Август был первым римским императором. Жестокие гражданские войны поставили Римскую республику на колени. Август положил этим войнам конец. Пройдет почти пятьсот лет, прежде чем последний римский император будет предан забвению.

Воцарение Августа стало возможным благодаря предсказанию астролога, составленному по дате рождения императора (Август родился в 63 году до н. э.). Римский писатель Светоний так рассказывает эту историю в своей развеселой, но весьма кровавой книге «Жизнь двенадцати цезарей» [64]:

В бытность свою в Аполлонии он поднялся с Агриппой на башню к астрологу Феогену. Агриппа обратился к нему первый и получил предсказание будущего — великого и почти невероятного; тогда Август из стыда и боязни, что его доля окажется ниже, решил скрыть свой час рождения и упорно не хотел его называть. Когда же после долгих упрашиваний он нехотя и нерешительно назвал его, Феоген вскочил и благоговейно бросился к его ногам. С тех пор Август был настолько уверен в своей судьбе, что даже обнародовал свой гороскоп и отчеканил серебряную монету со знаком созвездия Козерога, под которым он был рожден [16] .

Но Феоген был, конечно, не первым астрологом, рассуждавшим о римской политике. О таких астрологах говорил и Цицерон. В одной из своих чрезвычайно скучных речей [65], обращенных к сенату, давно привыкшему лицезреть, как великий оратор попеременно то возбуждается, то успокаивается, он заметил с некоторой резкостью, что астрологи нередко предрекали политикам, которым вскоре предстояло принять смерть от чьей-то руки, долгую жизнь и безоблачную старость. Неточность их прогнозов Цицерон воспринимал как обвинительное заключение их ремеслу.

Но какими бы ни были пророчества других астрологов, Феоген в данном случае оказался прав. Август пришел к власти, как и предсказывалось, и правил Римской империей более пятидесяти лет.

Однако вера императора в судьбу имела свои пределы. Ближе к старости Августа стало раздражать, а потом и пугать то, что астрологи заняты прогнозированием длины его жизни. Подобные вычисления оскорбляли его величие. Да и последствия имели плохие. Кто знает, на какие глупости может толкнуть людей осознание того, что дни императора сочтены? В те времена, когда он с судьбой был на «ты», Август относился к астрологам с большим уважением. Теперь же решил: что бы ни уготовила ему судьба, астрологам лучше держать язык за зубами. В 11 году он издал эдикт. Предсказывать год его смерти, исчислять длину его жизни стало делом запретным. Более того — не рекомендовалось исчислять длину жизни любого человека, даже если это делалось с глазу на глаз. А лучше всего астрологам вовсе отказаться от этого отвратительного занятия, независимо от того, кто объект их предсказаний: император или простой римлянин. Астрологам было приятно, что сам император признал могущество их ремесла. В дальнейшем они воздерживались от предсказаний на публике, что лишь привнесло некую мистику в их пророчества, которые отныне произносились в укромных местах, за высокими оградами садов или в расслабляющей тишине терм.

Римляне не отличались особой любознательностью. Переняв и усвоив достижения греков в науке и культуре, они вполне удовлетворились и греческими богами, благо добрые эллины были готовы поделиться. Гений римлян проявился в военном деле, юриспруденции, коммерции и в искусстве управлять государством.

В мире за пределами императорского двора простые люди вели повседневную жизнь: кто-то — жизнь раба, кто-то — господина. Они женились, давали детям образование, создавали деловые предприятия, подписывали контракты. Затевали тяжбы, продавали золото, чинили обувь, шили одежду, занимались юридической или врачебной практикой, вели хозяйство. В целом римляне были оптимистами. Тем не менее во все годы существования империи в народе жили темные суеверия, и даже тогда, когда Рим казался незыблемым, как само море, в воздухе витало ощущение того, что и слава, и могущество огромного государства не вечны.

В Риме никогда не было недостатка в жрецах, весталках, прорицателях, заклинателях, служителях мистических культов, наставниках в эзотерических знаниях, предводителях сект, хиромантах, ворожеях и тех, кто способен узнать будущее по внутренностям животных. Людям повсюду чудились знаки, которые они всячески трактовали. Астрологи встречались на каждом шагу. Вынужденные зарабатывать на жизнь своим знанием, они открывали конторы и давали консультации, вели бизнес, организовывали рекламу и, когда небеса бывали к ним неблагосклонны, прирабатывали медициной, предлагая страждущим диагноз, выведенный не только по симптомам, но и по звездам. Надо заметить, пациентам такое лечение очень нравилось.

Доротей из Сидона, живший во второй половине I века, оставил рассказ о ремесле астролога, вполне соответствующий духу эпохи Августа. Такая история могла быть рассказана и за шестьдесят лет до правления Августа. Доротей писал греческим гекзаметром, но астрологическое вдохновение, очевидно, черпал в культуре Египта и даже называл себя Царем Египетским. Его текст Carmen Astrologicum («Астрологическая песнь»), хотя и касается гороскопов и дат рождения, также рассказывает о методах, с помощью которых можно отвечать на необычные вопросы, причем сразу после того, как их задали.

Книга, написанная Доротеем, удручающа. Сначала — взрыв светлого, легкого веселья, потом — печаль и скорбь. Заказчик подумывает жениться? «Взгляни на Венеру, — советует Доротей, — и обдумай первого, второго и третьего хозяина ее тройственности». Дальше — тот самый взрыв веселья. В определенных конфигурациях есть добрый знак. И больше об этом добром знаке Доротей не скажет ни слова. И эти определенные конфигурации куда-то исчезают, уступая место зловещим. «Рожденные при таких обстоятельствах, — пишет он, — никогда не женятся, либо брак их будет заключен с рабынями, или блудницами, или старухами, которые обесчещены, или молодыми, или они [станут] жить у блудниц». Складываясь воедино, приметы указывают на «беды и бесчестие из-за женщин, а также волнение и горе из-за них» [66].

Когда дело доходит до детей, Доротей более конкретен и еще более пессимистичен [67]. «Если Сатурн в квартили Меркурия в десятом знаке от Меркурия, это принесет множество несчастий для новорожденного и сделает его низким, бездеятельным, жуликоватым — он будет радоваться чужим промахам и за это будет поражен недугом шепелявости, немоты или глухоты». При иной астрологической конфигурации, которая столь же возможна, ребенок будет страдать «изъяном походки, и его поразит хроническое заболевание тела, и ему не хватит смелости для любого выбранного им труда, он промотает состояние матери, а кроме того, среди таких детей могут попадаться те, кто возненавидит отцов своих».

Carmen Astrologicum не только мрачна, но и изобилует жуткими подробностями. Цицерон доказывал, что астрологические предсказания слишком расплывчаты и потому их нельзя проверить. Нам, в XXI веке, эта мысль кажется убедительной. Прогноз в газете и журнале о том, что рожденным под знаком Овна, возможно, следует ожидать перемен в судьбе на первой неделе мая, вряд ли не исполнится, даже если мы в нем и усомнимся. Но для Carmen Astrologicum это не так. Ее утверждения слишком уязвимы, точно дерево зимой.

«Если Марс в левой квартиле Солнца, — сообщает Доротей, — это пагубно для отца его и него самого, на него падут в изобилии напасти, в вопросе имущества постигнет его беда, так что в конце концов исчезнет все, чем он владеет, он будет напуган, растерян, одержим заблуждениями, взор его затемнится и не отличит верное от неверного; для рожденных днем бедствия будут еще более страшными, с той лишь разницей, что они от этого умрут и станут прахом» [68].

В ярком свете римского солнца многие сенаторы и политики заявляли, что относятся к астрологии как к глупому суеверию. Но во мраке ночи, когда по улицам крадется туман, всеохватные таблицы астролога казались уже менее нелепыми, чем днем. И полные жизни, уверенные в себе люди вдруг впадали в сомнение и посылали за личными астрологами, чтобы услышать из первых уст, что же предначертали звезды.

Несмотря на огромную власть, Август был наделен даром пробуждать в своих гражданах одобрение, не отдавая приказов. Его характер оставался неизменным: император был скромен, тактичен, щедр и справедлив. Однако он мог быть неумолим, если того требовали обстоятельства. Так, император относился к сексуальной распущенности других отнюдь не столь снисходительно, как к собственным грехам. Узнав о масштабах адюльтера своей дочери Юлии тогда, когда ее непристойное поведение было выставлено напоказ перед императорским двором на протяжении уже нескольких лет, он сослал ее на какой-то унылый остров. Заметим, пороки самого Августа перед смертью, вынудившей его выпустить власть из рук, были не столь чудовищны, как в те дни, когда амбиции побудили его эту власть захватить.

В 15 году Тиберий взошел на трон империи, мастерски продемонстрировав притворное нежелание это делать. Более двадцати пяти лет он терпеливо ждал, когда к нему перейдет власть отца. Теперь он управлял обширной империей. Сложная паутина дорог, мощенных булыжником, уносила его приказы в дальние края, а затем, вобрав в себя отчеты о военных действиях и налогах, новости, архитектурные планы и слухи, вытряхивала с радостью все это на Рим. На западе была Британия — полузавоеванная со времен Юлия Цезаря провинция. Римские легионы маршировали по чавкающей земле полей, голубоватый туман окутывал их биваки. Легионеры наводили страх на врагов ужасающей военной мощью, сметающей все на своем пути. Современная Франция была разделена на три части и именовалась при Августе Галлией, а ее южная область, Аквитания, славилась во времена Римской империи как место, где приятно жить и работать. Римские легионы захватили Лузитанию, побережье Испании, а также Тарракон, центральную область современной Испании. На востоке империя волной докатилась до самого Средиземного моря, включив в себя Галатию, Киликию и Сирию, поглотив и переделав эти распущенные, слабые, старые царства. Римский штандарт покорил и почти всю Северную Африку, присоединив большую часть древнего Египта. Карфаген, который во II веке до н. э. бросил вызов могущественному Риму, лежал в руинах. Римские легионы оккупировали бассейн Рейна и перешагнули через непокорную немецкую границу. Если Рим был центром империи, то императорский двор был центром Рима. Неспокойный и притягательный, он стал сценой бесконечных интриг. Те, кто уже был у власти, интриговали, чтобы остаться на своем месте. Те, кто был к ней приближен, интриговали, чтобы подобраться еще ближе. Кровь потоком лилась по холодным мраморным полам дворцовых коридоров.

Тиберий был масштабным, требовательным и властным человеком. Своими приказами он завоевал уважение, но не пробудил любви. Почти через сто лет после его смерти жизнь императора и характер его правления заинтересовали Корнелия Тацита, самого правдивого, а может, и самого великого античного историка. Портрет, предложенный Тацитом в «Анналах», совсем не наивен. Тацит был человеком, умудренным жизненным опытом, и не страдал от иллюзий. Тиберий пришел к власти при весьма темных обстоятельствах. Смерть нескольких людей очень кстати освободила ему дорогу. Тацит знал, что нельзя получить власть без преступления. Он считал это неприемлемым, но принимал как неизбежность.

Человек, описанный в «Анналах», умен, проницателен, угрюм, замкнут, дисциплинирован, сдержан и жесток. Он обладал замечательной способностью скрывать свои эмоции, что всегда очень полезно для политика. Однако у него эта способность развилась до такой степени, что к концу жизни он уже скрывал их даже от самого себя, и, подобно Сталину, который, по словам очевидцев, перед смертью без конца рисовал волков, Тиберий провел последние дни в страшном тумане смутных подозрений.

Под конец долгого правления Августа Тиберий оказался в весьма затруднительной ситуации. Он был человеком амбициозным, и, чтобы оказаться в череде преемников на императорский трон, ему пришлось принести довольно ощутимую жертву — он женился на дочери императора Юлии, едва успев развестись с любимой женой Веспией. Такова была его уступка реальности, которую он не мог игнорировать, но не мог и безропотно терпеть.

Когда Август еще занимал трон, Тиберий удалился на остров Родос, центр искусств и культуры. Он много читал. Много размышлял. И ждал. А в это время далеко в Риме император, виновник его несчастий, продолжал править, неуклонно старея, но при этом не являя миру никаких признаков старческой слабости — например, катар, обострение мочекаменной болезни, очевидные симптомы угасания. Глядя на каменный бюст Тиберия [69], мы видим изменчивые и противоречивые стороны личности будущего императора. Это мужчина лет тридцати пяти. Волосы острижены на манер Цезаря, с короткой челкой на лбу. В его лице заметна детская пухлость с легким намеком на второй подбородок, что, очевидно, доставило немало беспокойства скульптору. И еще одно: некоторое раздражение в посадке головы, в устремленном далеко вперед взгляде.

Ожидание — вот чем был занят он дни, недели, годы долгой жизни Августа, плескавшейся, точно насмехающиеся водяные часы, и на Родосе, и в Риме. Именно тогда, томясь в ожидании, Тиберий свел знакомство с греческим астрологом Фрасиллом. Будучи по роду занятий грамматиком, тот входил в дальний круг императора. Его советы были востребованы. И высоко ценились. По всей видимости, Фрасилл владел несколькими видами ворожбы. О его проницательности ходили легенды. Факты его жизни кроются где-то между вымыслом и правдой.

Претензии Тиберия на императорский престол никогда не считались вопросом решенным. Римская власть напоминала реку. А реки могут перекрываться плотиной, направляться в другое русло или засоряться илом. До власти Тиберию было рукой подать, но схватить ее пока не удавалось. Поэтому он сидел там, на Родосе, а интриги, которые делают людей хозяевами своей судьбы, плелись далеко от родосских берегов. Тиберий желал знать, получит ли он верховную власть и когда именно. Этот вопрос не давал ему покоя. Многие годы он служил Августу и подспудно чувствовал, что в глубине души Август относится к нему без особого уважения. И тут Тиберий оказался прав. Август признавал его ум и ценил способности в военном деле, но как человек зять ему не нравился.

Пригласив Фрасилла на Родос, Тиберий подверг его допросу, который, как рассказывает Тацит [70], происходил на террасе виллы Тиберия.

Далеко внизу — очень далеко — посверкивает море, небо отливает лазурью, терраса утопает в цветах, но насекомые не мешают беседе. Нервозно бормоча, Фрасилл раскладывает свои таблицы, а Тиберий одобрительно хмыкает или откашливается, прежде чем впасть в хмурое молчание, которым он славился. Тиберий бегло говорил и читал по-гречески, обожал греческую литературу, но образование его ограничивалось риторикой, поэзией и военным делом. В науках он был не силен. Таблицы, разложенные на его столе, имели отношение к астрономии, о которой он не имел никакого понятия.

Я так и вижу, как, теребя мочку уха, потом нервно дергая нос, проводя пальцем от переносицы и сдавливая ноздри, Фрасилл производит расчеты. Общие предположения относительно его жизни и личности были бы оскорбительны для Тиберия. Таблицы Фрасилла ставили особенный вопрос, а расположение Солнца, Луны и планет в них соответствовало тому моменту, в который он был задан. Фрасилл испещрял пергамент каракулями и астрологическими символами. Он измерял углы и рисовал стрелки. Возможно, даже начертил машинально пару-тройку эзотерических формул. Очевидно, самыми точными его инструментами были водяные часы и сложная планетарная таблица, ходившая по римскому миру десятки лет. И вот, погруженный в работу, он вдруг прозрел собственную судьбу, обвившую его щиколотки в ремнях сандалий, точно мощная лиана.

Какое там престолонаследие, какие там Солнце, звезды и сверкающее море. Ему, Фрасиллу, угрожает опасность. Человек, маячащий рядом с привычно нахмуренным непроницаемым лицом, отнесется к смерти другого человека как к весьма подходящему способу решить собственные проблемы.

Фрасилл взглянул на ажурную стену, которая отделяла террасу от моря, что плескалось далеко внизу. Личная охрана Тиберия стояла на часах на дорожке, ведущей от террасы к вилле. Этим дубинам будет только в радость сбросить его с террасы, а потом снова нести караул, подставив бронзовые шлемы горячему солнцу. Здравый смысл подсказал простую мысль: скажи Тиберию то, что тот хочет услышать.

А затем — беги.

Но что же хотел услышать Тиберий? Плохие известия могут разочаровать его и привести в бешенство. Хорошие — дать повод усомниться: а не льстят ли ему? Уж слишком много развелось нынче охотников польстить Тиберию. Нужды в том, чтобы этим занимался еще и астролог, не было. И тут неожиданно Фрасилл ясно увидел путь в густом тумане своих сомнений. Тиберий наследует трон, объявил он.

Звезды сказали свое слово, а если не сказали, то проявили себя на привычном языке нечетких жестов. Тиберий молча выслушал предсказание астролога, при этом его мрачная, всем известная раздражительность не исчезла и даже не смягчилась. Фрасилл, весь на нервах, стоял в луче света и время от времени поднимал на Тиберия взгляд, чтобы угадать его реакцию. Итак, Тиберий услышал то, что надеялся услышать.

А что, спросил он, обещает таблица самого Фрасилла на ближайшие годы?

Фрасилл, измеривши положения звезд и расстояния меж ними, усомнился, а после испугался, и чем больше смотрел он, тем сильнее разрастались в нем изумление и страх. Потом вскричал он, что страшная, а может, и смертельная угроза нависла над ним. Тиберий обнял астролога, похвалив за предсказание беды, и пообещал, что беда эта минует его. С тех пор Фрасилл стал одним из ближайших друзей Тиберия, а слова его стали считаться пророческими.

Занятная история, и, если прочитать ее как следует, увидишь, что сердце человеческое подобно бесконечному коридору из зеркал…

Разговор Тиберия и Фрасилла стал вехой в истории, одним из эпизодов в потоке времени. Разумеется, астролог не был ровней императору. Власть направлялась в одну сторону: от могущественного Тиберия к беспомощному Фрасиллу. Тиберий, без сомнений, мог приказать, чтобы Фрасилла сбросили с террасы на береговые скалы, где его и настигла бы смерть. Это понимали все: и Тиберий, и Фрасилл, и Тацит.

Но у этой истории есть и другая сторона, восстанавливающая до некоторой степени симметрию для ее протагониста. Если уж мы принимаем в расчет жестокость Тиберия, не стоит забывать и о его ранимости. Он стоит там, на залитой солнцем террасе, остолбеневший, если верить описанию Тацита, крупный мужчина, которому неудобно в собственном теле, и угрюмо ждет, когда мудрый греческий астролог произведет расчеты, которые предскажут его, Тиберия, судьбу. Понятие судьбы играло важную роль в жизни любой цивилизации. Так, например, авторы «Энума Ану Энлиль» полагали, что человеческая судьба — это выражение некоторой системы индивидуальных сил. Эти силы неподвластны человеческому контролю, но постичь их можно. Судьба человека определена действиями богов, и, если она начертана звездами, это объясняется в основном тем, что боги выбрали случайные участки космоса, чтобы записать свои мысли.

Фрасилл противостоял Тиберию с помощью власти совсем иной природы. Звезды говорили с ним так же, как и с каким-нибудь придворным астрологом, жившим за тысячу лет до этого. Но то были другие звезды. Никакие боги не оживляли движение Солнца вперед, никакие боги не вели Луну вокруг Земли. Боги и богини по-прежнему обитали в греческой и римской космологии, но теперь их нельзя было спросить или задобрить. И, несмотря на всю практическую пользу, они покинули астрологическую систему. Появилось нечто новое: пугающая и точная согласованность астрономической системы и человеческой жизни.

Неудивительно, что Тиберий колебался. В разговоре этих двоих, будущего императора и астролога, ковались новые отношения. Волшебники и чародеи прошлого исчезли в мгновение ока, а им на смену пришли люди, претендовавшие на новый тип знания, реального, но недосягаемого, уяснить которое можно было только посредством изучения, дисциплины, опыта и, возможно, некоторого врожденного дара.

Светоний рассказывает другую историю о другом императоре, Домициане, самом последнем и ничтожном в династии Флавиев, и другом астрологе, Асклетарионе [71].

Тиберий был сильной личностью, неодолимой в глазах современников, несмотря на всю его печаль. Однако династия Юлиев-Клавдиев завершилась — жалкой смертью Нерона. После чего императорский трон занимали императоры Гальба, Отон и Вителлий, и каждый из них не оставлял после себя наследника. Домициан был из династии Флавиев, преемник Веспасиана и Тита, своих отца и брата. Он приложил немало усилий, чтобы закрепить пороки предшественников, но палец о палец не ударил, дабы приумножить их добродетели.

Домициан родился на Гранатовой улице, сообщает Светоний, в шестом районе Рима. Детство его было отмечено «и бедностью, и унижениями». По Риму ходили слухи, что по молодости лет над Домицианом надругался его последователь, император Нерва, хотя Светоний не объясняет, почему в империи, где детей иногда казнили, сексуальное насилие должно было вызвать возмущение. Еще сложнее найти подтверждение тому, что он рос в нищете. Светоний говорит лишь о том, что у этого во всем остальном аристократического семейства не хватало столового серебра. Это обстоятельство исключает богатство, но вряд ли может служить признаком нужды. Был Домициан беден или нет, но ему удалось захватить власть, и сделал он это с помощью хитрости, не подкрепленной храбростью. Домициан был одним из самых закоренелых интриганов в истории. Когда император Тит — между прочим, его родной брат — слег от болезни, Домициан приказал его слугам делать вид, что император мертв.

А вскоре Тит и в самом деле умер.

Домициан унаследовал императорский трон и в первое время принялся развлекать себя ловлей мух, вонзая в них острое, как игла, перо. «Какое-то время, — пишет Светоний, — он правил довольно неровно: скажем так, сначала его пороки были уравновешены добродетелями». Это, разумеется, можно отнести ко всем римским императорам. Потом, продолжает Светоний, Домициан умудрился «превратить свои добродетели в пороки», таким образом покончив с противоречиями своей личности. «Недостаток средств сделал его жадным, а боязнь того, что его убьют, — жестоким». Домициан и при самых удачных обстоятельствах не был человеком интеллектуальным и любознательным, так что Риму достался правитель мало того что недалекий, но еще алчный и безжалостный. На римском барельефе, который ныне находится в Ватикане, изображен Веспасиан, смотрящий на юного Домициана (своего сына). Веспасиан лыс, у него крупный нос, тонкие губы, и, что удивительно, его каменные глаза смотрят на мир довольно неуверенно. Он поднял руку. Сложно определить, каково было намерение скульптора — показать, что Веспасиан отталкивает наследника или же что гладит по плечу.

Астрологические пророчества, пишет Светоний, давно уже предсказали год, день, час и вид смерти Домициана. Он скончается от ножа убийцы. Старея и становясь распущеннее, Домициан все больше боялся. Его гороскоп, долгое время казавшийся мрачной, но далекой угрозой, сильнее и сильнее удручал его по мере того, как годы сходились в знакомую всем воронку среднего возраста. Гроза приводила его в ужас. Он видел дурные знаки в самых обычных событиях. Его очень беспокоили сны, тем более что они стали чудовищными. Богиня Минерва, ответственная за его защиту, явилась однажды ночью и скорбно известила его, что ее обезоружил Юпитер и что он, император, теперь совершенно беззащитен.

«Но что тревожило его сильнее остального, — замечает Светоний, — это предсказания астролога Асклетариона». Нет больше солнечной террасы Тиберия. Светоний перенес мизансцену в императорский дворец и предложил читателю самостоятельно дофантазировать тяжелый сумрак Домициановых покоев, откликающихся эхом, особенно по ночам. Асклетарион стоит перед императором и передает ему неприятную весть о том, что он смертен и вскоре умрет. Асклетарион, вероятно, вполне трезво представлял свою дальнейшую судьбу после беседы с обреченным Домицианом. Его накажут либо за оглашение правды, либо за отрицание оной. А поскольку в силу логики он принужден совершить то или другое, его накажут в любом случае. При дворе Домициана, как и в суде Сталина, существовало лишь одно наказание.

Но если Асклетарион знал свою судьбу, то император — нет. Его изводило неведение, а астролог стоял перед ним и смотрел спокойно и высокомерно. В античной литературе не осталось записей о том, чтобы кто-то заметил в Домициане проницательность. Но, как ни странно, он нашел способ успокоить свои сомнения, случайно выбрав ту же стратегию, что и Тиберий в общении с Фрасиллом.

Домициан потребовал, чтобы астролог дал ему «предсказание его собственной смерти». Асклетарион без заминки ответил: в скором времени его разорвут собаки. Что в общем совпало — если не в деталях, то по духу — со словами Фрасилла, обращенными к Тиберию.

Разорвут собаки? Странный ответ. В императорском дворце собак не водилось. А если бы и водились, то, скорее всего, они клянчили бы еду, а не набрасывались на гостей хозяина, чтобы превратить в еду их плоть.

Позвав дворцовую охрану, Домициан велел немедленно казнить Асклетариона. А после приказал, чтобы «обряд похорон производился с величайшим тщанием, — это послужит еще одним доказательством того, что астрология — сплошное мошенничество».

Далее история разворачивается в лучших традициях леденящей душу «Обезьяньей лапы». Во время похорон, пишет Светоний, «внезапно поднявшая буря разметала погребальный костер, и псы объели полусгоревший труп».

Следующая мизансцена Светония просто ужасна. Видя бесплодность своей власти, император встает перед истиной, которую не готов принять и не способен отменить.

В день перед его убийством кто-то подарил [императору] яблоки. «Подайте их завтра, — велел он слугам, добавив: — Если только я доживу до этого». Потом обернувшись к своим спутникам, он заметил: «Луна окрасится кровью, когда войдет в Водолея, и свершится такое, о чем всякий станет говорить в целом мире».

Дальше время замедляется. В императорском дворце почти полночь. Домициан умрет, как предсказал Асклетарион, в пять утра.

С приближением полуночи Домициан пришел в такой ужас, что выпрыгнул из кровати. А на рассвете приговорил к смерти прорицателя из Германии, которого обвиняли в том, что он увидел в молнии предвестие того, что сменится власть. Домициан тогда почесал нагноившуюся бородавку на лбу, пробормотав: «Надеюсь, крови достаточно».

Домициан спросил у слуги, который час.

Как и было запланировано, раб лживо ответил: «Шесть», поскольку знал, что император боится пятого часа. Убедившись, что опасность миновала, Домициан на радостях отправился принять ванну, где старший слуга, Партений, изменил его намерение, сообщив, что пришел некто по неотложному и важному делу, которое не может ждать. Тогда император отпустил спутников и поспешил в спальню — где его и убили.

Nullo fata loco possis excludere, как писал Марциал. Нет такого места, где можно спрятаться от судьбы.

В конце II века н. э. Римская империя еще не пришла в упадок, но, подобно брошенному копью, достигла апогея, и восприимчивый наблюдатель мог заметить, что, поднявшись, она непременно падет. Империя, несмотря на процветание, начала ветшать по окраинам. Даже в самом Риме наблюдалось глубокое и неискоренимое огрубление нравов и вкусов. Мистические культы, представлявшие подтачивающий поток умонастроений в республике и на ранних этапах империи, теперь вышли из тени. В Египте бытовал культ Исиды. Дальше на север поклонялись Великой Матери, а в Персии — непобедимому Солнцу. Культ древнеиранского бога Митры распространялся на запад, проникнув в римскую армию. В Италии и по всей Северной Африке набирало силу христианство.

К концу III века валюта империи обесценилась из-за инфляции, авторитет Рима был подорван неповиновением приграничных племен. Римское государство переняло многие черты восточных деспотий, столь долго презираемых ее гражданами. Взойдя на трон в 284 году, император Диоклетиан, человек грубый, но весьма хитроумный, в начале своего правления милостиво терпел христианскую веру. Когда же позднее он осознал, что христианство стало своего рода государством в его государстве, судорожные попытки императора подавить новое вероучение лишь привлекли к нему внимание благодаря удивительной способности христиан переносить страдания.

Диоклетиан оставил престол в 306 году, и после череды бездарностей, захватывавших и потом упускавших власть, на его место пришел Константин Великий. Император, как повествует его биограф Евсевий, увидел крест, пылавший в небе перед битвой у Мильвиева моста. Христиане поклялись, что их Христос принесет не мир, но меч. И вот явилось доказательство. До того Константин склонялся к вере в непобедимое Солнце. Теперь же он пережил значительную перемену и повелел империи последовать за ним. Однако, как бы искренен ни был этот переход, Константин позаботился о том, чтобы на его монетах были и христианский крест, и непобедимое Солнце, — забавное свидетельство того, что, утверждаясь в вере, император решил подстраховаться. Итак, христианство пережило гонения и теперь получило власть.

Отцы Церкви IV века были людьми выдающегося интеллекта. Они быстро сориентировались, чтобы обеспечить себе идеологический контроль над философией, наукой и литературой. Астрология была частью жизни римского общества уже более пятисот лет. И если Птолемею не удалось до конца сделать ее наукой, он, без сомнения, преуспел в утверждении ее как системы. Однако церковные власти полагали, что римская астрология и христианская доктрина вступают в некоторое противоречие. Поначалу на астрологов смотрели подозрительно, потом — нетерпимо.

В 365 году Лаодикейский собор официально запретил духовенству заниматься астрологией и чародейством — Отцы Церкви плохо себе представляли разницу между тем и другим. Толедский собор, проводившийся тридцать пять лет спустя, объявил анафему всем, кто находил астрологию «достойной верования».

Именно в этом, как и во многих других аспектах доктрины, Августин из Гиппона — Святой Августин — нашел теологическое оправдание критики астрологии. Работая над своими трудами на севере Африки в V веке, Августин размышлял о судьбах мира на фоне величайшей катастрофы — заката Римской империи на западе. Во всем его произведении «О Граде Божием» [72] звучит мучительное осознание того, что грандиозная культура пришла в упадок. Аргумент, который Августин выдвигает против астрологии, обладает некоторым драматизмом — мы слышим человека, отвергающего собственное наследство.

Если звезды наделены способностью контролировать дела человеческие, пишет Августин, то способность эта либо не зависит от воли Божьей, либо подчинена ей. Пока все ясно и логично. И именно логика ведет доказательство дальше. Если звезды не зависят от Божьей воли, тогда получается, что по этой самой причине они не подчиняются Богу. Это Августин отметает как форму атеизма. «Ибо чему равняется суждение сие, — вопрошает он, — как не тому, что никакому богу не должно служить и молиться?» Вопрос риторический — что в V веке н. э., что сейчас. Он будоражит воображение. А если звезды зависят от воли Божьей, тогда они нечто иное, как причина, сообщающая другую причину. Но если звезды — это в самом деле причины, отражающие Божьи причины, тогда куда девать свободную волю? Если ее нет, как виделось Августину, тогда великие христианские понятия: раскаяние, прощение и искупление — теряют свой смысл.

В его рассуждениях наступает перерыв. Августин, следует признать, не был великим диалектиком. Его стиль тяготеет к избыточности и запоздалым мыслям. Запоздалые мысли неизбежно приводят к избыточности. Зачем вообще приписывать звездам причинно-следственные свойства? Что, «если звезды, как говорят, скорее символизируют события, а не порождают их, так что положения звезд — это вид речи, предсказывающей, а не вызывающей события»? Августин приписывает математикам такую трактовку астрологии, но она восходит, конечно, к своему первоначальному истинному источнику в знаках «Энумы».

Однако Августина посещает странная мысль, которая проходит через всю историю астрологии. Независимо от своих философских воззрений он все-таки признает, что астрологические прогнозы зачастую оказываются верны.

И далее Августин умолкает на полуслове. Первые Отцы Церкви прекрасно понимали, что противостоят астрологии. Хотя и не знали почему. Августин вывел осуждение астрологии на уровень дискуссии, но не далее. Расплывчатое мнение и незавершенное доказательство тем не менее подпитывали друг друга. Ремесло, которое более не считалось подозрительным, как любое другое римское ремесло, например экстиспиция (гадание по органам животных) или ворожба, оказалось вне закона. А самих астрологов, не желавших отречься от своих убеждений, вынуждали прекратить практику.

Астрологии предстояло быть забытой на долгие годы.