Верная своему слову, все последующие дни Элинор целиком принадлежала ему в свободном смешении живописи и любви, что позволяло Джозайе забыть о довлевшем над ним времени. Каждое утро он посылал карету за Элинор так рано, как мог, а потом они запирались в студии и он работал. После чего они устраивали своеобразный «пикник» на помосте и остаток дня посвящали удовольствиям любви и разговорам.

Эскеры инстинктивно держались подальше от студии, и Джозайя был благодарен им за деликатность. В эти волшебные дни творческой свободы и эротических открытий влюбленные были предоставлены сами себе.

Но удовольствие Джозайи граничило с меланхолией. Каждый уход Элинор был репетицией расставания. При каждом поцелуе ему приходилось сражаться с собой и с нарастающей привязанностью, которую он испытывал к этой пламенной женщине, ежедневно превращавшейся из благопристойной недотроги в его обожаемую нимфу.

В этот день, всего четыре дня спустя после капитуляции Элинор, Джозайя боролся с собой – хотелось стать перед мольбертом, и в то же время он желал совсем другого. Глаза немилосердно досаждали ему, и наконец он был вынужден отказаться от попыток работать в студии и собирался отвести Элинор на этаж ниже, но только тут сообразил, что это произойдет впервые.

Как ни странно, но даже после той интимности, что их объединяла, привести мисс Элинор Бекетт в свою спальню казалось ему совсем не простым делом. А после их шутливых дебатов о неприличности визита в «мужскую обитель» все представлялось крайне затруднительным. И тогда Джозайя решил схитрить – сыграть на женском любопытстве.

– А вам не хочется увидеть мое тайное святилище и убежище, мисс Бекетт? Вы что, совсем не любопытны? – спросил он – и выиграл.

Комната с задернутыми шторами, смутно освещенная тонкими свечами, давала любовникам иллюзию, что время остановилось. Художественное убранство этой комнаты было особенным – каждый предмет выбирался по сентиментальным причинам, чтобы напоминать о лучших днях.

Джозайя чуть отступил, чтобы позволить гостье все как следует рассмотреть. Любопытство же Элинор еще больше разгорелось, когда она посмотрела на своеобразный маленький алтарь на маленьком столике в углу.

Она подошла, чтобы присмотреться ближе, и взяла одну из оранжерейных роз, которые Джозайя подрезал и пустил плавать в маленькую фарфоровую чашу перед бронзовой фигурой. Индуистская богиня в танце приподняла одну ногу и широко раскинула руки, демонстрируя такой баланс и грацию, каких Элинор никогда даже вообразить не могла. Рядом стояла масляная лампа с выгравированными цветами. Элинор наклонилась, чтобы получше всмотреться в экзотическое лицо богини.

– Ты язычник, Джозайя? – спросила она, глянув на него сквозь ресницы. – Я хотела сказать… ты молишься этой статуэтке с цветами у ее ног?

Он улыбнулся.

– Я иногда медитирую и становлюсь на колени на этих подушках перед ней, но не могу сказать, что поклоняюсь ей в строгом смысле слова. Она не моя богиня. Думаю, я недостаточно изменился, чтобы заслужить ее. У нас с Лакшми уникальные отношения, и если я прошу ее о чем-нибудь, то с пониманием, что у нее есть и другие просители – лучше, чем моя британская душа. Но одно могу сказать наверняка: я нахожу успокоение в индуистских традициях. В них мало противоречий с моим христианским происхождением и…

– И что? – Элинор коснулась его руки.

– У них там очень мало правил. Пожалуй, только одно, самое главное – стремление каждого человека к правде. А поскольку ты знаешь, как я ненавижу всякие правила, то можешь понять, как для меня это привлекательно. Кроме того… – Джозайя поднес ее руку к губам и поцеловал ладошку. – Кроме того, мне не нравится покидать дом ради пищи духовной, а англиканская церковь отказывается размещать викария в спальне.

Элинор рассмеялась, игриво ущипнув его за плечо свободной рукой, но не отстранилась, когда он начал расшнуровывать ее платье.

– Ты полон противоречий! – воскликнула она.

– А… поняла? Да, это правда. – Он наклонился, чтобы поцеловать ее в шею. – Но прямо отвечая на ваш вопрос, мисс Бекетт, скажу следующее: нет, я не язычник.

– Мистер Хастингс… – Элинор спустила с плеч платье.

– Да, мисс Бекетт… – Джозайя наслаждался такой шутливой официальностью.

– Сэр, как вышло, что вы не женаты?

Джозайя пожал плечами.

– Ну и тема, мисс Бекетт.

Элинор залилась румянцем.

– И все-таки – почему?..

– А как вышло, что вы не замужем? – спросил Джозайя.

Элинор весело рассмеялась:

– Но ведь я единственная дочь эксцентричного химика! Если у меня и были поклонники, я их пропустила. А к тому времени, когда решила присмотреться… вмешалась судьба.

– В таком случае я благодарен Провидению за ту тропу, которая привела тебя сюда, Элинор. – Спустив с нее платье еще ниже, Джозайя приподнял свою красавицу и усадил на край кровати. – Да, я крайне благодарен!

– Вы никогда не говорите о своем прошлом, мистер Хастингс. Я по крупицам выуживаю его из вас и постоянно задаюсь вопросом: о чем вы еще умалчиваете? А может, вы умышленно напускаете таинственности, чтобы подогреть мой интерес к вам? Или у вас действительно есть какие-то мрачные тайны?

– И это говорит женщина, которая поведала о своей жизни так мало, как только могла, перед тем как сесть в мою карету?

– Только потому, что прежней моей жизни больше не существует. Что толку с тоской вспоминать счастливые дни и родителей, воссоединившихся на небесах?

– Что за человек обманул твоего отца? Ты не думала возобновить судебный процесс и восстановить его честное имя?

Элинор замерла, и Джозайя тотчас пожалел, что задал этот вопрос.

– Прости, Элинор. Я не хотел причинить тебе боль.

– Нет, вовсе не боль я испытываю. – Она прижала его ладонь к своей щеке – словно хотела остудить жар румянца. – Это угрызения совести. Однажды вечером я шла мимо одного особняка…

– И что же? – спросил Джозайя.

– Это было… слишком. От яркого света, лившегося из окон, я почувствовала себя такой замерзшей, одинокой… и никчемной. – Элинор тяжко вздохнула. – Мне захотелось швырнуть камень в окно гостиной мистера Томаса Келлера или выкрикнуть громко имя своего отца, чтобы стряхнуть эту семейку с их насеста.

– И ты это сделала?

– Конечно, нет! – воскликнула Элинор. – Что из этого вышло бы? Родителей не вернуло бы, а меня отправили бы в сумасшедший дом.

– Правосудие могло бы стать бальзамом и унять твою боль. Возможно, восстановление…

Она решительно покачала головой:

– Нет! Я могу лишь мечтать о том, чтобы как-то наказать этого человека, но заниматься этим… Нет, не желаю. Крестовые походы расточительны и бессмысленны. Отец хорошо меня этому научил.

– Так все твое смущение вызвано тем, что однажды ты прошла мимо дома этого человека? – Джозайя не мог удержаться от мысли о своем друге Гейлене. В отличие от мисс Бекетт Гейлен Хоук выбрал отмщение… и едва не потерял все, что было ему дорого. – Ты мудрая женщина, Элинор.

– Нет, просто упрямая.

– Упрямая?

– Да, именно. И я больше ничего не отдам из своей жизни этому злодею. Келлер и так уже слишком много забрал у меня. Забрал счастье и будущее. К чему мне думать о нем и портить себе жизнь, когда я нашла радость здесь, с тобой?

– Тогда я больше не стану упоминать о нем. – Джозайя провел рукой по ее плечу, осторожно спустив рукав сорочки. – Спроси меня о чем-нибудь еще, Элинор.

– Расскажи, почему ты перестал рисовать женщин.

– Ох, это не слишком приятная история, Элинор. Спроси о чем-нибудь другом.

– Не всякая история должна развлекать, Джозайя. Я выслушала бы все твои истории, если бы это означало, что узнаю тебя лучше, мистер Хастингс.

– Что же, хорошо. – Он вздохнул, прилег на кровать и уставился в потолок. Воспоминания проплывали перед его мысленным взором, и какое-то время он молчал, затем тихо сказал: – Хотя понимаю, что в результате ты, возможно, станешь хуже думать обо мне и лишишь меня… дневных радостей.

– Теперь ты просто обязан мне об этом рассказать! – Элинор игриво ущипнула его за плечо.

– Уу-ух! Какой настойчивой ты становишься… – Джозайя поцеловал ее в нос.

– Говори же, Хастингс!

– Ну… тогда идем. – Он поднялся, закутал Элинор в свой халат, затем подхватил ее на руки и, прижимая к груди, вынес из комнаты.

– Куда мы?

– Помолчи, дорогая.

Джозайя не стал зажигать свечу. Он хорошо знал дорогу, так как шаги его были множество раз посчитаны и пересчитаны. И сейчас он нес Элинор без опасений споткнуться; нес, наслаждаясь жаром ее тела и теплом рук, обвивавших его шею. Босой ногой он толкнул дверь в маленький кабинет, где редко бывал, и осторожно опустил любовницу в мягкое кресло. Это была комната без окон, темная даже днем. Джозайя нашел спички в верхнем ящике стола и зажег маленькую лампу.

– Не могу вспомнить, когда в последний раз был в этой комнате, – пробормотал он с усмешкой.

Он мгновенно понял, что портрет на стене ожил, и возглас Элинор подтвердил это. Джозайя едва взглянул в направлении картины: для него ее чары давно развеялись, – Элинор же сейчас оказалась в их власти.

– О Боже, какая красавица!

Темноволосая женщина в образе греческой богини небрежно держала в руке виноградную гроздь. Это была пышная красавица, облаченная в скандально скудные одежды, которые больше открывали, чем скрывали. Черты ее казались дерзкими, огромные глаза цветом напоминали коньяк, а сочные винно-красные губы в форме лука молили о поцелуе.

– Да, Дейзи была красавицей.

– Теперь я почти страшусь услышать твою историю.

– Не нужно бояться. – Джозайя прикрыл глаза. – Я вырос в провинции, а мой отец, как я тебе уже говорил, входил в круг местной аристократии. Наши семейные устои, думаю, были идеальными для подростка, и мы с братьями часто бродили по округе, удирая от сестер. Отец ворчал, что у нас слишком много свободы, хотя я до сих пор не понимаю, что это означало. Как может быть слишком много свободы для мальчишки?

Ностальгия смягчила воспоминания, и Джозайя расслабился, хотя не говорил на эту тему с тех пор, когда был скован цепью с Роуэном в темноте индийской тюрьмы.

– В деревне жила девушка, и я тогда был влюблен в нее. Дейзи казалась мне такой жизнелюбивой, искушенной… и замечательной. В шестнадцать лет она уехала в Лондон к богатой тетушке, нуждавшейся в ее обществе, и я тосковал по ней.

– Как чудесно…

– Ничего чудесного в том не было. Я являл собой жалкое зрелище. Поверить не могу, что часами тосковал о ней, попусту растрачивая время. Очевидно, разлука делает сердце нежнее. Мы тайно обменивались письмами, пока отец не выставил меня из дому. И я отправился в Лондон – зарабатывать собственное состояние. Я был бедный, но гордый, а когда спустя годы встретил Дейзи, был ошеломлен. Она превратилась в великолепное ухоженное создание, на ней не было ни одной ленточки ни к месту. Она приобрела лоск, и я был ослеплен.

– А что было дальше? – Элинор вздохнула, завидуя месту этой женщины в сердце Джозайи.

– Я умолял ее позировать мне и снова влюбился в нее всем сердцем. Я приписывал ей все те качества, которыми наделял ее и прежде. Я думал, что она естественная, а не бесстыдная; думал, что она невинная и немного избалованная, а не расчетливая и жадная; думал, что нашел свою музу и будущую жену… Но когда я объявил об этом, она рассмеялась мне в лицо. Я был для нее развлечением, довольно греховным развлечением, но она не собиралась связывать свою жизнь с голодным художником без родственников и состояния. Она нашла богатого покровителя и уже наслаждалась его подарками и постелью. Она собиралась унаследовать дом и деньги тетушки и жить веселой, беспечной жизнью куртизанки. Она сказала, что охотно позволит мне нарисовать ее… или доставить ей удовольствие другим способом, который я сочту подходящим, – не более того.

– О Господи! – Элинор прижала ладонь к губам. – Как она могла?

– Я выставил ее полуодетой, а она ругалась, плевалась и шипела, как кошка под дождем. И тогда я зарекся писать женщин. Я даже не хотел смотреть на эти фальшивые создания и уж тем более не желал являть эту ложь миру. – Джозайя изо всех сил старался не смотреть на портрет, хотя сейчас это был для него всего лишь серый контур фигуры на бесцветной стене. – Не сказать, что я сам являл собой образец высокой морали, но горе ведет к удивительным решениям. Несколько лет я болтался по Лондону, изображая повесу, а потом отправился в Индию, где рисовал и валял дурака, пока вспыхнувший бунт не застал нас врасплох.

Элинор молчала, рассматривая картину, и сейчас ей казалось, что облик Дейзи – это именно то, что она ожидала увидеть в самый первый день своего появления здесь.

– Тогда зачем держать ее на стене? Зачем заставлять себя каждый день смотреть на нее?

– Отчасти это мужская бравада. Кажется, я сказал что-то о своем желании иметь напоминание об уроке – чтобы его не забыть. Но вообще-то я хранил портрет совсем по другой причине.

– А она… еще в Лондоне? Ты ее иногда видишь? – тихо спросила Элинор.

Джозайя покачал головой:

– Нет, не вижу. Мы вращаемся в разных кругах. Я слышал, что она поменяла имя на Далилу и сыграла несколько сценок в театре. Но я никогда не трудился ее искать.

– Но не все же женщины такие фальшивые…

– Время позволило мне лучше разглядеть ситуацию, и теперь я понял, что Дейзи не была фальшивой. Она никогда не притворялась иной, чем была. Это я видел ее другой и обидел из-за того, что она не соответствовала моим ожиданиям. Не хотел бы, чтобы ты считала меня бессердечным, но когда-то я и впрямь был таким. Эта картина – тому доказательство. – Джозайя поднял Элинор и, усадив на край гигантского письменного стола посреди кабинета, осторожно раздвинул ей ноги. – Но ты точно не фальшивая, Элинор.

«И ты разбиваешь мне сердце совсем по иным причинам, чем Дейзи. У нее нет ничего от твоего характера. Я поклоняюсь тебе, и я слишком люблю тебя, чтобы унизить бесполезным мужчиной в качестве мужа. Но сегодня ты моя, Элинор Бекетт».

С этими мыслями Джозайя прижал ее к груди, но нежность тотчас уступила место желанию взять Элинор здесь и сейчас, чтобы тем самым раз и навсегда прогнать призраки прошлого. И не только Дейзи. Джозайя имел необъяснимое желание забыть и всех других женщин, каких знал. Всякий раз, когда он занимался любовью с Элинор, они все сильнее бледнели, и теперь он убедился, что у него осталась только одна женщина – Элинор.

Любуясь тем, как его халат выглядел на прелестной Элинор, Джозайя потянул за лацканы, чтобы привлечь ее поближе, и умышленно задел пальцами груди любовницы.

Элинор тотчас подалась вперед; ее соски набухали и становились тверже, когда она прижималась к Джозайе. А он спустил с ее плеч обшитые кружевом лямки сорочки, и Элинор со стоном запрокинула голову, подставляя любовнику свою шею и груди.

Джозайя принялся целовать ее и ласкать, но Элинор тотчас запустила пальцы в его волосы, моля о большем. Он без колебаний подчинился, однако по-прежнему медлил – просто ласки его стали более страстными. Ему казалось, что она стала для него хлебом насущным, которого жаждало его тело, и аппетит, вызванный обожаемой Элинор, одолел мир теней и заставил Джозайю поверить, что счастье для него возможно.

Руки Элинор, не зная покоя, скользили по его телу, и она, стонавшая все громче, чувствовала себя сейчас настоящей языческой богиней. Однако сладкая боль внутри нарастала, ибо тело требовало большего, и Элинор, извиваясь, высвободила руки и потянулась к брюкам Джозайи. Не удержавшись, она приподняла ногу и прижалась влажными складками лона к твердой мужской плоти, жар которой чувствовался даже сквозь ткань брюк.

– Как красиво… – Джозайя вздохнул, улыбнулся и снова поцеловал любовницу.

Элинор тихо рассмеялась и со стоном пробормотала:

– Я бы сказала, что вы слишком долго рассматриваете вид, мистер Хастингс.

– А что вы предлагаете, мисс Бекетт?

Она сползла с края стола и прижалась к Джозайе, но только затем, чтобы развернуть его спиной к столу.

– Теперь моя очередь наслаждаться красотой, мистер Хастингс.

Элинор опустилась на колени между его ног и стала целовать его в живот и в пах – как бы демонстрируя, что удивительно быстро учится искусству любви. Пояс его брюк уже был распущен, и Элинор занялась пуговицами, чтобы выпустить на свободу восставшее мужское естество, весьма внушительное и представлявшее собой захватывающее зрелище. Элинор смотрела на него с восхищением, затем, обхватив пальцами, принялась поглаживать другой рукой.

Джозайя с присвистом выдохнул сквозь зубы.

– Ты умышленно меня мучаешь?

– Нет, но могу, – сказала она и наклонилась, чтобы поцеловать налившуюся головку.

Она попробовала на вкус мускус его кожи и смело слизнула одинокую жемчужинку влаги, свидетельствующую о возбуждении. Копье Джозайи дернулось у ее губ, и он застонал, когда язык Элинор нашел чувствительную бороздку. Она лизнула его там, потом поцеловала снова и сомкнула губы вокруг ствола, доводя Джозайю до последней черты.

Не удержавшись, он снова застонал, на сей раз гораздо громче. Для него это стало великолепной комбинацией рая и ада. Приходилось стоять совершенно неподвижно, пока Элинор колдовала над ним, ее неопытные ласки были ангельски совершенными и словно опаляли его огнем.

В конце концов Джозайя понял, что больше не сможет этого выдержать.

Он резко приподнял Элинор, откинул нижние юбки, усадил себе на колени и со стоном вошел в тугие влажные ножны ее лона. Он углублялся в нее, пока его копье полностью не заполнило ее, и у них обоих на мгновение перехватило дыхание. Когда же Джозайя начал двигаться, его руки легли на бедра Элинор, чтобы удерживать ее покрепче. Она громко вскрикнула, обхватив его ногами, но Джозайя внезапно распахнул глаза и замер, тихо выругавшись. Любовная игра прекратилась.

– Ч-что?.. – пролепетала Элинор.

Она извивалась, надеясь, что Джозайя продолжит, но тот сжал ее бедра и заставил утихнуть.

– Здесь нет презервативов, – буркнул он.

– Ох! – Элинор в досаде прикусила губу. – Но мне…

Джозайя схватил ее за ягодицы, и Элинор забыла, что собиралась сказать.

– Мисс Бекетт, держитесь за мою шею, пожалуйста, если не возражаете.

Она подчинилась и обнаружила, что приподнялась над столом, все еще восхитительно пронзенная копьем Джозайи. А он повернулся к двери и вынес ее из комнаты.

– Д-джозайя, куда ты…

– В спальню, – проворчал он, стараясь сдержаться и не излить семя во время такого необычного путешествия.

Но цель в конце концов была достигнута, и вскоре они устроились в его постели. Джозайя все же отстранился от любовницы, чтобы вытащить из тумбочки «французское письмо».

– Так на чем мы остановились? – спросил он.

– Ты собирался наказать меня за то, что мучила тебя.

– О женщина! Ты понятия не имеешь, насколько ужасно мучила…

Элинор рассмеялась, когда он снова заключил ее в объятия. А потом «мука» началась всерьез, и вскоре оба забылись в огне страсти. Элинор, запрокинув голову, бесстыдно кричала, Джозайя же чувствовал, как ее наслаждение перетекает в него. А несколько секунд спустя, когда горячее семя брызнуло из его тела, он с силой погрузился в любовницу, чтобы продлить мгновения счастья.

Потом потянулись долгие минуты молчания, когда каждый пытался прийти в себя и собраться с мыслями. Сердце Элинор гулко стучало, и она опасалась, что если Джозайя что-то прошепчет сейчас, то она не расслышит его слов. Но его тяжелое дыхание свидетельствовало: ему пока что не до разговоров.

Наконец, уверившись, что ее душа снова надежно воссоединилась с телом, Элинор улеглась поудобнее рядом с Джозайей и улыбнулась, глядя в потолок.

Любовник покосился на нее и спросил:

– О чем вы думаете, мисс Бекетт?

– Я думаю, что теперь вы запомните, когда в последний раз входили в свой кабинет, мистер Хастингс.

Джозайя весело рассмеялся, и тут Элинор вдруг поняла, что он редко смеялся в ее присутствии. Довольная этой своей победой, Элинор снова улыбнулась и сказала себе: «И все-таки я завоюю его сердце».