До Гутенберга, который изобрел первый печатный станок, положивший начало широкому распространению книгопечатания в Европе, книги были недоступны для простого народа. Писчего материала до крайности не хватало, а тот, который можно было найти, непомерно дорого стоил. В 1022 году папа Бенедикт VII издал последнюю буллу, написанную на египетском папирусе. В Средневековье грамотных людей было мало, и писцы, переписчики книг, жили безбедно. Монах-писец за переписывание одного манускрипта (на что уходило несколько месяцев) получал 36 солидов, что равнялось примерно двухгодичному заработку квалифицированного ремесленника.

Писцами становились люди с духовным образованием, единственно возможным в те времена в Европе, и будущие священнослужители нередко связывали свою дальнейшую жизнь с работой за письменным столом. Некий ломбардец по имени Ансельм наставлял: «Переписывай книги как можно большим числом, чтобы стать обеспеченным и независимым».

Рукописи, что на папирусе, что на сменившей его бумаге, постепенно ветшали от частого использования, и сохранность античных произведений и документов зависела от старательности писцов, которые, с течением времени сменяя друг друга, делали списки со старых и ветхих оригиналов. В Европе с ее нестабильным социальным и политическим положением и сырым климатом (негативно влиявшим на сохранность письменных документов) положение спасали монахи, трудившиеся в монастырских скрипториях, где переписывались ветхие рукописи. На мусульманском Востоке с его более стабильной социальной и политической обстановкой (и с сухим климатом) сохранность античных литературных и документальных источников осуществлялась иначе: греческие тексты переводились на арабский язык и сирийский, разновидность арамейского языка, снова на греческий и, наконец, на латынь.

Значительный вклад в сохранение древней литературы внес Аврелий Кассиодор, занявшийся сбором произведений античных авторов, привлекший монахов к их переписыванию и уделявший много внимания изготовлению кодексов – скрепленных между собой листов того или иного произведения, нанесенного на папирус или пергамент (что стало прообразом нынешней книги). Кассиодор, римский политический деятель и писатель, во время завоевания Рима готами пытался добиться взаимопонимания с захватчиками. Теодорих Великий, вождь готов, передал гражданские должности римлянам, и Кассиодор в 514 году получил должность консула. Среди литературных произведений Кассиодора – «История готов», которую готы использовали для обеспечения легитимности своей оккупации Рима.

Что касается кодексов, изготовлению которых Кассиодор уделял большое внимание, то они имели существенные преимущества перед свитками: в кодексе текст писался на обеих сторонах папирусного или пергаментного листа; кодексы можно было поставить на полку и при необходимости без труда найти нужный; в кодексе страницы тесно соприкасались друг с другом и потому дольше не портились, а поврежденные – легко заменялись; и самое главное – в отличие от свитков, с которыми управляться можно было только последовательно, свертывая лист за листом, в кодексе можно было открыть любую страницу и даже заглянуть в самый конец.

Почти в то же время, когда Кассиодор занялся сбором произведений античных авторов, Бенедикт Нурсийский основал на горе Монте-Кассино знаменитый монастырь бенедиктинцев, в скриптории которого монахи начали переписывать рукописи для последующего распространения в Европе.

Ко времени Кассиодора и Бенедикта грамотность являлась основным средством коммуникации вот уже свыше трех тысяч лет; скриптории сделались форпостами грамотности почти на всю следующую тысячу лет. До 1400 года скриптории обладали чуть ли не монополией на чтение и письмо и стали центрами грамотности в Европе, что привело к укреплению власти церкви. Понадобятся новые технологии, чтобы изменить положение дел.

В наши дни хорошо известно, что изобретенный Гутенбергом набор «подвижных букв» положил начало широкому распространению книгопечатания и грамотности в Европе. Правда, еще задолго до Гутенберга был известен способ печатания с деревянных носителей, на которых гравировались различные тексты, но это ни в коей мере не умаляет достижения Гутенберга, завершившего зародившуюся в давние времена интеллектуально-технологическую «цепочку», которая привела в итоге к массовому книгопечатанию. Изобретение Гутенберга тесно взаимосвязано с другими новациями: разделением слов в написанном тексте, появлением в Европе первых крупных университетов, промышленным производством бумаги, изобретением металлических пуансонов и контрпуансонов для изготовления печатных матриц и, наконец, с развитием металлургии и горного дела, что позволило создать прочные и ковкие составы для тех же матриц.

Основной вклад Гутенберга в грамотность, религию, политику и культуру заключается в том, что его изобретение намного снизило стоимость книжной продукции. Но без пробелов между словами, введенных в практику ирландскими писцами-монахами, мало кто смог бы легко, да еще про себя, читать печатные тексты; без университетов, породивших интеллектуальные сообщества, грамотность не распространялась бы быстро; без дешевой бумаги новая печатная технология не снизила бы стоимость книг; а без металлических пуансонов и контрпуансонов и необходимых для печатного дела сплавов Гутенберг не смог бы в полной мере реализовать свои замыслы.

Протосемитический алфавит, успешно приспособленный к своей письменности финикийцами, евреями, арамейцами и арабами, устранил одну из основных трудностей при написании и чтении текста – чрезмерную сложность силлабической системы письма. Тысячелетием позже греки ввели в свой алфавит буквы для гласных и таким образом устранили другую трудность при письме и чтении – фонетическую неясность системы, восходящей к протосемитическому письму и состоявшей лишь из одних согласных.

Однако, справившись с этой трудностью, греки породили другую: scriptura continua – непрерывное, без пробелов, письмо. Почему же греки, а с ними римляне не отделяли на письме слова друг от друга? Как ни покажется странным нынешнему читателю, scriptura continua связана с физиологическими особенностями нашего мозга: к примеру, дети, начинающие обучаться письму, норовят писать слова слитно.

Для разделения слов при чтении римляне поначалу ввели буквообразный символ (hedera). Затем для словоразделения они ввели интерпункт – пунктуационный знак, представляющий собой точку на высоте половины буквы. Однако оба этих разделительных знака во втором столетии нашей эры исчезли из обращения. (Впрочем, и поныне на разнообразных монументах и зданиях можно увидеть архаичные надписи на латыни, в которых слова разделены не пробелами, а точками на высоте половины буквы).

Согласно исследованиям современных нейропсихологов, глаза нуждаются в пробелах между словами; электронные приборы, фиксировавшие движение глаз, показали, что чтение непрерывного, без пробелов текста значительно сужает возможность мозга сосредоточиться на читаемом. В результате перед человеком возникает нечто вроде зрительного туннеля. Непрерывное письмо требует остановок или «прыжков». Человеку, читающему текст, необходимо осмысливать каждое предложение. Отсутствие пробелов между словами, как и отсутствие пунктуации, ослабляет понимание текста, поэтому взрослые, как и дети, автоматически произносят вслух слова, не разделенные пропусками.

Блаженный Августин в «Исповеди» с удивлением пишет о своеобразных способностях своего ментора Амвросия, епископа Милана:

Когда он читал, глаза его скользили по страницам, сердце доискивалось до смысла, а голос и язык молчали. Часто, зайдя к нему… мы заставали его не иначе как за тихим чтением… Он боялся, вероятно, как бы ему не пришлось давать слушателям разъяснения по поводу темных мест из прочитанного и, затратив время, прочесть меньше, чем ему хотелось. Возможно, он еще и старался сохранить голос.

Понять недоумение Августина нетрудно: его удивляло, что человек читает текст молча. Почему он так делает? Чтобы не могли прервать? Чтобы не заболеть ларингитом? Но какова бы ни была причина, столь необычное поведение явно производило на Августина сильное впечатление, ибо в четвертом-пятом столетиях нашей эры чтение непрерывного, без пропусков текста требовало особенного усердия и действий не только глаз, но и голоса, да и пальца, чтобы водить по строчкам. Чтение не вслух, по мнению Августина, предполагало наличие незаурядных способностей. Амвросий мог читать молча, но не мог быстро. В первые века нашей эры лишь немногие могли читать бегло и совсем немногие – молча.

Чтобы понять, как утомительно читать непрерывный текст и сколько уходит на это времени, стоит привести вышеупомянутую цитату из «Исповеди» в scriptura continua.

Когдаончиталглазаегоскользилипостраницам

сердцедоискивалосьдосмыслааголосиязыкмол

чаличастозайдякнемумызаставалиегонеинач

екакзатихимчтениемонбоялсявероятнокакбы

емунепришлосьдаватьслушателямразъяснени

япоповодутемныхместизпрочитанногоизатр

ативвремяпрочестьменьшечемемухотелосьво

зможноонещеистаралсясохранитьголос.

Чтобы наглядно продемонстрировать, с какой целью финикийцам, евреям, арабам и арамейцам понадобилось делать пропуски между словами либо ставить в конце каждого слова разделительный знак, стоит убрать все гласные из вышеприведенной цитаты из «Исповеди».

Кгднчитлглзгскльзлпстрницмсрдцдсквлсь

дсмслглсзкмлчлчстзйдкнммзствлгннчккзт

хмчтнмнблсвртнккбмнпршлсьдвтьслштл

мрзъсннппвдтмнхмстзпрчтннгзтртвврм

прчстьмньшчммхтлсьвзмжннщстрлссхр

нитьглс

А если вспомнить, что арамейцы стали первыми разделять слова в тексте при использовании протосемитического алфавита без гласных, то станет понятным: этот факт свидетельствует против того, что в Финикии и Иудее была широко распространена грамотность.

Примерно в седьмом столетии ирландские монахи стали использовать различные приемы словоразграничения, включая пробелы между словами. Почему первенствовала Ирландия? Возможно, по той причине, что в руки ирландских монахов попали тексты на безгласном сирийском, разновидности арамейского языка, с пропусками между словами. Несомненно, ирландцы оценили это нововведение, и вскоре оно успешно распространилось сначала в Англии, а потом и на континенте.

Теперь европейские монахи могли не просто читать, но и предаваться этому благому занятию за составленными в ряды столами, к которым библиотекари прикрепляли цепями ценные рукописи. До этого в библиотеках от чтения было шумно; чтение про себя наделило библиотеки современной культурой пребывания в подобных местах.

Scriptura continua не только мешала быстрому чтению и моментальному уяснению прочитанного, но и делала более затруднительным литературное творчество: классические авторы обычно диктовали свои сочинения писцам. Да и копирование при scriptura continua требовало работы двух человек: монаха, вслух читавшего рукопись, и писца, писавшего под диктовку.

Введение пробелов между словами позволило авторам сочинять и тут же записывать свои мысли. По дошедшим до нас рисункам, изображающим писателей за работой, можно судить о том, как изменились условия их труда. На рисунках времен Античности и Раннего Средневековья писатели диктуют писцам; на рисунках, относящихся к более позднему времени, литераторы работают в одиночестве. Введение пробелов между словами ускорило также размножение рукописей, поскольку эту работу стали поручать менее квалифицированным писцам, которым было не обязательно понимать, что они переписывают, да и диктовать текст стало не нужно.

Уединенное чтение не вслух предоставляло много новых возможностей. В мире scriptura continua ученые, как и монахи, были вынуждены читать громко, как правило, в окружении нескольких человек, что не позволяло анализировать текст. Чтение не вслух предоставило эту возможность. Изменились и условия труда литераторов. Если раньше, как правило, им было не обойтись без писцов, что в некоторой степени сковывало их творчество, то теперь, работая над текстами в одиночестве, они могли без опаски придать своему труду фривольное или даже крамольное содержание.

В мире scriptura continua церковные власти могли контролировать чтение «сомнительных» произведений. Чтение молча такие возможности церковников исключало. Введение пробелов в письме позволило вдобавок исключить почти монопольное использование литературных произведений аббатами и епископами и предоставило возможность знакомиться с текстами простым монахам, студентам и другим пытливым умам, которые черпали из этих книг знания, сохраняя свои мысли при себе.

Обретя свободу в литературном творчестве, авторы стали касаться свободных тем, включая эротику. В двенадцатом веке французский аббат Гиберт Ножанский, занимавшийся литературным трудом, написал сочинение о собственных сновидениях и весьма спорно привлек в качестве аргумента Книгу Бытие. В своих произведениях он уделял внимание и эротике, хотя и представлял ее в виде абстракции, не отражавшей чувств и умонастроения автора. В конце жизни Гиберт Ножанский потерял зрение, и ему пришлось прибегать к услугам писцов, что его до крайности раздражало. К пятнадцатому столетию даже церковные тексты стали включать в себя эпизоды любострастного содержания; особенно часто живописалось, как царь Давид подглядывает за купающейся Вирсавией. Да и в церковных календарях появились сцены эротического характера.

Разделение слов на письме изменило и систему преподавания. Если в мире scriptura continua преподавание в университетах ограничивалось чтением лекций, то начиная с четырнадцатого столетия студентов стали снабжать еще конспектами прочитанных лекций. Это новшество впервые было введено в практику во французских университетах.

В итоге внедрение в письмо небольшого новшества – пробелов между словами – позволило упростить чтение и активизировать литературное творчество, улучшило тиражирование текстов и систему образования, а также позволило людям мыслить, исходя из собственных убеждений – без всех этих прогрессивных метаморфоз вряд ли бы произошла Реформация, да и Просвещение вряд ли бы состоялось. После введения пробелов между словами оставалось изобрести печатный станок и наладить промышленный выпуск писчего материала – бумаги.

Одновременно с внедрением в практику пробелов между словами университеты – в Болонье, Париже, Праге и Оксфорде – впервые заявили о себе во весь голос. Стоит отметить, что во времена итальянского Ренессанса университеты в этой стране выпускали главным образом специалистов в области права и медицины, а в университетах за Альпами готовили преимущественно священников. В те времена в Болонье медицину, философию, логику, право и математику преподавали более семи десятков профессоров, а теология была второстепенным предметом. Наоборот, в Гейдельберге и Оксфорде теология была профилирующим предметом, и, возможно, благодаря этому, а то и вопреки, в Англии и Германии появились религиозные реформаторы, соответственно Джон Уиклиф и Мартин Лютер, которые выступили против произвола и коррупции церковных властей.

Однако все университеты подхватили инициативу Бенедикта – копировать рукописи. При этом в Парижском университете извлекли пользу из каролингских минускулов, универсального письма, разработанного для удовлетворения нужд административных и хозяйственных органов, учрежденных новыми франкскими христианскими королевствами, которые возникли в Европе в девятом и десятом веках.

В городах, где находились университеты, появились книжные базары. В тринадцатом веке Париж слыл еще и книжной столицей. До изобретения книгопечатания в университетах существовала следующая практика: преподаватели просматривали продававшиеся в конкретном городе рукописи, выбирали среди них полезные для образовательного процесса и рекомендовали студентам снимать с этих текстов копии. Именно таким образом студенты обзаводились учебными материалами. Правда, некоторые студенты, чтобы сберечь деньги, снимали копии с копий, на время одолженных у товарищей.

Но даже при всех усовершенствованиях в письме распространению знаний в Европе мешала существенная препона: нехватка писчего материала, и потому европейцы обратили взоры на Восток.

Природа не наделила Китай ни подходящей для письма глиной, как Месопотамию, ни папирусом, как Египет, и потому не кажется удивительным, что китайцы изобрели бумагу. Многие палеографы полагают, что в Китае письменность развивалась независимо от Месопотамии и Египта, а нехватка писчего материала привела к тому, что в Китае первое письмо появилось на пятнадцать столетий позже, чем в странах Запада. (Правда, существует мнение, что письменность занесли на Дальний Восток из стран «Благодатного полумесяца» пастухи, кочевавшие со своими стадами, но ни палеографы, ни филологи это мнение не поддерживают.)

Первые письменные артефакты, обнаруженные в Китае, относятся приблизительно к 1500 году до нашей эры. Это письмена на костях быков, панцирях черепах и реже – на бронзе и жадеите. Позже китайцы стали оставлять записи на бамбуке и шелке. Листья или молодые побеги бамбука сшивали вместе, изготовление такого писчего материала являлось трудоемким занятием, а шелк стоил дорого.

Но однажды некий изобретательный человек, живший где-то на юге Китая, растолок то ли пеньку, то ли другое растительное волокно в кашицу, процедил ее через сито, просушил образовавшуюся массу на солнце, потом разгладил ее и получил первый примитивный лист бумаги. Китайская мифология относит это изобретение к 105 году (времена династии Хань) и приписывает его царедворцу Ций Луню. Однако этому утверждению противоречит обнаруженная на северо-западе Китая бумага, изготовленная на двести лет раньше.

Огромная территория и разные климатические условия в различных частях Китая затрудняют выяснение вопроса, где точно и когда впервые появилась бумага и где впервые развилось книгопечатание. А вот грамотность почти наверняка распространилась сначала в Южном Китае, в климатически благоприятном районе, где было достаточно растительного сырья для производства бумаги. Но исследователи охотно пишут о древних китайских письменных памятниках, обнаруженных и в засушливых районах страны. Так, американский ученый Джонатан Блум в своей работе рассказывает, как в 1900 году некий буддийский монах нашел в Дуньхуане, городе на северо-западе Китая, более тридцати тысяч религиозных текстов, относящихся примерно к 700 году.

В какой части Китая впервые получили бумагу, установить с точностью затруднительно. Однако важно то, что в Китае изобрели основную часть технологии производства бумаги: отделение от древесины целлюлозы – главной части оболочек клеток растений – и ее обработку. (Можно вспомнить, как в школе ставили такой опыт: туалетную бумагу сильно смачивали, отбивали до кашицы, затем процеживали с помощью сита, разглаживали и напоследок сушили. В результате получали листок писчей бумаги.)

Для изготовления бумаги годится целлюлоза любого происхождения. Ее можно получать из разного вида тканей, но это обходится слишком дорого. Китайцы извлекали целлюлозу из различных растений, наиболее часто – из шелковицы (Broussonetia papyrifera). Американцы и европейцы только после промышленной революции освоили технологию получения целлюлозы из древесины, а до этого получали ее из ветоши и тряпья.

После изобретения бумаги в Китае усовершенствования в производстве со временем переместились на Запад. Для изготовления хорошей бумаги требовалось прежде всего повысить влагостойкость (первая бумага получалась наподобие нынешних промокашек). Китайцы решили эту проблему с помощью гипса и рисового отвара, а европейцы – посредством использования местной пшеницы, что привело в места производства бумаги полчища тараканов.

Но бумагу из ветоши и тряпья китайцы производили только в засушливых северных районах со скудной растительностью. Буддийские монахи и торговцы, курсируя по Шелковому пути, начинавшемуся в северных районах Китая, возможно, познакомили с тамошней технологией производства бумаги сначала мусульман, а в дальнейшем европейцев. Известно, что еще в восьмом веке китайские торговцы посещали даже Кавказ, где обнаружены китайские торговые и деловые бумаги.

Попав в азиатские мусульманские страны, бумага – новый инструмент коммуникаций – быстро распространилась в районах интенсивной морской и сухопутной торговли, соединенных караванными дорогами и морскими путями, простиравшимися от Кантона и Малакки до Испании, и связанных воедино благорасположением и инициативой Пророка. Мухаммед и сам был торговцем. Неверным, в понимании мусульман, европейцам благорасположение Пророка не требовалось, исключение составляли разве что венецианцы и генуэзцы, занимавшие западную оконечность Шелкового пути и наживавшиеся на торговле пряностями и шелком.

К тому времени, когда мусульмане начали торговать бумагой в Европе, они и китайцы добились немалых успехов в ее производстве: в Багдаде изготавливали большие листы превосходной белой бумаги – Baghdadi («багдади»), как ее называли, а в Китае производили листы бумаги в пятьдесят футов длиной. Египтяне разработали подходящую технологию производства бумаги к 905 году, и с того времени бумага стала использоваться чаще папируса.

Несмотря на прогресс в производстве бумаги, ее стоимость была крайне высокой. В десятом веке в Египте на унцию золота (на которую семья среднего достатка могла прожить несколько месяцев) можно было купить приблизительно полтораста листов бумаги (в переводе на наши деньги лист бумаги в Египте в десятом веке стоил около восьми долларов). Позже средневековые арабы, экономя на бумаге, доходили до крайности. Один имам писал письма, используя небольшие листы, и оставлял на них свободное место, чтобы корреспондент на тех же листках мог ответить. А запечатать письмо в конверт считалось непозволительной роскошью.

Некий йеменец писал по этому поводу:

Экономия бумаги в имамате граничит с крайностью. При письме используют, главным образом, небольшие листочки. Стандартные листы бумаги идут в ход очень редко, а о том, чтобы запечатать письмо в конверт, и говорить не приходится… Имам Яхья, одолев турок, разжился не только их пушками, но и архивом. Все, что там было – книги, петиции и другие деловые бумаги, – разрезали на куски и приспособили для канцелярских потребностей имамата.

В начале одиннадцатого столетия бумажные фабрики успешно функционировали в мусульманской Испании, и когда христиане в 1085 году взяли Толедо, в их руках оказалась технология производства бумаги. Жаль, что не раньше: ведь еще в седьмом веке Северную Африку завоевали арабы, образовав халифат, и поставки в Европу египетского папируса прекратились. До 680 года меровингские дворы во Франции и Германии пользовались папирусом, который доставляли в средиземноморские и атлантические порты Франкского государства, а Каролинги, сменившие Меровингов у власти в середине восьмого века, пользовались преимущественно пергаментом. Особенно ценился тонкий пергамент, чуть толще современной бумаги. Листы пергамента или оторванные куски можно было сшивать обыкновенной иголкой с ниткой. Но пергамент был очень дорог.

Испанцы первыми наладили производство бумаги в Европе. Центром этого производства стало королевство Арагон, в состав которого входили не только юго-восточные испанские земли, но и Неаполь, Сицилия и Сардиния. Однако вскоре производство бумаги наладили вблизи Генуи в итальянской Лигурии, а затем – в городе Фабриано на Адриатическом побережье Италии, который с тех пор в течение нескольких последующих столетий слыл главным центром по производству бумаги в Европе. Превосходную бумагу там изготавливают и в настоящее время.

Историкам доподлинно неизвестно, откуда именно в Фабриано завезли технологию производства бумаги. Возможно, ее переняли у лигурийских производителей, а может, европейцы познакомились с нею в Палестине во времена Крестовых походов. Как бы там ни было, в производство бумаги в Фабриано внесли три важных усовершенствования.

Во-первых, производители обратились к использованию животного желатина, что сделало бумагу более прочной. Во-вторых, они изобрели гидравлический пресс для обработки древесной массы, наиболее трудоемкого процесса при производстве бумаги. Мусульманские и европейские бумагопроизводители, как и другие промышленники, старались извлечь наибольшую пользу из гидроэнергии. Но хотя водяная мельница, обеспечивая непрерывное вращательное движение, отлично мелет зерно, она менее приспособлена для обработки древесной массы. Механические кулачки передают вращательную энергию на дробильные молоты недостаточно эффективно. В Фабриано решили эту проблему с помощью специально сконструированного редукторного кулачкового вала, снабжавшего максимально возможной гидроэнергией бойки молота с металлическими штифтами, превращавшими древесную массу в превосходную целлюлозную. Наконец, изобретатели заменили деревянные фильтры медными сетками из холоднотянутой проволоки, что сделало бумагу более гладкой.

Последнее усовершенствование помогло создать технологию нанесения на бумагу водяных знаков. С помощью таких знаков стало возможным отличить продукцию одной бумажной фабрики от другой, а у историков за счет изучения этих знаков появилась возможность установить, какой бумагой в те времена торговали в Европе. Выяснилось, что бумага, производившаяся на фабрике в Фабриано, за счет своего высокого качества и относительно доступной цены распространялась гораздо лучше бумаги, делавшейся в Испании, Египте и даже в Багдаде, где имамы четырнадцатого столетия обсуждали святость Корана на европейской бумаге.

Как в будущем случится с книгопечатанием, производство бумаги не могло оставаться монополией лишь одного города. Для бумажного производства требовался мощный поток чистой воды (для получения гидроэнергии) и превосходное растительное сырье. Этим условиям вполне удовлетворяла холмистая Северная Италия, в частности, район, прилегающий к озеру Гарда. Эта местность, находившаяся в сфере интересов Венеции, стала впоследствии центром полиграфии.

В одиннадцатом-четырнадцатом веках в культурной жизни Европы произошли два важных события: разделение слов пробелами при письме и появление относительно дешевой бумаги. Эти события и первые большие университеты в Европе оказали влияние на религиозное, политическое и культурное равновесие в странах Запада, по крайней мере, сопоставимое с эффектом внедрения «подвижных букв», изобретенных Гутенбергом в 1450 году.

В двенадцатом веке на юге Франции, вдали от больших городов и научных центров, возникло религиозное движение вальденсов, враждебное римско-католической церкви. Основоположником движения считается Пьеро Вальдо, на провансальском – Воде, что правильнее, как заключили историки. Каким бы ни было его имя, он был грамотным человеком, и архиепископ Лиона, города, разбогатевшего на торговле, доверил ему управлять своими финансами.

Однако, согласно легенде, в брачную ночь Воде отказался от всего имущества, не прикоснулся к невесте и, переодевшись в лохмотья, удалился из города. Более вероятно, что он, как и многие богатые люди в те времена, попросту испугался, что погубит бессмертную душу, вспомнив наставление Иисуса: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие». Вероятно, на Воде повлияло и другое наставление Иисуса: «Идите, научите все народы… уча их соблюдать все, что Я повелел вам» , и поэтому он решил вести бедную жизнь и распространять слово Божье.

Чтобы распространять слово Божье, следовало перевести Библию с Вульгаты (латинского перевода, сделанного в четвертом веке святым Иеронимом) на провансальский язык. К тому же Воде не был сведущ в латыни. Перевод Библии на провансальский язык требовал немалых денежных средств, поэтому крайне сомнительно, что Воде отказался от всего состояния, как только женился.

Единомышленники Воде, называвшие себя «лионскими бедняками», призывали людей придерживаться истинных христианских установлений и жить, как проповедовал Иисус, в бедности. Религиозное движение, организованное Воде, быстро распространилось в Западной и Центральной Европе и просуществовало три века. «Лионские бедняки», почти все простые миряне, выступали против монопольной власти в религиозных делах римско-католической церкви и объясняли свои действия тем, что, дескать, в Библии ни слова не говорится о том, будто только священнослужители могут интерпретировать заветы Священного Писания.

В Европе в Раннем Средневековье, когда грамотных людей было мало, основным распространителем религиозных воззрений была не Библия, переведенная на латынь, а месса, католическое богослужение, во время которого священнослужители поворачивались спиной к прихожанам, чтобы вызвать у них благоговение и покорность: своего рода магический ритуал, в ходе которого обычные хлеб и вино пресуществлялись в плоть и кровь Спасителя.

Английский историк Джон Актон писал, что всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно во всем, и можно сказать, что власть средневековой римско-католической церкви над паствой и ее собственная продажность вполне укладывались в определение Актона.

Разумеется, церковь обрушилась на движение, основанное Воде, представители которого осмеливались трактовать слово Божье. «Лионские бедняки» досаждали официальной церковной власти и другими действиями: к примеру, они стали заниматься крещением и обращением иноверцев в христианскую веру; кроме того, богопротивное, в понимании официальных властей, движение допускало в ряды священнослужителей женщин. Но более всего церковные власти возмущались тем, что «бедняки» бросали вызов высшим эшелонам церковной власти, жившим в непозволительной роскоши.

Итальянский ученый Гвидо Аудизио по этому поводу пишет:

Следует помнить, что [в те времена в Европе] лишь десятая часть населения была грамотной… и потому церковь перед простыми людьми имела явное преимущество… В руках церкви сосредоточилась огромная власть, вытекавшая из умения читать и писать. Священное Писание официально интерпретировать могла только церковь, и только у нее были все средства для этого. В результате церковь монополизировала гласность в католическом обществе.

Аудизио мог бы добавить, что обученные грамоте средневековые священнослужители монополизировали представления людей о будущем.

В 1184 году Воде отлучили от церкви, а приблизительно в 1206 году архиепископ изгнал «лионских бедняков» из города. Это была стратегическая ошибка церковников, ибо изгнанники расселялись по Европе, проповедуя свое еретическое учение, – ошибка, которую не раз повторила церковь в схватке с инакомыслием.

Поначалу последователи Воде подпадали под юрисдикцию гражданских судов, и даже эти суды выносили им суровые приговоры; особенно свирепствовали судьи в Провансе, где стало нормой сожжение еретиков на костре. В 1231 году Ватикан учредил Священную инквизицию, наиболее жестокое учреждение католической церкви в борьбе с любой ересью; поначалу в инквизиции заправляли доминиканцы.

Аудизио, рассматривая злодеяния инквизиции, позволил себе циничное замечание, в котором, впрочем, есть зерно истины:

Если бы не было инквизиции, нам бы не достались ее архивы, благодаря которым мы многое узнали о тех, кого церковь преследовала за ересь.

В этих архивах нашлось немало документов о религиозном движении вальденсов. Сами сподвижники и последователи Воде оставили после себя мало записей. Это не значит, что они были неграмотными людьми. Скорее, наоборот, но они соблюдали известную осторожность, необходимую для продолжения миссии, ибо обнаружение церковниками еретических записей, к сожалению, могло привести авторов и владельцев текстов к сожжению на костре. В середине тринадцатого столетия инквизиция вершила суды над участниками этого еретического движения не только во Франции, но и на территории, где расположены в наше время Северная Италия, Германия, Австрия и Чехословакия.

Вальденсов называли по-разному: в Лионе – «лионскими бедняками», в других местностях Франции – барбами (в вольном переводе – дядьки-наставники), а в Германии – братьями. Английский писатель Джон Ле Карре описал в своей книге, как барбы перебирались из города в город, покрывая за год немалые расстояния, и как всякий раз, оказавшись на новом месте, останавливались на недолгое время, чтобы не вызвать подозрений властей. Последователи Воде, прибыв на новое место, распространяли учение не только словом, но и при помощи небольших и потому удобных для сокрытия книжиц, что позволяла им относительно недорогая бумага, изобретенная к тому времени.

Гвидо Аудизио по этому поводу пишет:

С умилением перелистываешь страницы пяти небольшого формата книжиц, принадлежавших ранее барбам, а теперь хранящихся в Женевской библиотеке. Эти молчаливые свидетели прошлого красноречиво повествуют о том, каким опасностям и невзгодам подвергались их хозяева-барбы, преодолевавшие огромные расстояния, чтобы как можно шире распространить свое благое учение.

Чтобы потенциальные вероотступники не навредили всему движению, его участники не устраивали больших официальных собраний. Барбы, числом в несколько человек, на короткое время останавливались в больших городах, где отбирали приглянувшихся людей, после чего учили их чтению и письму, а также знакомили со Священным Писанием, в особенности с Евангелиями от Матфея и Иоанна. После окончания обучения каждого послушника прикрепляли к старшему барбу, образованному священнику, умевшему читать и писать на родном языке (редко кто из них знал еще и латынь). Такие пары образовывали находившиеся в наибольшей безопасности группы, которые начинали обходить город за городом, распространяя учение. Старшие барбы постепенно передавали опыт и знания подопечным, которые со временем сами обзаводились учениками.

В архивах инквизиции есть запись о том, что одна из образованных барбами пар в составе Мартена и Жана в 1492 году занималась распространением ереси в Южной Франции и Северной Италии. Обоих арестовали в городе Улькс на франко-итальянской границе. Барбы распространяли свое учение на тайных ночных собраниях в домах собратьев по вере, где исповедовали, отпускали грехи и занимались крещением. Они также читали проповеди и, похоже, даже учили паству началам грамоты.

Один из инквизиторов по этому поводу нехотя замечает:

Все они, мужчины и женщины, великовозрастные, учились грамоте дни и ночи. Они с такой охотой предавались учению, что едва находили время на молитву… Нашим богословам должно быть стыдно за то, что они не распространяют католическое учение с тем же рвением, с каким вальденсы распространяют в народе ересь.

И в самом деле, инквизиторы нередко находили Библии у крестьян, перенявших у вальденсов религиозные убеждения, хотя в средневековой Европе у крестьян не имелось собственных книг. Возможно, неграмотные вальденсы считали Библию предметом религиозного культа, или, быть может, инквизиторы специально подкладывали книгу в дома неблагонадежных людей, чтобы засудить последних. Все же можно считать, что поскольку вальденсы держали у себя дома Библии, они были более грамотными, чем представители традиционной религии того же, что и они, социального положения.

Хотя вальденсы проповедовали свое учение, главным образом, в устной форме (это было наиболее эффективно в среде, не прибегавшей для пополнения знаний к литературным источникам), их личная грамотность имела существенное значение, ибо для распространения религиозных воззрений проповеди было лучше записывать. Движение вальденсов просуществовало до времен Мартина Лютера. Вальденсы не сумели преодолеть влияние римско-католической церкви на общество, и все же их движение, просуществовавшее четыре столетия, можно считать успешным.

Появление в письме пробелов между словами и производство относительно дешевой бумаги привели к распространению грамотности в Европе и вместе с этим к вольнодумству и отступлению от учения католической церкви. Масла в огонь добавили учрежденные в Европе университеты, что способствовало брожению умов сначала в Оксфорде, а затем в Праге.

События, произошедшие в Оксфорде, были инициированы Джоном Уиклифом, одним из наиболее образованных людей своего времени, и его единомышленниками. Уиклиф родился в Йоркшире в 1330 году. О его происхождении почти ничего не известно, но есть основания полагать, что он родился в большой семье йомена со средним достатком. Уиклиф был талантливым юношей, но на его обучение у семьи не было средств.

В средневековой Европе, чтобы выбраться из нужды, требовалось покровительство богатого человека. В те времена состоятельные английские феодалы не скупились вкладывать деньги (правда, сравнительно невеликие) в образование талантливой молодежи, рассчитывая на то, что со временем они извлекут из этого немалую пользу, если их подопечные займут высокую церковную должность. Уиклиф оказался под покровительством Джона Гонта, герцога Ланкастерского, дяди Ричарда II, проживавшего в замке близ Лестера на западе Англии. В 1344 году Уиклиф при содействии Джона Гонта поступил в Оксфорд (Гонт был также покровителем Чосера).

В Средневековье научная карьера людей с высшим образованием требовала изрядных усилий, было необходимо немалое время, чтобы получить степень доктора богословия и должность преподавателя. Занятие наукой обычно перемежалось службой в университетской администрации или в церковном приходе. Так, Уиклиф стал доктором богословия только в 43 года, спустя почти тридцать лет после поступления в Оксфорд. В те времена успехи ученых зависели от умения применять в научной работе запутанную дедукцию Аристотеля, а студенты чуть ли не с первых дней обучения участвовали в сложных логических диспутах. (Нынешний скептик может заметить, что средневековые оценки учености не очень отличаются от современной академической меритократии, когда научные достижения нередко измеряются количеством публикаций, написанных наукообразным языком или напичканных формулами).

В наши дни дедуктивные построения Аристотеля считаются логически спорными, но в свое время они дисциплинировали умы и настраивали против ортодоксальных суждений. К началу четырнадцатого столетия Оксфорд стал если не рассадником антикатолических выступлений, то, по крайней мере, очагом вольнодумства.

Учителя уже вскоре после поступления Уиклифа в Оксфорд сочли его невероятно талантливым человеком, «гордостью Оксфорда, первым по всем предметам». В Оксфорде преимущественно готовили священнослужителей, а духовники в средневековой Европе считались наиболее грамотными людьми, и потому государство неизменно привлекало выпускников высшего учебного заведения к административной работе. Уиклиф не стал исключением. Он привлекался к дипломатической и судейской работе, а его письменные отчеты, носившие дискуссионный характер, тщательно изучались.

К счастью для Уиклифа, когда он достиг пика своей научной карьеры, власть папства была расшатана «Великим расколом». В начале четырнадцатого столетия Ватикан потерял на Апеннинах политическое влияние, и папский престол перебрался во Францию, в Авиньон, отметив свое пребывание там неслыханной доселе коррупцией. Когда Григорий XI, преследовавший Уиклифа за нетерпимость к богатствам церкви, умер в 1378 году, кардиналы выбрали папой безвольного Урбана VI, после чего папство вернулось в Рим. Вскоре кардиналы разуверились в способностях избранного главы римско-католической церкви, и многие из них вновь переехали в Авиньон, где при жизни Урбана избрали папой Климента VII, ставшего первым в истории антипапой.

Уиклиф был недоволен расколом церкви, но и многое другое вызывало у него недовольство положением дел в церковных кругах. В 1374 году Уиклиф в качестве представителя английского короля вел в Брюгге переговоры с прелатами Ватикана и воочию убедился, в какой роскоши купается высшее духовенство. Возможно, это убедило его в коррупции церкви и усилило уверенность в том, что христиане должны поклоняться Богу без каких-либо посредников. А зависть и возмущение тем, что его обошли по службе, еще более усилили гнев Уиклифа. К. Б. Макфарлейн, современный исследователь деятельности Уиклифа, саркастически замечает: «Первые шаги на пути реформации сделали люди, возмущенные бесчинствами церкви, но сами возможности бесчинствовать не имевшие».

Каковы бы ни были истоки недовольства Уиклифа католической церковью, его еретические суждения находили себе сторонников в течение более двух столетий до появления ереси Мартина Лютера. Во-первых, Уиклиф считал, что главным для христиан является Библия, а не проповеди священников, и что любой грамотный человек может сам осилить Священное Писание. Также он полагал, как и двумя веками раньше Воде, что Библию следует перевести на национальный язык. Еще Уиклиф считал, что раз только Бог и Христос достоверно знают о том, кто достоин попасть в Царство Божие, никто другой, включая Его Святейшество, не волен распоряжаться судьбами христиан. Это был прямой вызов авторитету католической церкви.

Уиклиф резко критиковал церковную практику продажи индульгенций и должностей и с той же настойчивостью осуждал алчность кардиналов, епископов и священнослужителей более низкого ранга, таких как аббаты и архидиаконы, богатой жизни которых могли позавидовать иные аристократы. Выступал Уиклиф и против некоторых церковных обрядов. Так, он категорически отрицал реальность пресуществления хлеба и вина в плоть и кровь Иисуса Христа на причастии. Евхаристию (таинство, в наши дни большинству людей непонятное) порицал не только Уиклиф, и эта ересь привела многих на костер.

Ригоризм Аристотеля, укоренившийся в Оксфорде, выступления Уиклифа против церкви и широкое распространение грамотности в Европе привели к появлению взрывоопасной идеологии, ставшей основой будущей Реформации.

Еретические суждения Уиклифа, изложенные в ряде работ, получивших распространение в Оксфорде, вызвали гневное недовольство Уильяма Кортни, архиепископа Кентерберийского, высокомерного и влиятельного священнослужителя.

Весной 1382 года Лондонский церковный совет осудил учение Уиклифа, но высокая репутация в научных кругах, поддержка парламента и заступничество его покровителя Джона Гонта спасли Уиклифу жизнь; его даже не отлучили от церкви. Церковный совет ограничился тем, что отправил опального священника в изгнание в городок Латтеруорт, одно из прежних мест его службы. Там Уиклифа вскоре хватил удар, и через два года он умер.

Несмотря на болезнь Уиклифа, работоспособность и престиж ученого были столь велики, что тихий и ничем не примечательный Латтеруорт стал средневековой дхармасалой, где Уиклиф закончил перевод Библии на среднеанглийский язык и куда стекались паломники, чтобы соприкоснуться с «пророком».

Выступления Уиклифа против церкви, поддержанные движением лоллардов (антикатолически настроенных крестьян и ремесленников), касались одного из главных церковных устоев средневекового Запада: возможности интерпретировать Библию. Римско-католическая церковь отстаивала свое монопольное право на подобную интерпретацию. В 1407 году Томас Арундел, епископ Кентерберийский, чтобы воспрепятствовать инициативе мирян толковать Библию на свой лад, запретил ее чтение в переводе на среднеанглийский.

Церковь, попирая нравственные устои, запрещала простому народу знакомиться со Священным Писанием, лицемерно обосновывая запрет заботой о пастве, которая могла бы себе во вред неправильно истолковать Библию, как утверждал Григорий VII, чье суждение по этому поводу послужило эпиграфом к настоящей главе.

Современной полиграфии несложно напечатать в нужном тираже Библию, включающую в себя Ветхий и Новый Заветы, состоящие, соответственно, из приблизительно 593 000 и 181 000 слов. В шестом веке Библия, должно быть, насчитывала примерно девять томов большого формата. В дальнейшем писцы переписывали Библию убористым почерком, затрачивая тысячи рабочих часов, и Библия уместилась в двух фолиантах.

Библию в Англии переводили и до Уиклифа. После того как в конце шестого столетия усилиями святого Августина Кентерберийского на Британских островах укоренилось христианство, отдельные части Библии (в особенности Псалмы) стали переводиться на локальные наречия англов и саксов. Наиболее известны переведенные с латинского языка Линдисфарнские евангелия, экземпляры которых хранятся в Британской библиотеке.

К началу пятнадцатого столетия в Англии на различные местные языки были переведены отдельные части Библии, но никто до Уиклифа не перевел Священное Писание полностью. Уиклиф перевел Библию слово в слово с Вульгаты, однако самой манерой перевода предназначил его не для простого народа, а для английских священнослужителей, а также, возможно, для образованных политических деятелей, таких как Джон Гонт. Своеобразие перевода и высокая стоимость Библии, написанной на пергаменте, сделали ее недосягаемой для мирян, за исключением высокообразованных и богатых.

Уиклиф оставил после себя не только свободномыслящих преемников в Оксфорде, но и вызвал паломничество в Латтеруорт и Лестер, оплот Джона Гонта. Большинство, если не все первые литературные переводы Библии на среднеанглийский язык были сделаны коллективом в составе секретаря Уиклифа Джона Перви и бывших коллег Уиклифа по научной работе в Оксфорде. В 1395 году, спустя примерно десятилетие после первых литературных переводов Библии на среднеанглийский, появился еще один перевод, более доступный для чтения и снабженный вступительным комментарием. Перевод этот явно предназначался для простого народа. К тому времени почти все преемники Уиклифа были истреблены. Перви избежал этой участи, и исследователи предположили, что перевод, предназначавшийся для обыкновенных мирян, выполнен им.

Лолларды что было сил боролись с преследованиями церковных властей. В январе 1395 года аристократы, последователи Уиклифа, примкнувшие к антикатолическому движению, составили «Двенадцать запросов лоллардов», документ, который не только зачитали в парламенте, но и пригвоздили к воротам собора Святого Павла и Вестминстерского аббатства. Эта акция вызвала возмущение архиепископа Арундела, и к началу пятнадцатого столетия церковные власти расправились с антикатолической оппозицией: часть вольнодумцев предали смертной казни, часть приговорили к тюремному заключению, других отправили в ссылку или отлучили от церкви. (Перви в 1407 году отрекся от ереси, а Николас Херефорд, бывший коллега Уиклифа, помогавший переводить Библию, после своевольного возвращения из изгнания подвергся пыткам, после чего не только отрекся от ереси, но и примкнул к инквизиторам). Летом 1407 года Арундел, выступая в Синоде, в очередной раз осудил учение Уиклифа и запретил перевод Библии на английский язык.

После расправы со сторонниками лоллардов в Оксфорде антикатолическое движение переместилось в центральные графства Англии (в том числе во владения Джона Гонта), где участниками движения стали даже представители местной знати, среди которых выделялся Джон Олдкасл, снискавший себе военную славу как собрат по оружию принца Генри (будущего короля Генриха V) и владевший большим поместьем на валлийской границе, которое принесло ему титул барона и место в парламенте.

В ходе военной карьеры Олдкасл попал под влияние капеллана Уиклифа по имени Джон. Кортни угрожал Джону судебным преследованием, и судьба последнего неизвестна. После этого Кортни настоятельно посоветовал Олдкаслу порвать с движением лоллардов во избежание неприятностей. Олдкасл не внял предостережениям Кортни, и, когда архиепископу попали в руки несколько принадлежавших Олдкаслу документов крамольного содержания, он вызвал барона в королевский дворец и потребовал объяснений.

Олдкасл был прежде всего солдатом и не придавал особенного значения хранившимся у него документам. Однако Кортни посчитал его покровителем и участником движения лоллардов, обосновав свое суждение также тем, что в замке Олдкасла обнаружили скрывавшуюся группу еретиков. Кортни довел свои соображения до Генриха V, но король не стал возбуждать дело против Олдкасла и ограничился тем, что принялся понуждать его отказаться от ереси. Олдкасл наотрез отказывался, и в сентябре 1413 года его заключили в Тауэр, где подвергли допросу. Не хочет ли он покаяться и попросить, чтобы ему отпустили грехи? Верит ли он в пресуществление? Олдкасл ответил, что во время евхаристии хлеб остается хлебом, а сам он в ответе за свои прегрешения лишь перед Богом.

Психологическое давление на Олдкасла вынудило его назвать папу антихристом, а епископов и монахов причислить к дьявольскому отродью. В заключение Олдкасл проклял гонителей и заявил, что все они отправятся в ад. Несмотря на явное богохульство Олдкасла, король и Кортни оставили неуступчивого барона в покое на сорок дней, чтобы он поостыл и пересмотрел свои взгляды.

Однако Олдкаслу удалось бежать из тюрьмы и укрыться в доме сторонников. Там он составил план последующих шагов, решив прежде всего взять в плен короля и заодно его братьев. Олдкасл был опытным военным, но лолларды военного опыта не имели, и их заговор против монаршей власти был изначально обречен на провал. Стояла рождественская неделя, которую король обычно проводил в Элтеме, на юго-востоке Лондона. Там лолларды и рассчитывали пленить короля. Однако на сей раз король с братьями отдали предпочтение Вестминстерскому дворцу, и в ночь на 10 января 1414 года тысячи лоллардов (преимущественно крестьян), полагаясь на ратный опыт Олдкасла, стали стекаться к церкви Святого Джайлса в Полях. Королевские войска легко подавили это неподготовленное восстание.

В течение последующих недель большинство предводителей лоллардов были преданы смерти. Олдкаслу удалось скрыться, и его схватили лишь три года спустя. 14 декабря 1417 года он предстал перед английским парламентом. Олдкасл своей вины не признал, и его казнили способом, обычным в то время для высокопоставленных английских еретиков: сначала повесили, а потом сожгли на костре.

Однако бывали случаи, когда власти старались не доводить дело до трагического конца при наказании уличенного в ереси человека. Так, в 1409 году лоллард Джон Бэдли, портной, был осужден за то, что не верил в пресуществление. После года тюремного заключения его на площади привязали к столбу и собирались сжечь на костре. Принц Генри (в то время еще не король) предложил Бэдли отречься от заблуждений и тем самым сохранить себе жизнь. Лоллард ответил отказом, и костер загорелся. Бэдли, почувствовав невыносимую боль, закричал. Принц решил, что еретик хочет покаяться, и повелел отвязать его. Но Бэдли, уже чуть живой, пересмотреть воззрения отказался, и дело довели до конца.

А вот Уиклифа, оказавшего влияние на движение лоллардов, не оставили в покое и после кончины, случившейся в 1384 году. Во время преследования Уиклифа за вольнодумство и ересь инквизиторы не решились отправить на костер человека, который пользовался широкой известностью и стоял на краю могилы. Но в 1428 году по распоряжению папы тело Уиклифа эксгумировали, сожгли на костре, а прах бросили в воды Свифта, реки, протекающей в Латтеруорте.

Но дело Уиклифа не пропало. Под влиянием его антикатолического учения профессор Пражского университета Ян Гус стал обращаться к народу с проповедью на родном языке, а сторонники Гуса – простые люди – пришли к мысли, что и Библию следует осваивать только на родном языке, да и толковать на основе собственных, а не навязанных церковью убеждений.

После кончины Уиклифа и разгрома мятежных лоллардов центр антикатолического движения переместился в Чехословакию. Проводником ереси лоллардов стала принцесса Анна Богемская, дочь Карла IV, императора Священной Римской империи.

В 1347 году Карл IV, образованный человек, знавший пять языков (латынь, итальянский, французский, немецкий и чешский), основал Пражский университет, который вскоре занял достойное место среди высших учебных заведений Европы, наряду с университетами в Болонье, Оксфорде и Париже. Карл IV также уделял большое внимание архитектурному строительству в Праге, туристы и в наше время любуются достопримечательностями чешской столицы, такими как замок Градчаны, Карлов мост и Новое место. В 1366 году у Карла родилась дочь Анна. В 1381 году она вышла замуж за английского короля Ричарда II. Обоим было по пятнадцать лет.

Женитьба Ричарда на богемской принцессе вызвала в Англии недовольство: за ней не дали приданого, а Ричард за право жениться на Анне заплатил ее брату, королю Вацлаву IV, 20 000 флоринов. Во времена «Великого раскола» Англия, Германия и Богемия поддерживали папу с резиденцией в Риме, и брак Анны и Ричарда, возможно, рассматривался как некое средство изоляции Франции, державшей сторону престола, обосновавшегося в Авиньоне. (Правда, Анну сначала прочили в жены дофину, будущему французскому королю, но переговоры не увенчались успехом, и она вышла замуж за Ричарда.)

Анна привезла с собой в Англию свиту, состоявшую из фрейлин и капелланов. Доподлинно неизвестно, был ли кто-нибудь из них знаком с Уиклифом (умершим спустя три года после бракосочетания Анны) или с его учением, зато хорошо известно, что спустя десятилетия после кончины Уиклифа несколько пражских ученых специально приезжали в Оксфорд, чтобы ознакомиться с идеями лоллардов. Так, чтобы переписать труды Уиклифа, в Оксфорд прибыли Юриц Кнехник и Микулаш Фаульфиш. Они также посетили могилу Уиклифа в Латтеруорте, где откололи кусочек могильной плиты и забрали его с собой в качестве сувенира.

Ученые обнаружили в Праге большое количество рукописей, написанных как Уиклифом, так и лоллардами, а изучение рукописей на чешском языке, посвященных той же тематике, не только выявило идейное совпадение с трудами лоллардов и Уиклифа, но в отдельных случаях показало даже сходство грамматических построений. Связь между английскими и чешскими религиозными реформаторами вполне очевидна. Однажды Олдкасл написал поощрительное письмо Яну Гусу, а тот неоднократно с восторгом отзывался об Уиклифе. Поначалу общение между чешскими и английскими реформаторами строилось на латыни, европейском схоластическом лингва-франка и на языке научных трудов Уиклифа, но вскоре его работы перевели на чешский язык. Стоит отметить, что поскольку в Британии инквизиция ревностно уничтожала труды Уиклифа, гораздо больше его работ (правда, в переводах и копиях) сохранилось в Праге и других городах Центральной Европы.

Алчность, коррупция и надменность были присущи богемским священнослужителям в той же мере, что английским, французским и итальянским. Еще до того как Анна вышла замуж за Ричарда, о вальденсах и их антиклерикальных воззрениях хорошо знали в Богемии, и рядовые священники стали выражать несогласие с разделением духовенства на звания и чины. В конце четырнадцатого столетия священник Ян Милич ежедневно произносил антиклерикальные проповеди в трех разных церквях – в одной на латыни, в другой на немецком, в третьей – на чешском. (Отметим в скобках, что Милич однажды купил дом терпимости и превратил его в религиозный приют для двухсот падших женщин, облачив их в монашеские одежды, а рядом построил церковь, чем привел в ярость официальные церковные власти.)

Милич считал необходимым записывать проповеди, чтобы получить единообразный тиражируемый текст, и даже раздавал наброски религиозных нравоучений ученикам и коллегам. До наших дней сохранилось немало подобных проповедей; должно быть, они играли важную роль в антиклерикальном движении.

Последователь Милича Матвей из Янова неустанно изобличал коррупцию церковных властей и организовал перевод Библии на немецкий и чешский языки. Часть этих работ Анна взяла с собой в Англию. Среди религиозных реформаторов Чехии наиболее известен Ян Гус, родившийся в Богемии в 1369 году. Он жил вблизи религиозного и торгового центра Прахатице, где и поступил в школу, в которой изучал грамматику, логику и риторику. Закончив обучение в школе, Гус поступил в Пражский университет. В те времена брожение умов, вызванное «Великим расколом», властвовало и в Праге, и Ян Гус, не оставшийся в стороне, понемногу пересматривал свои взгляды. Позже он отмечал, что еще в годы студенчества взял за правило старательно изучать все новое и разумное:

Едва нахожу более здравое рассуждение, чего бы оно ни касалось, я с готовностью отказываюсь от прежнего суждения на эту или аналогичную тему. Я знаю, что идеи, которые я усвоил, ничтожны по сравнению с теми, которые я еще не познал.

Подобные взгляды в то время были редкостью в Европе, где большинство населения слепо верило церкви. Но уже в начале девяностых годов четырнадцатого столетия наладились интеллектуальные связи между Прагой и Оксфордом, и занесенное из Англии учение Уиклифа оказало большое влияние на университетские круги в Праге, в том числе и на открытого всему новому Яна Гуса. (Один из наиболее влиятельных чешских ученых Иероним Пражский с 1399 по 1401 год посещал занятия в Оксфорде. Там он переписал основные работы Уиклифа и доставил их в Прагу, своему другу и соратнику Яну Гусу.)

Во второй половине девяностых годов четырнадцатого столетия Гус читал в Пражском университете лекции, посвященные учению Аристотеля, а в 1402 году стал священником Вифлеемской церкви, основанной в Праге последователями Яна Милича. Там Гус прочел свыше трех тысяч проповедей. Как и Милич, он хорошо понимал необходимость записывать проповеди и сделал их инструментом в широкой пропаганде своих воззрений. Подобно лоллардам и Уиклифу, Гус понимал: чтобы Библия стала доступной для простого народа, ее надо перевести на национальный язык. Но ономастику Библии трудно транслитерировать на чешский язык, и, чтобы преодолеть эту трудность, Гус (подобно семитам в Серабит-эль-Хадиме и коптам в Египте) ввел в национальный алфавит новые буквы, которые и поныне используются в некоторых славянских алфавитах.

Ян Гус, подобно вальденсам и лоллардам, вызвал недовольство церковных властей. В особенности на Гуса ополчился пражский архиепископ Збынек Зайиц. В 1410 году он сжег двести книг Яна Гуса, но утрату восполнили лолларды. Дважды – в 1411 и 1412 годах – Збынек отлучал Гуса от церкви, что вызвало недовольство в пражских университетских кругах. А о невежестве Збынека в Праге ходила песенка:

Несмотря на непрекращавшееся преследование и сыпавшиеся угрозы со стороны церковных властей, Ян Гус продолжал проповедовать. В 1415 году император Священной Римской империи Сигизмунд (приходившийся братом Анне) пообещал Гусу, что его не тронут, если он приедет на Констанцкий собор, созванный с целью прекратить «Великий раскол» и ужесточить борьбу с ересью. На соборе Гус надеялся отстоять свои взгляды, но до Констанца (города в современной Германии), несмотря на охранную грамоту Сигизмунда, он не доехал. Его схватили и вновь обвинили в ереси. 6 июля 1415 года Гуса предали казни. Сначала с него сняли ризу, срезали ножницами тонзуру и надели на голову бумажную корону с тремя нарисованными на ней чертями и надписью «Се – ересиарх!». Затем возвели на помост, обложили до головы дровами и соломой и подожгли. Ватикан настолько боялся Гуса, что останки его сожгли тоже, а прах бросили в Рейн. Годом позже, в том же месте, где казнили Гуса, предали аналогичной смерти его друга и соратника Иеронима Пражского. Место их гибели отмечено валуном. (Констанцкий собор также известен тем, что, когда один из епископов указал Сигизмунду на грамматическую ошибку, допущенную им в речи, Сигизмунд высокомерно ответил: «Я – император и потому выше грамматики».)

Немецкие курфюрсты Богемии, номинальные правители Священной Римской империи, всеми силами боролись с воззрениями гуситов (сторонников учения Яна Гуса). Критика Уиклифом церкви нашла особо благодатную почву в Праге, где стала не только зародышем религиозных реформ, но и зачатком становления независимой чешской нации.

Казни Гуса и Иеронима и зарождение чешского национализма резко обострили отношения Ватикана с чешским народом. В 1419 году умер чешский и германский король Вацлав IV, брат Анны и сын Карла IV, которого сменил Сигизмунд, питавший ненависть к Гусу. В 1419 году гуситы подняли восстание, явившееся началом длительных войн. В 1428 году гуситы, разбив войско императора Сигизмунда, вторглись в польские и словацкие земли (в нынешних территориальных границах).

Конфликты, возникавшие из необходимости и запрета перевода Библии на национальные языки, а также из различных толкований евхаристии, приводили к казням еретиков и изменяли судьбы народов. Движение гуситов состояло из двух группировок: утраквистов и таборитов. Утраквисты полагали, что во время евхаристии миряне могут приобщаться к хлебу и вину (а не только к хлебу). Табориты придерживались апокалиптических воззрений и предлагали весьма радикальную интерпретацию гуситской идеологии. В тридцатых годах пятнадцатого столетия церковные власти поняли, что с гуситами не справиться. Тогда они вступили в соглашение с утраквистами и, разгромив таборитов, покончили с выступлениями гуситов.

Римско-католическая церковь также хорошо понимала связь между грамотностью и ересью: не только распространение грамотности способствует распространению ереси, но и ересь содействует распространению грамотности (что подтвердили вальденсы, «охотно предававшиеся учению»). Через несколько лет после того как в 1407 году архиепископ Арундел запретил переводить Библию на английский язык, он все же, чтобы сократить разлагающее влияние лоллардов на народ, одобрил перевод на английский язык пропагандистской религиозной литературы, но переводить саму Библию счел слишком опасным.

Все три движения – вальденсов, лоллардов и гуситов – дотянули до Реформации, поскольку, по словам одного ученого, «книгу легче спрятать, чем человека». Английское еретическое движение оказало большое влияние на гуситов. Многочисленные источники также свидетельствуют о том, что вальденсы, лолларды и гуситы установили связь между собой, а после 1520 года – и с адептами Реформации.

Но как сложилась судьба вальденсов, лоллардов и гуситов? Не станет большим упрощением констатировать, что все эти группы еретиков присоединились к протестантизму и утратили первоначальную самобытность (хотя по настоящее время некоторые протестанты в Центральной Европе называют себя «вальденсами»). Представляется, что протестантизм с его ярым антипапским мировоззрением и тремя идеологическими концепциями (священство всех верующих, непоколебимый авторитет Библии и спасение личной верой, без помощи посредников-священнослужителей) стал единой платформой почти для всех западноевропейских раскольников.

С точки зрения католической церкви, идеология вальденсов, лоллардов и гуситов мало чем отличалась от идеологии Реформации. Когда в середине шестнадцатого столетия сторонники Контрреформации составляли списки вальденсов, истребленных в Южной Италии, они всех причислили к протестантам.

Из трех перечисленных движений только утраквисты (умеренные гуситы) не подвергались сильным гонениям, да и то вследствие богословских уступок церкви. В те времена недостаточные коммуникативные связи между людьми ограничивали возможности вальденсов и лоллардов. Положение изменилось, когда во времена Реформации Гутенберг изобрел печатный станок, и реформаторы использовали это изобретение, чтобы положить конец монополии Ватикана на право проповедовать вероучение.

Вальденсы и лолларды были не единственными борцами за укрепление позиций национального языка и распространение грамотности. В те же самые времена на родном языке писали Данте и Чосер, немало сделавшие для развития разговорного, соответственно, итальянского и английского языка и становления просвещенного христианского гуманизма.

К тому времени, когда Гутенберг изобрел печатный станок, церковь утратила контроль над грамотностью европейского населения, а с ним и власть над людьми. Во всей Европе после «Великого раскола» и эпидемии чумы («Черной смерти») богатые и образованные купцы стали бороться с влиянием церкви на повседневную жизнь. Замена латыни национальным языком (английским, французским, итальянским, немецким и чешским) подорвала монополию духовенства на грамотность и стала фундаментом образования в Европе светского общества.

В одиннадцатом-пятнадцатом веках новые технологии – введение пробелов между словами и производство дешевой бумаги, а также создание университетов – дали инакомыслящим силы для борьбы с церковью. Сделав Библию доступной для простого народа, вальденсы, лолларды и гуситы лишили церковь монополии на толкование Священного Писания. Впрочем, хотя эти движения подорвали власть церкви, одолеть ее они не смогли. В пятнадцатом веке зеркальщик из Майнца, воспользовавшись техническим прогрессом в металлургии и горном деле, наладил третью составляющую распространения грамотности, которая в сочетании с введением пробелов между словами и дешевой бумагой позволила реформаторам реализовать устремления Воде, Уиклифа и Гуса.