От первого лица: Генрих Герлиак, 23 октября 1942 года,
Вайсрутения, база-500
— Проснитесь, штандартенфюрер! Срочный звонок из Минска.
Я с трудом разлепил глаза. Я лежал на диване в своем кабинете, скупо освещенном светом настольной лампы. На столе рядом с полной окурков пепельницей стояла почти пустая бутылка коньяка. Однако нервы!
Голос Лангена вернул меня в реальность.
— Штандартенфюрер, на проводе оберштурмбаннфюрер Штраух.
— Сколько времени, Ланген? — спросил я.
— Двадцать два двадцать, штандартенфюрер. Прошу вас.
Ланген передал мне трубку.
— Герлиак у аппарата.
— Герлиак, извините, что звоню так поздно, но я обязан проинформировать вас, — раздался в трубке голос Штрауха.
— Что случилось? Партизаны захватили в плен генерального комиссара Вайсрутении? — сыронизировал я, уже зная, что сейчас услышу.
— Ценю ваш юмор, но должен сообщить вам печальное известие. Примерно в восемь тридцать вечера под Варшавой потерпел катастрофу самолет «Юнкерс-52», вылетевший в семь часов вечера с минского аэродрома. Все пассажиры и члены экипажа погибли. Я счел необходимым позвонить вам, поскольку в списке пассажиров самолета числился СС-гауптштурмфюрер Вахман.
Штраух сделал паузу. Я молчал.
— Алло, Герлиак! Вы меня слышите?
— Да, слышу. В чем причина катастрофы?
— Возможна техническая неисправность, но очевидцы утверждают, что самолет взорвался в воздухе. Мы уже отрабатываем версию акта саботажа: прочесываем аэродром, проверяем охрану и команду хиви.
— Успеха вам, Штраух! — пожелал я. — Держите меня в курсе дела. Гибель Вахмана для нас очень серьезная утрата.
Я повесил трубку и спросил Лангена:
— Рудаков и Флюгель вернулись?
— Нет, пока еще не вернулись. Скорее всего, они решили дождаться утра, — выказал предположение Ланген.
— Это было бы разумно, — согласился я и приказал: — Как только появятся Флюгель и Рудаков, пусть немедленно явятся ко мне.
Рудаков и Флюгель прибыли около девяти утра. Я выслушал их рапорт и обратился к Флюгелю:
— Вахман что–нибудь сказал вам перед отлетом?
— Нет, штандартенфюрер, — отрицательно мотнул головой Флюгель. — Я сказал ему, что эта посылка для друга господина штандартенфюрера, а господин гауптштурмфюрер ответил, что он в курсе. Он велел солдату, грузившему вещи офицеров в самолет, поставить ящик в салон.
— Он сам взял посылку и передал солдату?
— Нет, по его приказу я отдал солдату посылку. Господин гауптштурмфюрер держал в руках папку. Такую тонкую кожаную папку с опечатанным клапаном. Видимо, там были секретные документы и он не выпускал ее из рук, из–за нее он не мог взять в руки посылку. И потому он приказал взять посылку солдату. Точнее, это был не солдат, а служащий из хиви.
— Вот как… — задумчиво проговорил я. — И этот хиви постоянно торчал возле самолета.
— С того момента, как я приехал и до самого отлета, — напрягся Флюгель, припоминая подробности. — Точнее, их было двое: один то приходил, то уходил.
— А зачем он уходил? Что–то приносил?
— Да, он что–то принес пилоту, потом полез под крыло: по–моему, осматривал шасси. Точнее сказать не могу, мне было плохо видно его под крылом.
Отлично! Этот хиви вполне мог заминировать самолет. Я задавал наводящие вопросы Флюгелю не зря: наверняка Штраух будет его допрашивать в числе тех, кто появлялся у самолета перед вылетом. Теперь Флюгель уже акцентирован на хиви и в числе подозрительного, что он наблюдал возле самолета, немедленно вспомнит этих двоих.
— Вы сразу после этого покинули аэродром или еще оставались там?
— Я остался там, потому что штурмбаннфюрер Рудаков должен был заехать за мной на обратном пути. Я видел, как самолет взлетел. Где–то через час приехал господин штурмбаннфюрер. Он сказал, что ехать ночью опасно и мы переночевали в гостинице в Минске. А рано утром, еще до рассвета, отправились сюда, на базу.
— Спасибо, Флюгель! Я вас расспрашиваю не потому, что чем–то недоволен, а для того, чтобы вы вспомнили моменты вчерашнего вечера, которые вам показались подозрительными, — пояснил я. — В скором времени вас наверняка спросит об этом оберштурмбаннфюрер Штраух.
— Оберштурмбаннфюрер Штраух? — растерялся Флюгель. Разумеется, мало кто придет в восторг от перспективы неожиданной беседы с начальником СД и полиции.
— Дело в том, что, спустя полтора часа после вылета, недалеко от Варшавы разбился самолет, на котором летел наш боевой товарищ СС-гауптштурмфюрер Вахман, — с торжественной скорбью сообщил я. — Прошу почтить его память, господа!
Флюгель и Рудаков встали по стойке смирно.
— Я больше вас не задерживаю, Флюгель. А вы, штурмбаннфюрер, задержитесь. У нас много работы по подготовке предстоящего развертывания в бригаду.
* * *
Когда за Флюгелем закрылась дверь, я вызвал Лангена и приказал меня не беспокоить до особого распоряжения.
— Я благополучно спустил обе мины в аэродромный сортир, — с довольным видом сообщил Рудаков. — Если люди Штрауха не полные идиоты, то они обязательно найдут мины.
— Будем надеяться, — проворчал я.
— Ты чем–то недоволен? Что–нибудь непредвиденное? — забеспокоился Рудаков.
— Нет, пока вроде ничего непредвиденного… Понимаешь, у меня не идет из головы эта опечатанная черная папка в руках Вахмана. Что там было, внутри папки?
— Как что?! — удивился Рудаков. — Его гнусные тетрадки с нашим грязным бельем. А ты сомневаешься? Тогда ради чего мы, рискуя собственными жизнями, угробили вместе с Вахманом семнадцать человек?!
— Погоди, не горячись, — остановил его я. — Подумай: Вахман не был дураком, ведь так?
— Сволочью он был изрядной, но уж дураком точно не был, — согласился Рудаков.
— Допустим, он везет в Берлин очень важный материал. Неужели он не отдает себе отчет, что он может его не довезти до своего берлинского хозяина? Ведь он едет в Берлин не из Потсдама и даже не из Вены, а из глуши белорусских лесов, где вероятность встретить партизан гораздо выше, чем уличного грабителя в гамбургском Сан—Паули. Неужели все эти материалы он потащит с собой? Ведь в случае нападения партизан они погибнут вместе с ним!
— Подожди! — воскликнул Рудаков. — Ты полагаешь, что Вахман отправил их в Берлин спецпочтой? Нет, не может быть! Отсюда он отправить их не сможет: ты лично проверяешь, что отправляется с базы, в том числе и с курьерами. И потом, ты же сам знаешь: важно, не что доложить, а когда и как. А если начальство не отреагирует, сочтя это обычным доносом, или ограничится формальной проверкой, после чего отправит тетрадки с компроматом в архив? Пропал материальчик! Нет, такие вещи надо докладывать лично!
— Вот именно! — заметил я. — И я считаю, что в Берлин он повез краткий рапорт, который представит своему берлинскому хозяину лично. Если тот заинтересуется, то Вахман вернется, вооруженный санкцией на расследование. А если не заинтересуется, то материальчик полежит в надежном месте! А где надежное место?
— Он мог отвезти материалы к Штрауху, — предположил Рудаков. — В последнее время у них сложились подозрительно близкие отношения.
— Сомнительно, — не согласился я. — Под каким соусом Вахман передаст эти бумаги Штрауху? В виде пакета на хранение? На случай, если с ним что–то случится? А почему эти бумаги нельзя оставить в служебном сейфе Вахмана на базе-500?
— Ты хочешь сказать, что злополучные тетрадки до сих пор лежат в сейфе в бывшем кабинете Вахмана? — удивился Рудаков.
— Это единственное логичное объяснение, — сказал я. — Вахман считал, что мы не знаем о потайном отделении. Что мешает бумагам лежать там длительное время? Пусть даже теперь, поскольку вот уже два дня ты являешься начальником штаба бригады, это твой сейф, но Вахман входил в число сотрудников штаба, имеющих доступ к сейфу. Значит, он мог рассчитывать на момент, когда сможет остаться с сейфом один на один.
— Надо пойти и проверить сейф, — предложил Рудаков. — Прямо сейчас!
— Правильно, — согласился я и вызвал Лангена.
— Ланген, вызовите ко мне зондерфюрера Майера! Немедленно!
Когда появился Майер, я велел ему сходить за инструментом и явиться в бывший кабинет начальника штаба батальона, который теперь стал кабинетом начальника штаба формируемой бригады, то есть Рудакова.
Майер быстро вскрыл замаскированный табличкой замок. Когда дверца открылась, обнажая содержимое потайного отделения, я сразу увидел те самые тетрадки. Я извлек их и быстро пролистал одну за другой. Да, те самые, которые мы с Рудаковым читали.
— Да, ты оказался прав, — возликовал Рудаков. — А я и подумать не мог, что он их здесь оставит!
Я молча похлопывал тетрадками себя по колену. Да, они оказались в сейфе, как я и ожидал. Но не хватало еще чего- то, какого–то маленького кирпичика в моих логических построениях, чтобы они образовали идеально ровную стену уверенности без каких–либо выбоин сомнений.
— В папке у него был рапорт, основание для официального расследования, — сказал я. — Если рапорт попадет в руки тех, кто собирает останки погибших, это будет очень нехорошо.
— Самолет летел на высоте около двух с половиной тысяч метров, когда произошел взрыв, — принялся объяснять Рудаков. — Ящик, скорее всего, оставили напротив входной двери, где позиция для бокового стрелка, либо левее, на входе в салон. После взрыва самолет должно было разорвать на две части. В такой ситуации спастись из самолета такого типа, даже имея парашют, абсолютно невозможно. Вся передняя часть с пассажирами и экипажем должна была после падения сгореть в пламени пожара от топлива из топливных баков: самолет был заправлен под завязку, до самого Берлина, а в Варшаве он собирался лишь высадить нескольких офицеров. Учитывая количество остающегося на борту топлива, костер должен был получиться впечатляющим, так что вряд ли кожаная папка имела какие–либо шансы уцелеть.
— Да, пожалуй, — рассеянно согласился я. Разумеется, я подумал о том, что злополучная папка могла уцелеть после падения самолета и неизбежного пожара. Но это был просчитанный риск. Было еще что–то непросчитанное, что меня и беспокоило. Но я никак не мог поймать причину беспокойства за хвост: она ускользала, прежде чем успевала оформиться в мысль.
Вечером мне позвонил Штраух и ликующим голосом сообщил:
— Представьте себе, Герлиак! Взрыв действительно, как я и предполагал с самого начала, организовали чешские хиви из аэродромной команды. Двое из них готовили самолет к вылету и помогали загружать багаж пассажиров. Один из этих двоих и еще несколько человек аэродромной команды успели ночью скрыться, но мы их обязательно найдем. Со вторым, который оказался не таким шустрым, мои люди уже плотно работают. Им никуда не деться! Отпираться бессмысленно: мы обыскали весь аэродром, казармы хиви и в аэродромном туалете, в выгребной яме, нашли магнитную мину! Я приказал проверить туалет на предмет: не выбросили ли туда оружие и боеприпасы вражеские диверсанты. Едва начали ворошить дерьмо, как мина сама прилипла к лопате! Сейчас хиви под надзором охраны просеивают дерьмо через сито: уверен, что мы найдем там немало интересного.
Судя по радостному тону Штрауха, он действительно был готов сам рыться в этом дерьме: похоже, выбрав работу в гестапо, он задушил в себе талант великого проктолога.
— Поздравляю вас, Штраух! — искренне поздравил я его. Штраух действительно нашел мины, которые специально для него подбросил в сортир Рудаков, он оправдал мои ожидания. Хороший мальчик!
На радостях после ужина мы с Рудаковым в моих апартаментах здорово выпили, по русскому обычаю, — ведь мы все- таки в России, — исключительно за упокой души Вахмана.
Если бы я знал, что случится на следующий день, я бы вряд ли так радовался.
После ночи, проведенной в компании с Рудаковым и коньяком, я продрал глаза только часам к десяти. Чтобы решительно преодолеть последствия ночи, мне требовалась бутылка французского красного вина и плотный завтрак. Но не успел я вызвать Лангена, чтобы отдать ему соответствующие распоряжения, как он сам влетел ко мне в спальню, растерянно хлопая глазами.
— В чем дело, Ланген? Судя по вашему виду, нашу базу посетил сам Архангел Гавриил, дабы возвестить о немедленном начале Страшного суда.
— Штандартенфюрер, на базу прибыл обергруппенфюрер Бах.
Если бы с неба действительно спустился, потрясая огненным мечом Архангел, я был бы в меньшем смятении, чем сейчас.
— Как?! Где?! Где он сейчас?
— У контрольного пункта. Баха и сопровождающих его офицеров нет в списке допущенных к посещению объекта, пропуска на них никто не выписывал. Дежурный по базе ждет вашего приказа.
Черт возьми! Мне надо спешно бежать! Я лихорадочно оделся, выпил таблетку аспирина, чтобы хоть как–то унять головную боль, и бросился бегом к контрольному пункту номер один.
Напротив контрольного пункта стояли легковой автомобиль и две бронемашины. Возле ворот я увидел фон дем Баха, Штадле и, к моему большому удивлению, Штрауха. Ладно, полицайфюрер и его офицер приехали проверить несение службы на подведомственном им объекте, но что здесь надо шефу СД и полиции Минска?
Я выскочил за ворота и подбежал к Баху.
— Господин обергруппенфюрер…
— Здравствуйте, Герлиак! — прервал меня Бах и пожал мне руку. — Надеюсь, вы не собираетесь нас здесь долго держать? Конец октября в Вайсрутении не самое здоровое время.
Действительно, пошел мелкий противный снег. Мокрые холодные хлопья порывами ветра задувало за воротник шинели, поэтому я поспешил провести офицеров внутрь здания контрольного пункта. Дежурный уже оформил пропуска, я расписался на них, и с формальностями было покончено.
— Осмелюсь заметить, обергруппенфюрер, что быстрее и безопаснее было бы прилететь самолетом, — осторожно заметил я.
— Вы мне говорите это после того, что случилось с самолетом, на котром летел Вахман? — саркастически заметил Бах. — Лучше трястись пять часов в автомобиле по этим ужасным дорогам в сопровождении опытной охраны, чем чувствовать себя сидящим на мине в кресле самолета.
Пожалуй, в словах Баха есть резон: если допустить, что в аэродромной команде до сих пор находится диверсант, то ему ничего не стоит на любой самолет прилепить мину, — это дело нескольких секунд.
— Ну, как я вижу, охрана на воротах бдительна, — удовлетворенно заметил Бах. — Надеюсь, что охрана всего периметра базы осуществляется также должным образом.
— Вы можете немедленно лично убедиться в этом, обергруппенфюрер, — предложил я.
— Непременно, но для начала нам нужно решить один вопрос с господином Штраухом, — сказал Бах. — Господин Штраух, приступайте!
— Штандартенфюрер, прошу вас провести нас с обергруп- пенфюрером в здание штаба, — решительно заявил Штраух.
— Извольте, — отозвался я, пропуская гостей вперед. Я успел обменяться взглядом со Штадле, но он лишь пожал плечами: он явно не был в курсе причин неожиданного визита Штрауха.
В коридоре штабного здания Штраух повернулся ко мне и отрывисто осведомился:
— Кабинет Вахмана?
Я взял ключ от кабинета Вахмана и открыл дверь. Штраух оглядел помещение и повернулся ко мне, с недоумением спросив:
— А где сейф, Герлиак? Здесь должен быть сейф.
— A-а, Штраух, так вам нужен старый кабинет Вахмана. Дело в том, что в связи с развертыванием нашего подразделения в бригаду произошли некоторые кадровые изменения. В соответствии с ними гауптштурмфюрер Вахман был освобожден от обязанностей начальника штаба батальона и, согласно новому штатному расписанию, возглавил разведывательный отдел штаба бригады. Поэтому в старом кабинете Вахмана сейчас разместился начальник штаба бригады штурмбаннфюрер Рудаков.
— И сейф там?
— Разумеется! Проще обменяться кабинетами, чем таскать тяжеленный сейф, — пояснил я.
— Идемте! Откроете нам кабинет с сейфом.
— Он открыт, там сейчас работает Рудаков.
Штраух ворвался в кабинет, проигнорировав приветствие Рудакова, и сразу потребовал:
— Штурмбаннфюрер! Откройте сейф!
Рудаков вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул, и он открыл дверь сейфа, а затем и дверцу внутреннего отделения.
— Теперь потайное отделение! — нетерпеливо потребовал Штраух.
— Какое еще потайное отделение? — посмотрел я на Штрауха, изумленно приподняв брови.
— Внутри есть еще и потайное отделение, — сообщил Штраух. — Вы этого не знали?
— В первый слышу! Рудаков, вы слышали что–нибудь о потайном отделении? — обратился я к Рудакову, мысленно пытаясь просчитать: что же известно этому проныре Штрауху? Похоже, что он приехал не просто так, а с убойным, так ему явно кажется, козырем в кармане. Н-да, сейчас надо вести очень тонкую игру, как можно ближе к острому лезвию правды.
Рудаков, видимо, тоже понял это, поэтому решительно заявил:
— Да, штандартенфюрер! В штабе нашего авиаполка стоял сейф точно такой же модели. Там внутри, на фирменной табличке обозначена модель и год выпуска. Вот за этой табличкой и находится скважина замка потайного отделения. Разрешите, я покажу!
Рудаков надавил на одну из крепящих табличку заклепок, и она повернулась вокруг второй заклепки, открывая узкую щель для ключа.
— Открывайте! — велел Штраух.
— Не могу, господин оберштурмбаннфюрер! — развел руками Рудаков. — У меня нет ключа. Когда гауптштурмфюрер Вахман передавал сейф в мое распоряжение, я спросил у него про ключ от потайного отделения. Он ответил, что ключа у него нет и не было. Во время поездки в Минск я нашел опытного слесаря и попросил его подобрать или изготовить ключ. Слесарь сказал, что к потайному отделению должно быть два ключа, и нашел ключ от такого же сейфа, но предупредил, что ключ не подойдет, — просто, чтобы я знал, как должен выглядеть ключ, если я его случайно найду. А для изготовления нового ключа надо снять слепок, но в данном замке это сделать невозможно, поскольку замочная скважина устроена так, что снятие слепка исключено в принципе. Я спросил…
— Я все понял, — отмахнулся Штраух. — Спасибо, штурмбаннфюрер! А давайте попробуем: вдруг мой ключ подойдет?
С этими словами он достал ключ из кармана, прошел к сейфу и вставил его в скважину. Замок щелкнул, дверца покорно открылась.
— Подошел! — удовлетворенно отметил Штраух. — Вы удивлены?
— Нисколько! — ответил я.
— Вот как? — сощурившись, взглянул на меня Штраух. — Это почему же, Герлиак?
— Если бы вы не были уверены, что ключ подойдет, вы бы не приехали из Минска в такую даль. Не так ли, Штраух? — вежливо улыбнулся я.
Штраух не ответил: он рылся в потайном отделении. Да что там рыться? И так видно, что ничего нет.
— Тут ничего нет! — объявил Штраух, поворачиваясь ко мне. — Странно, не правда ли?
— Ничего странного! — раздраженно заметил я. — Вы что, надеялись, что предыдущий владелец сейфа набьет его бриллиантами, перед тем как кануть в Лету? Вам же сказано: к нам сейф поступил без ключей от потайного отделения.
— Вот как! А почему? — иронически вопросил Штраух.
— Потому что эти ключи были у вас, — без тени улыбки объяснил я. — И один из этих ключей вы нам только что продемонстрировали.
Рудаков ухмыльнулся в сторону. Штраух побагровел. Штадле у него за спиной откровенно улыбался. Я понял, что самое время перейти в наступление.
— Штраух, дружище! — задушевно молвил я. — Если вы расскажете о причинах своего появления здесь, то мы найдем истину гораздо быстрее. Или вы нам не доверяете? Тогда я настаиваю, чтобы в присутствии нашего непосредственного начальника СС-обергруппенфюрера фон дем Баха вы прямо высказали все обвинения в наш адрес.
Припертый к стенке Штраух рассказал то, чего я никак не ожидал. Дело в том, что недавно у него был день рождения. А ко дню рождения принято получать подарки от родственников, друзей, близких знакомых, начальства и коллег по работе. Мы не стали исключением: находясь на территории Вайсрутении, начальника СД и полиции Минска лучше иметь в друзьях. От имени командования батальона СС «Люблин-500» я распорядился отправить с фельдсвязью посылку с золотым портсигаром, на котором была сделана гравировка: «Нашему боевому товарищу СС-оберштурмбаннфюреру Эдуарду Штрауху в день…» и так далее. Я сам отдал дежурному портсигар и подписал распоряжение об отправке портсигара и поздравительного адреса фельдсвязью в штаб СД и полиции Минска лично СС-оберштурмбаннфюреру Штрауху.
Когда Штраух открыл портсигар, то увидел в нем ключ с замысловатой бородкой. Заинтригованный Штраух раскрыл поздравительный адрес и обнаружил внутри него листок бумаги с текстом следующего содержания: «СС-оберштурмбаннфюреру Штрауху, лично, конфиденциально. Если со мной что–нибудь случится, то разгадку моей гибели вы найдете в моем служебном сейфе. СС-гаупт- штурмфюрер Вахман, Вайсрутения, объект “База-500”, 19 октября 1942 года».
— Что скажете, Герлиак? — спросил Штраух, пристально глядя мне в глаза. Да плевать мне на твой пристальный взгляд! У меня такие были учителя, что вам в гестапо такие и не снились!
Я поднял глаза от листка, выдержал взгляд Штрауха и спокойно ответил, отдавая ему записку обратно:
— Я могу лишь прокомментировать то, что мы видим. Записка вместе с ключом, втайне от меня, отправлена фельдсвязью 19 октября. Видимо, в последний момент Вахман украдкой вложил ключ в портсигар, а записку — в поздравительный адрес. А 20 октября я довел до личного состава приказ Главного штаба рейхсфюрера СС о развертывании нашего батальона в бригаду СС особого назначения. Соответственно, произошли должностные перемещения, которые Вахман не мог предвидеть, а именно: что сейф начальника штаба от него перекочует к Рудакову. Соответственно, он рисковал утратить доступ к тому, что было спрятано в потайном отделении сейфа. Поэтому он воспользовался вторым ключом и изъял «нечто» из потайного отделения. Ну, а вам послать предупреждение он уже не успевал. Не знаю, и не хочу строить догадки, с какой целью Вахман это сделал. Вас устраивает такое объяснение?
— Мне хотелось бы понять: в чем суть конфликта между вами, Герлиак, и вашим бывшим начальником штаба гаупт- штурмфюрером Вахманом?
— Да не было никакого конфликта! — с досадой воскликнул я. — Поймите простую вещь: Вахмана сделали начальником штаба нашего батальона еще в 1940 году. Его назначили из Берлина! И вплоть до того, как наш батальон вывели на переформирование после демянской мясорубки весной этого года, он в батальоне не появлялся. Сейчас нас развертывают в бригаду- Неужели начальником штаба боевой бригады можно назначить человека, не имеющего ни дня боевого опыта и опыта работы на восточных территориях? Но Вахман прислан из Берлина, и я заведомо полагаю, что прислали опытного и способного работника, которому просто не повезло с продвижением на службе. А где он еще, в специфических условиях Вайсрутении, может продвинуться по службе, показать в действии свои способности, как не в должности начальника разведки? И в этой должности он будет находиться под контролем опытного начальника штаба, который не допустит реализации поспешных и необдуманных решений. Если я не прав, то укажите мне, в чем именно, я с благодарностью приму конкретную критику товарища по СС и коллеги по СД. Я слушаю, Штраух! Давайте!
— Остыньте, Герлиак! — поморщился Штраух. Ему явно нечего было сказать. Особенно с учетом того, что чуть позже от него потребует объяснений Бах. — Я пытаюсь разобраться в том, что хотел сказать Вахман, — хотел, но не успел.
— А вам не приходило в голову, что он руководствовался своей, непонятной вам, мне и другим нормальным людям, логикой?
— Вы считаете, что он был ненормальный? — уставился на меня в замешательстве Штраух.
— Я не психиатр, — сухо заметил я. — И сейчас психиатру обследовать его поздно. Просто вы требуете от меня объяснений по вопросам, которые я, в отличие от вас, в принципе не могу объяснить!
— Почему вы решили, что я могу их объяснить? — удивился Штраух. Он заглотнул наживку, теперь осталось постараться, чтобы он ее не выплюнул.
— Вы знаете, кто вызвал Вахмана в Берлин, — в лоб ответил я.
— Я не знаю, переговоры с Берлином проводились по графику. Вахмана просто вызывали к назначенному времени, — успешно выплюнул наживку Штраух.
Всё! Больше говорить не о чем, — разве что о поганой осенней погоде.
— Штраух, меня ждет обергруппенфюрер, — напомнил я.
— Да, Герлиак, разумеется! — спохватился Штраух. — Я вас больше не задерживаю.
— Тогда давайте пропуск, я вам его подпишу.
Штраух не почуял подвоха и протянул пропуск. Я расписался, поставил время убытия и мстительно улыбнулся, отдавая пропуск Штрауху:
— В течение пяти минут вы должны пройти контрольный пункт. В противном случае охрана вас задержит и освободит лишь по личному приказу фон дем Баха. Время пошло, Штраух!
— Да, но я не могу ехать без охраны, без бронемашин обергруппенфюрера! — растерялся Штраух. — Он здесь надолго?
— Нет, что вы! Не позднее завтрашнего дня он отсюда уедет! — ехидно утешил я Штрауха
— Как?! Я должен буду провести холодную октябрьскую ночь в машине? — ужаснулся Штраух.
— Но почему же? — притворно удивился я. — Попросите Баха, и он прикажет мне выписать вам суточный пропуск на базу.
По кислой физиономии Штрауха я понял, что он скорее замерзнет, скрючившись в салоне своего «опель–капитана», чем о чем- либо попросит Баха. Впрочем, это его проблемы.
Я попрощался со Штраухом:
— С глубоким сожалением я вынужден вас покинуть, Штраух: меня ждет обергруппенфюрер. Хайль Гитлер!
— Хайль! — без всякого энтузиазма отозвался Штраух, с ненавистью разглядывая пропуск.
— Пять минут, Штраух! — не удержался я.
Штраух взглянул на часы и чуть ли не бегом помчался к контрольному пункту: ему очень не хотелось чувствовать себя хоть лишний час в зависимости от Баха.
— Ну, наконец–то, Герлиак! — с облегчением воскликнул Бах, увидев меня. — Что хотел от вас Штраух?
— Извините, обергруппенфюрер, но я хотел бы знать, под каким соусом Штраух обосновал необходимость своего визита сюда? — сдержанно осведомился я.
— В связи с расследованием дела о катастрофе с «Юнкерс-52», — с досадой поведал Бах. — Я не мог ему воспрепятствовать: дело находится под контролем Берлина.
Я вкратце изложил Баху последние события с участием Штрауха.
— Вот что я вам скажу, Герлиак! Кое–что изменилось! — торжественно сообщил Бах. — Рейхсфюрер, наконец, согласился с моими аргументами и с сегодняшнего дня я являюсь уполномоченным рейхсфюрера СС по борьбе с бандитскими формированиями на территории Вайсрутении. Больше мне не надо оглядываться на всех этих местных начальников СД и полиции! Именно поэтому ваше подразделение расширяется до бригады. Одновременно вы переводитесь из подчинения РСХА в подчинение Главного штаба СС и, соответственно, в мое полное распоряжение. Теперь вы займетесь своими прямыми обязанностями: борьбой с разведывательно–диверсионными группами НКВД и ГРУ РККА. Ваша бригада будет двухполкового состава. Первый полк формируется на основе вашего батальона, второй полк — на территории генерал–губернаторства и прибудет сюда, когда построят казармы.
— Да, но… а как же охрана объекта? — осторожно осведомился я.
— Вот что, Герлиак, — жестко сказал Бах. — Это абсолютно секретная информация: объект ликвидируется. В ближайшее время оборудование и технические специалисты будут вывезены на территорию рейха. Ваша база станет исключительно местом дислокации вашей бригады. Время и порядок эвакуации секретного оборудования и специалистов будут определены дополнительно. Отмечу лишь самый важный нюанс: вы несете ответственность за оборудование и специалистов лишь до того момента, как они покинут территорию базы. Я несу ответственность за них до момента, когда они въедут на территорию варшавского дистрикта. Остальное меня не интересует. Вам это ясно?
— Да, обергруппенфюрер!
— Отлично! Теперь самое главное. Для сохранения тайны с этого момента и до особого моего распоряжения я запрещаю кому–либо и под каким–либо предлогом покидать территорию базы. Вам это ясно? Категорически запрещаю!
— Да, но… — начал я, вспомнив о Марте.
— Никаких «но»! — жестко сказал Бах. — Полная секретность. Я хочу, чтобы русские не знали об эвакуации оборудования и специалистов. Ведь диверсионная группа, которая прибыла для ликвидации базы, не уничтожена до конца? Следовательно, она может возродиться, а ее цель останется прежней. Теперь мы получаем шанс наконец ликвидировать ее окончательно и без особого риска.
Ага! Без риска для всех, кроме тех, кто находится на этой проклятой базе! Марта — вот о ком я думал, вот кто меня волновал! Но я не мог поделиться волнением с Бахом.
— Что скажете, Герлиак?
— Мы их уничтожим, обергруппенфюрер! — выразил я твердую уверенность.
— Отлично! — удовлетворился Бах. — От боевого офицера СС я и не ожидал иного ответа. А насчет Штрауха… Скажу вам по секрету, что генеральный комиссар Вайсрутении Кох тоже недоволен Штраухом и пишет на него жалобы. Я думаю, что если мы с ним синхронно направим рапорты о нездоровой активности Штрауха, то ему придется приутихнуть.
Хм… Надеюсь! В любом случае в сложившемся положении вещей это единственное, что может упрочить мои позиции. Хотя, как сегодня выяснилось, у Штрауха вообще нет твердой позиции.
Пока Герлиак встречал начальство на базе, события шли своим чередом.
23 октября 1942 года, Варшава, штаб начальника
СД и полиции дистрикта «Варшава»
Место падения злосчастного самолета «Юнкерс-52» иод Варшавой было оцеплено и прочесано. Все обломки и останки найдены и оприходованы. И после обеда на стол начальника СД и полиции легли бумаги, извлеченные из опечатанной кожаной папки, которую достали из–под сильно обгоревшего трупа, найденного в месте катастрофы.
Начальник СД и полиции Вашавского дистрикта СС-штандартенфюрер Отто Гейбель прочитал документ на двух страницах и вызвал к себе адъютанта.
— Эти бумаги везли в Берлин, и поэтому я полагаю, что их надо туда доставить.
— На чье имя отправить? — коротко осведомился адъютант.
— Рапорт написан на имя начальника РСХА. Но, судя по содержанию, это дело явно в компетенции гестапо. Был бы жив Гейдрих… Но не будем лишний раз беспокоить рейхсфюрера! Так что адресуйте документ на имя начальника IV управления РСХА СС-группенфюрера Мюллера. Он сам решит: дать ход документу или нет.
* * *
Через два дня рапорт покойного Вахмана вместе с сопроводительной запиской Гейбеля оказались на столе СС-группенфюрера Мюллера. Тот изучил бумаги и вызвал к себе начальника группы ГУЛ СС-штандартенфюрера Панцигера. Группа занималась антифашистским подпольем, и Мюллер решил, что вопрос входит именно в их компетенцию.
— Займитесь этим делом, — приказал он Панцигеру. — Тут обозначены направления, которые надо отработать. Честно говоря, мне непонятно, следует ли все эти обвинения трактовать как превышение должностных полномочий, либо как целенаправленную работу против интересов рейха.
— Отработать по «Черному фронту» или по диверсиям с саботажем? — деловито осведомился Панцигер. Вопрос не был праздным: «Черным фронтом», — а иначе говоря, Сторонниками Отто Штрассера, — занимался реферат IVA3 под руководством СС-ШтурмбаНнфюрера Лютценбурга, а саботажем и диверсиями — реферат IVA2, возглавляемый СС-гауптштурмфюрером Копковым.
— И по тому, и по другому направлениям, — немного подумав, ответил Мюллер. — Но сделайте это лично, по возможности не привлекая Лютценбурга и Копкова. Мне не хотелось бы бросать тень на старого работника РСХА Герлиака.
— Будут какие–либо особые указания? — осведомился Панцигер.
Мюллер ответил не сразу. Он прекрасно знал обоих братьев Герлиак и искренне не желал им неприятностей. Но материал есть материал, и его надо отработать. Мюллер всегда был прежде всего профессионалом, чиновником на службе государства и человеческие качества проявлял крайне редко и очень скупо. Если дело дойдет до суда СС и младший Герлиак не сможет оправдаться, то Мюллер сам принесет ему пистолет с одним патроном: это единственное одолжение, которое он был готов оказать брату своего друга.
— Никаких особых указаний, — сухо отозвался Мюллер. — Просто делайте свою работу.