела получить что-то даром или почти даром, либо играла не по правилам. Частному коллекционеру сообщалось, что картины Модильяни были украдены и их можно было приобрести за половину реальной стоимости. При этом коллекционеру говорили, что при покупке он не совершал никакого преступления, потому что музей или частная коллекция, откуда были украдены полотна, косвенно обманывала либо самого художника, либо членов его ближнего круга, которые были бедны и, вероятно, продали картины за бесценок.

Схема работала, поскольку картины Модильяни находились в широком доступе, причем многими из них сам художник или его любовница оплачивали счета за проживание в гостиницах и питание, и их было сравнительно несложно подделать — труднее было определить их подлинность.

— Я думаю, это та самая связь между Биксом Голайтли и Пьером Дюпре, заметила Алафер, — не исключено, что Голайтли торговал подделками Дюпре как крадеными полотнами мастеров. В картинах Пьера заметно влияние Модильяни. Помнишь, ты видел фотографию картины обнаженной женщины на софе работы Пьера? Ты сказал, что обнаженная девушка — Ти Джоли, а я еще спорила с тобой, заявив, что полотно типовое и смахивает на работы Гогена. Картина с Ти Джоли была похожа на знаменитую обнаженную девушку Модильяни. Вот, смотри.

Алафер кликнула мышкой, выведя на экран картину Модильяни.

— Лебединая шея, удлиненные глаза, зачесанные волосы, жеманный рот, теплота кожи — все это можно увидеть и на картинах Пьера. Дюпре совсем не плохой имитатор. Но я уверена, что он жаден и завистлив. Не так давно картину Модильяни продали на аукционе «Сотбис» почти за семьдесят миллионов.

— Думаю, ты права, — согласился я, — Клет вломился в квартиру Голайтли той ночью, когда он был убит, и сказал, что видел доказательства его связи с продажей краденых или поддельных картин. Если задуматься, то это идеальная мошенническая схема. Нужен только покупатель с опилками вместо мозгов и большими бабками на счету. Даже если покупатель поймет, что его кинули, он не может вызвать полицейских, не признавшись в том, что он думал, что покупает краденые картины, а не поддельные.

— И что ты собираешься делать? — спросила она.

— Позвоню сегодня в ФБР в Бэтон-Руж, но с ними обычно мало что получается.

— Почему?

— Мы с Клетом не считаемся надежными источниками.

— Да пошли они в задницу, — фыркнула Алафер.

— Давай-ка не выражайся, хотя бы в доме.

— А во дворе, значит, можно? Или, скажем, на тротуаре? — язвительно спросила дочь, провоцируя меня, но я прислушался к своему внутреннему голосу и решил закрыть эту тему.

— Можешь пообещать мне кое-что насчет Варины? — спросил я.

— Держаться от нее подальше?

— Не только. Ты должна понимать не только то, что она за человек. И ее отец. И Алексис с Пьером Дюпре. Ты должна осознавать, что представляют все эти люди.

— В смысле?

— Они работают на кого-то еще. На кого-то гораздо сильнее и опаснее их самих.

— Почему ты так думаешь?

— Мы здесь пешки, а не игроки. Всем, что здесь происходит, руководят люди извне или продажные политики. Конечно, подобный вывод не может не вгонять в депрессию. Но это реальность. Мы — подножный корм для любого с толстой чековой книжкой.

Риторика — никчемная штука, пользы от нее как от сита с водой посреди пустыни. Когда я был еще мальчишкой и играл питчером в Американской бейсбольной лиге в 50-е годы, один кэтчер из старой Евангелистской лиги дал мне совет, который я помню до сих пор, хотя и не могу рекомендовать его всем. Жестче и грубее, чем Евангелистская лига, наверное, не бывает. На поле временами паслись коровы, а в прожекторах освещения осталось так мало рабочих ламп, что полевые игроки временами не могли найти мяч в траве. Игроки курили на скамейках запасных, бросались вазелиновыми шариками и плевали себе под ноги жевательным табаком, а позже крутили битами перед питчерами, как вертолетными лопастями. Они дрались на кулаках с арбитрами и друг с другом, являлись на игры с похмелья и частенько оттягивались в знаменитом борделе «У Маргариты» в Опелусасе, соревнуясь по количеству подходов. Мой друг, питчер из Новой Иберии, был предельно прост. Он дал мне такой совет: «Всегда прячь мяч в перчатке или за ногой. Никогда не позволяй отбивающему видеть свои пальцы на швах мяча. Если чувствуешь, что дом не пробить, брось мяч отбивающему в промежность, пусть почувствует, что такое обрезание без наркоза. Затем кинь режущий мимо дома. Он ударит по нему, чтобы не показаться трусом, но не попадет. Затем брось чендж-апом, ведь он будет ждать хитер. Если же он начет выделываться и трясти битой в твоем направлении, не обращай внимания. Просто добей его форкболлом».

Вопрос в том, где и когда бросать форкболл. Тем утром в офисе я увидел рекламу евангелистского концерта в Каджун-доум в Лафайетте. Гвоздем программы был не кто иной, как Амиде Бруссар, священник, которого я видел выходящим из дома Дюпре через боковую дверь.

Где-то в начале 70-х годов религиозные движения пятидесятников и фундаменталистов почувствовали второе дыхание и начали быстро расти в южной Луизиане. Этому феномену, вероятно, есть множество объяснений, но основные причины достаточно просты — это влияние телевизионной религии, где элемент развлечения был не слабее теологии как таковой, и упадок франко-акадийской культуры, в которой выросло мое поколение. В 50-х годах судопроизводство все еще велось от руки на формальном французском языке, каджунский французский был языком общения практически во всех сельских регионах округа, а в таких городах, как Лафайетт и Новая Иберия примерно для половины населения французский вообще был родным языком. Но в 60-е годы каджунским детям запрещали говорить по-французски в школах, и язык, принесенный Эванжелиной из Новой Шотландии в 1755 году, пришел в упадок и стал ассоциироваться с невежеством, неудачей и бедностью. Рыбаки южной Луизианы стали стыдиться своего происхождения и самих себя.

Мой опыт говорит, что, когда люди боятся и не понимают исторических изменений, происходящих вокруг них, они начинают искать магию и высшую силу, которые позволили бы им решить все проблемы. Они хотят шаманов, говорящих на языках, пусть даже на арамейском, языке иудеев. Они хотят видеть, как хромые, слепые и смертельно больные люди исцеляются на сцене. Они хотят, чтобы святой дух спускался через крышу актового зала и зажигал их души. И они хотят проповедника, способного играть на пианино как Джерри Ли Льюис, но при этом петь евангельские песни, написанные ангелами. Кровь Христа, святая вода и гипнотическое пустословие провидцев слились воедино в религии, не имеющей названия и не признающей стен, в вере, которую люди несут как горящий меч, заставляющий врагов съеживаться от страха.

В этой церкви есть входная плата, но, несмотря на широко распространенное мнение, она вовсе не всегда взимается деньгами. Той ночью Клет Персел и я отправились в Каджун-доум и слились с толпой у главного входа. Почти все места были заняты. Освещение создавало радужное сияние над толпой, которая гудела, как огромный пчелиный рой. Когда Амиде Бруссар поднялся на сцену, толпа словно выпустила электрический разряд. Люди хлопали в ладоши, топали ногами и смеялись как дети, словно старый друг вернулся с радостными новостями.

Надо отдать ему должное — Амиде был блестящим оратором. Каждое его предложение било наповал. Его дикция и голос были такими мелодичными, словно они принадлежали Уокеру Перси или Роберту Пенну Варрену. Он заставлял людей смеяться. Затем, безо всяких признаков смены передач, он начал говорить о сатане и Апокалипсисе Иоанна Богослова. Он рассказывал о жертве Христа, о бичевании и терновом венце, о гвоздях, пронизывающих его руки и ноги. Я чувствовал, как растет напряжение толпы. Бруссар мастерски внушал этим людям чувство страха, волнения и сомнения в самих себе. Когда напряжение собравшихся достигло пика, когда люди крепко обхватывали себя за грудь руками и дышали ртом, как будто у них заканчивался кислород, он поднял руки и молвил:

— Но его мучения освободили нас. Наши грехи оплачены, как если бы вы оплатили страховку вашего друга, как если бы вы оплатили его юридические и больничные счета. Ваш друг может заявить всему миру: «У меня больше нет долгов, потому что они уже оплачены». Вот что Иисус сделал для вас.

Изменения в аудитории произошли мгновенно, словно кто-то включил огромный вентилятор и прохладный бриз освежил лица собравшихся. В эту минуту я думал, что он начнет исцелять калек и смертельно больных, что не так уж и сложно провернуть в контролируемой среде. Но Амиде был гораздо умнее и дальновиднее, чем его коллеги по цеху. Вместо того чтобы заявить о своей способности исцелять или о том, что Бог через него врачует страждущих, он поведал собравшимся, что эта власть принадлежит им и что все, что им нужно было сделать — это протянуть руку и взять эту силу.

— Вы не ослышались! — прокричал он в микрофон, его серебристые волосы и высокий лоб блестели, а глубоко посаженные бирюзовые глаза ярко сияли на поношенном лице. — Вы не потратите на это ни гроша! Вам не нужно давать клятву верности или вступать в ряды прихожан церкви. Вы уже все сказали тем, что присутствуете здесь. Сила святого духа находится в вас. Она с вами, где бы вы ни были, и с каждым днем она становится сильнее. Теперь вы состоите в особенной группе. Не нужно больше ничего делать. Если завтра же ваша жизнь не изменится, придите и скажите мне об этом. И знаете что? Я говорил так уже десять тысяч раз, и этого так ни разу и не произошло. А знаете почему? Потому что, если вы спасены, никто и никогда не сможет отнять у вас это спасение.

Я никогда не видел, чтобы местная аудитория столь долго и столь энергично рукоплескала кому-то, кроме Амиде Бруссара.

Клет отправился в туалет и присоединился ко мне уже в вестибюле. Он не снимал солнцезащитных очков и был одет в ситцевый костюм, панаму и тропическую рубашку с воротником поверх пиджака, отдаленно напоминая колониста на улицах Сайгона.

— Один мужик в сортире обмолвился насчет большой вечеринки в честь Бруссара в местечке на реке Вермилион. Что будем делать?

— Поехали.

— И что ты обо всем этом думаешь, кореш? — спросил он.

— Думаю, что он бы, наверное, самому дьяволу сковородку впарил, — ответил я.

— Но и на плохого парня он не слишком-то похож. Слыхал я и похуже.

— Он скользкий торгаш. Он умнее и хитрее большинства других коммерсантов, но он мошенник, так же, как и Варина Лебуф и семейка Дюпре.

Клет уже знал о связи между Вариной Лебуф и лодкой Крис-Крафт с рисунком рыбы-пилы на носу, и я видел, как изменилось выражение его лица при упоминании ее имени. Я положил руку ему на плечо, и мы отправились к выходу.

— Выбрось ее из головы, — буркнул я.

— Уже выбросил.

— Врешь. Когда переспишь с женщиной, всегда такое впечатление, что ты уже на ней женат. Клетус, ты — не парень на одну ночь.

— Может, тебе об этом всей долбаной аудитории доложить?

— Эй, потише вы там, — сказал мужчина, идущий впереди нас.

Клет неуверенно поднял глаза.

— Ох, простите, вы это мне? Первая поправка к конституции на нас не распространяется только потому, что ты так решил? Ты это пытаешься мне сказать?

Мужчина был размером не меньше Клета, но моложе, его уши напоминали ручки кувшина, а лицо — вареную ветчину. Один из тех типов, которые всегда потеют, но при этом никогда не снимают пиджак.

— Да кто вы такие, парни?

— Копы, а это значит, отвали, придурок, — бросил Клет.

Я крепко держал Персела за предплечье, пока толпа не отделила нас от мужчины. Рука моего приятеля на ощупь напоминала пожарный шланг под давлением, гудящий от скрытой в нем энергии.

— Да что с тобой такое? — спросил я.

— Помнишь, как мы патрулировали Первый район? Это было самое счастливое время моей жизни.

— Это всего первый тайм, — ответил я, — далеко еще не добавочное время.

— Угу, блажен, кто верует, — буркнул он, — мне нужно выпить.

Он достал из кармана фляжку, открутил крышку и наполовину опустошил ее на пути к машине.

Вечеринка проходила в великолепной дубовой роще, украшенной нитями белых огней на фоне ярко освещенного особняка, принадлежащего одному нефтянику из Миссисипи. Хотя при этих хоромах был даже бассейн на заднем дворе и, вероятно, он обошелся в целое состояние, на деле дом представлял собой архитектурный кошмар, эдакий памятник вульгарности и безвкусице. Колонны, сделанные из бетона, пучились посередине, словно диснеевские гномы; кирпичная кладка почему-то ровно блестела, словно сайдинг из ламината, равномерно раскатанный и приклеенный к шлакоблочным стенам. Окна под потолок, самый узнаваемый элемент домов Луизианы, были закованы в неработающие ставни, выкрашенные в светло-зеленый цвет и прикрученные болтами прямо к кирпичу, словно почтовые марки. Веранда представляла собой голую бетонную площадку, кишащую огненными муравьями, просевшую и потрескавшуюся посередине. Сквозь окна виднелись разноцветные комнаты с висящими на стенах коврами и мебелью, словно нарисованной углем на стенах этим утром.

Все пять акров газона перед особняком были заставлены автомобилями, стоявшими ряд за рядом пикапами с удлиненной кабиной и самыми большими внедорожниками из всех, что можно было только найти в продаже. Гостей переполняла радость, сердечность, любопытство и вуайеризм людей, только что обретших свое спасение, причем благосостояние и эксплуатация земных ресурсов тоже были частью уравнения.

Столы ломились под блюдами разноцветного риса, этуффе, жареных раков и вареных креветок. Чернокожие официанты в белых пиджаках срезали ломтики мяса с висевшего на вертеле кабана, разделывали жареных индеек и подавали ростбиф и копченую ветчину, плавающие в ананасовых кольцах и подливке с виски. В ведрах со льдом покоились пивные бочонки, а для тех, кто желал шампанского или коктейлей, тут же на трех столах расположился бар. Легкий бриз со стороны реки, шелест мха на деревьях, аромат мяса и шипение его сока, капавшего в открытый огонь — разве может быть ночь идеальнее этой? Даже официантки-вьетнамки, казалось, служили лишь еще одним доказательством богатства Новой американской империи, предлагающей убежище смятенным и угнетенным.

Мы заняли место на скамейке под раскидистым дубом, и Клет направился прямиком к столикам с выпивкой, вернувшись с «Джеком» со льдом и разливным «Будвайзером» с пенными боками, нависавшими над краями красного пластикового стакана, словно бока самого Клета у него над ремнем.

— Угадай, с кем я только что столкнулся в очереди! С тем парнем, что перешел нам дорогу в вестибюле. Он сказал, что не знал, что мы из полиции, и извинился за то, что пристал к нам. Как тебе это?

— Как мне что?

— Как только эти чудики решат, что ты с ними заодно, они готовы целовать тебе зад.

В паре метров от нас стояли люди, поедающие что-то с бумажных тарелок. Они мельком взглянули на нас.

— Простите, — сказал Клет, — у меня врожденный словесный понос.

Некоторые из них добродушно усмехнулись и вернулись к своей трапезе. Мой приятель отпил из стакана и салфеткой стер пену со рта.

— Я знаю, что ты заботишься обо мне, папочка, но все в ажуре, — сказал он.

— Пожалуй, единственный, кто о тебе не заботится, так это ты сам.

— А откуда все эти вьетнамские девчонки?

— Многих из них Катрина выдула из Нового Орлеана.

— Ты когда-нибудь думал о том, чтобы вернуться во Вьетнам?

— Я думаю об этом почти каждую ночь.

— Джон Маккейн вернулся. Многие вернулись. Знаешь, чтобы типа примириться с самим собой, может, еще и с некоторыми из тех, кому мы делали больно, или с теми, кто в нас стрелял. Слышал, что они сейчас неплохо относятся к американцам.

Я знал, что Клет Персел не думал о примирении. Он думал о безвозвратности утраты и о евроазиатской девушке, которая когда-то жила в сампане на краю Южно-Китайского моря, чьи волосы развевались, словно черные чернила, стекающие с ее плеч, когда она заходила в воду и протягивала ему руку.

— Может, это не такая уж и плохая идея, — сказал я.

— Ты бы со мной поехал?

— Ну, если хочешь.

— Ты веришь в то, что духи еще некоторое время находятся здесь? Что они не сразу отправляются туда, куда должны идти?

Я не ответил ему. Я даже не был уверен в том, что Клет говорил именно со мной.

— Мою девушку там звали Майли. Я тебе о ней уже рассказывал, да? — спросил он.

— Клет, должно быть, она была замечательной женщиной.

— Если бы я держался от нее подальше, она была бы еще жива. Иногда хочется найти тех парней, что сделали это, и взорвать их со всеми потрохами. Иногда хочется сесть с ними и объяснить, что же они наделали, что они наказали милую невинную девушку из-за парня из Нового Орлеана, который не многим отличался от них самих. Мы думали, что воюем за свою страну, как и они думали, что воюют за свою. Вот что я бы им сказал. Я бы встретился с их семьями и повторил бы все опять, слово в слово. Я хотел бы, чтобы они знали, что и мы не можем забыть войну. Мы все еще несем эту ношу, хотя прошло уже сорок лет.

Он поболтал виски со льдом, затем осушил стакан и разжевал лед между зубами. Его щеки горели, словно красные персики, глаза подернулись дымкой алкогольного человеколюбия, что всегда указывало на непредсказуемые метаболические изменения, происходящие в его системе.

— А вот и Амиде Бруссар. Посмотри на того чувака, что сидит рядом с ним, — вдруг сказал он.

Я всматривался в толпу, но со своего места никак не мог увидеть столик Бруссара.

— Гретхен сказала, что видела Варину на борту «Крис-Крафта» с альбиносом. Не знаю, можно ли назвать этого парня альбиносом, — проговорил Клет. — Его лицо похоже на кусок белой резины, который кто-то пришил к черепу. Думаешь, это он?

Я взял сэндвич с барбекю с подноса у официанта и встал, чтобы видеть столик Бруссара. Я старательно запеленал сэндвич в салфетку и принялся его поглощать, пытаясь ничем не выдать свой интерес к преподобному, при этом наблюдая за ним и его приятелем. Как сотрудник полиции, я за многие годы научился тому, что, наблюдая, можно узнать гораздо больше, чем если бы ты слушал весь разговор от начала и до конца. Почему? Потому что все преступники лгут. Это факт. Все социопаты лгут — причем постоянно. Это тоже факт. От них правду можно узнать либо из того, о чем они не говорят, или же из того, что говорят вам их глаза и руки. Неморгающий взгляд, как правило, указывает на обман. Падение тона голоса и моргание сразу после отказа что-либо признать указывает на то, что вы начинаете закручивать гайки. Уклонение от ответа, признание вещей как нечто само собой разумеющееся и полуправда указывают на то, что вы имеете дело с искусным лжецом, чья методика заключается в том, чтобы вымотать вас. Отчасти напоминает бейсбол. Вам приходилось иметь дело с подающим-левшой, который не брился три дня и выглядит так, как будто жена только что выгнала его из дома? Либо учитесь читать между строк, либо он вам мячом снесет башку.

А что, если приходится наблюдать за таким человеком, как Амиде Бруссар, причем из-за расстояния вы не можете слышать его лживые речи? На чем его поймать? Нужно игнорировать его керамическую улыбку, натруженные руки фермера и коротко подстриженные седые волосы патриарха-первопроходца. Нужно наблюдать за его глазами, за тем, куда он смотрит. Ему принесли ужин прямиком с кухни, а не со столов для гостей. Чернокожий официант, подавший ему стейк, единственный из всего обслуживающего персонала носил санитарные резиновые перчатки. Когда он поставил перед Бруссаром блюдо, тот не сказал ни слова благодарности, не выказал ни малейшей признательности; он ни на мгновение не прервал разговор с человеком с сюрреалистическим лицом, которое, казалось, может жить лишь в неприятных снах.

Я бросил остатки сэндвича в мусорное ведро и направился к столику Бруссара. Девушка-вьетнамка наполнила его стакан водой и убрала со стола грязные тарелки. Я четко видел его взгляд, сначала скользнувший по ложбинке между ее грудей, когда она наклонилась к нему, и затем застывший на ее удаляющихся от него бедрах. Его вставные зубы, казалось, были прочнее стали.

— Думаешь, у нашего приятеля грязные мыслишки? — спросил Клет.

На пути к столу Бруссара к нам присоединился мужчина, с которым мы столкнулись в вестибюле.

— Мужики, вы собираетесь побеседовать с преподобным Амиде? — спросил он.

— План такой, — ответил Клет.

— Пойдемте, я его знаю. Мы с ним и Ламонтом Вулси как-то на рыбалку ездили. Так Ламонт столько на себя одежды от комаров нацепил, что выглядел как в костюме химической защиты.

— Вулси это парень с латексной кожей? — спросил Клет.

— Я бы это так не называл, — ответил мужчина. Он посмотрел на меня и протянул руку. Рука была жесткой и твердой, как кирпич.

— Я Бобби Джо Гидри.

— Как поживаешь, Бобби Джо? — ответил я.

— Я бухал пятнадцать лет. Пока не встретил Амиде полгода назад. И вот, за шесть месяцев ни одной рюмки.

— Это замечательно. Мой друг уже знаком с преподобным, а я нет. Может, ты представишь меня? — спросил я.

Мы с Клетом пожали руку Бруссару, но я не думаю, что он видел или слышал нас. Он так и не прекратил жевать свой салат и не оторвал взгляда от официантки. Клет, я и Бобби Джо Гидри пододвинули складные стулья поближе к его столу и сели среди людей, у которых, похоже, не было ничего общего, кроме веры в Амиде Бруссара, человека, знающего волю Божью и то, что нужно их стране.

— У вас коллекция самых больших внедорожников из всех, что я видел, — заметил Клет. Он уже почти прикончил второй стакан виски со, льдом, отпивая из него в промежутках между предложениями. — А на чем вы ездите?

— Старый добрый «Шевроле Субурбан», туда девять человек помещается, — ответил Бруссар.

Официантка поставила рядом с тарелкой Бруссара бутылку кетчупа и соуса для мяса. Он нежно прикоснулся к ее руке, смотря ей в лицо светлым взглядом.

— Милочка, отнеси стейк обратно на кухню. Он все еще красный посередине.

— Да, сэр. Простите, пожалуйста. Через минуту вернусь с полностью прожаренным, преподобный Амиде, — ответила она.

— Умница. И устрой-ка этому повару нагоняй, пока ты там, — посоветовал священник. Он проводил ее взглядом, но в этот раз не позволил взгляду упасть ниже талии. — Прекрасная девушка.

— Как вы думаете, мы этим кочевникам с тюрбанами на головах достаточно всыпали, чтобы нефть и дальше лилась рекой? — выпалил Клет.

«Клет, прошу тебя, не облажайся», — подумал я.

— Что там насчет тюрбанов? — спросил Бруссар.

— Я говорю о цене бензина. Этот «Субурбан», наверное, бензин как паровоз жрет, — ответил Клет.

Я попытался вмешаться в разговор, прежде чем Персел окончательно все испортит.

— Мне кажется, я вас знаю, — сказал я Ламонту Вулси, — вы друг Варины Лебуф.

Его глаза напомнили мне плавающие в молоке темно-синие мраморные шарики, его рот смахивал на утиный клюв, нос блестел от пота, даже несмотря на то, что вечерний воздух был прохладен и становился холоднее с каждой минутой. Я никогда раньше не видел человека с таким странным цветом кожи, с такой причудливой комбинацией необычных черт лица или с глазами, полными столь глубокой, почти фиолетовой синевы, но начисто лишенными нравственного света.

— Да, мне известна мисс Лебуф. Но вот не помню, чтобы видел вас в ее компании, — ответил он. Судя по акценту, он был из Каролины или Тайдвотер — он по-особенному произносил звук «р». Похоже, слово «известна» для описания своих отношений с дамой его полностью устраивало.

— Думаю, она была у вас на лодке, той самой, с рыбой-пилой на носу, — ответил я.

Его холодный синий взгляд остановился на моих глазах:

— Что-то не припомню.

«Это твой шанс», — подсказал мне внутренний голос.

— Разве это не вы живете где-то на острове?

— Жил. Я вырос на морских островах штата Джорджия.

— Никогда не слышали о парне по имени Чад Патин? Он как-то пытался меня пристрелить.

— Откуда же мне знать подобных людей? — переспросил Вулси.

— У этого Патина были не все дома. Он как-то рассказал мне сумасшедшую историю о средневековом инструменте под названием «железная дева». Говорил, что это на каком-то острове. Работает как соковыжималка для винограда, но вместо ягод в нее засовывают людей.

Голова Вулси крутанулась на плечах, как будто он сканировал толпу. Его руки лежали на скатерти, круглые и бледные, словно шарики из теста, грудь надулась, как у павлина.

— Кто вы такие?

— Меня зовут Дэйв Робишо, я следователь из убойного отдела округа Иберия.

Вулси потеребил золотой крест, висящий на груди. Его взгляд снова столкнулся с моим.

— Я думаю, что вы и ваш друг выпили лишнего.

— Я не пью, — возразил я.

Он вытянул ноги перед собой, хрустнув коленными суставами, и улыбнулся.

— Так, может, стоит начать? Рюмашка-другая дает прекрасное оправдание говорить все, что душе угодно. А потом можно просто извиниться, и делу конец.

— Как-то не приходило на ум. Значит, «железные девы» — не ваша специализация?

Он почесал спину и водрузил на нос почти непроницаемые черные солнечные очки.

— Нет, как-то в последнее время не доводилось мне встречаться с девами, ни с железными, ни с какими другими.

— А как насчет девчонки по имени Блу Мелтон?

— Кого?

— Ее похитили на вашей лодке.

— Лодка, которую вы описываете, мне не принадлежит, и я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, мистер Робишо.

— А как насчет самолета-амфибии, на котором вы были? Всегда хотелось на подобном прокатиться.

— Этот разговор окончен, — отрезал Вулси.

Девушка-вьетнамка поставила стейк перед Бруссаром, мясо было настолько горячим, что еще шкворчало в подливке.

— Повар приносит свои извинения и надеется, что теперь вам понравится, — вымолвила она.

— Позже отведи-ка меня на кухню, хочу с ним познакомиться, — ответил Бруссар, — не хочу, чтобы он покинул нас с обидой на душе.

— Ну просто белый господин, — вставил Клет.

— Ваши насмешки неуместны, сэр, — ответил преподобный, — я лишь пытался объяснить этой девчушке, что просто дразнил ее, когда говорил о том, чтобы устроить нагоняй повару.

— Так я об этом и говорю. Нужно совершать побольше таких добрых поступков, особенно в отношении вьетнамцев, — заявил Клет, разжевывая лед и подняв указательный палец для убедительности. — Я во Вьетнаме много чего повидал. Как с заключенных кожу сдирают, как ночью в деревнях перерезают людям горло и потом красят их лица в желтый цвет. Знаете, такое вот тяжелое дерьмо, о чем папики дома слышать не хотят. Знавал одного пулеметчика на вертолете, который не мог дождаться возвращения в зону свободного огня. Кто-то спросил его, как он умудрился убить столько женщин и детей, а он ответил: «да проще простого, они не так быстро бегают». Вы когда-нибудь задумываетесь о подобном, заправляя свой «Субурбан» на бензоколонке?

Разговор за столом замедлился и затих. Амиде поднял руку и жестом подозвал охрану, словно хватая воздух руками.

— Охрану позвал? — сказал напоследок Клет. — Знаешь, что, преподобный, я прослежу за той вьетнамской девочкой, и если обнаружу отпечаток хотя бы одного твоего пальца на ней, ты получишь такую рекламу, которая тебе никогда не снилась.

— Это какое-то недоразумение. Давайте просто успокоимся, — вмешался Бобби Джо Гидри.

— Не вмешивайся, — ответил Вулси.

— Я думал, мы тут все члены одной церкви. Что тут происходит? — пролепетал Бобби Джо, пытаясь улыбнуться.

— Уведите этих людей, — приказал Вулси трем охранникам, подбежавшим к столу.

Я встал и услышал, как Клет поднимается со стула рядом со мной, толкнув стол со стоящими на нем стаканами. Мне даже не нужно было смотреть на него, я знал, о чем он думает и что планирует. Три охранника посвятили все свое внимание Клету и даже не смотрели на меня.

— Мы уходим, — сказал я Вулси, — но вы нас будете очень часто видеть. У вас обоих рыло в дерьме. Я видел тело Блу Мелтон после того, как патологоанатом разморозил и разобрал его на части. Как вы могли сделать такое с семнадцатилетней девчонкой и не застрелиться после этого?

Наступило странное и неожиданное для меня молчание. Ни тот, ни другой не смотрели на меня и не произнесли ни слова. Они сложились и замкнулись, как меха аккордеона. Клет и я направились к «Кадиллаку», ветер шуршал в ветвях деревьев. Я услышал шаги за своей спиной и решил, что охранники решили набрать себе очки в глазах Бруссара или повысить свои ставки, проводив нас до машины. Я обернулся и передо мной предстал Бобби Джо Гидри.

— Не нравится мне то, что там только что произошло, — начал он.

— Да ну? — ответил Клет.

— Вы кажетесь нормальными парнями. Не нужно им было так с вами обходиться. Я был связистом во время «Бури в пустыне». Я знаю, что творилось на том шоссе, когда наши самолеты накрыли весь тот поток. Сами знаете, СМИ назвали это «Шоссе смерти». Некоторые из тех людей, вероятно, были гражданскими. Целые семьи. Я все видел. Такое не хочется вспоминать.

— Бобби Джо, ты ходил на группы анонимных алкоголиков? — спросил я.

— После встречи с Амиде я не видел в этом надобности.

— Я хожу на их собрания в Соломон Хаус, в Новой Иберии. Приезжай как-нибудь, увидимся.

— Мне сейчас важнее работу найти.

— Знаешь, что? — сказал я. Я достал визитку из бумажника и написал номер на оборотной стороне. — У нас есть вакансия оператора службы «911». Может, тебе стоит попробовать.

— Зачем ты это делаешь?

— Ты мне кажешься нормальным парнем, без дешевых заморочек, — ответил я.

— Ты говоришь с близняшками Боббси из убойного отдела, — вставил Клет.

— Это еще что за хрень?

— Пообщаешься с нами — узнаешь, — буркнул в ответ Клет.

— Амиде реально меня надул, а? — спросил Бобби Джо.

— С чего бы, — ответил я.

— Он не просит у людей денег. А это значит, что кто-то другой оплачивает шоу. Ведь это понятно любому дураку, — ответил он.

Нам с Клетом оставалось лишь переглянуться.