Как часто мы, люди, говорим о ком-то, что ом ведёт себя «по-скотски», поступает, «как скотина какая-то» и т. п., что подчёркивает, что этот человек ведёт себя особенно отвратительно и недостойно. Но как же это несправедливо! Ведь мы, люди, рождаемся на свет точно так же, как и все эти «презренные скоты», у нас не только четыре конечности, как и у них, но и два глаза, два уха, один нос, рот, такие же лёгкие, сердце, кожа, печень, кровь; одинаковые с ними гормоны; мы, как и они, проходим стадии детства, юности и старости. Более того, многие чувства, которые мы у себя рассматриваем как особенно благородные, красивые и искренние, ни в коей степени не присущи одному только человеку: они тоже являются общим достоянием человека и многих высших животных. Возьмите, например, тоску по дому, материнскую любовь, любовь детей к родителям, супружескую верность, чувство товарищества, стремление постоять не только за себя, но и за других…

Животные влюбляются, как и мы. Даже внешне это зачастую выглядит до смешного похоже! Так, у диких гусей «флирт» между молодыми гусаками и гусынями начинается с того, что они «строят друг другу глазки»: один смотрит на другого, но как только поймает ответный взгляд, скорее отворачивается… Пары подбираются с осени, «обручаются», держатся вместе, защищают друг друга, несмотря на то что брачный период у них ещё вовсе не наступил и браки будут заключаться только по весне. И всю свою жизнь, которая у диких гусей составляет несколько десятков лет, они остаются верной супружеской парой. Такое поведение продиктовано инстинктом. У домашних же гусей, как это наблюдается и у многих других домашних животных, врождённые инстинкты уже пришли в полный упадок: домашний гусак спаривается подряд со многими гусынями, о моногамии здесь нет уже и речи. Но ведь и человек, в прошлом дикое существо, ныне «одомашнен», и многие инстинкты, общие с животными, имевшиеся у него раньше, к сожалению, безвозвратно утеряны…

Инстинктивные действия продиктованы теми или иными внешними или внутренними раздражителями, и разум на них в общем-то не имеет никакого влияния. Мы замечаем это на примере, когда какой-нибудь учёный муж, умнейший человек, внезапно влюбляется. Его знакомые пожимают плечами и удивляются: «Куда только купидон не направляет свои стрелы!» И тем не менее у нас именно та любовь считается особенно красивой и благородной, которая возникла по зову сердца, а не по соображениям рассудка. Хотя именно рассудок-то нас и выделяет из общей среды животных. И вот что удивительно: как раз в тех случаях, когда при заключении брака присутствует разумное начало, когда жених прикидывает, что его будущий тесть министр и поэтому тёпленькое местечко ему обеспечено, или когда невеста выбирает себе жениха, исходя из того, будет ли у него приличная пенсия и хороша ли его квартира, именно в этих случаях (когда мы поступаем иначе, чем животные) у нас и появляется неприятное ощущение чего-то предосудительного…

Но на самом ли деле и всегда ли животные при выборе брачного партнёра думают только о нём самом, а не о его имуществе? В Африке мне пришлось наблюдать удивительнейшие вещи, которые заставили меня засомневаться в этом. И знаете о ком пойдёт речь? О птицах ткачиках.

Более шестисот видов птиц на земле относится к этому семейству. Даже наш привычный воробей имеет к ним прямое отношение. Ведь воробей для умеренных широт — птица пришлая. А попал он к нам из тёплых краёв, поэтому он, как правило, большой «мерзляк» — чуть похолодает, воробей норовит поскорее зарыться в своё утеплённое пуховой подстилкой мягкое гнездо. И, несмотря на то что воробьи слывут беспечными неряхами и на воле воспитывают по многу птенцов за сезон, тем не менее никому ещё не удавалось принудить их заниматься этим в клетке.

Все ткачиковые строят искусные гнёзда, а некоторые из них создают прямо какие-то невероятные сооружения! Одни строят гнездо обособленно, и только для себя самих многие птицы лепят свои гнёзда одно рядом с другим на общем облюбованном дереве — их бывает там от пятидесяти до ста; а есть и такие, в Южной Африке например, которые совместными усилиями сооружают большую соломенную крышу, а под ней подвешивают на ветке гигантский ком, слепленный из сухой травы, достигающий в диаметре до 6–7 метров и высотой почти в два метра! Иной раз ветви не выдерживают тяжести подобного сооружения, обламываются и весь «птичий город» падает на землю.

Во время нашей волнующей «фотоохоты» на слонов мы жили вместе с чёрными провожатыми несколько недель на одиноко стоящей ферме одного европейца. Было это примерно в 60 километрах от портового города Сасандры, во внутренних районах Берега Слоновой Кости. В нескольких метрах от веранды росло лимонное дерево, земля вокруг которого была буквально усыпана лимонами; их никто не подбирал. На этом дереве гнездились так называемые буйволовые ткачики. У самцов этого вида чёрные головки и красные глаза, всё же остальное оперение яркого канареечного цвета; самочки одеты значительно скромнее и незаметнее, напоминая скорее чижей.

Я установил на веранде два фотоаппарата, а мой сын водрузил рядом с ними свой громоздкий штатив с кинокамерой. Мы получили возможность немножко отдохнуть, поваляться в шезлонгах, поболтать друг с другом или почитать французские романы, потому что поначалу нам надо было лишь приучить птиц к нашему присутствию. Они должны перестать нас замечать. И всё равно было трудно получить хоть мало-мальски сносные фотографии, потому что у этого пёстрого народца режим дня весьма схож с людским, обычным для африканских условий. Они активны только на рассвете, когда светает, но солнце ещё не поднялось высоко на небе, то есть примерно с б до 9 утра; а потом — только вечером, с 17 час. 30 мин. до поздних сумерек, то есть до 19 час. 30 мин. Днём их редко увидишь, и поэтому для съёмок вечно бывает недостаточно хорошее освещение, не хватает солнечного света. А оно нам как раз совершенно необходимо, потому что наши длиннофокусные объективы обладают малой светосилой; для того же, чтобы зафиксировать на плёнке быстрые движения этих резвых птичек, нам приходится снимать с короткими экспозициями.

Самцы в своих пёстрых «фраках» строят настоящие круглые шары, притом закрытые, лишь с одним небольшим отверстием сбоку. К этому отверстию снаружи прикрепляется сплетённый из травы короткий шланг, свисающий вертикально вниз. Через этот «туннель» птицы и проникают в свою маленькую, защищённую со всех сторон крепость. Замечательное приспособление против всяких разбойников: ведь шар висит на таких тонких веточках, по которым никакие мелкие хищники, типа виверровых, при всём желании пробраться не в состоянии, а для хищных птиц обитатели такого шара также недосягаемы, потому что он закрыт со всех сторон.

Можно только удивляться, как искусно эти ткачики умеют «вязать» и «плести». А делают они это следующим образом. Подлетев к какой-нибудь пальме или бамбуковому кусту, они на лету хватаются клювом за край одного из узких длинных листьев, затем разворачиваются и летят обратно, отрывая таким образом от листа длинную узкую полоску — настоящую зелёную ленточку. Её закрепляют вокруг ветки и затем уже к этому кольцу начинают приплетать всё новые и новые полоски: сначала ткачик просовывает конец вновь принесённой ленты сквозь стенку своего начатого строения, затем перелезает на внутреннюю сторону и втягивает ленту клювом целиком вовнутрь, затем протыкает её конец сквозь стенку наружу и так далее, пока не соорудит искуснейшую плетёную корзиночку.

Такое незаконченное гнездо поначалу бывает зелёным, но затем солнце высушивает его, и вскоре оно становится жёлтым. По отдельным зелёным полоскам в нём можно заметить, что ткачик непрерывно подправляет, ремонтирует своё жилище. Работёнка эта не из лёгких: ведь пёстрым птичкам приходится носиться по воздуху с лентами, в пять-шесть раз превышающими их собственные размеры, а летать за стройматериалом им часто приходится довольно далеко, потому что пальмы, растущие вблизи гнёзд ткачиков, бывают вскоре ободраны до основания.

Но наблюдал я и самцов-лодырей, которые не утруждали себя столь трудоёмкой работой. Они просто сидели возле своих недостроенных гнёзд и зорко наблюдали за воздухом. Как только такой маленький «вертолёт с грузом» подлетал к дереву, они просто хватались клювом за другой конец зелёной ленты и вырывали её у законного владельца. Правда, с большим скандалом, криком и шумом. Двое «самцов-пиратов» построили па моих глазах свои гнёзда исключительно из награбленного материала. А один маленький инвалид, у которого была только одна здоровая нога, а другая висела безжизненно, тем не менее ухитрился построить прекрасное гнездо, по форме ничем не отличающееся от всех прочих и вполне устроившее его невесту.

Как я уже говорил, гнёзда строят одни только самцы. Самочки в это время порхают по веткам и наблюдают за строительством. Как только такой холостяк достроил своё жилище до середины, то есть изготовил «корзиночку», он подвешивается под ним вниз головой, быстро-быстро трепещет крыльями и громко поёт. Означает это примерно вот что:

«Молодой холостяк с прекрасной отдельной квартирой ищет себе подругу жизни…»

И самочки действительно не заставляют себя долго ждать. Они деловито осматривают приготовленные для них апартаменты как снаружи, так и внутри, не обращая при этом ни малейшего внимания на самих «женихов», суетящихся вокруг. И браком сочетаются охотнее всего с теми, у которых самый красивый дом…

Можно ли их сравнить с теми дамочками, которые выбирают себе в мужья лишь мужчин с солидным положением и благоустроенным жильём? Разумеется, это не совсем так. Птицы влюбляются чаще всего в того партнёра, который здоровее и крепче других, чьи гормоны позволили ему отрастить самое красивое и яркое оперение или способствуют исполнению наиболее эффектных и впечатляющих брачных танцев. А постройка гнёзд — это ведь чисто инстинктивное действие. Птицы, по всей вероятности, не могут вести себя иначе, им даже доставляет удовольствие подобная суетня. У некоторых видов ткачиков самец, строит до десяти-одиннадцати гнёзд и женится затем на соответствующем числе самок. Самцы ведь и вне брачного периода не прекращают своей строительной деятельности — они вечно носятся взад и вперёд со строительным материалом в клюве, разрывают старые гнёзда и начинают строить новые. У тех, кто здоровее и крепче, эти инстинктивные действия протекают наиболее слаженно, у них-то и получаются самые красивые и прочные гнёзда. Поэтому, когда самочки выбирают себе самые лучшие и надёжные гнёзда, они тем самым выбирают и наиболее сильных и здоровых партнёров. Всё здесь запрограммировано в этих инстинктах.

Такое гнездо и внутри отнюдь не примитивное сооружение. Ведь это одновременно и спальня и помещение для насиживания яиц. Между выходом из «туннеля» в гнездо и лотком для насиживания находится специальная жёрдочка, предназначенная для сидения на ней во время сна. Сделана она иногда из туго переплетённых стеблей, а иногда это просто палочка, искусно встроенная в жилище ткачика. «Туннель» плетётся очень прочно и. плотно, переплетение же, из которого состоит лоток, достаточно рыхлое, свободное, в него снизу можно легко заглянуть. Крыша же, наоборот, плетётся туго, чтобы не пропускала дождя и палящих солнечных лучей. Спит птица головой к выходу.

Как только самочка выберет себе подходящее гнездо, она немедленно приступает к его внутреннему благоустройству. Для этой цели могут служить перья, сено, мягкие пушинки различных семян, а также пучки шерсти. В этой работе самец не принимает никакого участия — «интерьер» его не касается. Лишь время от времени он приносит новую полоску листа, чтобы залатать какую-то разболтавшуюся внешнюю часть постройки.

Всю эту процедуру во всех подробностях смог пронаблюдать только один человек. Это орнитолог Отто Кениг из Вены. Он один из немногих, а может быть и единственный, кому удалось добиться от буйволовых ткачиков, чтобы они приступили к размножению в вольере. Но для этого необходима очень большая вольера, и, кроме того, ткачиков должно быть много, точно так же, как и на воле. Отдельно содержащиеся парочки никогда не начинают гнездиться. Кроме того, большую трудность представляет необходимость заполучить достаточное число самок, а то самцов всегда бывает значительно больше, чем надо. Часто многие из серых, незаметно окрашенных птичек оказываются впоследствии вовсе не самками, а молодыми, ещё не одевшими свой брачный наряд самцами. По всей видимости, и в природных условиях самцы-ткачики всегда в превосходящем числе.

Пока самочка благоустраивает дом, самец не переставая поёт, «токует» перед своей избранницей и прогоняет всякого соперника, появляющегося в его поле зрения. Такие «женатые домовладельцы» доходят иногда до того, что бросаются даже на приблизившихся к их гнезду египетских цапель, и так долго с криком мечутся вокруг их головы, пока те не теряют терпения и не удаляются восвояси. Иной раз какая-нибудь разборчивая невеста благоустраивает сразу два гнезда, принадлежащих двум разным самцам: то туда слетает, то сюда. И только постепенно отдаёт наконец предпочтение одному из двух. Спят самки, между прочим, тоже не на ветках, а внутри гнезда.

Буйволовых ткачиков следовало бы скорее назвать деревенскими ткачиками, потому что в отличие от других видов ткачиков, развешивающих свои гнёзда в лесной глуши на различных деревьях и кустарниках, этот чёрно-жёлтый ткачик гнездится только вблизи человеческих поселений. Ему почему-то уютнее, когда вокруг дерева, на котором он гнездится, стоят хижины человека. Так случается, что гнёзда этих ткачиков развешаны на хилом, тщедушном деревце, стоящем посреди деревни, в то время как вокруг, совсем близко, растут роскошные, высокие и крепкие деревья с раскидистой кроной.

Однако эта привязанность к людским поселениям вовсе не означает, что ткачики — ручные птички. Наоборот, они исчезают так же мгновенно, как и наши воробьи, стоит только к ним приблизиться. И в отличие от многих других видов птиц они крайне редко поддаются настоящему приручению. Даже будучи, что называется, «из яйца» выкормлены и воспитаны в домашних условиях, они всё равно потом делаются пугливыми и дикими, если только не находятся в постоянном и тесном контакте с человеком. Но по-видимому, в этом и заключается единственная возможность для дикого животного селиться рядом с нами.

Ведь и такие «спутники человека», как крысы, мыши, клопы, тараканы, ласточки и голуби, при всей своей видимой «дерзости» и «нахальстве» тем не менее по отношению к человеку постоянно настороже, готовые в любую минуту удрать и скрыться.

Когда разбиваешь палатки где-нибудь в глухой местности и живёшь там в течение нескольких недель, то может случиться, что в один прекрасный день прилетит компания ткачиков, которая приступит к строительству гнёзд в кронах деревьев непосредственно над самыми палатками. Однако это вовсе не такая уж большая радость — из-за помёта, который падает непосредственно на крыши.

Джой Адамсон, прославившаяся своей ручной львицей Эльсой, живущей свободно на воле, как-то при подобных обстоятельствах выкормила ещё не оперившегося птенца ткачика, выпавшего из гнезда на крышу её палатки. Кормила она его кузнечиками, а позже мухами цеце, которых снимала со шкуры своей львицы.

И вот что интересно. Маленький птенец никогда не загаживал своего гнезда; он всегда поворачивался так, чтобы помёт падал через «туннель» на землю. Даже в тех случаях, когда его держали в руке, он до тех пор копошился и вертелся на ладони, пока не добирался до края, где цеплялся за палец и поворачивался хвостом наружу, чтобы помёт непременно упал на землю. Очень чистоплотные птички.

Когда птенец немного подрос, его гнездо стали днём вывешивать перед входом в палатку на дерево. Вскоре «сиротку» начали посещать самки из колонии. Они забирались внутрь гнезда и по нескольку минут занимались птенцом. Когда он сделался лётным и начал неловко порхать по траве, чужие самки сопровождали его и подкармливали, когда он пищал от голода. Так он вскоре снова возвратился к своему утерянному было племени.

Буйволовые ткачики настолько созданы для общественной формы существования, что даже ночью испражняются одновременно. Когда спишь в палатке под деревом ткачиков, то в такой момент можно услышать сонное бормотание, и вскоре за этим словно дождь застучит по палаточному полотну. Потом все опять разом затихает.

Большинство видов ткачиков — зерноядные птицы. За это их недолюбливают крестьяне, особенно тогда, когда колонии этих птиц непомерно разрастаются. Поэтому в некоторых местностях Северной Африки фермеры по ночам поджигают подобные огромные колонии и уничтожают таким образом миллионы этих птиц.

Что касается выкармливания потомства, то тут самки проворнее и энергичнее самцов. Но всё равно оба родителя старательно носят корм, засовывая его в два вечно голодных клюва, открывающихся им навстречу из гнезда. В каждом «доме», как правило, два птенца. Вынуть птенца из гнезда не представляет большой трудности, для этого достаточно лишь пригнуть книзу тонкие ветки с висящими на них шарами. Что африканцы зачастую и делают. Птенцов этих здесь охотно поедают.

Правда, есть их разрешается только взрослым людям, потому что существует поверье, что у детей от этого делается «трясца головы» (тремор).

Когда я об этом рассказываю здесь, в Европе, люди обычно смеются. Ну разумеется же, мы, которые верим гороскопам и ясновидцам, можем считать себя значительно более передовыми по сравнению с этими тёмными, суеверными африканцами…

По правде говоря, я и сам смеялся над россказнями про трясцу. А вот профессор Шоп, возглавляющий Государственное ветеринарное ведомство, тот не смеялся, когда я ему рассказывал об этом поверье, а, наоборот, озабоченно призадумался. Есть, оказывается, особая форма воспаления мозговой оболочки, вызываемая вирусами, переносчиками которых служат клещи, паразитирующие на птицах.

— А детский организм значительно более восприимчив к подобным инфекциям, чем взрослый, — объяснил он.

Вот, значит, как. Так что, возможно, вся эта история с трясцой у детей не так уж абсурдна, как кажется?