Меня издавна влекли путешествия за моря и океаны. Но когда я в 1939 году только что успел договориться о поездке в Южную Америку за новой партией интересных животных и зафрахтовал для этой цели скоростной рефрижераторный пароход, началась война. Первые годы после её окончания мне было не до путешествий: вместе с другими работниками зоопарка я восстанавливал разрушенные павильоны и вольеры и боролся с городскими властями, пытавшимися мне всеми правдами и неправдами вставлять палки в колёса… Но настал день, когда снова в лицо мне пахнуло ветром дальних странствий и неудержимо потянуло в далёкую, загадочную часть света — Африку.

И вот в один прекрасный день мой знакомый приводит ко мне некоего гражданина Абрахама, проживавшего прежде во Франкфурте, но полтора десятка лет назад эмигрировавшего по политическим причинам. Он поселился во французской колонии Берег Слоновой Кости, основал там ферму и открыл магазин. Когда я водил его по зоопарку, он рассказал мне, что многих из этих животных видел на воле, и пригласил меня приехать к нему, в Африку, на пару месяцев.

Не без труда удалось раздобыть визу для въезда в тогдашнюю колонию — Французскую Западную Африку. Ведь со времени окончания войны там ещё не побывал ни один немец. Для этого потребовалось разрешение самого генерал-губернатора, проживавшего в Дакаре. Но мои рекомендации были столь безупречны, а репутация столь незапятнанна, что вскоре все необходимые бумаги оказались у меня в руках. Было это в декабре, накануне рождества, и следовало поторопиться, чтобы не попасть туда в разгар сезона дождей. Но вот где раздобыть денег на поездку?

Ехать один я не мог: у человека ведь только две руки, и если собираешься одновременно делать и цветные, и чёрно-белые фотоснимки, а к тому же ещё и фильм снимать, то двух рук явно не хватит! Так что пришлось мне взять с собой сына, шестнадцатилетнего Михаэля, между прочим отнюдь не новичка в этом деле: он уже тогда снимал хорошие узкоплёночные фильмы для нашего зоопарка.

Какое это должно быть счастье для мальчика, если его отец — директор зоопарка! Вот моему отцу, который был юристом в Силезии, никогда не пришла бы в голову идея взять меня с собой в Африку! Уж не говоря о том, что он умер, когда мне было только три года (отчего я и был вынужден сам зарабатывать себе деньги на учёбу). Мне кажется, что Михаэлю из-за этой поездки в Африку завидовали больше, чем мне, и в первую очередь, конечно, его соученики по школе.

Я в то время совершенно не знал, какой в тех местах климат, какие встречаются болезни, нужно ли брать с собой пробковый шлем, какие брать рубашки — с короткими или длинными рукавами? И что вообще разрешается провозить через таможню. Все эти проблемы внезапно возникли передо мною и ввергли меня в некоторое замешательство. (Они и по сей день занимают каждого, кто впервые собирается поехать в Африку. Я это знаю по многочисленным письмам, которые получаю от подобных новичков.) В Дакаре, где я собирался быть проездом, мне предстоял визит к самому генерал-губернатору. Для подобных случаев необходимо иметь лёгкий белый льняной костюм, который можно недорого сшить у местного портного. Но за такой короткий срок вряд ли кто-то возьмётся там сшить костюм. Во франкфуртском же магазине готового платья за изготовление подобного наряда с меня запросили 275 марок. А после поездки такая вещь уже ни на что не годится, потому что в Европе белый льняной костюм носить невозможно хотя бы уж потому, что нет боя, который бы два раза на дню стирал и гладил эти маркие и легко мнущиеся изделия… И где вообще во Франкфурте зимой, в декабре, можно раздобыть летние вещи? Каждый продавец, к которому я с этим обращался, сначала растерянно на меня взирал, а потом спускался куда-то в склад, откуда вытаскивал запрятанные на зиму товары, которые на меня (при моём росте 1 м 90 см) абсолютно не годились. К тому же каждый день после обеда нас обоих мучил зубной врач, и мы добровольно на это соглашались, потому что боялись, что зубы разболятся там, в африканском буше, и нам придётся их лечить у местного знахаря, к тому же безо всякого обезболивания… От прививки жёлтой лихорадки на меня напал дикий озноб, от которого меня трясло, как грушу, и страшно разболелась спина, а у моего сына сделалось воспаление мозговой оболочки.

Что же касается пробковых шлемов, то они как будто бы вышли из моды…

— Но смотрите, не будьте только легкомысленными, — сказал мне профессор Г. из Базеля, — хотя некоторые люди и переносят подобный перегрев, но зато другие могут свалиться от него прямо на улице, а затем будут вынуждены 3–4 недели провести в постели, да ещё в затемнённой комнате!

Весьма возможно, но во Франкфурте ведь всё равно не купишь пробкового шлема!

Но вскоре после Нового года мы сидим наконец в самолёте Под нами проплывают предприятия «Опель» в Рюссельсгейме, Рейн, в сумерках — Мозель, затем мигающий разноцветными огнями ночной Люксембург (я вспоминаю, как восемь лет назад сопровождал поезд с больными лошадьми и маневрировал как раз на здешней сортировочной станции). А потом последовало зрелище уже совершенно незабываемое… Создавалось впечатление, что смотришь сквозь дуршлаг на яркий источник света: из бездонной темноты вдруг возникают десятки тысяч светящихся точек, разбегающихся во все стороны… Это Париж.

Когда я проснулся, то почувствовал, что медленно скольжу в лодке по удивительно гладкой и серебристой поверхности озера… Полумесяц каким-то странным образом, горизонтально висит в небе, выпуклой стороной вниз, словно ладья. Лишь окончательно придя в себя, я понял, что всё ещё сижу в самолёте компании «Эр Франс», а море, омывающее побережье Северной Африки, на самом деле находится далеко внизу, в трёх тысячах метров под нами.

Разбудившая меня стюардесса приносит ужин на большом чёрном подносе. Выглядит она так, словно сошла с рекламного плаката французской авиакомпании: высокая, красивая, блондинка. Разговорившись с нею, я узнал, что ещё восемь месяцев назад она работала ассистенткой на кафедре института психологии, брат её — врач. Но ей хотелось во что бы то ни стало попасть в Париж, и она добилась этого, став стюардессой. Работать ей приходится только по 85 часов в месяц, и это вовсе не так страшно, как она себе представляла раньше. Вот, правда, недавно как-то сломался бензопровод, огнеопасная жидкость начала брызгать на корпус самолёта, и экипаж очень боялся, как бы не загореться. Пришлось совершить вынужденную посадку в Найроби, в английской Кении, и прошло шесть дней, прежде чем за ними прислали другую машину. Эти шесть дней для молодой девушки из французской провинции стали самыми прекрасными в её жизни. Вся команда самолёта получила возможность разъезжать целыми днями на машинах по степи и любоваться свободно живущими львами и жирафами. Между прочим, этот полёт у стюардессы — последний. Через пять недель у неё свадьба: она выходит замуж за одного парижского врача.

Мои соседи, два африканских депутата из Парижа, генерал и декан медицинского факультета в Бордо, встают со своих мест. Где-то далеко внизу замаячили маленькие красные огоньки. Самолёт снижается и, как мне кажется, собирается опуститься прямо в море — колёса вот-вот коснутся поверхности воды. Но тут под них подсовывается прибрежный песок и сразу за этим — посадочная полоса, по которой наше крылатое чудовище с шумом катится ещё некоторое время, пока не останавливается совсем. В Дакаре — самый красивый и современный аэропорт, который мне где-либо приходилось видеть во время этого путешествия, потому что французские аэропорты ведь почти все были разрушены во время войны и тогда ещё не были отстроены.

Когда мы выходим, нас встречает громкая военная музыка. Белый щеголеватый лейтенант и три высоченных чёрных солдата в белоснежной униформе, украшенной золотыми позументами, и в высоких старинных красных фуражках застыли по стойке «смирно» возле качающегося трапа. Когда мы проходим мимо барьера, за которым почтительно застыли пять рослых чёрных солдат с кривыми саблями наголо, держа их перед самым своим лицом, публика аплодирует. Но вся эта церемония устроена, разумеется, не ради нас, а ради генерала, который прибыл из Франции в этом же самолёте.

Большой дребезжащий автобус доставляет нас далеко за город, в уготованное нам пристанище — каменные бараки, снабжённые, однако, водопроводом и душевыми. Всё очень примитивно, но чрезвычайно чисто; окна даже затянуты марлей от мух. Правда, двери почему-то не запираются. Но помер в городском отеле стоит, говорят, бешеных денег. Дакар — большой город с населением более 100 тысяч человек, из которых большая часть — африканцы.

Мы покупаем себе пробковые шлемы по 15 марок за штуку и отправляемся на поиски лёгкой тропической одежды. Однако здесь нас ожидает неудача: мы, оказывается, слишком длинные для здешних мест. (Может быть, именно поэтому нас так упорно принимают за англичан.) Брюки достают нам только до середины голени. А что касается ботинок местного производства, то они тоже по крайней мере на пять сантиметров короче наших ступнёй… В каждом магазине, в который мы входим, нам почему-то первым делом предлагают сигареты…

В Дакаре есть нечто вроде зоопарка. Я сажусь в такси и качу по гладкой новой асфальтированной дороге, идущей вдоль побережья, мимо пивоварни под названием «Газель», мимо фабрик, и добираюсь наконец до большого зелёного массива. Шофёр требует с меня за ожидание здесь 500 колониальных франков (12 марок), а поскольку с деньгами у нас негусто, я его отпускаю В небольшом закутке парка расположены вольеры с животными! Тут мне и пришлось увидеть первых двух львов в Африке. Но посетителей что-то не видать: место это расположено слишком далеко от города и добраться сюда сложно. После того как я полюбовался ещё и двумя гиенами, марабу, антилопой и маленьким шимпанзе на цепочке, а также дикобразом и африканской виверрой, я захотел вернуться назад, в город. Но как? Такси здесь нет, телефонов — тоже. Сопровождаемый удивлёнными взглядами грифов, сидящих повсюду на деревьях, я плутаю по парку, пока не обнаруживаю наконец маленькой сторожки и в ней двух служителей зоопарка.

Один из них оказался корсиканцем, живущим уже два года в Африке. Нет, он не в восторге. Почему сюда приехал? Да потому, что не мог найти работы во Франции. Достать здесь такси? Да что вы — это абсолютно безнадёжно!

Из вежливости он всё же несколько раз пытается дозвониться в диспетчерскую по вызову такси — разумеется, тщетно. Я сижу час, второй и с удовлетворением замечаю, что начинаю действовать ему на нервы. Наконец он не выдерживает, выбегает на шоссе, останавливает одну машину за другой и уговаривает кого-то забрать меня с собой.

Потом, когда мы с Михаэлем уже сидим в ресторане, к нашему столику подходит молодая дама, у которой лоб и верхняя губа густо усеяны капельками пота. Оказывается, она услышала, что мы говорим по-немецки, и решила с нами побеседовать. Родом она из Саарской области, школу окончила в Данциге. Вот уже два года как замужем за очень славным французом. Прежде жила несколько южнее — в Абиджане (как раз там, куда мы направляемся) и довольна тем, что перебралась в «более прохладный» Дакар. В прошлом году она родила в Абиджане своего первенца с помощью африканских акушерок. Родители её не решаются выбраться из Саарской области даже в Касабланку, боясь, что «в Африке слишком жарко».

— Что только люди в Европе себе не воображают об этой Африке! Просто смех да и только! В Касабланке, ей-богу, не жарче, чем на Ривьере!

Я нанимаю комичную повозку, которой здесь пользуются африканцы. Это двухколёсная таратайка на автомобильных шинах, в которую впрягается тощая лошадёнка. Зато к козлам прилажен огромный клаксон, которым чёрный кучер непрерывно пользуется. Под такой неистовый аккомпанемент я подъезжаю сначала к Институту Чёрной Африки, чтобы навестить профессора Монода, а затем и к ультрасовременному зданию Пастеровского ветеринарного института, где меня радушно встретил мой коллега профессор Морнэ.

На другой день нам пришлось соскочить с постели в 5 часов утра. Однако в 7 мы ещё не вылетели, и, когда начали выкликать по фамилиям пассажиров, нас в списке не оказалось… Испуганно я бегу к служащим аэропорта, но они меня успокаивают, что мы полетим следующим рейсом, через полчаса, в самолёте, вылетающем из Дакара в Абиджан — к конечной цели нашего путешествия. Правда, оттуда нам предстоит ещё проехать пару сотен километров по железной дороге, ведущей сквозь девственный лес внутрь страны, до городка Бваке, где и живёт господин Абрахам, пригласивший нас к себе погостить.

Вполне спокойно я наблюдаю за тем, как оба наши чемодана, которые я сдал в багаж, загружают в первый самолёт, отлетающий в Абиджан, они прилетят туда на полчаса раньше нас — какое это имеет значение? Но по мере того как самолёт с нашими вещами исчезает вдали, меня всё больше начинают одолевать сомнения… а точно ли следующий самолёт через полчаса прибудет в Абиджан? И, к своему ужасу, узнаю, что вылетает-то он через полчаса, но делает огромный крюк вокруг почти всей Западной Африки, через Сенегал, Судан, Французскую Гвинею и прилетает в Абиджан только через 10 часов. Вот это помер! Причём выясняется, что он даже совершает промежуточную посадку, в городе Бваке в то время как во Франкфурте представители «Эр Франс» меня уверяли, что с городом Бваке нет никакого воздушного сообщения.

Итак, мы наконец летим над настоящей Африкой.

Серые высушенные степи с одиночными деревьями и кустами. От крытых соломой хижин африканских деревень, словно перепутанные между собой паучьи ножки, разбегаются во все стороны пешеходные тропинки. Каждая такая «ножка» цепляется за следующую, ведущую из соседней деревеньки, и таким образом все они соединены меж собой. Правда, иногда я обнаруживаю деревни, тропинки из которых, разбегаясь в разные стороны, ведут в никуда. Человеческие поселения без какой-либо связи с внешним миром… А в течение часа, следовательно над пространствами протяжённостью в сотни километров, мы летим, не встречая вообще никаких троп и никаких хижин.

В тех местах, где виднеются поселения, неизменно можно заметить обрамляющие их обширные равнины, зияющие чернотой. Иногда по узкой красной каёмке такого пятна можно понять, что оно горит.

Повсюду поднимаются к небу столбы серого дыма, который на высоте свыше двух тысяч метров (это внизу под нами, потому что наш самолёт летит ещё выше) сливается в неподвижную угарную завесу. Её пересекает яркая, удивительно синяя горизонтальная полоса. Явление, которое я совершенно не в состоянии объяснить. И хотя поджог степей здесь запрещён, куда ни кинешь взгляд, повсюду горит или только что горело…

Мой сын проникает в кабину пилота, втискивает длинные ноги штатива своего киноаппарата меж ног лётчика и радиста и приступает к съёмке. Дело в том, что мы как раз начали снижаться над городом Каес в Мали. А у нас в то время была ещё столь несовершенная киноаппаратура, что заснять что-либо с воздуха удавалось только во время взлёта и посадки.

Машина наша кружит над городом, под нами проплывают церковь, теннисные корты, казармы, несколько прямых улиц, застроенных каменными домами, а затем — предместья с тесными запутанными закоулочками — жилища местной бедноты. За три часа мы одолели расстояние от Дакара до Каеса, а это как-никак 1200 километров! Вообще-то сюда можно добраться и по железной дороге, узкоколейке, по которой ходит даже дизель-электровоз со спальными вагонами. Но тогда поездка займёт (согласно расписанию) 29 часов, а в действительности зачастую и гораздо больше.

Когда стюард открывает двери самолёта, у меня такое ощущение, будто я попал в духовку. В маленьком ресторане аэропорта нам сервируют завтрак, и поскольку мы ещё не привыкли к жёсткому, непрожаренному африканскому мясу, то великодушно уступаем его двум породистым щенкам, которых два фермера захватили с собой из Франции. Мы сидим и наблюдаем, как эти смешные, неуклюжие псинки делают свои первые неуверенные шаги по горячей красной африканской земле.

Дальнейшая поездка занимает у нас целый день, потому что самолёт то и дело совершает промежуточные посадки: Бамако на берегу Нигера, затем Бобо-Диуласо и, наконец, Бваке. Здесь самый малюсенький аэродром, который мне когда-либо приходилось встречать. Это, собственно говоря, даже не аэродром, а частная посадочная площадка фермерского спортклуба, построенная для двух ярко-жёлтых длинноногих самолётиков.

Разумеется, мы решаем сразу же остаться в Бваке, а не лететь дальше до Абиджана, до которого у пас взяты билеты и куда отправлен наш багаж. Огорчительно только то, что господину Абрахаму напрасно пришлось поехать нас встречать на побережье в Абиджан, да притом за 300 километров по ухабистой просёлочной дороге. Он ведь думал, что мы прилетим именно туда. Поэтому дома его нет, и нам приходится волей-неволей въезжать в дом в отсутствие хозяина.

Нелёгкая судьба постигла этого человека. Когда-то он жил во Франкфурте, и ему принадлежал один из самых больших ювелирных магазинов па Кайзерштрассе; затем ему пришлось бежать из фашистской Германии, и он, подобно Синдбаду-мореходу, вместе с двадцатью неимущими беженцами, которых он содержал на свои средства, отправился в кругосветное путешествие: из Италии в Южную Америку, затем в Кейптаун, на Маврикий и в Восточную Африку. Пока он наконец не осел здесь, в глубине Западной Африки, где и решил остаться навсегда. У него большой дом, сложенный из красного африканского камня, утопающий среди кущ бугенвиллей, один из наиболее красивых и чистых домов этого городка.

Когда мы подъехали к дому и начали выгружать свою аппаратуру, вокруг собрались зеваки из местных жителей. Мой сын смущённо подталкивает меня: «Смотри, папа…» Он ещё не привык видеть обнажённых до пояса молодых девиц и женщин. Но ничего — скоро привыкнет и перестанет обращать внимание.

Женщинам здесь живётся совсем иначе, чем у нас. Жениться может только тот, у кого есть деньги и кто в состоянии «купить» себе жену. Стоит она от 25 000 до 50 000 колониальных франков, да ещё в придачу несколько овец. Цена варьирует — в разных местах она разная. Деньги эти выплачиваются тестю. Но ни один африканец не скажет вам, что «купил» свою жену. Он будет говорить только о «dothe» (приданом). Однако интересно (и необычно для нас), что это приданое жених не получает, а, наоборот, платит. Но ведь в конце концов у нас никто не говорит, что зажиточные люди «покупают» своим дочерям мужей, хотя они и платят им приданое, во всяком случае в прежние времена платили. А здесь, пока жена не оплачена, дети принадлежат родителям жены.

В первое время мы никак не могли привыкнуть к такой картине: муж, глава семьи, беспечно идёт с пустыми руками по улице, а три или четыре его жены, тяжело нагруженные, каждая с мешком кофе на голове, следуют за ним. Некоторые ещё и с ребёнком на спине в придачу. Тем не менее женщины здесь далеко не бесправны — в этом нам предстояло очень скоро убедиться.

Только спустя три дня после нашего приезда господин Абрахам вернулся назад из Абиджана. Дорогой его изрядно растрясло, и настроение у него, прямо скажем, неважное после такой зряшной поездки…

Да и у нас день ото дня становилось неспокойнее на душе. Ведь весь наш багаж, включая коробки с киноплёнкой, находится где-то в Абиджане, и что-то не похоже, чтобы нам собирались его прислать. На все мои телеграфные запросы — никакого ответа. Спустя пять дней представитель авиакомпании мне смущённо поведал, что «ещё ни разу не получал из Абиджана ответа на телеграфный запрос»…. Если я надеюсь когда-либо получить назад свои чемоданы, то должен сам полететь к побережью и на месте всё уладить.

Мы ревизуем содержимое нашей скромной дорожной кассы, и я лечу в Абиджан, что занимает целых три дня. Но вот наконец все наши манатки при нас, и мы готовы в дальнейший путь.