Расхожая и морально безупречная точка зрения на эксплуатацию Западом Востока в сексуальных целях гласит, что она по большей части принимала формы проституции, а проституция сама по себе всегда несправедлива и унизительна. Все эти наложницы, миа-нои, сяо-най, биби, ми-тай, О-Кичи наших дней, как бы их ни называли на разных языках, ущемлены в правах. Извлекая выгоду из гаремной культуры (как я назвал это явление), западные мужчины стали соучастниками восточной традиции, позволявшей обращаться с женщинами как с неодушевленным товаром, требуя от них совершения очень сокровенного и интимного действа, по идее, окутанного покровом тайны и несущего глубокий смысл, – полового акта. Действительно, сексуальная эксплуатация местных женщин – это, безусловно, пятно на репутации, особенно в тех случаях, как в прошлом, так и в настоящем, когда вступавшие в связи женщины действовали не по доброй воле, а попадали в сексуальное рабство (иначе это не назовешь) под принуждением со стороны сводников, сутенеров или даже правительств.

Но стоит ли так легко делать выводы столь обобщенные, отвлеченные, оторванные от конкретных реалий? Существует мир, живущий по принципам идеальной морали, и существует другой мир, в котором мужчины и женщины охотно уступают зову природы и силе обстоятельств. Для Гюстава Флобера и Ричарда Бёртона охота за наслаждениями на Востоке составляла всю соль опыта, обретавшегося в странствиях по тем краям, они упивались аморальной роскошью желаний. Они не пускали в ход силу, не злоупотребляли беспомощностью детей, они лишь делали то, к чему их приглашали, и то же самое можно сказать о многих тысячах других, менее известных людей, которые вели себя сходным образом – или так, как Дэвид Охтерлони, в изысканных покоях делийского особняка, или, как подавляющее большинство, в мишурной обстановке дешевых борделей.

Так что же нам думать обо всем этом? Были ли британцы и французы, заводившие себе любовниц-туземок во времена империй, виновны в том, что колонизировали тела подчиненных и униженных женщин точно так же, как колонизировали родные земли этих женщин? А те мужчины, которые сегодня ездят в Таиланд и на Филиппины, тоже достойны презрения? Я хорошо помню момент, когда задумался над этим впервые. Это было в начале 1980-х, когда я работал корреспондентом “Тайма” в Китае. Я проводил тогда отпуск на Филиппинах, на южном побережье Манилы. Сидя как-то ранним вечером в ресторане под открытым небом, я увидел, как к входу подъехала машина и из нее вышел тучный, явно больной подагрой белый мужчина весьма преклонного возраста. Его сопровождала юная стройная филиппинка, она держала его под руку и помогала доковылять до ресторана. Я узнал, что этот человек был чиновником американского правительства, откомандированным на Филиппины, там он и вышел на пенсию, а теперь наслаждался компанией женщины лет на сорок моложе его. Помню, я ощутил тогда сильную антипатию к этому человеку за то, что он не пожелал стареть более достойно, за то, что был старым распутником. Ведь он явно купил общество своей подруги-филиппинки, уподобившись какому-нибудь мистеру Курцу из “Сердца тьмы” Конрада, принуждавшему свою помощницу к, безусловно, неприятной для нее интимной близости.

Конечно, большинство мужчин не следуют примеру этого человека. Многие заключают прочные и длительные брачные союзы и обретают в этом куда более глубокий смысл, чем в своей беспорядочной личной жизни обретают всякие хронически неверные мужья или любители секс-туров в Анхелес. Невольно испытываешь гораздо больше уважения к мужчинам, хранящим верность одной женщине, чем к тем, кто изменяет женам или, если они вообще не женаты, тратит время и деньги на погоню за множеством женщин. И даже среди тех мужчин, кто всю жизнь остается холостяком, или разведен, или состоит в давно выдохшемся браке, не сохранившем и следа былой любви и привязанности, большинство, скорее всего, вовсе не думают, что поездка в Таиланд или на Филиппины принесет им счастье. Уж лучше жить в достойном воздержании, чем пускать слюни над продажными красотками.

И в этом смысле – не теряя надлежащего релятивистского уважения к другим культурам – безусловно, следует воздать должное и христианской идее моногамии, и наследию рыцарских идеалов, с которым она неразрывно связана. Христианство задает более высокую планку. Оно наделяет некоторые ценности, например сексуальную верность, священным качеством, внушая мысль, что ради нее стоит жертвовать эгоистичными наслаждениями. Оно требует большего почтения к женщине, чем в гаремных культурах, и не допускает существования целого сословия женщин, чья жизнь целиком сводилась бы к обслуживанию телесных потребностей мужчин, на которых, со своей стороны, даже не накладывались бы обязательства любить этих женщин и хранить им верность.

И все-таки неужели в христианских странах происходит меньше измен, чем на Востоке? Никто не проводил статистических исследований в этой области, хотя, как уже указывалось, имеются несистематические свидетельства, ясно говорящие о том, что внебрачный секс гораздо шире практикуется на Востоке, чем на Западе, и там общество относится к этому явлению гораздо более снисходительно. Правда, и на Западе правила, предписывающие людям моногамию и супружескую верность, нарушаются сплошь и рядом. Разумеется, миллионы западных мужчин – моряки и аристократы, холостяки и женатые, солдаты и ученые – ездили на Восток и ходили там к проституткам, заводили любовниц, зачинали детей, которых потом бросали, вступали в такие сексуальные связи, которые у них на родине расценивались как уголовные преступления, и вели рассеянный и распутный образ жизни. Это исторические факты, которые не только проливают свет на человеческую природу, но и выявляют причину, по которой гаремная культура, если рассматривать ее под историческим углом, всегда распространялась гораздо шире, чем культура христианской моногамии. Пускай гарем как институт задавал более низкую планку поведения для мужчин, этот институт все-таки был более приближен к правде жизни, чем институт, основанный на моногамии и понятии вины, и более приспособлен к истинной человеческой природе или, во всяком случае, к истинной природе мужчин (хотя истинную природу женщин он почти совсем не учитывал). Он признает стремление мужчин к полигамии и находит способ осуществлять его, не создавая шумихи вокруг института брака, а заодно предлагает – опять-таки мужчинам, а не женщинам – возможность обновления страсти и освежения сексуального влечения, признавая как факт то, что страсть и сексуальное влечение в браке со временем тускнеют и ослабевают. Гарем по определению сексистское изобретение, и все-таки он порождает куда меньше лицемерия и ханжества, чем обычно наблюдается в странах, где преобладают западные сексуальные ценности. Многовековая история красноречиво свидетельствует, что плоть слаба, что единобрачие – труднодостижимый идеал, что одиночество и желание – мощные стимулы, а потому, когда местные женщины охотно и даже изящно предлагают себя западным приезжим, суля им кратковременный недозволенный рай, мало кто из мужчин на поверку оказывается святым.

Даже тот американец-подагрик на Филиппинах, который вызвал у меня такое презрение, пожалуй, заслуживает некоторого понимания. Ведь этот человек не нес моральной ответственности за бедность, которая вынудила его спутницу сделаться таковой. Скорее всего, она вступила с ним в связь потому, что это было ей выгодно. Возможно, она даже сама рекламировала себя – разместила фото и сведения о себе в одном из тех журналов (им на смену уже пришли сайты знакомств), с помощью которых азиатки подыскивали состоятельных западных мужчин. Очень вероятно, что она мечтала о таком выходе, который помог бы ей, как выразился Килли в своей тайской деревушке, выбраться из дерьма. И разумеется, весьма вероятно, что деньги, которые она зарабатывала своим телом, шли на помощь ее семье, потому что в Азии очень многие женщины – пожалуй, даже большинство, занимающиеся сексуальным промыслом, тесно связаны со своими семьями. Это отнюдь не какие-нибудь отбросы общества, оборвавшие семейные узы. К тому же они зарабатывают гораздо больше денег и для себя, и для родственников, становясь спутницами западных мужчин и удовлетворяя их сексуальные запросы, чем могли бы заработать, пойдя в прислуги или вкалывая на заводском конвейере. И если вдуматься, то неужели судьба той филиппинки, что сопровождала американца-подагрика, более плачевна, чем участь других женщин, которых обстоятельства заставляют заниматься тяжелым и неприятным трудом, – например, уборщицы из гостиницы “Манила” или тех людей, мужчин и женщин, что живут возле свалок и выуживают с помойки вещи для перепродажи? Тех, кто стал бы упорствовать и с презрением клеймить американского пенсионера или его любовницу-филиппинку за аморальность, впору спросить: а как бы поступили вы, оказавшись в такой же ситуации?

В Таиланде, где взаимодействие Востока с Западом осуществляется наиболее активно и в самых крупных масштабах, представлен весь спектр мнений по поводу сексуальной индустрии и ведутся споры о том, чем она является для страны – благом или позором? Разумеется, нетрудно найти таких людей, которые считают, что существуют законные альтернативы западным ценностям и западной сексуальной морали, и таких, кто считает постыдной славу своей родной страны как знаменитейшего центра секс-туризма (иногда оба мнения озвучивают одни и те же люди).

“Таиланд – страна с полигамным обществом”, – рассказывала мне в августе 2007 года доктор Чулани Тхиантхай, социальный антрополог из Чулалонгкорнского универстита в Бангкоке. Она объясняла основы тайской культуры, но не оправдывала их. “Общество смотрит сквозь пальцы на мужчину, имеющего нескольких сексуальных партнерш. Когда мужчина стареет и уже готовится умереть, он обычно берет себе новую молодую жену – может быть, не для секса и уж точно не для романтических отношений, а скорее для осуществления опеки над ним”. Ее слова вполне могли бы относиться к тому американцу на Филиппинах, да и в Таиланде, как мы видели, очень много подобных американцев. “У него появляется верная, преданная спутница, она готовит ему еду, ведет домашнее хозяйство, присматривает за персоналом, – говорит Чулани. – Поэтому у богача может быть несколько жен, и не все они обязательно являются его сексуальными партнершами”.

Чулани, выступая в роли беспристрастного исследователя, предпочитала не смотреть на предмет своего изучения сквозь призму личных убеждений. Но, когда я спросил ее, как она относится к секс-туризму в Таиланде, она дала ясный и однозначный ответ: отрицательно. “Разумеется, поскольку я сама тайка, я отношусь к этому плохо, – сказала она. – Но я не виню тайских проституток. Люди сами делают выбор”.

Тогда я спросил ее, винит ли она иностранцев, которые пользуются услугами иностранцев. “Да, виню. Они покупают за деньги тела и души людей, а это бесчеловечно. – Особенную неприязнь вызывают у Чулани посетители баров “гоу-гоу”. – Женщины, на которых приходят поглазеть мужчины, низведены до уровня животных в зоопарке. Все это просто перечеркивает ценность женщины как человеческого существа. Она просто перестает быть живой душой”.

Но ведь услугами проституток в Таиланде, возразил я, пользуются и сами тайцы, хотя тайцы ходят не в бары “гоу-гоу”, а в бордели или массажные салоны, которые одновременно служат борделями. Неужели есть разница между этими двумя занятиями – танцевать почти нагишом в баре и сидеть в “аквариуме” из цветного стекла? Ведь в обоих случаях девушки ждут, когда их выберет клиент, чтобы доставить ему сексуальное удовольствие. “Мне кажется, и то и другое бесчеловечно, – ответила Чулани, – только по-разному. Когда женщину выбирают сквозь стекло, она тоже превращается в сексуальный объект, но в барах “гоу-гоу” она превращается в животное”.

Позицию Чулани, убедительно изложенную и находящую отклик в высказываниях других женщин, невозможно игнорировать. Но даже здесь просматриваются моральные загвоздки, указывающие на то, что между культурами в самом деле существуют различия. Сама Чулани признает, что известны случаи, когда сексом за деньги занимались даже студентки университета – по крайней мере эпизодически, раз или два, а движущим мотивом оказывалось желание купить, например, шикарную дамскую сумочку или пару дорогих туфель, которые они давно присмотрели в универмаге “Эмпориум”. Таким образом, женщин к проституции не всегда подталкивает крайняя нищета. Кроме того, даже среди представителей среднего класса в Таиланде очень живучи старые привычки, и в сегодняшней тайской молодежной культуре сложился некий современный вариант давней полигамной культуры.

“В подростковом жаргоне для этого есть слово кик, – рассказала мне Чулани. – У молодого человека может быть постоянная подруга, а еще – романтические отношения с другой девушкой, кик. Таким образом, допустимо иметь больше одной партнерши. Эта кик – нечто большее, чем просто приятельница, но все-таки до постоянной подруги она недотягивает. Юноши предпочитают заводить себе не постоянных подруг, а именно таких кик”, – добавляет Чулани. Впрочем, этот термин не имеет рода, так что может относиться не только к второстепенной подружке юноши, но и к второстепенному другу девушки. А раз уж у юных, не связанных браком людей могут быть свои кик, то кажется более чем естественным, что и состоящие в браке взрослые люди, особенно женатые мужчины, могут иметь миа-нои, не навлекая на себя какого-либо общественного порицания. Чулани даже обнаружила, что тайские женщины, как правило, не испытывают сильной неприязни к проституткам, даже если к ним ходят их мужья или бойфренды. “Потому что обычно женщина понимает: это совсем не значит, что он ее не любит, это всего лишь удовлетворение сексуальных потребностей”, – пояснила она. К такому же выводу пришел антрополог Уильям Клаузнер, тоже преподающий в Чулалонгкорнском университете. “Когда я спросил своих студенток-юристок, как бы они отнеслись к внебрачным связям своих мужей, – сказал он мне, – они сразу же задали встречный вопрос: речь идет о связи с какой-то одной женщиной? Потому что в таком случае речь бы шла о соперничестве, и это бы им не понравилось. А если муж ходил бы то к Нои в Сонгкхла, то к Юм в Чангмаи, то тогда это их не слишком бы заботило”.

Разумеется, благоразумное приятие подобной полигамии – не то же самое, что приятие масштабной и глобализованной сексуальной индустрии как таковой. Истина по-прежнему такова, что очень немногие тайские женщины, у которых удачно складывается жизнь, согласились бы сами стать проститутками, даже если они готовы смотреть сквозь пальцы на визиты их мужей к проституткам. Да и вряд ли можно встретить такого мужчину – как среди тайцев, так и среди приезжих с Запада, посещающих бангкокские бордели, – который примирился бы с мыслью, что его собственная дочь занималась бы с другими мужчинами тем самым, чем он охотно занимается с чужими дочерьми. Поэтому трудно не воспринимать вакханалию, творящуюся в местах вроде Бангкока, как крайнее безобразие: все эти толпы иностранцев, рыскающих по улицам и барам, все эти орды с разных концов земли, которые набивают чемоданы презервативами, часами обмениваются в интернете грубыми и жестокими женоненавистническими наблюдениями, а потом летят на недельку-другую в Манилу или Бангкок, чтобы штурмовать там бордели и заниматься сексом почти без передышки, и все эти женщины, которые каждую ночь спят с новым мужчиной, а иногда и с несколькими в течение одной ночи. Что и говорить, человечество предстает тут не в самом выгодном свете.

И все-таки, насколько мне известно, бурный расцвет проституции не вызывает сколько-нибудь заметных общественных протестов в Таиланде. Не слышно требований что-то изменить или тем более запретить. Столь снисходительное отношение к сложившейся ситуации, когда тайские женщины сексуально обслуживают иностранцев, объясняется множеством причин. Например, такими: этот промысел приносит стране много иностранной валюты; проституцией промышляют в основном женщины из Иссана, этнические лаоски, до которых бангокскому обществу практически нет дела; в тех городах, где процветает проституция, она ограничивается несколькими улицами, куда большинство тайцев не ходят. Однако такое отсутствие возмущения со стороны общества нельзя полностью отделить от общего отношения тайцев к сексу, браку и моногамии, в корне отличного от воззрений христианского Запада.

“Во времена молодости моего деда в порядке вещей считалось иметь старших и младших жен, и часто старшая жена выбирала младших”, – рассказывал мне в 2007 году в Бангкоке Мечаи Виравайдья, представитель законодательной власти Таиланда и один из виднейших социальных реформаторов страны. О роли старшей жены Мечаи сказал: “Она являлась как бы главным распорядителем в семье. Если вы приходили в гости к богатому человеку, то видели жилой комплекс из шести домов: самый большой дом принадлежал старшей жене, а в каждом из остальных жило по младшей жене”. “Только с недавних пор у королей всего по одной жене”, – продолжал Мечаи, подчеркивая, что последние короли стали моногамными, отказавшись от многовековой традиции многоженства. Однако в некоролевских семьях очень распространен такой обычай: на похоронах мужа его старшая жена объявляет о существовании младшей жены и детей, о которых раньше никто даже не слышал. По тайскому закону мужчина может иметь только одну жену, но если у него рождаются дети от миа-нои, то эти дети (их называют кхао нок нах, или “рис, выросший за пределами поля”) обладают ровно такими же правами на наследство и пользование отцовской фамилией, что и дети, рожденные от законной жены. “Это скорее ответственность, чем верность, – сказал Мечаи, определяя главенствующую ценность. – Признавая свое отцовство, человек берет на себя ответственность”.

Клаузнер считает, что на тайских взглядах, возможно, сказывается влияние буддизма – в частности, буддистское понятие о карме, то есть представление о том, что поступки, совершенные человеком в прошлых жизнях, накапливаются и приводят к обстоятельствам его нынешнего существования. По мнению Клаузнера, вера в то, что условия жизни каждого человека являются следствием его (или ее) кармы, выливаются и в некий фатализм по отношению к другим, и в нежелание выносить моральные суждения. “Многие занимают такую позицию: “Кабы не милость Божия, такая же участь постигла бы и меня”, – сказал он. – Они привычно смотрят на человека, находящегося в невыгодном положении, например на калеку или на проститутку, и думают: “Такова ее несчастная судьба, такова ее карма”.

А тот факт, что большинство проституток содержат на свои заработки родственников, также умаляет степень презрения, которое другие люди могли бы испытывать к ним, если бы те занимались этим ремеслом исключительно ради себя самих. “С буддийской точки зрения она обретает заслуги, помогая своим родителям, и эти заслуги помогают ей самой удачнее переродиться в следующей реинкарнации”, – сказал Клаузнер. И ее клиент, если он тоже буддист, понимает, что, хоть и использует ее для собственного удовольствия, все-таки помогает ей обрести эти заслуги. “Они мягко обходятся с проституткой, – продолжал Клаузнер. – Они дают ей деньги, помогают ей приобрести заслуги. У мужчин есть иной способ добиться этого – пойти в монахи и следовать двумстам двадцати семи правилам поведения. А для женщин такой путь закрыт – они хоть и могут уйти в обитель, но настоящего монашеского сана для них не существует. С западной точки зрения все это звучит как поиск разумного объяснения, однако из многих бесед, какие у меня были здесь в разные годы, я узнал, что и правительственные чиновники, и видные врачи и ученые ходят в массажные салоны, не испытывая ни малейших сомнений или угрызений совести”.

Конечно, это может походить на поиски разумного объяснения, и безусловно, это действительно похоже на разумное объяснение. Большинству из нас – во всяком случае тем, кто воспитан на сексуальной культуре христианства, – очень трудно относиться к сексу как к чему-то легкому и мимолетному, например, как игра в теннис или бокал вина. И разумеется, шумиха, которую мы поднимаем всякий раз, когда какую-нибудь важную персону, особенно политика, застают с женщиной, которая не является его женой, ясно указывает на то, что мы предъявляем совсем иные требования к поведению известных людей, чем тайцы. Значит ли это, что западный взгляд на проституцию как на особую разновидность несправедливости – как на исключительное несчастье, худшую из мыслимых форм унижения – применим всегда и везде, в том числе к ситуации в Таиланде? Или, быть может, сама постановка вопроса о том, как нужно к этому относиться, тоже служит своеобразным выражением исторического взаимодействия между сексуальными культурами Востока и Запада?

Моя точка зрения практическая: моральные суждения нельзя делать в какой-то отвлеченной или абсолютной плоскости, оторванной от конкретных условий, в которых существуют тайские женщины, оказывающие сексуальное гостеприимство иностранцам. Учитывая реальные жизненные альтернативы многих бедных таек, выбор, который они совершают, становясь проститутками, можно назвать разумным, причем, если смотреть под практическим углом, этот путь едва ли хуже, чем остальные пути, открытые им. Данную точку зрения красочно излагает Джон Бердетт, автор романа “Бангкокская татуировка”, где главный герой предостерегает иностранцев от “всех этих детских суждений” “о том, что наши работящие девушки – сексуальные рабыни и угнетенные жертвы культуры с господствующим мужским шовинизмом”. На самом деле, заявляет этот персонаж (полицейский и одновременно настоящий буддийский святой), “деревенские девушки, выносливые, как буйволицы, дикие, как лебеди, сами едва верят, сколько же денег можно заработать, оказывая вежливым, благосклонным, богатым, полным чувства вины и не забывающим пользоваться презервативами фарангам ровно те самые услуги, которые им все равно приходилось бы оказывать бесплатно и без предохранения своим грубым, пьяным, охочим до шлюх мужьям у себя в родной деревне”.

Такому мнению вторит и Мечаи, владеющий сетью ресторанов, гостиниц и других деловых предприятий, которые собирают деньги на сельскохозяйственное развитие самых бедных районов Таиланда, откуда родом большинство девушек из баров. “А почему вообще продажный секс – это плохо?” – спрашивал он, указывая на то, что взгляды христианского Запада, объявляющего внебрачный секс смертным грехом, – это произвольное навязывание чужеземных ценностей, причем навязывание этих ценностей не способно ни на йоту улучшить жизнь ни одной тайки. Многие женщины, будь у них выбор, предпочли бы заниматься совсем не тем, чем им приходится заниматься, причем неважно, работают ли они официантками, гнут ли спину над жижей тропического рисового поля или служат танцовщицами-проститутками в “Энджел-Уитч”. Большинство женщин, наверное, предпочли бы быть университетскими преподавателями или женами богачей, но едва ли можно найти проститутку, перед которой стоял бы такой выбор. “Неужели это хуже, чем продавать оружие? – сказал Мечаи, отстаивая нравственность и порядочность девушек, которые решились зарабатывать на жизнь продажей сексуальных услуг. – Они ведь ни в кого не стреляют. Они просто из бедности торгуют собственным телом”.

Надо отметить, что Мечаи впервые прославился в Таиланде тем, что вставал у входа в бары и раздавал посетителям презервативы, поощряя безопасный секс. Сеть его ресторанов и гостиниц, очень популярных среди иностранцев, называется “Капуста и кондом”. В этих ресторанах всем клиентам выдают презервативы – на тот случай, если кто-то решит сразу после ужина приступить к сексу.

“Это очень по-западному – видеть что-то дурное в продажном сексе”, – говорит Мечаи. Он признает, что и в самом Таиланде “общество ведет себя очень лицемерно”. Тайцы, говорит он, стесняются того, что их страна сделалась знаменитейшим центром секс-туризма, отчасти потому, что помимо своей воли видят самих себя уже сквозь призму западных стандартов, и их заботит репутация страны. В то же время, если не считать вмешательства в некоторые стороны сексуального промысла, в частности преследования педофилов и банд, которые втягивают в проституцию малолетних детей, они пускают все на самотек. И конечно же, не надо забывать о том, что все это приносит стране деньги. “Что лучше, – спрашивает Мечаи, – иностранная помощь, поступающая напрямую в виде выручки за секс, или иностранная помощь через правительство, которая все равно никогда не доходит до народа?”

В любом случае, как мы видели, это очень длинная история, уходящая корнями, наверное, к случаю с тем португальским моряком, который высадился в 1543 году на острове Танегасима и заполучил дочь местного оружейника в обмен на секрет изготовления аркебузы. Таким был и остается мир. Это свидетельствует как минимум о могучей силе желания, которое привело к заселению нашей планеты, – желания, которое одних людей сводит с ума, а других делает мудрее. Это желание западного мужчины пережить миг безумной, первобытной, возвышенной близости с изящным благоуханным существом вдали от суда неблагосклонного Бога и от власти преград и наказаний, царящих на родине.