Сестра Марк отдернула занавески в дальнем конце комнаты. Хлопчатобумажные полоски материи кремового цвета, вздымаясь, полоскались на ветру, узкий клочок неба окрасился в чистые, ослепительно яркие тона божественной бездонной сини.

Кстати, сегодня вторник, вспомнила она. День мытья и стирки. В монастырской прачечной стояли пакеты с синькой.

— Мне сегодня намного лучше, — сообщила она сестре Марк. Она сказала это ни с того ни с сего, не задумываясь, но это действительно было так.

— В таком случае, может, примете ванну, сестра Гидеон?

Ванная комната была холодной, с высокими потолками и линолеумом на полу, потрескавшимся от сырости. Она сняла с полки буфета картонную коробку, в которой хранились длинные плитки зеленого самодельного мыла с резким цветочным запахом. Специальным ножом отрезала кусочек. Стоя босыми ногами на квадратном резиновом коврике, она расстегнула ворот толстой ночной сорочки и, стянув ее с себя, перекинула через старинную деревянную вешалку. Тело ее было приучено к холодной воде, сестра Гидеон омывалась ею в келье, поливая себе из эмалированного ковша, но горячая ванна обещала особенное удовольствие. Она наполнила ее водой лишь на треть, но ей пришлось собрать все свое мужество, чтобы окунуться даже в такое малое количество воды. Сколько она себя помнила, при виде воды у нее неизменно возникал непреодолимый психологический барьер. Глупо, конечно, но вода, один из многих ее страхов, бесконечно пугала ее.

В детстве многое ее пугало, одним страхом больше, одним меньше, дети всегда чего-то боятся. Она никогда не оставалась в одиночестве, поэтому ей не приходилось сталкиваться со своими страхами один на один. Точно не было четырнадцати лет, будто только вчера две маленькие девочки сидели вдвоем в одной ванне или на стуле, спиной друг к другу, читая по очереди вслух. Нет. Все в прошлом. К прошлому нет возврата.

Она провела руками по бедрам и остановилась на неожиданно резких выступах выпирающих берцовых костей. Даже самой себе она казалась до неприличия худой. Кости, обтянутые кожей. Чтобы согреться, она, пересилив себя, скользнула в воду.

Старомодная эмалированная ванна, глубокая и широкая, опиралась на чугунные, криво расставленные хищные лапы. В здании было две ванных комнаты общего пользования. У преподобной матушки была собственная ванна, таковой была одна из привилегий ее должности. Монахини мылись раз в неделю согласно расписанию, вывешенному снаружи. Ванны накрывались старыми деревянными крышками с вырезанными отверстиями для головы: сестрам не полагалось видеть свое тело. Нелепее и придумать нельзя, но никто из них, казалось, не имел ничего против. Новообращенные монахини поначалу испытывали шок. Одна из послушниц, не дотянувшая до конца испытательного срока, однажды сказала, что они — самый дикий из анахронизмов, с которыми ей пришлось столкнуться в монастырской жизни. Возраст этих крышек исчислялся многими десятками лет, поэтому их наличие воспринималось сестрами как неоспоримый факт.

Сестра Гидеон терла голову куском мыла, оно, как всегда, плохо пенилось. Волосы оставались сухими и жесткими, со стороны их вряд ли было возможно назвать прической. Но у нее не было возможности увидеть себя со стороны: в монастыре не держали зеркал. В сущности, было абсолютно неважно, как они выглядят, ведь монахине полагалось ходить с покрытой головой.

Трудно, как оказалось, привыкнуть не придавать значения своему внешнему виду.

У большинства монахинь имелась жестянка из-под вазелина, которая отполировывалась до блеска и использовалась в качестве зеркальца, чтобы поддерживать мало-мальски опрятный вид. Правда, проку от нее было мало: в крошечной крышке была видна лишь часть лица.

До поездки в Гватемалу ей частенько приходилось помогать варить монастырское мыло с добавлением цветочных масел. Кусочки мыла тщательно упаковывались в навощенную бумагу, свертки обвязывались лентами. Мыло и связанные монахинями шерстяные вещи пользовались спросом в городских лавках. Торговля обеспечивала львиную долю скудного монастырского дохода, монахини в целях экономии не тратили эти деньги на личные нужды. Как бы то ни было, купание было необходимостью. И разве может какое-то мыло испортить настроение в такой чудесный погожий день?

Тщательно промыв волосы, она откинула назад голову и опустила их в воду, чтобы ополоснуть. День мытья и стирки.

Сестра Гидеон одевалась не спеша. Свежая рубашка до пят, панталоны длиной до колена. Длинная тяжелая нижняя юбка без пуговиц. Толстый твидовый подъюбник с подогнутым на пять дюймов подолом и большим карманом. Платье и накидка без рукавов, одеваемая через голову и ниспадающая до самой земли спереди и сзади. Белая полотняная шапочка на голову, затягиваемая сзади при помощи шнурка. Накрахмаленная белая широкая лента, закрывающая лоб. Она взяла плат, потянулась за булавкой.

Сестра Гидеон, закончив купание, вымыла за собой ванну и поднялась к себе. Поднос с завтраком, принесенный сестрой Розали, стоял на столе: белоснежная салфетка, цветок календулы в крошечной вазочке, накрытая крышкой тарелка с кукурузными хлопьями, ломтик домашнего свежеиспеченного хлеба, мед и кружка сладкого чаю.

Впервые за много дней она ела с аппетитом. Сидя у открытого окна, она наблюдала за сестрой Доминик, которая граблями разравнивала гравий, попутно то тут, то там выдергивая одуванчики. Малейшее расточительство приводило сестру Доминик в ужас, так что можно было не сомневаться в том, что на ужин подадут салат из промытых листьев одуванчика и перьев зеленого лука. Если могла думать о еде, ее дела явно пошли на поправку.

Какое-то время она сидела на подоконнике с томиком «Письмена на свитке» К. С. Льюиса, она взяла его в монастырской библиотеке. Но она была слишком возбуждена, чтобы сосредоточиться на чтении.

Она дождалась десяти часов, когда сестра Марк вернулась из часовни.

— Позвольте мне спуститься на полчаса в прачечную, — попросила она.

Брови сестры Марк удивленно поползли вверх, она недоверчиво указала на нее пальцем. Сестра Гидеон кивнула. Да, она прекрасно себя чувствует, она вполне обойдется без посторонней помощи, все будет в порядке. Сестра Марк нехотя согласилась и тихонько постучала по циферблату часов: полчаса, не дольше. Разговаривать разрешалось только больному, остальным монахиням ордена молчальников запрещалось без особой надобности нарушать одно из главных правил, даже в комнате для больных.

Вечный, нерушимый обет молчания, наложенный на уста. На сердце. Неустанный каждодневный поиск пути к Господу.

Свое белье монахини стирали в прачечной, которая располагалась в отдельно стоящем помещении рядом со старыми пустующими конюшнями, где в былые времена размещались лошади и экипажи. Обычно они пользовались старенькой стиральной машиной, принятой монастырем в дар много лет назад. Стирка представляла собой трудоемкое и утомительное занятие: мокрую одежду приходилось вручную перекладывать в центрифугу для отжима. Несколько месяцев назад машина неожиданно охнула и, страдальчески вздрогнув, наотрез отказалась работать. Усилия сестры Питер вернуть ее к жизни не увенчались успехом. Матушке Эммануэль не оставалось ничего другого, кроме как позвонить в местную мастерскую.

— Вызов мастера стоит сорок пять фунтов, — сказал мистер Саттон. И, услышав в трубке озадаченное молчание матушки Эммануэль, добавил: — А вообще, если хотите знать мое мнение, матушка, машина столь почтенного возраста не стоит даже вашей молитвы.

Для того чтобы купить новую, в монастыре старались экономить на чем только можно. Для обсуждения этой проблемы пришлось созвать общее собрание. В прошлом году, например, было решено отказаться от молока по пятницам. Часть денег была найдена — доходы от продажи яиц. Несколько самых старых монахинь принялись за изготовление и раскрашивание макетов монашеских келий из полистирола, которые собирались выставить в комнате для посетителей в надежде, что с продажи можно будет выручить немного денег.

А пока им приходилось стирать в корытах. Как говаривала старая сестра Годрик, они делали то, чем занималась всю свою короткую жизнь цветок кармелиток — святая Тереза.

Шагая по посыпанной гравием дорожке внутреннего дворика, сестра Гидеон видела, как от низкого каменного надворного строения поднимается густой пар. Дверь была открыта. В помещении стояло четыре корыта, каждое с ребристой стиральной доской посредине. В корытах лежали замоченные на ночь плотные монастырские простыни, белые платы, панталоны и сорочки. Рано утром, не было и шести, сестра Розали раскочегарила старинный котел. К восьми вода была достаточно горячей, чтобы начать работу. На нее уйдет большая часть дня.

Сестра Гидеон остановилась в дверях. По другую сторону широкого каменного порога выстланный плитами пол был покрыт мыльной пеной. Посреди пара и белья туда-сюда сновали монахини, обутые в высокие башмаки на деревянной подошве, чтобы не промочить ноги, с подоткнутыми под широкий кожаный ремень подолами юбок.

Упакованные в гигантские клеенчатые фартуки, женщины работали по четыре у каждого корыта, шлепая бельем и простынями по стиральным доскам и окуная их в мутно-зеленую от растворенного порошка воду. Видя входящую в прачечную сестру Гидеон, сестра Розали приветственно помахала ей деревянной палкой для переворачивания простыней. Юная сестра Дэвид подняла голову и, просияв лучезарной улыбкой, кивнула ей из-за паровой завесы.

На мгновение сестра Гидеон застыла на месте. Она всегда нервничала при виде воды, тем более что сейчас ее было так много. Она с опаской посмотрела на решетки, сквозь которые выходил пар, опасаясь, что вода достигнет их уровня.

Вскоре после прибытия в монастырь, в январе, рядом с центральной решеткой она случайно нашла отвалившийся кирпич. На протяжении двух месяцев, в перерывах между приступами болезни, когда возникала возможность незаметно улизнуть, она вынимала из стены этот кирпич и доставала из тайника тетрадь, которая хранилась там в строжайшем секрете от остальных. Излишняя мера предосторожности: никто никогда не входил в чужую келью. Но в таком деле нужна абсолютная уверенность.

Она присела на низкий каменный выступ. Внутренний дворик был надежно защищен высокой стеной от промозглых ветров, гуляющих по беспорядочно разбросанным невысоким холмам. Ласковое солнышко навевало блаженный покой, она подняла свое бледное лицо навстречу согревающему теплу и, слегка повернув голову, приподняла подбородок. Характерное движение, бессознательное и чувственное.

Она ощущала, как тепло разливается по телу, растапливая ледяную скованность мышц. Находясь здесь и наблюдая за работой сестер, она чувствовала себя окутанной их присутствием, их любовью и заботой. Они были ее семьей. Она была частью этой семьи. Сестра Антония отжимала белье при помощи катка около двери, поддерживая на весу мокрую ткань одной рукой, другой вставляя ее между огромными роликами. Сестра Иоанна крутила металлическую ручку зеленого цвета. Набухшая от воды и воздуха одежда исчезала с одной стороны огромных вальцов, чтобы плоским растянутым блином сползти в руки сестры Антонии с другой стороны. Круглое лицо сестры Иоанны разрумянилось, руки стали красными, подушечки пальцев сморщились от длительного контакта с водой. Стекла ее очков без конца запотевали, поэтому ей пришлось их снять и положить в карман под накидкой.

Послышался удар колокола. Сестра Питер — сегодня была ее очередь читать молитву — обошла корыто. Одиннадцать часов, время для полуденной молитвы. Тем не менее работу нужно доделать, а посему они останутся здесь.

Все до одной разом прекратили работу, побросав одежду в воду. Все до одной замерли в безмолвной молитве, глаза закрыты, руки свободно опущены вдоль тела.

«Господь, прими наш скромный труд в согласии с Твоим благоволеньем».

«Во славу Твою и во искупление грехов мирских», — закончили они.

Стоя около стены, сестра Гидеон молилась вместе с ними. Все, что делалось ими, делалось во имя всеобщего блага. Работа была искуплением греха, во искупление совершался каждый поступок. Даже стирка. Особенно стирка.

После непродолжительной молчаливой молитвы работа вновь закипела. Сестра Антония принялась развешивать огромные простыни, прицепляя их к веревке прищепками. На ней был фартук с большим карманом, этот карман был набит прищепками, которые они два раза в год покупали у цыган.

Сестра Гидеон помогла наклонить веревку и перекинуть через нее тяжелые простыни. Огромные полотна взвились, словно паруса на ветру, белые, словно плывущие в небе облака, обретя наконец свободу. Одна из простыней обмоталась вокруг нее, заключив в теплый влажный плен, распространяя свежий аромат порошка. Сестре Гидеон захотелось рассмеяться.

Сестра Антония, неестественно высокая в башмаках на деревянной подошве, похлопала ее по плечу, нахмурилась и покачала головой: достаточно для первого раза, не стоит перегружаться, сперва лучше окрепнуть. Сестра Гидеон послушно вернулась на свое место, нагретое лучами солнца, — легкая усталость давала о себе знать.

Пришел черед стирать нижнее белье. Из медного крана в корыто текла чистая вода. Одежду мяли и терли о стиральные доски, окунали в воду, от поверхности которой поднимался пар.

А она все смотрела и смотрела на мыльные пузыри, взлетающие с облачками пара и выплывающие по воздуху из открытой двери. Круглые, совершенной формы, переливающиеся на солнце. Они поднимались ввысь на фоне чистой, омытой небесной синевы, слабым мерцанием придавая им сходство с человеческими душами.