В четверг утром Элинор сидела в конторе своего поверенного, вызвавшего ее, как он выразился, по неотложному делу, она рада была хоть как-то отвлечься от мыслей о Джозайе.

– Я получил кое-какие документы, мисс Бекетт, и желал бы поговорить с вами лично, чтобы известить о замечательном повороте событий.

– Если это касается мистера Джозайи Хастингса, я не хочу тратить попусту время, сэр. Мое дело с ним закончено, и я не желаю…

– Нет-нет, мисс Бекетт. Это совсем другое дело, причем совершенно удивительное, поскольку мы не подавали апелляцию. Похоже, дело вашего отца было улажено в приватном порядке.

– Д-дело отца? Я не понимаю, о чем вы…

Мистер Олмстед подал ей одну из своих бумаг.

– Все совершенно официально, мисс Бекетт, и решение вступает в силу немедленно. Вы теперь богатая женщина. У меня есть контракт с молодым мистером Келлером и банковский чек, который, как заверил меня его клерк, только первый в ряду других. Подобные платежи будут производиться по схеме, которую он установил, и есть официальный документ, предоставляющий вам хороший процент от будущей прибыли «Нежных нюхательных солей Келлера». Должен сказать, что это благородный поступок.

– О Господи! – Элинор посмотрела на итоговую сумму и удивилась, что не испытывала ликования, хотя бумага реабилитировала ее отца и восстанавливала справедливость. – Почему? Зачем ему это? – пробормотала она.

– Кто знает… Возможно – угрызения совести или моральный императив. Хотя более вероятно, что его юристы обнаружили новые улики, которые могут выставить его в очень неприглядном свете, если всплывут на поверхность. В любом случае… – мистер Олмстед сиял от радости, – справедливость восторжествовала, мисс Бекетт!

«Богатая женщина… Все мои мечты без всяких хлопот стали явью, а мне хочется только плакать. Мир исправился слишком поздно, чтобы спасти меня, я чересчур оцепенела, чтобы чувствовать что-либо, кроме утраты. У меня есть средства, чтобы жить так, как мне угодно, но я ничего не хочу».

– Значит, справедливость… – пробормотала она и поднялась, чтобы пожать руку поверенному. – Спасибо. Я пошлю мистеру Келлеру письмо с высокой оценкой его поступка и…

– Что-то еще, мисс Бекетт?

– Нет, ничего.

Джозайя пытался рисовать. Его воображение и память подсказывали образ Элинор в жемчугах на фоне зеленоватого прибоя – то был дар Посейдона, за который любой смертный продал бы душу. Тени сегодня стали гуще, серые и черные тучи то и дело проплывали прямо перед ним. Но он не обращал на них внимания и работал, почти уткнувшись лицом в холст, так что от запаха красок перехватывало дыхание.

В душе же его бушевала буря. Пожалуй, будет разумно оставить Элинор на время, пока дело с Шакалом не закончится, и Радерфорд счел необходимым зайти, чтобы напомнить об этом. Переждать хотя бы завтрашнюю ночь – вполне разумное и логичное решение. Но каждая проходящая минута казалась ему вечностью.

«Проклятая гордость. Надо было просто рассказать ей все. Положить к ее ногам состояние – и все рассказать».

– Ты рисуешь?

Раздавшийся позади него голос Элинор ошеломил Джозайю. Он повернулся, ликуя, и пробормотал:

– Но как ты…

– Мистер Крид достаточно хорошо меня знает, чтобы не поднимать тревогу, – перебила Элинор. – Поскольку у вас до сих пор нет колокольчика, я не стала понапрасну беспокоить мистера Эскера. – Она чопорно шагнула вперед. – Однако ваша безопасность оставляет желать лучшего, сэр.

– Элинор… – Он набрал в грудь побольше воздуха. – Мне столько надо тебе…

– Минуточку. – Она деловито открыла сумочку и вытащила конверт. – Я настаиваю на том, чтобы расплатиться с вами, мистер Хастингс.

«Мы вернулись к “мистеру Хастингсу”? Так официально?»

– Расплатиться? Ничего не понимаю. Ты не должна мне ни фартинга.

– Наоборот… – Элинор шагнула чуть ближе; ее рука в перчатке все еще протягивала ему конверт. – Я должна вам очень много. Вот. Тут плата за позирование плюс сумма за проживание и дополнительные расходы, которые вы могли понести из-за меня. Цены, которые назвала миссис Клей, слишком уж низкие, но мне невыносимо обижать ее, указывая на очевидное, так что, надеюсь, моя собственная оценка не очень далека от истины.

– Это бессмыслица, Элинор. Мне не надо ни фартинга из этих денег. Ты их заработала в соответствии с нашим соглашением, и я не понимаю, что заставляет тебя возвращать то, что ты не задолжала.

– У меня теперь есть собственные деньги, мистер Хастингс.

– Собственные деньги? Из каких источников?

– Мистер Келлер добровольно вернул сумму, причитавшуюся моему отцу, и тем самым восстановил его репутацию. – Она кивнула на конверт. – Так что теперь благодаря его благородному жесту и щедрости у меня есть собственные деньги. И теперь я могу расплатиться с вами, чего всегда желала.

– Ты хочешь сказать… расплатиться деньгами Келлера?!

– Это мои собственные деньги, честно заработанные тяжким трудом моего отца. Я не могу идти дальше по жизни, будучи вашей должницей.

– Отдай эти деньги на благотворительность, если они тебе не нужны!

– Сами отдайте, мистер Хастингс. Не могу представить, что принимаю чью-то благодарность за добро, сделанное вашими деньгами. Ежели вы желаете стать филантропом – в добрый час! Но я не собираюсь быть первым объектом ваших благодеяний!

– Ты делаешь это из злости. Я просил позировать мне за плату, и ты согласилась. Картина завершена, и это все… на что я надеялся. Я человек слова. Я не хочу твоих денег.

– Я больше не в том отчаянном положении, когда в них нуждалась! Эта сумма всегда казалась мне нелепой, а ваши друзья, похоже, убеждены, что у вас лишних двадцати фунтов не найдется.

– О Господи!

– Полагаю, это вызвано состоянием ваших сюртуков и пятнами краски на рубашках. Но даже если у вас денег больше, чем у Мидаса, это не имеет значения. Я не хочу иметь ничего общего с этим делом. Я желаю освободиться от прошлого.

– Черт побери…

– Следи за выражениями, Джозайя! – Элинор привычным жестом пригладила волосы. – Я оставлю их на столе, мистер Хастингс.

– Тогда они там и сгниют. Забери деньги, Элинор! Мне нужно, чтобы ты их взяла.

– Почему?

– Потому что это… – Джозайя тяжко вздонул. – Потому что деньги – единственное, что я волен тебе дать.

Слова ужалили как ядовитая змея, и Элинор поразилась, что еще держится на ногах.

– Неужели, мистер Хастингс?

Он отвернулся.

– Будь милосердна и забери эти проклятые деньги.

– Тебе больше нечего сказать мне? Нечего?

Он мог бы многое сказать ей, но судьба и обстоятельства сделали его немым.

– Тогда вы не заслуживаете милосердия, мистер Хастингс. Я и так уже отдала вам слишком много. – Элинор хотела положить конверт на стол, но слезы застилали ей глаза, и она промахнулась. Вид планирующего на пол конверта стал последней каплей. – Прощай, Джозайя! – Она расплакалась и выбежала из студии.

Элинор поклялась, что больше не станет плакать и не будет терять достоинство, но знала, что деньги – лишь предлог для ее визита. Она хотела услышать, что он тоскует по ней. Хотела, чтобы он умолял ее остаться и признался, что совершил ошибку. Она грезила, как Джозайя привлекает ее в объятия, а он…

«Деньги – единственное, что я волен тебе дать».

Потому что он не мог дать ей ничего больше – ни свое имя, ни свое сердце, ни обещание верности.

«Я в чем-то обманула его ожидания. Что-то во мне показалось ему недостаточным для предстоящих тяжелых испытаний. Но что еще я могла сказать или сделать, чтобы выразить, как люблю его?

Или в то злосчастное утро он был с Келлером откровенен, когда сказал, что женщины взаимозаменяемы? Когда сказал, что я для него ничего не значу?.. Неужели это может быть правдой? Но если он меня не любит, то как он мог быть таким нежным и заботливым, щедрым и внимательным? Как вышло, что все фибры моего существа изголодались по нему… даже теперь?»

После того, что произошло между ними, все свелось к сделке и деньгам в обмен на ее невинность.

Все было кончено.