Этот Арабескин

— Ты невыносим, иди погуляй, Арабескин, — сказал учитель.

Арабескин ушёл, он смеялся. Свет входил в окна и рдел на вишнёвой занавеси. Арабескин ехал по перилам, школа блестела табличками с пояснительными надписями.

Арабескин вышел во двор. Двор — это переход от улицы к дому, во дворе смешивается порядок дома и улицы. Арабескин начинался в этом дворе, он здесь ломал и строил. Ломал ветки и строил футбольные ворота. Во дворе был ученик Мякшев. Он сидел лицом к зданию школы и считал окна. Как всякий сидящий человек, он любил слова, он складывал их в правильные фразы.

— Ты вот сидишь, — сказал Арабескин, — а позади тебя, средь буйных зарослей травы струится ручей, отливающий нежным светом.

Мякшев обернулся. Стволы деревьев мешали ему увидеть.

— Встань, Мякшев, — сказал Арабескин. — Я бронирую тебе в мире сидячее место.

Мякшев встал и обернулся. За деревом, в углу двора стыдливо писал пятилетний мальчик. Мякшев ухмыльнулся и сел.

— Ты дурак, Арабескин, — сказал он. — Тебя выгонят из школы за неуспеваемость.

Арабескин стоял на длинных ногах и смеялся. Он наблюдал драку воробьёв. Улицу заштриховывал школьный забор.

 

Раздумья

(юмористический рассказ)

Старый повар Пётр Кондратьевич сидел на табуретке около чёрного хода в столовую, курил и вздыхал.

Солнце освещало груду пустых ящиков, одинокое дерево и ребёнка возле него. Мир был полон событиями, людьми и насекомыми. Одно из них кружило вокруг Петра Кондратьевича.

— Уйди, — добродушно попросил Пётр Кондратьевич, — насекомое. А то прихлопну.

На солнце он согрелся, чувствовал себя добрым и мудрым. «Жить не умеете», — подумал он, обращаясь то ли к насекомому, то ли к младшему повару Слезкину, который передавал жене пакет с мясом. «Эх, зачем воруешь ты?» — подумал Пётр Кондратьевич.

Собачка выбежала из столовой с огромной костью во рту и промелькнула, как выстрел.

«Зачем воруешь и ты?» — осуждающе подумал старый повар.

Насекомое всё-таки умудрилось укусить Петра Кондратьевича и высосать несколько капель его крови.

Пётр Кондратьевич встал, снял поварской колпак и подумал: «Зачем воруете вы, люди, звери и насекомые?»

Он поднял лицо к небу, и солнце ласково потрепало его по щеке.

— Зачем они воруют? — пожаловался Пётр Кондратьевич солнцу. — Если воровать не умеют. Видно же всё.

 

Первое впечатление

Сейчас, когда народ хорошо живёт и хорошо одевается, трудно отличить одного от другого и угадать, кем товарищ работает. А в практической жизни это часто бывает необходимо. Едешь, например, в троллейбусе, и на тебя кто-нибудь кричит:

— Чего в проходе встал?

Ты оборачиваешься и видишь человека в пальто и шляпе, в руках портфель кожаный. И тут ты не знаешь, как быть. Если это просто человек, такой же, как ты, то можно крикнуть:

— Куда сам-то прёшь?

Если это интеллигент или из тех, кто сохраняет интеллигентскую оболочку по семейной традиции, тогда ему надо объяснить:

— Вы тут кричите, товарищ, а имеются больные, которые шума не терпят.

Интеллигентный человек сконфузится, начнёт что-нибудь тереть: очки или подбородок. Другой скажет:

— Это ты больной, что ли?

И тоже про него всё ясно без анкеты.

А если это начальник какого-нибудь учреждения? Ему, может, кричать и ругаться больше другого хочется, но нельзя ему (по причине возможно знакомых людей или тех, кто его видел начальником). Так он только глаза на вас будет таращить, фыркать и молчать. Молчит он, а вы думаете: «Может, это и не начальник, а простой человек, но находится в состоянии алкогольного опьянения, и поэтому своё слово сказать ему уже трудно».

Молчит, молчит он, а потом как закричит:

— Попрошу освободить проход!

Тут вам делается жарко. Вы прижимаетесь к сидящей около вас женщине, чтобы занимать меньше места. Он проходит мимо, презрительно улыбаясь, а вы думаете: «Большой, наверное, начальник». А может, вы опять путаете. Я раз за одним таким шёл, так оказалось, что он живёт в квартире с тремя маленькими детьми, женой, тёщей, племянницей, и поэтому его сердце свободы хочет в общественном транспорте, ему через три года жильё дадут, так он, значит, три года будет в общественном транспорте высказываться.

Но настоящая беда, если вам товарищ попался из тех, кто ещё только хочет быть интеллигентным и предпосылки у него имеются. Тут не знаешь, как к нему подступиться, потому что он в эту интеллигентность идёт собственной дорогой, никому ещё не известной, и у него на всё своё мнение имеется. Тут надо не обидеть человека, и так ответить, чтобы он свою новоиспечённую интеллигентность мог перед людьми показать. Например, вы скажете:

— Мне горько слышать такие слова. А он в ответ:

— Мы, наверное, с вами не контактируем. Или вы, посторонившись:

— Дорога свободна, не толкайтесь.

А он:

— Ощущение себя личностью начинается с одиночества и пространства.

Видите, как причудливо извиваются мысли этого человека. Какое же в общественном транспорте одиночество? Чтобы помочь ему в трудной работе его мозга, можно сказать:

— Человек только тогда человек, когда хочет и умеет общаться с себе подобными.

Он благодарно смотрит на вас и говорит:

— Я шёл к этой мысли, но ещё не успел сформулировать. Проходи, дорогой товарищ. Выходи из троллейбуса, читай, говори умные слова, потом, покушав, опять залезай в троллейбус, где я еду, и, увидев мою фигуру в проходе, скажи: «Посторонитесь, пожалуйста». Я от этих слов так постараюсь уменьшиться, что тебе и ругать будет некого.

 

Старая история

Помню я, как подавала руку страхагенту Петру Семёновичу Слизкову Анна Андреевна Сполохова, повариха столовой № 5. Но нынче Анна Андреевна на пенсии, купила малиновые шторки и кошку завела по прозвищу Лика.

Пётр Семёнович потерял смысл жизни, от тоски он дёргает левой ногой и собирается на воды.

Анна Андреевна по утрам пьёт чай с пудингом, по телефону отвечает томным голосом и в жизни своей обособилась от народа.

Пётр Семёнович сначала часами прогуливался под её окнами, потом притворился общественником и хотел привлечь Анну Андреевну к охране зелёных насаждений. А когда она игнорировала его порыв, он со зла притворился котом и увёл доверчивую кошку Лику за угол. Там он подарил её прохожему Лялюшенко.

Анна Андреевна тосковала, как беженка, потом поняла всю безысходную тоску жизни и уехала с Петром Семёновичем на воды.

 

Монолог в столовой

Я смотрю на этого усталого человека, и части его тела исповедываются мне. Я вижу его лысину, отливающую оливковым маслом, его большие уши, испещрённые бугорками и прожилками, похожие на географические карты. Лицо вытянуто и напоминает дорогую чашку из кофейного сервиза, с тонким орнаментом.

Он жадно ест котлеты. Рядом на тарелке — кусок пирога. Он поглядывает на него с резвостью и недоверием обжоры. Кажется, он завидует самому себе в предчувствии насыщения.

Вдруг лицо его делается грустным, он оглядывается. Он не хочет быть одиноким в мире, он на секунду повисает в пространстве вместе со столом, и обретает человечество в моем лице. Я сажусь за его столик, и мы смотрим друг на друга.

— Ты кто? — спрашивает он, облизывая губы.

Я молчу, факт моего присутствия обозначен чёткими контурами тела.

— Я тебя не знаю, — говорит он, пододвигая пирог.

Робкая суетливость проявляет путаницу сознания. Он ищет форму общения, неопределённость его личности размывает красивый орнамент лица.

«Это не интеллигент, — важно думаю я. — И не представитель рабочей династии. Он ещё не выработал форму существования».

Я открываю свой кожаный мешок и раскладываю перед ним несколько жизней. Я предлагаю ему жизнь с гудком паровоза и тёплым запахом машинного масла, гордую жизнь литейщика, хитрую жизнь ботаника и даже восторженную жизнь ребёнка. К себе я придвигаю элегантную жизнь, задрапированную пепельным шёлком. Я стараюсь и цитирую наизусть страсти.

Наконец он отодвигает ко мне мягкую плоть этих жизней и продолжает есть пирог.

— Сейчас, докушаю, — говорит он. И вдруг начинает смеяться.

Я вижу, что вокруг все начинают смеяться надо мной. Моя печаль переплавляется в смех толпы.

 

Одинокий

(рассказ-подражание)

Вечер был похож на спелую сливу и истекал здоровым терпким запахом. Вася сидел на скамейке в сквере и думал о том, что опять получил двойку по химии и родители не дадут денег на кожаную куртку.

«Меня никто не понимает, — думал он. — Я очень одинокий».

Вокруг нею пенились кусты и ходили люди. Старичок в белой шляпе азартно предлагал парочкам на скамейках — могу рассказать свою жизнь.

Рядом с Васей сел грустный молодой человек. Он искоса поглядывал на Васю и потом обратился к нему со следующими словами:

— Вы, наверное, одиноки и тяготитесь этим? Как я вам завидую! Вот уже три года я не могу испытать этого прекрасного чувства. Множество предметов и живых существ взаимодействуют со мной. Когда я бегу от них, я вступаю в сложные отношения с вещами, костюмы диктуют мне свой стиль и меняют характер.

Вася недоверчиво посмотрел на него.

— Вы мне не верите, — сказал молодой человек. — А вот даже сейчас, посмотрите, муравьи бегают вокруг моей ноги, запонка нежно вошла в кожу и щекочет её рядом с кровеносными сосудами, отяжелевший кусочек атмосферы задержался на моей щеке. Я уже не говорю о запахах, что как насекомые жужжат вокруг меня.

Вася уставился на муравьёв.

— Сейчас сюда придёт чудесная девушка, — сказал молодой человек. — Влюбитесь в неё, вы одиноки и свободны. А я, — он махнул рукой, — я не могу даже влюбиться, я переполнен мелочным общением.

По тропинке действительно шла красивая девушка. Но её обогнал старичок в белой шляпе.

Старческий румянен пятнами покрывал его лицо. Он подмигнул Васе и азартно предложил:

— Могу рассказать свою жизнь.

 

Внешний мир

Кондрашин тяжело прыгнул на подножку трамвая и зашёл в вагон. Старость тяготила его, как мешок, накинутый природой. Он сел у окна, вытер пот и начал окидывать мир за окном суровым взглядом.

На улице был туман. Люди на улице плавно двигались в мягком и густом воздухе. Туман нежного телесного цвета обволакивал окно. Кондрашин подумал об Анечке, молодой служащей своего отдела, и усмехнулся.

К стеклу в это время прилепился листик и затрепетал. Кондрашин начал подозревать Анечку в страшных грехах.

«Не зря бойкая-то она», — решил Кондрашин.

Он вышел из трамвая и пошёл по улице. Улица с напряжением извивалась и тянулась к маленькой площади, похожей на полуоткрытый рот. Воздух слоился и расточал запах свежести.

«Нет, Анечка всё-таки хорошая женщина», — подумал Кондрашин.

На площади стоял автомобиль. Нетерпеливый шофёр нажал кнопку. Автомобиль громко затрубил.

«Я люблю её», — с ужасом подумал Кондрашин.

Он неожиданно для себя побежал по улице, часто перебирая ногами. Но тяжёлый звук автомобильной сирены следовал за ним, как собака на поводке. Слышалось фырканье и азартный звук преследования.

— Я старик, — укоризненно сказал Кондрашин, останавливаясь. — Отстань от меня.

Но в ответ лишь звенела цепь на ошейнике.

 

На приёме

Акаюмова пришла наниматься на работу. Она была очень тепло одета, и начальник отдела кадров подозрительно на неё посмотрел. Он, конечно, не мог знать, что Валентина Петровна Акаюмова бездетная, и муж у неё пропал. Поэтому она жалела себя и берегла от шумной и хлопотливой жизни.

Вбежала секретарша, и пока она совершала по комнате разные движения, Акаюмова думала: «Начальник-то невидный какой, а девчонка — сорока».

Наконец, подписав бумаги, начальник сказал:

— Слушаю, — и посмотрел на Акаюмову.

Валентина Петровна тоже посмотрела на него глазами, полными грусти и житейской мудрости, и поджала губы.

— Устраиваться на работу пришли? — спросил начальник отдела кадров.

Акаюмова медленно кивнула и уставилась на него влажными от напряжения глазами. Он сказал:

— Профессию назовите, образование. «Изучает, — подумала Валентина Петровна. — Приглядывается». Вслух она сказала:

— Дело наше простое.

Начальник отдела кадров внимательно на неё посмотрел, встал и прошёлся по комнате. Он был сутулым, аккуратным мужчиной с продолговатым лицом. «Думает, — решила Акаюмова. — Изучает».

Он остановился около неё и строго спросил:

— Последнее место работы? «Начальник, — подумала Акаюмова. — Тоже мне».

Он как будто что-то вспомнил, улыбнулся и сказал:

— Не стесняйтесь, мы здесь одни, поговорим.

«Мужчина, — подумала Акаюмова. — Известное дело». Она подозрительно посмотрела на закрытую дверь, потом на начальника отдела кадров и сердито сказала:

— Лифтёром работала, уборщицей.

Он стоял, не двигаясь, ожидая, что она ещё скажет. «Сейчас рядом сядет», — подумала Валентина Петровна и почувствовала лёгкий озноб. Но он подошёл к столу и сказал:

— Документы попрошу.

«Серьёзный мужчина», — подумала Акаюмова, подавая ему паспорт и трудовую книжку. «Сначала паспорт посмотрел, год рождения, наверное», — думала Акаюмова.

— Кем же вы работать хотите? — вздохнув, спросил он.

«Секретарша у него что-то бойкая», — с беспокойством подумала Акаюмова.

— Отвечайте же, — громко и немного сердито сказал он.

«Ишь расходился, — добродушно подумала Акаюмова. — Будто дома с похмелья».

Он опять встал. Валентина Петровна покраснела и опустила глаза.

— Ну вот что, — сказал он нетерпеливо. — Мне курьер, нужен. Пойдёте?

Она чуть кивнула.

Пока он оформлял бумаги, Валентина Петровна по-женски внимательно оглядывала его одежду, заметила маленькую дырочку на рубашке и жалостливо посмотрела на его наклонённое лицо. Она вышла на улицу. Думы у неё были лёгкие, в трамвае она усмехалась.

 

Думайте откровенно

В зале было душно. Иван Петрович тонко улыбнулся и поправил колпак, расшитый золотыми звёздами.

— Сейчас будем угадывать мысли на расстоянии, — сказал он. — Попрошу думать о производстве.

Сразу тысячи мыслей полетели к нему по воздуху. Механический цех просил новое оборудование, контролёры ОТК ругали бракоделов, были неоформившиеся мысли типа: «Я не люблю Фёдорову», «Хочу большой зарплаты». Затем в воздухе поболталось несколько бутылок, но Иван Петрович мысленно направил их к запасному выходу. Поколебавшись, он скрестил несколько мыслей о любви — их обладатели сидели в разных концах зала.

И только одна мысль не давала ему покоя, она мощно лилась откуда-то сверху, была проста и однозначна, как дыхание, и звучала так: «А мне плевать».

Иван Петрович повеселил немного зал, угадав мысли уборщицы тёти Кати, которая думала: «Натоптали, насорили», потом прочитал в глазах заведующей планово-финансовым отделом смету на будущий год, угадал несколько мелких мыслей завхоза.

«А мне плевать!» — зычно раздалось в его голове, и взгляд его встретился со взглядом солидного мужчины, сидящего в первом ряду.

«Представьтесь», — мысленно приказал Херувимов.

«Кристаллов, директор», — мысленно сказал мужчина из первого ряда.

Силой своего дара Иван Петрович заставил мужчину встать и подняться на сцену. Затем Иван Петрович начал сеанс гипноза.

«Вы молоды, — внушал он Кристаллову. — Вы красивы». Директор приободрился, улыбка застыла на его загипнотизированном лице.

«Я завод, мои цехи раскинулись на сотни квадратных метров, — продолжал Иван Петрович. — Любите ли вы меня?»

Кристаллов с напряжением уставился на него, в лице его что-то будто прояснилось. «Не люблю, — с облегчением подумал он. — Мне на тебя плевать».

Поздно вечером ревизор главка Иван Петрович писал служебную записку. Среди прочего он подчёркивал, что директор завода явно не пригоден для такой должности.

Волшебный колпак лежал рядом.

 

Приключения Анны Бабкиной в большом городе

(фрагмент)

 

Глава 1,

Роза Леопольдовна Бабкина вернулась в полдень с рынка, поставила сумки на кухне и торопливо съела немного каши. Потом она достала из шкафа сумочку из чёрной лакированной кожи и надела соломенную шляпу, украшенную красной ленточкой. Проходя через прихожую, она остановилась перед зеркалом. Томность была в её взгляде.

Выйдя во двор, Роза Леопольдовна крикнула старшим детям, чтобы они не баловались без неё и не оставляли дом открытым.

Она медленно прошествовала по двору, в который выходило множество дверей. Огромный живот её был обтянут цветастым платьем.

Ровно через один час сорок минут она произвела на свет пухлую девочку. Младенца шлёпнули по попке и стали купать.

— Посмотрите, — прошептала акушерка. — Она смеётся.

Акушерка осторожно подняла девочку. Все столпились вокруг неё. Девочка смеялась. Пришли медсёстры, буфетчицы, санитарки и даже старик-вахтёр. Он протиснулся сквозь толпу и наклонил к девочке носатое лицо. Девочка смеялась, щуря глаза, ещё подёрнутые младенческой пеленой.

Старик повернулся к толпе и поднял палец.

— Характером эта девочка похожа на своего покойного деда Киву, — важно сказал он, — который торговал керосином во времена нэпа.

 

Глава 2,

Последующие несколько дней девочка провела в отделении для младенцев, где, лёжа в кроватке и пуская пузыри, произнесла несколько запутанных речей.

Это была трудолюбивая и жизнерадостная девочка, она за эти дни проглотила столько молока и испортила столько пелёнок, что получила сразу несколько прозвищ: «кобылка», «несушка», «чужое добро», а от одной медсёстры, муж которой работал мясником, она услышала необычное — «прелестный кусок мяса, источающий дурные запахи».

В жаркие ночи этого младенца женского пола клали в одной распашонке на клеёнку, покрытую тоненьким батистом, чтобы она испортила за ночь поменьше белья.

Девочка лежала у окна, и нежная кожа её светилась в лукавом свете луны.

В маленькой ножке и столь же крошечной ручке, пальцы которой были постоянно сжаты в кулачок, угадывались будущие мощные формы. Кто сможет нарисовать генеалогическое дерево «обыкновенных людей», «людей на все времена», с их дружной выживаемостью и оптимизмом? На этом дереве, как сырые плоды, повисли болтуны, мечтатели, обжоры, плуты, поэты, бухгалтеры в чёрных нарукавниках, невесты в парчовых платьях, их потомство, неизвестные усатые красавцы.

Короче и легче провести линию от матери-земли и от отца-неба.

 

Глава 3,

Прошла неделя, и Розу Леопольдовну провожали домой.

Ей вернули чёрную лакированную сумочку, соломенную шляпку и тугой свёрток, из которого выглядывало весёлое личико.

Её муж перед этим торжественным событием так основательно налился пивом в небольшом заведении на окраине городка, что младенцу пришлось сначала путешествовать вниз головой, потом под мышкой у отца.

Признаться, отец не рассчитывал на такого основательного младенца и через несколько минут потребовал отдых. Он учинил жене такой допрос:

— Ты правду говоришь, что младенец женского пола? В ней будет килограммов десять, хорошо же таскать младенцев в такую жару.

В это время девочка так громко засмеялась, что пришлось дать ей кусочек персика, завёрнутый в тряпочку, который она стала охотно сосать, видимо, принимая за материнскую грудь (впоследствии мать часто подсовывала ей эти плоды, и девочка впитывала в себя соки земли с такой же резвостью, с какой впитывала материнское молоко).

Во двор её внесли торжественно. Впереди шли трое старших детей, потом, застенчиво улыбаясь, Роза Леопольдовна, а за ними тащился отец с огромным свёртком, пыхтя и отдуваясь. За время пути у него выросла щетина, выпал зуб и появились воспоминания об эвакуации, голоде и первом дне женитьбы.

Старухи в тёмных платьях, закрывая лица платками от жаркого дыхания солнца, выползли посмотреть на нового младенца. Старики улыбались прощальными улыбками, дети показывали на свёрток пальцами.

Когда свёрток на террасе развернули, то там оказался изрядный запас пелёнок, распашонок и детских запахов. Младенец тотчас продемонстрировал своё умение моргать, разевать рот, потеть, сопеть и пыхтеть.

— О, посмотрите, как она смотрит на нас, — вскричал один сосед. — Первый раз вижу такого нахального младенца.

Девочка засмеялась.

— Уан, уана, — закричала она.

— Люди, её зовут Анна, — авторитетно заявила бородатая старуха.

На террасе наступило молчание. Слышно было, как томится и позванивает раскалённый воздух, наполненный мухами.

Вперёд выступил учёный сосед, судья всех дворовых споров.

— Надо подсчитать, сколько пальчиков на руках и ногах этого младенца, — сказал он. — И также количество вдохов и выдохов в минуту. И желательно знать, сколько волос на темени, есть ли родимые пятна и другие научные данные.

Несколько старух приблизились к младенцу.

— Оставьте Анну в покое, — вдруг закричала Роза Леопольдовна.

— Мы можем уйти, — сказал учёный сосед. — Но с точки зрения науки, у вас родился ненормальный ребёнок. Я его не признаю.

Он сердито посмотрел на младенца.

Так девочка приобрела имя, некоторый жизненный опыт и избавилась от любопытных взглядов.

 

Глава 4,

— Ты истратил все деньги, болван, — вот первая фраза, услышанная Анной из уст матери. — На что я буду записывать девочку?

Дело в том, что в доме было принято устраивать торжества в день записи младенца в районном загсе.

— Я не знаю, — флегматично ответил отец. — Подождём до моей получки.

Теперь многочисленные родственники, не желая обидеть родителей, делали вид, что девочка только должна появиться на свет, и они с нетерпением этого ждут. Они считали себя большими дипломатами.

— Говорят, у вас должна родиться девочка? — спрашивала какая-нибудь тётя Зина, встречая Розу Леопольдовну на рынке.

— Да, дней через десять, — отвечала та, быстро подсчитывая дни до получки мужа. — Вес шесть килограммов четыреста граммов.

И они расставались, весьма довольные друг другом.

А вечером на пыльной улице, медленно остывающей после жаркого дня, отца Анны встречал дальний родственник.

— Эй, кум, прибавления ждёшь? — спрашивал он.

— Дней через десять, — отвечал тот, краснея. — На меня похожа и на моего отца.

— Э, счастливчик, — вздыхал родственник и шёл дальше.

Когда в доме появлялся чужой, Анна поднимала такой шум, что смущённая мать выносила её и показывала гостю.

Уже в раннем возрасте Анна была склонна к правдолюбию и самоутверждению.

 

Глава 5,

Зиму Анна Бабкина провела в сумрачных комнатах, слушая шипение дождя. Иногда она предавалась воспоминаниям: утром — о вчерашней каше, вечером — об утреннем молочке.

Размышляя, девочка сделала сразу несколько выводов:

а) всё огромное состоит из составных частей,

б) что нельзя съесть, то представляет несомненную опасность,

в) что не твёрдое, то мягкое,

г) что не трещит, то фыркает,

д) что свербит в носу, то не щекочет пятки.

И ещё множество мелких открытий, перечислить которые здесь невозможно.

Отца она узнавала по храпу, брата — по шишке на лбу, мать — по крику, солнце — по потению, правду — по наивности.

Но о своём несомненном существовании на земле Анна догадалась после хорошей трёпки, которую задал ей отец после того, как она влезла в корыто и совершила небольшое путешествие по скользкому полу.

 

Глава 6,

Пришла весна, смешав запахи цветения и гниения. В доме началась великая уборка, и про Анну забыли. Она проковыляла на кухню и увидела на полу огромный сверкающий предмет. Анна обошла вокруг него несколько раз, держась за бортик. Потом она попыталась его опрокинуть, сдвинуть с места, но когда у неё ничего не получилось, она упёрлась животом в бортик и оказалась внутри предмета.

Корыто (это было именно оно) содрогнулось от удара, медленно двинулось по скользкому полу к двери. Оно съехало с крыльца и понеслось под уклон. Анна била кулачком по дну корыта и смеялась. Она была уверена, что корыто хотело убежать от неё, и её голос поймал его.

Через час Анну нашли около помойки в обществе собачки Дэзи и старой вороны.

Так она приобрела самостоятельность, первых друзей и первые серьёзные заблуждения.