Езда на собаках по Сибири.

В мире европейцев называют много великих людей, прославившихся своими замечательными изобретениями и открытиями. В мире дикарей знают тоже много славных дел (и мы с ними теперь уже немного знакомы), но славных имен там не существует. Ибо все, чем дикари могут похвалиться, как своим завоеванием, досталось им постепенно, шаг за шагом, благодаря вековому житейскому опыту, который накоплялся у сменяющих друг друга поколений. Так, в странах дикарей и создались замечательные дела без замечательных людей. Незаметно для самого себя дикарь постиг много, всяких искусств, — так незаметно, что под конец ему стало казаться, будто все эти искусства достались ему в дар от предка-бога. Про это у них сложились даже целые сказания, в которых описываются чудесные подвиги таких предков-героев.

Но чего не могли понять в своей жизни сами дикари, то поняли европейские наблюдатели, сравнивая быт дикарей, стоящих на различных ступенях развития. Узнали европейские ученые, что всякое умение дикаря выросло из самых ничтожных зачатков, как мы это уже видели на отдельных примерах в предыдущем очерке. А теперь послушаем, как развились у дикарей еще некоторые другие искусства.

Долгое время дикари ничего другого не умели делать, как собирать и добывать себе оружием пищу, запасенную природою. Этим трудом промышляют и теперь бродячие племена в тайгах Сибири и в густых зарослях Австралии, в лесных дебрях тропической Африки и по голым снежным равнинам сурового севера. Другая жизнь им непонятна. Когда один белый колонист подал диким охотникам-бушменам совет заняться разведением коз, чтобы иметь хотя для маленьких детей молоко, — дикари подняли его насмех. «Никогда наши предки не кормили скота, — сказали они, — мы созданы для того, чтобы есть животных, а не кормить их».

Однако и такие расхитители природных богатств постепенно начинают знакомиться с основами более разумного ведения хозяйства. Примеры действуют заразительно, — а дикарь видит в царстве животных много поучительных примеров, которые показывают ему, как можно предупреждать голодную нужду.

Индейцы говорят: «бобр и белый человек— самые разумные люди на свете».

Это показывает, как высоко привык ценить дикарь разумность животного: он нашел, чему у него поучиться, и готов поэтому ставить своего четвероногого товарища по лесной и степной жизни подчас даже выше себя.

Животные были учителями дикаря не только на охоте, но, быть может, и в сельском хозяйстве. Запасливые грызуны, устраивающие настоящие зернохранилища для сбережения пищи на голодное время, могли научить этому важному делу беспечного и расточительного дикаря. Еще более поучительным примером мог послужить дикарю маленький, но мудрый, труженик-муравей. В пустынной Аризоне, прилегающей к Калифорнскому заливу, индеец именно от этого крошки-богатыря узнал тайны земледельческого искусства. Здесь водятся в бесчисленном множестве земледельцы-муравьи, которые занимают своими полями громадные пространства. У каждой муравьиной колонии имеется свое поле зернового хлеба, которое тщательно обрабатывается и поддерживается расторопными шестиногими земледельцами, снимающими затем с него обильную жатву. При виде таких чудес у индейцев должно было пробудиться желание подражать работе муравья. И, действительно, индейцы ежегодно стали посещать южные области, чтобы приносить оттуда зерна маиса и семена тыквы и абрикосов. В период дождей они затем, по примеру муравьев, сеют их у себя на родине.

Впрочем, было бы несправедливо думать, что дикарь повсюду постиг тайны земледелия не собственным умом, а учась у животных. Напротив, большею частью дикарь знакомился с этим искусством на основании собственного опыта. Случалось, например, что на его глазах речные воды выбрасывали на илистый берег клубни, семена и ростки растений, которые быстро прорастали на тучной почве. Быть может, это было какое-нибудь невиданное чужеземное растение, и тогда дикарь ради забавы, — как это делаем и мы с таким увлечением в детстве, — сам садил в землю выброшенные водой семена и с любопытством наблюдал, как из невзрачного зернышка вырастает большое растение, приносящее вкусные плоды. По затопляемым берегам великих рек Южной Африки можно и теперь наблюдать подобные первые опыты дикаря в земледелии.

Карликовых туземцев внутренней Африки познакомил с тайной разведения растений другой случайный опыт. Мужчины этих племен ходят бить дичь, а женщины собирают плоды и коренья. Если дикарке случится собрать больше кореньев, чем можно уничтожить в один день, — она зарывает их в землю (подобно тому, как наши хозяйки, желая сохранить провизию в более свежем виде, выносят ее в погреб). Бывает, однако, так, что и муж является домой с богатой добычей, которой хватает на несколько дней. О зарытых в землю плодах и клубнях никто тогда не думает, а когда, уничтоживши всю дичину, вспоминают про них, — они успевают уже пустить корни и ростки. На этом случайном опыте дикари знакомятся с искусственным рассаживанием растений.

У охотничьих дикарей заведен повсеместно такой порядок, что сбором растительной пищи занимаются исключительно женщины, а мужчины бьют дичь. Потому-то и рассаживанием растений среди дикарей занялись первыми женщины. Когда случайный опыт, вроде только что описанного, научал их начаткам земледельческого искусства, они принимались за рассадку полезных растений, чтобы обеспечить себе более обильный и надежный сбор растительной пищи.

В лесных дебрях Бразилии жены диких охотников отыскивают полянку, очищают ее острыми палками и руками от сорной травы и сажают клубни или отростки съедобных растений. Когда наступит пора созревания, женщины скребком из когтей броненосца разгребают землю и вырывают питательные корни. И у других диких охотников земледельческими работами заняты исключительно женщины.

В иных диких странах нужда заставила, однако, и мужчин заняться обработкой земли, а привычка сделала из них потом страстных земледельцев. Понятно, что у таких дикарей земледельческое искусство развилось дальше. Вот что рассказывает один писатель про черных пахарей Африки.

«Среди диких народов — негры лучшие и усерднейшие земледельцы. Постоянная расчистка почвы превращает в их странах дремучие леса в поля. Земля удобряется золою сожженных кустов. Среди полей возвышаются легкие сторожки, откуда сторож распугивает зерноядных птиц и непрошенных четвероногих гостей. На краях полей рассаживают также живые изгороди из терновника, чтобы лучше уберечь поля от нашествия животных. Место под пашню очищается огнем, мотыгой или маленьким топором. Более крупные деревья умерщвляются сниманием с них коры. Почва разрыхляется деревянной, на конце широкой и острой, лопатой и очищается от сорных трав. К началу дождливого времени обработка пашни заканчивается. Сеятель отправляется тогда в поле и, ступая, углубляет ногой небольшую ямку, куда бросает из горсти несколько зерен; ногою же он прикрывает их. Если не будет засухи, тогда до самой жатвы черному пахарю уже ничего не приходится делать, разве только один раз выполоть сорную траву. Для этого у некоторых негров есть особые орудия в виде полумесяца, напоминающие наши серпы. Часто поля засаживаются попеременно разными растениями. Разводят негры просо, маис, бататы, бобы, тыкву, табак, ядовитые луковицы, сок которых служит для отравления оружия. Так там круглый год что-нибудь сеют и жнут».

Вообще эти черные пахари похожи более на наших садовников и огородников, чем на земледельцев. Там нередко можно видеть, как женщины поливают поля, точно цветник, из леек.

Зернохранилища на полях негров.

Колосья злаков негры срезают ножами, высушивают их в хижинах и иногда молотят на твердой земле длинными тонкими прутьями, на которых оставлено несколько боковых ветвей: вот каков был предок наших теперешних цепов. Для сохранения зерна негры строят житницы, — иногда в виде громадного глиняного сосуда, иногда в виде хижин на сваях, чтобы предохранить зерно от ливней, грызунов и белых муравьев.

Удивительных успехов в земледелии достигли и островитяне Тихого океана. Они насыпают землю на крутых скатах, устраивают искусственное орошение, умеют уже и удобрять почву. Первым посетителям иные острова, благодаря их тщательной обработке, казались сплошным садом. Обрабатывают островитяне свои земли толстою палкою, косо срезанною на одном конце, как очиненное перо, длиною с наши сенные вилы. За шеренгою мужчин, вскапывающих такою палкою землю, идут мальчики, разбивающие разрыхленные глыбы; если нужно, земля еще растирается руками, а затем сгребается в небольшие кучки, в которые вкладываются семена или корни.

Мелют дикари свое зерно на ручных мельницах, состоящих из двух камней. Кое-где они толкут его и в каменных ступках.

Ручная мельница негров.

Так, мы находим у дикого пахаря все принадлежности земледельческого хозяйства в их первоначальном виде: вместо плуга с лемехом — мотыгу с клинком из камня или железа, вместо цепа — прут с боковой веткой, а вместо мельничных жерновов — каменную ручную мельницу.

У дикого человека мы можем познакомиться и с тем, как появились на земле первые домашние животные. Мы уже знаем, как дикари ради забавы собирают вокруг себя целый маленький зверинец. Живя одинаковой жизнью, человек и животные диких стран словно начинают понимать друг друга, и потому многие охотники отличаются своей способностью приручать самых неукротимых, на наш взгляд, животных.

Негры из племени динка держат в своих жилищах ядовитых змей, которые свободно ползают по жилью и разыскивают крыс, мышей и насекомых.

В хижине туземцев Бразилии среди прирученных животных можно видеть кровожадного ягуара, а у гольдов — в Сибири — орлов. Даже крокодилов первобытные укротители сумели приручить в иных местах настолько, что маленькие дети играют с ними, как с собаками.

В иных случаях животные сами завели дружбу с человеком. В Новой Мексике коршуны-стервятники стали сожителями индейцев, питаясь отбросами от их стола. Они держатся доверчиво подле своих хозяев и только при появлении чужеземца боязливо отлетают поодаль. В южной Африке кукушка как бы заключила безмолвный договор с готтентотом для совместного отыскания лакомой пищи — меда.

Обязанность кукушки — найти улей; сделав это, она принзительными криками зовет готтентота, который отвечает ей свистками. Затем, когда дикарь завладеет медовыми сотами, благоразумие и предусмотрительность заставляют его отделить птице часть общей добычи.

В тропических странах между человеком и птицами возникали как будто союзы с целью защиты от общего врага, — ядовитых змей. «На острове Мартинике, — рассказывает один писатель, — лесные птицы поднимают страшный шум и крик, точно хотят указать человеку близость ядовитой змеи — тригоноцефала. А когда дикарю удастся убить змею, птицы радостными криками и пением точно торжествуют победу человека над ненавистным врагом».

Таким же добровольным союзником дикаря стала повсеместно и дикая собака. Она следовала за охотником, преследовавшим добычу, в надежде, что после поимки дичи и ей перепадет лакомый кусок. А так как дикарь скоро заметил, что собака может оказать ему немалую помощь на охоте, то он и принял ее в сожители. Самые дикие охотничьи племена Австралии и Огненной Земли обзавелись уже этим домашним животным, которое, впрочем, в их странах больше похоже еще на лисицу или волка.

В разных странах дикари заставляют собаку помогать себе на охоте, таскать тяжести, служить сторожем и вместо благодарности еще режут ее, как убойный скот, употребляя ее мясо на пищу, а шкуру на одежу.

Дикари полярных стран сумели выдрессировать собак для упряжной езды. Запряженные в легкие сани, они перевозят по самым невозможным дорогам грузы весом до 320 килогр.; при более легких грузах они могут пробежать в день до 140 килом.; а во время метелей и туманов, когда глаз человека ничего не может различить, умная передовая собака выручает своего хозяина из беды и вывозит его по чутью к какому-нибудь стойбищу. Жизнь в полярных странах была бы совсем невозможна, если бы находчивый дикарь не взял себе в помощники этих незаменимых в его странах животных, довольствующихся самой ничтожной пищей. И европейцу, гордому своим богатым хозяйством и всеми своими изобретениями, приходится при исследовании полярных стран одолжаться у тамошнего дикаря упряжными собаками.

Чтобы управлять сворой таких собак, требуется большая сноровка. Знаменитый Нансен в описании своего путешествия на дальний север, в забавном рассказе показывает нам, как трудно бывает сладить непривычному европейцу с собачьей упряжкой. «Лишь только я шевельнулся, как вся упряжка помчалась с головокружительной быстротой. Я старался, как. мог, удержаться на санях, кричал на собак, бил их кнутом, но чем больше я их бил, тем быстрее бежали они по своей дороге. Наконец мне удалось остановить сани… Но собаки неожиданно бросились вперед; я упал на скаку и, глубоко увязая в снегу, волочился за санями. То же повторилось и при следующей попытке. Я потерял доску, на которой должен был сидеть, затем кнут, шапку, рукавицы. Раза два пробовал я принудить собак повернуть. Но они разбегались в стороны и только прибавляли рыси при каждой моей попытке сделать по-своему; постромки опутали мои ноги; я упал на сани, а собаки еще стремительнее помчались вперед. Таков был мой первый опыт езды на собаках».

Переход европейцев-путешественников через торосы (ледяные скалы) на собаках.

Дикари крайнего севера сумели приручить еще одно животное, за которым они долгое время только охотились — северного оленя. Это было легкой задачей, так как и в диком состоянии северный олень кроток и охотно идет на прикормку. Чукотская легенда так рассказывает про историю приручения оленя:

«Пришли из-за моря чукча и чукчанка: Оемтивелан и Неувчан. Поставили палатку, легли там. Худо им было: чем жить, не знают. Совсем собрались помирать. Так худо было. Вдруг поднимается пола палатки и всовывается голова белого медведя. Шибко испугались Оемтивелан и Неувчан, а медведь им и говорит: „Вы не бойтесь, я — Кыт Олчын (хозяин места). Не помрете вы, только сдружитесь с моим сыном Ирльвиль (диким оленем)“. Вышли чукчи из палатки, а там Ирльвиль стоит и белая важенка (оленица). С тех пор и стали чукчи оленей водить».

Стоянки сибирских оленеводов.

С северным оленем связано все существование многих кочевников Сибири. От оленя получают они мясо, шкуры для одежды и палаток, сухожилья для ниток, кости и рога, идущие для всяких поделок. На олене полярный дикарь переезжает, сидя на своих легких санях, с места на место зимой и летом; на нем он ездит на смотрины невесты, на празднества, на охоту, на погребение своих друзей; на нем отвозит он своих покойников к месту их последнего упокоения. Он убивает и съедает оленя в честь своих гостей и своих умерших родственников; его мех он употребляет, как саван.

Нам понятно после этого, почему один старшина остяков, потерявший во время мора почти всех своих оленей, говорил с отчаянием путешественнику; «Мы не можем держаться без оленей, не можем жить без них».

Такую же опору жизни, какую дикари северных стран получили в северном олене, туземцы Средней Азии и черной Африки нашли в разведении лошадей, верблюдов и рогатого скота. Многочисленные стада обеспечивали их благосостояние, у них стали развиваться всякие ремесла и искусства, имеющие целью создать человеку более удобную и приятную жизнь; и так они возвысились над первобытным грубым состоянием, «вышли в люди», благодаря приручению животных. К ним, поэтому, еще менее, чем к другим «меньшим братьям в семье народов», подходит обидная кличка — «дикарей».

Так дикарь шаг за шагом все вокруг обращает на свою пользу: камни, растения, животных. И металл, который часто попадается ему в руки в иных странах, он тоже не оставляет без внимания.

В Северной Америке во многих речных областях в изобилии попадается самородная медь. И краснокожие издревле уже пользовались ею для выделки разных предметов. К окрестностям Верхнего озера, где находились особенно богатые залежи меди, стекались издалека индейские племена, чтобы запастись этим металлом. Там еще теперь можно видеть следы этой горной промышленности: глубокие шахты, укрепленные деревянными подпорками, а в них— отбитые глыбы самородной меди, тяжелые каменные дробила, мелкие каменные молотки, деревянные чаши для вычерпывания воды из шахт и проч. Добытые в рудниках глыбы меди индейцы накаляли на громадных кострах и затем быстро охлаждали металл, поливая его холодной водой. От этого руда становилась более хрупкой, и ее без особенного труда можно было разбить на мелкие куски, пригодные для обработки. Лить медь индейцы, однако, еще не умели; они придавали куском руды требуемую форму ударами молотком.

Больших успехов в обработке металлов достигли многие черные племена Африки. Их страны богаты залежами легко плавящейся железной руды. Во внутренней Африке реки, благодаря изобилию железа в почве, окрашены в бурый и красный цвета. Железо здесь само постоянно напоминает о себе и словно предлагает свои услуги человеку.

Железную руду негры выплавляют в ямах, а некоторые и в глиняных плавильных печах. Такая печь, достигающая четырех аршин в вышину, наполняется послойно железом и древесным углем и затем разжигается с помощью нескольких мехов. Через отверстия, сделанные в нижней части печи и служащие в то же время поддувалами, расплавленная масса постоянно вытекает.

Теперь на сцену выступает кузнец. Он является с раздувальными мехами, с железным молотом, имеющим вместо рукоятки ремень или веревку, с куском камня вместо наковальни, с расколотым куском дерева или согнутым тростником вместо клещей. Для разрезания и формовки тонких полос раскаленного железа ему служат долото или просто наконечник копья. И с такими-то скромными инструментами в руках чернокожие кузнецы куют превосходное оружие, орудия и украшения и в своей работе могут поспорить с лучшими европейскими кузнецами.

Плавильная печь негров.

Черные сами с удивлением созерцают произведения туземного кузнечного искусства. Оно кажется им каким-то волшебством, а кузнецы— чародеями, состоящими в сношении с волшебными духами. Поэтому повсюду в Африке кузнецы занимают среди прочего населения особое положение; их — то высоко почитают, то презирают, как нечистых существ. Среди иных племен им приписывают высокое происхождение и почитают их, как своих жрецов, а среди других слово «кузнец» является самым обидным ругательством. Там считается, что одно прикосновение кузнеца оскверняет, и потому он должен, подчас, жить круглый год в лесу, вдали от всех других, точно зачумленный. Это не мешает, однако, неграм постоянно пользоваться плодами его труда. Как наши странствующие цыгане-кузнецы, бродит и дикарь-кузнец со своими многочисленными инструментами по стране, останавливаясь там, где есть в нем нужда.

Так дикари хозяйничают по-своему в диком царстве природы, стараясь все кругом приспособить к своим нуждам и потребностям, сделать это царство своим владением. И они бродят в нем, как мы в нашем саду, находя себе везде дорогу. Ни река, ни гора, ни дикая степь, ни дремучий лес, — ничто не становится дикарю непреодолимой преградой на пути; он все сумеет преодолеть, всюду проникнуть и повсюду взять с природы какую-нибудь дань.

В непроходимых чащах и зарослях он пользуется тропинками, которые протоптаны хищниками, тяжелыми тапирами и слонами. По полету птиц он узнает, где находится наиболее легкий перевал через горы. Он умеет также прокладывать себе дороги, прорубая просеки в лесу, и даже мостит эти дороги обрубками стволов.

Гуараны, живущие в Южной Америке на берегах многоводной Ориноко, особенно хитро проводят дороги в своей, постоянно страдающей от разливов реки, стране. Срубив деревья, они кладут их поперек дороги и связывают веревками, свитыми из волокон пальм. Когда наступает разлив, вся такая дорога поднимается от одного конца до другого и как бы превращается в плот, а когда вода спадет, — весь помост снова ложиться на землю.

Через потоки и реки дикари умеют перебрасывать мосты. На нашем рисунке изображен висячий мост, какой сооружают из лиан негры внутренней Африки. Несмотря на свою кажущуюся ветхость, такой мост очень прочен и держится несколько лет. А в Гималаях дикие горцы переправляются через потоки в бамбуковых корзинах, свободно висящих на перекинутом с одного берега на другой канате из ползучих растений и шерсти быка яка.

Висячий мост из лиан во внутренней Африке.

Научился дикарь также плавать по рекам и морям на судах. Его первые опыты в судостроении были, конечно, очень скромны. Когда корабли европейцев приближались к берегам диких стран, — им навстречу выезжали иной раз дикари, сидя на выкорчеванных пнях и с поразительной ловкостью правя таким первобытным плотом.

Австралийцы на корнях деревьев вместо плотов.

На западном берегу Африки живет чернокожее племя батангов, которое пользуется для плавания по морю узкими, слегка выдолбленными, бревнами, весящими менее полпуда. Туземцы садятся на эти первобытные челны верхом, как на деревянную лошадку, и вместо руля и весел пускают в дело собственные руки и ноги. Можете себе представить, какой забавный вид имеют эти морские всадники, скользящие на своих удивительных лодках по воде!

Другие дикари делают себе уже настоящие челны, выжигая либо выдалбливая стволы деревьев, или ладят их из куска коры, края которой они связывают вместе лыком. Из этого последнего материала лодка делается очень быстро: при помощи своих грубых орудий из камня, кости и раковин дикий бразилец изготовляет ее в один день. Народы Северной Америки покрывают стенки своей «пироги» более прочным, чем кора, материалом — бизоньей или тюленьей шкурой. Как всяким своим достоянием, дикарь умеет владеть своим челном с поразительной ловкостью.

В верховьях притоков Амазонки, в Боливии, обитает племя индейцев-мохосов, которые большую часть своей жизни проводят на воде и знают великую американскую реку со всеми ее притоками и разветвлениями на тысячи верст. Душа их не дрогнет от страха при приближении их утлого челна к бурным порогам или к водопаду. Подхваченные быстрым течением и слыша рев бурлящей воды, они умеют вовремя дать мастерской удар веслом и проскользнуть между камнями до спокойной воды ниже водопада. И так они добираются невредимыми в своем легком челне от самых верховий великой реки до ее низовий.

Челны первобытных людей, несмотря на свою невзрачность, часто далеко превосходят своими качествами щеголеватые лодки европейцев. Особенными совершенствами отличается охотничий челнок, в котором носится туземец полярных стран по морю, — «каяк» у эскимосов и «байдарка» у алеутов. Они незаменимы во время морской охоты. И европейцы по достоинству оценили это изобретение северного дикаря, взяв каяк за образец при постройке своих гоночных лодок.

Остов своего каяка эскимос делает из самого легкого дерева, а затем обтягивает его возможно туже шкурой тюленя. В середине каячной палубы оставляется дыра такого размера, чтобы в нее мог влезать охотник в своей толстой шубе. Шуба плотно пришнуровывается к отверстию для сидения, так что вода не может проникнуть в подпалубное пространство каяка. Каячное весло имеет две лопасти; держат его за самую середину, ударяя то направо, то налево. К палубе каяка прикреплено несколько ремней, которые придерживают различные охотничьи орудия и снаряды. Но и они не делают лодку эскимоса тяжелой: он может без особенного напряжения пронести на голове каяк со всеми приспособлениями для охоты на протяжении нескольких миль.

Управлять вертлявым каяком — задача далеко не легкая, но эскимос справляется с ней с поразительным искусством. Он не страшится выезжать в нем в открытое море за 15–20 миль от берега; он не боится идти наперерез волнению, которое грозит каждую минуту опрокинуть лодчонку: если это случится, он двумя-тремя ударами весла или даже просто ловким движением руки вновь поднимает свой челн над волнами и мчится, точно слившись с ним в одно существо, дальше в грозное море.

«Есть среди них такие любители, — рассказывает Нансен, — которые нарочно подставляют свой каяк под большую волну, чтобы она опрокинула их, а затем выпрямляются и летят дальше, ловко работая веслом и прыгая на волнах, как большая водяная птица». Опытный эскимос может сделать в своем каяке 80 миль в один день.

Среди диких народов настоящими мореходами сделались, однако, только островитяне Тихого океана. Недаром же острова Самоа получили первоначальное наименование «Островов мореплавателей». Когда европейцы впервые познакомились с ними, островитяне почти всего океана умели уже строить превосходные суда, сколоченные из отдельных досок, выдерживавшие дальние плавания и вмещавшие в себе подчас несколько сот людей. И все это при их орудиях из камня, кости и раковин! Для лучшей устойчивости они прикрепляли к судну выносной брусок, соединяя его с палубой, а чтобы увеличить скорость движения, ставили сплетенные из тростника паруса. Поездки в 1.000 и более морских миль не представляли для островитян чего-нибудь чрезвычайного. Часто они и теперь предпринимают поездки в несколько сот миль для того, чтобы съехаться в определенном месте для общего обмена товара.

Иногда голод или раздоры внутри племени заставляют часть островитян садиться на суда и искать в морской дали новой, более счастливой родины. Случается нередко и так, что туземцев, выплывающих на рыбный промысел, подхватывает морским течением и заносит куда-нибудь далеко на сотни и тысячи километров к неведомым островам.

Лет сто тому назад один мореплаватель встретил на Радакском острове дикаря, который с тремя своими товарищами был унесен течением от своего родного острова и сделал невольное путешествие в 3.000 километров!

Так бороздили островитяне своими судами Великий океан, прокладывая путь от острова к острову, от архипелага до архипелага и даже от одной части света до другой; потому-то, как говорят ученые, народность, к которой принадлежат островитяне, и распространена теперь на всем громадном пространстве от Мадагаскара, в Африке, до затерявшихся по дороге к Америке о-вов Пасхи. Вам стоит лишь взглянуть на карту, чтобы понять, какие неутомимые странники и неустрашимые мореплаватели островитяне Великого океана.

Дикарь сумел справиться с трудными задачами судоходства, — после этого неудивительно, что он нашел средство, чтобы облегчить и ускорить свое передвижение на суше.

Как он во время перекочевок навьючивал домашним скарбом свою жену, так он стал взваливать вьюки на спину животных с тех пор, как приручил их. Он научился также впрягать животных в длинные жерди, на которые клал свой груз.

Один путешественник передает нам любопытный рассказ о том, как два бечуана волокли в лесу убитого ими гну (вид крупной антилопы). Они срубили развильчатый ствол мимозы, прикрепили его с помощью перекладины к ярму пары быков, а на волочившуюся по земле вилку набросали мелких сучьев и хворосту. Так получилась у них волокуша, на которую они и взвалили свою тяжелую добычу.

Индейцы при передвижении привязывали к упряжке собак две жерди, концы которых волочились по земле, и взваливали на них поклажу. Потому-то, желая изобразить собаку на своем языке знаков, индейцы тянули два первых пальца руки, как будто волочили по земле две жерди.

Собака индейцев в упряжке из жердей.

Здесь кстати заметить, что волокуша из двух жердей, связанных перекладинами, остается все еще в употреблении в горных и болотистых местах Европы, где дорог нет и на колесах ездить нельзя, как, например, в глуши Вологодской, Вятской и Пермской губ. Это самые первые повозки, которые придумал человек. Из них развились сначала дровни. (На Украине сохранились еще рассказы о том, что первоначально люди и зимой и летом ездили на санях; в Олонецком крае и теперь ездят на них летом.) Потом люди научились ставить полозья на катки, а затем и на колеса, и так сделали из волокущихся саней катящуюся телегу.

До телеги дикари нигде не додумались, зато в северных странах они изготовили мастерские сани. Сани эскимосов так же, как их каяк, совершенны в своем роде, и европейцы, приняли их за образец при устройстве гоночных салазок, которыми они пользуются зимней порой для катания с гор. Два костяные или деревянные полоза, привязанные ремнями к нескольким поперечным кускам дерева с китовыми костями на нижней стороне, — таково все устройство саней. Во время больших холодов полозья смачиваются, на них образуется тонкий слой льда, и сани мчатся тогда вперегонку с ветром, гуляющим на просторе снежных полей.

Мы видим теперь, что, против ожидания, ленивый и беспечный дикарь далеко не праздно провел свой век на земле. Между песнею и пляской он успел сделать много славных дел и положить повсюду начало завоеванию природы человеком.