Марта мгновенно догадалась, что Ставро явился на их сердитые голоса, тогда как отголоски ссоры, гуляющие в пустом пространстве церкви, позволили ему приблизиться незаметно, заглушив звук шагов. Он был таким же, каким она его помнила, — больным, уродливым, с глинистого оттенка лицом. Н немощное тело, словно заражаясь от близости к сокровищу, излучало энергию высокого напряжения. Он был опасен. Не обращая внимания на Марту, не спуская с Тревора глаз, он стал осторожно спускаться, нащупывая ногой каждую ступеньку. То, что в его руке был револьвер, выглядело совершенно естественным.

— Как всегда, как всегда, — бормотал он, как бы причитая в унисон каждому шагу вниз по лестнице. — Я должен был знать, что все сызнова повторится, что будет как всегда…

Значение этих слов тогда ускользнуло от Марты. Она наблюдала за Ставро, который не отрывал взгляда от Тревора, застывшего с мрачной гримасой на лице. Настороженная неподвижность Тревора не избежала внимания Ставро: Шевельнешь рукой — пристрелю!

Ставро остановился в нескольких шагах от них, на расстоянии, с которого можно было держать события под контролем, и охватил взглядом все: Тревора, Марту, разверстую гробницу, высохшее тело на полу, красную каплю рубина на груди мумии. Потом снова впился глазами в Тревора, медленно покачивая головой, словно в подтверждение каким-то своим выводам, и ухмыльнулся.

— Ты говорил, она не пойдет другой раз в церковь? — тихо пропел он, силясь быть ироничным, хотя гнев сотрясал его, мешал дышать. — Ты так сказал, да? Что она уже была там и не пойдет больше? Но я — Ставро, и я знаю две вещи. Одна: я не верю ни единому твоему слову, еще с Египта. Вторая: что-то подсказывало мне, что она снова пойдет в церковь, потому что дольше искать негде. Послушай, ты! Тебя еще на свете не было, когда я нашел коринфскую чашу, и первую солнечную ладью, и с полсотни других вещей. Это мне ты хочешь врать? Ставро? — Монотонный речитатив был пропитан презрением. — Я скажу тебе что-то, мой маленький мистер, я дам тебе хороший совет: не ври, потому что ты врешь паршиво. Плетешь небылицы и думаешь, что тебе верят, потому что хочешь, чтобы тебе верили. Нет, мой маленький мистер, не все люди такие дураки, как ты. Не берись ни за обман, ни за воровство. Они тебе не по зубам. Ты хочешь это делать, да, для любой грязи ты достаточно плохой и небрезгливый, да, но недостаточно умный. Понял? Оставь дело тем, кто умнее тебя.

Он глубоко, прерывисто вздохнул. Марта видела, что он весь дрожит, как машина, корпус которой не выдерживает мощности мотора и вот-вот взорвется.

— Я привез тебя сюда, потому что мы так условились раньше. Потом, это ведь ты сказал мне, куда она собирается. Я знал, что ты такое, и все равно взял тебя с собой. Я думал, ты молодой и проворный, ты сможешь следить за ней, а я не могу. Потому-то я и взял тебя. Старый дурак, поверил тебе. Ставро, в ухмылке обнажив десны, плотно сжал указательный и большой пальцы левой руки. — На столько, не больше. И ты думал, что обманешь меня, да? Что украдешь рубин для себя?

Боже мой, ведь именно Тревору Марта рассказала о своих планах. Тревору, который был уже нанят Ставро для той же экспедиции по более раннему приглашению мистера Мак-Ивора! Из всего Лондона она выбрала именно его, чтобы поделиться!

Упало молчание, нарушаемое только мучительным дыханием Ставро. Марта, как загипнотизированная, с трудом оторвала взгляд от старика и быстро, украдкой, взглянула на Тревора. Он стоял по-прежнему неподвижно, все с той же гримасой на лице и из-под полуприкрытых век не отрыва; смотрел на Ставро. Беспредельная ненависть была в этом взгляде.

— Женщина, — произнес Ставро. Голос его изменился: разговор перетек в другое русло. — Уходи отсюда. Быстро.

Марта глупо сморгнула, не в состоянии двинуться с места же во имя собственного спасения.

— Иди же, говорю тебе, — настойчивее велел Ставро. — уйдешь, как я сказал, и будешь целая. Иди!

— Не уходи, Марта, — неожиданно пробормотал Тревор. Но судя по всему, ничуть не испугался. — Если ты останешься, что он может тебе сделать? Ни черта.

— Мисс! — закричал Ставро, по-прежнему не спуская с Т вора глаз. Уходи сейчас же, слышишь меня? Я не хочу зла, если ты не заставишь меня…

— Не слушай его, — рассмеялся Тревор. — Стой, где стоишь Марта. Ты в безопасности. Мы оба в безопасности. Ни разу жизни у него не хватило духу в кого-нибудь выстрелить. Он киприот! Киприоты — отребье Европы, разве ты не знаешь?

— Последний раз тебе говорю, иди! — прохрипел Ставро, удерживая бешено трясущийся в руках револьвер. Ни на секунду он не оставлял взглядом Тревора. — Последний раз тебе говорю!

— Нет, этот крысенок — не убийца, — измывался Тревор. Он всего лишь вор, грязный воришка.

— Убирайся, женщина! — Это был уже визг. — Прочь! Перепуганная Марта, быстро переводя глаза от одного к другому, смотрела на Тревора в тот момент, когда голос Ставро словно срезало ножом, и он издал не вздох, не крик, но что-то среднее, будто лопнул туго натянутый канат, — звук негромкий, но бесконечно глубокий, смертный. Все случилось мгновенно. Когда взгляд Марты переметнулся к нему, он уже валился вперед. Она успела заметить посиневшее, искаженное лицо. И вот он рухнул ничком и замер, ноги вместе, а руки вразброс, лица не видно под скудными серыми, свалявшимися волосами. Падая, он не выронил револьвера, и тот остался лежать в разомкнутой ладони.

Марта и Тревор долго, оцепенело молчали. Он очнулся первым, подошел к Ставро. Марта думала, он встанет на колени, посмотрит, нет ли признаков жизни, возможно, вынет револьвер из ослабевшей руки, но ничего этого он не сделал, а лишь постоял над телом, брезгливо на него глядя.

— Давно пора. — В голосе не было ни облегчения, ни какого-нибудь иного чувства. — Уму непостижимо, как он тянул так долго, с прогнившим-то сердцем. — Концом ботинка он стал подталкивать голову, пока она не повернулась лицом набок. — Ну, мир от его смерти ничего не потерял, это уж точно. Омерзительный карлик, правда?

Марта пропустила мимо ушей крывшееся в последних словах приглашение пойти взглянуть на Ставро, чувствуя, что сейчас куда более уместно присматривать за самим Тревором. Внезапный поворот событий и потрясающая смерть — смерть всегда потрясает — тем не менее, не лишили ее присутствия духа. Вот старик, Ставро, был так подточен болезнью, так близок к разложению, что, казалось, он просто сделал легкий шажок — ушел. Но разговор о рубине остался незавершенным, когда Ставро явился на сцену, и с отвращением Марта поняла, что через мгновение они неизбежно начнут с того, на чем их прервали. Поэтому, собрав все свои силы, она молча ждала, ничего не испытывая к Тревору: ни любви, ни ненависти, ни, уж конечно, праведного презрения.

Ждать пришлось недолго. Еще какое-то время он продолжал смотреть на тело, изредка то там, то здесь брезгливо дотрагиваясь до него носком ботинка, но Марта чувствовала, что старик его больше не интересует. И как только она это подумала, Тревор поднял глаза и посмотрел на нее. Она взяла себя в руки.

— Ну-с, дорогая моя?

Звук его голоса успокаивал. Молчание страшнее. Пока он говорит, она может противостоять ему.

— Ну, теперь ты вполне в курсе моей биографии… — Он улыбнулся. — Я не мог предполагать, конечно, что Ставро явится так удачно и заполнит все пробелы. — Он злобно глянул на то, что лежало у ног. — Все, если хочешь знать, с него и началось. Самая первая моя работа была в Египте, на раскопках, которые вел Британский музей, — лучше работы для археолога нельзя и вообразить… Он болтался вокруг и охмурял меня разговорами, проектами большой совместной работы, мировыми контрактами, златыми горами… Я был по горло сыт существованием на стипендию, а бедность, знаешь ли, заставляет делать странные вещи. Он был очень знаменит, живая легенда, кулуарная такая, профессиональная легенда… Играл роль старого профессора, заинтересованного в молодом ученом, который, надо отдать ему должное, был настолько глуп, что поверил всем этим бредням. Да, я был молод, неопытен, вот почему этот дьявол вертелся рядом…

Ну уж нет, подумала Марта. Потому что он разгадал тебя. Теперь она уже верила, не могла не верить, что Ставро безошибочно разбирался в людях.

— Если его послушать, так не было ничего проще, — продолжал Тревор свою обвинительную тираду. — Что угодно небольшое, но ценное — утаить, а потом передать ему, и концы в воду. Тут мы как раз нашли храм Хафора, где был тайник с драгоценностями жриц, и все время попадались прелестные вещицы. Так что я скрыл золотой пекторал и пару других штучек, но какой-то араб выследил меня и донес. Вот и все.

Он сунул руки в карманы и, пытаясь скрыть неуверенное как бы беспечно покачался на каблуках.

— И где, ты думаешь, был Ставро, когда начались неприятности? Далеко-далеко. У него было алиби. Он оставил меня одного, по уши в дерьме, расплачиваться за содеянное. Он отрицал все абсолютно — по телефону. Вот так-то. — Тревор бросил на покойника еще один ненавидящий взгляд. — Тогда я поехал к нему, ожидая, что он что-нибудь для меня сделает, когда увидит, в каком положении я оказался. И знаешь что? Он рассмеялся мне прямо в лицо. Сказал, что если я настолько неловок, что попался с первого раза, я вряд ли могу быть ему полезен. Представь! И это после того, как он искалечил мне жизнь! Заявил даже, что слышал, будто в Египте я вел переговоры с другими людьми, искал более выгодных предложений. — В глаз; его промелькнуло некое подобие смущения, отчего лицо сделалось еще ужасней. — Ну, если бы и так, я не считал себя обязанным хранить ему верность. Тоже мне хозяин! Отребье!

Марте стало за него так нестерпимо стыдно, что она с трудом заставляла смотреть ему в лицо.

— О, он иногда подбрасывал мне кость-другую, вот как теперь или когда надо соблюсти декорум и создать джентльменскую атмосферу. А вообще, — Тревор передернул плечами, — кое-как перебивался благодаря таким, как Соунс. Мне не давали приличной работы в музеях, не брали на преподавание, что же касается участия в раскопках — тут мои бесценные соотечественники, детка, щепетильны до крайности, — он кисло n морщился. — Я думаю, у вас в Америке порядки не такие драконовские.

Он замолчал и смотрел на нее с неловкой смесью бравады и трусливого ожидания — чью же сторону она примет. И пока длилось молчание, она видела, как на глазах меняется его лицо! Он дал ей шанс пожалеть его и ошибся, его помертвевший взгляд сказал ей, что отныне она — частица враждебного ем; мира.

— Ну, ладно, черт с этим со всем. — Он натянуто улыбнулся. — Давай вернемся к делу. Вот что…

— Вот что, — сказала она вдруг, сама удивляясь, что в такой; ситуации ее может беспокоить не столь уж важная деталь. — В самом начале этой истории возникла одна неувязка, в которой я никак не могу разобраться. — Она проигнорировала его нетерпеливую гримасу. — Я говорила с мистером Мак-Ивором вечером в пятницу. На следующий день, когда я поздно вернулась домой, меня ждал Ставро. Он сказал, что ждет меня с самого утра. Как могло быть, что я получаю совершенно конфиденциальную работу в пятницу вечером, а в субботу утром Ставро о ней уже знает?

Марта выжидательно замолчала. Единственным ответом ей были скромно опущенные с едва заметной улыбкой глаза.

— Он и не знал, — продолжила она. — Ты сказал ему об этом субботу в полдень, сразу после того, как мы вместе пообедали. Он просто прикрыл тебя, сказал, что ждет с утра. Он солгал, верно?

— Ну конечно, — со скукой проговорил Тревор: не стоило тратить усилий, чтобы отрицать такую мелочь.

— Ты оставил меня в кафе и пошел прямо к нему.

И он снова, с явным безразличием, согласился:

— Ну конечно.

Конечно! Отозвалось в ее ушах. Как все просто. Она тогда ненароком проговорилась, назвав место, куда собиралась ехать, и притворившись, что не расслышал, с прыткостью изголодавшегося пса кинулся к Ставро. Оставалось надеяться, что он дал за донос хорошую цену.

— Хватит, Марта, — ударом кнута ворвался в ее воспоминания окрик. — К делу. Как мы поступим с этим, — он указал на красную каплю на груди Якова. Что ты решила? Мы партнеры? Ты согласна?

— Но почему я должна была изменить свое мнение? — Она пожала плечами. Что, собственно, такого случилось, чтобы я его изменила?

— Нет? — Он словно не верил. — Нет? В самом деле нет?

— Я ведь сказала: все уже решено. Все остается как прежде. Это мое дело. Не твое.

— Марта… — помолчав, проговорил он значительно. После паузы голос звучал низко. — Я даю тебе возможность подумать.

— Ой, да не будь же смешным! — Происходящее так напоминало плохую мелодраму, что она почти рассмеялась. Это ее бесстрашие шло не от природной смелости, а от своеобразной глухоты: ухо не воспринимало угрозы. — Ты ставишь меня перед выбором? Тебе не кажется, что ты грешишь против логики? Ты только что признал, что это мой камень.

— Значит, нет? — Теперь, казалось, он не слышит того, что она говорит, и все твердит свое, тихо, печально, почти просительно. — Нет?

— Нет, — твердо ответила Марта, чувствуя, что контролирует ситуацию. Нет.

Последовало молчание. Он не совершил никаких заметных движений, однако через секунду-две, уже с опозданием — словно прервалась связь между зрением и пониманием, — Марта увидела наконец, что произошло, но даже тогда не почувствовала ничего, кроме недоверия. Стоя перед ней с направленным на нее револьвером, он был всего лишь плохим подобием чего-то и впрямь опасного.

— О, Тревор, — сказала она, не в силах сдержать улыбку. — Не дури.

— Марта, — прошептал он. — Повернись.

— Зачем?

— Повернись, — настаивал он. — Повернись к стене. И только тут, словно от пронзительного визга, она очнулась. До смерти уставшая, она недооценила ситуацию. Какой контроль! Она же не в мире цивилизованных людей, а в темных душных джунглях! Моментально прозрев, Марта разгадала причину его поразительно болезненного вида: так проявлял себя недуг жадности, ненасытной и страшной. Рубин был единственным шансом на благополучие в обществе, которое хлопнуло перед ним все двери, и терять этот шанс он не собирался. То, что она по наивности приняла за спор о моральных ценностях, в котором ей легко было бы победить, на самом деле выказало себя дракой — зубами, когтями, за горло, до смерти. Эта ошибка могла бы показаться пустячной, если бы теперь; угрожала ей гибелью. Мало того, присутствие Ставро, как ни парадоксально, было гарантией ее безопасности. Теперь, когда его нет в живых, хищник, с которым она отказалась сотрудничать, вот-вот готов ее уничтожить. Ее, Марту Хевенс, собственное неповторимое «я»! Этому невозможно поверить, она и не могла: можно верить лишь в себя живую. А ему сойдет; рук, потому что все в его пользу: отсутствие свидетелей, тай время. Он бросит ее тело, вместе с телами Ставро и Якова, в услужливо открытый гроб, опустит крышку, и еще два незнакомца пополнят компанию принцессы. Шарлотта, погребенная двести с лишним лет назад, через несколько минут будет мертвее ее, Марты Хевенс.

— Если бы ты помогла мне! Если бы ты только помог, мне! — кричал он высоким, напряженным голосом. — Нет, стоишь здесь как пай-девочка, идиотка. Из-за тебя мне придется нести рубин к барыге, скупщику краденого, и он обдерет меня, обдерет как липку, все труды прахом! — Он с искренним отчаянием обвинял в этом ее, Марту! — Из-за твоей тупоголовости я получу лишь десятую часть того, что мог бы! Из-за тебя!

— Пожалуйста, — с трудом выговорила она, — пожалуйста…

— Молчи! — дико закричал он. — Не обещай ничего! Молчи! Я тебе не верю! Ну-ка, лицом к стене!

— Нет… — вяло запротестовала она.

— Ты сама, сама виновата! — В его голосе уже звучало безумие. Повернись же, черт тебя подери!

— Нет, — твердила она бестолково, отходя от него, пока не уперлась спиной в стену. — Нет, нет, нет!

Оглушительно грохнул выстрел, но она осталась стоять. Видимо, уже мертвая или, по крайней мере, смертельно раненная, некоторые опасные раны, говорят, причиняют мало боли. Но нигде ничего не болело, и она подумала, не станет ли больно, когда она начнет падать, но продолжала стоять, ополоумев от страха. Пахло порохом, она смутно подивилась, что еще может различать запахи. Целая вечность истекла, странно ассоциируясь с тонкой струйкой дыма, стелющейся по усыпальнице. Но дымок вытекал вовсе не из того револьвера, который сжимал в руке Тревор… Потребовалось еще время, чтобы измученный разум осмыслил происходящее. Тревор, призрачно белый, стоял и смотрел на нее; по груди его медленно катился красный, как у Якова, рубин, а Ставро, по-прежнему лежа, упирался локтями пол и, уму непостижимо, все еще держал револьвер, из дула которого тянулся дымок…

В этот-то миг что-то внутри Тревора надломилось, и он стал падать: подогнулись колени, он подставил руку, но она не выдержала тяжести, и он рухнул, внятно стукнувшись лбом. А кода она снова посмотрела на Ставро, тот лежал неподвижно, совсем как раньше, только теперь головой склонившись на левую руку. Тут Марта и соскользнула на пол, как платье соскальзывает с вешалки…

— Часы ее, видимо, при падении остановились, так что трудно было сказать, сколько времени она пролежала в беспамятстве.

Придя в себя, она долго сидела. Потом, наконец, встала, держась за стену, и огляделась. Фонарь на треножнике горел мощным, ровным светом, яркость которого усугубляла безмолвие и сой кошмара, царившего в склепе. Усталость прошла, смерившись неестественной, как бы ниспосланной свыше четкостью восприятия, и Марта твердо знала, что и как ей следует делать.

Подойдя к Тревору, она встала перед ним на колени и попробовала найти пульс. Лица его, благодарение Богу, она не видела и ни за что на свете не согласилась бы сейчас видеть. Минуты через две она поднялась, подошла к Ставро, склонилась и над ним. На этот раз, однако, он действительно умер, успев так эффектно сравнять счет и мимоходом спасти ее, Марту. То, что Тревор не позаботился удостовериться в смерти, за которую он принял обморок Ставро, видимо, было характерно: поспешные умозаключения — его ахиллесова пята, и в жизни, и в смерти… Сердце дрогнуло. Нет, нельзя позволять себе думать о нем…

Медленно поднимаясь на ноги, она прикидывала: место глухое, пройдут годы, прежде чем кто-нибудь снова ступит под эти своды. Она может уйти, закрыв за собой запоры, оставив тела нетронутыми. Но тогда каменный склеп с его обитателями будет преследовать ее всю жизнь, днем и ночью! Нет, у нее нет сил жить с такой тайной. Легкого пути отсюда не существует. Придется сообщить в полицию.

Приняв решение, она лихорадочно взялась за дело, все еще поддерживаемая, руководимая какой-то внешней силой. Встав на колени перед Яковом, Марта подняла рубин, в первый и в последний раз ощутив в руке это крошечное исчадие ада. После двухсотлетнего заточения ему понадобилось меньше часа, бы проявить свою сатанинскую силу: две смерти — достаточное тому подтверждение.

Снова спрятать его во тьму, где зло бессильно! Марта торопливо оглядела костюм Якова: на полах кафтана были низко сажены два кармана, прикрытые большими клапанами. В ближайший карман она сунула камень, поправила клапан и потом заставила себя сделать то, что оказалось менее неприятным, чем она боялась. В самом деле, она не почувствовала ничего, же отвращения. Так давно умерший, Яков потерял все свойства человеческого тела и весил не больше десяти-двенадцати фунтов. Она легко подняла его, вложила в разверстую дыру под мраморной крышкой и опустила руки, позволив телу упасть. Послышался легкий шорох, одновременно и мягкий, и ломкий; словно упал сухой лист, завернутый в шерсть.

Потом Марта взяла деревянный молоток и стала сбивать клинья так, чтобы они падали внутрь мраморной коробки, а не наружу. Осторожно и аккуратно она сбивала их, один за другим, и крышка опускалась равномерными толчками. Когда остался только один, она бросила в узкую щель гвозди и два лома, Этот последний клин никак не поддавался, будто назло ей. Она стучала по нему снова и снова с тупой настойчивостью отчаяния. Нельзя оставить и намека на то, что гробницу открывали, нельзя, нельзя… И вдруг клин поддался и влетел внутрь. Крышка жутко ухнула. Но никаких повреждений, которые бросились бы в глаза, не случилось, и оставалось молиться, чтобы одни только невнимательные взгляды останавливались на гробнице в грядущем. Вряд ли полиции придет в голову как-то связать историю принцессы с происшедшей трагедией. Разве что немецкие пинкертоны лучше, чем она думает, осведомлены о подробностях родной истории…

Из последних сил, руками и ногами, она сгребла мусор на прежнее место, за гробницу, чтобы скрыть под ним последнюю строку эпитафии. Может, это и пустая предосторожность, но все-таки…

Взяв фонарь и молоток, Марта шатаясь пошла к выходу и из последних сил преодолела ступеньки, оступаясь, торопясь, словно уходя от погони. И ни разу не обернулась туда, где темный силуэт принцессы в слабом свете почти уже унесенного фонаря с непобедимой грацией царил над двумя новыми молчаливыми сотоварищами.

Марта вышла в дождь и туман постаревшая, будто пронеслось много лет, а не сколько-то там часов. Сумрачное небо не позволяло и предположить времени суток.

Где-то недалеко от дворца она приостановилась и последним усилием бросила деревянный молоток — далеко, насколько могла, наугад, взглядом проследив его падение в зелень, как в глубокую воду.