Сеньор Камачо явился с утра пораньше. Как всегда, при параде, в мундире, на белом тарахтящем катере. Вид у него был такой, словно он только что выиграл в лотерею. Как бы в подтверждение этой догадки под мышкой он держал аккуратно сложенную газету. Ему оставалось только достать билет и при нас сверить счастливый номер. Не обращая внимания на наши не особо приветливые физиономии, Камачо лучезарно улыбался, каждому пожал руку и повторял на все лады, что ему очень приятно нас видеть.

Так и не дождавшись приглашения, он уселся на ящик, вальяжно закинул ногу на ногу и произнес:

— К сожалению, сеньоры, у меня для вас плохие новости.

По его торжествующей физиономии и так можно было догадаться, что новости отвратительные. Камачо развернул газету и протянул Деду.

— Это американская газета, — пояснил он. — «Нью-Йорк таймс». Здесь написано по-английски, чтобы вы могли читать. Вот здесь, внизу. — Он ткнул пальцем в первую страницу.

Дед посмотрел, куда указывал Камачо, потом передал газету мне.

— Ну-ка, Константин, прочти ты. «Советского Союза больше нет» — прочитал я заголовок. И дальше: 21 декабря 1991 года в Алма-Ате подписана Декларация о создании Содружества Независимых Государств. Союз Советских Социалистических Республик прекратил свое существование…

Над водой совсем близко от нас дико закричала чайка. Будто зашлась в дьявольском хохоте.

— А ну, дай сюда, — Дед выхватил у меня газету, едва не порвав ее, и сам уставился в страницу, шевеля губами. Потом он внимательно осмотрел газету, прочитал даже выходные данные, набранные мелким шрифтом на последней странице, будто желая убедиться, не поддельная ли она. Камачо ухмыльнулся.

— И что? — Дед протянул газету обратно. Камачо взял газету, снова аккуратно ее свернул и зажал под мышкой.

— Советского Союза больше нет! — с выражением процитировал он заголовок.

— И что? — повторил Дед.

— Этот траулер больше не принадлежит никому! — Камачо показал обеими руками на «Эклиптику» и расплылся в улыбке. Дед тоже улыбнулся. Угрожающе. Он умел так улыбаться.

— Этот траулер принадлежит Советскому Союзу, — произнес он, четко выговаривая каждое слово.

— Но такой страны нет! — сеньор Камачо вскинул глаза к небу, будто призывая в свидетели небесные силы.

— Видите этот флаг? — Дед показал на корму «Эклиптики». На коротком флагштоке, чудом уцелевшем при крушении, болтался кусок рваной, выцветшей ткани. Когда-то он имел красный цвет, теперь был светло-бурым. От серпа и молота не осталось и следа.

— Это флаг?! — удивился Камачо. Удивился вполне искренне, но Дед был задет за живое.

— Да! Это флаг! — прорычал он яростно. — Есть флаг — есть страна! Траулер принадлежит Советскому Союзу! Разговор окончен! — и добавил еще по-русски, непечатно. Дед редко ругался матом, только в самых особых случаях. Камачо прекрасно понял смысл сказанного. Он побледнел, прищурил глаза, сжал губы в тонкую ниточку и поднялся с ящика. Поправил ремень, многозначительно задержав руку на кобуре, из которой торчала ручка револьвера. Прикосновение к оружию успокоило его. Он снова улыбнулся.

— Я могу арестовать судно и вас. Загрязнение окружающей среды, утечка топлива…

— Нет утечки, — возразил Дед.

— Будет, — спокойно ответил Камачо. — Но я не хочу проблем. У вас есть последний шанс. Подумайте хорошо. Если мы договоримся, вы идете отсюда в Лиму к своим товарищам, если не договоримся, вы идете в тюрьму в Ла-Ярада. В Ла-Ярада очень плохая тюрьма, жара, насекомые, плохая еда, фу! — Камачо скривил рот от отвращения. — В тюрьме бандиты и убийцы. Они не любят гринго. А вы для них — гринго. Вам не надо идти в Ла-Ярада, сеньоры. Вам надо идти в Лиму. Подумайте! Я скоро вернусь, и вы дадите ответ.

— Мы дадим ответ сейчас, — сказал Дед. — Ответ — нет.

Тонкие губы Камачо растянулись в змеиной улыбке:

— Подумайте! — повторил он. — Увидимся!

Он загрузился на катер и отчалил.

Впервые за две недели сидения наш Пляж показался мне маленьким и заброшенным, словно отколовшимся от большого мира. Далеко, за пятнадцать тысяч миль отсюда, сдвинулось с места что-то огромное. Такое огромное, что даже на расстоянии обнаруживало свое постоянное присутствие, давало нам надежду и защиту. Сдвинулось то, что казалось, никогда не могло сдвинуться.

Я стоял у кромки прибоя, повернувшись в сторону северо-запада, туда, где по другую сторону океана были Владивосток, Сахалин и Камчатка, а еще дальше — Иркутск и Илимск. Туда, где были Нюша и родители. Страшно было только за них. Хватит ли у них сил дождаться, пока я тут разберусь с этим проклятым Эль-Ниньо? Я все ближе к разгадке. Тяну свои столбики цифр от крушения «Эклиптики» до развала Союза, от одной беды к другой, и с каждой бедою я становлюсь сильнее и умнее. Я уже знал, как это произойдет. Это не будет формулой, как у доцента Христофорова, это будет озарением. Я поставлю в графу последнюю нужную цифру, и это случится. Я пойму, я увижу, как можно победить Эль-Ниньо.

Я вернулся в Лагерь и застал Деда и Ивана в разгаре спора.

— Ерунда! — кипятился Дед. — Мало ли что пишут в американских газетах!

— Мы все прекрасно знаем, что это правда, — возразил Шутов. — К этому давно уже шло. И все гораздо хуже, чем пишут в американских газетах. В этой стране всегда так — сбывается только самое худшее.

— Отставить панику! — рявкнул Дед. — «В этой стране!». Я покажу тебе эту страну. Вот она! — он показал рукой на темную громадину «Эклиптики». — Вот наша страна! По всем законам — это часть территории Советского Союза. И что? Она исчезла? Этот клоун почитал нам свою газетку, и она исчезла?! Я тебя спрашиваю! — Дед побагровел от ярости.

— Исчезла, не исчезла. Чего орать-то? — Ваня не стушевался. — Просто хотелось бы знать, — продолжил он, — чисто из любопытства, что мы будем делать, когда нас придут арестовывать. Глотки драть — руки прочь от Советского Союза! Или, может, войну им объявим?

— Если бы Камачо мог нас арестовать, давно бы уже арестовал. Кишка у него тонка… — сказал Дед.

— Если бы за нами могли приехать, давно бы уже приехали, — парировал Ваня. — Капитан ясно сказал, ждите неделю и уходите. А мы здесь уже полмесяца. Воды осталось десять кружек, и та протухла, воняет, как из канализации. От консервов заворот кишок скоро будет. Но это все ерунда. Я главного не могу понять. Чего мы здесь ждем? Чего вы ждете, господин старший механик?

Ваню было не узнать. Последние несколько дней он плохо выглядел, пожелтел лицом, словно у него болело что-то, но он не жаловался, просто замкнулся в себе. Говорил мало, купаться не ходил, новых теорий не сочинял. После визита Камачо он уже не сдерживал себя, видно, злости и раздражения у него накопилось не меньше, чем у Деда, только он ухитрялся облекать эту злость в спокойный ядовитый тон, словно специально старался как можно быстрее вывести Деда из себя.

— Собирай манатки и проваливай, — сказал Дед. — Тебе давно было предложено. Камачо еще недалеко уплыл.

— Один я ему неинтересен, — ответил Ваня. — Ему надо, чтобы мы все отсюда убрались.

— Тогда можешь выбираться по суше, хоть по воздуху. Вот деньги, — Дед достал из нагрудного кармана рубашки потрепанный конверт и швырнул под ноги Шутову.

Ваня с кривой усмешкой посмотрел на Деда, нагнулся и поднял конверт.

— Ты идешь со мной? — спросил он меня.

Я отрицательно покачал головой.

— Ну и черт с вами! — выпалил Ваня и направился к палатке.

Через пару минут он с рюкзаком за плечами уже шагал в сторону Большой Колокольни, поднялся по тропинке наверх и скрылся из вида. Я ждал, что он хотя бы обернется напоследок. Но нет, так и не обернулся.

В Лагере стало пусто. Дед, не сказав ни слова, ушел на «Эклиптику». Я остался один, среди канистр, перевернутых ящиков, неубранной после завтрака посуды. Чтобы занять себя и отвлечься от мыслей, принялся наводить порядок. Вымел мусор, перемыл ложки и кружки, начистил песком кастрюли. Главное было — убить время до того момента, когда нужно будет делать дневные измерения. Потом чем-то занять себя до вечерних измерений. Так и жить от измерений до измерений.

В положенный час я собрал метеоприборы и направился наверх, на склон. Едва поднялся, увидел кока, он сидел у края обрыва, обхватив руками колени, и смотрел в сторону океана.

— Недалеко ушел! — заметил я, проходя мимо.

Шутов, не оборачиваясь, повел плечами, как бы говоря: отстань!

Я измерил ветер, записал показания в тетрадку, на обратном пути предложил Шутову:

— Чего сидишь, спускайся вниз — чайку соорудим.

Шутов обернулся:

— Чтобы соорудить чайку, профессор, вода нужна, а у нас ее нету.

— На пару чашек-то найдется.

— То, что мы пьем по десять капель в день — это не вода. Это вонючее черт знает что. У меня из-за нее кишечник не работает. Как ученому открою вам страшную медицинскую тайну — уже пять дней не работает.

— Запор, что ли?! — я не смог удержаться от смешка.

— Термин ненаучный, — сказал Ваня, — но по сути верный. Непонятно только, почему вы так веселитесь.

— Так это же все объясняет! Я думал, Шутов — слабак и тряпка. А у Шутова просто запор. Ему дерьмо на мозги давит. Очень хорошо это понимаю, сам в такой ситуации пару раз оказывался. Хочу тебя успокоить — это не смертельно. Медицина в этой области далеко продвинулась. Есть специальные таблетки.

— Если она и продвинулась, то мимо нас! Нету у нас таких таблеток, я все перерыл. От поноса — завались, трех видов. А от этого дела ни одной!

— Пойдем в Лагерь! — сказал я. — Что-нибудь придумаем. Ходить-то пока можешь? Кстати, хорошие новости! Давление падает, и ветер посвежел. Сдается мне, что будет дождь. Может, дождевая водичка на тебя подействует!

— Вам, метеорологам, веры нет! — прокряхтел Шутов, с трудом вставая. Он медленно побрел за мной.

Я несколько раз перерыл аптечку, Шутов оказался прав. Те, кто ее составлял, кишечные проблемы трактовали однобоко.

— Не стоит отчаиваться! — успокаивал я кока. — Есть еще народные средства. Я слышал, сырая свекла помогает. Хотя у нас ее нет. Может, травы какие-нибудь попробовать? — Шутов застонал. — В конце концов, есть старая добрая клизма!

— Воды нет, — напомнил Ваня. — Морской водой нельзя, сожжет все к чертовой матери.

С «Эклиптики» вернулся Дед. Шутова он проигнорировал, сделал вид, что вообще не заметил. Я с максимальной деликатностью объяснил старшему механику ситуацию. Дед сначала хмурился, но потом я заметил, что он прячет в бороде улыбку.

— Сколько у нас пресной воды? — спросил он.

— Полканистры, — ответил я. — Мало, конечно, но, по-моему, собирается дождь. Думаю, литра два, чтобы спасти человека, выделить можно.

— Не человек он, а дезертир, — сказал Дед. Я хотел вставить слово в защиту Шутова, но Дед не дал мне сказать. — Смотри, наука, под твою ответственность. Гарантируешь дождь — бери воду.

— Гарантирую! — сказал я твердо.

В институте преподаватель по синоптической метеорологии доцент Масюк рассказывал нам байку из времен первых пятилеток. Нужно было срочно перевезти цемент на какую-то ударную стройку. Крытых вагонов в наличии не было, а цемент нужен был позарез. Тогда в народный комиссариат вызвали старенького профессора-метеоролога и сказали: советской власти необходимо определить три дня, когда гарантированно не будет дождя. Именно столько времени занимала дорога до стройки. Если дождя не будет и цемент доедет — будет профессору рабоче-крестьянская благодарность, а если дождь случится и погубит цемент, то, согласно законам революционного времени… Профессор заперся у себя в кабинете, и через несколько часов прогноз был готов. Состав с цементом выехал в день, указанный профессором, и благополучно прибыл на стройку. Правда, старенький профессор так и не дождался рабоче-крестьянской благодарности, потому что помер от волнения. Масюк закончил свою историю словами, что в карьере каждого синоптика бывают такие ситуации, когда от его прогноза зависит многое, даже порою жизнь, и мы, будущие синоптики, должны быть к таким ситуациям готовы. Вот настал момент, когда и в моей толком еще не начавшейся карьере такая ситуация возникла. Я с надеждой и тревогой поглядывал на небо, на котором собирались тучи. Ваня кипятил воду. Дед притащил с траулера кусок резинового шланга подходящего диаметра. Через час все разрешилось самым благополучным образом.

Казалось, что вместе с переваренными консервами внутри Шутова скопился десяток новых теорий и невероятное количество словесной шелухи. Он болтал без умолку.

— Физиология — мощная штука! — вещал порозовевший и повеселевший Ваня. — Психология, тонкие материи — это все ей в подметки не годится. Желудочно-кишечный тракт определяет сознание. Вот взять, к примеру, Ивана Грозного. Деспот был страшный! Кровопийца, живоглот. А почему? Потому что с детства страдал несварением желудка. На этом фоне у него и эпилепсия развилась, и маниакально-депрессивный психоз. Да и вообще России с царями не везло. И только в последнее время стало понятно, почему. Я в «Науке и жизни» прочитал. Археологи раскопали старинный кремлевский водопровод, и оказалось, что трубы в нем были сделаны из свинца. То есть все, кто пили из него воду, фактически травили себя. Маленькими дозами, постоянно, пока не сходили с ума или не превращались в чудовищ. Вот и у меня почти такой же случай. Я вам говорил — вода в канистрах протухла. Пить ее нельзя. Чуть в горы не ушел. Думаю, если порвет меня, то уж пусть лучше там, на фоне дикой природы и без лишних свидетелей. Я, главное, хотел вам рассказать, что у меня за беда. Но тут, как назло, события косяком пошли, то Камачо, то Советский Союз.

— Ладно! — прервал его Дед. — Повеселились, и хватит! Камачо обещал вернуться, нужно подготовиться к встрече. Времени мало, так что — за дело!

Дед объявил, что мы переходим на осадное положение, сворачиваем Лагерь и перебираемся на «Эклиптику». На берегу мы более уязвимы, а на траулере, где знакома каждая заклепка, у нас серьезное преимущество перед противником, кто бы они ни был.

У старшего механика был план. Чувствовалось, что созрел он давно. Дед продумал каждое действие, каждый вариант развития событий, словно все это время, пока мы торчали на Пляже, он ждал, когда заявится Камачо, объявит о развале Союза и пригрозит арестом.

С подготовкой мы провозились до темноты. К девяти часам, когда сумерки сгустились до цвета кальмаровых чернил, на небе высыпали звезды, а мы уже не чувствовали от усталости ни рук, ни ног, все было готово. Ночь предстояла тяжелая. Вахты каждые два часа. Наблюдательный пункт для вахтенного устроили в нижней части мачты. В тени скалы он был почти не заметен, зато с него открывался обзор на подходы к «Эклиптике». Мне выпало дежурить первому, с десяти до двенадцати. Наскоро съев полбанки тушенки и запив ее холодным чаем, я взял одеяло, заряженную ракетницу и отправился на пост.

Ночь выдалась роскошной. Свет тропических звезд пробивал легкие облака насквозь. Песок пляжа казался фосфорным, барашки пены на фиолетовых волнах вспыхивали ослепительной белизной, как улыбки на негритянских лицах.

«Если есть на свете такая красота, — думал я, — значит, есть и надежда. Не может быть все плохо, если кругом так красиво».

Ваня вернулся, это хорошо. Он хороший парень. Дед тоже хороший человек, строгий, но хороший. Он всегда делает правильные вещи. Важно, чтобы рядом с тобой был человек, который делает правильные вещи, потому так и тебе легче делать твои правильные вещи.

Вспомнились друзья-товарищи с «Эклиптики». Юра-Трояк, Войткевич, Фиш, рефы. Как они там? Где они? Дома уже, поди. Они — дома, а страны нету. Не может такого быть. Ничего плохого со страной случиться не может, пока там такие люди. Такие, как второй механик Олег Титов, например.

Со мною была одна вещичка — желтый японский аудиоплеер, очень красивый, с блестящими металлическими вставками, водонепроницаемыми резиновыми прокладками. Олег Титов купил его во время захода в Панаму, с моей, в некотором роде, помощью. А после крушения, уже на Пляже, отдал мне. Бери, говорит, студент, на память. Никаких моих возражений слушать не захотел, всучил и все. Я этот плеер слушал время от времени понемножку, экономил батарейки. Вот и сейчас захватил с собой на вахту. Кассета, правда, была всего одна. Песни Розенбаума. Мне нравились про Ленинград. «Налетела грусть, что ж, пойду пройдусь». «Задумчив Кировский проспект». «Прогулка по Невскому». Но слушать я не стал. Все-таки вахта, Дед бы не одобрил — просто вертел плеер в руках, любовался его гладкими желтыми боками. Как мы его с Олегом покупали! Это же целая история!