Краузе получил доступ ко всей информации, стекавшейся в штаб Бормана. Изучив ее, он был глубоко шокирован. Разумеется, он не сомневался, что Германия терпит поражение в войне. Ну и что? Немцам вроде бы не привыкать: Германия уже потерпела поражение менее чем 30 лет назад. Но то поражение казалось ему сейчас всего лишь мелкой исторической неприятностью по сравнению с теми апокалиптическими ужасами, что обрушились на Германию теперь.

Однако Краузе всегда был человеком практического склада ума, и потому пришел к двум выводам: во-первых, Гитлер должен исчезнуть с политической арены, оставив власть тем, кто сможет обеспечить возрождение страны; во-вторых, именно Борман в состоянии обеспечить это возрождение. Ну и, само собой, он должен обеспечить возрождение самого Краузе как влиятельного финансиста. Краузе несомненно был патриотом Германии, но он предпочитал любить Отечество из пахнущего хорошими сигарами и дорогой кожей салона комфортабельного «мерседеса», а не из воняющего экскрементами и дезинфекцией концлагерного барака.

Борман, не взирая на врожденный прагматизм, насквозь пропитался духом нацистской мифотворческой наркомании. Он мог по-прежнему мастерски плести сети интриг против коллег по партии, но не был способен реалистично проанализировать всю поступавшую к нему информацию. Он не был стратегом, он был тактиком. Он всегда шел за фюрером, а когда вдруг понял, что фюрер привел их к пропасти, он растерялся. Он не мог определить главную линию спасения, которой надо неуклонно держаться. Он понимал это и потому вытащил Краузе из Дахау. Краузе просчитал Бормана и почувствовал себя уверенным, как игрок в покер с флэш-ройялем на руках. Встретившись с Борманом в начале февраля, Краузе заявил «коричневому кардиналу»:

— Как ответственный человек, я не могу ограничиться только выполнением вашего первоначального плана, господин Борман. Будем считать его оптимистическим вариантом. Но необходимо разработать и план действий по пессимистическому варианту.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Борман.

— Полный разгром Германии, одновременная и быстрая оккупация ее большей части русскими, включая Берлин, — отчеканил Краузе. — Короче говоря, самые неблагоприятные условия для вашей эвакуации и полная невозможность эвакуации фюрера.

— Вы отдаете себе отчет, Краузе? — вспылил Борман. — Кем вы себя возомнили?

— Вам ничто не мешает отправить меня в обратно Дахау, господин Борман, — невозмутимо прервал его Краузе. — Я человек дела и привык действовать наверняка. Необходимо разработать два плана действий: по самому благоприятному и самому неблагоприятному вариантам. Тогда в соответствии с развитием обстановки останется выбрать тот или другой план с минимальной корректировкой. Это единственно разумная схема действий. Иной схемы я, как профессионал, предложить не могу.

Борман встал и с мрачным видом, заложив руки за спину, заходил по кабинету. Краузе невозмутимо наблюдал за ним. Внезапно Борман остановился и, повернувшись к нему, спросил:

— Что у вас за второй план? Вы уже его обдумали? Если будет невозможно улететь на «Дегене», то что же тогда? Подводная лодка?

— Никаких подводных лодок, господин Борман, — улыбнулся Краузе. — Просто надо будет исчезнуть тихо и незаметно в самый последний момент и пройти сквозь оккупированную территорию, как игла сквозь масло.

— Не понимаю… — проговорил Борман, морщась и потирая затылок. — Но… ладно! В принципе, независимо от вас резервный план разрабатывает мой помощник Хуммель. Но он готовит маршрут от нейтральной страны за океан. Значит, вам надо продумать, как добраться до этой нейтральной страны. Хорошо, разрабатывайте резервный план. Что вам для этого нужно?

— Немногое. Во-первых: сведите меня с личным массажистом Гиммлера Феликсом Керстеном. Во-вторых: мне нужны списки более или менее известных людей, заключенных в концлагеря или сидящих в тюрьмах и оставшихся в живых до самого последнего времени. В-третьих: мне нужно срочно выяснить местонахождение бывшего шведского дипломата графа Оксенборга.

Борман испытующе посмотрел на невозмутимого Краузе и с сомнением спросил:

— Вы уверены, что это все, что вам нужно?

— Пока все, господин Борман, — твердо ответил Краузе.

И Краузе стал готовить резервный план. Самое главное: следовало оперативно отслеживать обстановку и составлять прогнозы, — как краткосрочные, так и на годы вперед. А для этого надо было не только анализировать поступающие в штаб Бормана доклады, но и непосредственно выяснять мнение компетентных людей.

— Я хотел бы получить информацию о текущем военном положении из самых первых рук, — заявил Краузе Борману. Тот насупился, некоторое время мрачно смотрел в одну точку, затем ответил:

— Я могу обеспечить ваше присутствие на совещании у фюрера в качестве моего советника. Годится?

6 апреля Краузе приехал на совещание в рейхсканцелярию. Вид истерзанного бомбежками Берлина вверг его в душевное смятение. Автомобиль медленно пробирался по выжженным, почерневшим, покрытым обломками зданий и испещренными воронками улицам. Завалы на дорогах вынуждали к бесконечным объездам. Стены полуразрушенных зданий грозили обрушиться на ползущие по улицам автомобили, везде текли ручьи из поврежденного водопровода, и адскими огнями рвались из руин факелы разорванных газовых магистралей. Периодически попадались плакаты "Achtung! Minen!", отмечавшие места падения неразорвавшихся фугасов.

На Вильгельмштрассе здания по обе стороны улицы были разрушены, но имперская канцелярия устояла: ее стены лишь покрылись шрамами от осколков, а фасад зиял выбитыми и наполовину забаррикадированными мешками с песком или просто заколоченными фанерой окнами. Но охрана на входе по-прежнему блистала белоснежными рубашками и начищенными сапогами и четко вставала по стойке «смирно», когда приехавшие на совещание проходили в здание рейхсканцелярии.

В главном холле дежурный офицер в белом парадном кителе проверил документы Краузе, сверился со списком и сообщил, что совещание будет проходить в бункере. Краузе через подвал прошел в сад позади канцелярии. Впрочем, здесь уже ничто не напоминало сад: огромные воронки, горы разбитого бетона, расколотые статуи и вырванные с корнем деревья.

На входе в бункер двое часовых снова проверили у Краузе документы и открыли тяжелую стальную дверь. Краузе спустился по бетонной лестнице в ярко освещенный вестибюль, где два эсэсовца взяли у Краузе пальто. Впрочем, они не ограничились функциями швейцаров и обыскали Краузе: такой же унизительной процедуре подверглись и прибывшие на совещание генералы.

Все прибывшие собрались в комнате отдыха перед маленьким конференц-залом. Комната была окрашена в светло-бежевый цвет, казавшийся желтым в свете ламп под куполообразными плафонами. Всю обстановку комнаты перенесли из рейхсканцелярии явно в большой спешке: ковер был больше комнаты по размерам и потому края его с двух сторон были подогнуты, а кресла с дорогой обивкой соседствовали с простыми канцелярскими стульями.

В ожидании фюрера некоторые пили кофе, но, судя по атмосфере, кое-кто из присутствовавших уже успел освежиться и более крепкими напитками.

Наконец один из адъютантов фюрера провозгласил: «Господа! Фюрер идет!»

В битком набитой людьми комнате (точнее, это был отрезок коридора) возникло какое-то движение: фюрер протискивался сквозь толпу. Он прошел буквально в метре от Краузе, и тот был потрясен видом Гитлера. Он видел фюрера лет десять назад и ожидал, что тот внешне мог измениться за это время. Но то, что он увидел, поразило его до глубины души.

Фюрер превзошел самые злые карикатуры на себя. На пороге 56-летия он выглядел лет на двадцать старше. Краузе с изумлением наблюдал, как сутулый старик с трясущейся левой рукой с трудом прошаркал к креслу во главе стола, болезненно щурясь от яркого света ламп. Дойдя до кресла, он буквально рухнул в него и бессильно опустил руки на подлокотники. Любой врач мог бы подтвердить под присягой, что этому ходячему мертвецу осталось жить не больше суток. Но неизвестная сила все еще заставляла шевелиться дряхлую развалину, словно невидимый актер упорно дергал рассыпающуюся марионетку за нитки.

Борман и начальник штаба ОКХ (Верховное командование сухопутных сил) генерал Кребс расположились на скамье за спиной Гитлера. Кребс представил Гитлеру нового командующего группой армий «Висла» генерал-полковника Хайнрици и начальника оперативного отдела штаба группы армий «Висла» полковника Айсмана. Гитлер вяло пожал им руки.

Конференц-зал был настолько мал, что в нем кроме указанных лиц сумели разместиться только начальник ОКВ (Верховное командование вермахта, бывшее военное министерство) генерал-фельдмаршалл Кейтель, рейхсфюрер СС Гиммлер и командующий ВМФ гроссадмирал Дениц. Остальные остались в коридоре, причем продолжали довольно шумно болтать.

Первым начал докладывать Хайнрици. Он сообщил, что по его убеждению, русские обрушат удар на 9-ю армию генерала Буссе и южный фланг 3-й бронетанковой армии генерала фон Мантойфеля. У Мантойфеля нет никакой артиллерии и даже для зениток недостаточно боеприпасов. Кребс тут же пообещал артиллерию, но Хайнрици явно ему не поверил и выразил уверенность, что с окончанием весеннего разлива Одера русские сразу перейдут в наступление. Кроме того, из-за слабости гарнизона и нехватки боеприпасов Хайнрици предложил отказаться от обороны крепости Франкфурт-на-Одере.

И тут Гитлер ожил. Он выпрямился, глаза его заблестели, и он резко выкрикнул:

— Я отвергаю это предложение!

После чего начал расспрашивать о численности гарнизона, запасах провианта и амуниции, о находящейся во Франкфурте артиллерии. Хайнрици отвечал спокойно и обстоятельно. Внезапно Гитлер повернулся к Кребсу и сказал:

— Кребс, я считаю мнение генерала по Франкфурту разумным. Разработайте необходимые приказы по группе армий и дайте мне их сегодня.

«А ведь Гитлера можно убедить в правоте, если все убедительно обосновать», — подумал Краузе. Значит, фюрер не так и плох!

Однако менее чем через пять минут Краузе изменил мнение на противоположное.

В коридоре послышался громкий шум, и в зал ввалился рейхсмаршал Геринг. Он энергично растолкал животом присутствующих, пожал руку Гитлеру и извинился за опоздание. Кребс пересказал ему доклад Хайнрици. Геринг внимательно выслушал, кивнул и, упершись руками в стол, наклонился к Гитлеру. Краузе стало интересно: поддержит Геринг предложение Хайнрици или постарается переубедить фюрера. Но Геринг не сделал ни того, ни другого. Он широко улыбнулся и весело сообщил:

— Я просто должен рассказать вам об одном из моих посещений 9-й парашютной дивизии…

Геринг явно собирался поведать присутствующим какую-то забавную историю, однако продолжить ему не удалось. Гитлер внезапно вскочил на ноги и разразился энергичной речью, на глазах впадая в неистовство. Оторопевший Краузе даже не смог разобрать смысл отдельных фраз: настолько быстро и нечленораздельно Гитлер их выплевывал. Впрочем, смысл всей речи Краузе уловил: никто не понимает великой роли крепостей в этой войне, а ведь Позен, Бреслау и Шнайдемюль держались до последнего защитника и связали большое количество русских войск.

В заключение Гитлер заорал на Хайнрици:

— Я говорю вам: Франкфурт сохранит статус крепости! Сохранит!

И упал обратно в кресло. Но он не успокоился: все его тело тряслось, он дико размахивал кулаками с зажатыми в них карандашами. Карандаши с треском ломались о подлокотники, на ковер падали кедровые щепки и обломки грифеля. Краузе потрясенно смотрел на происходящее, и лишь одна мысль пульсировала у него в голове: «Да он же просто сумасшедший!»

Но Хайнрици проявил незаурядное самообладание и продолжал гнуть свое. Наконец Гитлер сдался: он потребовал прислать к нему командира Франкфуртского гарнизона и тогда он примет решение. После того как фюрер «прогнулся», Хайнрици взял быка за рога:

— Мой фюрер, я не думаю, что, когда начнется русское наступление, войска на Одерском фронте смогут оказать достойное сопротивление сильно превосходящим силам противника. Большая часть соединений не обучена или сильно разбавлена новобранцами. То же самое можно сказать и о многих командирах. Например, меня тревожит 9-я парашютная дивизия. Почти все ее командиры и унтер-офицеры — бывшие чиновники, не умеющие и не привыкшие руководить боевыми частями.

— Мои парашютисты! — взревел как раненый буйвол Геринг. — Вы говорите о моих парашютистах?! Лучше них никого нет! Я лично гарантирую их боеспособность!

Хайнрици холодно взглянул на Геринга и ответил:

— Я не имею ничего против ваших войск, рейхсмаршал, но знаю по личному опыту, что необстрелянные на фронте части бывают так страшно шокированы артиллерийским налетом, что потом ни на что не годятся.

Но Гитлер поддержал Геринга:

— Необходимо сделать все, чтобы подготовить эти соединения. До сражения еще есть время.

— Тренировки не дадут войскам опыта боевых действий, — возразил Хайнрици.

— Хорошие командиры обеспечат необходимый опыт, — безапелляционно заявил Гитлер. — И в любом случае русские посылают в бой далеко не лучшие войска. Силы Сталина иссякают, и у него остались лишь солдаты-рабы, чьи возможности чрезвычайно ограничены.

«Боже, какой идиотизм! Как будто это не русские стоят в 35 километрах от Берлина!» — подумал Краузе.

— Мой фюрер, русские войска и боеспособны, и многочисленны, — снова возразил Хайнрици и пожаловался, что после перевода бронетанковых частей в распоряжение Шернера резервов в группе армий «Висла» не осталось.

— В таком наступлении, которое мы ожидаем, каждая наша дивизия будет терять по батальону в день, — заявил Хайнрици. — То есть по всему переднему краю мы будем терять войска со скоростью одна дивизия в сутки. Нам нечем возместить эти потери. Реальность такова, что мы сможем продержаться в лучшем случае несколько дней. А потом все закончится.

По воцарившейся вдруг тишине Краузе понял, что Хайнрици не преувеличил страшную статистику. Краузе ждал очередной истерики Гитлера, но тишину нарушил Геринг:

— Мой фюрер, я немедленно предоставлю в ваше распоряжение 100 тысяч солдат люфтваффе. Они прибудут на Одерский фронт через несколько дней.

«Сколько же у него еще в запасе штабных писарей!» — мелькнула ехидная мысль у Краузе. Но торг уже подхватил Гиммлер:

— Мой фюрер, СС сочтут за честь отправить на Одерский фронт 25 тысяч бойцов.

«Так, и у этого с писарями все хорошо!»

Дениц сделал попытку обойти соперников:

— Мой фюрер! Я уже отправил для группы армий «Висла» дивизию моряков, но теперь еще дополнительно 12 тысяч моряков будут немедленно списаны с кораблей и переброшены на Одер.

«Аукцион пушечного мяса! Что толку на фронте от этих неподготовленных и плохо экипированных частей?!» — мысль, понятная даже далекому от военных вопросов Краузе. Но остальных участников совещания уже захватил аукционный ажиотаж. Посыпались предложения, откуда еще можно взять части для Одерского фронта. Кто-то задал вопрос о численности резервной армии. Гитлер тут же оживился и крикнул:

— Буле! Где Буле?

Все дружно принялись ему вторить, и Буле появился. Генерал от инфантерии Буле отвечал в штабе за материально-техническое обеспечение и резервы. Возможно, он хорошо разбирался в своем деле, но в данный момент Буле был пьян в стельку и еле ворочал языком. Тем не менее Гитлер сумел что-то разобрать в его пьяном бормотании и торжествующе объявил Хайнрици:

— Видите? Буле подтвердил, что в резервной армии можно взять для вас 13 тысяч человек. Итого, у вас есть 150 тысяч человек, а это около 12 дивизий. Вот ваши резервы!

Гитлер явно счел проблемы группы армий «Висла» решенными. Однако Хайнрици так не считал. Он заявил, что его лишили самых опытных и боеспособных бронетанковых соединений.

— Я должен их вернуть, — жестко сказал Хайнрици.

Краузе услышал, как адъютант Гитлера прошептал Хайнрици на ухо:

— Заканчивайте! Вы должны закончить.

Но Хайнрици не легко было остановить.

— Мой фюрер, я должен получить обратно эти бронетанковые части, — упрямо твердил он. Краузе ожидал, что Гитлер снова выйдет из себя, но тот почти смущенно ответил:

— Мне очень жаль, но я должен забрать их у вас. Ваши танки необходимее вашему южному соседу, фельдмаршалу Шернеру. Очевидно, что главное наступление русских нацелено не на Берлин. Наблюдается большая концентрация вражеских войск южнее нашего фронта в Саксонии. А это… — и Гитлер небрежно махнул рукой в сторону обозначенных на карте позиций русских на Одере, — планируемое русскими наступление против группы армий «Висла», всего лишь вспомогательное и отвлекающее наступление. Я вижу насквозь эту мистификацию Сталина! Главный удар русских будет направлен не на Берлин, а на Прагу. Вспомните слова Бисмарка: «Кто владеет Прагой, тот владеет Европой»! Под Прагой будет решена судьба Европы. Ну а группа армий «Висла» вполне способна выдержать вспомогательное наступление.

Хайнрици изумленно уставился на фюрера, затем перевел взгляд на Кребса. Этот взгляд был настолько красноречив, что Кребс поспешил объяснить:

— Ничто из имеющейся у нас информации не указывает на то, что оценка ситуации фюрером неверна.

Что оставалось делать Хайнрици? Любые факты бессильны против гениальной интуиции фюрера. И он сказал:

— Мой фюрер, я принял, все необходимые меры для подготовки войск к русской атаке. Я не могу считать эти 150 тысяч резервом. Я также не могу преуменьшить те чудовищные потери, которые мы несомненно понесем. Мой долг — предупредить вас об этом. Я также считаю своим долгом сказать вам, что не могу гарантировать отражение атаки.

Это категоричное заявление, наконец, вывело Гитлера из состояния расслабленности. Он встал и ударил кулаком по столу.

— Вера! Вера и глубокая убежденность в успехе возместят все недостатки!

Гитлер ткнул пальцем в грудь Хайнрици и крикнул, брызнув слюной:

— Вы! Вы должны излучать эту веру! И вы должны внушить ее вашим войскам!

За спиной Хайнрици снова прошипел голос адъютанта: «Заканчивайте! Заканчивайте!» Но Хайнрици еще не все сказал.

— Мой фюрер, мой долг повторить, что только надежда и вера не выиграют это сражение, — отчеканил Хайнрици.

Но Гитлер уже не слушал Хайнрици. Он пророчествовал.

— Говорю вам, генерал-полковник: если вы чувствуете, что выиграете это сражение, то оно будет выиграно! И если внушить войскам ту же веру, они добьются победы и величайшего военного успеха!

Гитлер в изнеможении рухнул в кресло и затих.

Хайнрици и Айсман молча собрали бумаги в портфель и покинули конференц-зал. Краузе выскользнул следом за ними. Он понял, что на совещаниях у фюрера больше не узнает ничего интересного: истинное положение вещей там никому не интересно.

Охрана не выпустила их из бункера: авиация бомбила центр Берлина. Хайнрици и Айсман молча стояли у лестницы в ожидании окончания налета. Краузе подошел к Хайнрици и сказал:

— Генерал, позвольте представиться: советник Краузе, партийная канцелярия.

Краузе заметил, как по лицу Хайнрици пробежала презрительная гримаса при словах «партийная канцелярия», и поспешил добавить:

— Меня перевели в партийную канцелярию недавно… Моей задачей является обработка поступающей от партийных организаций отчетов о положении на местах и составлении на их основе аналитических обзоров. Однако было бы неправильно при составлении подобных обзоров опираться только на доклады гауляйтеров. Я с большим интересом выслушал ваше выступление и хотел бы задать несколько вопросов. Вы… или полковник Айсман… могли бы уделить мне немного времени?

Хайнрици в упор взглянул на Краузе, затем повернулся к Айсману и сказал:

— Я попрошу вас, полковник, предоставить господину советнику всю интересующую его информацию. Естественно, с соблюдением правил секретности.

Авианалет закончился, и Краузе предложил подвезти Айсмана. Осторожно пробираясь мимо пожарищ и руин, машина Краузе направилась на восток.

— Насколько я понял, полковник, — начал Краузе, — ваш генерал убежден в том, что русские нанесут главный удар на Берлин. Я понимаю, что у генерала есть все основания для подобного мнения и, тем не менее… что будет, если фюрер все-таки прав и когда это выяснится?

— Я не располагаю данными, что русские готовят удар на юге, — отозвался Айсман, — но это выяснится в ближайшие дни. Когда русские возьмут Вену, тогда и станут ясны их дальнейшие планы. Если они пойдут на Линц, то тогда фюрер прав, и главный удар обрушится на группу армий «Центр». Русские ударят на Прагу из Австрии и с севера, а наступление на Одере тогда будет действительно отвлекающим. Но, судя по количеству войск и артиллерии, которые они накапливают против группы армий «Висла», такое развитие событий маловероятно. Я полагаю, что русские возьмут Вену и уйдут на север, чтобы ударить на Берлин с юга.

— Как я понял, в таком случае с момента начала основного наступления русских на Одере ваши войска смогут удерживать фронт не более двух недель? — уточнил Краузе.

— Учитывая крайне низкий боевой уровень прибывающих на фронт частей, — ответил Айсман, — я полагаю, что мы продержимся не более недели с момента начала русского наступления. К этому времени русские прорвутся к Берлину с юга, и мы окажемся в грандиозной мышеловке.

— И что тогда? — напрягся Краузе.

— Ну-у… — в раздумье протянул Айсман, — тут может быть несколько вариантов. Если фюрера не будет в Берлине, то… оказавшись не в состоянии продолжать оборону Берлина, командующий обороной Берлина будет вынужден капитулировать. Если фюрер останется в Берлине и лично возглавит оборону, то он не отдаст приказа о капитуляции никогда! В таком случае все будут сражаться до последнего, и тогда даже страшно представить количество жертв среди мирного населения.

— А где должен находиться фюрер, чтобы иметь возможность эффективно управлять войсками? — спросил вдруг Краузе.

Айсман быстро глянул на него, затем, немного помедлив, ответил:

— В Цоссене, примерно в 20 километрах южнее Берлина, находится мощный подземный комплекс управления. Два многоэтажных подземных бункера: «Майбах-1» и «Майбах-2». Там размещаются штабы ОКХ и ОКВ соответственно. Там же находится крупнейший телефонный, телетайпный и радиопереговорный пункт «Переговоры-500», неуязвимый для бомб и артиллерии. Это — идеальное место для управления войсками. Но фюрер вряд ли там появится.

— Почему? — удивился Краузе.

— Потому что фюрер больше доверяет СС, а не вермахту, — криво усмехнулся Айсман. — И, кроме того, вокруг бункеров в Цоссене нет оборонительных сооружений. Там нет даже противотанковых рвов и минных полей, чтобы хоть как-то сдержать русские танки.

— Ну а в самом Берлине?

— Комплекс зенитных башен в зоопарке. Очень мощное сооружение, неуязвимое для авиабомб и артиллерии, с многочисленным хорошо вооруженным гарнизоном, с многоэтажным подземным бункером, автономной электростанцией, огромными запасами воды, продовольствия, медикаментов… Впрочем, я полагаю, что фюрер не появится там по тем же соображениям, что и в Цоссене.

— А что вы скажете о перспективах обороны «Альпийского редута»? — перешел Краузе к другому интересовавшему его вопросу. — Или «Национальной крепости», — как еще называют это место?

— Это неплохая идея, — отозвался Айсман. — Если говорить о районе Зальцкаммергут в Австрии, то там даже ограниченными силами в условиях горного рельефа можно успешно обороняться от превосходящих сил противника. Если фюрер переместится туда, то там можно будет сосредоточить значительные силы, а группы армий «Висла» и «Центр» смогут организованно отойти на линии обороны, отбивая атаки русских. Когда мы успешно отобьем атаки противника, то сможем начать переговоры о мире. Один минус, перечеркивающий все плюсы: я не слышал, чтобы кто-то задумывался о подготовке этого района к длительной обороне. Так, одна пропаганда…

— А что мы говорим все о русских, да о русских? — направил беседу в другое русло Краузе. — Англо-американцы уже в Баварии, они подойдут к этому району раньше. Не так ли?

Айсман выдержал длительную паузу, затем негромко проговорил:

— Я скажу вам одну вещь… У Сталина, Рузвельта и Черчилля есть взаимно согласованный план. План предусматривает координацию действий русских, американцев и англичан по разгрому и оккупации Германии. Этот план называется «Иклипс», и господин Борман безусловно о нем знает. А вот я знать не должен. И если кто-то узнает… это плохо отразится не только на моей судьбе, но и судьбе моего генерала. Вы понимаете?

— Безусловно, — заверил его Краузе. — Я уверен, что вы ничего не знаете об этом плане. Но… Что за судьбу нам приготовили победители?

— Германия после войны будет разделена на три оккупационные зоны. Берлин окажется в русской оккупационной зоне, но сам город будет разделен на три сектора. Австрия и Чехословакия отнесены к русской зоне оккупации, и англо-американцы ограничатся оккупацией территории от Баварии до Северного моря. В Австрию и Чехословакию они не станут проникать глубоко, дабы не вызывать неудовольствия Сталина. Рузвельт и Черчилль будут смотреть, как русские с большими потерями добивают германскую армию: ведь чем большие потери понесут русские, тем проще им будет разговаривать со Сталиным после войны. И что бы там не говорили наши пропагандисты про неизбежный крах противоестественного союза, но англо-американцы будут скрупулезно выполнять все договоренности до тех пор, пока не прозвучит последний выстрел этой войны.

— Еще один вопрос, полковник. Если наши войска будут окружены в Берлине, они смогут прорваться из окружения? Ну, чтобы уйти в «Альпийский редут» или хотя бы сдаться американцам, а не русским?

— Ваш вопрос понятен, — вздохнул Айсман. — Что я могу сказать? Берлину не сможет помочь группа армий «Центр», это очевидно. Может осуществить попытку деблокады формируемая 12-я резервная армия. Но… я сомневаюсь, что она будет иметь достаточное количество сил для этого. Сильно сомневаюсь, понимаете? Сегодня на совещании я видел на карте фюрера в районе позиций фон Мантойфеля флажок с надписью «7-я танковая дивизия». Так вот: в этой танковой дивизии нет ни одного танка. Да что там танки! В дивизии нет ни одного орудия, и я сомневаюсь, чтобы там имелся хоть один пулемет. Мы все больше напоминаем армию призраков.

Краузе высадил Айсмана в Нойенхагене и вернулся в Берлин. Там он узнал, что в этот день Красная армия начала штурм Вены.

Бои шли упорные, но остановить Красную армию немцы уже не могли. К 10 апреля бойцы Красной армии уже продвинулись до центра Вены. 13 апреля Дитрих получил приказ уходить за Дунай. Остатки войск Дитриха отступили до реки Трайзен, а затем двинулись на юго-восток — благо, Красная армия ушла на север для захвата города Брно. Краузе понял, что Айсман прав: русские решили штурмовать Берлин.

На встрече с Борманом Краузе сразу задал вопрос:

— Вы знаете о плане «Иклипс»?

— А вы откуда о нем знаете? — с подозрением спросил Борман. — Это абсолютно секретная информация!

— Для кого секретная? — с иронией осведомился Краузе. — Для русских или для американцев? Бросьте, господин Борман! Давайте оставим игры в жмурки ребятам из Министерства пропаганды. А нам необходимо мыслить реально. Итак, Вена пала, и русские скоро начнут штурм Берлина. А фюрер практически невменяем, надеюсь, хоть это вы не будете отрицать? Пора приступать к реализации основного плана. Где там ваш сказочный самолет? Ему пора готовиться к полету. Стяните к базе «Гарц-2» части под командованием надежного парня, которому доверяет фюрер и который добросовестно выполнит любой ваш приказ. У вас есть такой человек?

— Есть, — уверенно заявил Борман. — Когда его надо будет отправить в район «Гарц-2»?

— Когда русские начнут наступление на Одере. Как только русская артиллерия произведет первый залп по позициям группы армий «Висла», в нашем распоряжении останется не больше недели.

— Да, Кребс уже разработал план, по которому с началом наступления русских фюрер будет перемещен в район Альпийской крепости, — сообщил Борман. — Но есть одна проблема…

— Какая же? — поинтересовался Краузе.

— Эта тварь… Ева! — с нескрываемой ненавистью произнес Борман.

— Давайте с этого места подробнее, — предложил Краузе. Борман тяжело вздохнул и приступил к рассказу о проблеме по имени «Ева».

Краузе с интересом узнал, что аскет фюрер уже долгие годы имеет любовницу, с которой познакомился еще в конце 1929 года в фотоателье Гофмана. Гофман имел тесные связи с НСДАП и охотно брал на работу смазливых молоденьких (и желательно, невинных) девушек, с которыми потом и знакомил Гитлера. Ева Браун не стала исключением. Несмотря (а возможно, и благодаря) на два года, проведенные в монастырском пансионате католического ордена «Английские девушки», находившегося в австрийском городке Зимбах, Ева была весьма кокетлива.

«Представляете, Краузе?! Эта тварь знала, что фюреру нравятся пышные формы, и подкладывала в бюстгальтер носовые платки!»

Но в те годы Гитлер все еще сожительствовал со своей племянницей Анжелой (Гели) Раубал, которая была для него самым дорогим человеком на свете, и попытки фройляйн Браун привлечь внимание фюрера оставались безуспешны. Однако 18 сентября 1931 года Анжела погибла при загадочных обстоятельствах: то ли покончила жизнь самоубийством выстрелом из дядиного револьвера, то ли была убита. Борман не стал акцентироваться на этом, хотя Краузе почувствовал: Борману известно гораздо больше, чем он хотел показать. Впрочем, Краузе сейчас не интересовала тайна Гели Раубал. Важно, что со смертью Гели у Евы появился шанс. И она его не упустила. Целый год она очаровывала Гитлера. А затем сделала решающий ход.

1 ноября 1932 года Ева Браун попыталась покончить жизнь самоубийством, воспользовавшись отцовским пистолетом. Борман был убежден в имитации попытки суицида: после ранения Ева позвонила не доктору Леви, чья клиника находилась совсем рядом, а доктору Плате. Почему?

«Все просто, Краузе! Все очень просто: Плате был шурином Гофмана. Об этой попытке самоубийства мгновенно стало известно фюреру!»

Гитлер был потрясен: женщина, которая заняла определенное место в его жизни, из-за него хочет умереть!

«Это был сильный ход, Краузе! Очень сильный! Уже в начале 1933 года, едва фюрер стал канцлером, как она впрыгнула к нему в постель!»

Так это было или нет, но в спальню Евы провели специальную телефонную линию связи с рейхсканцелярией. А 9 августа 1935 года Гитлер наконец снял ей отдельную квартиру на Виденмайерштрассе.

Недалеко от австрийской границы в живописной горной местности расположился курортный городок Берхтесгаден, а чуть выше — высокогорный поселок Оберзальцберг. После выхода из тюрьмы это место облюбовал для отдыха Гитлер. Очень удобно: 150 километров до Мюнхена, рукой подать до Зальцбурга, а чуть дальше и Линц — родной город фюрера. Там, в Оберзальцберге, для Гитлера арендовали деревенский дом, называвшийся «Дом Вахенфельд».

В начале 1936 года для Гитлера построили новую резиденцию «Бергхоф» в Оберзальцберге. Позже на высоте 1800 метров над уровнем моря, на вершине горы Кельштайн была построена высокогорная вилла Гитлера «Адлерхорст».

Домоправительницей в старой резиденции «Дом Вахенфельд» была сводная сестра Гитлера, мать несчастной Гели Раубал — Анжела. Она откровенно ненавидела Еву, и потому в новой резиденции Анжеле Раубал места не нашлось: Гитлер отправил ее в Вену, где она и жила на скромную пенсию. Ева официально стала экономкой в новой резиденции, но в ее пропуске было написано «секретарша». На самом деле фактической домоправительницей являлась полностью преданная Еве Маргарита Митлынтрассер.

Вплоть до 1945 года Ева практически безвыездно жила в Берхтесгадене. Однако в начале марта 1945 года она внезапно появилась в Берлине и с тех пор жила вместе с фюрером.

Бормана очень беспокоило ее влияние на Гитлера.

— Она меня ненавидит, Краузе, — повторял Борман. — Она всегда рада сделать мне гадость. Все равно что, лишь бы мне назло! Хотя я всегда был с ней исключительно корректен.

— Возможно, вы отказали ей… в какой-нибудь просьбе? — предположил Краузе. Борман недоуменно посмотрел на него и пожал плечами:

— Какая просьба? Ведь она всегда могла обратиться напрямую к фюреру.

— Ну… скажем, такая просьба, с которой она никак не могла обратиться к фюреру лично? — продолжал напирать Краузе.

— Нет, никогда! Хотя… — задумался Борман. — Да, однажды ее сестра Ильзе обратилась ко мне с просьбой освободить из Заксенхаузена какого-то писателя… как его там… Ретро, что ли?

— Рутра, — подсказал Краузе. — Артур Эрнст Рутра. И что?

— Как «что»? — недоуменно уставился на него Борман. — Он же был еврей, Краузе! Еврей! Естественно, что через пару недель он погиб при попытке к бегству.

— Все ясно, — покачал головой Краузе. — И последний вопрос… Она твердо верит в победу Германии?

— Верит?! Я вам скажу, как она верит! В 1939 году, когда фюрер на заседании рейхстага в опере Кролл объявил о вступлении наших войск в Польшу, фройляйн Браун была необычайно мрачна. Тогдашний личный врач фюрера Брандт попытался поднять ей настроение и заверил, что война закончится максимум через три недели, поскольку так обещал фюрер. Ева улыбнулась и согласилась с ним. А вечером попросила зайти к себе управляющего делами рейхсканцелярии Канненберга и дала ему поручение. Знаете, какое?

Борман сделал паузу.

— Она узнала от Геринга, что в порту Гамбурга стоят пароходы, доверху загруженные консервами, кофе, шоколадом и множеством других продуктов. И она попросила Канненберга, чтобы он отправил эти продукты в «Бергхоф». Так много, как только будет возможно. Вот так она верила словам фюрера, вот так она верила в скорую победу Германии!

«Однако! — подумал Краузе. — Женщина с кругозором домохозяйки предвидела уже в сентябре 1939 года, что война затянется надолго. И предвидела тогда, когда даже наши записные умники безоговорочно верили любому слову Гитлера!»

— Кто ее лучшая подруга? — спросил Краузе.

— Пожалуй… Герта Остермайер, — подумав, уверенно ответил Борман. — Она сейчас должна быть в Гармише. Вы полагаете, ее следует арестовать?

— Вы с ума сошли?! — удивился Краузе. — Вот что я вам скажу, господин Борман: вряд ли вам удастся за оставшееся время стать другом Евы, но это могу сделать я. Значит, так… У вас наверняка есть досье на фройляйн Браун. Я должен ознакомиться с ним. Не делайте такое лицо! Ведь я не могу вести игру с этой женщиной втемную: она гораздо умнее, чем кажется. А для начала… для начала я навещу фрау Остермайер.

* * *

Спустя сутки после разговора с Борманом Краузе уже сидел в маленькой гостиной дома Остермайер.

— Не буду ходить вокруг да около, фрау Остермайер, — сразу приступил к делу Краузе. — Я являюсь достаточно высокопоставленным чиновником в партийной канцелярии. Мне стало известно, что некоторые весьма влиятельные люди из окружения фюрера готовят против него заговор. Германия ныне переживает самые тяжелые времена за всю свою историю, и многие уже сейчас пытаются спасти свою шкуру любой ценой. Предатели уже везде: в гестапо, в СС и даже среди личной охраны фюрера. Я знаю, что вы — ближайшая подруга фройляйн Браун. Мне нужно встретиться с ней и предупредить о заговоре. Поэтому я прошу вас написать ей письмо, и я лично передам ей его. А вы должны ей позвонить и предупредить о том, что я привезу письмо.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, господин Краузе, — растерялась женщина.

Краузе встал.

— Очень жаль, фрау Остермайер, — сказал он. — А ведь опасность угрожает и фройляйн Браун. Заговорщики ее не пощадят. Обо мне и нечего говорить: если о нашем разговоре узнают, я даже не доберусь до аэродрома. Прощайте… Хайль Гитлер!

— Подождите! — воскликнула женщина. — Что… что я должна написать Еве?

— Все, что угодно, — ответил Краузе. — Только не содержание нашего разговора. Чем нейтральнее будет текст письма, тем лучше. Письмо — это формальный повод для встречи с фройляйн Браун. Что касается вас, то я помогу вам освободиться от обязательной работы на заводе и перебраться в «Бергхоф»: там вам и вашим детям будет безопаснее. И помните: никому не говорите о нашем разговоре, от этого зависит не только моя жизнь и жизнь фройляйн Браун, но и ваша, и ваших детей.

Через два часа Краузе вылетел в Берлин с собственноручным письмом фрау Остермайер. По прилете он сразу отправился в бункер к Борману. Борман смог сделать так, чтобы Краузе встретился в коридоре с Евой.

— Фройляйн Браун, — обратился он к подруге фюрера. — У меня для вас письмо от фрау Остермайер.

— О-о! Вы уже здесь? — воскликнула Ева. — Я ведь только два часа назад разговаривала с ней по телефону. Как она выглядит? Она ведь очень устает на своем заводе!

Ева пригласила Краузе в свои подземные апартаменты и угостила его шоколадными конфетами. Пока Краузе ел конфеты, Ева прочитала письмо и спросила:

— Вы скоро полетите обратно? Если нет, тогда я передам письмо через Баура. Я хочу убедить ее переселиться в «Бергхоф», ведь там ей будет гораздо лучше!

— Абсолютно согласен с вами, фройляйн Браун, — ответил Краузе. — Но полечу я туда не скоро. И скажу прямо: письмо было простым предлогом для того, чтобы с вами встретиться. Речь идет судьбе Германии и фюрера. Здесь я не могу с вами говорить. Вы можете встретиться со мной за пределами бункера и желательно с глазу на глаз?

— Если все так серьезно… — Ева на мгновение задумалась. — Завтра в 10 утра я и Траудль собираемся прогуляться в Тиргартене. Мы с вами можем встретиться в зоопарке, возле пруда, где живет аист Абу-Маркуб.

— Это опасно, — предупредил Краузе. — Раньше хоть американцы летали по расписанию: в 9 утра, а затем в полдень. А сейчас русские могут налететь в любой момент, — ведь они совсем рядом, а «иваны» не привыкли жить по расписанию.

— Я не могу отказаться от прогулок по весеннему Тиргартену из-за таких пустяков! — решительно заявила Ева. — Лучше погибнуть в парке от русских пуль, чем задохнуться в этом каменном мешке. Вентиляция работает очень плохо, канализация все время засоряется и запах… Нет, нет! Завтра я иду на прогулку, как всегда, и даже фюрер не может мне этого запретить. Кроме того, там, в зенитной башне вполне безопасно: меня заверили, что она выдержит прямое попадание любой авиабомбы.

Краузе встал и, прощаясь, склонился для поцелуя изящно протянутой руки:

— Восхищаюсь вашим мужеством, фройляйн. До завтра.

Краузе оставил машину в конце Курфюрстендамм, недалеко от церкви памяти кайзера Вильгельма. Как и вся Курфюрстендамм, церковь была разбита прошлогодней ноябрьской бомбежкой, и стрелки на почерневшем от пожара циферблате башенных часов застыли на 7.30. Краузе взглянул на часы: до встречи оставалось еще полчаса, и он решил прогуляться до пруда пешком, не торопясь.

Берлинский зоопарк в полной мере разделил судьбу города. Краузе был тут последний раз лет десять назад и был потрясен увиденным. Практически все строения зоопарка: аквариум, инсектарий, слоновник, террариумы, рестораны, кинотеатры, административные здания и бальные залы — все было разрушено тоннами фугасных бомб. Зато появились гигантские зенитные башни. Это были два огромных сооружения из бетона, в форме букв "G" и "L", построенные рядом с птичьим питомником. Башня "G" была самая большая: высотой с 13 этажный дом, занимала площадь целого городского квартала, а ее крыша ощетинилась пока молчавшими зенитными орудиями.

Краузе остановился возле пруда и огляделся. Пруд был пуст: ни лебедей, ни аиста Маркуба. К пруду подошел старик лет семидесяти. В руке он держал ведерко с мясом.

— Абу, Абу! — позвал он.

С краю пруда послышался хлопающий звук, и появилась птица на тонких ногах, с огромным клювом и серо-голубым плюмажем. Это и был знаменитый нильский аист Абу Маркуб. Он приблизился к человеку и попытался заглянуть в ведро.

— Мне приходится давать тебе это, — сказал мужчина. — А что делать? У меня нет рыбы. Будешь есть?

Аист печально закрыл глаза и удалился. Мужчина растерянно повернулся к Краузе:

— Вот так каждый день! Консервированный тунец закончился, а конину он отказывается есть. А свежей рыбы в Берлине не достать. Абу все худеет и худеет, у него начали распухать суставы. Я заберу его домой, возможно, что там он проживет немного дольше. А лебедей всех украли… Что делать, люди тоже хотят есть. А страусы умерли от шока во время авианалета.

— Вы смотритель птичника? — спросил Краузе и приподнял шляпу, представляясь: — Краузе, Франц Краузе.

— Главный смотритель Шварц, — представился мужчина. — Вы знаете, господин Краузе, что до войны в зоопарке было 14 тысяч обитателей? А теперь осталось лишь около 16 сотен. И те получают менее половины суррогатного рациона. Из девяти слонов остался лишь старина Сиам, да и его скоро придется застрелить: от голода у него совсем испортился характер, и смотрители боятся входить к нему в клетку. Та же судьба ждет и хищников: надеюсь, смотритель львов Густав сможет спасти хотя бы девятимесячных львят. Наш директор, господин Хек, был в большой дружбе с самим рейхсмаршалом Герингом. Но даже рейхсмаршалу сейчас не до зоопарка… Вот так! Да… Всего вам хорошего, господин Краузе!

Смотритель медленно побрел прочь от пруда. Краузе поежился и поднял воротник пальто. Н-да… зоопарк как зеркало современной Германии… Где же Ева? Ага, вот она подходит к пруду, а чуть поодаль идет еще одна женщина. Видимо, это фрау Траудль Юнге. А вон и два эсэсовца из охраны. Но они явно для проформы и не помешают разговору.

Ева сама подошла к Краузе.

— Доброе утро, господин Краузе! — весело поздоровалась она. — Ну и чем вы меня собираетесь напугать?

— Доброе утро, фройляйн! Перейду сразу к делу. Дело в том, что очень тяжелое положение Германии привело к тому, что многие недавние герои и верные соратники фюрера стали превращаться в шкурников и предателей. Многие бонзы ужасно боятся за свою судьбу и хотят вымолить индульгенцию у врага ценой чудовищного предательства. Так вот, мне стало известно: если линия обороны на Одере не устоит, то войска группы армий «Висла» сдадут Берлин русским. В любом случае они не будут оборонять город. Военные очень надеются купить расположение врага, пожертвовав фюрером, как они это уже пытались сделать в прошлом году. Самое печальное, что на этот раз заговор разросся гораздо шире, проникнув и в люфтваффе, и в гестапо, и в СС.

— Как, неужели Геринг и Гиммлер решили предать фюрера? — с волнением воскликнула Ева.

— Пока нет, — ответил Краузе. — Но есть люди из их ближайшего окружения, которые зондируют почву в соответствующем направлении.

— Вы можете сообщить имена предателей?

— Могу, но в таком случае они исчезнут, а их покровители начнут искать источник утечки информации к: обязательно найдут. И меня убьют. Поверьте, я не боюсь умереть за фюрера, это мой долг! Но я хочу спасти его. ?. для этого есть один-единственный выход.

— Какой же? — спросила Ева. Она явно заглотила наживку.

— Альпийская крепость, — решительно заявил Краузе.

— Альпийская крепость? — недоверчиво переспросила Ева. — О необходимости туда уехать давно твердит Борман. Он ежедневно терзает фюрера этими разговорами. А все потому, что Борман просто трус.

— Да, вы абсолютно правы! — согласился Краузе. — Мой шеф отнюдь не герой. Но зато по этой же самой причине он не входит в число заговорщиков. Он не сомневается, что заговорщики пожертвуют им как символом партии и партийного аппарата. Естественно, Борману хочется удрать в безопасное место. А таким местом он не без оснований считает именно Альпийский редут.

Краузе почувствовал, что полностью овладел вниманием Евы и перешел к основной части.

— Этот район легко сделать неприступной крепостью даже небольшим количеством верных частей. Преданные фюреру люди Скорцени и «Лейбштандарт» легко смогут обороняться в этой горной цитадели с огромными запасами снаряжения и продовольствия в неуязвимых для бомбардировок скальных убежищах. Когда враги обломают себе зубы о наш последний оплот, в их стане неминуемо начнется раскол. И фюрер повторит судьбу Фридриха Великого, диктуя из неприступной крепости разобщенным врагам свои условия мира! И вся нация снова воспрянет духом и сплотится вокруг фюрера. И он вернется в Берлин победителем!

Ева молчала, отвернувшись. Затем она повернула лицо к Краузе, и он увидел в ее глазах слезы.

— Спасибо вам, господин Краузе, — прошептала она. — Спасибо за верность фюреру! Я постараюсь убедить фюрера в необходимости уехать в Альпийскую крепость.

Когда Краузе прокрутил Борману записанный на диктофон разговор, тот вспылил:

— Кто вам дал право оскорблять меня в присутствии этой г,вари?!

— Вы сами, — невозмутимо ответил Краузе.

— Что?! Что за чушь?!

— Вы хотели превратить Еву Браун в вашего союзника? Я это сделал. Вы же знаете, что она вас ненавидит. Как бы она отреагировала, если бы я начал петь вам дифирамбы? А сейчас она стала рассматривать вас как союзника в деле спасения фюрера, хотя и не прониклась к вам любовью. Так какие ко мне претензии?

— Ладно, господин Краузе, — успокоился Борман. — Отличная работа. Как только русские начнут наступление, мы отправимся в Берхтесгаден.

— Совершенно верно, господин Борман. И вылет надо организовать в три этапа. В первой группе отправьте тех, кто вам точно не будет мешать. Когда они доберутся благополучно, это обнадежит фюрера, и он согласится лететь со второй группой. Вместе с ним вылетите и вы. А вот третья группа с Геббельсом и прочими вашими врагами должна остаться в Берлине. Ведь можно сделать так, чтобы вылет стал невозможным, не так ли? Тем более что нам в этом будут активно помогать русские! Ну а там фюрер уже полностью в ваших руках, и вы сможете от его имени издавать любые приказы.

— Какие приказы? — поморщился Борман. — Я же говорил вам, что Альпийский редут — просто фикция, мыльный пузырь геббельсовских пропагандистов! Кроме того, вы абсолютны правы насчет катастрофического состояния здоровья фюрера: как физического, так и морального. Фюрер не сможет выдержать длительный перелет по состоянию здоровья, он не сможет продолжить борьбу с наших зарубежных баз. Поэтому нужно сделать так, чтобы фюрер умер в Альпийской крепости на боевом посту, не оставив авторитетного преемника и я мог спокойно отправиться за океан, руководя оттуда возрождением Германии.

— Все равно, дорогой господин Борман, вы сможете делать там с фюрером все, что захотите, — усмехнулся Краузе. — Хайль Борман!

Краузе и Борман были довольны своим гениальным планом. Они еще не знали, что этот гениальный план уже превратился в фикцию из-за того, что четыре десятка парней в погоне за профессором Боргом выпрыгнули с парашютами над Богом забытым городком в Богемии.