Археолога, подобного Флиндерсу Питри (Петри), ныне не отыскать. На его воспитание и развитие оказали большое влияние предки, вращавшиеся в мире эксцентричных британских изобретателей, миссионеров и искателей приключений, разъезжавших по всему свету.

Его дедом был мореплаватель Мэтью Флиндерс, исследовавший Австралию и ее прибрежные воды, в частности, Большой Барьерный риф и залив Карпентария. Мэтью Флиндерс также писал трактаты по магнетизму и изобрел приспособление для учета влияния железного корпуса корабля на отклонение стрелки компаса. Его имя хорошо известно в Австралии. В его честь названы поселения, улицы и даже остров, река и горный хребет. Каждый год немалое число австралийцев отправляется в Англию, чтобы посетить город, где Мэтью Флиндерс родился, – Доннингтон в Линкольншире.

За дочерью Мэтью Флиндерса, Анной, ухаживал Уильям Питри, неудачник-изобретатель в области магнетизма и электричества. Чтобы жениться, ему требовался постоянный приличный заработок, и в 1851 году Уильям Питри поступил на химическую фабрику. Третьего июня 1853 года в его семье родился Уильям Мэтью Флиндерс Питри.

Молодой Уилли, как его звали, уже в раннем возрасте проявил интерес к наукам и, когда ему было девять, осилил многостраничный труд своего отца, посвященный изысканиям в области химии. Но больше всего Уилли интересовался коллекцией минералов и ископаемых, собранной матерью.

Когда Уилли был школьником, ему не повезло с гувернанткой. Та грубо с ним обращалась и навредила его здоровью. По рекомендации врача Уилли перестал ходить в школу. Систематического образования он так и не получил, но свой умственный багаж все же кардинально пополнил, познакомившись с Н. Т. Райли, владельцем местного антикварного магазина. Райли, хотя и был самоучкой, обладал значительными познаниями, в частности, в области нумизматики, и привил Уилли любовь к этой дисциплине.

Одним из постоянных посетителей лавки Райли являлся служивший в Британском музее куратор Отдела монет и медалей. В возрасте двадцати одного года Уильям Питри получил постоянный пропуск в Британский музей, ставший для него источником новых знаний. Там Питри заинтересовали прежде всего экспонировавшиеся археологические находки и материалы о них. В конце концов однажды он пришел к мысли, что картографические данные о кромлехах, доисторических сооружениях, состоящих из огромных каменных глыб, оставляют желать много лучшего. После этого Питри в научных целях посетил несколько кромлехов, в том числе самый известный из них – Стоунхендж.

В дальнейшем Уильям Питри заинтересовался историей египетских пирамид. Этот интерес был вызван не только работой в Британском музее, но и сочинением Пьяцци Смита «Наше наследие в Великой пирамиде». Смит утверждал, что раз, в соответствии со Священным Писанием, наш мир создан в 4004 году, египтяне просто не имели возможности набраться необходимого опыта, чтобы возвести пирамиды в третьем тысячелетии до Рождества Христова. Смит считал, что пирамиды – творение Божественных сил, и подкреплял свое суждение, в частности, доказательством, что отношение удвоенного основания пирамиды к ее высоте равно священному числу «пи» (3,14). Питри начал переписываться со Смитом и даже написал несколько научных статей в поддержку его гипотезы.

В скором времени Уильям Питри все-таки усомнился в правоте Смита и, чтобы узнать правду о пирамидах, в 1880 году приехал в Александрию. Питри посвятил египтологии много лет и стал одним из выдающихся египтологов.

Попутно Питри проводил археологические исследования в Леванте и на Среднем Востоке, а в феврале 1905 года он вместе с женой приехал в Серабит-эль-Хадим, город, расположенный, как мы уже дважды упоминали, на западе Синайского полуострова. Там до него всего полвека назад некими англичанами еще эксплуатировались старые бирюзовые рудники. В Серабит-эль-Хадиме Уильям Питри сделал свое наиболее значительное открытие.

В рудниках он нашел большое количество названий и записей, вырезанных на камне. Большинство обнаруженных записей относилось примерно к 1500 году до нашей эры и было выполнено иероглифическим и иератическим письмом, по всей вероятности, египетскими надсмотрщиками, следившими за иноземными рабочими-семитами.

А вот жене Уильяма Анне удалось найти более примитивные, но, с научной точки зрения, более интересные записи. При изучении этих записей оказалось, что в них использовано всего около тридцати символов, в то время как в иероглифическом и иератическом письме использовалось около тысячи символов. К тому же своим начертанием эти символы не походили ни на иероглифическое, ни на иератическое письмо. В найденных Анной записях обнаружилась и другая особенность: их текст был написан слева направо, а не справа налево, что характерно для иероглифического и иератического письма, да и для более поздних – финикийского и еврейского.

Изучив эти записи, Уильям Питри датировал их 1400 годом до нашей эры и сделал вывод, что в них использован алфавит, опередивший примерно на пятьсот лет появление самого раннего из доселе известных – финикийского. Питри был египтологом, не обладал широкими лингвистическими познаниями и потому своему открытию не придал существенного значения. Хотя он и сделал правильный вывод, определив, что обнаруженный алфавит намного старше финикийского, он не понял, что открыл самый первый алфавит в истории человечества. Семью годами позднее Уильям Питри написал труд «Возникновение алфавита», в котором рассказывал, что жителям Северной Сирии каким-то образом удалось собрать различные символы, употреблявшиеся в письме обитателями Леванта, и сконструировать из этих символов алфавит. Однако в своем труде Уильям Питри даже не упомянул об открытии, сделанном в Серабит-эль-Хадиме. Это Алан Гардинер, другой египтолог, установил, что Питри открыл самый ранний алфавит в истории человечества.

Лингвистам давно известно о том, что латинский шрифт, ныне повсеместно применяющийся на Западе, заимствован из греческого письма, которое, равно как и еврейское, произошло от финикийского алфавита.

Родство перечисленных шрифтов представляется несомненным: слово «алфавит» произошло от названий альфы и беты, двух первых букв финикийского, еврейского, греческого и латинского шрифтов. Кроме того, представление звуков, именование букв и их алфавитный порядок во всех этих шрифтах приблизительно одинаковы. По этой причине оказывается возможным озвучить «мертвый» язык, если он сопровождается алфавитным письмом.

Все упомянутые алфавиты содержат от 22 до 30 букв и приблизительно одинаковые фонемы – самостоятельные звуки человеческой речи. Гардинер первым пришел к мысли о том, что в Серабит-эль-Хадиме Питри открыл самый ранний в истории человечества алфавит. Гардинер назвал его «протосемитическим».

В конце жизни Уильям Питри, видимо, вспомнив о своих эксцентричных предках, совершил своеобразный поступок. Когда в 1942 году в Иерусалиме он заболел малярией и почувствовал приближение последнего часа, то попросил врачей передать его голову в Королевский хирургический колледж для научных исследований. Врачи, понимая всю важность открытий Питри и надеясь, что изучение его мозга поможет медицинской науке постичь природу разума гения, согласились. Однако военное время помешало отправить мозговой череп Питри в Британию, и только в 1945 году пожелание знаменитого египтолога было исполнено. Но в Королевском хирургическом обществе череп Питри, по нерадивости, засунули на дальнюю полку, обнаружили только в семидесятые годы, но к тому времени изучение мозга великих людей стало считаться напрасным делом.

На основании археологических и лингвистических данных многие исследователи считают, что образованию протосемитического алфавита, открытого Питри в Серабит-эль-Хадиме, способствовало иератическое или иероглифическое письмо. Точное место происхождения протосемитического алфавита ученые не выяснят никогда, и поэтому приходится удовлетворяться предположением, что алфавит этот составили семиты, трудившиеся на египетских рудниках на западе Синайского полуострова. Однако на самом ли деле первый в истории человечества алфавит появился именно там? Уже после того как Питри занимался своими исследованиями в Серабит-эль-Хадиме, другие археологи обнаружили в нескольких местах Палестины примитивные надписи, похоже, выполненные на основе алфавита, который, возможно, на одно-два столетия старше выявленного Уильямом Питри. А сравнительно недавно американские исследователи нашли протосемитические надписи в Вади-эль-Холе на Ниле, в сотнях миль южнее Серабит-эль-Хадима. Американцы предположили, что изобрести алфавит могли египтяне, чтобы облегчить себе общение с рабами-семитами.

Существует также предположение, что изобрести алфавит могли мадианиты, осваивавшие медные рудники Синайского полуострова. За их работой следили египетские надсмотрщики, и мадианиты могли прийти к изобретению алфавита тем же путем, что и семиты, работавшие на рудниках в Серабит-эль-Хадиме.

Уместно коснуться в нашем повествовании истории библейского Моисея и Исхода евреев из Египта. Моисей был женат на Сепфоре, дочери мадианского священника Иофора, который, вероятно, был грамотным человеком. Но научил ли Иофор Моисея читать и писать? Как бы там ни было, представляется вероятным, что алфавит, изобретенный в Серабит-эль-Хадиме, или один из родственных ему алфавитов, послужил образованию всех современных западных алфавитов.

Предполагаемый Исход евреев из Египта произошел приблизительно в то самое время, когда были сделаны надписи в Серабите. Назвать точное время исхода историки затрудняются, а некоторые и вовсе считают, что такого события не было, а древние израильтяне суть выходцы из ханаанских общин. Да и историческое существование Моисея не подтверждается ни археологическими, ни письменными источниками.

Если Исход евреев из Египта все-таки действительно имел место, то событие это произошло, по всей вероятности, между 1500 и 1200 годом до нашей эры. Примерно посередине этого периода фараон Аменхотеп IV установил в Египте монотеизм, провозгласив единым богом Атона, олицетворявшего солнечный диск; при этом фараон даже изменил свое имя на Эхнатон – «Угодный Атону». Некоторые историки полагают, что Моисей попал под влияние атонизма и даже, возможно, стал верить в Атона. Тогда, в середине второго тысячелетия, Синайский полуостров сделался местом рождения западного монотеизма (начавшегося с недолгого почитания Атона в Египте), за которым последовали возникшая у евреев более постоянная разновидность единобожия, возможный Исход евреев из Египта и, наконец, изобретение алфавита.

Временная и географическая связь между изобретением алфавита и монотеизмом в Египте и Палестине в середине второго тысячелетия, скорее, больше, чем просто совпадение. Что могло их связать? Представление о бестелесном, всемогущем и всевидящем верховном божестве нуждается в большей мере абстракции, чем восприятие антропоморфных жрецов, наблюдавших за небом и отвечавших за плодородие почвы и урожай. Алфавитное письмо требует столь же значительной меры абстракции, что и восприятие монотеизма, и оно способно породить грамотное жреческое сословие с интеллектуальными инструментами, необходимыми для добротной системы коммуникаций под всевидящим оком бестелесного божества. Как бы там ни было, иудаизм и Запад получили в конце концов своего Бога и свою Книгу.

Сейчас кажется очевидным, что сложная по исполнению и восприятию клинопись должна была смениться более простой алфавитной системой, что и произошло. Но все же клинопись использовалась три с лишним тысячелетия, пока не вышла из употребления примерно в первом столетии нашей эры. Клинописи положило конец некое семитское племя, жившее на крайнем западе Месопотамии. Мы сегодня смутно помним о том, что Иисус изъяснялся по-арамейски, но на этом языке в свое время говорило и большинство иудеев. Современный еврейский алфавит, по существу, арамейский. Трагедия арамейцев заключается в том, что они создали алфавит, намного переживший их цивилизацию и культуру.

Арамейцы, как и евреи, поначалу вели кочевую жизнь, но во втором тысячелетии они осели на севере Леванта и на северо-западе Месопотамии. К 1200 году до нашей эры они основали Дамаск, одно из своих основных поселений в Сирии. Постепенно возникло несколько небольших арамейских городов-государств, но единого государства арамейцы так и не создали. Затем арамейцы переняли культуру своих соседей – ханаанеян и аморитов, но сохранили характерный язык и, что более важно, свою письменность, одну из разновидностей протосемитического письма, открытого Уильямом Питри.

К тому времени, когда арамейцы переняли у финикийцев их алфавит, они успели одомашнить верблюдов и приспособить для перевозки грузов североарабские седла. Средний по выносливости верблюд перевозил на себе пятьсот фунтов груза, а самый крепкий – с полтонны. Погонщик верблюдов с караваном от трех до шести животных мог перевезти одну-две тонны поклажи. Одомашнивание верблюдов позволило арамейцам совершить торговую революцию, заняться торговлей наравне с финикийцами – и попутно распространять необходимый всем алфавит.

История переплела судьбы евреев и арамейцев. Когда Авраам решил женить своего сына Исаака, он послал гонца за невестой (коей стала Ревекка) в арамейский Харран (город в Восточной Сирии). Да и жены Иакова, Рахиль и Лия, были, похоже, родом из Арамеи. Однако могло быть иначе. Авраам вместе с семейством переселился из северо-западной Месопотамии в Ханаан, что совпало по времени с массовым переселением арамейцев на запад в конце второго тысячелетия. Тогда Авраам мог сам быть арамейцем и мог пожелать, чтобы семя сына его оросило подходящую соплеменницу, а не местную ханаанку.

Отношения между арамейцами и евреями чаще всего были враждебными. В период между 1000 и 750 годом до нашей эры верх брали то одни, то другие. Сначала Давид овладел Дамаском, а полтора века спустя арамейцы едва не захватили Иерусалим. Правда, иногда евреи и арамейцы объединялись для борьбы с общим противником. Так, в 853 году до нашей эры они в союзе с примкнувшими к ним финикийцами разбили войско ассирийского царя Салманасара III.

Однако затем ассирийское царство значительно укрепилось, и в 732 году до нашей эры Тиглатпаласар III взял Дамаск, разграбил город и выселил его жителей в долину Евфрата. А в 722-м ассирийцы завоевали Израиль (северное еврейское царство), после чего десять из двенадцати еврейских племен перестали существовать.

А вот Иудею (южное еврейское царство) ассирийцы не тронули. Причины этого не установлены до сих пор. Обычно считается, что Ахаз, царь Иудеи, не стал вступать в союз ни с арамейцами, ни с Израилем и признал вассальную зависимость от Ассирии, обязавшись платить той ежегодную дань серебром и, возможно, пообещав ассирийцам оказывать некоторую военную помощь. По другому предположению, ассирийцы не тронули Иудею, решив, что она послужит хорошей буферной зоной между Ассирией и Египтом, главным противником ассирийцев.

Как бы там ни было, Иудея просуществовала на полтора века дольше Израиля. Ослаблению Иудеи поспособствовал Езекия, наследовавший Ахазу. Когда в 704 году до нашей эры Саргон, царь Ассирии, погиб в одном из сражений, Езекия решил более не платить дань новому правителю ассирийского царства Синахерибу. Результатом стала осада Иерусалима Синахерибом, приведшая к голоду населения.

Ассирийцы не церемонились с выступавшими против них. Когда восстал Вавилон, Синахериб жестоко расправился с непокорными, пролив, как говорят, столько крови, что Персидский залив, куда несет свои воды Евфрат, окрасился в красный цвет. А вот с Иерусалима Синахериб снял осаду.

Иудея как южное еврейское царство просуществовала до 587 года до нашей эры, когда ее завоевал вавилонский царь Навуходоносор II, одолевший до того ассирийцев. Навуходоносор взял Иерусалим и разрушил его, а евреев выслал в долину Евфрата.

Теперь вспомним о решении ассирийцев не вторгаться в южное еврейское царство. Это решение оказало значительное влияние на историю человечества. Оно позволило евреям не только выжить, но и внести существенный вклад в западную культуру. Кроме того, в результате этого решения ассирийцев произошла экономическая и социальная трансформация, которая, вероятно, позволила человечеству сделать небольшой шаг навстречу всеобщей грамотности. Для достижения этой цели нужны не только удобный в употреблении алфавит и набор письменных принадлежностей. Распространению грамотности также способствуют урбанизация населения и наличие у людей свободного времени, которое предоставляет определенный достаток.

После завоевания ассирийцами Израиля в Иудею хлынул поток беженцев с севера. Близость Израиля к Финикии способствовала проникновению в северное еврейское царство финикийского алфавита, и израильтяне, бежавшие в Иудею, не только не утратили своих знаний, но и стали делиться ими с местными жителями. Привезли они в Иудею и запасы папируса, полученного ранее из Египта. Кроме того, низменная территория Иудеи (в отличие от холмистой местности Израиля) способствовала уплотнению населения, укреплению городов и распространению грамотности.

Есть все основания полагать, что после 700 года до нашей эры письмо в Иудее стало обычным явлением. Правда, папирус недолговечен, и до наших дней сохранился лишь один письменный артефакт, относящийся к тому времени. Зато сохранилось большое число печаток для запечатывания писем и документов. Многие из этих печаток грубо сработаны и выполнены с орфографическими ошибками, что говорит о том, что ими пользовались обычные люди.

В Ветхом Завете, в 36-й главе Книги пророка Иеремии, приводится иллюстрация к распространению письма в Иудее. В этой главе Господь выказывает пророку недовольство идолопоклонством, богохульством и порочностью иудеев. Иеремия призвал к себе Баруха, писца, и продиктовал ему обращение к Иоакиму, царю Иудейскому, предупредив того, что если он и его народ не раскаются в своих прегрешениях, то Господь накажет их с помощью царя Вавилонского, который разорит Иудею. (Вавилон стал угрожать Иудее приблизительно с 605 года до нашей эры.)

«И прочитал Барух написанные в свитке слова Иеремии в доме Господнем, в комнате Гемарии, сына Сафонова, писца, на верхнем дворе у входа в новые ворота дома Господня вслух всего народа» .

Приближенные Иоакима принесли свиток Баруха царю. Тому текст, разумеется, не понравился, и он уничтожил свиток, бросив его в огонь, а Иеремию и Баруха повелел тотчас арестовать, «но Господь сокрыл их». В конце главы Иеремия диктует Баруху текст с сожженного свитка.

Ко времени Иеремии (около 600 года до нашей эры) евреи пользовались своим алфавитом уже не одно столетие, но все же в массе своей они были неграмотными, и, возможно, даже пророк был необразованным человеком. Да и о Ветхом Завете не скажешь, что он написан художественным, по нынешним меркам, стилем. В Ветхом Завете немудреный размер стихов, сухое изложение материала, вычурные эпитеты и большое количество повторений. Так, например, в Книге пророка Иеремии имя «Барух» употребляется двадцать три раза, а уточнение «Барух, сын Нирии» – восемь раз. Письменное слово в то время имело большую власть над людьми, но посланием пророка Иеремии иудеи пренебрегли, и вавилоняне разорили их земли.

Около 588 года до нашей эры Навуходоносор, вавилонский царь, методично истреблял иудеев, то ли осуществляя божественное возмездие от имени бога Яхве, то ли по собственному почину. В то время он осаждал иудейскую крепость Лахиш, находившуюся примерно в тридцати милях юго-западнее Иерусалима.

При раскопках Лахиша археологи обнаружили большое количество остраконов, глиняных черепков с записями, сделанными во время осады крепости. Наиболее известная запись – так называемое «Письмо образованного солдата», содержащее около ста пятидесяти слов. Отправитель письма – Ошаия, служивший в крепости, вероятно, в звании младшего офицера, а адресат – его командир Яуш. Вероятно, до этого Яуш посоветовал Ошаие воспользоваться услугами писца для чтения писем. Ошаия с возмущением отвечает: «Видит бог, еще ни один человек не читал мои письма. Я могу прочесть любое письмо и, больше того, коли понадобится, перескажу его содержание кому надо».

Письмо Ошаии – одно из первых свидетельств распространения грамоты в Иудее, по крайней мере, в военной среде. Однако многие исследователи, руководствуясь подобными артефактами и выдержками из Библии, переоценивают это обстоятельство. Чтобы правильно оценить данное явление, для начала надо определить, что понимать под грамотностью. В современном понимании слова – это умение читать и писать. Поэтому представляется, что владевшие грамотой иудеи составляли не более двух процентов от всего населения. Тому есть объяснение. Во-первых, папирус был далеко не всем по карману, и поэтому встречались люди, которые умели читать, но не умели писать. Кроме того, имелось слишком мало материалов для чтения: разрозненные надписи на камнях, свитки, хранившиеся в храмах, дворцах и домах богатых людей. Письменных литературных источников практически не было, а ходившие в народе стихи и повествования являлись почти исключительно продуктом устного народного творчества.

Распространение грамоты в Иудее сдерживалось и отсутствием школ для обучения чтению и письму, что сказывалось на культуре письма: умевшие писать выводили строчки неровно, не делили текст на абзацы и даже порой не отделяли слова друг от друга. Культура письма появилась только в Средневековье.

Чтение в те времена являлось многотрудным занятием, читали исключительно вслух. Читать молча научились лишь в наше время. Некоторые лингвисты считают, что если тексты на современных западных языках легко поддаются чтению про себя, то тексты на древних семитских языках, особенно на безгласном еврейском, про себя не прочтешь (еврейская молодежь, достигшая религиозной зрелости, наверняка согласится с этим суждением).

По поводу распространения грамотности в ветхозаветные времена американский библеист Дэвид Карр пишет:

Когда перечисляешь людей, владевших письмом в Древнем Израиле, то сразу становится очевидным, что все они – официальные лица. Помимо Бога, Творца Писания, это – цари, священнослужители, писцы и иные чиновники.

Свиток Баруха и письмо Ошаии не оставили в истории значимого следа, но трактуются как симптомы первых робких попыток обыкновенных людей отобрать право на грамотность у всевластного государства.

Через сорок лет после того как Навуходоносор II, царь Вавилонии, взял Иерусалим и выселил иудеев в долину Евфрата, Вавилония сама пала под ударами персов, которыми предводительствовал царь Кир. Царь Персии разрешил иудеям вернуться на родину. Иудеи провели на чужбине пятьдесят лет и, вернувшись в места прежнего проживания, легко восстановили свою культуру, существующую и поныне. А вот израильтяне, населявшие северное еврейское царство, после завоевания ассирийцами провели в изгнании почти полтора столетия и за этот долгий период времени утратили этнические и религиозные корни, да и десять из двенадцати еврейских племен за это время перестали существовать.

К 600 году до нашей эры арамейский язык стал главенствовать в Междуречье, превратившись в разговорный не только у находившихся в изгнании иудеев, но и у местных вавилонян. Распространившись в Месопотамии, арамейский язык стал позже употребляться в Персидской империи, а затем вытеснил греческий и латинский на Среднем Востоке.

Почему же арамейский язык получил такое распространение? Французский историк Жорж Руа поясняет, что арамейский язык стал широко использоваться «частично по той причине, что арамейцы были большим по численности народом, а частично потому, что они, вместо трудной для воспроизведения клинописи, переняли у финикийцев их алфавит и успешно им пользовались, немного его усовершенствовав. К началу восьмого века до нашей эры арамейский язык и письмо полностью вытеснили аккадский язык и клинопись, употреблявшиеся в Ассирии, и распространились сплошь по Востоку».

Арамейские писцы стали первыми отделять слова друг от друга и в каждом слове начали помечать для ясности последнюю букву.

К концу второго тысячелетия арамейские купцы заняли торговую нишу между финикийцами на западе и месопотамцами на востоке. Арамейский шрифт, удобный в употреблении, за короткий срок переняли ассирийцы, вавилоняне, персы и народы, находившиеся от них в зависимости.

В Ветхом Завете рассказывается, как в конце второго века до нашей эры во время осады Иерусалима царем Ассирийским на переговорах между враждовавшими сторонами вполне мог использоваться арамейский язык. Виночерпий Рабсак, представитель царя Ассирийского, подошел к крепостным воротам осажденного города и потребовал его сдачи. Представители Езекии, царя Иудейского, попросили Рабсака говорить только по-арамейски, рассчитывая, что жители города в этом случае не поймут речи Рабсака и не придут к мысли о том, в каком бедственном положении оказались. Но Рабсак обратился к горожанам на иудейском и призвал их сдать город для их же блага.

Поначалу вавилоняне и ассирийцы использовали при письме арамейский язык лишь для того, чтобы на толстых гранях табличек, заполненных клинописью, писать убористым шрифтом краткое содержание клинописного текста (подобно тому, как ныне помещают название книги на ее корешке). Те же пометки на арамейском позволяли сложить таблички друг на друга в определенном порядке и получить непрерывный текст. Постепенно арамейский шрифт полностью сменил клинопись.

Еще одной причиной распространения арамейского языка могла явиться торговая предприимчивость арамейцев, которые, торгуя в землях Северного Леванта тканями, ладаном, слоновой костью и медью, добились в сухопутной торговле таких же успехов, как финикийцы в торговле морской. Арамейский язык распространялся все шире и шире, вне зависимости от того, что в ареале распространения этого языка власть ассирийцев сменилась господством вавилонян, а власть последних – господством персов.

Около 525 года до нашей эры персы стали использовать алфавитную форму клинописи, так называемый староперсидский шрифт (расшифрованный Роулинсоном). Новшество просуществовало недолго. Дарий I, персидский царь (при нем на скале вблизи Бехистуна появилась трехъязычная надпись, о которой мы уже говорили), узаконил в своей империи арамейский язык. Этот язык использовался на Ближнем Востоке до определенного времени. В четвертом веке до нашей эры от него отказались греки после покорения Греции Александром, а в седьмом столетии нашей эры от арамейского языка отказались арабы под влиянием зародившегося ислама.

Иудеи, высланные Навуходоносором II в долину Евфрата, не сразу возвратились на родину после того, как персидский царь Кир в 539 году до нашей эры разрешил им вернуться в места прежнего проживания. Часть иудеев вернулась на родину в 450 году до нашей эры по инициативе пророка Ездры. Ездра, бывший еще и писцом, являлся сторонником квадратного арамейского алфавита и, пользуясь своим влиянием в обществе, ввел его во всей Палестине. Еврейскому алфавиту пришлось уступить место арамейскому, а через несколько столетий исчез и разговорный еврейский, который стали использовать лишь при богослужении.

Арамейская письменность оказала безусловное влияние на развитие человечества, однако простота и изящество греческого письма стали теми факторами, которые принципиально изменили человеческую политику. В Греции первыми людьми, овладевшими грамотой, стали микенцы, поселившиеся в Пелопоннесе около 1600 года до нашей эры. Они использовали, подобно месопотамцам и египтянам, силлабический шрифт – так называемое линейное письмо Б, произошедшее от линейного письма А. Линейное письмо Б использовалось писцами лишь для фиксации произошедших важных событий и административных потребностей. Это письмо исчезло из обращения сразу после крушения микенской культуры, случившегося около 1100 года до нашей эры. После этого наступили «темные времена», конец которым положили финикийцы, освоившие Эгейское море.

Финикийцы – одни из первых в мире народов, занявшихся международной торговлей с поездками на дальние расстояния. В Ветхом Завете рассказывается, что около 900 года до нашей эры финикийские корабли возвратились из Индии с большим количеством золота, а Геродот свидетельствует, что около 600 года до нашей эры финикийские мореплаватели обогнули южноафриканское побережье. Но самым значительным грузом, привезенным в Грецию финикийцами, стал финикийский алфавит, произошедший от протосемитического.

Специалисты установили, что первые греческие алфавитные записи, относящиеся примерно к восьмому веку до нашей эры, весьма схожи с финикийским письмом того же исторического периода, однако они до сих пор спорят о точном времени зарождения в Греции алфавита и о его источнике. Все же, должно быть, лишь финикийским торговцам, не боявшимся бороздить просторы Средиземного моря, было под силу привезти в далекую Грецию новую информационную технологию.

Однако греки внесли немалые изменения в финикийскую систему письма: те финикийские буквы, которые не имели в греческом языке фонетического эквивалента, греки стали использовать для обозначения гласных звуков и таким образом устранили всю фонематическую неясность старых алфавитных систем. Чтобы овладеть силлабической системой письма, содержавшей сотни различных символов, требовалось приблизительно десять лет. Чтобы овладеть семитической консонантной системой письма, требовалось примерно пять лет. В наше время в Израиле при начальном обучении школьников чтению и письму в текстах для обозначения гласных звуков ставят специальные значки. При дальнейшем обучении школьников значки эти в текстах не проставляются. Многие израильтяне сожалеют о том, что в их письме отсутствуют гласные звуки. Писатель Амос Оз полагает, что настало время ввести в еврейское правописание гласные буквы, чтобы они, «уподобившись полицейским, регулирующим уличное движение», смогли бы упорядочить чтение и письмо. А вот современные школьники, постигающие грамотность на греческом, латинском или кириллице, могут обучиться чтению и письму максимум за два года. То же, вероятно, можно сказать и о школьниках, обучавшихся грамоте на древнегреческом языке.

В те времена, когда греки переняли у финикийцев их алфавит, они с соизволения фараона основали в дельте Нила торговый город Навкратис, служивший основным перевалочным пунктом на греко-египетских торговых путях. Греки главным образом вывозили из Египта зерно, а другим, не менее ценным предметом импорта являлся папирус.

Сочетание гласно-согласного алфавита с писчим материалом – папирусом – впервые в истории человечества открыло дорогу для потенциальной массовой грамотности. Представьте себе мир, в котором информация передается лишь изустно. Вспомним детскую игру в «испорченный телефон». Простое слово, переданное шепотом по цепочке участниками этого забавного развлечения, четвертым, а то и третьим играющим заменяется другим словом. Современные историки полагают, что в исторической памяти дописьменных обществ оставались лишь те события, свидетелями которых являлись три последних поколения – не больше, чем в памяти современного долгожителя. Но если возможности памяти ограничены, как же при отсутствии письменности сохранились в веках семейные, племенные и даже национальные предания и ремесла?

С помощью мнемоники – метрической формы, размера, повторяющихся оборотов и выражений, стереотипных эпитетов. Коротко говоря, посредством поэзии. В гомеровском эпосе Одиссей плывет по «винноцветному» морю, а Ахилл, герой Троянской войны, – «быстроногий». Характеры героев в этом эпосе не раскрыты, а речь одного походит на речь другого. В дописьменном обществе ценным и прибыльным ремеслом стал устный рассказ. Это искусство передавалось из поколения в поколение и требовало недюжинной памяти и актерского мастерства, которое вырабатывалось годами.

В начале двадцатого века американский филолог-классицист Милмэн Пэрри заметил, что гомеровский эпос включает в себя множество повторяющихся устойчивых выражений и насыщен стилизованными эпитетами. Пэрри также пришел к суждению, что Гомер – если только такой человек на самом деле существовал – не является автором эпоса в современном значении этого слова, ибо появление в Греции «Илиады» и «Одиссеи» относится к дописьменным временам. Гомер, по мнению Пэрри, – это рассказчик, или даже сменявшие друг друга рассказчики. Как бы там ни было, литературные усилия этого человека или группы людей позволили сохранить в целости гомеровский эпос и привести его в седьмом веке до нашей эры в счастливую гавань, в которой нашлись писчие материалы для надежной сохранности в будущем.

Если бы родственники покинувшего родину Одиссея захотели вступить с ним в контакт, им пришлось бы выйти на корабле в винноцветное море и попытаться найти скитальца. Другой возможности в дописьменной Греции у них не было. Филолог-классицист Дженнифер Уайз по этому поводу пишет: «С небольшим преувеличением можно сказать, что на продолжительность странствий Одиссея влияет простая технологическая причина: эпический герой не может послать домой письменную весточку о себе».

Милмэн Пэрри окончил Сорбонну, после чего наставник, лингвист Антуан Мейе, посоветовал ему отправиться на Балканы, где все еще процветала неграмотность, чтобы ознакомиться с творчеством последних европейских сказителей и понять, как они обучаются своему ремеслу. К сожалению, Пэрри погиб в результате несчастного случая вскоре после приезда из Югославии, и работу завершил его ассистент Альфред Лорд. Этот лингвист выпустил книгу «Сказитель», в которой в подробностях описал процесс ученичества наиболее известных югославских сказителей – процесс, похожий на тот, который помогал рассказчикам «Илиады» и «Одиссеи» овладеть своим самобытным искусством.

Словесное общество, в котором информация сохраняется устными литературными средствами – метрической формой, размером, стабильными оборотами и устойчивыми эпитетами, – значительно отличается от современного общества, в котором информация быстро излагается на бумаге или помещается в память компьютера и так же быстро забывается исполнителем.

Антропологи и этнографы отмечают, что в словесных обществах рассказчики обладали чрезвычайно хорошей памятью. Говорят, что когда в 1805 году у таитян появился собственный алфавит, их наиболее талантливые сказители без труда запоминали наизусть весь Новый Завет. Да и в настоящее время приходится удивляться тому, что многие люди, исповедующие буддизм или ислам, могут прочесть наизусть большой отрывок литературного или – в особенности – религиозного текста.

В Древней Греции переход от устного к письменному литературному творчеству произошел небыстро. Солон, афинский политический деятель, осуществивший в Афинах около 600 года до нашей эры первые демократические реформы, писал в основном стихи. После того времени, по словам французского палеографа Анри-Жана Мартена, «во всех последующих сочинениях, едва они излагались в письменной форме, указывались автор произведения и место, откуда он родом». Ко времени Платона, в середине четвертого века до нашей эры, стали писать и в прозе.

Разумеется, у греков и, возможно, еще раньше, у финикийцев, евреев и арамейцев, письмо стало профессией. Профессия – род занятий, доступный узкому кругу лиц, и ремесло писца было редкой профессией. В дальнейшем появились другие, не столь уж редкие, но и не массовые профессии в печатном и издательском деле, которые стали доступными для простого народа; их появление нанесло ощутимый удар по привилегированной касте писцов.

В пятом веке до нашей эры в Греции произошли революционные изменения в грамотности народа, но сами греки, похоже, этого не заметили, равно как и не поняли ни причин всплеска грамотности, ни последствий ее развития. В трудах Платона и Аристотеля не найти не только слов о том, что автор гордится за народ, повышающий свою грамотность, но и простой осведомленности об этом явлении, во власти которого привести к политическим изменениям в государстве.

Да и когда греки писали о системе образования в городах-государствах, они в основном пространно описывали военную подготовку, а еще уделяли внимание музыке и гимнастике, которые, на их взгляд, способствовали духовному и физическому развитию. Английский антиковед Уильям Харрис замечает в своей работе, что эллинистические греки и римляне редко, но отмечали грамотность отдельных людей, а вот классические греки – практически никогда.

И все же в одной сфере повседневной греческой жизни растущая грамотность населения нашла свое отражение. Этой сферой стал театр. Как в комедиях, так и в трагедиях рассказывалось об искусстве письма и всевозможных письменных материалах: от восковых табличек до свитков. В пьесах Софокла, Аристофана и Еврипида мимы с помощью жестов и пластики изображали различные буквы. В пьесе Калласа, дошедшей до нас лишь в виде фрагментов, главным действующим лицом является алфавит в исполнении участников хора, которые с помощью жестов изображают как отдельные буквы, так и сочетания букв: «бета альфа, ба; бета эпсилон, бе; бета эта, бё…» Современные классицисты иронически называют подобные представления «Эй-би-си шоу» и считают их импровизацией на фривольные темы.

Греческие драматурги не скупились на включение в свои пьесы литературных аллюзий, и Аристофан шутливо говорил, что зрители, посещающие театр, должно быть, из высшего афинского общества, потому что хорошо подготовлены к представлению. В «Лягушках» драматург замечает: «Книгам каждый обучался, правду каждый разберет».

Грамотность населения оказывала влияние на развитие театра. В конце шестого века до нашей эры ходившие в народе произведения классиков, в особенности гомеровский эпос, стали ставиться на сцене, правда, в исполнении одного-единственного актера, который декламировал стихотворный текст с помощью устоявшихся оборотов и выражений, так называемых формул.

В конце шестого столетия житель Икарии (города севернее Афин) по имени Фестид придумал новый вид театрального представления. Занявшись драматургией, он приложил свой талант к введению в представление нескольких персонажей. В трагедиях Фестида актер-декламатор, меняя маски, выступал в разных лицах. Замена декламатора персонажами представления, должно быть, оказалась такой привлекательной, что число желающих стать актерами, чтобы принять участие в представлениях, превзошло воображение драматурга. Фестид, правда, не отказался от хора, но его персонажи вели с хором диалог.

Фестид и сам выступал в своих представлениях и, чтобы изображать различных персонажей, наносил на лицо слой свинцовых белил, а поверх – тонкий слой красок, которые при необходимости можно было быстро смыть и заменить другими. Кроме того, при Фестиде маски стали делаться из холста, которому придавалась определенная форма с помощью гипса, после чего маски раскрашивались. Последователи Фестида, в частности, драматург и актер Эсхил, стали придавать маскам самые разнообразные выражения, вплоть до вселяющих в зрителей страх. В дальнейшем Фестид стал писать пьесы в прозе, персонажи которых говорили обыденным языком. Фестид стал первым в мире актером и драматургом. Его имя приняло нарицательное значение во многих западных языках. Таково английское слово Thespian (трагический, драматический).

Нет необходимости говорить, что память человека недолговечна, и потому без письма не было бы возможности создавать театральные представления, включающие монологи и диалоги, да и драматурги не появились бы. Письмо значительно расширило возможности театрального представления, особенно в отношении хора, который стал комментировать развивающийся сюжет.

К пятому веку до нашей эры главные афинские празднества – Ленеи и Дионисии – сопровождались состязанием драматургов, во время которого исполнялись трагедии. На проведение этих праздников уходила большая часть городского бюджета, и потому создавался специальный денежный фонд, ставший одним из наиболее влиятельных афинских политических институтов. Распорядители фонда избирались прямым народным голосованием. Такого же рода голосованием избирались еще десять стратегов (высших военачальников) и архонты (высшие должностные лица в Афинах).

Несмотря на существование фонда, организация праздников требовала дополнительных материальных вложений. Подобно богатым гражданам, триерархам, обязанным снаряжать построенную триеру и содержать ее экипаж, другие состоятельные афинские граждане, называвшиеся хорегами, оплачивали расходы по постановке театрального представления и содержанию актеров и хора.

К сожалению, ни одна пьеса Фестида не сохранилась. А вот творения Софокла, Эсхила и Еврипида, хотя и не полностью, но все же дошли до нас. Говорят, что Софокл написал 123 пьесы (сохранились лишь семь), Эсхил – приблизительно 80 (до наших дней дошли тоже семь), а Еврипид – порядка 95 (сохранились семнадцать, чему способствовал обнаруженный том с его пьесами – вероятно, один из в свое время существовавших – и содержащий пьесы с названиями в диапазоне греческих букв «эта» – «каппа»).

Такой небывалый расцвет драматического искусства произошел при незначительной численности афинского населения. В середине пятого века до нашей эры в Афинах насчитывалось 250 000 жителей (с округлением), а в центре города, в пределах крепостных стен, и того меньше. Но даже среди столь небольшого количества населения в лучшем случае лишь десятая часть умела свободно читать и писать. Правда, мужчин, обученных грамоте, было больше – от 25 до 50 %, и вполне вероятно, что в среде высокородных афинян этой науке были обучены почти все.

То, что в Греции в те времена далеко не все умели читать и писать, объяснимо. Хотя греки сумели преодолеть замысловатость сопутствующих письму абстрактных понятий (которые ставили в тупик их далеких предков), они еще не довели в пятом веке до нашей эры свое письмо до удобного исполнения, что отражалось, разумеется, и на чтении. В греческом письме предложения и слова друг от друга не отделялись, абзацев в тексте не было и в помине, да и знаков препинания тоже. Для овладения грамотой существовал ряд технических трудностей: дороговизна папируса, отсутствие печатных станков и системы всеобщего обучения грамоте. В начале пятого века до нашей эры рулон папируса, содержавший примерно двадцать листов, стоил от одной до трех драхм, что равнялось 1–3-дневному заработку квалифицированного работника.

Впрочем, не только папирус использовался греками при письме. При необходимости они писали на бронзе, золоте, серебре, глиняной посуде, остраконах и даже на свинцовых пластинках, которые крепились к гробам усопших, переселявшихся в иной мир.

В словесных обществах умевший читать читал вслух группе людей. Только в современный период истории после изобретения печатных машин у людей появилась привычка читать про себя. Но все же по меркам Древнего мира греки совершили прорыв в системе коммуникаций: грамотность принесла с собой новые философские и логические конструкции и в придачу – новую концепцию театрального представления.

Развитие грамотности сопровождалось изменениями в политической жизни Греции. В середине седьмого века до нашей эры Афины начали свое долгое, постепенное и временами замедлявшееся движение по привлечению местного населения к политической власти. К 650 году до нашей эры Афины – по инициативе родовой знати – объединились с окрестными поселениями и стали городом-государством. Поначалу власть оказалась в руках афинской аристократии, из представителей которой ежегодно избирали архонта, высшее должностное лицо. В дальнейшем власть в городе-государстве перешла к трем архонтам. Один стоял во главе городских чиновников, другой исполнял религиозные функции, а на третьего возлагалось командование войсками. Затем к трем архонтам добавились еще шесть. Эти архонты занимались вопросами юрисдикции: давали консультации гражданам и вели уголовные дела. Вероятно, все архонты были грамотными людьми.

Все девять архонтов входили в ареопаг (номинально верховный правящий орган). В «ассамблеях» ареопага могли принимать участие все свободные граждане, но сам по себе этот правящий орган обладал лишь незначительной властью. На деле политической властью в Афинах заправляли аристократы, частично проводившие нужные им решения на собраниях ареопага. Несогласных с их политическими и хозяйственными решениями аристократы изгоняли из города. Пребывание на чужбине означало утрату политических и юридических прав, и потому изгнанники со своей участью не мирились и собирались с силами, привлекая отряды наемников, чтобы вернуться в Афины и захватить власть. В результате завязался непрестанный процесс замены изгнанниками бывших гонителей.

Власть переходила из рук в руки до той поры, когда в начале седьмого века до нашей эры афиняне, чтобы прекратить постоянные беспорядки, не передали все властные полномочия архонту Дракону, стоявшему во главе городских властей. Однако изданные Драконом «написанные кровью» законы ухудшили положение низших сословий, да и практика изгнания неугодных не прекратилась. Выражение «драконовы меры» сохранилось и по сей день.

В начале шестого века до нашей эры афиняне передали властные полномочия другому архонту – Солону, который издал ряд законов, доступных для понимания возросшему числу граждан, освоивших грамоту. С приходом Солона к власти Афины получили первые демократические реформы.

В частности, Солон предоставил гражданам право подавать жалобы в суд на имевшие место противозаконные действия (graphe paramomon). Суд начинался по заявлению любого полноправного гражданина. Но для того, чтобы подать жалобу в суд, несомненно, желательно было ознакомиться с опубликованными законами, то есть владеть чтением и письмом (да и сам термин graphe происходит от греческого глагола «писать»). Таким образом, грамотность стала связующим элементом между принятыми законами и политическими правами.

В дописьменных обществах судебные разбирательства отдавались на откуп определенному должностному лицу, а в тех древних обществах, в которых существовало письмо, но еще не было алфавита, в привилегированном положении пребывала грамотная элита, извлекавшая пользу из знания существовавших законов. А вот в Афинах с появлением алфавита права обыкновенных граждан намного расширились.

В седьмом и шестом столетиях Афины постепенно ввели институты, давшие возможность обычным гражданам участвовать в политической жизни города-государства. В то же время продолжалось изгнание неугодных и чехарда должностных лиц во властных структурах. В 508 году власть в Афинах захватили Алкмеониды, знатный аристократический род, из которого вышли многие известные военачальники и политики, и среди них – Перикл, крупнейший из афинских государственных деятелей.

В конце шестого века до нашей эры Клисфен из рода Алкмеонидов, опираясь на поддержку горожан, провел в Афинах демократические реформы. С целью защиты города-государства от угрозы тирании и олигархии Клисфен также ввел остракизм (суд черепков), который позволял раз в год изгонять из Афин неугодных граждан, чье политическое влияние считалось подлежащим упразднению. Однако подобного рода ссылка полагалась отчасти даже почетной, ибо при возвращении ссыльному не только сочувствовали, но и возвращали имущество. Каждую зиму афинское собрание решало голосованием, проводить ли очередной остракизм. Если решение принималось, афинским гражданам предоставлялось два месяца на раздумье, кого целесообразно изгнать. Обыкновенно суд происходил таким образом: каждый участник голосования, взяв черепок (остракон), писал на нем имя того человека, которого считал нужным изгнать из Афин. Затем черепки подсчитывали. Если их набиралось не менее шести тысяч, остракизм признавался состоявшимся, и человека, набравшего наибольшее количество голосов, изгоняли на десять лет. Во время раскопок в Афинах археологи обнаружили большое число остраконов – своего рода античный справочник об известных личностях того времени (подобный современному сборнику «Кто есть кто»).

Действительно, остракизму подвергались наиболее известные и именитые афиняне, и, когда в 415 году жертвой остракизма стал Гипербол, вождь демоса, знатные горожане сочли, что он понапрасну удостоился такой чести. А вот изгнание из Афин Фукидида и Аристида афиняне одобрили: Фукидид, историк и владелец богатых золотых приисков, как стратег принимал участие в Пелопоннесской войне и был изгнан из города-государства после поражения в битве за Амфиополь. Аристид, афинский политический деятель, принимал участие в победоносной битве при Марафоне, но был изгнан на десять лет из Афин, выступив против увеличения афинских морских сил.

А вот какую забавную историю рассказывает Плутарх по поводу изгнания Аристида по правилам остракизма:

Рассказывают, что когда надписывали черепки, какой-то неграмотный неотесанный крестьянин протянул Аристиду – первому, кто попался ему навстречу, – черепок и попросил написать имя Аристида. Тот удивился и спросил: «Не обидел ли тебя каким-нибудь образом Аристид?» – «Нет, – ответил крестьянин, – я даже не знаю этого человека, но мне надоело слышать о нем на каждом шагу: «Справедливый! Вот уж кто справедливый!» Аристид ничего не ответил, написал свое имя и вернул черепок.

Остракизм, как уже было сказано, признавался состоявшимся лишь в случае участия в суде черепков не менее шести тысяч жителей города-государства – большой процент от имевших право голоса афинян. Но для того чтобы надписать черепок, требовалась хотя бы элементарная грамотность. Тогда, может быть, большинство афинян, если не все, владело этими элементарными навыками? К сожалению, приходится усомниться. Один археолог, нашедший сто девяносто один остракон с именем Фемистокла, пришел к заключению, что это – работа пятнадцати человек, потрудившихся за других.

Такое заключение археолога объяснимо не только неграмотностью большой части горожан, принимавших участие в суде черепков, но и, как говорят в наши дни, «наполнением избирательных урн фальшивыми бюллетенями». Как бы там ни было, можно предположить, что суд черепков проходил не так гладко, как намечалось его учредителем Клисфеном. Неграмотные люди в Афинах далеко не всегда могли принять на суде самостоятельное решение, и потому на процедуру остракизма без особых усилий могли влиять обученные грамоте властные и богатые.

Американский археолог Юджин Вандерпул выдвинул гипотезу, как проходила подготовка к процессу голосования на суде черепков, по итогам которого Фемистокла изгнали из города.

Приспешники противников Фемистокла шли в гончарную мастерскую и собирали там черепки, отходы производства глиняной утвари… их подельники, получив принесенные черепки, заполняли именем Фемистокла то их количество, которое могли надписать. В день суда черепков противники Фемистокла вместе со своими подручными направлялись на афинскую Агору и, прохаживаясь среди пришедших на суд, раздавали готовые остраконы всем, кто соглашался их взять.

Однако далеко не все люди, самостоятельно заполнявшие остраконы, были в достаточной мере грамотными. На многих остраконах надписи с орфографическими ошибками. Зато на иных черепках, кроме имени человека, намеченного к изгнанию, встречалось экспрессивное добавление. Например: «Гнать в шею!»

А вот тяжкие преступления – взяточничество и государственная измена – рассматривались в Афинах народным судом. Признанного виновным могли отправить в пожизненное изгнание с конфискацией собственности или даже приговорить к смертной казни. В народный суд входило несколько сотен граждан, чтобы не позволить элите вынести произвольный и одной ей выгодный приговор.

В народном суде прениям сторон отводилось определенное время, которое отсчитывалось клепсидрой (водяными часами) и зависело от величины судебных издержек. При рассмотрении гражданского дела с судебными издержками, превышавшими пять тысяч драхм, обе стороны – обвинение и защита – получали по две возможности выступить. Время первого выступления отсчитывалось десятигалонной, второго – трехгалонной клепсидрой. Чем меньше была стоимость судебных издержек, тем меньше времени отводилось на прения.

После завершения прений каждый судья получал два баллотировочных бронзовых диска – один с полым стержнем посередине (для тайного голосования в пользу истца), второй с цельным стержнем посередине (для тайного голосования в пользу ответчика). В зале суда стояли две урны: бронзовая и деревянная; в крышке каждой имелось отверстие для просовывания только одного диска. Бронзовая урна предназначалась для дисков, определявших вердикт суда, а деревянная – для не востребованных при голосовании дисков. После голосования каждый судья получал по медному диску с проставленной на нем цифрой 3, который позже обменивал на три обола (полдрахмы) – жалованье за деятельность в суде.

Аристофан в комедии «Осы» высмеивает страсть афинян к сутяжничеству и поднимает литературные проблемы своего времени. В «Осах» слуга Филоклеона, не в меру ретивого судьи, так отзывается о своем господине:

(От покрытых воском дощечек, на которых писал)

Аристофан – Майкл Мур своих дней – высмеивает ту легкость, с которой афинский суд попадает под влияние демагогов, в частности, насмехается над демагогом Клеоном (выведенным в комедии под именем Филоклеон). Клеон привлек драматурга к суду, однако Аристофан – как и полувеком раньше Эсхил, привлеченный к суду за раскрытие религиозных таинств на сцене, – благодаря своим литературным талантам и красноречию с блеском себя защитил при разбирательстве дела в суде.

Остракизм (для которого требовалась определенная грамотность населения) как правовая норма, введенная в Афинах демократическими реформами, применялся нечасто – главным образом, в первые пятьдесят лет после осуществления этих реформ. В наше время мы понимаем, что одним из основных принципов демократии является ограничение деятельности официальных лиц. Появление в Афинах институтов, основанных на грамотности населения, означало, что властные и богатые больше не в состоянии прекратить бесконечный процесс изгнания из города неугодных и сопутствовавшие ему военные столкновения.

Кроме учреждения остракизма, Клисфен провел и другие демократические реформы, которые продолжали оказывать влияние на общество в течение двух последующих столетий, вплоть до завоевания Греции Александром. Важной реформой Клисфена стало разделение города-государства по территориальному признаку. Вместо существовавших ранее четырех, Клисфен учредил десять фил (подобие нынешних административных районов), что привело к дроблению родовых группировок и смешению населения. Старым филам, в которых правила знать, Клисфен оставил только религиозные функции. Каждая фила направляла в образованный Клисфеном Совет пятисот (Буле) по пятьдесят своих представителей. Этот совет представлял предложения народному собранию, принимавшему важнейшие юридические, военные и экономические решения. Буле и собрание теоретически были доступны для всех афинян, и растущая грамотность населения способствовала демократизации афинского общества.

Филы избирали голосованием из числа компетентных граждан архонтов, стратегов и распорядителей праздников. Стратеги, командовавшие войсками, избирались на год, но допускалось переизбрание. Известными стратегами были Аристид, Фемистокл, Фукидид, Перикл и Демосфен. Стратегами зачастую избирали известных политиков, положение которых в афинском обществе, становившемся все более грамотным, было неустойчивым, нестабильным: стратегов нередко изгоняли из государства, подвергнув предварительно остракизму.

Филы ежегодно избирали жребием шесть тысяч народных судей; в судебных заседаниях участвовали не все, а по нескольку сотен судей в зависимости от важности дела. Жребием также избирались технические работники для службы в государственном аппарате. Ежегодно все десять фил посылали по сто одному представителю в «коллегию» по налогам и сборам, которая среди прочих государственных дел взыскивала налоги, конфисковывала по определению суда имущество граждан и занималась сдачей в аренду государственных рудников. Афиняне также избирали жребием Совет одиннадцати, который осуществлял надзор за содержанием в тюрьмах узников и приводил в исполнение смертные приговоры. Для этих целей в его подчинении находились рабы – в пятом и четвертом столетиях, в основном, скифские лучники.

Каждая фила также избирала жребием антинома. Обязанности этих государственных служащих описал в «Конституции Афин» Аристотель:

Они следят за флейтистками, арфистками и кифаристками, чтобы нанимались не дороже двух драхм, и, если одной и той же станут добиваться несколько человек сразу, они кидают между ними жребий и отдают ее внаймы тому, кому выпадет жребий. Заботятся также и о том, чтобы никто из уборщиков нечистот не сваливал их ближе десяти стадиев от городской стены. Далее они не позволяют застраивать улицы, перекидывать над улицами балконы, делать висячие желоба, имеющие сток на улицу, и окна, открывающиеся на улицу. Они же хоронят людей, умерших на улице, и имеют для этой цели в своем распоряжении казенных служителей.

Афинское народное собрание, созывавшееся примерно на сорок дней ежегодно, решало ключевые военные и политические вопросы. Наибольшим влиянием в собрании пользовался обладавший ораторскими способностями ритор (говоря современным языком, спикер). Тех же людей, которые молча сидели в собрании и не принимали участия в обсуждении злободневных вопросов, афиняне стали называть идиотами. Дебаты и процедурное маневрирование в собрании были сопряжены с существенным риском. Любого члена собрания могли обвинить в нарушении установленных правил, а возможность подавать в суд жалобу на противозаконие предохраняла от скороспелых и непродуманных законопроектов.

Участие в собрании не ограничивалось обязательным требованием владеть хотя бы начальной грамотой. Но умение читать и писать, толковать принимавшиеся законы и разбираться в финансовой проблематике, разумеется, было необходимостью для всякого, кто собирался иметь влияние в меритократическом окружении.

Чтобы понять связь между гражданством, демократическими реформами и грамотностью в Древних Афинах, расскажем о жизни и свершениях Фемистокла, афинского государственного и военного деятеля. Фемистокл родился в 524 году до нашей эры. Он был умным и самостоятельным юношей, отличался от своих праздных сверстников, постигавших ораторское искусство и проводивших часы за музыкальными инструментами. Он спокойно переносил насмешки более высокородных школьных товарищей, связанные с его неумением хорошо музицировать. Он отвечал, что лучше возвеличить маленький город, чем исполнять высокую музыку на лютне и арфе. И Фемистокл в своем стремлении преуспел.

А теперь вспомним историю Оройта, Поликрата и Дария. В то же время, когда в шестом веке до нашей эры персидский царь Кир II захватил Сарды, персы покорили греческие города-государства на западе Малой Азии и на прилегающих островах. Ионийцы, одна из трех главных греческих племенных групп, в 499 году подняли восстание против персов. Афины поддержали восставших, что послужило для персидского царя Дария I поводом, чтобы ввести войска в Грецию под предлогом возмездия.

В 494 году Ионийское восстание было подавлено, и персидские эмиссары потребовали от греческих городов-государств подношений в виде земли и воды, что означало подчинение персам. Греки с персидскими посланцами чиниться не стали. Афиняне погребли их живыми в яме, как обыкновенных уголовных преступников. Жители Спарты поступили чуть по-иному с непрошеными пришельцами. Они подвели персов к колодцу и заявили, что это – лучшее место из существующих, где можно найти и землю, и воду. После этого эмиссаров в этом колодце и утопили.

В 493 году, когда ему исполнилось тридцать, Фемистокл вступил в должность архонта. Он хорошо понимал нависшую над Грецией нешуточную опасность со стороны агрессивных персов и потому перенес стоянку афинского флота из Фалерона в Пирей, порт, который, как он посчитал, легче защитить от врага.

В 490 году персы вторглись в материковую Грецию и, захватив Эретрию, разрушили город, а его жителей обратили в рабство. Однако в том же году персы потерпели от греков жестокое поражение в битве при Марафоне. По преданию, отправленный с победной вестью гонец пробежал до Афин около двадцати шести миль, после чего упал замертво. (Отсюда марафонский бег, одна из наиболее длинных дистанций бега в современной легкой атлетике.)

В битве при Марафоне греческими войсками командовал Мильтиад, а Фемистокл находился у него в подчинении и потому – несмотря на победу греков – вернулся в Афины обескураженным, главным образом, тем, что на поле сражения не добыл личной славы. По словам Плутарха, в то время только и говорили о полководческом таланте великого Мильтиада. Однако дальше у греков дела пошли хуже. Мильтиад попытался пошатнуть могущество персов на море, но вследствие неудачных действий против Пароса, островного города-государства, поставлявшего персам военные корабли, был приговорен афинским судом «за обман народа» к уплате 50 талантов (около 3000 фунтов).

Фемистокл, в отличие от многих стоявших у власти греков, хорошо понимал, что победа при Марафоне не положит конец войне с персами. Действительно, в 480 году персы возобновили наступление и вскоре одолели греков в битве при Фермопилах, несмотря на отчаянное сопротивление неустрашимых спартанцев, преградивших им путь. Правда, в том же году Фемистокл, вставший во главе афинского флота, одержал победу над неприятелем у мыса Артемисий. Но остановить продвижение персов на суше это не помогло. В опасности оказались Афины. Что предприняли в этом случае афиняне, рассказывает мраморная доска, обнаруженная в Трезене, городе у побережья Сардонического залива, на северо-востоке Пелопоннеса.

На доске начертано:

Этот указ одобрен [Советом] и [собранием]; предложен Фемистоклом, сыном Неокла. Город оставить на попечительство и милость [богов]… Женщин и детей отправить в Трезен… Стариков и [рабов] отправить на Саламин. Казначеев и жриц оставить в Акрополе охранять наши святыни. Всем остальным афинянам и чужеземцам, способным носить оружие, взойти на борт двухсот подготовленных к отплытию кораблей и [в дальнейшем] разгромить неприятеля во имя свободы своей и всех греков.

Фемистокл хорошо понимал, что на суше грекам не одолеть многочисленную персидскую армию, и потому пришел к мысли, что решительное сражение следует дать персам на море. Корабли греков были тяжелые и менее маневренные по сравнению с вражескими, зато обладали более мощной ударной силой. Чтобы лишить противника преимущества, Фемистокл заманил вражеский флот в узкий Саламинский пролив и в ходе ожесточенного боя одержал блистательную победу.

Фемистокл вернулся в Афины овеянный славой, которая обошла его в битве при Марафоне. Но наибольших почестей Фемистокл удостоился в Спарте. Его увенчали оливковой ветвью и подарили ему колесницу, «лучшую в Спарте». До границы с Афинами Фемистокла эскортировали триста гоплитов по числу спартанцев, преградивших путь персам в битве при Фермопилах. По словам Геродота, «Фемистокл был, насколько мы знаем, единственным человеком, которому спартанцы дали такую свиту».

После победы в Саламинском морском сражении Фемистокл занимался важными государственными делами и среди них – завершением строительства фортификационных сооружений в Афинах и Пирее. Он намеренно скрывал проведение этих работ от спартанцев и этим вызвал немалое их раздражение. В то же время в Афинах оживились политические противники Фемистокла, боявшиеся роста его влияния. В конце концов, Фемистокл не смог оказать должного сопротивления политическим оппонентам и враждебности Спарты, и его политическая карьера в Афинах закончилась.

Примерно в то время Фемистокл встречался или, по крайней мере, обменивался посланиями с Павсанием, спартанским военачальником. Спартанцы, узнав об общении двух известных военных деятелей, попытались обвинить их в тайных сношениях с персами. В 471 году политические противники Фемистокла, воспользовавшись выдвинутыми против него надуманными обвинениями спартанцев, добились его изгнания из Афин.

Оклеветанный Фемистокл уехал в Аргос. Предполагают, что в это время Павсаний на самом деле предложил Фемистоклу вступить вместе в тайные сношения с персами. Фемистокл предложение отклонил, но огласке не предал. После смерти Павсания спартанцы обнаружили письма, адресованные ему Фемистоклом, что послужило поводом обвинить Фемистокла в предательстве греческих интересов. Такое тяжкое преступление, как государственная измена, подлежало судебному разбирательству представителями нескольких греческих городов-государств.

Решив, что справедливого суда ему не дождаться, Фемистокл стал колесить по Греции, переезжая из одного места в другое. Однако ни в одном греческом поселении надежного убежища он не нашел. Тогда он подался в Сузы, где правил Артаксеркс I, сын Ксеркса I. Это было связано с риском. Вряд ли победителю персов в Саламинском сражении можно было рассчитывать в Сузах на радушный прием. Однако Фемистоклу удалось завоевать доверие Артаксеркса, и тот даже доверил ему управление несколькими сатрапиями в Малой Азии. Фемистокл окончил жизнь в Персии, предположительно приняв яд (бычью кровь), после того как его обязали возглавить персидское войско и выступить против Афин.

Кажется странным, что афиняне, воспользовавшись наветами, изгнали из страны Фемистокла, человека, который спас Афины (а возможно, всю Западную Европу) от персидской экспансии. Похожая незавидная участь постигла и Мильтиада, победителя персов в битве при Марафоне. Да и чуть ли не все афинские лидеры были преданы остракизму или подвергались угрозе высылки из страны.

Остракизм озадачивает современного западного читателя, да и отцы-основатели американской представительной демократии относились неодобрительно к афинским демократическим институтам.

Джон Адамс, к примеру, так писал об остракизме:

История никогда не представляла столь откровенного признания людьми их собственной немощи в устройстве исполнительной и законодательной власти, как при установлении этого института [остракизма]. Разве можно себе представить более унылое зрелище, чем то, при котором сначала в течение года возвеличивают патриота или героя, в следующем году свергают его беззастенчиво с пьедестала, а спустя еще год воздвигают памятник в его честь?

Но если не считаться с репликой Адамса и руководствоваться лишь тем, о чем рассказано выше, то становится ясным, что в основание демократии Древних Афин было заложено сочетание остракизма, грамотности и представительной системы управления государством. Современный читатель, вероятно, удивится тому, что в Афинах чуть ли не каждый горожанин, наделенный амбициями и соответствующими способностями, стремился приобщиться к политике, занятию, грозившему карой даже за малейшее отступление от закона, действительно совершенное или сфабрикованное политическими противниками. В четвертом веке до нашей эры за должностные преступления преследовались судебным порядком двадцать семь афинских стратегов – четверых предали смертной казни, пятерым, приговоренным к такому же наказанию, удалось вовремя скрыться, остальных выслали из страны или оштрафовали.

Среди преследовавшихся судебным порядком было немало военачальников, но еще рискованнее была должность судьи, занимавшегося рассмотрением дел уголовных преступников – за иное вынесенное решение можно было поплатиться жизнью. Судьей мог стать любой гражданин, и от этой должности не отказывались, ибо служение правосудию считалось великой честью.

Афинское гражданство получал, как правило, любой человек, чьи родители были гражданами Афин, а для всех остальных, населявших Афины, получение этого статуса являлось наиболее востребованным желанием. Афиняне оценивали друг друга не по достатку, а по участию в политической и военной жизни страны. Люди, оказавшиеся под следствием и судом, не уклонялись от судебного разбирательства, хотя рисковали жизнью и собственностью – для них главным было не потерять уважение полиса. А высшей честью для афинян считалось пасть за свой полис на поле сражения.

Таким образом, в течение почти двух столетий основу афинской демократии составляли два фактора: широчайшее участие граждан в управлении государством (что невозможно в нынешних государствах) и специфические институты остракизма и изгнания из страны. Эти институты служили предохранительным клапаном, препятствовавшим сосредоточению власти у противников демократии. Трудно представить, что должностные лица в Афинах, выбранные вслепую из неученого, в большинстве своем, населения, могли почти два столетия поддерживать государство в более или менее организованном состоянии, и так же трудно представить, что остракизм и правовое изгнание из страны могли бы гладко функционировать в малограмотном обществе.

Хотя отцы-основатели американского государства относились скептически к «радикальной демократии» афинян, а остракизм считали неразумным явлением, даже беглое рассмотрение истории афинского города-государства свидетельствует, что оно добилось наибольшей стабильности в период с конца шестого до конца четвертого века до нашей эры, то есть от проведения в жизнь реформ Клисфена до завоевания Греции македонцами. Правда, в 411 и 404 годах к власти в Афинах пришли олигархи, установив тираническое правление, но оба случая были краткосрочным явлением, связанным с Пелопоннесской войной. После окончательного свержения тирании афинская демократия еще более укрепилась, и только вторжение в Грецию македонцев привело к ее гибели.

Афинская демократия оставалась крепкой до самого конца своего двухвекового существования. Остракизм, предотвращавший сосредоточение власти в руках горстки людей, стал цементом, скреплявшим афинскую демократию, главным ингредиентом которого являлась широкая грамотность населения. Соответственно, без необходимого числа грамотных граждан, выбиравшихся наугад на законодательные судебные и административные должности, трудно себе представить, что демократические Афины смогли бы не только так долго существовать, но и возвыситься в древнем греческом мире.

В отличие от Афин, в Спарте лишь немногие умели читать и писать, что подтверждается дошедшими до нашего времени репликами заносчивых афинян и незначительным количеством письменных памятников, обнаруженных в Южном Пелопоннесе. Представляется, что существовавшие в Спарте законы в письменном виде не излагались, а грамотой в необходимых для них пределах владели только цари, эфоры, военачальники высокого ранга и граждане, занимавшиеся межгосударственными сношениями.

Развитие грамотности в этом городе-государстве в немалой степени сдерживала общественная структура. Спарта была самым большим греческим городом-государством, добилась своего территориального превосходства путем захвата Мессении, области на юге Пелопоннеса. Спартанцы поработили мессенцев, сделав их государственными рабами – илотами. Илоты значительно превосходили численностью спартанцев (по некоторым оценкам, чуть ли не в десять раз), и, чтобы держать их в страхе и не дать взбунтоваться, за ними следила криптия, организация молодых спартанцев, возникшая из обрядов инициации и выступавшая в качестве «тайной полиции».

Спартанцев постоянно тревожило возможное восстание неблагонадежных илотов, и потому они не заботились о распространении грамотности, опасаясь, что знания попадут не в те руки. Неприятие грамотности способствовало тому, что не только илоты оставались невежественными, но и сами спартанцы, а это воспрепятствовало зарождению демократии.

А вот в Афинах, где поощрялась грамотность населения, вероятно, не уделялось внимания составлению и хранению документов, и это, как ни выглядит странным, содействовало четкой работе демократических институтов. Только в середине пятого века до нашей эры в Афинах появился государственный архив Метроон, в котором преимущественно хранились законы, договоры, постановления народного собрания и другие официальные документы. Что касается частных деловых бумаг афинян, то они, видимо, вовсе не составлялись. К примеру, не обнаружено ни одного договора о купле-продаже земли или о межевании. Афиняне на границах своих земельных угодий ставили камни с начертанным на них именем владельца участка.

В этом и заключается последняя часть загадки демократической исключительности Афин: в отличие от деспотичных империй Месопотамии и Египта, «Афинская империя» не породила армии чиновников и писцов для организации устрашающей власти письменности над населением. Вместо этого афиняне наполняли законодательные и административные органы постоянно обновлявшимся контингентом из ремесленников, торговцев и крестьян, в своем большинстве людей образованных – в должной мере. Кроме того, афинян «магия письма» не пугала, чего не скажешь о неразвитых обществах.

Правда, в Афинах организация административной работы, вероятно, имела определенные недостатки в связи с ограниченным количеством служащих, но это с лихвой возмещалось свободой от тирании, которую обрели обычные граждане, а также отсутствием нерадивости и коррупции, свойственных как древним, так и современным чиновникам.

Классические греческие города-государства оставили после себя мало письменных памятников. Положение изменилось после завершения в 323 году военной экспансии Александра. После его кончины последовательно возник ряд государств: царство Селевкидов, Пергамское царство, царство Птолемеев, Греция и Египет.

Немалое число письменных памятников оставлено современным историкам греко-египетским государством, основанным Птолемеем, одним из военачальников Александра. Тому были причины. Во-первых, Египет был главным производителем папируса в мире. Во-вторых, папирус, благодаря сухому климату в стране, хорошо сохранялся. Также Птолемеи заботились о письменных документах, создав для их хранения необходимые условия. Наконец, Птолемеи, как и месопотамские и египетские предшественники, осознавали большое значение письменности для управления государством. До наших дней дошли даже малозначительные деловые бумаги. К примеру, одна из них свидетельствует, что в 248 году свиновод Петосирис отдал семнадцать поросят человеку по имени Гераклид в обмен на десять свиноматок, взятых в годовую аренду.

Разумеется, обыкновенные люди в то время прибегали к письму нечасто, а вот во властных структурах документов различного рода набиралось немало. Однажды Аполлоний, казначей Птолемея II, только в течение одного месяца получил 434 папирусных свитка. Птолемеи, по происхождению греки, должно быть, в известной мере наследовали чиновничьи обычаи фараонов, но они поощряли использование письма в повседневной жизни страны. Однако на безграмотное местное население Птолемеи все же воздействовали «магией» и властью письма. Свиновод Петосирис, этнический египтянин, во всей вероятности, не умел ни читать, ни писать, а Гераклид, этнический грек, скорее всего, был грамотным человеком.

Специалисты, изучающие древнюю письменность, особенно интересуются историей Александрийской библиотеки. После распада империи Александра Афины оказались под властью олигархического режима во главе с Деметрием Фалерским, ставленником македонского царя Кассандра. После смерти последнего Деметрий удалился в Александрию, величайший из городов, созданных великим завоевателем.

Предполагается, что Деметрий, старавшийся прославить первых двух Птолемеев, как раз и был основателем Александрийской библиотеки, насчитывавшей в своем фонде, как полагают, около полумиллиона папирусных свитков. В этой библиотеке хранились труды Аристотеля и его учеников-перипатетиков (это название произошло от греческого peripatos [крытая галерея], части школьного здания, по которой Аристотель прохаживался во время занятий). Александрийская библиотека приобретала все литературные произведения, какие только существовали, после чего эти произведения переводились на греческий. В этом кладезе знаний находилась и Септуагинта – перевод Ветхого Завета на греческий с древнееврейского языка. Этот труд получил свое название потому, что перевод осуществили 72 переводчика (по шесть на каждое из двенадцати древнееврейских племен), да и на работу у них ушло 72 дня.

К сожалению, до нашего времени Александрийская библиотека не сохранилась. Часть ее фонда сгорела во времена Юлия Цезаря, когда в ходе сражения с неприятелем полыхавший вблизи пожар перекинулся на библиотеку. Второй пожар случился в конце третьего столетия нашей эры, когда римский император Аврелиан силой подавлял вспыхнувшее в Александрии восстание. Остальная часть фонда библиотеки, как полагают, была уничтожена патриархом Феофилом Александрийским (в четвертом столетии) и арабским военачальником Амром (в седьмом столетии), при этом оба действовали из религиозных соображений, руководствуясь, разумеется, собственными воззрениями.

Однако приведенные сведения не подтверждаются достоверными документами. Начнем с того, что собственного, отдельно стоявшего здания библиотека не имела – ни один античный историк о таком здании не сообщает. Пишут, что библиотека находилась в помещении Мусейона (дома муз; отсюда слово «музей»), а сам Мусейон, вероятно, размещался в одном из царских дворцов. Во-вторых, фонд Александрийской библиотеки вряд ли насчитывал около полумиллиона произведений. Если пересчитать все дошедшие до нашего времени древние рукописи и прибавить к ним те, на которые имеются только ссылки, и даже если полученное число умножить на десять, то и в этом случае результатом будут не сотни тысяч, а всего лишь десятки тысяч единиц хранения. Нет и внушающих доверие сведений о пожарах в библиотеке. Римский географ Страбон, которому мы обязаны лучшим, хотя и недостаточно ясным описанием Александрийской библиотеки, побывал в ней примерно спустя столетие после пребывания в Египте Юлия Цезаря, но Страбон ни слова не написал о каких-либо бедствиях, постигших библиотеку.

Скорее всего, рукописи, хранившиеся в Александрийской библиотеке, пострадали от разрушительного воздействия времени. Александрия, в отличие от большей части Египта, находится на берегу моря, и ее влажный климат оказывал пагубное влияние на папирус. Кроме того, на сохранности библиотечного фонда сказалось и перелистывание читателями папирусных рукописей: чем чаще читают тот или иной документ, тем меньше срок его жизни.

Бытует мнение, что утрата произведений, хранившихся в Александрийской библиотеке, привела к наступлению «темных веков» в Европе, но это всего-навсего небылица, увековеченная некоторыми учеными. Ведь Александрийская библиотека в античном мире была не единственной. С ней соперничала библиотека Пергама, города в Малой Азии, да и в Эфесе было большое хранилище рукописей.

Американский классицист Роджер Бэгнолл по этому поводу пишет:

Исчезновение Александрийской библиотеки не привело к наступлению «темных веков», а ее сохранность не привела бы к развитию общества. Скорее, «темные века»… обязаны своей тьмой как западным, так и восточным правителям, не проявлявшим особенного желания и не выделявшим надобных средств для сохранения великой библиотеки. Сожгли ли эту библиотеку с ее ветшавшими рукописями или не тронули, существенной разницы для истории в этом нет.

Разумеется, Александрийская библиотека мало способствовала образованию простых греков, не говоря уже о бесправных этнических египтянах. Библиотека находилась в царском дворце, и доступ в нее был открыт лишь для небольшой группы ученых, или, как выразился один из античных авторов, «для особой породы писак, проводивших всю свою жизнь в клетке муз». Работавшие в библиотеке ученые находились под патронажем царских властей, предоставлявших не только бесплатный доступ в библиотеку, но и даровой стол, и еще освобождавших от уплаты налогов.

Что же ученые давали взамен? Александр считал себя не только завоевателем мира, но и распорядителем знаний. Он планировал построить огромную библиотеку в Ниневии, бывшей столице Ассирийского царства, и собрать в ней все литературные сочинения на греческом языке, какие только имелись в мире.

«Писаки» предназначались для этого труда – чтобы вооружить знаниями эллинистический мир, в котором преемники Александра соперничали друг с другом, дабы самим считаться наследниками Платона, Демосфена и, разумеется, Аристотеля, наставника Александра. Когда библиотека в Пергаме торжественно объявила, что в ее фонде нашлась считавшаяся потерянной филиппика Демосфена, произнесенная оратором за несколько месяцев до поражения греков в битве при Херонее (приведшей к потере Грецией независимости), александрийские ученые тут же вмешались и заявили, что оригинал этой филиппики хранится в Александрийской библиотеке, а в Пергаме – всего лишь копия.

Чтобы ограничить возможности Пергамской библиотеки, Птолемеи в середине второго века до нашей эры запретили экспорт папируса. Но Эвмен II, царь Пергама, нашел выход из положения. Он построил фабрику по производству пергамента, только что изобретенного писчего материала. Пергамент прочнее папируса, поэтому львиная доля греческих текстов, сохранившихся до нашего времени, написана на пергаменте, а не на александрийском папирусе. Пергамент изготавливался из овечьей шкуры, обработанной особенным образом, и на производство одного фолианта шла кожа стада животных. Пергамент стоил так дорого, что порой соскабливали с пергамента старый, как правило, несущественный текст, чтобы написать новый. Иногда современным ученым, соскоблившим рукопись на пергаменте, удается прочесть первоначальное письмо.

Власти эллинистических государств, образовавшихся в результате распада империи Александра, стали руководствоваться законами, помогавшими контролировать население и держать его в страхе. А вот существовавшая до того афинская демократия, основанная на удачном сочетании исполнения афинянами своих правовых гражданских обязанностей и необходимости знаний, не только привела к распространению грамотности среди населения, но и исключила господство просвещенной элиты общества.

В середине первого тысячелетия до нашей эры широкое представительство в законодательных и административных структурах и остракизм побудили обычных афинских граждан овладеть необходимым уровнем знаний, чтобы заниматься политикой. Снижение грамотности в государствах, образованных после распада империи Александра, а позже и в Римской империи привело к исчезновению демократии. И только спустя столетия после улучшения технической структуры письма (появление относительно дешевой бумаги и печатных станков) демократия, пусть медленно, отвоевала свои позиции в европейском социуме.