В то утро на свободной, огороженной бортиками площадке у торгового комплекса Броадмэд расположилась небольшая ярмарка. В торговых павильонах продавали сахарную вату и бижутерию ручной работы. В окружении павильонов маленькая старомодная карусель выводила унылую бесконечную мелодию шарманки. Разноцветные лошадки с огромными черными глазами, раздувая ноздри, скакали вверх-вниз на прозрачных леденцовых перекладинах, а дети, ухватившись за поводья, заходились восторженным визгом. Неподалеку он заметил ее, одиноко сидящую на скамейке.

Ощутив на себе его взгляд, она оторвалась от газеты и вскинула голову, поймав круглыми стеклами очков солнечный луч. Майкл не успел разглядеть ее глаза. Да это и не имело ровным счетом никакого значения, он бы узнал ее всюду. Даже если бы она, подобно Саре, не устроилась на краешке скамейки, неосознанно оставляя место для другой, невидимой спутницы, он узнал бы ее. Вылитая сестра Гидеон, только одета иначе — женственно, в бледных тонах. То же самое лицо, только в обрамлении длинных волос. Тот же самый рот, робкий и плотно сжатый. Но в следующую долю секунды он мог отчетливо сказать, в чем они были разными. Кейт выглядела старше своей сестры, на лице — печать напряженного ожидания и тревоги. Ничего удивительного, этого следовало ожидать. Сестра монахини и одновременно исчадие ада во плоти. Убийца-садистка. Осужденная на пожизненный срок.

Он подошел ближе. Нетерпение и жажда активных действий привели его в Броадмэд раньше назначенного времени. Фрэн Дьюзбери еще не появилась. Майклу казалось неловким подойти к Кейт, не дождавшись ее.

Она была другой. В ней не было и намека на ту прозрачную хрупкость, что так тронула его сердце. Сидящая на скамейке молодая женщина обладала большей жизненной силой, цвет ее кожи был более темным. Там, где у сестры Гидеон скулы и подбородок были затянуты накрахмаленным белым платом, у Кейт разметались пышные кудри.

Ее ноги были стройными и длинными, ногти на ногах окрашены в неожиданно яркий, кокетливый красный цвет.

Она сняла очки, чтобы взглянуть на него. Он тут же узнал напряженный, отрешенный взгляд светло-карих глаз с неповторимыми золотыми бликами. Это были в точности глаза сестры Гидеон, настолько похожие, что ему почудилось, что она сейчас встанет и поздоровается с ним.

Но если глаза Кейт и были точь-в-точь как у Сары, то, что читалось в них, было другим. За спиной этой молодой женщины остались годы страданий и лишений, километры бетонных коридоров и железных решеток, тусклый свет карцера и надзиратели со связками ключей. Немудрено увидеть в них враждебность, физически ощутить напряжение и в манере, и в осанке.

Мимика и жесты способны многое рассказать о человеке.

Она нехотя поставила на тротуар бутылку «Перье». Не сводя с него любопытных глаз, она дотронулась пальцем до губ — любопытное движение. У нее был рот сестры Гидеон — слегка пересохшие, как у ребенка, губы. Он был настолько близко от нее, что мог различить сморщенную полоску шрама на полной нижней губе.

Он не мог не заметить, что в остальном в ней не было ничего детского. Ставя бутылку, Кейт наклонилась слишком низко, так что ткань ее легкой кофточки резко распахнулась. Под ней ничего не было.

В этот краткий миг Майкл взглядом сверху вниз коснулся молочно-белой плоти ее груди с угадывающимися темными кругами сосков. Ответная боль внизу живота была сладкой и мучительной. Он в смущении отвернулся, устыдившись своих ощущений.

Злость на себя, злость на низменные инстинкты своего тела тут же была обращена на Кейт. Да что она о себе воображает? Один ее вид был способен вывести из себя кого угодно: все вокруг переживают, с ног сбились, столько времени потрачено на ее поиски, а ей и дела нет, сидит себе на солнышке, почитывает газету, попивает водичку и горя не знает. И, что самое обидное, цела, здорова и невредима, в то время как родная сестра стоит одной ногой в могиле.

Он вовремя спохватился, что ее ни в коем случае нельзя отталкивать. Она нужна ему в качестве союзницы, ему во что бы то ни стало нужно войти к ней в доверие. Иначе столько времени и сил пойдут прахом. Наконец-то она перед ним. Он подошел к ней.

— Кейт, — обратился он к ней. — Слава богу, я тебя нашел.

В очках для чтения ей не сразу удалось разобрать черты его лица — она разглядела лишь его темные густые волосы, но она сразу отметила его появление в парке и обратила внимание на легкое прихрамывание.

Фрэн Дьюзбери сообщила в телефонном разговоре, что некий святой отец ищет встречи с ней, поэтому она ожидала, что он окажется очередным социальным работником. Но мужчина в парке был совсем непохож на социальных работников, с которыми ей приходилось сталкиваться. Она сняла очки. Он остановился в некотором отдалении, не нарушая приличествующей случаю дистанции и не претендуя на ее личное пространство. На нем были джинсы и жакет поверх белой рубашки. У него были крупный, с горбинкой нос, очень темные глаза из-под низких бровей и умное лицо — лицо мыслящего человека. Одно в нем было ей до боли знакомо — властная уверенность. Кейт узнала ее с первой минуты.

Она не помнила его имени, что-то иностранное, похожее на название птицы. Она ожидала услышать чужестранный акцент, но собеседник изъяснялся на удивительно чистом английском. Его голос оказался красивым, мягким и глубоким.

«Кейт. Слава богу, я тебя нашел».

В голосе его смешались гнев и облегчение — непонятное для Кейт сочетание. Не дождавшись ответа, он продолжал:

— Позвольте представиться. Отец Майкл Фальконе. Фрэн Дьюзбери, вероятно, рассказала о том, что я потратил уйму времени, чтобы отыскать тебя?

Кейт опустила газету и без малейшего намека на дружелюбие произнесла:

— Ну.

— Задача не из легких.

Она пожала плечами.

— Дела замучили.

Враждебность ее тона вызвала новый всплеск раздражения.

— Послушай, я должен сказать тебе правду. Я приехал сюда из-за Сары.

При упоминании ее имени старый гнев электрическим током прошел через все ее тело, не гнев даже, а негодование. О боже мой, только не это…

— Я не желаю слышать ни о какой… ни о ком.

— Твоя сестра отчаянно нуждается в твоей помощи.

Ее тон стал язвительным.

— Я уверена, желающие помочь найдутся и без меня. Не на необитаемом острове живет.

Внешне она казалась совершенно спокойной. Ему и в голову не могло прийти, что крылось за внешним спокойствием. Годы психологических тренингов не прошли даром, она научилась прекрасно владеть собой.

— Да пойми же, ей нужна твоя помощь. Никто другой тебя не заменит. Ее положение более чем серьезно. Врачи не исключают летального исхода. Вот почему я искал тебя.

— Я знаю о том, что она больна. — Кейт снова подняла газету — жест нежелания продолжать беседу. — Знаю давно.

Такого поворота Майкл не ожидал.

— Каким же образом? Сара не могла сказать тебе ничего определенного. Как тебе удалось об этом узнать?

Ни один мускул не дрогнул на лице Кейт.

— Она сама сообщила мне о надвигающейся болезни. Несколько месяцев назад.

— Но, насколько мне известно, вы не…

— Если мы не писали друг другу писем и не перезванивались, это совсем не значит, что мы не общались. Она твердит мне об этом не переставая с самого Рождества, а я пытаюсь делать вид, что меня это не интересует. — Кейт нервно теребила газету. — Я не видела ее сто лет и не желаю видеть еще столько же. Если она намерена в очередной раз воспользоваться моей добротой, то черта с два она получит. Что касается ее болезни, примите мои искренние соболезнования. Это все.

Озаренный внезапной догадкой, отец Майкл задумчиво произнес:

— Выходит… она передает тебе сигнал, а ты его получаешь.

Кейт пожала плечами:

— Если вам будет угодно это так назвать.

— Только если бы ты правильно расшифровала эти сообщения, ты бы знала, что на самом деле больна не она.

Кейт нахмурилась.

— Мне помнится, вы только что сказали…

— Я сказал, что положение ее более чем серьезно. У Сары симптомы тяжелого недуга. Но только симптомы, а не сама болезнь. Больна ты.

Кейт уронила газету на колени и стала царапать кожу рук ногтями: так царапают себя, чтобы избавиться от нестерпимого зуда после укусов насекомых.

— Доктора полагают, что единственно разумное объяснение заключается в том, что она переживает твою боль, — продолжал он. — Будущую или настоящую.

Она мгновенно догадалась, о чем идет речь, ее лицо прямо-таки осветилось этим пониманием, словно включилась электрическая лампочка. Он выдержал паузу, а затем добавил:

— Твой отец рассказывал, что нечто подобное случалось с вами и в детстве.

Она откинула голову, выражение ее лица оставалось прежним. Он был уверен, она помнила. Упрямство не позволяло ей сознаться в этом.

— Если я заболею корью, — сказала она, — я пришлю вам открытку. А сейчас будьте так добры, оставьте меня в покое. Всего хорошего.

Он пытался возразить.

— Речь идет не о кори, это серьезно…

Ее слова были настолько хлесткими и злобными, что он не нашелся, что ответить.

— Да идите вы знаете куда!

Она вскочила на ноги, ее движения были резкими и отрывистыми. Швырнув газету на скамейку и вскинув сумку на плечо, она, не оборачиваясь, побежала прочь. Она бежала быстро, в направлении ярких торговых палаток, в сторону шумной магистрали.

Майкл бросился в погоню, но она оказалась чересчур проворной для него. Подбежав к крутящейся карусели, она замедлила шаг. Мелодия шарманки сделалась нудной и тягучей. Кейт взлетела на движущуюся платформу так запросто и так ловко, словно только этим и занималась всю свою жизнь, и бросилась на другую сторону, прокладывая себе путь среди разукрашенных лошадок, скачущих вверх-вниз на прозрачных леденцовых перекладинах.

Майкл схватился рукой за перекладину и занес ногу, чтобы вскочить на платформу, но в тот самый момент из кабины высунулся механик и замахал в его сторону руками, крича что-то. Майклу пришлось ретироваться. В любом случае ему вряд ли удалось бы протиснуться в такие узкие проходы. Оставалось одно — обежать карусель, на которой кружились и кружились лошадки.

Там, куда по его расчетам побежала Кейт, ее не оказалось. Она исчезла, точно в воду канула. Логика подсказывала ему, что она могла уйти лишь в сторону центральной части города, откуда доносился шум автострады.

Он бежал за ней, оставляя позади звуки шарманки. Несколько мгновений, и мелодия окончательно утонула в оглушительном скрипе тормозов, а еще через мгновение раздались грохот и скрежет металла о металл.

Потом все стихло, растворилось в неестественной тишине. Даже шарманки стало не слышно. Трудно сказать, сколько прошло времени до того момента, когда тишину нарушил вой сирены, нарастающий волнами на одной и той же пронзительной ноте.