Дождь был теплый и будто липкий, не освежающий. Струи воды катились за шиворот, заливали глаза. Удивительно, еще неделю назад мы страдали без пресной воды, а теперь вода была везде — под ногами, в воздухе, в рюкзаке, который намок и стал тяжелее в два раза. Дождь барабанил по мясистым листьям неизвестных растений, как по дощатой крыше, заглушал все другие звуки леса, мешал прислушиваться. Впрочем, прислушиваться все равно было бесполезно, потому что без умолку болтал Иван.
— Непростой у нас рейс получится, это мне с самого начала было ясно, — слышал я за спиной его голос. — Вот у тебя, к примеру, в рейсе какой пульс был? Слышь, Костя? Пульс, спрашиваю, у тебя какой был? Костя!
— Откуда я знаю!? — раздраженно ответил я, не оборачиваясь.
— Зря! — не обращая внимания на раздражение, продолжал Ваня. — Пульс свой надо всегда знать. Это показатель всего. У меня знаешь, какой пульс был? Слышь, Костя? — Какой! — заорал я так, что спугнул птицу за ближайшим кустом. — Пятьдесят ударов в минуту. Представляешь? А иногда и все сорок пять. У обычного человека такого пульса быть не может. А знаешь, почему? Мне бабушка рассказывала, что ее отец, мой прадед, был лозоходцем. Знаешь, кто такие лозоходцы? Костя! Нет? Они воду ищут подземную, где колодец копать можно. Ходят с прутиками, там, где прутики дернулись, надо копать. Так вот прадед мог найти воду вообще без прутков. Он свое сердце слушал. Где сердце замерло, он говорил, здесь копайте! Дар у него был, понимаешь? И это от него мне передалось. Я много чего сердцем могу чувствовать. Если что-то где-то намечается, у меня сердце замирает. Я и в рейс-то этот чего подписался, не хотел ведь, думал вообще завязать…
— Ты уже рассказывал!
— Что? А, рассказывал! Да, сердце екнуло. Пульс, думаю, до тридцати пяти ухнул, а то и меньше. Интересный будет рейс, это я сразу просек. Так и получилось. И на берегу когда мы сидели, я уверен был — еще не вечер, что-то обязательно возникнуть должно, тема какая-нибудь. Понимаешь? Когда Манкевич со своим Эльдорадо появился, я почти и не удивился даже. Я это, можно сказать, с самого начала знал. Когда Кислин меня в управлении в рейс зазывал, тогда уже знал. Сердце не обманешь. Бабка рассказывала, прадед мой никогда не ошибался. Другие с прутиками ошибались, а он никогда!
На пути нам часто попадались свежесрубленные ветки. Хорхе впереди шагал без остановки и не оглядываясь. За последние сутки он шел по этому маршруту уже в третий раз. Первый раз ему с Манкевичем было гораздо тяжелее, дорогу приходилось прорубать в зарослях, зато дождь сутки назад был не такой сильный. Ветер гнал со стороны океана новые тучи. Раньше они цеплялись только за вершины, теперь горы почти полностью были скрыты свинцово-серой пеленой, которая сползала все ниже и ниже.
Лес доходил до скалистых подножий, а кое-где языками поднимался высоко вверх по лощинам и распадкам. Судя по старым завалам в лощинах, время от времени эти языки срывались вниз. Укрыться от таких срывов было негде — если понесет, то до самого океана.
К шести часам вечера мы вышли к водопаду. Перед нами с высоты многоэтажного дома низвергался поток коричневой воды. В воде мелькали ветки и обломки стволов поваленных деревьев.
— Куда теперь? — спросили мы Хорхе.
Он указал рукой на разлом в скале на высоте метров десяти от подножья. К разлому вел карниз, который едва угадывался на гладко-матовой, как корабельный борт, поверхности скалы. Карниз был длинным, он уходил влево метров на сто, туда, где на скалу наползал зеленый язык растительности.
— Сеньор Манкевич и Анна там? — уточнил я.
Индеец шмыгнул плоским носом и кивнул.
— Какого черта они туда залезли? — удивился Ваня.
— Может, от дождя спрятались, — предположил я. — Хорхе, ты можешь сходить за ними? Скажи, Костя и Ваня пришли. Костя и Ваня! Мы здесь подождем. Понимаешь?
Индеец понял. Он отрицательно помотал головой. Пальцем показал на меня, на Ваню, на себя, а потом на разлом.
— Говорит, всем вместе надо идти, — догадался Ваня. — А почему? Почему всем вместе, Хорхе?
Индеец снова показал на меня, Ваню, себя и разлом, выглядело, как детская считалочка.
— Что делать будем? — спросил меня Ваня.
— Полезли, — вздохнул я.
Карниз был узким, местами едва можно было поставить ступню. Двигаться приходилось, раскинув в стороны руки и прильнув всем телом к мокрой скале. После каждого шага, прижавшись к стенке щекой, я скашивал глаз вниз и высматривал, куда поставить ногу в следующий раз. Иногда казалось, что скала качается, как траулер. Ноги дрожали в коленках, зубы стучали, во рту появился металлический привкус. Изо всех сил я старался не думать о высоте, но это было невозможно. О чем думать? Об Анне. Она прошла по этому карнизу передо мной, тоже прижималась щекой к скале…
— Долго еще будешь со скалой обниматься! — крикнул мне Ваня. Они с Хорхе уже дожидались меня на площадке перед разломом. Площадка была довольно широкой, в разлом вел пологий спуск, а дальше — темнота.
— Эй! — крикнул Ваня в разлом. — Есть тут кто? Из-за грохота водопада даже я его едва слышал. Хорхе достал из своего рюкзака веревку, размотал ее и велел нам обвязаться. Первым в связке был я, затем Иван, индеец шел последним. Мы тронулись вниз. Под ногами шуршали мелкие камушки. Чем дальше мы продвигались вглубь разлома, тем явственнее становился этот звук, а грохот водопада, наоборот, стихал, постепенно превращаясь в монотонный гул. Стало темно, я включил фонарик. Рахитичное пятно электрического света прыгало в такт шагам по каменным стенам и растворялось впереди во мраке.
— Эй! — снова крикнул Ваня. Звук заглох в темноте и глухом грохоте. Уклон под ногами становился все круче, ноги начинали скользить по осыпавшимся камушкам. Это было даже забавно, делаешь один шаг, а соскальзываешь на два. Веревка натягивалась, и сверху доносилось ворчание Вани «куда ты так разогнался!?». Земля под ногами пошла круто вниз, камушки тронулись целым пластом, как снежная лавина. Я успел развернуться и упал на живот, лихорадочно шаря руками, за что бы зацепиться. Но вокруг были только камни, которые скользили вниз вместе со мной.
— Держись! — крикнул я Ване.
Мягкое скольжение становилось все быстрее, уклон все круче, я летел в галечном вихре. В какой-то момент я почувствовал, что уже не скольжу, а падаю куда-то в абсолютной темноте. «Снег!» — успел я выкрикнуть спасительное слово и приземлился на кучу гальки. «Сработало!» — подумал я, и в следующую секунду мне на голову обрушился Иван. Кажется, я даже на мгновение потерял сознание, но тут же очнулся и начал, лихорадочно работая руками, сползать с кучи — падения сверху Хорхе я мог бы не пережить. Однако Хорхе не прилетел. Несколько секунд я сидел в полной темноте и тишине, нарушаемой лишь далеким грохотом водопада. Справа от меня раздался щелчок, и в лицо ударил луч фонарика.
— Костя? — услышал я удивленный голос Анны. — Что ты тут делаешь?
— Вас спасаем, — ответил за меня кок. — Эй, Хорхе! — крикнул он наверх. — Спускай веревку! Хорхе! — Иван распутал нашу страховку. — Порвалась! — он показал мне оборванный конец.
— Не порвалась, а перерезана, — раздался невозмутимый голос. Манкевич выдвинулся из темноты, как привидение.
— Как перерезана? Кем?
— Хорхе, — ответил Манкевич. — Напрасно вы его зовете. Он не ответит. Вчера его брат Хесус точно так же перерезал нашу веревку.
— Зачем? Что это значит?
— Это значит, что мы в ловушке, — сказал поляк. — Как ваши лангусты. Непонятно только, зачем они вас сюда затащили.
— Никто нас не затащил, мы сами пришли. А теперь надо скорее выбираться отсюда, в горах опасно, сель может сойти. И потом Дед там, надо траулер снимать…
— Опять снимать? — усмехнулся Манкевич. — Вы же его, как это… уронили…
— Да ерунда это, в порядке траулер.
— А, — протянул Манкевич. — Тогда это все объясняет.
— Что объясняет?
— Леон решил все-таки забрать ваш траулер, вот он и убрал вас подальше. С одним механиком ему проще справиться, чем с вами троими. Вы и вправду сами вызвались нас искать? Какой подарок Леону!
— Траулер хотел забрать не Леон, а полицейский, сеньор Камачо, — напомнил Ваня.
— Они заодно. Тут все заодно. Хорхе и Хесус — люди Леона, а нам дал их Камачо, сказал, что это лучшие проводники. Вот эти проводники и завели нас сюда. И все-таки, — Манкевич замялся, — зачем вы пошли за нами?
Видно, что короткое Ванино объяснение его не устроило.
— Там снаружи дождь уже вторые сутки, — сказал я. — Вы ушли, никого не предупредили, индеец сказал, в горы пошли, в горах нельзя в такую погоду. Может сель сойти, опасно. Надо скорее выбираться отсюда!
— Выбираться — это легко говорить, — пробормотал Манкевич.
Пещера и вправду напоминала ловушку для лангустов. Долгий пологий уклон от входа, потом резкий обрыв. Плюс сыпучая галька, устоять на которой невозможно. Обрыв был высокий, метров пять, от тяжелых увечий при падении нас спасло только то, что внизу была куча осыпавшейся гальки. Мы оказались на пятачке размером с небольшую комнату, с трех сторон нас окружали отвесные стены, они сходились вверху наподобие свода, очень высоко, луч фонарика не доставал туда. Под ногами была вода, немного, по щиколотку.
— Мда, попали! — произнес Ваня. Он попросил фонарик у Манкевича, обошел пещеру по периметру, ощупывая стены, в некоторых местах даже стучал кулаком и прислушивался. — Глухо, — заключил он, усаживаясь на кучу рядом с Манкевичем. Возвращая фонарик, он как бы в шутку посветил поляку в лицо. — А вас-то сюда как занесло, а?
Недовольный Манкевич заслонился рукой от света и почти вырвал фонарик из рук Вани.
— Занесло? Это я не понимаю!
— Мы пришли сюда вас спасать, — объяснил Ваня. — А вот вы зачем сюда пришли, можно полюбопытствовать?
— Я никого не просил меня спасать! — с раздражением произнес Манкевич.
— Спасают тут вообще-то не вас, — Ваня подмигнул мне. — Прекрати! — одернул я его.
— А что такого? — не унимался Ваня. — Просто интересуюсь. У людей экспедиция, люди живут интересной жизнью. Эльдорадо ищут. Вы ведь Эльдорадо ищете? — он снова повернулся к Манкевичу. — Раз вы еще и книги про это пишете, значит, это не секрет. Или секрет? Если секрет, так и скажите, я не буду ничего спрашивать.
Манкевич понял, что от Вани так просто не отделаешься. — Это не секрет, — сказал он так, как разговаривают с детьми. — Обещаю вам все подробно рассказать, как только мы выберемся отсюда.
— И вправду, Ваня, — сказал я. — Давай потом.
— Зачем же потом?! — воскликнул Иван. — Почему не сейчас? Коротко, в двух словах…
— В двух словах нельзя, — сказал Манкевич. — Нужно много рассказать. Эльдорадо — это очень старая легенда, пятьсот лет прошло…
— Может, не пятьсот, а поменьше? — неожиданно перебил его Ваня. — Может, пятьдесят лет? У меня вот тут бумажечка завалялась, — Ваня достал из кармана и протянул Манкевичу сложенный листок.
Поляк направил на листок луч фонарика и развернул его. Я заметил на верху машинописной страницы фашистского орла и свастику.
— Откуда у вас это?
— В палатке вашей нашел, — невозмутимо ответил Иван. — Как вы пропали, я зашел туда посмотреть, все ли вещи на месте… И вот наткнулся. Любопытный документ! Жаль, по-немецки я не читаю, но что-то мне подсказывает, что речь тут идет именно об Эльдорадо.
Манкевич покачал головой. Он произнес по-польски что-то очень похожее на ругательство.
Такой прыти от кока даже я не ожидал. Манкевич, казалось, готов был его разорвать.
— Послушайте, — предложил я, как только оправился от изумления. — Давайте сначала выберемся отсюда, а потом все обсудим.
Я поднялся, но никто не тронулся с места, Манкевич и Иван с ненавистью сверлили друг друга глазами.
— Я расскажу! — неожиданно раздался голос Анны.
— Анна! — прошипел сквозь зубы Манкевич.
— Я расскажу! — повторила твердо девушка. Ее глаза сверкнули в темноте, тихий балтийский рассвет озарился молниями.
— В прошлом году я писала докторские тезисы в Варшавском университете. Моя тема — «Вывоз нацистами культурных ценностей из Польши». Во время работы нашла документы, которые касались некоего майора Вайля, Манфреда Вайля. Он историк по образованию, занимался конфискацией ценностей и отправкой их в Германию. Я узнала, что Манфред Вайль жив, после войны был осужден за военные преступления на пожизненное заключение и сидит в тюрьме недалеко от Варшавы. Для моей работы мне было очень полезно с ним встретиться, поэтому я связалась с администрацией тюрьмы и попросила устроить мне свидание с Вайлем. Никаких возражений не было. Мне разрешили три свидания. Вайль не считался опасным преступником, убийств в его деле не было, только нанесение ущерба польскому государству. Многое из того, что он вывез, так и не удалось найти, поэтому он и получил пожизненный срок. Вайль оказался очень интересным собеседником. Он серьезно болен, но сохранил ясный ум, твердую память и прекрасные манеры. У меня ни разу не возникло впечатления, что передо мной преступник, человек, который совершил что-то ужасное. Вайль мне очень помог с моими изысканиями, я была ему признательна за это и на нашем последнем свидании спросила его, могу ли чем-нибудь помочь. Вайль ответил не сразу, немного подумал, а потом сказал: «Выслушайте меня, пожалуйста». Он рассказал мне о своей последней операции. В сорок четвертом году он был включен в состав группы майора фон Бюлова. Эта группа должна была секретно отправиться в Латинскую Америку, в Чили, и подготовить там базу для эвакуации высшего нацистского командования — закупить оружие, продовольствие, наладить контакты с местными немецкими эмигрантами. На это нужны были деньги, много денег, а точнее, много золота. Вайль вывез это золото из Польши и, по указанию свыше, не вносил ни в какие реестры, чтобы замести следы.
— Вот! — Ваня вскочил с места. — Золото! Я так и знал! — он торжествующе посмотрел на меня и Манкевича, но быстро опомнился. — Извини, — сказал он Анне, — продолжай, пожалуйста.
— У Вайля были собственные мотивы для участия в операции, — продолжила Анна, — он задумал захватить золото по прибытию в Чили и на этом закончить свою персональную войну. Сделать это в одиночку было трудно, ему нужен был надежный напарник. Тогда он вспомнил о Карле Либетрау, которому спас жизнь в Сталинграде. Вайль добился включения Либетрау в состав группы. В Латинскую Америку группу должен был доставить шведский пароход. Однако у берегов Перу пароход попал в шторм и сел на мель, в том же самом месте, что и ваш траулер.
Когда стало ясно, что снять пароход с мели не удастся, майор фон Бюлов распорядился расстрелять шведских моряков, и заодно уничтожить шлюпки, чтобы подумали, что экипаж погиб в море. Фон Бюлов решил пробираться в Чили через горы. Но сначала был необходим короткий отдых. Недалеко от места кораблекрушения была индейская деревня. Немцы провели в деревне три дня. За это время Карл Либетрау познакомился с местной девушкой, и у них завязался маленький роман.
План Вайля и Либетрау был таким: во время первой ночевки в горах связать всех членов группы, забрать золото, которое находилось в ящике для мин, и скрыться. Однако осуществить план не удалось. Кто-то не вовремя проснулся, поднял тревогу, завязалась перестрелка, Вайль и Либетрау убили своих товарищей, Либетрау оказался тяжело ранен, идти дальше он не мог. Тащить на себе компаньона и ящик с золотом Вайль тоже не мог. Он решил укрыть Либетрау и золото в пещере, а сам отправился в поселок Ило за врачом. В поселке местные жители моментально сдали подозрительного иностранца полиции, полиция передала его американским военным, которым он сказал, что он дезертир, бежал из гитлеровской армии и устроился на шведский пароход. Американцы посадили Вайля в лагерь военнопленных в Панаме, оттуда он дважды пытался бежать, а сразу после войны его отправили в Польшу, где он получил пожизненный срок. Все последующие годы в тюрьме Вайль строил планы по возвращению в Перу, он был уверен, что Либетрау не выжил, а ящик с золотом дожидается его в пещере, где он его оставил. Он несколько раз подавал прошение о помиловании, но ему всякий раз отказывали. Когда он заболел, то понял, что из тюрьмы ему не выбраться, однако оставленное золото не давало ему покоя. Я оказалась единственным человеком, которому он рассказал эту историю. Его просьба заключалась в том, чтобы я любым способом выяснила, на месте золото или нет. Он сказал, если найдете его, поступайте с ним как считаете нужным, просто дайте мне знать, было оно там или нет. — Анна помолчала, поправила волосы. Ваня нетерпеливо заерзал, и даже легонько заскулил. — После этого свидания, — продолжила Анна, — я долго думала, как мне поступить. Я должна была рассказать обо всем администрации тюрьмы или полиции, но я не стала этого делать. Я обратилась к Яцеку, он организовал экспедицию, мы приехали сюда, но разыскать пещеру, которую описал Вайль, нам не удалось. Был большой сель, он сильно изменил рельеф. Зато в рыбацкой деревне на побережье мы встретили живого Карла Либетрау, который продолжал ждать возвращения своего друга Манфреда. «Манфраваль!» — ты, Костя, рассказал, что он выкрикивал это слово. «Манфраваль» — это Манфред Вайль. Либетрау до сих пор уверен, что Вайль появится или пришлет своих людей, и они отправятся в плавание на лодке, которую он построил.
— А золото? — напомнил Ваня. — Куда оно делось?
— Неизвестно, — пожала плечами Анна. — Похоже, что об этом знает только Либетрау. Когда Вайль оставил его в пещере, его разыскала индейская девушка, его подружка. Она вылечила его раны, стала с ним жить. После того, как она забеременела, их выгнали из ее родной деревни, и Либетрау начал строить свою Лодку. Индейцам, которые помогали ему, он обещал спасение в Последней буре и много золота. Об этом много говорят. Из желающих получить спасение и золото образовалась уже новая Деревня. Значит, золото есть. Мы много раз пробовали расспросить Либетрау — бесполезно. Он окончательно сошел с ума. Говорит только о Последней буре и Манфреде Вайле, а когда встретил русского, Костю, вспомнил о Сталинграде, рассказал о крушении шведского парохода, о перестрелке с людьми фон Бюлова…
«Странно, — мелькнуло у меня, — я не помню, как он об этом рассказывал. Анна этого не переводила…»
— … потом он рассказал про пещеру, в которой его оставил Вайль, и упомянул ее название — пещера Макондо. Вайль этого названия, естественно, знать не мог. Мы спросили о пещере Макондо у проводников, Хорхе и Хесуса, они обещали нас к ней отвести. Так мы оказались здесь. А потом здесь оказались и вы.
Анна замолчала.
— Сколько там золота? — нарушил тишину Иван.
— Я не знаю, — сказала Анна. — Вайль сказал, что золото было в деревянном ящике, военном ящике, как для мин или патронов. Он вскрыл его, просто чтобы убедиться, что золото есть. Увидел золотые слитки и снова закрыл.
— Вода прибывает, — заметил Манкевич. Он сполз с кучи. Когда Анна начинала рассказ, воды было по щиколотку, теперь она уже доходила почти до колена. — Надо выбираться отсюда. Теперь нас четверо, надо встать друг другу на плечи. Опля! Как в цирке!
«Опля!» оказалось непростым делом. Я залез на Ивана, ему, как самому крепкому, выпало быть «основанием» пирамиды. Следующим полез Манкевич. Он вскарабкался легко и быстро, его руки уже доставали до края обрыва. Настала очередь Анны. Ей лезть было труднее всех, потому что наша пирамида никак не могли утвердиться. Иван жаловался, что его ноги проваливаются в гальку и ему не найти твердую опору. Тем не менее, Анна все-таки добралась до верха. «Здесь очень крутой наклон!» — раздался сверху ее голос. «Попробуй зацепиться!» — крикнул снизу Иван. «Пробую!» — ответила Анна. Сверху раздался каменный шелест, на голову мне ручейком посыпались мелкие камушки, а еще через мгновение нашу неустойчивую, кряхтящую и ворчащую пирамиду смело камнепадом. Падение обошлось без травм, хотя Ивана помяло изрядно. Он вытряхивал камни из рубашки и сквозь зубы бормотал ругательства.
— Там все течет, как вода, — сказала Анна. — Если попробовать вылезать, сразу получается обвал.
— Надо встать ближе к стене, — предложил Манкевич. Мы выстроились у стены. Пирамида получилась прочнее, и продержалась гораздо дольше, но закончилось все снова обвалом. Так повторилось несколько раз, пока мы окончательно не выбились из сил.
— Перекур! — объявил Иван и рухнул на каменную кучу. Я с фонариком пошел вдоль стен, ощупывая лучом каждый сантиметр, не найдется ли каких-либо зацепок. Стены были гладкими, словно специально отполированными. Иван не унывал:
— А сколько сейчас стоит золото? А, пан Манкевич?
— Не знаю, — раздраженно произнес Манкевич. — Я не торгую золотом.
— Да ладно! — воскликнул Ваня. — Поди, каждую ночь пересчитывали, прикидывали, куда пристроить золотишко. А что, я бы тоже прикидывал! Любой бы прикидывал!
— Вы думаете, что золото уже у вас, а его нет, — заметил Манкевич. — Никто не знает, где оно.
— Либетрау знает, — сказал Ваня. — Он его перепрятал.
— Либетрау — сумасшедший.
— Мы сами сумасшедшие, потому что сидим здесь. Давайте выбираться.
Ваня легко вскочил на ноги и встал, упершись руками в стену обрыва. Я полез к нему на загривок. Новая попытка снова закончилась шумным падением. Потом еще одна, и еще.
Анна настояла на том, чтобы стать третьей в пирамиде, а Манкевичу лезть наверх. Манкевичу тоже не удалось зацепиться. Это падение оказалось особенно болезненным, Манкевич угодил Ване ногою в лицо. Ваня обрушился на него с руганью, ему казалось, что поляк сделал это специально. Манкевич обвинил Ваню в том, что он не может твердо устоять на ногах и раскачивает пирамиду. В следующий раз Манкевич встал вниз, а наверх полез Ваня — опять ничего не вышло.
Тем временем вода достигла верхушки кучи, в пещере больше не осталось сухого места.
— Сколько у нас есть еще времени? — спросила Анна. — Час? Два?
— Час от силы, — мрачно прикинул Ваня.
— Может, они все-таки вернутся? — предположил я. — Индейцы, или сам Леон. Зачем они все это устроили? Хотели бы нас убить, давно убили бы. В джунглях это проще простого…
— Это самый лучший способ, — сказал Манкевич, — В этой пещере все будет выглядеть, как несчастный случай.
Каждому из нас потребовалось время, чтобы представить себе то, что имел в виду Манкевич. Первой нарушила тишину Анна. Она всхлипнула и запричитала по-польски. Я легонько приобнял ее за плечо.
— Не переживай, прорвемся.
— Как? — спросила Анна.
— Как-нибудь, — ответил я.
— Чудес не бывает, — сказала девушка.
— А вот и неправда, бывают, — возразил я и рассказал историю про снег, который тропической ночью посреди океана покрыл палубу нашего траулера просто потому, что я сильно соскучился по дому и захотел увидеть снег.
— Вот уж чудо так чудо! — хмыкнул Иван. — Я удивляюсь, кого нынче в институты набирают! Не напомните мне, господин ученый, как полностью наше с вами научное судно называется?
— СРТМ «Эклиптика».
— СРТМ — что такое?
— Средний рыболовный траулер.
— А «М»?
— «Морозильник».
— Молодец! — похвалил меня Ваня, в трудные моменты он всегда становился многословным и язвительным. — Анна, у тебя дома холодильник есть? В морозилке лед образуется? Иногда слишком много, да? Так, что пельмени больше не влазят. Нет? Не бывает такого? Эх, Европа! Так вот, объясняю. Наши доблестные рефмеханики чересчур раскочегарили свою установку, так что в холодильниках образовалось слишком много изморози. Чтобы не получить от капитана по шапке, они ночью эту изморозь, которая при богатом воображении сойдет и за снег, тихонько соскоблили и раскидали по палубе, чтобы быстрее растаяла. Вот и все чудеса!
Я хотел было рассказать про снег во время нашего с Хосе выхода в море, но Иван мне не дал, он болтал без перерыва.
— Ты во всем виноват, студент! Ты накаркал со своим Эль-Ниньо. Наводнения, тайфуны! Тебя зачем в рейс послали? Хвосты лангустам мерить. Ну и мерил бы себе тихо в тряпочку, как твой шеф, глядишь, все бы и обошлось. Так нет! Ему надо человечество спасать! Вот и доспасался — потопнем здесь, как котята. — Ваня подобрал под себя мокрые ноги. — Хорошо еще — вода теплая!
— Нет, это я виновата! — раздался голос Анны. — Я — ужасный человек! Это все из-за меня!
— Перестань! — сказал я.
— Нет! — Анна скинула мою руку с плеча. — Ты не понимаешь! Позавчера, около лодки, это все было подстроено. Все было только для того, чтобы Либетрау заговорил! Он не хотел говорить с нами, понимаешь? Вообще не хотел, только бормотал о Манфреде Вайле. Это я все придумала! Нужно было дать толчок его безумному сознанию, заставить его вспоминать. Сначала я рассказала ему, что вы русские, а потом специально привела тебя ночью к Лодке. Я знала, что он будет там, а увидев русского, он может разговориться — сначала война, потом дальше, шаг за шагом, дойдет до кораблекрушения и пещеры с золотом. Это был план, который сработал. И Бог наказал меня за это!
— А заодно и нас! — усмехнулся Ваня. — Только чтобы утешить девушку, я тоже кое-что расскажу, — сказал он. — Если уж искать виновного, из-за кого мы все здесь оказались, внесу и я свои пять копеек. Из-за рыбок. Что вы так на меня смотрите? Да, из-за тропических рыб — петухи, клоуны, мурены, будь они неладны. Есть у меня друг, Гоша, точнее, был друг. Гоша решил устроить в нашем Калининграде океанариум. В Гамбурге, говорит, есть, в Генуе есть, а в славном городе Калининграде — нет. Будем, говорит, людям за деньги морских гадов показывать. Мне идея понравилась, мне любая идея нравится, лишь бы ежики эти несчастные не лепить с утра до вечера. Все как-то очень удачно сложилось. Гошины знакомые бандиты одолжили ему сто тысяч долларов, по нашим подсчетам, должно было хватить. Договорились с нашей конторой об аренде зала, в общем, есть у нас там зал, типа музей нашей трудовой славы, со здоровыми аквариумами, где всякая дребедень, которой мы промышляем, плавает. На селедку и крабов смотреть неинтересно, моя задача была найти этих сраных, я очень извиняюсь, тропических рыбок. Я и нашел, в Польше. Есть фирма, опять-таки один знакомый порекомендовал, все, что хочешь, продадут и купят. Я к ним, а рыбок, говорю, тропических, можете? Не вопрос, говорят. Заноси денег, сделаем. И вправду, все сделали четко, в положенный день машина с рыбками приехала на таможню. Получайте! Мы радостные рванули на таможню, а там сидит такой прыщ в фуражке. А где, говорит, у ваших рыбок сертификаты безопасности?
— Прыщ, кто это? — спросил Манкевич, который слушал с интересом.
— Фурункул, — перевела Анна.
— Аа, — понимающе протянул путешественник.
— Мы говорим, вот, все бумаги в порядке, все официально. Сертификаты, какие угодно. Поляки и вправду очень четко сработали. Он говорит, это европейские сертификаты, можете их себе в одно место засунуть, мне нужны наши, советские, самые лучшие в мире сертификаты. Я: так, где ж мы их возьмем? Он: думай, командир. А думать-то времени уже нет. Рыбок двое суток из Италии везли, их кормить нужно, воду менять. Дай, говорю, хоть рыб покормить, зараза. А он: не положено. Груз опломбирован, тут, говорит, тебе таможня, а не зоопарк. В общем-то, ничего неожиданного в его словах не было. У нас на такой случай было специально триста долларов отложено. Я ему две бумажки достаю, а его аж перекосило, да как ты смеешь, орет, взятку должностному лицу!? Я третью бумажку тяну из другого кармана, тут он и вовсе чуть не лопнул. Идейным оказался. Наверное, последний на всей таможне. И надо же нам было именно на него нарваться. Дармоеды, орет, кооператоры проклятые, работать никто не хочет, я вам покажу, орет. И показал. Рыбы через два дня сдохли — полсотни тысяч долларов, как корова языком слизала. Еще тридцать тысяч мы уже вложили в ремонт и аренду, а на двадцать, такое дело, купили себе по машине, Гоша себе «ауди», я поскромнее, «опель». Поторопились, конечно. Бандиты предупредили, смотрите, фраера, с огнем играете. Как рыбки сдохли, линять нужно было в течение суток. У меня заранее был вариант с «Эклиптикой» подготовлен, а Гоша ушел на «Комсомольце Аджарии». Обошлось, короче. Только вот возвращаться в Калининград мне уже никак нельзя, года три, пока страсти не улягутся. Рейс удобный, обратно самолетом из Панамы. Думал, в Панаме получу валюту на руки и слиняю прямо перед самолетом. Вариант многими корешами опробованный. А тут эта намотка. Вместо того, чтобы зарабатывать трудовые доллары, болтаемся в океане практически забесплатно, да еще шторм. И вот вызывает меня к себе капитан. Ну, то есть, как вызывает. У него в каюте совещание собралось, и он меня позвал, чтобы колбасы копченой и сыру принес из представительских, коньяк закусывать. Я принес и сам в каюте задержался, типа порезать, сервировать. А сам слушаю, о чем речь. Слышу, отцы-командиры решают сдаваться. Шторм, двигатель запустили, но толку от него уже мало, слишком много воды приняли. Шансы, что выкарабкаемся — один к десяти. Надо подавать сигнал бедствия. Тем более что рядом с нами, в двух часах хода, большой океанский траулер «Курск». Решено, говорит капитан. И мне: Шутов, говорит, а ну зови сюда Маркони, радиста нашего то есть. Я пошел за радистом, грустно стало, все, думаю, приплыли. Ладно бы еще капиталистическое судно, у тех хоть прямо на борту убежища попросить можно, а тут наши, большой траулер, у них поди и помполит еще имеется. От таких не вырваться, в Панаме даже за сигаретами не выпустят, запихнут в самолет — и здравствуй, Родина, привет вам, родные бандиты. Печальный прихожу в рубку к Маркони, он как раз дверь чинит, у него рубку штормом разворотило, рацию он худо-бедно починил, а дверь не закрывается. Начал мне жаловаться, радиорубку, говорит, не положено открытой оставлять. Я ему: беги к капитану, там что-то срочное. Он и побежал. У меня мысль шальная мелькнула. Радиорубка открыта, радиста нет. Это шанс, знак судьбы. Я даже о последствиях как-то не особо задумывался, как во сне все сделал. Пошел следом за Маркони, потом отстал, вернулся в радиорубку, аккуратно выдернул из распотрошенной рации два проводка, и быстро к себе на камбуз. Будь что будет, думаю. Маркони, зараза, рацию опять починил, это я потом уже узнал, но поздно, два часа проковырялся, подал сигнал бедствия, а нас сразу и выбросило. Я богу молился, чтобы только бы никто не погиб. Нет. Все живы! Ну а мне все это в наказание. Только я почему-то думаю, Константин, если бы богу было угодно, чтобы мы с тобой утонули, он бы нас вместе с «Эклиптикой» утопил, а не в пещере, разве нет?
Ваня встал, вода поднялась уже почти на полметра над нашей кучей. Сидеть стало неудобно. За Ваней поднялись остальные.
— Ну а вы, пан путешественник, — обратился Шутов к Манкевичу. — Может, тоже нам что-нибудь расскажете. Тоже покаетесь, раз уж такой разговор зашел.
Манкевич не стал огрызаться.
— Эльдорадо, — произнес он. — Все это Эльдорадо. Не нужно было этого. Я знал, что это плохо кончится когда-нибудь.
— Чего не нужно? При чем тут Эльдорадо?
— Мой издатель еще давно сказал мне, что больше не будет печатать книги о моих путешествиях, что просто путешествия никому не интересны. Ему нужна сенсация. Я стал думать и придумал Эльдорадо. Подобрал какие-то факты, что-то придумал. Одна экспедиция, потом вторая, третья. Все из ничего. Чистая фантазия. Но издатель доволен, читатели довольны. Я понимал, что когда-нибудь это закончится. И вот, пожалуйста. Мы все утонем в этой пещере. Я не удивлен.
— Коротко и ясно, — подытожил Иван. — Ну а ты, студент? Ты у нас безгрешен, жертва обстоятельств? Манкевич организовал экспедицию, я сломал рацию, Анна выудила у немца ценную информацию, а ты? Ты в нашей компании случайно?
Я подумал немного и ответил:
— Нет, неслучайно. Либетрау раскололся после того, как узнал, что я был в Волгограде. А я там не был. Соврал ему. Не знаю, зачем. Сказал даже, что родственники у меня там. Нету у меня там никаких родственников. Хотелось немцу показать, что все в порядке с городом. Стоит. Он бы, наверное, и так поверил, а я соврал. После этого он и стал рассказывать про пещеру. Если бы я не соврал, может, он бы и не сказал ничего, и мы бы здесь не сидели.
— Ну вот, — удовлетворенно произнес Иван. — Что и требовалось доказать. Ты вообще главный виновник, не будь тебя, я бы был уже в Лиме, а то и во Флориде.
— Что ж ты не ушел? Тебя же никто не держал?
— Да ты со своим Эль-Ниньо драным. Жалко было тебя, дурака. Вот, думал, у человека мечта так мечта, человечество спасает, а у меня мечтишка. Вот и остался. А ты скажи, ты это свое Эль-Ниньо тоже поди выдумал, как волгоградских родственников, а? Или по дурости обознался, как со снегом на палубе?
— Заткнись! — сказал я.
— Нет, это надо! Он захотел снега — и выпал снег! А ну, захоти чего-нибудь! Захоти, давай! Давай! — Иван толкнул меня в грудь. — Давай!
— Тихо! — воскликнул Манкевич. — Там свет!
Мы все как по команде задрали головы. Над краем уступа и вправду посветлело.
— Это Леон, — прошептал Манкевич. — Тихо!
— Почему тихо? Он нас вытащит! — шепотом сказал я.
— Не вытащит, — сказал Манкевич.
Мы приникли к стене. Луч фонарика заскользил по сводам пещеры — к самому краю обрыва тот, кто был наверху, подходить опасался. Он потоптался, и мы услышали отчетливо:
— Вот сука!
— Дед! — завопил Ваня. — Дед!
— Шутов, ты, что ли? — раздался голос старшего механика.
— Я! Я!
— Константин с тобой?
— Здесь! И поляки! Мы все здесь!
— Ну так давайте, выбирайтесь! Долго еще сидеть там будете? — сверху свалилась веревочная лестница.
Мы в три минуты оказались наверху. Анна бросилась обнимать старшего механика.
— Милый Михаил Михайлович! Вы не представляете, как там было страшно!
— Там-то страшно? Снаружи страшнее, — успокоил Дед. — Конец света, понимаешь… Обниматься потом будем, давайте мотать отсюда.